***

Людмила Денисенко
ПОЕЗД НА ЮГ
Автор идеи – Виталий Наумов

 
Глава первая
Врет поговорка, что плохие известия приходят быстро. До меня эти известия месяц шли. И дошли именно 9 мая, в День Победы над фашистскими захватчиками. Нарисовались плохие вести в лице почтальонши Зинаиды Рюминой, моей бывшей ученицы. Она мне то проклятое письмо принесла. И пока я его читала, а потом перечитывала, Зинаида стояла рядом. Сначала улыбалась, а после глаза округлила: «Антонина Львовна, что случилось?» Я глаза от письма подняла, а Зинки-то не вижу. Только черные точечки нахлынули отовсюду. Уши глохнуть стали, а земля бросилась мне под ноги. Затошнило сильно. Потом тьмой прихлопнуло.
Сквозь тьму чувствую, чьи-то руки прохладно прикоснулись ко лбу, нашатырем запахло невыносимо. Я руки оттолкнула и побежала. Куда? Остановилась. Лицо все мокрое. Зинаида за плечо тронула, письмо мне подает. По глазам вижу – уже прочла. Она моей Катерины подружка. С детства.
– Что делать-то будем? – тихо спрашивает.
Я халат садовый с себя скинула, прямо ей в руки.
– Хозяйке лишнего не болтай, я с ней позже объяснюсь.
А ноги меня уже понесли к майору.
Пока майор, дожевывая бутерброд, пробегал глазами невнятный почерк на листке, я немного отдышалась. Руки перестали трястись. Сердчишко притормозило свой заячий бег. Что может поделать Петрович, майор наш непутевый? Он уже принял в честь праздника. Закусывает, телевизор одним глазом смотрит. В городе нашем, Шемонаихе, День Победы очень уважают. Вот и майор, Григорий Петрович, расположился отпраздновать 9 мая в лучших народных традициях. А тут я врываюсь. С письмом в руке. С ужасом в глазах.
– Чего это ты, Антонина? – поперхнулся Петрович.
Выхватил у меня письмо. Очки нацепил. Читает.
А я про Катеньку подумала. Ох, далеко улетела моя голубка! В тот город, который я даже не представляю – в Алматы. Сейчас столицу в Астану перенесли. Но для меня Алматы – все равно первый город в республике. Я за свою жизнь из Шемонаихи трижды выбиралась. Исключительно в Семипалатинск.  Дважды туда ездила на юношеские спартакиады и еще раз – с дочерью и внучкой Катеринушкой, в честь окончания школы. Обновок накупили, потом, как туристы, по Семипалатинску ходили. Все музеи осмотрели.
– Ты, Львовна, не гоношись раньше времени, – громко сказал майор. – Дело тут неясное, требует разбирательства и холодного размышления. Возможно, это недоразумение или шутка. Сама, вот, почитай на спокойную голову: «Уважаемая бабушка Кати! Пишут вам ее подруги Олеся и Салтанат. Уже две недели Катя не ночует на квартире. Мы думаем, не поехала ли она домой? Еще у нее есть парень, но только к нему она вряд ли переехала. Вы не подумайте ничего плохого. Если Катя у вас, пусть в учебную часть срочно позвонит. У нас завучи на ушах стоят, в полицию обратились. До свидания. Просим вас не волноваться». Число поставлено – 15 апреля, – добавил он задумчиво. – До нас это письмо три недели шло. Возможно, Катя нашлась и вдогонку свое письмо отправила. Через пару недель оно у нас объявится. С объяснением, что все в порядке…
– Григорий Петрович, ты меня пойми, – сказала я не менее громким голосом. – Я только первую строчку прочла, а в сердце холодом потянуло. Я нутром чую беду. Не может такого быть, чтобы Катюша исчезла, никого не предупредив. А, значит, что-то чрезвычайное произошло. Что-то непредвиденное. Ты мне прямо скажи, помочь сможешь?
Майор крякнул. Майор закурил. Насупился и пригладил клочковатые брови.
– Отсюда, Антонина, никакого хрена ты не вызнаешь. А ехать в Алматы, никого не зная, занятие крайне бестолковое.
Майор с грохотом отодвинул стул и поднялся. Мы с ним знаем друг друга всю жизнь. Он меня тренировал перед лыжными спартакиадами, а после серебряной медали замуж звал.
– Ладно, Тоня, – голос его смягчился. – Снаряжай дочь, я ей кой-какой адресок дам, авось старое знакомство сгодится. – Он листал дряхлую записную книжку, выписывал адрес, вытирал лицо носовым платком. – Девчонок у них там воруют, в крупных городах. И замуж продают в Иран, Афганистан, Турцию. Что-то наподобие работорговли получается. Но это – при самом черном раскладе. Ты, однако же, покумекай: вдруг внучка твоя просто к дружку перешла или на другую квартиру съехала.
Он вздохнул, встретив мой взгляд. И сам прекрасно знал, что Катюша на такое не способна. И молчать подолгу – не в ее воспитании. Сам же к нам в дом захаживал, когда второй раз клинья ко мне подбивал. С Катюхой по полу ползал, кукол ей дарил. У него в ту пору уже трое внучат было, и все – хлопцы. А ему внучечку подавай, чтоб косички и бантики. Намерения у Петровича были очень серьезные. Хотел развестись с женой, а со мной сойтись. Но я заупрямилась. При живой жене ухаживать за собой не позволила. Семью разрушать духу не хватило.
– Дочь моя в отъезде, – ответила я, вздохнув.
Майор сел на стул. Майор воткнул конец сигареты в пепельницу. Вздохнул.
– Антонина, – сказал он проникновенно, – сама ехать не вздумай! Стара ты уже, в гонках участвовать. Все медали в прошлом остались, – и посмотрел на меня поверх очков.
Правильно почуял, старый мент! Я смотрела на него, а слышала стук колес. Прятала адресок в карман, обнимала сутулые майорские плечи, а ум уже смекал, что взять в дорогу, кого попросить приглядеть за хозяйством. Дочь Маша из санатория приедет в конце месяца, а больше спасать мою девочку некому. Мужиков мы с дочерью не нажили.

Зинаида меня на половине пути к дому встретила.
– Хадиша очень недовольна, что вы, тетя Тоня, ушли без предупрежденья. Мне, говорит, серьезные работники нужны, а не пьяные уборщицы.
Я молча развернулась и пошла в сторону кафе «Земфира». Хадиша – моя хозяйка. Курдской национальности. Когда нанимала меня садовником, ни слова не упомянула, что придется еще и дворничать, мыть машину хозяина, забор красить. Я в ее глазах – дура-пенсионерка, которая рада копейке. Деньги мне и вправду нужны. Но еще сильнее меня завлекло задание оформлять дворик, обсаживать его всякой причудливой растительностью, разводить ковер из травы. Саженцы каштанов я выписала из соседнего города, Усть-Таловки.  Вьюнами разжилась у нового казаха, который в своем особняке затеял зимний сад. По вечерам я рулю сенокосилкой по лужайке. Чувствую себя довольной.
Вот и кафе. Мы с Зинаидой вначале спустились в погребок «Земфиры», где располагается бар. В нем Хадиши не обнаружили. Поднялись на второй этаж. Там стоят восемь длинных столов. Клеенки на них аляповатые, дешевые. На задней стене – фотообои с водопадом. Возле фотообоев расположились Хадиша, ее муж Вахрам, хозяин заведения, и Лейла, официантка.
– Вот что, Хадиша, и вы, уважаемый Вахрам, – сказала я. – У меня семейные неприятности. Дело безотлагательное. Придется мне отлучиться недели на две.
Курды переглянулись.
– Так дела не делаются! – начал Вахрам. – Сегодня такой день! Ты меня подводишь!
– Могу оставить взамен себя Зинаиду, – кивнула я на почтальоншу.
– У меня заведение серьезное! – грозно рыкнул Вахрам. – Люди придут праздновать день Победы, а двор не убран!
Хозяйка глянула на меня. Кажется, поняла, что разговоры бесполезны.
– Посмотри – на ней же лица нет! – обратилась она к мужу. – Иди, Тоня! Иди, если очень надо. Но и нас пойми: сегодня праздник, а вокруг мусор…
Но я уже спускалась с лестницы, а следом топала каблучками Зинаида.
– Придется удержать из зарплаты! – крикнул хозяин вдогонку.
Солнце ослепило глаза, а ветер затрепал косынку. Из репродуктора на крыше акимата неслась победная музыка. У людей  праздник. У меня горе.
– Антонина Львовна, вы что, собираетесь поехать? – тихо обронила Зинка, еле поспевая за моими шагами.
– Ты, красавица, пока помалкивай. Как приедет Мария из санатория, все ей расскажи. Во сколько идет сегодня дополнительный поезд?
– В одиннадцать сорок.
Часы показывали девять с четвертью. Могу успеть. Я махнула почтальонше рукой, чтоб за мной не семенила.  Сама побежала к водонапорной башне.
Подруга моя, Надежда, заметила мою рысь издали. Прекратила загонять кур. Прикрывшись ладонью, смотрела, как я приближаюсь.
– Антонина, – от улыбки у Надюхи морщинки образовались вокруг глаз, – никак новость тащишь?
– В избу пошли! – бросила я, открыла калитку и почти бегом взошла на крыльцо ее дома, потом внутрь.
– Рюмашечку за победу? – подмигнула подруга, входя за мной в комнаты.
– До победы еще дожить надо, – пробормотала я. – Ваня-то дома?
– Да что случилось? – всплеснула Надюха руками.
– А то, что мне Ванин парабеллум нужен. И патроны.
Ивану, супругу Надькиному, парабеллум по наследству от отца перешел. Пистолет старый. Времен Великой Отечественной войны. Хранил его Иван в большом секрете. В юности иногда пальбой баловался, а к старости упрятал пистолет в схрон. Надежда рассказывала: достанет муж парабеллум раз в полгода, протрет, маслом смажет и – опять в тайничок положит.
Надька сперва застыла, потом вспорхнула.
– Да что случилось, голуба моя? – высоким голосом вскрикнула она, а сама уже потянулась за графинчиком и рюмками.
– Катерина пропала, – сказала я, – Письмо от однокурсниц пришло сегодня. Пишут, что уже две недели дома не ночует. Петрович говорит, девчат городских воруют. Могут в рабство продать или что похуже…  – я протянула письмо подруге.
Надежда боязливо взяла листок.  Далеко отодвинув его от глаз, прочла. Подняла глаза на меня. Брови домиком вздыбила. Сейчас причитать и охать начнет.
– Ты, Надя, не голоси, – сказала я. – Дай пистолет, и этим выручишь меня, как никогда в жизни. Машка моя в санатории. Кто кроме меня Катерину выручать будет? А ехать с пустыми руками я не могу. Очень боюсь.
Надя охнула.
– Тонька, меня Иван прибьет, если я парабеллум трону.
– Когда он в последний раз его протирал? – спросила я подругу.
– Вчера. Перед праздником, – тихо проговорила она.
– Значит не скоро в схрон полезет, -- сделала я вывод.
Посмотрела на Надежду убедительно.
– Выручай, подруга.  Может, в последний раз видимся, – сказала я глухо.
Аж мурашки по затылку побежали от таких слов.
Надежда минуту сидела неподвижно. С духом собиралась. Наконец, тяжело поднялась. Вышла во двор. Долго возилась в сарае. Вернулась с фанерной коробочкой в руках. Протянула коробочку мне.
– В нем патронов три штуки, – шепотом произнесла она.
Мы обнялись, троекратно поцеловались. Я отцепила ее пальцы от своего плеча и дала рыси к дому. Время подобралось к половине десятого.
Сама я – бывшая лыжница, мастер спорта, между прочим. Закалка, стало быть, присутствует. И быстро собираться умею. Через полчаса, когда Зинаида с Надеждой возникли на моем крыльце, я уже была одной ногой в пути.
– Тетя Тоня, вид у вас совсем пенсионерский, – заметила юная почтальонша.
Я оглядела свою одежду: плащ из болоньи, некогда синий, газовый платок в тон плащу, лыжные ботинки – меня такой наряд устраивал. Может, я и выглядела в этом плаще на все шестьдесят, но удобство было важнее.
– Езжай с богом, Тонюшка. – перекрестила меня Надежда. – Да возвращайся с Катериной. – Сунула мне пакет со съестным.
– А за хозяйство не волнуйтесь, – добавила моя почтальонша, – и с Хадишой я все улажу.
Мы обнялись наскоро.
– Девки мои золотые, – сказала я проникновенно. – Спасибо вам. Не провожайте меня. И лишнего не болтайте!
Быстро пошла вдоль улицы Чапаева. Сумку  повесила на плечо, а пакет держала в руке. Сквозь ясный майский денек, сквозь марши и песни топала я прямиком к станции. По самой длинной нашей улице – Вокзальной. Речушка, что втекает в Убу, козы, неподвижно стоящие у сарая – все было мирным, сонным. Шла я мимо них и прощалась со спокойной жизнью. Когда вошла в вокзальное здание, настроение было дорожно-тревожное.
Билет в кассе на дополнительный поезд купила сразу. Полчаса еще сидела в зале ожидания. Сжевала пару Надиных пирожков с капустой. Тут и дополнительный поезд пришел. Не много не мало в нем – два вагона с паровозом, два машиниста и две проводницы. Из пассажиров только я села в Шемонаихе.
– Что это за поезд у вас такой? – спросила у проводниц. – Раньше его в расписании не было.
– Почтово-пассажирский, – ответила одна, пухлая русская баба.
– Зря вы на этот поезд билет взяли, – добавила другая, казахская баба, худющая. – Он на каждом переезде по часу стоит, а на станциях – по два часа.
– Так сколько я до Алматы ехать буду? – ахнула я.
– Сорок часов! – хором ответили проводницы.
Прикинула я, стоит ли мне этим долгоиграющим поездом ехать или лучше ночного рейса ждать. Но не захотела сидеть в Шемонаихе неприкаянной. А посему влезла в вагон, заняла полку в срединном купе и стала слушать перестук колес, да следить за мельканием окрестностей. Чувство появилось особенное: волнение в животе. И восторг непонятный.

Глава вторая

Стало быть, Катерина моя исчезла в начале апреля. Ну да, последнее письмо от нее мы получили на День Космонавтики. Писала, что к конкурсу готовится, будет танцевать партию Джульетты. Самая сложная партия для молодых балерин. Никто в училище за нее не взялся. А Катюха наша – не сдрейфила. Даже если, говорит, места призового не получу, зато опыта наберусь нового, репертуар свой расширю. Она – вся в меня. Только вперед, а там хоть трава не расти! Катерина и в Шемонаихе по танцевальной части всех обскакала. Повезло ей сильно. Приехал в нашу деревню литературовед из Перми. Творчество писателя Анатолия Иванова изучать. Писателем Ивановым мы гордимся. Он наш Марьин утес на всю страну прославил. Фильм «Вечный зов» по его книге поставили. Что обидно: снимали тот фильм не в Шемонаихе, а совсем в других местах. И утес нашли покрасивее нашего. Мы тогда всем райцентром письмо на киностудию писали. Ругали их за неправду жизни. Ответа не получили.
Снял этот литературовед домик на улице Спортивной.  Начал колесить вдоль да поперек Шемонаихи, людей опрашивать. У писателей всегда была мода – к народным корням приникать. Питаться экологически чистым духом русским. Чтобы по жилам потекла энергия народной искренности и силы. Так прямо и говорил. И приник этот чудак к нашему райцентру на два года. Особенно прикипел к водочке и банькам. Если бы не супруга его, совсем бы спился парень. А супруга литературоведа, Аделаида Ефимовна, брильянт чистой воды оказалась. Она  балетным тренером в Перми была. Пермская балетная школа высоко ценится в мире, поясняла нам Аделаида Ефимовна. И вот эта красавица, стройная и необычайно обходительная, бдела за своим литературоведом непутевым, как сестра милосердия за буйным больным. Потом она работать в частный колледж устроилась, хореографом. Мы к ней свою Катеньку привели. Аделаида Ефимовна, увидев Катины растяжки и гибкие суставы, в ладоши захлопала. Это, говорит, редкостный дар, презент природы – чтобы тело было в таком готовом для балета состоянии. А я ей пояснила, что Катерина с 5 лет гимнастикой занимается. Своим трудолюбием достигла физического совершенства.
– До совершенства еще девочке далековато, – ответила балерина, – заниматься я с ней буду по особой программе, а там, глядишь, поступит в Пермское хореографическое училище, в мой класс. Не век же мы будем в вашей Шемонаихе сидеть.
И взяла она Катюшу под свое крыло. За два года наша девочка такие па-де-де отплясывать научилась, так на одной ноге вертеться и в спинке прогибаться, что я опасаться стала, не переломится ли ее позвоночник? Я, как опытная лыжница, могу сказать, что спортивные нагрузки после сорока лет боком выходят. Пока я в школе учителем физкультуры работала, на боли в суставах некогда было внимания обращать. А как в пятьдесят лет перешла на домашнее хозяйство, чтобы дочери дать возможность работать, так треск пошел по всему телу. Поясница и колени ноют. Ступни с голенями огнем горят. Самые мои лыжные части тела мстят за перегрузки.
Потому я не обрадовалась, когда Катерина поехала поступать в училище в Алматы. Маша, дочь,  меня уговаривала, мол, это счастливый шанс для девочки – жить и учиться в центральном городе. Тем более что Аделаида ей хвалебное письмо дала к директору училища.
Глядела я на свою худышку долговязую, на ее лопаточки остренькие, да ножки с развернутыми ступнями, и грустила. Сейчас Катюше восемнадцать стукнуло, а тогда была она шестнадцатилетним ребенком. Доверчивым и мечтательным. Выходит, не подвели предчувствия меня, старую лыжницу. Счастливый шанс горем обернулся.
– Здравствуйте еще раз! – услышала я громкий голос и вздрогнула.
В открытой двери моего купе стояла толстая русская проводница.
– Пойдем, милая, чаек пить, – пригласила она. – На весь вагон нас с тобой двое.
– Что это за поезд ваш такой? – повторно удивилась я.
– Мы и сами к нему еще не привыкли, – отозвалась проводница. – Всего второй раз по этому маршруту едем. Называется поезд почтово-пассажирский. Полвагона под почту отдали. Остальное – для пассажиров, чтоб окупаемость была. В прошлый раз у меня четверо до Алматы ехали,  у моей напарницы – пятеро.
– Садись, хозяюшка, – пригласила я проводницу. – Угостимся, познакомимся.
Пока она ходила за кипятком, я разложила продуктовые запасы. Спасибо подруге моей, Надюхе, нашлись в ее пакете и пирожки, и сала кусок, и хлеб мягчайший. Я присоединила к этому собственные огурчики. Обед пошел своей чередой.
– Как вас величать? – спросила проводница.
– Антониной, – ответила я.
– А меня звать Ольга. – Толстуха прихлебнула чаю. – В гости едешь или челноком?
– В гости, – кивнула я. – Ни разу в Алматы не была. Город-то красивый?
– Смотря где. В центре, говорят, красота, как в Турции. А при вокзалах – обыкновенно. Бомжей видимо-невидимо. И русские среди них, и казахи. На дорогу выбегают, в стекла машин стучат. Попрошайничают. Попробуй не дай: камнем кинут в окно и – бежать. Особо вредные  – инвалиды в колясках. Мало что проклянут, иной раз на коляске вдогонку едут и плюются.
– Это ты сама видела?
– Нет. Пассажиры рассказывают. Самой мне некогда. Пока поезд сутки стоит, я бегом на барахолку. Товар куплю, заказы выполню и – обратно. Из Алматы выгодно китайское возить, оно дешево стоит. А ты к кому едешь?
– К внучке. Она в хореографическом училище учится.
– Это хорошо. Сейчас танцовщицы нужны. Клубы всякие, казино…
– Моя внучка не для того поступила, чтобы в казино тереться, – отрезала я. – Она себя к большой сцене готовит. Сейчас партию Джульетты танцует.
– Понимаю, – кивнула Ольга. – Все мы хотим, чтобы наши дети высоко летали.
Так, слово за слово, неторопливо мы беседу вели. А тоска внутри все разрасталась.  Очень долгим был этот поезд. Поэтому часа в три пополудни я завалилась на полку. Заснула, чтобы время обмануть. Сон, он иногда заглатывает целые дни. Проснешься и не знаешь, то ли час прошел, то ли сутки.


Открыла глаза следующим утром. Ландшафт за окном был другой: скудные степи, голые солончаки. Вдоль путей стояли жидким строем безлистные кусты, а на них там-сям висели пустые целлофановые пакеты. От ветра пакеты надувались и тряслись. Словно хохотали. Иные отцеплялись от колючих веток и, кувыркаясь, летели дальше, в степь.
Я выглянула в коридор. Двое новых пассажиров появились в моем вагоне. Мужчина и женщина. Они стояли у окна и обсуждали пейзаж.
– Гляди-ка, горы на горизонте, – указала вдаль женщина. – Довольно высокие.
– Это не горы, а облака, – возразил мужчина. – Ты видишь облака, а зрение дорисовывает им продолжение. В результате создается оптический обман.
Я глянула за окно. Ясное дело, то были облака. Но похожие на горы. Может, я тоже дорисовываю ситуацию? И Катеньку никто не крал, а в письме содержится та фраза, которая все объяснит. Я достала письмо. Перечитала сумбурные строки Катиных подруг.  Но облегчения не почувствовала.
– Утро доброе, Антонина, – улыбнулась мне проводница, выйдя к титану за кипятком.
Я кивнула ей. Пошла умываться. Тамбур оказался битком забит цыганами. На мусорном бачке сидел старик. Возле окна стояла молодая цыганка с младенцем на руках. К ногам старика прикорнули дети. Все цыгане были грязные. От них неприятно пахло. От мала до велика, они уставились на меня горящими глазами.
Я подергала дверь туалета. Закрыто. Цыгане продолжали молча таращиться. Противное появилось ощущение, что глаза у них наглые, а руки вороватые. Держа крепко полотенце и мыло, я тоже стала разглядывать их компанию. Старик показался мне самым обычным восточным человеком. На таджика или узбека похож. А молодуха цыганская заинтересовала меня больше. Она кормила ребенка смуглой грудью. Глядела пустыми глазами куда-то вдаль. Ей могло быть и двадцать, и тридцать, и сорок лет. Кожа на лице в мелких трещинках и морщинках.  Возле губ болячки. А что это у нее с рукой? Я пригляделась: три последних пальца левой руки у цыганки срослись. Поспешно отведя глаза, я наткнулась взглядом на девочку лет пяти. Скорее всего, родную дочь молодухи. Девочка сосала печенье. Пальцы на ее левой руке тоже были сросшимися.
Из туалета вышла цыганская девочка постарше. Со сросшимися пальцами! Цыганенок попытался юркнуть в освободившуюся кабинку. Я оттолкнула его. Всех вас не переждешь! Вошла в туалет. Заперла дверь и некоторое время стояла столбом. Что это за уроды? Или у них зараза такая, на руки передающаяся? Или по наследству сросшиеся культяпки достаются? Растревожили меня цыгане. Господи, а я купе не закрыла! Наскоро умывшись, я рванула к себе.
В купе все было на месте.
Поезд остановился посреди степи. Установилась тишина.
– Давай-ка, Тоня, подкрепимся, – ввалилась ко мне проводница Ольга.
– Что это за публика в тамбуре? – спросила я.
– А-а, эти? Это Люли. Вроде цыган. Бродяги перекатные. Попросились до Алматы. Обещали сидеть тихо, пассажиров не беспокоить.
Мы пили с Ольгой чай, уминали хлеб с салом. Горе горем, а для бодрости духа и тела еда необходима. Это мне еще тренер, Григорий Петрович, в юности говорил. В трудной жизненной ситуации надо брюхо полным держать.
Жевали мы, значит, а напротив нас на корточках сидел пацаненок цыганский.  Внимательно смотрел, как мы завтракаем. Я ему бутерброд протянула. Взял и сразу убежал. Потом снова пришел. На корточки сел.
– Ты ему не давай. Он все своим носит. А их не меньше дюжины, – заметила Ольга.
Рядом с цыганенком присела девочка. Я посмотрела на ее руки. Все пальцы росли нормально. По пять штук на каждой ладони. Девочка была русоголовая, с серыми глазами. Чумазая Я дала ей горсть карамелек, и след девочки простыл.
– Я же  говорю, что они еду своим носят, – сказала проводница.
– А девчонка-то не цыганских кровей, – сказала я.
– Девчонка краденая, – уверенно заявила Ольга. – Эти люли воровством детей промышляют. С ними никто знаться и родниться не желает. Поэтому они воруют белых детей. То ли мстят, то ли кровь свою обновляют.
Я с ужасом посмотрела на девочку, которая опять заняла место напротив моего купе. Выражение ее лица было таким же невыразительным, как у цыганенка. В каком же возрасте ее украли, чтобы развитие остановилось, чтобы она забыла свой язык, привычки?
– У каждого своя судьба, – вздохнула проводница. – Видать, в России цапанули девчонку. – Ольга наклонилась к девочке. – Ты по-русски понимаешь? Как тебя зовут?
Цыганенок вскочил, схватил свою подружку за руку и увел ее. Вот так и мою внученьку какой-то негодяй заманил на чужую сторонку. Только бы жива была. А я извернусь ужом, чтобы ее вызволить.
Поезд качнулся раз-другой, заскрипел пружинами и сцеплениями. Поехал не спеша. И почему, когда надо лететь птицей, приходится ползти черепахой?

