Ч. 3. Среда обитания. Гл. 3. 1. Детство. Наш двор

Часть 3. «Среда обитания»

Глава 3.1. Детство. Наш двор

Мощеный плиткой двор – коленки в синяках,
И вкус шелковицы забытый на губах,
И перед мамами разыгранная пьеса –
Мир детства  моего – моя Одесса.

И снова я вынуждена просить прощения у читателя – уже не первый  раз на страницах этого повествования я сама себя цитирую или сама на себя ссылаюсь. Вот и сейчас в качестве эпиграфа к этой главе привела конец собственного стихотворения «Моя Одесса». Похоже на саморекламу – раньше я такого за собой не замечала. Думаю, дело в том, что мысль или чувство, ранее уже однажды выраженное  в стихах, мне проще прокомментировать в прозе, соглашаясь с ними или отталкиваясь от них, чем объяснять или описывать все «по новой». Вот и сейчас именно такой случай – потому что все мое детство – да и вся жизнь – прошли в этом дворе на Коблевской, 32 – только той плитки (базальтовой, квадратной, размерами примерно 30 х 30 см, которой тогда были вымощены, наверное, все одесские дворы) там давно уже нет. Асфальт, весь в колдобинах, о которые так легко переломать себе руки-ноги, да и шею сломать недолго. (А вот во дворе по Дерибасовской, 16, о котором я упоминала в главе 2.5, она до сих пор осталась – в подъездах…).
Но в ту пору и плитка еще была, и на заднем дворе росла огромная белая шелковица. Мальчишки постарше летом на нее забирались и стряхивали  ягоды, а мы – мелюзга – собирали их внизу. «Урожай» бывал  огромным – и то, что уже не помещалось в наших желудках, мы относили домой бабушкам и мамам – а они уже добавляли эти ягоды в компот или в кисель.
А в первом дворе, где мы жили, росла высокая белая акация, аромат которой, впрочем, достаточно знаком всем одесситам. Но мы – дети – еще любили есть эти белые душистые цветы: ну не так чтобы есть, но одно-два соцветия я, например, непременно пробовала на вкус – и какие же они были сладкие!..
Ни шелковицы, ни акации уже тоже нет в нашем дворе. В шелковицу попала молния много лет тому назад. А акацию срубили недавно: она начала засыхать и могла упасть на машины, например, которыми нынче забит весь наш двор (и выхлопы которых теперь врываются в окна вместо запаха акации).
А «перед мамами разыгранная пьеса» – это спектакли, которые мы разыгрывали во дворе перед родителями. Не знаю, во всех ли одесских дворах в тот период была такая «мода», но у нас так было. Удивляться тут, наверное, нечему: ведь как минимум две будущие «великие артистки» (в мечтах!) у нас во дворе уже были: это наши Талла и Стелла! Кстати, и среди детей младше нас потом появились таланты, которые действительно реализовали себя в театральном мире – но об этом чуть позже. Тем более что я не помню, участвовали ли они тогда в наших постановках.
Спектаклей было два (тех, что я помню) – «Спящая красавица» и «Дюймовочка». В первом даже толком не скажу, кто там кого играл. Наверное, Стелла была принцессой, Талла – доброй феей… а я тогда кто?
Вот «Дюймовочку» я уже лучше запомнила: там Стелла (естественно!) играла Дюймовочку, я – ласточку, а моя закадычная подружка Люда Ткаченко играла крота. Остальных исполнителей тоже не помню – нам было тогда лет по 6-7, наверное…
Кроме дворовых спектаклей, мы со Стеллкой еще часто «представляли», как это у нас называлось, «для себя» – без зрителей. Разыгрывали сцены из фильмов, шедших тогда в кино, – например, «Свадьбу с приданым» или «Кубанские казаки». Разумеется, со всеми песнями, которые мы, конечно же, знали наизусть! Или «Золушку», или что-то про цыган  – может быть, «Алеко» Пушкина? Или сами какой-то сюжет придумывали? Сейчас уже не скажу – боюсь соврать. Но, разумеется, тоже с песнями и танцами – и непременно с переодеваниями! Причем костюмы сооружались из чего попало: какие-то старые занавеси, мамины и бабушкины наряды и т.п.
В этих импровизированных спектаклях Стелле всегда доставалась роль героини, а мне соответственно – героя. Такое распределение ролей объяснялось тем, что Стелла была, как я уже писала, очень красивой девочкой, и, кроме того, была ниже меня ростом, хоть и старше на полгода. Ну, а поскольку «кавалер» непременно должен был быть выше «дамы»… Выбора у меня не было, да я и не возражала: играть-то хотелось!
