Эссе 58. Тройня

Вот учишься и живешь в окружении определенной группы людей и часто не знаешь, как же они к тебе относятся. Ну, конечно, я не беру случаи конфликтов кого-то с кем-то. Там все ясно и то, только в случаях хронических конфликтов. Острые конфликты у молодых, горячих, не отягощенных еще житейской мудростью, возникают и гаснут. Вот, к примеру, я однажды, чтобы разозлить Ваграма, ляпнул что-то о турецко-армянской резне 1915 года, и Ваграм кинулся на меня в драку. Хорошо еще, что это произошло без свидетелей, и я понимал, что совершил недопустимое в отношении друга, задев его национальные чувства по той ужасной трагедии и сразу же не просто и формально извинился, а искренне попросил прощения у Ваграма. Вы знаете, я впервые видел слезы на лице этого большого и сильного парня. Он меня простил и попросил, чтобы я никогда не упоминал этой темы. Я дал такое слово, и вот могу констатировать, что уже более сорока лет у нас с Ваграмом хорошие отношения. Конечно, мы не встречаемся еженедельно и даже ежегодно не встречаемся, но смею утверждать, что продолжаем испытывать дружеские чувства друг к другу, во всяком случае в отношении себя скажу, что это так. Отвлекся, я ж про группу нашу планировал писать. Так вот, группа у нас была хоть и разномастная, но дружная. Общие решения принимались и выполнялись, как правило, всеми. Я сказал "Как правило" только потому, что именно я никак не хотел принимать одно единственное решение о групповой отработке. Ну, не хотел я тратить время на эти отработки, если я знаю урок, и на этой почве у меня с Володей Кардашовым состоялись постоянные конфликты. Его коронный довод был: "Смотри, даже Тимошка согласна, а ты против". Тимошка - это Валя Тимошенко, единственная в нашей группе, готовая на каждом предмете отвечать и отвечать хорошо и даже отлично. Вот видите, как все было. Но тем не менее, я всегда считал, что отношение группы ко мне хорошее.

Болезнь никого и никогда не спрашивает, хочет ли он поболеть или не хочет. Вот и у меня она в начале зимы 1970 года не спросила: хочу ли я поболеть или не хочу.

Еще с осени я стал ощущать дискомфорт в области копчика, но локализация дискомфорта не позволяла мне рассмотреть его причину, как в том старом анекдоте "... И сам не посмотришь и другим не покажешь...". Да и мое наплевательское отношение к своему здоровью привело к тому, что в ноябре, где-то через месяц после начала болезни, я уже не мог комфортно сидеть на стуле и мостился на одной половинке ягодицы. Такие мои позы стали заметны окружающим и моим одногруппникам. Женя Ромашов и Ваграм Агаджанян стали требовать от меня показать специалистам причину моих недугов. Да я и сам устал уже от всего этого и согласился предоставить для обследования свою стыдную область врачам. Занятия в то время у нас проходили в областной больнице. Что мы тогда проходили, я уже и не помню, но Евгений с Ваграмом сходили в хирургию, и рассказали завотделения о моей проблеме и договорились о госпитализации. Практически под конвоем они привели меня на осмотр в ту хирургию, по дороге объяснив, что это не страшно и операция, может, и не понадобится.

Это так они пытались меня успокоить. На осмотре хирург поставил диагноз: нагноившаяся копчиковая киста. И предложил немедленную госпитализацию, ребята заставили меня тут же лечь в отделение.

В общем, на следующий день меня уже прооперировали. Операция и весь послеоперационный период прошел нормально, и через пятнадцать дней меня выписали. Но вернусь к отношению ребят в группе ко мне. Вот, честно скажу, я даже и предположить не мог такого. После обеда не оставалось минуты, чтобы у меня не было посетителей, а иногда еще не ушли одни, а уже пришли другие.
Валя Тимошенко (Тимошка, как мы ее звали) приходила ко мне ежедневно и пересказывала все, что говорилось на занятиях и на лекциях, которые я пропускал.

Татьяна Янчилина знала, что я люблю суп гороховый с копченой свиной рулькой и, представьте себе, варила такой суп и носила его мне ежедневно в литровой стеклянной банке. Я тут же начинал его есть. Татьяна искренне радовалась моему аппетиту. Но когда на четвертый или на пятый день взвыл от этого любимого мной супа, она заливисто хохотала на все отделение, мол, какая она дурная.

В последующие дни Татьяна носила мне в той же банке литровой пельмени, вкусные - пальчики оближешь. И если Тимошка и Татьяна приходили и сидели у моей кровати, то когда приходили ребята из группы, а они являлись, как правило, толпой, меня, по предложению все того же Женьки Ромашова, чтобы не мешать остальным больным в палате, перекладывали с кровати на каталку и укатывали в какой-нибудь укромный уголок, где и разбивался настоящий табор.