На следующей станции поезд стоял час. Я решила размять ноги. Взяла кошелек, в котором лежали все мои сбережения за три года (неровен час, цыганенок прошмыгнет в мое купе). Подумала и прихватила пистолет в пакете. Вдоль перрона стояли торговки. Кто с ведрами, кто со старыми детскими колясками, доверху нагруженными товаром. На прилавках продавали рыбу жареную и копченую, картофель отварной с укропчиком, пирожки, манты. Тут же готовились шашлыки. Едкий дым от саксаула стелился по-над вокзальчиком.
Из нашего двухвагонного поезда вышло уже человек семь. Мужчина с женщиной, которых я давеча видела, спрыгнули вслед за мной.
– Вот видишь, Танюша, можно в дорогу не брать продукты, – сказал мужчина. – Спокойно покупать горячее, свежее и разнообразное на любой станции.
– Знаешь, Володя, - отвечала она, – я как-то опасаюсь брать еду у незнакомцев.
– Напрасно, – засмеялся он. – Давай проведем эксперимент и что-нибудь продегустируем. – мужчина увлек спутницу к прилавкам.
Необычная пара. Женщина светлоглазая, солидная славянка. Мужчина худощавый, смуглый, явно с примесью восточных кровей. На индийского йога похож. И уши у него странно приплюснуты.
Я купила манты. Горячие, обсыпанные жгучим красным перцем, сочные. Съела их. Отправилась бродить по станции в поисках туалета. Как и у нас в Шемонаихе, местный привокзальный туалет представлял собой побеленный глиняный сарай с двумя входами. Я вошла под букву «Ж». Чуть не задохнулась от резкого аммиачного запаха. Две дырки над глубокой ямой – вот и все удобства. Справлять нужду в таком загаженном мест – себя не уважать. Но выхода у меня не было, и я смирилась.
Вышла я из туалета. Вдохнула свежий воздух на полную грудь. А тягомотные мысли тут как тут – снова включились в голове. Как там моя ласточка? В фильмах часто делают сюжеты  с похищением девушек. До того паскудные подробности при этом показывают! То несчастных насилуют всей бандой, то посадят в погреб с кляпом во рту.  А одну бросили в аквариум и постепенно заливали водой, пока она умом не двинула. Правда, в конце фильма обязательно какой-нибудь герой девчонку ту спасет, оботрет и обцелует. Но приятного настроения и удовлетворения у меня даже от такой концовки не возникает. Насмотришься всяческих зверств и полночи вздыхаешь, на постели крутишься.
Не допускала я мысли, что это взаправду бывает. Казалось, живу в тихом мире, от ужасов застрахована. Если с моей девочкой что-то подобное сделали – убью сволочей, своими руками задушу. И пистолет не дрогнет в моей руке! Вот он, голубчик, оттягивает карман плаща. Я выпрямилась, плечи расправила, обвела станцию глазами. Если кто тронет меня и мою семью – горько поплатится за это. Не смотрите, что мне почти шестьдесят, что муж меня бросил, а пенсия маленькая. Я сама для дочки и внучки всю жизнь была за кормильца и опору. Смогу за них постоять и в старости. Больше им надеяться не на кого. А мне помереть за родных не страшно. Да только я помирать не собираюсь. Я вас, гнид, сперва разыщу и за жабры подвешу. Ой, что-то у меня от такого гнева сердце прихватило. Пойду-ка в купе,  прилягу. Надо силы копить перед наступлением.
Я подошла к своему вагону. Проводница ела мороженое и болтала со своей напарницей возле входной лесенки. Старый казах стучал по колесам поезда особым молотком на длинной рукояти. Искал трещины. Звук от простукивания был то звенящим, то цокающим. А последний удар вообще звучал глухо: чпок!
Странно, а где цыгане-люли? Почему не бегают по перрону, не выпрашивают подачек? Из тамбура они тоже исчезли.
Я вскарабкалась по лесенке в свой вагон. Когда проходила мимо первого купе, дверь его приоткрылась. Штук двадцать детских и взрослых голов свисало с полок внутри купе. Видимо, проводница Ольга велела им на станции спрятаться и носа  не показывать. Кожаную занавеску люли опустили, чтобы никто снаружи их не заметил. Духота у них внутри купе необыкновенная. Можно сказать, смрад. Как они все там поместились? Сидят, как тараканы за шкафом. Сверкают белками глаз. Ей-богу, словно не люди, а животные. Меня от этого зрелища тошнота взяла. Никогда такого унижения не видела. Но жалости к цыганам не было. Я халявщикам спуску не даю. Почему люли не идут работать? Почему по свету мотыляются без документов? Детей в школу не сдают? Видно, мозгов у них от роду совсем мало, а лени много. А может, их господь для юмора создал. Стадо человекообразных существ. Еще и белых детей воруют!
И опять мое сердчишко закололо. Прошла я в свое купе, легла поскорей на нижнюю полку, руку засунула в карман с кошельком  и пистолетом. Уснула.
Опять ночь проскочила незамеченной. Открываю глаза – утро. Слышу стук в дверь.
– Откройте! Проверка паспортов.
Я задвижку на двери открыла. Впустила в купе здорового полицейского. Казах, лицом узкий. В руках папка с бумагами. На поясе – кобура.
– Откуда едете?
– Из Шемонаихи.
– Куда следуете?
– В Алматы.
– С какой целью?
– В гости к внучке.
– Внучка у вас где?
– Учится в училище.
– Оружие, наркотики имеются?
– Да вы что? – говорю. – Зачем мне?
– Всякое бывает, – говорит пограничник, – сейчас пенсионеры агрессивными стали. На демонстрации выходят. Когда рассчитываете вернуться?
– Через недельку, – отвечаю.
Казах возвращает мне удостоверение, еще раз окидывает взглядом меня, мои сумки, верхние полки. Придраться больше не к чему. Он уходит. Я держусь рукой за парабеллум в кармане. Рука мокрая от пота.
Слышу, в соседнем купе этот же пограничник говорит на повышенных тонах. Ему отвечает мужской баритон. Потом доносится взволнованная речь женщины. Все стихает. Я иду к соседям. Вижу женщину, Татьяну, которая опасается покупать пищу у чужих людей. Глаза у нее красные. Лицо в розовых пятнах.
– Что случилось? – спрашиваю.
– Да этот… мент… привязался к мужу: нарушение паспортного режима. У мужа в паспорте нет росписи. Теперь пошли разбираться. Только бы с поезда не сняли.
– Менту деньги нужны, – говорю я. – Штрафанет вас и успокоится.
– Но это же вымогательство!
– А чего вы ждали от пограничников? Они на эти штрафы живут. Зарплаты у них маленькие.
Пришел муж женщины. Улыбается.
– Добрый день, – обращается он ко мне.
– Ну, как, Вова? – женщина в тревоге вскакивает.
– Он потребовал штраф восемьсот тенге. Я уплатил. Ноу проблем! – Мужчина смеется. – Расслабься, Танюша. Я эту братию знаю. У них свой тариф. А роспись мы сейчас организуем.
С этими словами Вова расписывается на нужной странице паспорта и показывает роспись нам.
– А квитанцию он вам дал? – спрашиваю индийского йога.
– Вы слишком хорошего мнения о пограничниках, – отвечает Вова. – Ясное дело, это их нетрудовой доход. Я даже намекать на квитанцию не стал.
– Главное – с поезда не сняли, – облегченно вздыхает женщина. – Я не спросила вашего имени-отчества, – обращается она ко мне.
От пережитого волнения глаза ее блестят, лицо розовеет. 
– Я – Антонина Львовна, – говорю.
– А меня зовут Татьяна. Не люблю отчеств. Моложе хочу казаться. – Она смеется. – Переходите к нам в купе, если хотите.
– Нет, – отвечаю я. – Скоро подъезжаем. Мне собраться надо. А вы из Алматы? – спрашиваю обоих.
– Да.
– Как добраться до хореографического училища, не подскажете?
– Запросто! – охотно откликается Татьяна. – Вы на вокзале Алматы-1 садитесь на любое маршрутное такси, которое идет вверх по Сейфуллина. Долго едете, никуда не сворачивая. Выходите на остановке Калинина. Там спросите у прохожих, как дойти до хореографического училища. А у вас там дочь учится?
– Внучка, – отвечаю я, а у самой душа ныть начинает.
– Вы в Алматы впервые? – спрашивает Вова.
– Впервые, – киваю. – Я кроме Семипалатинска нигде не была. Такая, вот, домоседка
– Вы возьмите мою визитку. Будут трудности, звоните. – Муж Татьяны протягивает  мне карточку с телефоном.
Если все горожане такие отзывчивые, то мне повезло. Вернулась я в свое купе. Попила чаю с остатками еды. Прибрала за собой мусор, чтобы проводнице меньше хлопот было. Переложила пистолет из кармана в сумку.  Стала ждать станции Алматы-I.
Станцию объявили.  Я попрощалась с Татьяной и Володей. Сунула проводнице Ольге карамельки. Шагнула на гладкий асфальт перрона. Увидела огромное стеклянное здание вокзала. Носильщики мимо ходят с особыми тележками. Предлагают вещи до такси довезти.
Волнение пробрало меня до макушки. Прощай, странный поезд из двух вагонов. Прощай, кусочек Шемонаихи. У меня под ногами – чужая земля. Неизвестная. Я обернулась. Двое полицейских выгоняли из нашего вагона толпу цыган-люли. Бродяги выпрыгивали с сумками и пластмассовые цистернами в руках. Бежали бегом. Исчезали на заднем дворе вокзала. Увидела я и русоволосую малышку, держащуюся за рукав цыганенка. Перебирала она грязными ножонками. Бежала вслед за теми, кто ее украл. Считала их своей семьей. Может, Бог мне какой-то знак подает через эту краденую девочку?

Глава 3

Доехала  до улицы Калинина с ветерком. Хореографическое училище нашла запросто: кассирша в сбербанке дорогу мне подробно объяснила. 
Стою теперь перед входом и пытаюсь сердце унять. Здание опрятное, хоть и не новое. Двухэтажное. Из стекла и бетона. Дергаю ручку двери – заперто. Неужели воскресенье? Нет, сегодня суббота, 11 мая. Они что, по субботам не учатся? Снова дергаю ручку, посильней. Стучу по двери ногой. Никто не откликается. Сторож заснул, что ли?
За спиной моей возникает фигура. Я вздрагиваю и отступаю. Тоненькая девушка улыбается мне и толкает дверную ручку от себя. Дверь тяжело распахивается внутрь.
– У нас все вначале ошибаются, – поясняет девушка и упархивает следом за дверью.
Я прохожу в вестибюль. Озираюсь. Темно здесь после солнечного света.
– Вы, мамаша, к кому? – раздается голос.
– Мне к директору надо, – поясняю я, пытаясь увидеть говорящего. – Срочно.
– Директора сегодня не будет, – вслед за голосом появляется вахтерша, обмотанная шалями. – Завуч на втором этаже. А вы по какому вопросу?
Вахтерша рассматривает меня.
– Я насчет Екатерины Лисичкиной, – отвечаю ей.
– Это которая пропала? Вы ей мать, что ли? – вахтерша надевает очки.
– Я ей бабушка. А что вам известно про Катю?
– Перепугались мы тут все, – говорит вахтерша. – Больше месяца ваша Лисичкина на занятиях не появляется. Уже и полиция у нас побывала.
– А как завуча зовут? – перебиваю ее.
– Айгерим Мамытовна ее зовут. Кабинет номер двадцать, – кричит вахтерша вдогонку.
Я поднимаюсь по лестнице, когда раздается звонок с урока. Коридоры мгновенно заполняются учениками. В основном это девочки. Они отличаются от обычных учениц. Худобой и прямизной походки. Шеи у балерин длинные. На стадо гусей девчата похожи. Пареньков поменьше. Они на вид щуплые. Но Катя говорила, что танцовщики жилистые. Им приходится партнерш поднимать, поддерживать, крутить. Невольно ищу среди толпы учениц свою Катерину. Но ее нет. Со вздохом захожу в двадцатый кабинет.
Завуч сидит за столом. Немолодая казашка. Сразу видно, что она сроду балериной не была. 
– Айгерим …э… Мамбетовна, – с трудом припоминаю я отчество завуча. –  Я – бабушка Кати Лисичкиной. Мне пришло странное письмо от ее однокурсниц, – я вынимаю конверт.
– Наконец-то вы объявились! – восклицает завуч. – Тут такие дела, а мы вас даже известить не можем.
– Ради бога, объясните все подробно! – прошу.
Завуч надевает очки, достает папку.  Вытащив из нее листок, читает: «Докладная. Студентка второго курса Лисичкина Екатерина с 1 апреля занятия не посещает, на зачетную неделю не явилась, пропустила три репетиции».
– Мы уже собрались вашу внучку отчислять за злостное нарушение учебной дисциплины. Но тут ее однокурсницы заявили, что она и по месту жительства не ночует больше месяца. Это странно. Девочка до сих пор была очень дисциплинированной, исполнительной. Способная, активная. К республиканскому конкурсу готовилась.
Завуч осуждающе смотрит на меня.
– А что вы предприняли? – почти кричу я.
– Мамаша, не возбуждайтесь. Мы обратились в РУВД по месту учебы. Полиция вашу девочку ищет. Кроме того, мы собрали деньги и поместили объявление о пропаже на телеканал «Хабар».
– А что  полицейские говорят?
– Пока результатов не было никаких. Вы лучше спросите в РУВД сами.  Может, новости появились,– завуч вздыхает и протягивает мне листок с адресом и телефоном РУВД.
Дверь в кабинет открывается, пропуская двух девушек. Следом входит вахтерша.
– Айгерим Мамытовна, вот вам подружки Лисичкиной, – сообщает она.
Дышит вахтерша с присвистом.
– Очень кстати вы их привели, – говорит завуч и поясняет мне, – Это Олеся и Салтанат. Они втроем с Катей снимают квартиру.
– А вы Катина бабушка? –  спрашивает Олеся.
Я киваю.
– А нас уже допрашивала полиция, – оживленно говорит Олеся.
Голосок у нее кукольный, звонкий.
– Не допрашивала, а опросила, – уточняет завуч. – Только девочки мало чем помогли. А связаться с вами практически невозможно, телефон Катерина не указала.
– Нет у нас телефона, – отвечаю я. –  Мне бы поговорить с девочками подробней, – говорю я Айгерим Мамытовне. – Может, побеседуем у вас на квартире? – обращаюсь я к балеринам.
Олеся быстро-быстро кивает своей белокурой головкой. Салтанат пожимает плечами. У обеих девчушек волосы гладко зачесаны и собраны на затылке в пучок.
– Только я попрошу вас держать нас в курсе… э…
– Антонина Львовна, – подсказываю я.
– Скажите, а почему не приехали мать или отец Екатерины? – спрашивает завуч.
– Мать Кати сейчас в санатории, она ничего не знает, – отвечаю, – а с мужем они в разводе. Он живет в другом городе. Связь мы с ним не поддерживаем.
– Понятно, – говорит завуч. – Желаю вам удачи, Антонина Львовна. У нас в столовой можете поесть. Девочки вам все покажут.
Вахтерша стоит в дверях и слушает. Когда я выхожу в коридор, она спрашивает:
– Вам комната нужна?
– Очень даже, – отвечаю я.
– Так у меня как раз комната с кроватью есть. Одна я живу в двухкомнатной квартире. Вы можете у меня остановиться.
– Спасибо вам большое, – говорю. – Это для меня кстати.
– А сколько дадите?
– А сколько надо?
Вахтерша замолкает ненадолго. Потом говорит ворчливо:
– Ладно, вам со скидкой – двести тенге.
– За сколько дней?
– За день, – обижается она.
Я смотрю на Олесю. Она согласно кивает. Тогда киваю вахтерше и я.
– А если вам кажется, что много, то вы учтите, что жилье находится рядом с училищем. Это я вам еще дешево предложила, – говорит вахтерша.
– Договорились, – успокаиваю ее. – Как вас величать?
– Тетя Маша! – в один голос выпаливают девушки и смеются.
– Мое имя для них длинное – Мария Спиридоновна. Вот в тетю Машу и превратили, – ворчит старушка. – Ты к восьми вечера подходи. Я как раз свое дежурство закончу. Вместе домой пойдем, – строго говорит она мне.
На том мы расстаемся.

А девчата, Салтанат и Олеся, славные. Повели меня сначала в участок, к следователю. Следователь оказался мужиком каким-то неопределенным: глаза пустые, одежда несвежая, под ногтями грязь. Долго искал дело, потом без конца перелистывал несчастные три странички, словно надеялся в них что-то новое увидеть. Ищем, говорит, гражданку Лисичкину Е.А. Но зацепок практически никаких. Подозреваю ли я кого-нибудь? В чем, говорю, я должна кого-то подозревать? Может, говорит, дружила ваша внучка с лицами восточных национальностей?  Я ничьих лиц, говорю, не видела. Ухажера у Кати не было.  Сильно она учебой увлекалась. К конкурсу готовилась. А что с ней могло приключиться по мнению следствия? Следователь перечислил: вступила в половую связь и ушла жить к любовнику; украдена лицами приграничных государств Средней Азии и вывезена на продажу в одно из этих государств; погибла при невыясненных обстоятельствах (в горах, на воде и т.п.). Прошел холод у меня по всему телу от его перечислений. Еще, говорит, могла быть проиграна в карты. Возможно, украдена и доставлена в отдаленный аул помогать местным крестьянам.
Растерялась я от такого криминального разнообразия. Что же делать-то будем, спрашиваю. Следователь, как попугай, закулдыкал, мол, ищем, мамаша, делаем все возможное, что в нашим слабых силах. Есть случаи более страшные. Убийства, взрывы в машинах, умышленные поджоги. Рабочих рук в полиции не хватает. Оклады мизерные.
Надбавлять вам оклады, говорю, не моя забота. Раз сидите здесь, значит, на жизнь хватает. А то бы давно отсюда пятки смазали. Стало быть, вы отказываетесь дело внучки до ума доводить? Бессильными прикидываетесь? Тут следователь на часы мне показывает. Четырнадцать ноль-ноль. Время его службы истекло. Хочу – могу идти выше и выше с жалобами.
Сердце мое прихватило нешуточно. С этим служакой я ни правды, ни внучки не добуду. Вышла я из кабинета. Не стала  дверью хлопать – повод для штрафа давать. Спускаюсь по лестнице, а все внутри клокочет. Подошла к расписанию, приемные дни начальника РУВД уточнить. И обнаружила, что сегодня суббота, выходной день. А мой следователь до обеда дежурный был, поэтому меня и принял. Хотя толку от нашего разговора, как от ежа шерсти. Я записываю приемные дни начальника и выхожу на крыльцо.
Балерины меня дожидаются. Мордашки от любопытства вытянулись. До чего они одинаковые! Рост, походка, жесты, прически – все под одну гребенку. И Катюшка моя с ними из одного инкубатора. То ли их нарочно по размеру подбирают, то ли они постепенно сходство приобретают?
– Новости есть? – спрашивает Салтанат. Голос у нее низкий, тягучий.
– Нет новостей, и не будет, – резко говорю. – Не хотят они Катю искать! 
– Баба Тоня, –говорит Олеся, – мы с Салтой кое-что вспомнили.
На глаза мои наворачиваются слезы. Бабой Тоней меня Катя зовет. Я сморкаюсь, чтобы не заплакать.
– Одна надежда на вас, девчата, – говорю подругам. – Расскажите мне все подробно, может зацепка отыщется.
– Пойдемте к нам на квартиру, – предлагает Олеся.