Кроме «театра», у нас во дворе еще и показывали «кино» – диафильмы. Его «крутил» Кока – молодой парень, слегка чудаковатый: о нем говорили, что у него «не все дома». Вечером, когда уже темнело, он выносил аппарат, между деревьев натягивали простыню вместо экрана, и начиналось «действо»!
Текст обычно читал кто-то из старших детей – но иногда доверяли и мне: я этим очень гордилась и читала «с выражением».
Играли мы, конечно, и в обычные детские игры – «замри», «кольцо-кольцо, ко мне», «классики», а у мальчишек – «маялка» и самокат. В войну, конечно, тоже играли – но тут возникали проблемы: никто не хотел быть фашистом. Поэтому мне больше помнятся жмурки, сало, казаки-разбойники, скакалка...
В детский сад я не ходила – была при бабушке. Зато меня в детстве пытались отдать фребеличке – читатели помоложе, наверное, даже слова такого не знают! Поэтому поясню вкратце.
Само слово произошло от фамилии известного немецкого педагога Фребеля, придумавшего систему занятий с маленькой группой детей. То есть фребеличка – это женщина, к которой родители приводят детей дошкольного возраста, и она их «блюдёт»: кормит, гуляет с ними. Может быть, и проводит какие-то «развивающие» занятия: в общем, что-то вроде частного детского садика на несколько детей.
«Моя» фребеличка (убейте меня, не помню, как ее звали, – я у нее провела всего полдня!) жила на нашей же улице – на противоположной стороне, ближе к Соборке. Это была небольшого роста худенькая женщина с постным выражением лица и с какими-то старомодными «буклями» на голове.  Мне она как-то сразу не понравилась, но – кто меня спрашивал?
Меня к ней привели и оставили. Помню большую комнату, в которой было еще несколько детей моего возраста (мне тогда было, наверное, годика 3-4, не больше), я никого из них не знала. Забилась в угол, сидела «букой». Потом нас повели на прогулку на Соборку. Там дети стали играть, а я опять отошла в сторонку. В  это время фребеличка встретила какую-то свою приятельницу. Я, заметив, что она отвлеклась, стала пятиться, пятиться… и ка-а-ак чухнула от нее – через всю Соборку – домой! Прибежала, кинулась в заднюю комнату и там спряталась. Сразу же за мной прибежала и фребеличка, вся  взмыленная. Но бабушка меня уже ей не отдала: она явно была возмущена, что та за мной не уследила.
Так я и осталась «дворовым ребенком», и все мои детские воспоминания связаны с нашим двором.
Помню, как мы бегали на «развалку» – разрушенный бомбой дом напротив, выходивший второй своей стороной на Садовую. Сейчас на месте этого здания со стороны Коблевской стоит так называемый «сталинский дом» (имеется в виду стиль архитектуры), а со стороны Садовой – главпочтамт. На этой «развалке» со мной однажды произошел случай, который, к счастью, закончился благополучно – а мог бы стоить мне жизни. Мы в очередной раз пошли туда играть – девчонки там обычно искали «биты» для игры в «классики». В тот раз на земле там повсюду были разбросаны какие-то рогожки. Одна из них, как оказалось, прикрывала открытый люк. Вот в него я и провалилась (кто же знал!). Очнулась в огромной куче порошка гипса или алебастра, который, видимо, в том подвале находился как стройматериал – строительство дома уже начиналось. Эта «мука» меня и спасла: я ничего себе не сломала, отделавшись, как говорится, «легким испугом». Впрочем, испуг как раз был довольно сильным: что-то вроде легкого шока. У меня даже голос на какое-то время пропал, и когда  в подвал заглянул рабочий со стройки с вопросом: «Жива?» (помню темный – перевернутый – силуэт его головы на фоне окна), – я с трудом, со второй попытки, каким-то не своим, дрожащим и тонким голосом, что-то ему пропищала.
Но давайте вернемся к более светлым воспоминаниям.
Вот один из самых первых таких «кадров»: яркий солнечный летний день, во дворе стоят рядом две большие миски с водой, уже нагретой на солнце. В одной из них я, в другой – Ленька Филатов, мой друг детства. Оба – голышом: нам в ту пору годика 2-1,5 примерно (Ленька был младше меня на полгода). Мы хохочем, плещемся, брызжем  друг на друга водой...