Самый настоящий табор: ребята приносили с собой водку и закуску и за мое здоровье и выпивали, и закусывали. Весело было, не кончались анекдоты, и старые, и очень старые, и просто "ля-ля". Но приятно другое. Я после операции в отделении конечно же не выпивал, но однажды самый большой любитель спиртного в нашей группе Володя Кардашов, когда ребята уже разок, а может и два раза выпили за мое здоровье, Кардаш демонстративно достал из сумки бутылку вина "Белое Рымникское" и палку колбасы "Минская" и объявил, что это для меня подарок. Все, кто знал и знает Володю Кардашова, может себе представить размер жертвы. Любил я и то вино, и колбасу Минскую, в те времена эта колбаса готовилась с добавлением конины и была очень вкусной и дорогой. Я оценил еще и тот момент, когда у ребят закончилось спиртное и я предложил им эту бутылку, Кардаш категорически отказался ее брать. "Рымникское" выпили, когда меня выписали.

Резюмируя, могу сказать, что за те две недели в больнице меня посетили все мои друзья и знакомые, чему я был несказанно рад. Ни разу не пришел только Аркадий Бляхер. Но я тогда не придал этому значения и продолжал считать его своим другом до последнего времени. В этом году, через тридцать девять лет после окончания института, я от своих других друзей узнал, что Аркадий считает себя в конфликте со мной. Что ж, Бог ему судья, а я по-прежнему считаю его другом.

Вы обратили внимание, что по ходу повествования, я акцентировал внимание на еде. Да, я слаб в этом, любил ранее и люблю сейчас вкусно поесть. Но после операции на копчике, мне был назначен опий для задержки стула, и стол был щадящим. Меня кормили бульонами с сухариками и кашками и в таких небольших количествах, что я был постоянно голоден после больничной еды. И супы, и пельмени Танюшки Янчилиной, и колбаса Кардашова Володи спасали меня от "голодной смерти", но готовили мне сюрприз перед выпиской. А как я радовался посещению Димки Мхеидзе! Он пришел в компании с Бадри и Имзаром Липартия. И принесли они на гостинец свежайший хачапури и горячий еще шашлык. Где они его взяли? Да, они принесли еще и вино, и рог. Мы так разошлись в провозглашение тостов, что нас застукали на лестничной площадке медсестры и грозились сообщить лечащему врачу. Итак, я спал, много и вкусно ел, и на мне все заживало, как на собаке. По плану лечащего врача, первый после операции стул должен был у меня случиться на следующий день, после снятия, на одиннадцатый день, швов. Но случилось это на десятый день. Как обычно, после занятий, ко мне пришли ребята из группы. Я уже чувствовал себя хорошо и запросто ковылял по отделению сам, без посторонней помощи, но когда приходили ребята, они все равно брали каталку, перекладывали меня на нее и увозили. Больные в палате балдели над нами, мол, хохмят студенты, но нас не закладывали, хотя знали, где наш табор в этот раз.

В тот раз мы разбили табор в комнате, где делали обычно перед операциями клизмы больным. Комната была большая. В ней стояла кушетка, покрытая красной клеенкой, старый столик для инструментария, ну, а все остальное, необходимое при посещении больного, ребята приносили с собой. И вот в самый разгар посещения, когда на меня уже практически никто не обращал внимания, а все говорили одновременно, у меня, как гром среди ясного неба, "хочу". И не просто хочу, а сиюминутно хочу. Каких же мне трудов стоило растолковать своим посетителем ситуацию. Я уже сказал, где у нас был расположен бивак, там был и унитаз под чехлом из той же красной клеенки. Что тут началось. Я на своей шкуре испытал, что ощущают женщины при родах. Говорят, что мои вопли были слышны в роддоме третьей горбольницы Кемерово. И тамошним роженицы говорили, мол, тройня, не меньше.

Ну, а уж в самом отделении тоже услышали эти вопли. Прибежали и медсестры, и врачи. Но что они могли поделать? Процесс был в самом разгаре. Ребята потом мне сказали, что все продолжалось минут пять-десять. Мне же это показалось вечностью. Да, не зря чревоугодие относится к смертным грехам человека. В отделении меня сразу же взяли в перевязочную на осмотр. Все было нормально, и врач на день раньше снял швы. Ребята еще не ушли, и они всей толпой пошли просить выписать меня из отделения. Врач долго как бы сопротивлялся. Согласился при условии, что ребята будут приводить меня па перевязки в отделение еще два-три дня. Но мне почему-то кажется, что выписали меня из отделения с удовольствием - уж больно неспокойный я был больной, меня постоянно разыскивали, то на профессорский обход, то на перевязку, то другие студенты для сбора анамнеза - больница ведь была клиническая.

А еще мне этот случай запомнился тем, что в последующем сыграл свою роль в моей смене специальности и уходе из хирургии в психиатрию. Но это, как говорит некто Каневский, совсем другая история.
http://syedyshev.com/pages/studliferem.php?esse=58#a58
20 сентября 2011г.