Я сижу на кровати своей внучки, перебираю ее тетради. Они исписаны мелким, красивым почерком. Одежда  Катерины аккуратно сложена на полочке в шкафу. Умничка она у нас. Прилежная, послушная. Даже слишком. Мы с дочерью – грубоватые, прямые, без особых церемоний живем. А Катерина – мягкая, тихая и строгая. В папашу своего пошла, учителя математики.
– Рассказывайте, девоньки, – прошу я, принимая из рук Салтанат стакан горячего чая.
Они забираются с ногами на диван напротив меня и, грызя «Кириешки», щебечут:
«У Кати парня не было. Она много читала, на дополнительные занятия  по пластике ходила. Чтобы в Большой театр попасть, представляете? Театр Булата Аюханова, говорит, слишком мелкая для меня цель. У нас на курсе Катя лучшая была. Только замкнутая очень. Не то что бы гордая, а себе на уме. Так про нее наша классная говорила. Техника у Катьки отличная, а эмоций маловато. Мы втроем дружим. Но Катя все больше помалкивает и нас слушает. Мы как начнем хохотать, про парней рассказывать. Она смотрит на нас, как на маленьких. В день Святого Валентина наше училище выступало в Академии транспорта, тут по соседству. У них юношей много, у нас – девушек. После концерта были дискотека, бар. И там с Катей познакомился парень из Ирана. Вроде бы, очень богатый. Они все так говорят, чтобы девушек заинтересовать. И стал он Катьку иногда после занятий поджидать. Они изредка в кафешки ходили. Звали его – Гамад. Такое имя несуразное! Мы его иногда Гамадрилом звали, чтоб Катю позлить. Гамад в КазНУ, в Национальном Университете,  то ли практику проходил, то ли работал. Мы не знаем точно. Предложил он Кате съездить летом к нему в гости, познакомиться с родителями. Намерения у него были, вроде бы, серьезные. Замуж позвал. Катя заволновалась. Все-таки он из чужой страны. Какие там у них нравы? Религия мусульманская.  Да и не любила его Катя. Он низенький такой, пухленький, на мизинце перстень золотой. На принца иранского не похож. Катька нашла по газете телефон гадателя. Поехала узнавать свою судьбу. Вернулась поздним вечером, нахохленная. Ничего рассказывать не стала. На следующий день отшила беднягу Гамада прямо возле училища. Мы видели, как он руками всплеснул, потом себя по ляжкам ударил. Стал уходить, потом снова вернулся. Что-то Катьке под нос совал, ругался на своем языке. Но нам она ничего не пояснила. Надоел, говорит. Чужеземец бестолковый. Когда они поругались? В конце марта. Нам в тот день стипендию давали. Тридцать первого марта Катя домой не пришла. Наутро, первого апреля, она и в училище не появилась. Думали, Катя нас разыгрывает. Но и в общежитии никто ее не видел. Мы решили, что они с Гамадом помирились. Может, стали жить вместе? Хотя у нас в училище такое не разрешается. У балерин дисциплина ужасно строгая. Прошло две недели, а Катя не возвращается. Тогда завуч в полицию обратилась, а мы вам  письмо написали».
Значит, был у Катерины знакомый мужчина восточной национальности. Это плохо. Прогнала она его со скандалом. Это очень плохо. После этого исчезла сама. Это из рук вон плохо. Ходила гадать – следовательно была в растерянности.
– А почему Катя к женщине-гадалке не захотела обратиться? – спрашиваю.
– Сказала, что мужчине доверяет больше,– ответила Салтанат.
– Тем более что Кате имя предсказателя понравилось – Альбертиус. Почти как Нострадамус, древнее и волшебное какое-то, – пояснила Олеся.
– Телефон гадателя знаете? – спрашиваю.
– Понятия не имеем, – отвечают девчонки.
– Номер начинался на 76, – говорит Салтанат, – а напечатано объявление было в «Караване».
– Где «Караван» раздобыть? – спрашиваю.
Балерины ведут меня в ближайший газетный киоск, рядом с базаром.  Я покупаю «Караван» – толстенную пеструю газету.
Возвращаемся к девчатам в квартиру. Ищем имя Альбертиус в разделе «Гадание, магия, ясновидение». Находим объявление: Любовная магия, гадание ТАРО, предсказание судьбы, хиромантия. Ясновидящий Альбертиус, Белый маг и потомственный ведун. Корректирую судьбу, очищаю Карму. Тел.: 76-23-00
Девчата хлопают в ладоши и визжат от радости. Такое везение мне тоже нравится. Становится жарко. Сердце бьется толчками. Я набираю телефонный номер Альбертиуса. Отвечает мягкий мужской голос. Ясновидение и события по фотографии? Пожалуйста. Можно встретиться через час? Разумеется. Я записываю адрес. Кладу трубку. Расцеловываю своих помощниц. Узнаю у них, как доехать до Альбертиуса. Оставляю им свою сумку. Выхожу на улицу. Солнце, шум! Сажусь на автобус № 19 и еду по нарядным проспектам, мимо нарядных домов и людей. 
Какой город большой – Алматы! Горы окружают его, как огромная, с неровными зубьями пила. По сравнению со снежными пиками я чувствую себя маленькой. Сколько ни едет автобус, а горы все на месте. Что-то в мире бежит, меняется, что-то остается неподвижным. У всего своя скорость.
 Вот такие мысли появляются в городском транспорте!

Автобус остановился напротив какого-то крупного базара. Я у кондуктора спросила, как улица называется. Оказалось – проспект Правды. Хорошее название, обнадеживающее. С другой стороны автобуса моему глазу открылись микрорайоны. Одинаковые четырехэтажные коробки. Выставлены по-солдатски. У нас в Шемонаихе тоже есть микрорайон. У него планировка бессистемная. Пятиэтажки стоят и рядами, и по кругу. И буквой «Г», и по диагонали. В Алматы дома засажены квадратно-гнездовым способом. Бродила я, колесила среди домов-близнецов. Все дворы одинаковые! Деревья во дворах и скамейки возле подъездов одинаковые! Наконец женщина сердобольная меня к нужному номеру  вывела.
Собралась уже в подъезд войти, как грохот оттуда раздался.  Лязг железный. Рельсы к моим ногам упали. Я отскочила. Наблюдаю. По рельсам съехала коляска инвалидная. В коляске сидит мужик с шеей  набекрень. Слюна изо рта течет,  руки парализованные. Следом за коляской женщина вышла. Рельсы подобрала и понесла внутрь. Посмотрел мужик парализованный на меня серьезно, потом глазом подмигнул. Я поскорей в дом зашла. На третий этаж поднялась. Вместо звонка в стену вмонтирована квадратная деревяшка с двумя гвоздочками посередине. А ну, как удар током получу? Я пальцем боязливо шляпки гвоздей придавила – ничего не произошло. Внутри квартиры звонок отозвался.
Дверь открыл пожилой мужчина. Моего роста. Крепкий, до пояса голый.
– Здрасьте, – говорю, – Я по объявлению.
Мужчина молча пропустил меня в коридор, а сам исчез. Следом появился парень в белой японской разлетайке, поклонился мне важно.
– Проходите, – говорит. – Можете не разуваться.
Прошла я следом за парнем в дальнюю комнату. Огляделась. Комната узкая, как вагон. Вдоль стены стоят кровать и шкаф массивный. У окна – кресло, рядом с ним – тумбочка. На другой стене кроме мужского портрета ничего нет. На портрете – лицо  бородатое, с пронзительными глазами. Загляделась я на портрет, чуть об огромную свечу не споткнулась. Свеча невероятно толстая.  Почти с меня ростом. Парафин оплыл и застыл на ее поверхности затейливыми ручейками.
Парень усадил меня в кресло. Сам свечу зажег, сел на пол. Спиной о стену оперся. Глаза закрыл. Потянуло откуда-то ароматным мылом и дымом. Я закашлялась с непривычки.
– Вы и есть Альбертиус? – уточняю.
– Да, это я, – важно кивает парень.
Закрывает глаза. Сидит и молчит. Заснул, что ли?
– Что привело вас ко мне, уважаемая? – вдруг спрашивает ясновидец.
Глаза его по-прежнему закрыты.
– Хочу про родственницу узнать.
– Родственница молодая?
– Да.
– Незамужняя?
– Точно.
– Это ваша дочь?
– Внучка, – отвечаю, а у самой в горле першит от дыма, того и гляди, чихать начну.
Парень глаза открывает и строго на меня смотрит.
– Если вы пришли с плохой мыслью, то мое гадание против вас ляжет, – говорит он значительно. – Фотография внучки имеется?
– Она у вас на приеме была, – отвечаю.
Да как закашлялась!
Парень встал, подошел к тумбочке, послюнил пальцы и загасил палочку, что тлела там. Снова сел, на этот раз напротив меня. Глаза таращит, будто ужасается чему-то.
– Вы говорите, она была здесь? Когда? Впрочем, я и сам скажу.
Альбертиус закрыл глаза. Посидел. Покачался. Лицо его осветилось улыбкой.
– Ваша внучка приходила ко мне в конце марта. А зовут ее… Олеся!
– Нет, Олеся – имя  подруги. А внучкино имя – Екатерина.
– Помню, помню. Девочка из хореографического училища.  Тоненькая такая, аристократичная.  Волосы сзади собраны и спрятаны под сеточку.
– Слава богу! – вырвалось у меня. – Доктор, скажите, о чем она с вами советовалась?
– Во-первых, я не доктор. Я работаю с энергиями и материей будущего. А говорила она мне следующее: просила совета, уезжать с неким иностранцем или нет. Екатерина его не любила, подозревала, что денег у него не так много, как он говорит. Переживала, что он восточный человек и боялась, что вы ее не отпустите.
– И что вы ей ответили?
– Ей ответил не я. Ей ответили карты. Вначале я разложил карты Таро. Вышло, что путь ей не закрыт, но счастья этот человек ей дать не сможет. Тогда я перепроверил по И-цзину: тот же самый ответ. Плюс еще одно уточнение: восточный ветер то ласкает, то деревья с корнем вырывает. Меня насторожило это сообщение. Я вашей внучке сказал и вам повторить могу: если она русская по языку и вере, то незачем искушать терпение Создателя и лезть в мусульманство. Беда будет от такого поступка. Опять же, без любви замуж выходить – бесов дразнить. Если нет светлой энергии в браке, он из рая в ад превращается.
– Точные ваши слова, доктор, – я не смогла сдержать слез.
– Как дела у вашей внучки сейчас? Она у себя в балете главную партию станцевала?
Я сглотнула ком в горле.
– Исчезла наша Катерина! С первого апреля на занятиях не появлялась, на квартире не ночевала. Может, украл ее Гамадрил чертов?
– Кто, простите?
– Ухажера-иранца зовут Гамад, – пояснила я. – А подруги Катины его Гамадрилом прозвали.
– Ну, вы и выдали ему кликуху! – засмеялся Альбертиус. – Давайте посмотрим, что карты говорят на этот счет.
Маг стал ловко раскладывать карты с забавными рисунками. Не было на этих рисунках ни королей, ни дам с тузами. А изображались всякие монахи, средневековые пажи да цыгане, мечи и кубки. Даже один повешенный был.
– Поскольку гадание идет на вопрос о жизни и смерти, – ровным голосом проговорил Альбертиус, – вы хорошо представьте свою внучку, в деталях. Какой у ней запах, где родинки, какая на ощупь кожа, волосы и так далее.
Я закрыла глаза и стала Катеньку воспроизводить. И все она у меня маленькая выходила, лет пяти, когда кудряшки еще льняные были.
– Очень хорошо мне помогаете, – подбодрил меня предсказатель. – Сейчас пошла волна эмоций от вас, такая сильная, что у меня руки задрожали.
Во рту у меня пересохло. Так я захотела, чтобы Катя была целехонька-здоровехонька, что неожиданно заплакала.
Альбертиус кивнул головой:
– Отлично. Сопротивление негатива мы прорвали. Плачьте, не сдерживайтесь. Идет прояснение ситуации.
Отрыдавшись, я открыла глаза. Целитель сидел возле разложенных на полу карт и покачивался. Пламя свечи вдруг сильно задрожало, тени вокруг меня заплясали. По моей коже прошли мурашки.
– Бабочки… две бабочки возле вас, – сильным голосом сказал Альбертиус. – Ворона у лисы украла сыр … Огонь разрушающий… Дыхание за твоим плечом… Кто за твоим плечом? – вдруг завопил он.
Я быстро обернулась. Из окна на меня глянуло мужское лицо. Приятное, молодое. Но тут же исчезло. Я сжалась от неожиданности. Господи, мы на третьем этаже! Откуда лицо за окном
Вцепилась я пальцами в подлокотники кресла. Ноги дрожат. Гляжу на ясновидца. Он все раскачивается. Значит, не спит.
Альбертиус долго молчал. Наконец открыл глаза, сонные и туманные.
– Жива ваша внучка, уважаемая, – сказал он. – Но в городе ее нет. И на Западе ее нет, и на Севере нет. Пытался я на Восток или Юг пробиться – сил не хватило. Защита слишком крепкая поставлена.
– Кем поставлена?
– Тем, кто с ней сейчас. Этот мужчина –  сильное существо. Всю информацию перекрыл. Мне удалось только символы рассмотреть.
– Символы? – тупо повторила я.
– Да. Это могут быть изображения предметов, животных, людей. Они приходят во время медитации и указывают на будущие события.
– И какие символы вы увидели? – спросила я.
– Две бабочки, лиса, ворона, огонь и невидимка за плечом. Это очень важные символы.
– Невидимку за плечом я рассмотрела, – сообщила я.
– Опишите его, – потребовал маг.
– Русский парень. Молодой.
– Что-нибудь делал?
– Нет. Просто смотрел на меня.
– Очень хорошо! – воскликнул Альбертиус. – Прекрасный знак. Это ваш союзник был.
– А как расшифровать остальные символы? – спросила я.
– Толковать их сейчас подробно – смысла нет, – ответил Альбертиус. –  В целом ситуация в будущем сложится не так уж плохо.
– А что с Катей?
– Главное – она жива. И карты это подтвердили, и Пустота отозвалась. – Парень почесал голову, от чего его пепельные волосы вздыбились. – Что дальше делать будете, уважаемая?
– В понедельник пойду к начальнику РУВД: на следователя пожалуюсь, шуму наведу. Но надежда на полицию маленькая. Буду сама искать, людей спрашивать и все такое.
Молодой маг пересел на кровать и начал пристально глядеть на портрет, что висел на стене. Я тоже перебралась на кровать. Портрет был сделан густым черным карандашом.. Изображал суровое мужское лицо с бородой и нахмуренными бровями. Даже непонятно, где мог работать человек с такой бородой и лохматыми волосами на голове. Разве что лесником или геологом.
– Мастер сказал, что вам можно помогать, – приглушенно сказал Альбертиус. – У вас глаза хорошие, характер прямой, нет тайных умыслов.
– Это чей портрет? – спросила я. – Твоего наставника?
– Можно сказать и так. Этот человек – не из нашего мира. Иногда я к нему за советом обращаюсь.
Альбертиус поклонился, сложив ладони перед грудью. Встал. Кому он кланялся, наставнику, мне или самому себе, я не поняла, но тоже встала. Ясновидец вышел. Я слышала, как он разговаривает с кем-то по телефону. Потом Альбертиус вернулся и подал мне бумажку с адресом.
– Я тут с человечком одним побеседовал, – сказал он. – Бывший уголовник, но сейчас завязал. Так что не бойтесь. Человечек мне кое-чем обязан, поэтому денег с вас не возьмет. Он вам даст информацию насчет… как это по научному?… э-э… киднэппинга, то есть кражи девушек.
Я отшатнулась от Альбертиуса.
– Вы же говорили, Катя жива!
– Жива, жива, не волнуйтесь. Просто ее могли вывезти с территории Казахстана. Если хотите узнать, кто этим занимается, то Ахмет вам расскажет. Если вам это не нужно…
– Нужно, очень нужно! – крикнула я.
Дверь соседней комнаты открылась. Оттуда выглянул взъерошенный парень в клетчатой рубашке.
– Я же говорил, что надо уворачиваться от снайперов перебежками! – крикнул он. – А вы встали посреди улицы. Ложитесь, ложитесь! – глядя на нас заорал парень и с грохотом захлопнул  дверь.
Я вытаращила глаза на Альбертиуса.
– Это мой братец, – сказал ясновидец. – Он на голову болен. Не обращайте внимания. У него мания преследования.
Маг взял меня под локоть.
– Мне очень нужна эта информация, – шепотом говорила я Альбертиусу, пока он провожал меня в коридор.
– Вот и славно. Завтра, в одиннадцать утра, на углу Абая и Масанчи к вам подойдет парень, нерусский, представится Ахметом, скажет, что от меня. Ему все вопросы и зададите.
Я заплатила ясновидцу столько, сколько он сказал. Попросила разрешения позвонить в случае затруднений. Вышла на улицу. Сумерки загустели. Народу во дворе не было. Не успела пройти нескольких шагов, как кто-то схватил меня за локоть. Свободной рукой я ударила нападавшего наотмашь. Альбертиус, а это был он, едва уклонился.
– Ну, уважаемая, у вас и быстрая реакция! – уважительно сказал он. – Хорошо, что я  боевыми искусствами занимаюсь. А то лежал бы сейчас с сотрясением мозга на асфальте.
– Прошу прощения, – смутилась я. – Нервы у меня на пределе. Везде бандиты мерещатся.
– Правильно, правильно. У нас криминальная ситуация  в городе напряженная. Я, например, всегда камень с собой ношу. Я вам забыл сказать: вы в храме свечку поставьте.
– Заупокойную?
– Господь с вами. Богородице помолитесь за успех дела.
– А где тут храм ближайший?
– Я вам рекомендую в Никольскую церковь сходить. Там вам женщины верующие все расскажут и покажут. Сейчас за любую возможность хвататься надо.
Маг сложил ладони лодочкой и поклонился. Я поклонилась в ответ. Альбертиус растворился в темноте.
Глянула я на часы и ахнула – десятый час! Ночевать потопала к девчатам. Они меня ждали. Чайник горячим держали.
Но я так устала, что даже от чая отказалась. Рухнула на Катенькину кровать и провалилась в черный сон.

Глава 4

Как все у меня удачно складывается! Церковь Никольская оказалась рядом с хореографическим училищем и квартирой Катиных подруг. Я перезвон колоколов утром услышала. Чувство надежды появилось в душе. Встала бесшумно. Девчушки носами сопят. Воскресенье  у них единственный день в неделе, чтобы выспаться. Зашла я на кухню. Впервые за пять лет стала зарядку делать. До пенсии я на уроках физкультуры каждый день себя гимнастикой активизировала. То наклоны демонстрирую, то отжимаюсь, то ходить на лыжах ребят учу. Даже через козла прыгала, старая перечница! А в последние годы забросила я эту привычку разминаться. Переключилась на садоводство и цветоразведение. Тело стало заскорузлое, деревянное. О-хо-хо! Колени хрустят, шея не поворачивается. Но ситуация у меня аварийная. Поэтому придется опять суставы разминать, ноги укреплять, мышечный корсет восстанавливать.
Кое-как я в тесной кухоньке комплекс физзарядки сделала. Позавтракала чаем и хлебом. Дверь за собой аккуратно защелкнула и отправилась в храм.
У нас в Шемонаихе сейчас храм строят новый. Деревом обшивают. Будет он возвышаться между акиматом и памятником Ленину.
А Никольский храм – старинный, это сразу видно. В нем тяжесть чувствуется. Хоть и сияет, как новенький, но возраст не спрячешь. Возле церковного забора старушка мне две свечи восковые продала. Вошла я в церковь. Внутри – особый древний запах. Пахнет благовониями и затхлостью одновременно. Походила, иконы посмотрела. За молящимися понаблюдала. Только женщины пришли с утра. Тихо они молятся, быстро слова шепчут, скорой рукой крестятся. Не стала я никого беспокоить, а поставила купленные свечи перед теми иконами, которые мне приглянулись. И вслух говорить свою просьбу не стала. Мысленно к Матери Божьей обратилась, чтоб мне в поисках помогла, да за девочку мою заступилась. Слезы навернулись. Обстановка в церкви печальная. С икон за тобой святые наблюдают. Некоторые даже пальцем грозят. Мол, не распоясывайся, народ. У нас глаза и уши повсюду! Бедный Иисус к кресту прибит. Из рук-ног его кровь сочится. Зрелище не для слабонервных. От того у меня  слезы и закипели. Если самого Христа, сына Божьего, не уберегли, то моя Катюша и вовсе беззащитна перед лихими людьми.
Когда их церкви вышла, воздуха в грудь набрала и приказала себе не раскисать. Не дождутся изверги от меня рыданий. Захотелось стать большой, крепкой, смелой. Чтоб ни одна сволочь на путь мой не смела становиться! И уже на встречу с Ахметом я шагала твердой поступью, как нас  в физкультурном техникуме учили. В голове «Марш Энтузиастов» играл.
На перекресток Абая-Масанчи я пришагала на час раньше. Конечно, Ахмета не обнаружила. Чтобы не торчать журавлем колодезным на перекрестке, потопала окрестности осматривать. Сначала дорогу перешла и подошла к красному трехэтажному зданию, огороженному чугунными копьями в виде забора. Это медицинский институт. Рядом с ним проложен огромный арык. Широкий – не перепрыгнешь. Потом обратно Масанчи перешла, потому что заметила в ближайшем дворе скопление народа. Или свадьба, или похороны, думаю. Приблизилась. Над подъездом старого двухэтажного дома висит мемориальная доска: «Дом-музей» В.В. Жирновского». Стою и поверить не могу своему счастью. Это же квартира нашего знаменитого соотечественника Вольфа Владимировича! Я знаю, что он родился и жил в Алматы. И всегда мечтала приехать и поклониться тем местам, которые вырастили такого талантливого человека.
Сердце мое обороты ускорило. Заволновалась я, словно перед свиданием. Встала в очередь. Желающих познакомиться с музеем оказалось человек двадцать. Стою в самом хвосте и чувствую, как лицо гореть начинает. Вольф Владимирович – мой кумир. Есть люди, которые влюбляются в актеров, актрис, певиц. А я влюбилась в политического деятеля. Жирновский из сторонки казахской пробился в большие люди. Депутат, спикер, политик первостатейный. Когда он на политической сцене появился, я мужиков в Шемонаихе замечать перестала. В нем одном соединились все мои мечты и симпатии. Это же не человек, а гранатомет! Вулкан страстей. Пороховая бочка эмоций. Маршал на белом коне справедливости. Вы посмотрите на других депутатов, министров и генералов – в них жизнь еле теплится. Отяжелевшие и сонные. Улыбаться не умеют. Говорят, словно камни во рту ворочают. А Вольф-то Владимирович! За словом в карман не лезет, да все с прибаутками и остроумием. Одет всегда с иголочки. Искренний. Всегда своими суждениями в точку попадает. О чем бы он ни говорил, что бы ни предсказывал – все сбывается. Если бы я могла не к Альбертиусу, а к нему на сеанс прийти, моя Катюша уже была бы со мною.
Размышляя так, я быстро продвинулась от хвоста к началу очереди и, наконец, вошла в музей.  Странно, что люди выходили из квартиры Жирновского очень быстро. Словно не интересовались его историческим содержимым.
Хожу по комнатам, среди которых Вольф Владимирович бегал в детстве. Трогаю его игрушки. Прикасаюсь к кровати. Разглядываю школьные тетради. Почерк у будущего политического лидера размашистый. На стене висит подробная биография Жирновского с фотографиями разных лет. Между прочим, узнаю, что рос мой кумир без отца. В тот год, когда Вольф родился, отец его погиб в автомобильной катастрофе. И бедная женщина, мать Вольфа Владимировича, одна воспитывала шестерых детей! Конечно, пареньку доставалась ношеная одежда, внимания материнского было маловато. Мордашка у Вольфика (так его в детстве звали) ничем не предвещает великие дела. Разве что шкодные глазенки, да рот улыбчивый намекают на будущий блестящий ум. Вот Вольф – серьезный, почти грустный. Годков ему четырнадцать. Большегубый и худющий. Словно предчувствовал трудную борьбу с оппозицией. Интересно-интересно! Вот молодой Жирновский – с девушками. Даже старенький пиджачок на нем сидит элегантно. Руками молодой Вольф обхватил столько девушек, до скольких смог дотянуться. Мне нравится, что Вольф Владимирович симпатизирует женскому населению. Это – по-мужски!
Узнала я многие подробности из жизни своего любимого политика и зауважала его еще больше. Нелегкая жизнь ему досталась. Воспитал и образовал себя он сам. Свою позицию всегда отстаивал энергично. Цельный человек. Умница!
А что это все толпятся в углу, возле какого-то ящика? Подхожу и читаю, что российский политик В.В. Жирновский основал в своем родном городе фонд помощи славянам, подвергающимся политическим или национальным репрессиям. Жертвы преследований могут обратиться с письмом лично к нему, В.В. Жирновскому, указав все обстоятельства, адрес проживания и телефон. Рассмотрение гарантировано. Отклик на запрос – в течение двух недель.
Люди подходят к металлическому ящику-сейфу и сбрасывают письма в верхнюю щель. Затем они уходят, не интересуясь музеем-квартирой. Думаю, каждый из них в свое время обошел знаменитую квартиру, увидел реликвии и фотографии. А теперь они обращаются к политику за помощью. Как к родному человеку.
Я поднимаю глаза и замечаю рядом с почтовым ящиком дюжего охранника с кобурой на поясе.
– А где можно письмо написать? – спрашиваю хрипло и кашляю. От волнения на меня всегда кашель нападает.
– На кухню проходите, – отвечает охранник.
На кухне за двумя столиками сидят люди и строчат свои истории с жалобами. Я беру лист бумаги из высокой стопки. Сажусь рядом со стариком, который  слюнявит конверт. На секунду задумываюсь. Потом пишу о своем горе. Подробно описываю все предположения, о которых сказал следователь РУВД. В конце письма  напоминаю, что жители районного центра Шемонаихи все еще надеются, что Путин присоединит их старинный город к территории России.  Русских даже сейчас в Шемонаихе – большинство. Не то, чтобы нам плохо жилось в Казахстане, а просто душа тоскует по родной стороне. Выехать же на свои деньги нет возможности. Никто капиталов не накопил. А мыкаться на исторической родине без кола и двора мы боимся.
Купила я конверт у второго охранника, что сидел в кухонном углу, подписала его, прислюнила и запечатала. Потом подошла к почтовому ящику и бросила письмо в щель. Прямо как на всесоюзном голосовании. Тут и время встречи с Ахметом подошло.