Интересно, что это воспоминание сохранилось не только в моей памяти. Будучи в Нью-Йорке, я гостила у Лениной тети – той самой Мани Либерман, с которой мы уже встречались в начале моего рассказа, когда я упоминала о ее родстве с Давидом Курляндом, прототипом Давида Гоцмана – героя сериала «Ликвидация» (см. гл. 1.1). Леня мне позвонил – он тоже живет в США,  в Толедо. Мы долго разговаривали – и он вспомнил и этот эпизод, и как мы значительно позже ездили с ним в Люстдорф на дачу к тете Мане (кажется, это была дача каких-то других ее родственников), как гоняли на велосипедах по городу... Наверное, здесь уместно будет вспомнить и родителей Лени: его мать – тетю Клару, сестру Мани, - и отца дядю Яшу – Якова Филатова. Клара проработала всю жизнь на фабрике Воровского – швеей или закройщицей, не знаю. А отец был начальником одесской тюрьмы – невеселая должность, правда? Тем не менее, человек он был вполне жизнерадостный: классический тип одесского «хохмача» и бессменный тамада на всех семейных сборищах. Вот уж кому подошла бы кличка «Полужид» (вспомним еще одного героя «Ликвидации»): хотя он был и русским по национальности, но «одесский» язык в его устах звучал очень сочно, и идиш он знал лучше любого еврея! Это был высокий – очень какой-то большой! – мужчина с  крупной лысой (или бритой?) головой. Таких (по внешности) людей в Одессе называли «Полтора Ивана» или «Полтора жида» – в зависимости опять же от национальности.
У него была голубятня во дворе – заднем, где была их квартира, – на чердаке, и как-то Ленька взял меня с собой на эту голубятню. Ее тоже, как и голубей, сейчас уже нет.
Но, вообще-то говоря, с Ленькой и Витькой (другим мальчиком нашего возраста) я играла, только когда не было во дворе моей закадычной подружки Люды Ткаченко. Она была старше меня на «целых» полтора года, и я бегала за ней «хвостиком» и во всем ей подражала. Люда хорошо рисовала – а мне ведь тоже сам бог велел хорошо рисовать! – я, конечно же, в детстве уверена была, что стану художником, как папа (и позже даже ходила в художественную школу какое-то время). И вот мы устраивали нечто вроде соревнования: брали какую-то репродукцию (из журнала «Огонек», как правило) и срисовывали – у кого лучше получится. Или с натуры что-то рисовали – типа натюрмортов. У меня сохранился с той поры портрет Некрасова и пару копий поздравительных открыток.
А один раз старшие ребята со двора устроили нам другое соревнование: кто лучше читает. Мне было четыре с половиной года (я «вычислила» это – дело было летом, а я декабрьская по рождению), но читала я уже бегло. А Люда, поскольку была старше, тоже уже прилично читала (но без ложной скромности могу сказать, что я читала лучше).
Короче: ребята выбрали какой-то отрывок из книги, дали читать сначала Люде – она прочла, чуть запинаясь. Потом мне – другой текст. Я прочла бегло. Одна из зачинщиц спора – Инна – закричала: «Она читала эту книгу и знает ее наизусть!» (что было совершенно несправедливо!). Другой спорщик – Вадик (очень красивый мальчик) – вступился за меня. Они начали друг на друга кричать, в разгаре «выяснения отношений» Вадик нечаянно задел Инну по носу. Полилась кровь, я убежала домой – так эта «разборка» ничем и не кончилась.
Инны уже давно нет в живых. Во дворе живет ее дочь Тая с двумя дочерьми и мужем Сережей. А Вадик теперь не живет у нас во дворе, но его можно встретить на Староконном рынке, где он торгует не то рыбками, не то попугайчиками.
У Вадика была сестра возраста нашей Таллы – моя тезка – тоже очень красивая девушка с длинной густой каштановой косой до колен. Коса была и у их матери Натальи Николаевны,  но черная (позже с сединой), и до пояса, и волосы были вьющимися. Тоже была «интересная» и «фигуристая» женщина (детям было в кого пойти!), и тонкую талию сохранила почти до смерти. Отца у них не было. Я, помню, еще ребенком спросила ее как-то (совершенно не понимая бестактности своего вопроса): «Наталья Николаевна, а где ваш муж?» – на что получила шутливый ответ: «Муж? Объелся груш!». Я тогда впервые услышала это выражение и запомнила его – не потому, конечно, что оно мне понравилось, – просто поняла, что не должна была об этом спрашивать…
Жанна – сестра Вадика – потом уехала в Ленинград и там вышла замуж, кажется, за кого-то из ансамбля «Веселые ребята» (не уверена).