Выбежала я на угол Масанчи-Абая. И сразу Ахмета приметила. Он скрывался за бетонным столбом. Я церемониться не стала, к столбу подошла и по имени к нему обратилась. Слова Ахмет произносил с очень смешным кавказским акцентом.
– Кто тебя, – говорю, – прислал?
– Алберт, – отвечает он мне.
– Тогда, Ахмет, расскажи, что ты знаешь про кражи девушек.
– Я, бабуся, много чего рассказать могу, если вспомню, – говорит парень, а глаза его так и бегают.
– Это значит, что я тебе заплатить должна?
– А кто нынче бесплатно работает?
– Я заплачу. Говори.
Ахмет озирается и предлагает:
– Я тут лавочку знаю. Пойдем, бабуся, посидим спокойно.
Он ведет меня мимо Дома-музея, в глубину старых двориков, к деревянной скамейке. Садимся.
– Украли твою девку, – сказал Ахмет.
– Откуда ты знаешь?
– Мне Алберт намекнул, что она танцовщица. Таких крадут, чтобы продать в публичные дома. Хотя, может, ее в гарем продали, младшей женой. – Он захохотал. – Красивых девушек в расход не пускают.
– Ты, парень, дело говори, а не изгаляйся, – разозлилась я.
– Все, бабуся, прости, – согласился он. – Я двух людей знаю. Они кражей девушек занимаются. Опасные люди. Узнают, что я их заложил – пришьют!– Ахмет посмотрел мне в глаза. – За каждого заплатишь мне по тысяче. Имя скажу, адрес скажу, через кого подойти скажу.
– Тысяча рублей или тенге? – ужаснулась я.
– А чего не жалко, – засмеялся он.
– Нет, давай торговаться, – произнесла я.
Злость закипала.
– Мне Альбертиус сказал, что ты у него в долгу. И денег с меня брать не будешь!
– Мне на твоего Алберта начхать! – зашипел Ахмет. – Он мне сам посоветовал на тебе навариться. Не дашь денег – не получишь ничего!
– Говори, Ахмет. Говори, мой хороший, – тихо сказала я, изо всех сил вдавливая ему в ребра дуло пистолета. – А еще лучше, напиши, – я сунула в руки парню лист и ручку, захваченные из музея.
Ахмет замолчал, насупился.
Руку с парабеллумом я держала в кармане. Дулом пистолета продолжала тыкать в бок несговорчивого уголовника.
– Что мне обидно, так это твой пистолет, – заявил он вдруг громко. – Я с тобой общаюсь, торгуюсь, честный разговор веду. Как с уважаемой женщиной! А ты в меня пистолет суешь через карман, как бандитка! Тьфу!
Высказав это, Ахмет что-то быстро написал на листке и положил его на землю. Рядом бросил ручку. Встал.
– Расскажи, парень, как на этих торговцев выйти, –сказала я, убирая пистолет. – Извини, что так получилось. Старая я торги вести. Внучку спасать надо.
Я думала, что он убежит. Но он не трогался с места. Руки в карманы брюк засунул и покачивался.
– Шамси Спаньярд работает в гостинице «Спринг тайм». Администратором. Наджиб абу Хадраш – директор магазина стройматериалов «2000 мелочей»,  – вдруг сказал Ахмет.
– А ты откуда знаешь, что они торговлей девушками промышляют?
– Я, бабуся, в похоронном бюро работаю. Кое-какие их делишки обделывал. Тебя хочу предупредить – опасные люди. К ним надо тихо подбираться.
Я подобрала листок с ручкой и тоже поднялась со скамейки.
– Спасибо, сынок, – я протянула Ахмету тысячу тенге.
Он взял деньги, сунул их в задний карман брюк и ушел.
Мне пришлось посидеть еще минуту-другую. Голова кружилась. Почитала я Ахметовы каракули. Произнесла непривычные арабские имена: Шамси, Наджиб. Солнце припекало вовсю.
Внезапная мысль заставила меня вскочить. Я бросилась к Дому-музею В.В. Жирновского. Народ возле подъезда исчез. Дверь была закрыта. Я постучала. Никакого ответа. Заметила кнопку звонка справа и жала ее пальцем до тех пор, пока охранник не отворил.
– Гражданка, музей закрыт, – сказал он и ткнул свой палец в расписание, что висело рядом со звонком.
– Я уже была сегодня и отправила господину Жирновскому письмо, – крикнула я. – Но у меня появились новые сведения. Мне надо срочно отослать их. Пожалуйста, впустите меня на минуточку!
– Не имею права, – прогудел охранник и начал дверь закрывать.
– Да ты, сынок, просто бюрократ!
Ноги у лыжниц сильные. Я засунула ступню под дверь. Одновременно локтями начала раздвигать пространство между дверью и косяком. Охранник не посмел двинуть меня плечом или поставить подножку. Он молча тянул дверь на себя. Между нами началось пыхтение и толкание.
– Василий, пропусти даму! – раздался с верхних ступеней голос.
Охранник послушно шагнул внутрь. Не ожидав отступления противника, я повалилась в пустоту и упала на бетонный пол.
Охранник выматерился. Обошел меня. Закрыл входную дверь изнутри на замок.
Я потрясла головой и поднялась на четвереньки. Левое плечо заныло. Потом, цепляясь за прутья перил, поднялась в полный рост. Сделала шаг и наступила на парабеллум. Схватила его и быстро засунула в карман плаща.
Человек сверху наблюдал за мной. Был он штатский, худощавый, ниже охранника на голову.
– Прошу вас, поднимайтесь, – пригласил он меня. Смотрел, как я преодолеваю ступени. Потом взял под локоть и отвел меня в маленькую комнатку. Явно служебного назначения.
– Слушаю вас, – сказал штатский и указал мне на стул.
Я села. Стоит ли ему рассказывать обо всем? Прокашлявшись, я начала:
– Сегодня я была в вашем музее. Написала письмо Вольфу Владимировичу и бросила его в ваш ящик. А через час у меня появились очень важные сведения, которые помогут напасть на след… – я закашлялась.
– Продолжайте. На чей след? – штатский не сводил глаз с меня.
– Я не могу вам рассказать. Я вас первый раз вижу. Мне нужна помощь Жирновского. Разрешите мне положить в мое письмо новые сведения. Пожалуйста. – Я посмотрела штатскому прямо в глаза..
– Я все понял. Вы требуете конфиденциальности? Пусть будет так. Сейчас вам принесут бумагу и конверт. Изложите ваши сведения и не беспокойтесь. Все дойдет в срок.
Штатский вышел. Через пару минут вошел охранник Василий с обещанными принадлежностями. Я еще раз описала события последних дней, указала адреса  и имена тех, кто мог оказаться торговцем людьми. Оставила телефон девчат, по которому можно со мной связаться. Тщательно все заклеила. На конверте я вывела адрес квартиры, которую балерины снимали и свое имя. Выходя из комнатки,  протянула письмо охраннику. Он взял конверт огромной ручищей. Хмуро на меня глянул.
– Ты не обижайся, – сказала ему примирительно.
– Ей-богу, со мной такое первый раз, – ухмыльнулся он. – С бабкой подрался! Ничё, мать. Все нормально. Ох, ты и шустрая!
Я облегченно улыбнулась. Хороший парень этот Василий. Гвардеец Жирновского.
Вышла я на улицу – погодка райская, настроение бодрое. Лети, мое письмецо, в Москву. К самому отзывчивому человеку в России. Да возвращайся обратно с помощью.
Всего час пополудни. Так показали мне часы на руке. Теперь предстоят поиски трех кандидатов: Шамси, Наджиба и внучкиного знакомца Гамада. С кого начать?
Вначале пойду к Салтанат и Олесе. Узнаю, как до Гамада добраться.

Дверь открыла Олеся. Взлохмаченная, как новорожденный гусенок.
– Ой, баба Тоня, а мы только что встали. Кофейком балуемся. Хотите?
– Валяй, наливай, – скомандовала я, – а сама на кухонный стол вывалила продукты к чаю: булочки, палку колбасы, масла брикет, шоколадки.
Девчата через мое плечо смотрят на гостинцы и молчат.
– Не рады, что ли? – спросила их.
– Антонина Львовна, – протянула Салтанат, – у нас же диета.
Ах, я, Варвара бестолковая! Совсем забыла про их балетные правила. Купила как раз то, что балеринам употреблять запрещают.
– Да-а. У нас диета, – подтвердила Олеся, потом подмигнула и взвизгнула, – но мы ее нарушаем!
С хохотом и прыжками балерины мои бросились гостинцы уминать. И я почувствовала такой голод, хоть подошвы жуй. Сидим мы на диване, бутерброды кофеем запиваем. Телевизор смотрим. Вдруг на экране лицо Кати появляется. Голос диктора сообщает: «Тридцатого марта ушла из дома и не вернулась Екатерина Лисичкина, 1984 года рождения, русская, лицо овальное, черты лица правильные, волосы русые, длинные. Особых примет нет. Всех, имеющих сведения о девушке, просим позвонить по телефону 65-49-75 или по телефону 02».
Девчата так и застыли с бутербродами у рта. С экрана  на меня глаза переводят. Я куском хлеба поперхнулась.
– Есть, есть у Катюши особая примета, – сказала тихо. – Родимое пятно под левой грудью, – и заплакала.

Плакала я недолго, но от души. Когда утерлась полотенцем, услышала, что Олеся тоненько мне подвывает. Уткнулась лицом в свои колени и тоже слезы льет. Салтанат рядом сидит, подругу по волосам льняным гладит.
– Рано, рано, девки, мы загоревали! – крикнула я. – Все только начинается! Расскажите, как вашего Гамадрила отыскать? Мне с ним побеседовать надо.
– А зачем его искать? Гамад сегодня на дискотеке в КазНУ будет, – проговорила Салтанат.
– Он что, с дискотеки на дискотеку скачет? – спросила я.
– Ой, баб Тоня, иностранцы всегда так: ищут невест, тусуются, где только можно, – пояснила Олеся. – Сегодня к семи часам идемте с нами. В университете Гамадрила и увидите.

Глава 5

Университетский городок мне не понравился. Его многоэтажные коробки тоску нагнали. Я представила, как внутри этих коробок сидит молодежь, гранит науки грызет. Жизнь изучают по книжкам и пособиям. Целый день проводят в толкотне, без свежего воздуха. Мои бы мозги через неделю засохли.
Подошли мы с Катиными подругами к одной из учебных высоток. Возле дверей стоит пестрая толпа девчат и парней. По студенческим билетам проходят бесплатно. Олеся сказала дежурным, что я  – ее бабушка из провинции. Дежурные заулыбались и пропустили меня на столичные развлечения поглядеть. На старости лет я попала на студенческую дискотеку.
Вспомнила танцевальные вечера в техникуме. Мы в те годы стилягам подражали. Я себе так юбку крахмалила, что в дверь клуба пройти не могла! По рок-н-роллу чуть первый приз не взяла. Так мы с партнером отплясывали, что зрители даже свистеть от восторга начали. И тут, в самом конце танца, партнер поскользнулся, и мы оба упали. Из-за такой малости первой премии мы лишились. Но ловкость ног у меня была.
На этой дискотеке мода совсем другая. Девчата разукрашены, как в детском саду, на новогоднем утреннике. Иные физиономии от фиолетовых и черных теней на веках просто страшные. И у парней своя загогулина. У русских хлопцев волосы разноцветные. У казахов они желтые или с льняными прядями. Раскраска эта настолько для парней неподходящая, хоть караул кричи.
Олеся и Салтанат  своих однокурсниц встретили. Стоят они,  журавушки с тонкими шеями. Я порадовалась: девушки их хореографического училища более скромный  стиль держат. Косметикой умело пользуются. И смотрятся лучше своих раскрашенных сверстниц.
– Антонина Львовна, – Салтанат попыталась перекричать музыку, – мы пошли искать Гамада. Вы нас тут ждите.
Ищите, девоньки, этого «прынца» иранского. А уж я с него допрос сниму.
Стою, студенчество местное обсматриваю. На меня юнцы с иронией пялятся. То ли я на рухлядь старую похожа? Я плащ свой болоньевый сняла.  Осталась в юбке с кофтой.  Почувствовала себя уверенней.
– Смотри, какие ботинки на старухе атасные! – говорит одна студентка другой. – В Австрии такие под тыщу марок стоят.
Я бросаю взгляд на свои старые лыжные башмаки. Они, конечно, обшарпанные. Зато удобные, из стопроцентной кожи. Советских времен ботинки. Еще лет десять прослужат.
– Мамаша, вы танцуете? – обращается ко мне сутулый паренек с серьгой в ухе.
– Только рок-н-ролл! – отвечаю я.
– Смешно! – соглашается он и уходит.
Я наблюдаю, как он подходит к музыкантам. О чем-то договаривается. Звучит знакомая мне мелодия рок-н-ролла. Сутулый паренек подходит и протягивает руку.
– Приглашаю вас, мамаша, тряхнуть стариной, – он цепко хватает меня за кисть и выводит на середину зала.
Смогу ли я хоть три минуты продержаться? Раздаются смешки. Ко мне подбегает Олеся.
– Баба Тоня, не обращайте внимания на этого придурка, – тараторит она. – Пойдемте со мной.
– Подержи-ка мой плащ, – велю я ей.
Олеся растерянно хватает плащ. Я одергиваю кофту, поправляю волосы.
– Ну, сынок, – говорю, – ты сам этого хотел.
Хватаю парня за руки. И начинаю творить ногами то же самое, что и сорок лет назад. Тело мое, вот чертова машинка, все помнит! Партнер мой только и успевает разворачиваться то в одну, то в другую сторону. Мастерства у него не хватает поднять меня на руки и забросить за спину. Хиляк! Плясала я минут пять. Хорошо, что не догадалась сесть на шпагат. После пяти минут задохнулась, конечно. Вышла из круга, закашлялась. Студенты хлопают, свистят. Отерла я пот на висках и к Олесе подошла.
– Бабусечка Тонечка! – визжит девчонка, – ну, вы даете! Я теперь знаю, в кого Катька такая талантливая!
– Мне бы водички холодной, – говорю хрипло.
Сама лезу рукой в карман плаща, проверяю, на месте ли пистолет.
– Пойдемте в бар, сока купим, – предлагает Олеся.
Мы идем к бару. Молодежь освобождает нам дорогу. Навстречу  шагает Салтанат с бокалом сока.
– Антонина Львовна, это – вам, – передает она бокал в мои руки. – Вы парня этого здорово проучили!
Пока я жадно глотаю апельсиновый сок, девчата вежливо молчат. Потом Салтанат говорит:
– Мы нашли Гамада. Он, оказывается, не студент, а преподаватель.
– Преподает фарси, персидский язык, на факультете восточных языков,– подхватывает Олеся.
– И где он сейчас?
– На третьем этаже. Он сегодня – дежурный педагог.
– Ведите меня к нему, – говорю я и надеваю плащ.

На третьем этаже музыка не так слышна. Мы втроем подходим к одной из дверей. Олеся приоткрывает ее и заглядывает внутрь.
– Гамад, можно тебя на минуточку, – говорит она своим милым голоском.
Гамад немедленно выходит к нам.
Он действительно низковат росточком. Упитанный и холеный араб. В сером костюме из переливчатой ткани.
– А где Катя? – спрашивает он балерин.
– Я – бабушка Екатерины, – выступаю вперед. – Мне надо поговорить с вами. Есть тут тихий кабинет?
Взгляд преподавателя фарси полон тревоги. Он трет свой щетинистый подбородок.
– Вы бабушка Кати? – переспрашивает Гамад. – А где сама Катя?
– Что ж мы в коридоре разговариваем? – интересуюсь.
– Проходите, – Гамад пропускает меня в дежурку.
– Мы вас здесь подождем, –произносит Салтанат.
Я киваю балеринам. Вхожу в комнату. Следом идет Гамад.  Комната довольно большая. С большим столом и  диваном. Вижу чашку с недопитым кофе на столе, рядом – тлеющую сигарету. Тоже кофейком балуется, арабская морда.  Сажусь в вертящееся кресло.
Гамад гасит недокуренную сигарету и садится напротив меня на диван.
– Вас Катя прислала ко мне? – спрашивает он.
Тревогу на лице он занавешивает улыбкой.
– Когда вы видели Катерину в последний раз? – спрашиваю.
– У Кати неприятности? – иранец говорит почти без акцента.
– Вы это должны знать лучше меня, – стараюсь отвечать спокойно.
– Я давно не виделся с ней, – говорит он.
– Почему?
– Катя предложила мне расстаться.
– Из-за чего?
– Сказала, что не хочет дружить с парнем… другой национальности.
– А вы что ответили?
– Что люблю ее и хочу жениться. Увезу в Иран, как молодую жену.
– А что Катерина ответила?
– Что у меня, наверное, дома гарем, а она не собирается быть пятой или десятой женой.
– А у тебя действительно гарем? – перехожу я на «ты».
– Нет у меня пока ни одной жены. Я об этом Кате не раз говорил. Но она так и не согласилась обручиться. Скажите, пожалуйста, что с Катей? – Гамад настойчив.
– В общем, Катя тебе отказала? – уточняю.
– Да.
– И ты ее украл?
– Да вы что? Я против воли не могу девушку украсть! – Гамад начинает горячиться. – Тем более в чужой стране. Почему вы задаете мне эти вопросы? Где Катя? – он почти кричит.
Вскакивает с дивана. Закуривает. Оттопыренный мизинец с золотым перстнем дрожит.
– Катя исчезла, – раздельно говорю я. – После ссоры с тобой ее никто не видел. Полиция объявила розыск.
– Я ничего не знал. Ваша Катя так оскорбила меня, что я не искал больше встречи с ней. – Гамад  заикается от волнения.
– Чем же она тебя оскорбила?
– Я ее слов повторять не собираюсь!
– Значит, не было оскорбления.
– Фанат мусульманский – это не оскорбление? Ублюдок черномазый – это не оскорбление? – Гамад вскакивает и распахивает дверь. – Убирайся, бабушка! К чертовой матери!
Ух, ты, какой горячий. Похоже, мстительный.
– Я хочу предупредить тебя, Гамад, что завтра же пойду в полицию и сообщу о своих подозрениях начальнику службы. И твоя педагогическая карьера прекратится.
Преподаватель фарси быстро захлопывает дверь.
– Что тебе нужно, бабушка? – спрашивает он, тяжело дыша.
– Скажи, где моя девочка? Я знаю, ты отомстил. Ты подстроил так, чтобы ее украли. Кому ты велел это сделать?
– Я никого не просил. Я тут ни при чем. Я вашу Катю пальцем не тронул. Она мне – чужая! Она меня прогнала! Зачем мне мстить? Зачем мне портить свою репутацию?
– Тогда я тебя пристрелю, – сообщаю ему и достаю парабеллум.
Гамад осекается. Рот его кривится, глаза неотрывно смотрят на дуло пистолета.
Иногда одного хорошего предмета достаточно, чтобы истерика прекратилась.
– Бабушка, это не шутки,  – говорит иранец тихо. – Спрячь оружие, аллахом прошу.
– Кому ты рассказал про скандал с Катей?
– Только другу своему, Шамси.
– Шамси Спаньярду? – кричу я.
– Откуда вы его знаете? – Гамад пугается еще больше.
– Он в гостинице работает?
– Да.
– А чем он еще занимается?
– В гольф играет, охотой увлекается.
– Охотой за девушками?
– Он с беркутом охотится на зайцев.
– Ты его попросил Катю украсть?
– Нет! Нет! Я просто пожаловался, что такая злая девушка попалась.
– Давай телефон и адрес своего друга. Быстро! – подгоняю я педагога фарси.
Он пишет данные на листке и кладет на стол. Я хватаю листок, засовываю в карман. Дверь открывается, и показывается личико Олеси.
– Сюда идут, – сообщает она.
Я прячу парабеллум и выхожу. Гамад молча провожает меня жгучим взглядом. Он при своем смуглом лице умудрился побледнеть.
Я оказываюсь в коридоре. Вижу, как по лестнице поднимается усатый мужик. Наверное, еще один дежурный преподаватель. Он направляется в сторону дежурки.
– Девчата, уходим быстро! – тихо командую я.
Мы чинной группой проходим мимо усатого мужика. Потом со всех ног кидаемся по лестнице вниз. Я грохочу толстыми подошвами ботинок по ступеням. Балерины бегут беззвучно. С легкостью меня обгоняют.
Сквозь дерганые лучи светомузыки мы устремляемся к выходу. Вот и свежий воздух. Бежим дальше, к оживленной дороге. Это улица Тимирязева, вспоминаю я.
Останавливаемся возле проезжей части. Салтанат вздыхает:
– Так и не потанцевали!
– Салта, – нервно говорит Олеся, – тут дело серьезное. Придется частника брать.
Я протягиваю Олесе кошелек:
– Бери, сколько надо.
– За двести – с ветерком! – отвечает она, вытягивая купюру.
Девушки моментально ловят частного извозчика, помогают мне сесть на заднее сиденье. Рядом со мной плюхается Салтанат. Олеся садится на переднее пассажирское кресло. Водитель включает одновременно газ и оглушительную музыку.
На двести тенге я бы в Шемонаихе жила неделю. Мы едем по ярко освещенным улицам. Повсюду рекламы с улыбающимися мужиками и тетками. Нет ли за нами слежки? Зря я девчат в это дело втравила. Сегодня переночую у них последний раз, а завтра перееду к вахтерше. Все же неплохо прокатиться на иномарке по большому городу. Я откидываюсь на мягкую спинку сиденья. Так бы ехать и ехать. В неизведанные просторы. И чтоб бензин не кончался.
Машина останавливается у нашего дома. Двести тенге из Олесиных пальцев перекочевывают в руку шофера. Выбираться из машины труднее, чем забираться. Я больно ударяюсь лбом о дверной проем. Наступаю на ногу Салтанат. Когда водитель трогается, замечаю, что конец плаща защемился. Все мы кричим водителю, чтобы остановился. Высвобождаю плащ и с досадой громко хлопаю дверцей. Девчонки пытаются сохранить серьезные лица. Но через секунду начинают в голос хохотать. Это у них нервное.
Дома ощущение опасности исчезает. Я иду с полотенцем в ванную. Тщательно моюсь. Набираю тазик ледяной воды. Обращаю молчаливую молитву к природе, всякой живности и к своему телу, чтоб было здоровым и энергичным. Чтоб отпали дурные мысли. Чтоб все вокруг делали добро. Чтоб ко мне пришла удача, и Катюшка была жива и невредима. Потом беру тазик и опрокидываю его на самую макушку. Как всегда, из моей глотки рвется ликующий крик. Пусть все болезни смываются и уходят с водой прочь. Я не спешу вытираться, а стою голой и чувствую, как сильный жар начинает подниматься от ног к голове. Эх, хорошо! Силы прибывают. В голове проясняется. Спасибо тебе, Порфирий Корнеич, за «Детку». Только ею и спасаюсь.
Открыв дверь ванной, чуть не сбиваю с ног своих балерин. Они, оказывается, стояли и слушали мой вопль.
– Баба Тоня, с вами все в порядке? – спрашивает Олеся.
– Я думала, что вы поскользнулись и голову расшибли, – добавляет Салтанат.
– Слыхали вы, мои голубушки, про Порфирия Корнеича?
– Чуковского? Который «Муху-Цокотуху» написал? – спрашивает Олеся.
– Нет, про Порфирия Корнеича Иванова. Который «Детку» написал, – отвечаю я.
– Я слышала, – отзывается Салтанат. – Это такая система закаливания. Зимой и летом люди холодной водой обливаются. Им еще нельзя плевать. По этой системе Сара Алпысовна Назарбаева лечится.
Я подбегаю к своей сумке и достаю оттуда книжечку с фотографией Учителя на обложке.
– Почитайте, девоньки. Такие тут советы хорошие, что в любом возрасте сгодятся. Книжка, видите, какая тоненькая. А мудрости в ней – побольше, чем в энциклопедии. Великий человек был Порфирий. Круглый год босиком и в трусах ходил. Заземлялся, с природой дружил. Мог не есть и не пить по месяцу. Такое у него единение с миром было, что ни одна зараза его не брала, ни один яд не действовал. Фашисты его в газовую камеру посадили, а он оттуда вышел – даже не закашлял. Они его в лютый мороз водой обливали, а он из-под ледяной корки выходил – как огурчик!
– Вы, Антонина Львовна, у нас тоже, как огурчик, – похвалила меня Олеся.
– А все из-за «Детки»! – ответила я. – Уже три года ею занимаюсь. Берите, девчата, эту книжечку. Изучайте ее. Потом мне спасибо скажете.
Олеся полистала «Детку» и отложила ее на стол.
– Очень спать хочется, – пояснила она мне и повалилась на свою кровать.
Выгнула спину, ноги напрягла, руки напружинила. Потом резко все тело расслабила. Лежит, улыбается.
Салтанат достала зеркальце. Пудру на щечках подправляет.
– Ты куда это собралась? – спросила я Салтанат.
– К «Целинному» схожу. Не пропадать же воскресному вечеру.
– Я с тобой, – встрепенулась Олеся.
Через пять минут обе девушки, на ходу жуя бутерброды, уже цокали каблучками по ступенькам. Унеслись в майскую ночь, как два ангела.
Я достала парабеллум из кармана плаща. На кухонном столе разложила тряпицу. Рядом выложила патроны. Три патрона – не так уж много. Но с ними в три раза спокойней. Пока мне удавалось обойтись без стрельбы. Теперь пришла пора вооружиться не шутя. В молодости, на курсах военной подготовки, нас учили разбирать пистолет Макарова и карабин Симонова. Выстрелить из парабеллума мне разрешил муж Надежды, Иван. Сама Надежда интереса к пистолету не проявляла. А я любила в тире стрелять. Только попадала в цели редко.
 Я подержала парабеллум в руках. Погладила его металлический корпус. Затылок у пистолета выступал далеко назад.  Потом переходил в рукоять глубоким изгибом. Держать парабеллум было удобно. Он словно сделан специально под небольшую женскую руку. Курок вписан в металлический круг и тоже удобно укладывается под указательный палец. Дуло – длинное, тонкое. Кажется, что  выстрела оно не выдержит.
Подержала я парабеллум и в левой руке. Поприцеливалась то в чайник, то в лампочку, пока глаза не заслезились. Эх, Тонька, Тонька.  Собралась воевать, а хватит сил и храбрости? Но Катюша-то ждет помощи. И она ее дождется. Я уже иду. С тремя пулями в парабеллуме и сокрушительным желанием все преграды перепрыгнуть.
Я обернула пистолет тряпкой и засунула его в пакет. Часы показали полночь. Загуляли балерины. А завтра им к восьми утра на учебу. Молодым хватает трех часов, чтобы выспаться. По себе помню.
Улеглась я на Катину кровать, под тонкое одеяло. Что ждет меня завтра?

Глава 6

Со звоном колоколов Никольской церкви я проснулась. За окном темно. На душе муторно. Балерины спят, руки-ноги по постелям разбросали. Одни в большом городе. Такие беззащитные. У Салтанат родители в Кызыл-Орде, у Олеси – в Петропавловске. Семьи небогатые. Девочки стипендию получают, на то и живут. Иногда в подтанцовках подрабатывают. Педагоги им запрещают этим заниматься. Во-первых, теряется безупречная форма классического балета, говорят. Во-вторых, снижается престижность училища. Еще боятся дурного влияния шоу-бизнеса на своих студентов. Я сразу приметила, что атмосфера в училище требовательная. Студенты трудятся в поте лица. Этого у них не отнимешь. Шлифуют себя и шлифуют. Постепенно начинают гордиться собой чрезвычайно. Мне Катя рассказывала, что внутри училища есть несколько групп. Особо талантливые, середнячки и бездари. Это мне не по нраву. Жизнь по носу щелкает гордецов.
Я тоже, когда два года подряд соревнования выигрывала, думала, вскоре весь мир покорю. Как налегла на тренировки. Учебу забросила, парней к себе не подпускала. Знай, палками отмашку даю, да ногами километры стригу. На третий год, перед самым республиканским чемпионатом – воспаление легких. И ведь какая дура: от всех болезнь утаила и на старт вышла. Прошла полкилометра и – брык с копыт в овраг. Всю команду подвела. Сама еле жива осталась. Григорий Петрович, тренер,  потом со мной всю третью школьную четверть не разговаривал.
Вот я и думаю, что у жизни игра есть любимая. Как человек высоту наберет, сверху на всех плюнуть вознамерится, так она, жизнь, ему крылья подрезает. Чтобы понаблюдать, как он пикирует вниз. Лапы врастопырку, клюв нараспашку. И оземь – хрясть!
Колокола заливаются. Сегодня тринадцатое мая, понедельник. Дважды тяжелый день. Я размышляю, с чего мне начать? Идти к начальнику районного отдела с жалобой на следователя? Это бесполезно. Они там друг дружку прикрывают. И секрета из этого не делают. Могу, конечно, скандал учинить. Но вдруг выдворят из города? Шепну им имена, что от Ахмета получила, а они мне всю охоту прикроют. Нет. Сегодня я к ментам не ходок. Попробую сунуть нос в логово администратора гостиницы Шамси Спаньярда.
С этой мыслью я вскочила. На тесной кухоньке немного подразмялась. Плескать на себя воду из тазика не решилась – всполошу весь дом криком. Просто засунула половину туловища под кран с холодной струей. Растерлась докрасна. У девчат на полочке парфюмерию увидела. Грех не попробовать. Я какой-то крем в лицо втерла. Глаза защипало. Оказалось – крем для ног, с экстрактами коры дуба и мяты. Еще воспользовалась дезодорантом «Рексона». Теперь буду летать по воздуху, как та девица в рекламе!
Смех смехом, но бутерброд в меня не влез. Я рано утром есть не привыкла. Бутерброд я в пакет положила. Рядом с парабеллумом. Заволновалась я. Страх во мне зашевелился. Вроде как, раньше все было не взаправду, а теперь шутки кончились. Иду логово вражеское разыскивать. Факты вынюхивать. Взяла в одну руку пакет, в другую – сумку свою зеленую. Дверь аккуратно захлопнула. И вышла в тихое майское утро.
Вначале притопала  к училищу. Постучала в стеклянную дверь. Мария Спиридоновна открыла мне.
– А чего ж ты в субботу не пришла? – спросила она.
– Устала сильно. Девчата меня приютили.
– Теперь чего делать будешь? – голос у Спиридоновны ворчливый.
– К вам переберусь, если не передумали.
– А мне-то что? Я одинокая. Перебирайся.
– Вы мне адресок свой оставьте, – говорю, – я к вечеру объявлюсь. А сейчас мне растолкуйте, как до этого места добраться, – и показываю ей адрес Шамси, написанный рукой Гамадрила.
– Это в районе «компота», – кивает вахтерша. – Сразу за дворцом Республики. Ты по проспекту Абая доедешь до проспекта Ленина (сейчас его Достыком называют), а там язык до нужного места доведет. А что за адресок?
– Знакомый у меня там, – вскользь отвечаю. – А что за «компот» такой?
– Так называются у нас  одноэтажные дома возле горы Кок-Тюбе. Там полно фруктовых садов. И названия улочек фруктовые: Вишневая, Грушевая. Стало быть – «компот».
Вахтерша смотрит на меня пристально.
– Ты, может, за сутки сразу заплатишь? А я тебе  суп сварю к ужину, – говорит она строго.
– Не возражаю. Только и у меня к вам просьба – чтоб я с сумкой не таскалась, отнесите ее к себе.
Полная взаимовыручка. Я передаю Спиридоновне деньги и сумку. Ухожу, махнув на прощанье рукой.
Годков вахтерше будет шестьдесят пять. Я ей «выкаю», она мне «тыкает». У нас семь лет разницы. Это хорошо. Значит, выгляжу я моложе своих лет.

До «компота» добралась быстро. Несколько минут вертела головой. То на высоченную гостиницу «Казахстан» полюбуюсь, то на горы туманные, то на памятник Абаю. Все такое громадное, мощное. Потом заметила телевышку. Стоит она на горе. Небо протыкает. Раза в три больше Усть-Таловской телебашни. Если Алматы считается средним по размеру городом, то какие же огромные Москва или Париж?
После двадцатиэтажной гостиницы домики «компота» мне смешными показались. Зашла я в частный сектор, как к себе в Шемонаиху. Сады в цвету, пчелы гудят, за каждым забором пес лает. Кое у кого курочки во дворе. Навозом попахивает. Благодать!
Иду по кривой улочке. Вдруг она превращается в широкую асфальтированную дорогу. По обеим сторонам дороги домища появляются огромные. В два-три этажа, с башенками, каменными заборами, мраморными ступенями. Каждый такой дворец, наверное, обходится в миллион тенге. Или долларов.
Я сперва, при виде домов богатых, отступила. Вдруг зона запретная? Еще охранники турнут? Нет, люди спокойно идут мимо дворцов, среди чужой роскоши. Пошла я искать адрес своего клиента. Нашла очень быстро. Ишь, отстроился, бандит! Ворота ажурные, чугунные. Возле двухэтажного особняка фонтан.
Теперь моя задача – следить за домом незаметно. А где спрячешься, если вдоль тротуаров – ни деревца? Разве что бродяжкой прикинуться? Села я наискосок от дома Шамси Спаньярда. Бутерброд достала и жую. Время к девяти утра подбирается. Гляжу, ворота открылись и выпустили машину. Темно-зеленый джип. В нем двое детей и молодая женщина. Наверное, жена наследников Шамси Спаньярда в школу повезла. Я номерок машины запомнила. Через полчаса тот же самый джип вернулся. Теперь, наверное, за хозяином. Я встала, крошки отряхнула.  Пошла вверх, как бы по делу. Потом вернулась обратно. Иду, ногами скребу. Бродяжку изображаю. Как раз подоспела к моменту, когда машина вторично выезжать из ворот стала. Тут уж я глаза навострила. Увидела на заднем сиденье мужика с тонкими усиками. Лицо неопределенное, смуглое, глаза чуть навыкате. Запомнила я это лицо.
Зеленый джип быстро покатил под гору. Я перешла на рысцу. Бежала до тех пор, пока  он за поворотом не скрылся. Теперь поеду искать  Шамси в его же гостинице.
Выскочила к памятнику Абаю. Что ж они Абая таким пузатым изобразили? Спросила у газетчицы, что возле памятника торговала, как до гостиницы «Спринг Тайм» добраться. Она объяснила.
Через двадцать минут я уже стояла возле двухэтажки, покрашенной в бежевый и коричневый цвета. Зеленая машина Шамси стояла рядом. Войти в гостиницу я боялась. Кем представиться? А что, если… Завертелся у меня в голове дерзкий план.
Я преодолела свой страх и три ступеньки крыльца. Толкнула дверь из коричневого стекла. Сразу солнечный свет померк. Вместо него внутри гостиницы заструился белый, неоновый. Направилась я прямо к дежурной.
– Здравствуй, уважаемая, – обратилась к ней.
– Вы хотите заказать номер? – улыбнулась дежурная.
– Я хочу видеть Шамси Спаньярда. По личному вопросу.
– Как вас представить? – спрашивает дежурная, а сама пялится на мой плащ болоньевый.
– Я от Альбертиуса. По срочному делу, – говорю.
Девушка поднимает телефонную трубку и что-то говорит на непонятном языке. Я оглядываю внутренности гостиницы. Бежево-коричневые цвета. Уютно.
– Вас проводят к администратору, – говорит дежурная и указывает на дюжего парня.
Я молча иду за ним на второй этаж. Парень пропускает меня в светлый кабинет. Стол, полочки, подставка под телевизор – все это сделано из толстого стекла. Необычно.
– От кого вы пришли? – с акцентом спрашивает Шамси, мужик с тонкими усиками и неопределенным лицом.
– От Альбертиуса, – отвечаю я. – По поводу девушек.
– Каких девушек? – удивляется Шамси.
– У меня есть кандидатки на вывоз за границу, – говорю я доверительно. – Не девушки – персики!
– Ты кто такая? – орет Шамси. – Какой Альбертиус тебя подослал? Вышвырни ее! – командует он парню.
Парень хватает меня за шиворот и волочит по коридору до самого выхода. Выталкивает на то крыльцо, по которому я только что поднялась. Все это он производит молча. От его пинка я утыкаюсь носом в асфальт. Тоже молча. Страшно мне и стыдно.
Поднимаюсь с колен. Один чулок порван. Локоть саднит. Ага, еще и рукав треснул подмышкой. Оборачиваюсь. Охранник смотрит на меня. Лицо у него каменное. Равнодушное арабское лицо.
Я надеваю платок и ухожу. Подхожу к телефонной будке. Телефон в Алматы  называется таксофон. Из таксофона выходит парень.
– Хлопец, покажи мне, как звонить, – прошу я его.
– А карточка у вас есть? – спрашивает он.
– Фотокарточка у меня только на удостоверении, – отвечаю.
Парень удивленно крутит головой.
– Ладно, если вам недолго, звоните по моей карточке, – смеется он.
Потом засовывает в таксофон специальный талон. Я диктую ему номер телефона Шамси  и добавляю:
– Сынок, окажи мне уважение, скажи своим мужским голосом пару фраз тому гражданину, что трубку возьмет.
– Что, мать, шантажировать кого-то собираешься? – спрашивает парень.
– Пугнуть одного гада надо, – признаюсь я.
– Ладно, попробуем, – соглашается он. – Шамси Спаньярд, – повторяет парень за мной, – вы находитесь под контролем КГБ, как торговец живым товаром. За вами установлено круглосуточное наблюдение.
Я не отрываю глаз от трубки, в которую парень отсылает слова. Словно из нее сейчас змеей подколодной выползет иранец с тонкими усами.
Парень слушает. Матерится в ответ. С размаху вешает трубку и выходит из таксофона.
– Если это шутка, мамаша, то очень плохая, – говорит он. – Если угроза – то никуда не годная.
– Что он тебе ответил? – спрашиваю.
– Матом покрыл, гад. Говорить толком по-русски не умеет, а трехэтажный мат выучил.
Парень разводит руки в удивлении.
– А ты, мать, его всерьез припугнуть хочешь?
– Всерьез. Чтоб спать спокойно не мог, – отвечаю.
– Тогда надо факты предъявлять. Причем, в грубой форме. Угрозы конкретные должны быть. Чтоб просто кровь в жилах стыла.
Парень смотрит на меня и смеется.
– Это не зять твой, случайно?
– Это враг мой кровный, – отвечаю. – Но у меня руки коротки, до него дотянуться.
– Там где руки коротки, надо, чтобы язык был длинный. Ты этому козлу через каждые два часа звони. И всякие хорошие слова говори. Тогда он струхнет.  Желаю удачи, мамаша! – парень машет мне рукой и удаляется.
Я оглядываюсь на гостиницу. Из затемненных дверей выбегает Спаньярд. Ждет, пока шофер подгонит темно-зеленый джип к ступеням. Забирается в джип. Машина с визгом трогается с места и уносится вдоль улицы.
Я иду пешком, чтобы собраться с мыслями. На часах – чуть больше десяти утра. Понедельник – день тяжелый.

  Мария Спиридоновна открывает мне дверь в ночной рубашке. После дежурства она спала.
– А говорила, вечером придешь, – ворчит она.
– Немного передохну, да по телефону позвоню, – объясняю ей.
– По межгороду не звони, – предупреждает вахтерша, – это дорого. Кто тебя так потрепал? – указывает она на мой рукав и разодранное колено.
– Упала, – отвечаю.
– А я подумала, что тебя «укомпотили», – смеется Спиридоновна. – Этот район за Дворцом Республики сильно хулиганистый. Ну, выходила что-нибудь?
– Пока сведения собираю.
Я разуваюсь и прохожу в зал. Вижу разложенный старый диван. На нем – постель хозяйки. Посередине – старый, добротный, круглый стол. На столе – телефон. Потолки в квартире высоченные.
– Вот здесь жить будешь, – ведет Спиридоновна меня в смежную с залом комнату. – Хочешь, чайник тебе поставлю?
– Вы отдыхайте. Я сама все найду, о себе позабочусь, – отвечаю ей.
Спиридоновна ложится на диван. Натягивает одеяло до подбородка.
Я прохожу в кухню. Просторно как! Ставлю чайник на огонь.
– Подскажите лучше, где этот магазин находится? – я показываю вахтерше адрес «2000 мелочей».
Спиридоновна садится. Щурясь, читает адрес на бумажке.
– Отсюда недалече. Возле Никольской церкви сядешь на четвертый трамвай и проедешь в сторону Тастака. Выйдешь через три остановки. И сразу этот магазин увидишь. Он на первом этаже жилого дома расположен.
Благодарю хозяйку.  Она вздыхает. Ложится в третий раз. Поворачивается набок, лицом к стене. Натягивает одеяло на голову. Через пару минут я слышу ее равномерный храп.
Пью чай. Штопаю рукав плаща. Расчесываю волосы. Если я ко второму бандиту сунусь в открытую, меня не то что выставить – избить могут. Хитрость нужна. Откуда у бывшей лыжницы, примерной комсомолки, а ныне пенсионерки, хитрости взяться?
Стрелки часов приближаются к полудню. Я на цыпочках подхожу к круглому столу, где стоит телефон. Набираю телефон Спаньярда.
– Вам звонят из КГБ, – сообщаю ему. – Вы готовы к переговорам по поводу торговли девушками?
– Да пошла ты…! – орет Шамси и бросает трубку.
 Я улыбаюсь. Тот, кто нервничает, – всегда проигрывает. Так всегда говорил мне Григорий Петрович перед соревнованиями. Буду, как блоха, покусывать врага, чтобы ему жизнь медом не казалась. Тактика изматывания у меня всегда получалась на длинных дистанциях.
Возвращаюсь в свою комнату. Перекладываю пистолет из пакета в набрюшный холщовый мешочек. Мне его Катюша подарила. Иностранцы в таком мешочке деньги хранят. Он к телу плотно прилегает. Я надеваю плащ и смотрю на себя в большое зеркало, что встроено в старый шкаф. Оружие совершенно незаметно. Вдруг вижу себя со стороны. Плащ линялый. Капроновый платок, который здесь только бабки носят. Я срываю платок. Волосы рассыпаются по плечам. Желтые, с сильной проседью. Покраситься, что ли? А то вид у меня далеко не столичный. Пенсионерский какой-то вид. Заколками прихватываю пряди над висками. Ладно, пока  сойдет. Парабеллум давит мне на ребра. Дышать тяжело. Пойду-ка я в магазин без него. Снимаю набрюшник с пистолетом. Прячу его в сумку. С пакетом в руке покидаю квартиру. От волнения в животе крутит.
Чего нет в Шемонаихе, так это трамваев. У нас и автобусов всего три маршрута. Ходят они строго по расписанию. Редко когда бывают целиком заполнены пассажирами. Так что нашему городу трамвай без надобности. А жаль. Мне этот вид транспорта очень нравится. На жуков трамваи похожи. Так же, как жуки, усики вытянут и ползут неторопливо. С рельсов им сойти нет возможности. С одной стороны это беда. С другой стороны – великой благо. Покой и привычка. И никакой самодеятельности.
Моя жизнь до сих пор тоже по рельсам катилась. Словно кто-то за макушку держал крепкой рукой и куда надо поворачивал. Где та хохотушка Тонька Лисичкина, что реку Убу переплывала на спор туда и обратно двадцать раз? Мечтала полжизни путешествовать. Прикипела я к Шемонаихе, как смола к сосне. По одному и тому же маршруту вперед-назад каталась. Теперь за свое затворничество буду отдуваться. Вышвырнуло меня из Шемонаихи прочь. Ни рельсов, ни проводов, ни светофоров. Сплошная свобода. А как страшно стало! Я ж без указки жить не пробовала.
Совсем я задумалась, едва успела на нужной остановке выскочить. Вот он, магазин стройматериалов, на самом видном месте. Солидный, с витринами красивыми. Поверх витрин буквищи золотые расположились: «2000 мелочей».
Вошла я внутрь и ахнула: тут тебе и двери, и рамы оконные, и ванны голубые, и черепица на крышу. Капитализм! Выбор огромный. Глаза мои вкривь и наискось разъехались. Кафельной плитки насчитала я пятьдесят образцов. Цвета любые. Даже черный! Что кафель – унитаз черный стоит в продаже. Попыталась я представить, каково это, сидеть в полностью черном туалете. Фантазии моей не хватило. Линолеуму  нет числа. И под гранит он сделан, и под малахит. И под мрамор, и под паркет. Ванну круглую увидела, из розового гранита. Хоть бы раз в такой выкупаться!
Дальше и вовсе растерялась я среди этой выставки нездешних товаров. Смотрю – стоит фигура мраморная, голым задом ко мне. Обошла спереди – мужик в виде фонтана. Или фонтан в виде мужика? Фонтанирует у него вода из всем понятного места. Вместо, извиняюсь, яичек – вентили с горячей и холодной водой. Рост у мужика натуральный. Возраст – молодой. На Аполлона похож. Такое меня разобрало любопытство. Глаз отвести от его крана и вентилей не могу. Уже лицо все огнем разгорелось. А я ногами к полу прилипла. То на лицо Аполлона смотрю, то на его фонтан мелкоструйный. Как только другие покупатели отошли подальше, я подкралась к этому фонтану и холодную воду перекрыла. Только руку протянула к горячему вентилю, как женский голос за моей спиной раздался.
– Женщина, образец трогать нельзя!
Меня мигом горячий пот прошиб от стыда. Дернулась я прочь. На гладком полу поскользнулась, да за чертову Аполлонову дудушку ухватилась, чтобы не упасть. А другой рукой его за ногу уцепила. И давай мы с Аполлоном набок крениться вместе. Тут меня уже холодный пот прошиб. Если голозадый окажется сверху – мои руки-ноги переломятся. Мраморный, гад, тяжеленный. Продавщица визжит. На самой высокой ноте ее визга мы об пол и ударились. Я – затылком, Аполлон – вдребезги!
Очнулась. Лежу на черном мягком диване. На белом потолке лепнина алебастровая. Повернула голову – комната. В центре – стол. За столом – начальник. На меня начальник смотрит.
Я села, затылок потерла.
– Знаете ли вы, гражданка, на какую сумму  нанесли урон нашему магазину? – спрашивает меня начальник.
– …?
– Эта статуя – эксклюзивный вариант. Сделан в Турции по заказу крупного государственного чиновника, – голос начальника становится зловещим.
– Я тоже от вас урон потерпела, – обрываю его, – в виде сотрясения мозга и вывиха плеча. Будем считать, что поквитались.
– Вы, видимо, не понимаете, – вкрадчиво говорит начальник, – Ваше сотрясение тянет на полтинник, а фонтану цена – пять тысяч долларов!
– А вы, случайно, не Наджиб абу Хадраш? – спрашиваю.
Надо же! Хоть мозги мои и потряслись, а вспомнила это бестолковое имечко!
– Вы мне зубы не заговаривайте! – повышает начальник голос.
И вдруг в лице меняется.
– Кто тебе сказал это имя, старуха? Кто подослал? Кто велел Аполлона разгромить? – бросается он ко мне и хватает за грудки.
Встряхивает меня так, что мои зубы клацают.
– Говори, чертовка! – из его рта прет табачищем.
Начальник кивает, и ко мне подбегают два его телохранителя. Вцепляются в мои плечи и запястья.
– Я скажу, кто меня прислал. При одном условии, – хрипло говорю. – Ответь, куда ты продал девушку из хореографического училища? Полтора месяца назад.
– Да ты кто такая? – орет начальник.
Он выхватывает из-за пояса малюсенькую телефонную трубку, нажимает кнопки. Кричать начинает сразу, как только на том конце откликаются. Жаль, орет  не по-русски. И не по-казахски. Теперь я смекаю, что слышу иранский говор. Беснуется Наджиб абу Хадраш здорово. Слюна до меня долетает. Все время указывает на меня толстым пальцем. На пальце перстень. Разговор ничего не проясняет. Начальник снова набрасывается на меня.
– Говори, сука, от кого пришла!
– Ты на мой вопрос не ответил, – напоминаю я.
Один из охранников ударяет меня по лицу. Я пинаю начальника в пах, благо он стоит рядом. Пока начальник хрюкает от боли (башмак-то лыжный), я получаю еще одну затрещину и повисаю на руках дюжих охранников. Головы поднять не могу. Похоже, из носа кровища хлещет. 
– В каморку ее, – велит начальник, он же Наджиб.
Меня куда-то тащат. Швыряют на пол. Уходят.
Лежу в кромешной тьме и размышляю. Влипла я, похоже, как карп в уху. И про Катюшу не узнаю, и сама сгину. Кровь постепенно унимается. От полной беспомощности хочется выть. А начальник-то испугался, когда я про девушку из хореографического училища заговорила. Неужели в точку я попала? Обидно помирать, когда  верный след нашла. Я встаю. Утираюсь платком. Определяю дверь по полоске света внизу. Начинаю в эту дверь колотить.
– Эй! – ору. – Вы не имеете права! Выпустите меня!
Охранник вытаскивает меня из каморки и ведет в какую-то маленькую комнатку. Наджиб уже там. Ожидает мою скромную персону. Лицом угрюм. Глаза бычьи, кровью налитые.
– Говорить будешь? – спрашивает.
– Скажу. Скажу, что прислал меня Альбертиус. Ты похитил и продал девчонку, на которую он глаз положил. Так вот, Альбертиус в ярости. Но прежде, чем твой дом подпалить и контору взорвать, он предлагает мирные переговоры. Сообщишь, куда девушку дел – может, все обойдется. Заупрямишься – хана тебе, Наджиб абу Хадраш.
Директор магазина тупо смотрит на меня.
– Кто такой Альбертиус? – спрашивает он телохранителей.
Они молчат.
– Как девку зовут? – обращается он ко мне.
– Екатерина Лисичкина. Учится в хореографическом училище.
– Когда украли?
– Тридцать первого  марта, – отвечаю.
Наджиб абу Хадраш засовывает коротенькие толстые ручонки в карманы брюк. Покачивается с носка на пятку.
– Я все проверю. И про Альбертиуса твоего справки наведу. А ты посидишь под замком, старуха. Посмотрим, захочет ли твой Альбертиус за Аполлона заплатить.
По его кивку один из охранников хватает меня за локоть и выводит черным ходом к машине. Там он грубо вталкивает меня внутрь автомобиля, сам усаживается рядом. Мы едем сквозь город, выше и выше, куда-то к горам. Машина взбирается по серпантину на холм.  Останавливается возле большого дома. Этот иранский капиталист тоже себе хату дворцового типа отгрохал!
В дом меня не ведут. Запирают в сарае. Я успеваю заметить, что вокруг круглятся лысые холмы. За ними нет ничего, кроме неба. Солнце щедрое, воздух благодатный. А меня впихнули в деревянную тюрьму без окон. И ведь ни одна живая душа не придет на помощь. Никто в Алматы про меня не знает. Порешат меня бандиты и закопают под яблоней. Ой, чем такие мысли думать, лучше вздремнуть. Ко мне после сна всегда хорошие идеи приходят.