А у моей подружки Люды волосы были светлые, вьющиеся, и она тоже в детстве была очень хорошенькой. Позже волосы стали виться «мелким бесом» по типу негритянских, и порыжели... я вот сейчас задумалась – в кого бы? У мамы ее (тоже красивой женщины, звали Катя) волосы были темные, слегка вьющиеся, косой вокруг головы (как у Юлии Тимошенко, только «масть» другая). Отца помню смутно – он, по-моему, болел туберкулезом и рано умер – но и он был темноволосым, хотя волосы тоже вились... Загадки наследственности!
Когда Люда пошла в школу, наша дружба пошла на убыль: у нее появились другие подружки, а я всегда была очень ревнива в дружбе: не умела дружить «третьей». Но на каникулах мы по-прежнему были вместе (если только Люду не отправляли в пионерский лагерь). И чего только мы не придумывали! Однажды решили сделать фонтан – действующую модель, но маленькую – из алебастра. Но... что-то не получилось – я сейчас даже не помню, на какой стадии мы забросили этот «проект».
А однажды, гуляя туманным вечером возле дома, мы вместе – по строчке каждая – сочинили стихотворение, которое начиналось строчкой «Город окутан туманом...». Несмотря на такое «поэтическое» начало, стих получился весьма «патриотическим» – и очень слабым, конечно, поэтому не буду приводить его целиком – избавлю читателя от такой «нагрузки». Но я его до сих пор помню, хотя мне было тогда 8 или 9 лет.
Семья Люды вскоре уехала из нашего города – отцу нужно было поменять климат, и они переехали в Сухуми. И когда через несколько лет Люда приехала в Одессу и зашла ко мне, мы с удивлением обнаружили, что нам как-то не о чем говорить... Так эта дружба и оборвалась. Мы виделись еще раз, когда уже стали взрослыми: Люда вышла замуж за военного, родила дочку, которой к моменту нашей встречи было уже четыре года. Она подарила мне фотографию дочки – и больше мы, по-моему, не виделись. Время от времени я узнавала от их соседки по квартире – тоже Кати, которая до сих пор живет у нас во дворе, – что у них все хорошо, муж служит, дочка растет, – в общем, все «как у людей».

Хочу вспомнить еще троих ребят, которые хоть и не жили у нас во дворе, но приезжали каждый год на все лето. Это были внуки нашей дворничихи Анны Ивановны –Ашот, Грант и Рубен.
Муж Анны Ивановны был не то армянин, не то грузин – его звали Мино, или Мино-Кико. Не знаю, где тут было имя, а где фамилия – чаще всего его все-таки называли просто Мино. Это был маленький сухонький старичок, по-моему, даже плохо говоривший по-русски. К старости он стал плохо слышать и, кажется, свихнулся слегка. Как бы там ни было, он покончил с собой – повесился, и мой отец его вынимал из петли (они жили под нами в полуподвале).
А Анна Ивановна была полной женщиной с круглым добрым славянским лицом, седая, волосы разделены прямым пробором и собраны в узел на затылке. Думаю, в молодости она была хороша собой – черты лица были правильными. Чтобы представить себе нашу Анну Ивановну, читателю достаточно вспомнить актрису Валентину Телегину, которая в фильме «Дело было в Пеньково» играет старуху-сплетницу, и представить ее себе в положительной роли и более симпатичной.
Анна Ивановна была верующая – в квартире висели иконы в красном углу, и мой отец  как-то попросил у нее почитать Библию. Он не был верующим, но историей религии очень интересовался. А в Библии, помимо всего прочего, еще и отыскивал следы пребывания пришельцев на Земле – он был человек очень увлекающимся, и публикации на эти темы всегда будоражили его воображение! Тогда, кстати, и я впервые взяла в руки Библию. Всю, конечно, не одолела – но помню, что было интересно, и этот интерес у меня сохранился на всю жизнь (хотя и я верующей не стала). А потом, когда прочла рассказ Куприна «Суламифь», уже сама попросила у Анны Ивановны эту книгу: захотела прочесть «Песнь Песней»…
Что касается Анны Ивановны, то ее религиозность никак не мешала ей любить телевизор, и она  часто приходила к нам смотреть передачи, когда он у нас только появился. Вообще многие соседи приходили – телевизор тогда ведь был редкостью! Я даже помню первую передачу по телевизору: что-то про пчел. А одна из соседок – мадам Дашевская (так тогда принято было обращаться к соседям у нас в Одессе!) – чудно засыпала под телевизор, и приходилось ее тихонечко будить, когда она начинала похрапывать!