Проснулась я в жуткой тревоге. Бандит этот, Наджиб, наверняка уже понял, что нет никакого крутого пахана Альбертиуса. Следовательно, я не заплачу за Аполлона. Теперь меня надо мочить, гасить, убирать, как свидетеля его грязных дел. Однако сколько жаргонных словечек из меня полезло! Это все благодаря многолетней дружбе с Петровичем. Он на зоне службу несет. В колонии, что находится между Шемонаихой и Усть-Таловкой. Со службы он эти блатные слова и приносит. А у моей памяти свойство есть: сложные, научные слова она не запоминает. Но всякие воровские выражения и понятия – тут же схватывает.
– Эй, мне по нужде надо! – заорала я, стуча каблуками по двери.
Мне тотчас же открыли. Низенький смуглокожий охранник подождал, пока я выйду из сарая, а потом подтолкнул резиновой дубинкой в сторону дощатого туалета. Справила я свои человеческие нужды. Прошла обратно к сараю. Глазами холмы, небо, солнце в себя вобрала. Может, в последний раз их вижу.
– Воды и еды принесите, – потребовала я, вновь входя в свою тюрьму.
Минут через пятнадцать дверь сарая распахнулась. Ко мне вошла женщина восточной национальности. Может, азербайджанка, может, иранка. Плохо я в этом разбираюсь. В общем, лицом темная, нос горбатый, волосы, как проволока из-под платка вьются. Женщина поставила передо мной кувшин, накрытый горячей лепешкой.
– Не уходи, уважаемая, – попросила я. – Кое-что тебе сказать хочу.
Женщина глянула на охранника и села рядом со мной. Длинная юбка ее опустилась прямо в пыль.
– Наджиб абу Хадраш – твой родственник? – спросила я.
– Он мой муж, – ответила женщина.
С такой подругой жизни и впрямь можно озлобится. Не смотрятся они в паре, бизнесмен Наджиб абу Хадраш и его забитая жена.
– Он украл мою внучку, Катю Лисичкину, – я старалась говорить тихо. – Пусть скажет, куда ее продал. Или отпустит с миром. Больше мне ничего от твоего мужа не надо. Ты – женщина. У тебя, наверное, тоже дети есть?
Женщина ничего не ответила.
– Пожалей ты меня, уважаемая. Помоги выбраться отсюда, – шепнула я со всем чувством, на какое была способна.
– Я тебе помогу, а ты потом сюда полицию приведешь, – сказала она.
– Клянусь, кроме известий о внучке мне ничего не надо, – ответила я. – А твой муж знает про торговлю девушками.
– Чем муж занимается – не мое дело, – проговорила женщина. – Тем более не твое.
– В полицию обращаться не буду, – прошептала я горячо, за руку женщину схватила.
– Сбежать я тебе помогу. Сегодня ночью. И кое-что про девушек скажу. Но…
Она посмотрела прямо мне в глаза. Бесстрастно, как  собака или лошадь.
– Вот, возьми все, что есть, – заторопилась я и выпотрошила свой кошелек в ее руку.
– Нескольких девушек люди мужа переправили в Иран неделю назад. А до этого – в Турцию, –сказала женщина и встала.
– Спасибо тебе, дорогая ты моя, – ответила я.
Жена Наджиба ушла. С нею уплыла моя тысяча тенге. Слишком быстро она согласилась меня выпустить. Слишком охотно продала информацию. Под ложечкой заныло от нехороших предчувствий. Тело съежилось. Время остановилось.
Я сидела и сидела. Отщипывала кусочки от лепешки. Отправляла их в рот. Лепешка съедена. Вечер наступил. За дверью сарая тишина. Что себе жена Наджиба думает? Когда Наджиб абу Хадраш приедет – спасать меня будет поздно.
Тишина разрушилась звуком въезжающего автомобиля. Гомон мужских голосов. Дверь сарая отворяется настежь. Низенький охранник меня выволакивает во двор, прямо под луч прожектора. Бросает на бетонные плиты. Дело пахнет керосином! – кричит во мне каждая клеточка. В животе ледяной холод. Неужто конец? Мужчины и женщины окружают меня. Я лежу в середине этого гомонящего круга. Не смею поднять головы. Страшно. Как же мне страшно, господи! Наджиб абу Хадраш подходит ко мне. Усмехается. Что-то говорит по-ирански, указывая на меня пальцем. Все смеются. Я ищу глазами жену Наджиба. Вот она.  Стоит далеко от меня. Хохочет. Я вскакиваю. Бегу к ней. Протягиваю руки, чтобы вцепиться ей в волосы.  Удар обрушивается мне на плечи. Я падаю на колени. Хохот усиливается.
– Старуха! – кричит Наджиб – Ты разбила статую! Поэтому мы тебя сожжем.
Похоже, он сделает, что обещает.
– Гляди туда, – директор магазина хватает меня за подбородок и поворачивает мою голову в сторону.
Я вижу кучу хвороста.
– Где же твой Альбертиус? – брызжет слюной Наджиб. – Кто заплатит за статую?
Он бьет меня резиновой дубинкой по голове, плечам, спине, ребрам. Я изо всех сил закрываю лицо.
Падая, слышу, как раздаются звуки подъезжающих машин. Хлопают дверцы, сразу раздаются выстрелы, крики, визг. Удары дубинкой прекращаются. Я ползу прочь, прочь, к воротам, за ворота, в кусты и в траву. Откуда берутся силы? Потом бегу, низко пригибаясь к земле. Ничего не вижу, бегу, как зверь, по запаху. Перепрыгиваю кочки. Огибаю деревья. Позади продолжается перестрелка. Все вдруг озаряется пляшущим светом. Не позволяя себе оглядываться, я перелетаю через рытвины. Скатываюсь по склону прямо на асфальт. И сразу вижу лучи автомобильных фар. Они наезжают прямо на меня. Я жду страшного удара. Машина истерично гудит. Со страшным скрежетом тормозов она останавливается. В миллиметре от моих омертвевших ног. Люди выскакивают из машины. Подбегают ко мне.   
– Что с вами? Вы откуда? – людские руки ощупывают меня, поднимают, поддерживают.
– Я оттуда, – указываю пальцем на холм.
Вершина холма озарена.
– Там пожар, – говорит кто-то.
– Пускай горят, – бормочу я. – Аллах с ними разберется.
Меня осматривают. Грузят на заднее сиденье. На вопросы спасителей я  отвечаю уклончиво. Мол, была на неудачной вечеринке. Едва с нее ноги унесла. Теперь наверху идет разборка. Но она меня не интересует. Было бы неплохо убраться от этой разборки поскорей. Шофер и двое пассажиров машины соглашаются со мной. Весь путь до города я молчу. Иногда вздрагиваю от озноба. Машина довозит меня до самого подъезда. Мужчины помогают мне выйти. Не вызвать ли скорую помощь? Не стоит. Я чувствую себя сносно. Мы стоит, молча глядим друг на друга. В моем горле комок. Спасибо вам. За то, что дважды жизнь спасли. Во-первых, машиной не переехали, во-вторых, не дали в горах погибнуть. Дай вам бог счастья и детей здоровых. Низко кланяюсь. Слезы брызжут из глаз. Закрыв рот ладонью, бегу в подъезд. Там, притулившись к стене, глухо рыдаю.

Не имею понятия, сколько времени. Поднимаюсь по лестнице. Звоню в квартиру Спиридоновны.
– Господи, помилуй! – кричит она, открыв дверь.
– Обокрали меня, Мария, – устало говорю я.
– Да ты же избитая насквозь! – ужасается Спиридоновна.
– Помяли меня изрядно, – соглашаюсь. – Но и я в долгу не осталась.
Иду отмываться. В ванной раздеваюсь, осматриваю синяки по телу. Потом гляжусь в зеркало и вздрагиваю: вся физиономия моя в засохшей крови, левый глаз заплыл от багрового синяка. Хохочу во всю глотку. От боли, от страха, от облегчения.
– Львовна, – кричит Спиридоновна, колотясь в дверь, – ты че там творишь? Открой!
– Все в порядке, Мария! – отвечаю. – Я в своем уме. Это у меня истерика на нервной почве.
После ванной я валюсь в кровать. Вот понедельник и закончился. Тринадцатое число к концу подошло. Я жива. Катя, надеюсь, тоже. Спиридоновна заходит ко мне в комнату:
– Антонина, как ты теперь без денег будешь?
– А я с собой все деньги не таскаю, – отвечаю. – Так что, плату за квартиру завтра на столе оставлю, как договаривались.
– Вот тебе запасные ключи, – Спиридоновна кладет их на подоконник. – Завтра я дежурю целый день.
Хозяйка квартиры – сдержанная женщина. Лишних вопросов пока не задает. Посматривает искоса.
 Заснуть мне не удается. Только глаза закрою, как осклабленное лицо Наджиба мерещится. Потом жена его смеющаяся видится. Засыпать начинаю – вижу приближающиеся фары. В ужасе сажусь на кровати, щупаю себя. Убеждаюсь, что все обошлось. И так – до четырех утра. А в четыре часа что-то внутри расслабляется, и я проваливаюсь в сон.

Глава 7

Наутро вид у меня еще более потрепанный, чем ночью. Черная опухоль захватывает левый глаз и нос. Тазик с ледяной водой я поднять не могу: правая рука в локте не сгибается. До Порфирия Корнеича по выносливости мне еще далеко.
Мария ушла на работу. В квартире тихо, сонно. Включаю телевизор. Идет криминальная хроника. Показывают операцию по аресту местного торговца наркотиками. Вот он лежит на полу. Руки сцепил на затылке. Молодой парень, казах. Ему задают вопросы, а он отвечает равнодушным голосом. Глаза у парня закрыты черным прямоугольником, чтобы его невозможно было узнать. А это что? Мой вчерашний сарай! Рядом вместо дома и гаража – пепелище. Делаю звук громче: «…дом принадлежал гражданину Ирана Наджибу абу Хадрашу (показывают фото злополучного директора магазина). С какой целью злоумышленники сожгли Наджиба абу Хадраша вместе со всей его семьей, пока остается невыясненным. Ведется следствие».
Я бегу в ванную, потому что кишки мои выворачивает наизнанку. Потом очень долго лежу на кровати. Запоминаю все узоры и трещины потолка. Слышу телефонный звонок. Не хочу подходить и разговаривать. Пусть Мария думает, что я сплю. Звонок трендит и трендит. Подхожу к столу. Снимаю трубку:
– Але! Антонина? Оклемалась маленько? – голос у Спиридоновны по телефону кажется выше, чем в жизни.
– Да, мне уже лучше, – отвечаю.
– Ты сегодня никуда не ходи, – велит она.
– Хорошо, – соглашаюсь я.
С таким лицом даже за хлебом идти стыдно. Уж лучше я кое-какие мысли додумаю, концы с концами сведу.
Я наливаю горячего, крепкого чаю, щедро сыплю в него сахару и устраиваюсь на своей кровати. Когда я по телевизору увидела пепелище загородного дома Наджиба, что-то в голове моей кольнуло. Какой-то отблеск, воспоминание. Огонь! Точно! Что мне ясновидец Альбертиус сказал? Хватаю записную книжечку. Ага! Вот его слова: Бабочки… две бабочки возле вас. Ворона у лисы украла сыр … Огонь разрушающий… Дыхание за твоим плечом…»
Я делаю глубокий глоток чая. Кипяток обжигает горло. Альбертиус, ясное дело, говорил про этот пожар. К Наджибу, похоже, пожаловали его враги. Завязалась перестрелка. Враги победили. Всех приспешников Наджиба сожгли. Этот пожар на вершине холма и видел Альбертиус. Размышляем дальше. Лиса – это я, Лисичкина Антонина. А ворона – это жена Наджиба, которая подло у меня тысячу тенге выманила. Две бабочки – это Салтанат и Олеся. Кто дышит за моим плечом пока остается неизвестным. Хотя, когда я уползала с места схватки, то чувствовала, что действительно кто-то дышит мне в затылок. Я передергиваю плечами.
Однако, каков предсказатель! Все угадал! Шаманил, шаманил и – попал не в бровь, а в глаз! Я залпом допиваю чай. Бегу к телефону.
– Доктор, богом вас молю, приезжайте ко мне! Сколько скажете, столько и заплачу! – кричу я Альбертиусу в трубку.
– А что случилось? – спрашивает он.
– Все ваши знаки подтвердились. Пожар был. Ворона, укравшая сыр была. Две бабочки были. Я бы сама приехала, но меня крепко избили.  Ваша консультация мне позарез необходима!
– Хорошо, диктуйте адрес, – соглашается он.
Пока волшебник до меня добирается, я делаю звонок администратору гостиницы Шамси  Спаньярду. Этого парня надо продолжать дергать за усы.
– Слушай, Шамси, – говорю я угрожающе, – вчера твой знакомый, директор магазина «2000 мелочей», отказался ответить на мой вопрос. Сегодня его сожгли. Посмотри вечерние новости. Теперь очередь за тобой. Куда ты отправил месяц назад девушку из хореографического училища? Не ответишь – считай себя покойником. – Я бросаю трубку.
За что директора магазина стройматериалов нафаршировали пулями, а потом сожгли, мне неизвестно. Возможно, его банда торговала наркотиками. Возможно, он зарабатывал на кусок хлеба с маслом, торгуя девушками. В любом случае дело нечистое. Каким чудом я ускользнула от этой межбандовской разборки? Кто подстелил мне спасительную соломку? Кто бы это ни был, я ему очень благодарна.
В книжных детективах все кажется таким элегантным, даже убийства. А в жизни все происходит грубо, страшно и больно: мордобой, сотрясение мозга, темный сарай, кровавые сопли. Все какое-то гадостное. И, главное, страх. Он ни на минуту меня не отпускает. То затаится, то усилится. В таком страхе нельзя долго жить. Или умру, или взорвусь.
Я достаю парабеллум. Это – вещь-защитник. Тяжелый, около килограмма. Его рукоятью можно пробить череп, свернуть нос, разорвать щеку. Мушка у парабеллума маленькая. Хорошо, что у меня дальнозоркость. Я прицеливаюсь в люстру, стараюсь совместить на одной линии мушку с прицелом.
Звонят в дверь. Мой палец от неожиданности вздрагивает и надавливает курок. Хорошо, что в стволе нет патрона. Иначе бы люстру разнесло по всему залу. Я бегу к сумке, прячу пистолет на самое дно. Подойдя к двери, заглядываю в глазок. Вроде бы Альбертиус. Отворяю. Да, это мой предсказатель. Альбертиус меня не узнает.
– Утро доброе, – говорит он. – Мне бы Антонину Львовну повидать.
– Доктор, это я! – говорю смущенно. – Видите, как меня разукрасили?
– Действительно, вас не узнать, – соглашается маг, входя в коридор.
Он неторопливо разувается. Вступает в тапочки Спиридоновны. Снимает кирпичного цвета замшевую куртку и аккуратно вешает ее на крючок.
– Легко ваш дом нашел, – сообщает Альбертиус. – Район у вас приятный, тихий. Один их самых старых в Алматы. Ну, где будем располагаться? – оглядывает он квартиру.
– Проходите в мою комнату, – приглашаю его.
Ах, я растяпа. Постель не прибрала! Набрасываю покрывало поверх смятого одеяла.
– Да вы не суетитесь. Сядьте. Я ваши ушибы вначале посмотрю, – говорит Альбертиус.
Он усаживает меня на один стул, сам садится на другой. Берет меня за подбородок пальцами. Внимательно разглядывает мое лицо.
– Глаз не задет, нос не сломан. Гематома хорошая. В смысле, никакой патологии. После нашего сеанса быстрое улучшение начнется. Денька через два крем-пудрой синячок замажете, и заметно не будет, – успокаивает он меня.
Альбертиус закрывает глаза и разводит руки в стороны. Потом он начинает их сводить над моей головой. От головы вниз делает такие движения, будто обрисовывает контуры моего тела. Внутренние ушибы определяет, что ли?
– У вас сотрясение мозга небольшое и с правой рукой неполадки, – сообщает он и открывает глаза.
– Верно, – киваю. – Локоть правый у меня опух и не сгибается.
– Хуже, что вы за эти два дня похудели, – замечает Альбертиус. – Вам надо кушать, уважаемая, побольше кушать.
– Так пойдемте пить чай! – восклицаю.
От его внимательности и спокойного голоса я размягчаюсь.
Мы перебираемся на кухню. У Марии Спиридоновны в холодильнике я нахожу обещанный вчера суп. Разогреваю его. Чувствую голод, как после забега на пятнадцать километров. Маг тоже не дурак поесть. Ложку за ложкой, он с достоинством отправляет в свой тонкогубый рот. Остатки вымакивает хлебной мякотью. Полкастрюли как не бывало. Чай пьем у меня в спальне. Макаем рафинад в жидкость и обсасываем его с наслаждением. Такое чувство, что я знаю Альбертиуса всю жизнь.
– Рассказывайте, Антонина Львовна, что произошло. Мой знакомый, Ахмет, вам координаты похитителей дал? – наконец спрашивает он.
Встрепенувшись, я перечисляю события последних дней. Мне надо выговориться. Сама себе задаю вопросы, и сама  на них отвечаю. Ясновидец согласно покачивает головой. Улыбается. Когда я рассказываю, как совпали его видения с действительностью, он оживляется.
– Да, да. Правильно вы все расшифровали, – кивает он головой. – А насчет дыхания за спиной я вам тоже объясню: это ваш защитник за вами следует.
– У меня ни знакомых, ни друзей в городе нет, – говорю я.
– Не все так просто, как вы думаете. Защитником может быть и дух светлый. Ангел-хранитель. Вы свечку в церкви поставили, как я советовал?
– Да.
– Вот дух и откликнулся. Не будь его, неизвестно, чем ваша история закончилась бы.
– Я, доктор, прошу вас еще раз посмотреть, что дальше мне предстоит, – прошу Альбертиуса робко.
– Я так и понял, – отвечает он ласково. – Хочу предупредить: часто в будущее заглядывать опасно. Оно тогда поменяться может. В худшую сторону.
– Что же делать? Хоть намекните, как дальше дело повернется?
– Сейчас вам, уважаемая Антонина Львовна, надо здоровье подправить. Если хотите, я вам массажи сделаю: точечный и энергетический. Чтобы опухоль спала, и сотрясение улеглось. А завтра вы пойдете в полицейский участок, узнаете, как продвигается следствие. И лишь потом, на спокойную голову обдумаете следующие шаги. Договорились?
Я разочарованно кивнула. От массажа не стала отказываться. Раздеваться до пояса, как предлагал маг, не захотела. Слишком смутительно. Пришлось ему меня проминать и разглаживать через трикушник и майку. Делал мне Альбертиус массаж долго. Тщательно делал. Ни одного сантиметра не пропустил. Пальцы у него сильные и нежные одновременно. От массажа почувствовала я такое удовольствие и расслабление, что едва Альбертиус ушел, я мгновенно уснула.