Но вернемся к Анне Ивановне и Мино.
Их дочь Надя была очень красивой молодой женщиной, похожей и на мать, и на отца. Она была замужем за грузином (или азербайджанцем, точно не знаю – кого тогда это интересовало?). Жили они не то в Баку, не то в Тбилиси, и каждый год с детьми приезжали в Одессу на своей машине. Дети были погодки – Ашот старший – моих лет, Грант средний и младший Рубен. И похожи были – старший – на отца, средний – и на мать, и на отца, а Рубенчик – копия мамы! И все трое – красивые ребята, каждый по-своему.
Потом они выросли – и перестали приезжать. Но пару лет назад приехал Рубенчик – и пришел к нам во двор, хотя его бабушки уже давно нет в живых. Я его сразу узнала – мне казалось, он совсем не изменился, только поседел…

Из наших соседей хочу еще назвать семью Погореловых: отец Николай, мать Зоя и две дочки – Ира и Оля. Старшая – Ира – была младше нас со Стеллой года на два, а Оля соответственно еще младше. Отец работал в исполкоме, был инвалидом войны (у него был протез) – ходил с палкой, прихрамывая. Может быть, поэтому он – единственный тогда во дворе – имел машину и гараж. У них была очень хорошая по тем временам библиотека: Майн Рид, Жюль Верн, Джек Лондон и другие  авторы – все подписные издания. Мне разрешали ею пользоваться: я в те годы читала запоем, полюбившиеся книги перечитывала по нескольку раз, запоминая их чуть ли не наизусть.
Мама – Зоя – давала уроки музыки, а также аккомпанировала студентам-вокалистам консерватории или музучилища, так что у нас во дворе можно было услышать вокальные упражнения и арии не только в исполнении нашей Таллы (особенно летом). Конечно, девочек тоже учили музыке, а у Иры еще и обнаружился хороший голос. Да и сама она была хорошенькой, а, став постарше, еще и носик себе подправила – сделала пластическую операцию. Не знаю, что она окончила – консерваторию или музучилище, а может быть, то и другое – но по окончании учебы она много лет пела в нашем театре Музкомедии, причем в числе солисток. Но там она уже была на фамилии мужа – Галик. Он был откуда-то с Кавказа, и она с ним долго не прожила – разошлись, но дочку Алену она от него родить успела. Алена тоже окончила одесское музыкальное училище. Там она и познакомилась со своим будущим мужем. Он иностранец, родом из Эквадора. После окончания учебы они вместе туда уехали, и сейчас у них уже двое детей. Оба там работают по специальности, а сейчас и Ира живет там же, но не с ними. Причем она тоже работает – преподает в местной  консерватории. В Одессу они приезжают погостить – вместе или порознь.
А Оля все так же живет у нас во дворе. По образованию она «технарь», насколько я знаю. Замуж так и не вышла. Сейчас она уже на пенсии – держит квартирантов, и сестра помогает, конечно. Я обычно встречаю ее, когда она гуляет с собакой. Недавно собака умерла – была уже очень старая. Не знаю, как эта порода называется: вислоухая такая, с короткой шерстью, и окрас очень красивый: леопардовый узор, но серый с черным.

Вообще из товарищей моих детских игр, кроме Оли, во дворе осталось только двое: Перуза Гаспарян (или Каспарян, точно не знаю) и Виталик Неделяки, оба младше меня на пару лет.
Семью Перузы помню в таком составе: дедушка – его звали Бюль-Бюль-оглы, но все его называли «Князь Буль-Буль», бабушка и мама Перузы – их имен не помню. Отца у  Перузы не было – то есть  на моей памяти. Потом у матери появился ненадолго один какой-то «кавалер» – и у Перузы родился младший брат Саркис. В детстве он был беленьким, симпатичным, и поражал всех соседей абсолютным слухом: еще в два годика выводил любую песню, которую услышал хоть раз. Но певцом, тем не менее, не стал: он сапожник, работает в Собесе, где чинит обувь старикам. И мы тоже не раз пользовались его услугами, поскольку он и сейчас живет в нашем дворе. Работает очень старательно, добросовестно, и дорого не берет.