Мария вернулась вечером с вахты не одна, а с девчатами.
– Ой, баба Тонечка, как вас разукрасили! – тоненько запричитала Олеся.
Потом они с Салтанат переглянулись и захихикали. Я не обиделась. Лицо мое могло рассмешить кого угодно.
– А денег много у вас отобрали? – спросила Салтанат.
– Тысячу тенге, – ответила я.
– Хорошо еще жизни не лишили, – вздохнула Спиридоновна. – Вот каково жить в большом городе. В большом городе больше преступлений, больше зла людского.
– Зато и добра больше, – возразила Олеся.
– И где оно, добро? – вскипела вахтерша. – Одни с жиру лопаются, другие не пенсию прожить не могут. Я, вот, пока ноги носят – работаю. А как сил не останется – буду воду с макаронами жрать. И смерти ждать!
Девчата поскучнели. Им жизнь казалась вполне приятной штукой.
– Ну, мы пойдем. Вы к нам, баб Тоня, в гости заходите. Если что про Катю узнаете, сразу звоните, ладно? – попросила Олеся.
– Спасибо, девчушки.
Обняла их за плечики, Катю вспомнила. От балерин моих пахнет приятно, глаза их лучатся.
– А вы куда потопаете? – спрашиваю.
– В мединститут. На вечеринку.
– Может, лучше дома посидите? Неспокойно нынче в городе.
Вижу, не переубедить их. Молодость осторожности не знает.
– Ой, баб Тоня, я совсем забыла! – щебечет Олеся. – После того, как вы на дискотеке в КазНУ рок-н-ролл исполнили, про вас все спрашивают. Не верят, что вы – обычная пенсионерка. – Глаза  девчонка опустила и вздыхает.
– И что ты, голова бедовая, отвечаешь? – спрашиваю Олесю.
– Что вы – частный детектив. Что в отечественную войну были  разведчицей. – Девчонка хохочет. – А приехали, чтобы внучку разыскать.
– Когда война закончилась, мне всего год был от роду, – уточняю я.
– Но я же видела у вас в руках пистолет, – понизив голос, говорит Олеся. – Когда вы с Гамадрилом разговаривали.
– Это не пистолет, а зажигалка, – смеюсь я. – Надо же было преподавателя чем-то припугнуть.
– А я подумала, что пистолет настоящий, – говорит Олеся разочарованно.
– Откуда у Антонины Львовны оружие, сама подумай? – говорит Салтанат. – Ладно, нам пора.
Балерины, обняв меня, убегают. Я ловлю взгляд Спиридоновны.
– Антонина, ты и впрямь сама расследование ведешь? – спрашивает она.
– Больше никто за это не берется, – отвечаю. – Следователю РУВД дело Кати до лампочки. Может, он взятки ждет, да у меня денег таких нет.
– А вчера кто на тебя напал?
– Сунула я нос к бандиту одному, он меня и помял.
– А пистолет у тебя настоящий?
– Тебе врать не буду. Настоящий.
– Э-э, с тобой дружить опасно, – говорит Спиридоновна.
– Теперь от квартиры откажешь? – спрашиваю.
– Живи пока, – говорит она.

Я иду в спальню. Сажусь на кровать. Смотрю за окно в алматинскую ночь. Неоновые рекламы полыхают разными цветами? Для кого? Полночные такси шмыгают по городу. Кого они возят? Нормальные люди ночью спят. А если не спят, то у них горе или зуб болит.
Надо бы мне план завтрашних действий обмозговать. Но все думки из головы повыскакивали. Один подозреваемый, Наджиб абу Хадраш, погиб в огне пожара. Я чуть с ним за компанию не изжарилась. Другой, Шамси Спаньярд, на контакт добровольно не пойдет. Его надо запугать, задергать. Тогда он, возможно, про Катю расскажет. Или свою торговую цепочку рассекретит. Но для того, чтобы Спаньярд стал разговорчивым, нужны очень веские аргументы. У меня же, кроме парабеллума, аргументов нет.


Глава 8

Сегодня среда. По средам мне везет. В среду я свой самый длинный лыжный забег выиграла. В среду дочь родила. В среду на пенсию ушла.
Я осматриваю свое лицо в зеркало. Как предсказал Альбертиус, опухоль прошла. Осталась черная гематома под глазом. Но ее никакой пудрой не скроешь. Тем более что у меня и пудры нет. Правый локоть сгибается лучше. В целом я вернулась к работоспособной форме.
По этому случаю я окатываю себя холодной водой. Сдерживаюсь, чтобы не завопить. Но взвизгнуть себе позволяю. Для меня ведро ледяной воды, как для другого – рюмка водки. Эффект одинаковый. Жар, ликование, победное настроение. Сидеть в квартире я не намерена. Надо двигаться вперед. Тогда  вокруг что-то начинает происходить.
Отдаю хозяйке очередные двести тенге за проживание. Иду в РУВД узнать новости. Сразу попадаю к начальнику, молодому казаху. Этот парень похитрее следователя будет. Делает сочувствующее лицо. Дает мне бумагу для очередного заявления. Обещает, что информация о пропаже моей внучки будет регулярно появляться на канале «Хабар» в программе новостей. Спрашивает, не лучше ли мне ждать результатов расследования в родной Шемонаихе. Я говорю, что  не собираюсь покидать Алматы до конца следствия. Неужели у них нет подозреваемых по фактам похищения девушек, удивляюсь я. Конечно, есть. Но в каждом случае надо действовать осторожно, чтобы избежать ошибок и клеветы. Начальник интересуется, где меня можно найти в экстренном случае. Я оставляю телефон Марии Спиридоновны. Попутно записываю его телефонный номер. Начальник отзывается о моем следователе хорошо. Лучший сотрудник управления. Мне повезло. Наберемся терпения и будем ждать, говорит он. Старая песня!
Я спускаюсь по ступеням РУВД. Вот тебе и силовые структуры! Проявляют полное бессилие. Был бы здесь Петрович… Стоп! Григорий мне какие-то адреса дал. А я, хренова разведчица, о них позабыла.
Бегу на квартиру. Врываюсь в коридор. Миную  удивленную Спиридоновну. Бросаюсь к сумке. Там, во внутреннем боковом карманчике, достаю листки. Сложенные вчетверо. Разворачиваю листки. Что тут мне мой майор нацарапал? «Петр Павлович Шпонько, подполковник. Глеб Борисович Соколов, подполковник». И телефоны, и адреса указал. Ниже майор приписочку сделал в своем духе: «Антонина, передавай друзьям большой привет от меня и помни: один в поле не воин!»
Ах, Петрович, дорогой мой человек. Судьба все по местам расставляет. Когда надо, она кулак на голову опустит, когда надо – соломку подстелит. Хотела я затосковать и обозлиться, а старый друг руку помощи протянул. Хожу с подбитым глазом, но живая, значит, мне пока зеленый свет дается. Да и не войну я веду, а разведку на местности. С тремя патронами много ли навоюешь?
Я подбегаю к столу и звоню Петру Павловичу Шпонько. От нетерпения дрожат руки. Слышу глубокий низкий голос. Подполковник согласен увидеться со мной через час, у Никольской церкви.
Иду на место встречи нарочно медленным шагом. Хотя изнутри меня подмывает бежать. Внезапно вспоминаю, что Гриша называл своего друга Петропалычем. А еще – «хохлом бесстыжим». А еще – Тарасом Бульбой. Стало быть, должен быть Петр Павлович крепким украинцем. Энергичным и толстым.
Подполковник Шпонько приходит  точно к назначенному сроку. Вижу, как уверенно приближается к моей скамейке пожилой, круглолицый человек. Я свернутой газетой ему на всякий случай просемафорила.
– Антонина Львовна? – говорит круглолицый гражданин.
– Так точно, Петр Павлович, – улыбаюсь я.
Мы смотрим друг на друга. Петропалыч ростом маловат, но объемист. Угадала я его внешние приметы.
– Как там Григорий? – спрашивает подполковник.
– Все так же, в колонии работает. На пенсию уходить не желает, – отвечаю.
– Значит, бодрячком? Похвально, похвально.
– А вы сейчас чем занимаетесь? – спрашиваю.
– Внуками. У меня их трое, бойцов. Одного в садик вожу, другого – в бассейн, третьего – на машине ездить обучаю. Я на пенсию из-за них с удовольствием вышел.
Я сажусь на скамейку. Подполковник садится рядом. Он пахнет одеколоном и табаком. Выбрит. Аккуратно пострижен.
– Вы сказали, что у вас неприятности… – начинает подполковник.
– У меня внучка в Алматы учится. В хореографическом училище.
– Знаю такое. Триста метров отсюда, – кивает Петропалыч.
– Вечером  31 марта она пропала. До сих пор полиция никаких следов не обнаружила.
– Вы как узнали об этом?
– Ее однокурсницы написали мне письмо. Они с моей внучкой Екатериной  снимают квартиру на троих. Вначале девочки не беспокоились. Думали, что Катя уехала жить к своему знакомому. Потом стали волноваться. Тем более, что у Кати с этим знакомым глубоких отношений не было. Он ее звал замуж, хотел в Иран увезти, а она сильно сомневалась. В конце концов, внучка отказала ему. Они даже поругалась.
– Знакомый вашей внучки – студент?
– Нет. Он преподает фарси в КазНУ. Он иранец.
– Фарси – это название языка?
– Древнеперсидского.
– Какими были ваши действия?
– Я увиделась с этим преподавателем. Пыталась выяснить, не отомстил ли он Кате за отказ.
– И он был с вами откровенен?
– Когда я припугнула его пистолетом, он признался, что говорил о своей любовной неудаче знакомому, Шамси  Спаньярду, тоже иранцу.
– У вас есть пистолет? – спрашивает Петр Павлович.
– Да, трофейный, – отвечаю.
– А разрешение на ношение оружия тоже имеется? – не отстает подполковник.
– Имеется, – говорю.
Он смотрит на меня недоверчиво, вздыхает.
– Кто такой Спаньярд? – продолжает Петр Павлович.
– Администратор небольшой гостиницы «Спринг тайм». У меня есть сведения, что Спаньярд занимается торговлей девушками.
– Ого! Откуда информация?
– От одного бывшего уголовника.
– Вы не были судимы? – вскидывает на меня глаза подполковник.
– Никогда!
– Откуда у вас знакомый уголовник?
– Разве это имеет значение?
– Очень большое. В уголовном мире – свои законы, ловушки, подляны, подставы. Вы в них разбираетесь?
– Я разбираюсь в людях, – отвечаю с досадой.
Петропалыч хмыкает.
– Досказывайте ситуацию, – просит он.
– Я отправилась к администратору гостиницы. Сказала, что могу поставлять ему девушек. Он вышвырнул меня на улицу. Тогда я пошла еще по одному адресу.
– Этот адрес тоже от уголовника узнали?
– Да. Пришла в магазин стройматериалов «2000 мелочей». Там со мной приключилась жуткая история. Я разбила вдребезги дорогую статую Аполлона. Директор магазина, Наджиб абу Хадраш, пришел в ярость. Статуя стоит пять тысяч долларов, говорит. Увез меня в свой загородный дом и хотел сжечь. Но тут началась стрельба. Я так поняла, что на дачу Наджиба напали его конкуренты. Может, мстили, может, грабили. В результате дом абу Хадраша сожгли, да и всю его банду тоже. Мне чудом удалось уползти.
– Когда это произошло?
– Позавчера, в понедельник, 13 мая. Я здорово перепугалась. Думала, что действительно сожгут. Теперь не знаю, как быть. Действовать одной опасно. Погибну, кто внучке поможет? В полиции мне вежливо отказывают. А у вас, Петр Павлович, может быть, остались полезные связи или подходящая информация имеется. Я даже толком не представляю, что это за бизнес такой – похищение девушек. В общем, мне нужен  совет профессионала.
Подполковник молчит. Вытирается платком.
Бьют полуденные колокола. Сквер наполняется молодежью. Парни и девушки занимают скамейки. Кто-то из них жует чебуреки, кто-то курит. Галдят, дурачатся. Пьют пиво из бутылок. Терпеть не могу озадачивать людей просьбами. Да еще такими неприятными. Мое приподнятое настроение сменяется тоской.
– Девушек здесь похищают, чаще всего, с намерением продать замуж, – внезапно начинает говорить Петропалыч.
– Какое-то выражение непонятное, – замечаю я.
– В восточных странах зажиточные мужчины содержат гаремы. Дело совершенно обычное. Каждая новая жена – это лишние рабочие руки в хозяйстве. Проституция на Востоке практически не развита. Поэтому девушек берут в законные жены. Относятся к ним хорошо. Так что, особо паниковать не стоит. Прощупать всех торговцев людьми – задача нереальная. Найти человека из этой сферы, который бы согласился отыскать информацию о девушке – вот что можно попытаться сделать.
Подполковник обращается не ко мне, а рассуждает вслух. – А вы больницы и морги обзвонили? – вдруг спрашивает он.
Меня эти слова ударяют обухом.
– Вы думаете?… – вытаращиваю я глаза.
– Это же первое дело! – восклицает милиционер в отставке. – Может, ваша Катя лежит неопознанная… гм… в больничке районной и так далее.
Я съеживаюсь. До этой минуты мне верилось, что девочка моя жива.
– Спокойно, Антонина Львовна, – притрагивается Петропалыч к моему плечу. – Надо учитывать все вероятности. Даже негативные. Давайте, я вам свой адресок напишу. Вы мне свой телефон оставьте. Попробую по своим связям что-нибудь разузнать. Звоните без стеснения. Жена у меня не ревнивая. – Он улыбается.
– Петр Павлович, вы подполковника Соколова знаете? – спрашиваю я.
– Обязательно, – оживляется мой собеседник. – Мой второй друг после Григория Петровича. Только он в России теперь живет, у сестры. Адрес Соколова у меня имеется. Жаль, письма писать я не мастак. Мы и с Гришей уже лет пять не переписывались и не созванивались.– Подполковник вздыхает и снова вытирается платком.
– Спасибо, дорогой вы мой, – говорю я. – А как разузнать телефоны больниц и … всяких других учреждений? – я не могу выговорить слово морг. Как не могу представить свою Катеньку лежащей без дыхания на каменной скамье.
– По 09 узнавать, конечно, хлопотно, – размышляет Петропалыч вслух. – Сообразил! У меня есть телефонный справочник. Дам вам в пользование. Идемте.
Подполковник решительно устремляется вперед. Я не отстаю. Подходим к старому «Жигуленку» кофейно-молочного цвета. Петропалыч резво садится за руль, изнутри распахивает дверцу для меня. Помня, что голову надо пригибать, я усаживаюсь на переднее сиденье. В машине опрятно. Велюровые чехлы имеют тот же цвет кофе с молоком.
– Эх, «копеечка» моя! – говорит с любовью Петропалыч. – Уже двадцать годков мне служит.
– Не сыплется?
– Антонина Львовна, под капотом у моей старушки – капиталистический мотор в восемьдесят лошадиных сил, – горделиво произносит Петропалыч.
Говоря это, подполковник нажимает на газ. Наш «Жигуленок» едет бок о бок с ярко-желтым трамваем. Люди из трамвая смотрят на меня. «Жигуленок» катится вниз по улице Космонавтов, как назвал ее подполковник.
– Справа –  городской морг, – вдруг говорит он.
Я успеваю увидеть только одноэтажное здание с высокой крышей, окруженное деревьями. Доехав до конца трамвайных путей, мы поворачиваем влево. Петляем и останавливаемся.
– Пару минут подождите, – говорит подполковник и выпрыгивает из машины.
Я сижу и слушаю тишину. Только что грохотал трамвай, гудел мотор, отовсюду пищали сигналы встречных-поперечных машин. И вдруг наступила тишина. Пичужки свистят, воробьи в пыли купаются. Кошка сидит под кустом сирени и смотрит в мою сторону. Под окнами ближайшей четырехэтажки развешены пеленки и ползунки. Пахнет жареной картошкой.
Вон и мой милиционер спешит. Подает мне в окно толстенный справочник. Усаживается за руль.
– Я вам закладку сделал в нужном месте, – он откидывается на спинку сиденья и некоторое время сидит с закрытыми глазами. – Ну что, поехали?
На обратном пути я рассказываю Петропалычу про Григория. Про его жену, про детей, внуков. Вся жизнь Гриши укладывается в несколько минут, что мы едем от дома подполковника к моей квартире.
– У меня мысль: податься в какую-нибудь деревушку вроде вашей, – говорит подполковник, выключив мотор возле моего подъезда. – Пожить своим хозяйством. Стать свободным хоть под старость лет.
– Шемонаиха – не деревушка, а старинный город, – поправляю его. – Ему больше двухсот лет, между прочим. А вам я советую подаваться в Россию. Мы в Шемонаихе ждем, не дождемся, когда Путин нас к себе заберет. Надоело болтаться на границе двух стран.
– А чем в России лучше? – приподнимает подполковник бровь.
– Богаче народ живет. И держава могучая, – отвечаю я. – Порядка больше. И капитализма пока там нет.
– Боитесь капитализма? – взглядывает он на меня.
– Боюсь. Жизнь при капитализме жестокая стала. У кого деньги – у того все права. Мы воспитаны были по-другому, поэтому особо тяжко перестраиваться.
– А выжить в деревне можно? На своем хозяйстве?
– Если здоровье позволит по дому управляться – выживете. Молодежи труднее, – вздыхаю я. – У молодых есть мечты, стремления всякие. Они на город нацелены. А из деревни или маленького городка выбраться в большой мир трудновато. Я, например, попала в Алматы – растерялась. Все здесь слишком крупное, шумное, пестрое.
– А как у вас в Шемонаихе с образованием?
– В Шемонаихе все есть: и частный колледж, и школа музыкальная, и профессиональное училище. Кстати сказать, за последние годы к нам понаехало много новых казахов. Такие особняки отгрохали – что в твоей Алмате! У каждого на крыше дома своя антенна спутниковая. По две машины. Для их детей частный колледж и организовали.
– Завлекаете?
– Да я ни за что свой райцентр на крупный город не променяю, – я загорячилась. – У нас и вода, и воздух чистые. Тишина, как в раю! Здесь я три дня походила, и уже башмаки запылились, рукава у плаща засалились.
– А у вас, стало быть, пыли нет? – подковырнул подполковник.
– Пыль, может и есть, но она к одежде не липнет! – отрезала я. – Волосы можно неделю не мыть – они чистыми остаются. А здесь день похожу, и голова в копоти. Чем вы дышите, господа хорошие?
– Сдаюсь! – захохотал Петропалыч. – Если еще там сало есть, я согласен!
Точно, у него ж фамилия Шпонько. Хохлов я люблю. Хитрость хохляцкая, она вся на ладони. Они хитрят, как дети. Жадность свою хохлы не скрывают, как другие народы. Простоваты и дубоваты? А кто умен? Пожрать не дураки? А вы гляньте на американов – у них каждый второй объемней хохла в три раза!  Хохлы у меня улыбку вызывают. За что им огромное спасибо.
Распрощались мы душевно. Пришелся мне Гришин друг по душе. Думаю, я ему тоже понравилась. Бывают люди, от которых уютно становится. После разговоров с Петропалычем мне Алматы показался не таким чужим и равнодушным.