Помню, как, когда мне уже было лет, наверное, 15-16, а Перузе соответственно 13-14, мы поехали с ней вместе на Ланжерон. И там она начала учить меня… как надо строить глазки мальчикам! Помню, я едва сдерживала смех – во всяком случае, мне этот урок «впрок» не пошел. Впрочем, и ей тоже…
Замуж она все-таки вышла, даже дважды. Первый муж был моряк – хороший парень, симпатичный – правда, очень маленького роста. От него она и сына родила – Ванечку: в детстве был очень красивый мальчик – смуглый, черноглазый и черноволосый – в маму, – и курносый, как отец. Однако с первым мужем Перуза долго не прожила – уже через год или два они расстались. Ваня вырос без отца, и умер недавно, как говорят, от туберкулеза.
Второй муж Перузы тоже болеет, поэтому, видимо, не работает. Перуза всю жизнь проработала на главпочтамте и фактически одна тянула семью…

А Виталик Неделяки еще в детстве был  небольшого роста, да и сейчас не очень вырос. Но отрастил себе бороду, летом ходит в одних шортах, загорелый, и выглядит весьма «импозантно». Женат. Жена выше его ростом. Детей нет. Есть собачка – одно время были даже две – маленькие кривоногие таксы. Работа его заключается в том, по-моему, что он устанавливает телефоны в квартиры. Похоже, работа «не пыльная», т.к. летом он целыми днями возится со своей машиной: она у него в состоянии хронического ремонта.
Иногда он меня останавливает и спрашивает, как там Стелла: мне кажется, в детстве он к ней «неровно дышал». Но Стеллка к нему «дышала ровно»: ей нравился другой мальчик – тоже с нашего двора, и об этой ее первой любви – еще детской – я хочу рассказать подробнее.
Это был мальчик старше нас года на 3-4. Его звали Борис. И Стеллка «на полном серьезе» заявляла бабушке (Розе), что, когда она вырастет (а ей тогда было лет 12, наверное), выйдет замуж за Борю.
Вспомним, что и мужа Стеллы зовут Борис, и старшего сына назвали в честь отца – он Борис Борисыч, – ну не судьба ли?
Борька был симпатичный парень, хотя и не красавец, как многие другие персонажи моего рассказа. Слегка веснушчатый, чуть щербатый – когда говорил, чуть-чуть не то чтобы шепелявил, но как-то выговаривал слова… иначе, что ли – или это мне сейчас так кажется? Несмотря на это (а может быть отчасти и благодаря этому), он был великолепным рассказчиком – и часто пересказывал нам, детворе, прочитанные и понравившиеся ему книги. Обычно это происходило по вечерам, на лавочке у нашей парадной – собственно, это была даже не лавочка, а старый сундук, принадлежавший дворничихе Анне Ивановне, который мы использовали как скамейку (его, конечно, теперь нет). Память у него была отличная – пересказывал довольно близко к тексту (как я потом уже убедилась, читая то, что когда-то слышала от него). И – умел донести до нас – мелюзги –  аромат, что ли? – произведения. Я впервые услышала именно от него «Бегущую по волнам» Грина: и я помню как сейчас в его пересказе сцену разговора Гарвея с доктором, когда во время возникшей странной паузы в тишине звучит женский голос, раздельно и четко произносящий «Бегущая по волнам»…
И эти слова Грина о Несбывшемся – я сейчас пишу эти строки и снова слышу его голос: у меня даже мурашки по коже бегут, как тогда…
Был такой фильм – «Я родом из детства». И, может быть, как раз оттуда, из детства, «родом» и мое стихотворение «Фрези Грант» – прошу прощения у читателя за очередную «саморекламу»:

Глаза – туман, и волосы – туман.
Теряется в тумане тонкий стан.
Виденье – или сон, или обман
ведет нас за собой на тот далекий остров –
околицу неведомой страны,
где синие леса загадками полны,
куда добраться так легко и просто –
лишь пробежать по гребешку волны!

Впрочем, вернемся к героям моего рассказа.
Немудрено, что Стелла влюбилась в Борю – и он ей, конечно, отвечал взаимностью.  Не знаю, почему эта детская увлеченность не получила продолжение во «взрослой» жизни. Борька давно уже не живет в нашем дворе – у него тоже семья, дети, внуки. Кто-то из них в его квартире здесь остался – я даже не знаю толком, кто. Как-то я его встретила у нас в подъезде – впервые за много лет! – видно, он пришел их навестить. Мы поболтали – но я постеснялась спросить, к кому он пришел.
Так этот детский роман и закончился, как часто заканчиваются и другие детские романы, оставив (я думаю) лишь светлые воспоминания его героям.
И глава моя о нашем детстве на этом заканчивается.