Похлебав супчика Марии Спиридоновны, я сажусь к телефону и  начинаю обзванивать все больницы подряд. Вначале сердце бьется учащенно, и ноги отнимаются. После пятого разговора с дежурным врачом волнение проходит. С упорством я набираю все новые номера, задаю одни и те же вопросы. Жду, пока дежурные по приемному покою проверят сведения о поступивших. В шесть часов вечера  захлопываю справочник. Ни в одну городскую больницу моя внучка не попала. Сижу пустая изнутри. Звонить в морги не хочу. Не буду, и все тут. Мое шестое чувство твердит, что внучка жива. Пойду-ка в ванную, да охолонусь водичкой, пока хозяйки нет.
Окатилась водой дважды. Дважды завопила от всей души. Пока высыхала, проделала физкультурный комплекс. Захотелось быть подтянутой, даже красивой. Неужто Петропалыч на меня так подействовал? Без мужчины жила я последние тридцать лет. Как решила однажды, что могу и за бабу тянуть, и за мужика, так и  выполняла это внутреннее постановление. И дочку так же воспитала. Независимость, активность, энтузиазм – наш был девиз. Ну их, мужиков, к лешему! Каков был от них прок? Мой муж, например, оказался пьяницей. Пропивал и свое, и мое. Как разок на меня руку поднял, так со сломанной рукой и ушел вон из дома. Подался в Семипалатинск и сгинул там. Шоферюга непутевый. Должно быть, нет его среди живых.
Я закончила приседания и вышла из ванной. В кухне сидит Спиридоновна, хмуро на меня смотрит. Видимо, вернулась, когда я купалась.
– Ты чего, мать моя, так орешь? – спрашивает. – Поскользнулась или от нервов? У тебя с головой все в порядке?
– Мария Спиридоновна, – говорю, – это я по системе Порфирия Иванова холодной водой обливаюсь. А кричу, во-первых, от восторга, во-вторых, от страха.
– Я тоже от страха чуть чашку не выронила, когда ты заорала, – ворчит хозяйка. – И что? Помогает?
– Еще как, – отвечаю. – Это не только очищающий удар по всему организму, но и защита от всякого зла. Слова есть у Порфирия Корнеича великие. Они людям силу дают и благородство душевное. Вы на меня гляньте. Я –  здоровехонька.
– А я как есть – развалюха, – вздыхает Спиридоновна. – Ты научи, что мне такое сделать, чтобы здоровье вернуть?
Я достаю из сумки книжку «Детка» и кладу ее перед вахтершей на обеденный стол.
– Почитайте, милая вы моя. Истина вам откроется в одно мгновенье.
– У нас тут ходят по квартирам иеговисты, – говорит хозяйка. – Тоже говорят, что в их журналах истина крупным шрифтом написана. Кабы знать, кому верить…
– Порфирий Иванов – русский человек, наш одноверец, – говорю, – умер не так давно. В трусах и босиком зимой и летом ходил. Ни жара его не брала, ни холод. Те, кто Порфирия Корнеевича знал и лечился у него, сейчас живы. По стопам Учителя идут. По его системе здоровье себе возвращают. Не скажу, что в трусах круглый год ходят, но босиком часто зимой бегают. Для закалки и глубокого общения с природой. Да вы, лучше, сами почитайте.
Мария Спиридоновна недоверчиво крутит книжку, вздыхает. Надевает очки. Читает. Я тихонько наливаю себе чаю и сажусь рядом. У меня книг Иванова еще пять штук в сумке лежат. Я их отдаю тем, кто мне нравится. Чтобы они могли жить здоровыми и полезными для общества.
Потом мои мысли переходят на новую дорожку.
Как же я мужиков отвергаю, когда уже трое из них мне по жизни помогают: Гришаня, Порфирий Корнеевич и Петропалыч? Неувязка. Что-то я, видно, в жизни недопоняла. Что-то передернула. Вдруг в них, мужиках, секрет какой-то есть? Ай-яй-яй! Беда! Моя жизнь к концу подходит, а лишь теперь эта неожиданная мысль пришла. Я вспомнила то приятное ощущение, что возникло, когда мы с подполковником ехали в «Жигулях». Что я – нежная фея, елки-палки! А он – мой надежный герой. Сладко на душе было и грустно. Ведь это – лишь краткий эпизод, случайность в моей жизни. Нет у меня героя, что повезет меня на «копеечке» на край света!
Звонок в дверь. Спиридоновна, шаркая тапками, проходит в коридор и щелкает замком. Слышу мужской голос. Колючая искра прошибает меня от макушки до пят. Парабеллум-то в спальне! Хватаю нож, сверху набрасываю на него полотенце.
– Антонина, это к тебе, – удивленно говорит хозяйка.
Я выхожу в коридор, готовая к чему угодно. Высокий мужчина лет сорока маячит возле вешалки. Где-то я его видела. В музее-квартире В.В. Жирновского, вот где!
– Госпожа Лисичкина? – обращается мужчина ко мне.
– Я вас слушаю.
– Мы можем поговорить?
– А вы кто?
– Я сотрудник музея Жирновского.
Я оглядываюсь на хозяйку. Она стоит возле кухонной двери, прислушиваясь.
– Проходите ко мне в комнату, – приглашаю я гостя.
Он так и проходит, обутый, в длинном плаще. Плотно закрывает за собой дверь. Садимся. Я – на кровать, он – на хлипкий стул.
– Антонина….
– Львовна, – подсказываю я.
– Антонина Львовна, – приглушив голос, начинает мужчина, – меня зовут Сергей Николаевич Крамской. Я сотрудник музея-квартиры. Надеюсь, вы меня узнали?
Я киваю. Этот парень велел охранникам меня пропустить в музей и разрешил написать второй раз письмо спикеру Гос Думы.
– Но моя работа связана не с экспонатами или историей жизни Вольфа Владимировича, а…
– Вы разбираете жалобы? – догадываюсь я.
–Я оказываю посильную помощь тем русским людям, которые обратились в нашу службу за поддержкой и справедливостью.
– Стало быть, вам известна моя проблема?
– Разумеется.
– Откуда?
– Из приказа вышестоящего лица. Вы послали запрос, мы получили ответ и теперь реагируем.
– Письмо не могло дойти до Москвы так быстро.
– Вы просто не знаете о более быстрых формах связи, – улыбнулся Сергей Николаевич.
– Телефон?
– E-мэйл, электронная почта, – пояснил Сергей Николаевич, видя мой удивленный взгляд.
Я не стала уточнять, что это за хренотень. Не хотелось выглядеть дурой. Поэтому кивнула утвердительно.
– Но я к вам  не с очень радужными известиями, – сказал Сергей Николаевич.
Я рванулась в его сторону, как кипятком ошпаренная.
– Сидите, сидите, – махнул он рукой и вздохнул. – Сегодня ночью в городской морг поступило тело девушки, по описанию похожей на вашу внучку. Найдено оно в горах, на территории, прилегающей к турбазе Чимбулак. Надо бы проехать на опознание, Антонина Львовна.
– Тело… что с ней сделали? – мое горло словно захлестнули веревкой.
– Сейчас нет смысла в подробностях. Если вы готовы, то я отвезу вас в морг, – сказал Сергей Николаевич. – И еще, разрешите, я уберу это, – он вынул у меня из-под полотенца столовый нож.
Я продолжала сидеть. В голове звенело.
– Почему мы едем… в морг... так поздно? – меня охватило подозрение.
– Потому что наше расследование неофициальное. Днем мы к такой организации доступа не имеем.
Звучит правдоподобно.
– Мне надо переодеться, – говорю Сергею Николаевичу.
Когда он выходит в коридор, я перекладываю парабеллум из сумки в пакет. Надеваю спортивный костюм. Сверху – плащ.
– Ты куда? Когда вернешься? – спрашивает Спиридоновна.
– Через часок буду дома, – отвечаю старушке.
Крамской выходит из квартиры.
– Если меня долго не будет, – шепчу хозяйке, – звони по этому телефону. – Я сую ей в руку бумажку с телефонным номером. Спроси Петра Павловича. Скажи, что я поехала в морг на опознание.
– Батюшки! – закрывает себе рот рукой Спиридоновна.
Я сбегаю по лестнице. На улице Сергей Николаевич стоит возле темной иномарки, курит. Подсадив меня в машину на переднее сиденье, отбрасывает сигарету и устраивается сзади. Теперь будет дышать мне в спину.
Водитель заводит мотор. Машина почти бесшумно трогается с места. Мы, как днем, едем вниз по улице Космонавтов. Доезжаем до того самого одноэтажного дома с высокой крышей. Не зря Петропалыч обратил мое внимание на городской морг! Останавливаемся на обочине дороги. При выходе из машины я ударяюсь головой о притолоку. Никогда не привыкнуть мне к городскому комфорту.
Низкое здание морга ночью кажется зловещим. Мы с Сергеем обходим его и стучимся в металлические ворота. Их открывает молодой парнишка. Высовывает взлохмаченную голову, видит нас и пропускает во внутренний двор. Затем мы проходим в само здание. Идем за ним по тускло освещенному длинному коридору. Запах в морге стоит спертый и тошнотворный. Парнишка сворачивает в одну из дверей. Прежде чем шагнуть следом, я начинаю медленно крениться набок. Резкий запах нашатыря шибает мне в нос. Кажется, я на мгновение потеряла сознание?
– Крепитесь, голубушка, – тихо говорит Сергей и крепко ухватывает мой локоть.
Мы подходим к столу. Парнишка сбрасывает синюю простыню с лежащего на нем тела. Голая девушка. Лицо обезображено. Волосы, как у Кати. Правая грудь вырезана. Я очень медленно обхожу стол и склоняюсь над левой грудью девушки. Родимого пятна нет. Сквозь туман в глазах пытаюсь внимательно рассмотреть тело. Форма ног у мертвой девушки совсем другая. И руки не Катины.
– Это не Катя, – говорю я.
– Вы уверены? – с нажимом спрашивает Крамской.
– У Кати под левой грудью родимое пятно… с пятачок величиной, – поясняю я. – А у этой...девушки... пятна нет.
Ноги мои опять начинают слабеть.
– Вот и славно, – бодро говорит Сергей.
Парнишка быстро закрывает труп простыней. Мы выходим в коридор. Пока Сергей с парнишкой о чем-то говорят вполголоса, я сижу на скамье. Облегчения не чувствую. Ощущение жути только усилилось. У меня в морозильнике свежезамороженные куры лежат, а здесь – умершие люди. А над девочкой поиздевались всласть. Изнасиловали и вышвырнули. Я вскакиваю и бросаюсь на улицу. Под тонким деревцем меня выворачивает. Потом снова и снова. Утершись носовым платком, я оборачиваюсь.
Сергей стоит возле ворот. Курит. Я подхожу к нему.
– Я отвезу вас домой, – говорит он.
– А что дальше? – спрашиваю.
– Будем искать.
– Как мне найти вас, в случае чего? – поворачиваюсь к нему.
– Мы вас сами разыщем.
– Все так секретно?
Он не отвечает.
– А нельзя нам объединить усилия? – пытаюсь спросить еще раз. – У меня есть кое-какая информация.
Подполковник открывает дверцу машины и помогает мне сесть на заднее сиденье. Сам садится спереди. Почти мгновенно мы доезжаем до моей квартиры. Некоторое время сидим молча.
– Цель нашей службы – помогать русским людям, живущим в Алматы, на родине Вольфа Владимировича. Не все из вас имеют возможность перебраться на родину. Но руку помощи родина вам будет протягивать всегда. Не волнуйтесь. Не предпринимайте опасных действий. Как я понял, сложа руки вы сидеть не будете. Но прошу вас, без эксцессов.
– Я вам так благодарна, – сглатываю ком в горле. – Только не исчезайте! Кроме вас мне никто не поможет.
Сергей выпрыгивает из машины. Распахивает заднюю дверь. Прежде чем он успевает протянуть мне руку, я шагаю одной ногой в пустоту, другой цепляюсь за что-то и падаю прямо перед ним на асфальт. Лежу лицом вниз и плачу. Сергей помогает мне подняться. Ждет, пока я отряхну пыль с плаща.
– Не забудьте вот это, – подает он мне пакет с парабеллумом и, усмехнувшись, добавляет, – сегодня не такой уж плохой вечер.
Пока я иду к подъезду, подполковник стоит и смотрит вслед. Я поднимаюсь по ступеням, слышу мощное завывание мотора и звук удаляющейся иномарки. Может, Крамской и есть тот ангел, который дышит мне в спину?
Спиридоновна, похоже, поджидает меня в коридоре. Она открывает дверь, едва я ступаю на лестничную площадку.
– Ну, что, Антонина?
Я вваливаюсь в коридор. Прислоняюсь спиной к стене.
– Это не Катя, – говорю хрипло.
– Слава богу! – крестится Спиридоновна. – Уж я молилась-молилась. Все, какие знала, молитвы перечла. И чтоб с тобой беды не вышло, и за здравие Катерины.
Бормоча эти слова, она ведет меня на кухню. Усаживает. На столе оказываются водка, две рюмки, квашеная капуста, черный хлеб. Молча мы опрокидываем по пятьдесят грамм. Обруч, туго стянувший мне горло и грудь, рассасывается. Щеки начинают гореть.
– Ты поплачь, Тонюшка, – советует Мария Спиридоновна. – А я тебе помогу. Вот жизнь наша – проходит быстро, а веселья и радости дарит мало. Зато на беды – щедра! Почему так?
Слезы застлали мне глаза. Я всхлипываю и роняю голову на стол, на старую клеенку.
– Ой, пропадай моя головушка! – вдруг взвывает Мария. – Да никому я не нужная! Ни детям родным, ни людям чужим!
Она еще что-то пытается сказать, но захлебывается плачем. Кого хороним? Я стучу кулаком по столу. Врете! Моих слез не дождетесь! Начинаю кашлять жестоко, до рвоты. Спиридоновна замолкает. Наливает еще по одной, заставляет меня выпить. Мы сидим на кухне. Две старухи. На полу крошки, по углам пыль. Таракан перебирает усами, ощупывает кусочек колбасы возле газовой плиты. У меня дома, в Шемонаихе, нет тараканов.
– Пойдем спать, хозяйка, – говорю я устало. – Сегодня не такой уж плохой день, – повторяю я слова Сергея Николаевича и усмехаюсь.

Глава 9

Сквозь сон я слышу далекий звонок в дверь. Долгий и настойчивый. Спиридоновна не открывает. Наверное, ушла на работу. Противное электрическое жужжание звонка проникает в мои уши, даже тело начинает вибрировать. Не разлепляя глаз, босая иду открывать. В дверном проеме стоит… Катя. Изможденная, волосенки торчат, как мочало. Мужской плащ наброшен на плечи. Стоим и рассматриваем друг друга. Я, наконец, бросаюсь к ней, за рукав плаща втаскиваю в квартиру. Катя дрожит.
– Откуда ты, малышка моя? – спрашиваю я, обняв ее и усаживая в зале на диван.
– С гор. Три дня шла пешком, – она говорит, почти не шевеля разбитыми губами.
Смотрю на ее ноги – они босые, расцарапаны в кровь. Я бегу в ванную, включаю горячую воду. Обогреть, отмыть, накормить мою девочку. Катерина приходит вслед за мной. Не раздеваясь, влезает в ванну. Полы плаща намокают.
– Раздевайся, Катюша, – говорю я.
Она отталкивает меня. Смотрит дико. Потом распахивает плащ. Я кричу долго. Под плащом вижу истерзанное Катино тело: вместо грудей и живота – кровавые дыры.
– Я же мертвая, – говорит моя внучка пустым голосом.
Она садится в ванну. Вода в ванне окрашивается кровью. От собственного крика я просыпаюсь.
Это был бред. Галлюцинация. Кошмар. Во рту у меня сухо. Босиком я бреду в кухню. Квартира пуста. День деньской за окном. Спиридоновна точно ушла куда-то. Жадно пью холодную воду из-под крана. В дверь звонят. Долго, настырно. Сон начинает повторяться? Или я на самом деле не проснулась? Хватаю со стола нож. Подкрадываюсь к двери медленно, а открываю ее рывком. На пороге – цыганка.
– Добрая женщина, – говорит цыганка торопливо, – подай беженке, что сможешь. Дай тебе бог здоровья, а детям и внукам твоим богатства и счастья. – Она протягивает ладонь со сросшимися тремя пальцами.
Это она погубила Катю! Она и меня выследила в этом чертовом городе! Я вынимаю из-за спины нож и замахиваюсь на цыганку. Молча эта трехпалая мразь скатывается вниз по лестнице. Я слышу свой хохот. Он отражается от стен и потолка, гуляет по подъезду. Дверь сама собой захлопывается. А я сижу в постели.
Крупная дрожь бьет меня. В руке – нож. Я швыряю его на пол. Что-то я уже не различаю,  где сон, где явь. Ага, температура высокая. Как бы Катя  в ванной не захлебнулась. Бреду в ванную комнату. Вода хлещет, но Кати нет. И в морге ее нет. И хозяйки дома нет. Струя из крана перестает течь. Кто закрыл воду? Тот, кто за моей спиной. Я несколько раз резко оборачиваюсь, чтобы застать врасплох того, кто дышит сзади. Да это же я сама дышу! Какое дыхание тяжелое. Это сыпной тиф. Нужен постельный режим. Ложусь. С головой укрываюсь одеялом. Спать не буду. Опять придет Катя или цыганка. Буду лежать и прислушиваться. Напрягать уши до ломоты. Тот, кто дышит сзади, не должен подойти незамеченным. Стискиваю зубы и жду.

Просыпаюсь в два часа дня. Тело ломает. Как в детстве, во время ангины. В квартире тихо. Кажется, с кошмарами покончено. Нож валяется на полу, возле кровати. Подбираю его и отношу на кухню. Развожу огонь под чайником. Болеть мне нельзя. Сбегаю в аптеку. Она находится в соседней трехэтажке. В ванной на полу лежит плащ. Мой собственный. Снизу мокрешенький. Сама я, что ли, в горячую ванну забиралась? Что я тут творила в бреду? Ох, как мне не по себе! Возвращаю плащ на вешалку. Повязываю платок, надеваю олимпийский костюм и выхожу на свежий воздух. Природе на мои кошмары наплевать. У нее по расписанию – весна. Стало быть, все зацветает, чирикает и заливается солнцем. Люди могут убивать, умирать, болеть. А природа, знай, гнет свою весеннюю линию. То ли она издевается над нами, то ли пытается подбодрить?
Я вхожу в крошечную аптеку. Рассказываю аптекарше свои симптомы. Она дает мне «Фервекса» четыре пакета, на двести тенге. Снова выхожу под ясно солнышко. Мимо идет знакомый парень. Это Гамад.
– Эй, погоди! – окликаю Гамада.
 Он оборачивается. Всматривается в меня. Узнает. Начинает убегать. В этом есть что-то неправильное. Прилично одетый, с портфелем в руках, Гамад бежит как-то боком, по-бабски. Он меня испугался! Догонять иранца нет сил.
Возвращаюсь в квартиру. Пью раскаленный чай, насыпав в него Фервекса. Сразу на теле выступает испарина. Как велено Порфирием Корнеевичем, невзирая на болезнь, забираюсь голяком в ванну и окатываю себя ледяной водой. Вопль получается надтреснутый и сиплый. Горло болит. Я взбадриваюсь.  Прошу у мира удачи и здоровья. Набираю номер телефона Шамси Спаньярда.
– Шамси, говнюк, ты вспомнил про 31 марта? Куда ты отправил девушку из хореографического училища, Катю Лисичкину?
– Что вам надо? – голос у Спаньярда глухой. – Я же все рассказал.
– Кому? – холодею я.
– Вашим людям. Позавчера.
– Я сама хочу услышать.
– Только обещайте, что больше не будете беспокоить ни меня, ни мою семью, – торопливо кричит Шамси в трубку.
Я даже глохну на мгновение.
– Обещаю, – отвечаю иранцу.
– Нескольких кандидаток я переправил 3 апреля в Душанбе.
– Адрес в Душанбе! – ору я.
– Адреса не знаю. Общались мы с моим напарником по телефону.
Я записываю телефон напарника тупым карандашом, злясь и матерясь.
– Была среди девушек та, кого я ищу?
– Не знаю. Мои люди взяли их без документов.
– Я принесу тебе фотографию.
– Я не видел девушек, – стонет Спаньярд.
– А разве ты с ними не беседовал?
– Нет, – Спаньярд мнется, –  Я только занимаюсь контактом с Душанбе и делаю девушкам фальшивые паспорта.
– Девушки не сопротивлялись?
– Разве ваши люди вам не докладывали? – звучит встречный вопрос. – Это не они приходили во вторник? Устроили погром, мордобитие, допрос? Вы кто? – вопит администратор. – Не звоните больше. Я ничего не скажу. Я уезжаю завтра! – Он швыряет трубку.
Кто идет по моим следам? За моей спиной? Я вспоминаю лицо Сергея Николаевича. Где-то мы с ним встречались еще. Кроме музея Жирновского. Страшно напрягаю память. До звона в ушах. Не его ли это голос звучал в той машине, что подобрала меня ночью в горах? Нет, бред. Машина меня чуть не сбила. Такое невозможно подстроить. А как появилась легковушка в горах ночью? В нужное время? На нужной дороге?
Напрашивается единственный вывод: моими спасителями были люди Жирновского! Он дал приказ охранять меня. И его агент, Сергей Крамской, не допустил моей гибели на даче этого урода, Наджиба абу Хадраша. Он видел, как я уползаю с места перестрелки. Его люди подобрали меня на горной дороге. Как громом пораженная, я минуту сижу в сиянии. Ах, если бы это было правдой! Мне было бы легче жить, если бы именно Сергей дышал у меня за спиной. Но что за дело Жирновскому до пенсионерки в болоньевом плаще. Его помощники, поклон им до земли, пытаются отыскать Катю. Я же с какой стати буду под их опекой? Спятила совсем. С ума скувырдыкнулась!
Набираю номер Петропалыча.
– Алеу, – зычно говорит он, – Шпонько на связи.
– День добрый, Петр Павлович, – откликаюсь. – Это Антонина Львовна Лисичкина. Из Шемонаихи.
– Узнал вас, Тоня, Гришина безответная любовь, – шутит он.
– У меня новости появились, – тороплюсь. – Шамси Спаньярд сказал, что 3 апреля он отправил группу похищенных девчат в Душанбе. По подложным документам. Дал телефон своего напарника в Душанбе.
– Записываю! – гаркнул Петропалыч.
Я циферка к циферке диктую подполковнику телефонный номер.
– Еще Спаньярд проговорился, что во вторник к нему приходили какие-то люди. Избили его, устроили погром в квартире, допросили об этих же девушках. Он думал, что это мои посланники. Когда понял, что я не в курсе, бросил трубку. Сказал, что завтра уезжает.
– Шамси Спаньярд – гражданин Ирана, –  говорит подполковник.– Кто к нему наведался, не знаю. Возможно это люди из КНБ. Попробую выяснить. Антонина, информация ваша очень ценная. Вечерком я с вами свяжусь. Будьте дома, – велит тон.
Мы вешаем трубки одновременно. Почти сразу телефон опять звонит весело и трескуче.
– Алеу, – подражаю я Петропалычу.
– Добрый день. Будьте добры, Антонину Львовну пригласите. – Я узнаю Альбертиуса.
– Это я! – кричу радостно.
– Замечательно. Как ваше драгоценное?
– В смысле, здоровье? – переспрашиваю. – Хорошо! Точнее – совсем паршиво! Сегодня у меня были галлюцинации. Я с ножом бегала по квартире и все такое прочее.
– А что прочее?
– Внучка Катя ко мне приходила, была вся изрезана. Я чуть ума не лишилась.
– Антонина Львовна, я все это отлично почувствовал, потому и звоню, – говорит маг. – У меня для вас новость есть хорошая.
– Что-то про Катю? – Я сдерживаю дыхание.
– И про Катю появились кое-какие нюансы. Но главное, есть одна женщина, психолог. Можно сказать, сильнейший энергетический донор. С ней достаточно просто побеседовать и проблемы решаются автоматически. Она вам поможет во всем разобраться. А главное – снимет напряжение, расслабит. Если, конечно, вас это заинтересует.
– А вы, доктор, этого психолога хорошо знаете? – спрашиваю.
– Семь лет мы с ней работаем бок о бок, – отвечает Альбертиус. – Я, вообще-то, не всем предлагаю у нее полечиться. Вы – особый случай. Вы человек очень честный и порядочный.  Насчет денег не беспокойтесь. Оплата будет чисто символическая.
Он молчит, и я молчу.
– А у вас подлечиться я могу? – наконец подаю голос.
– Обязательно. Вначале я вам сделаю расслабляющий массаж. Потом пройдет сеанс психотерапии. Только, голубушка, я вас не насилую. Нет желания – не надо приходить. Как почувствуете, что готовы серьезно лечиться – звоните. Всегда рад буду помочь.
– А как там внучка моя? – кричу, пока маг не повесил трубку.
– О таких вещах по телефону трудно говорить, – уклоняется Альбертиус. – Будьте здоровы. – Он отключается.
Сонливость охватывает меня. Внезапная вялость настигает. И зачем я хряпнула два Фервекса за раз! Поспешно ложусь в постель.
Блаженство. В голове мутно, проносятся обрывки снов. Руки и ноги ватные, теплые. Лежать, подремывая, – это счастье. Я засыпаю сладко, как в детстве.
Просыпаюсь от собственного крика. Сновидение было таким омерзительным, что  не хочу вспоминать ни одной детали. Что ж теперь, совсем спать нельзя? Майка и трусы мои мокрые от пота. Во рту железный привкус. Изнутри чувствую распухший язык. Я его прикусила. Надо бы пойти и окатиться водичкой. Нет. Ледяные струи на теле – это самоубийство. Я переодеваюсь в сухое белье. Напяливаю трикушник. Одела бы юбку с кофтой, да чулок нет. Зубы стучат от холода. Где там женщина-психолог, про которую Альбертиус толковал? Я на все согласна, лишь бы страшные видения прекратились. Крыша съедет, – не воротишь. Я звоню ясновидцу.
– Да, – раздается в трубке его мягкий голос.
– Доктор Альбертиус, я к вам сейчас приеду, – говорю я. – Мне совсем худо.
– Простите? – недоумевает ясновидец.
– Это я, Антонина Львовна.
– Вот сейчас я вас узнал, – говорит Альбертиус. – А почему такая спешка? Уже седьмой час. Может быть, завтра…
– Очень вас умоляю. Просто категорически прошу! – кричу я в трубку. – И женщину ту, психолога, приглашайте. Я, кажется, на голову заболела.
– Как скажете, – отвечает маг. – Насчет психолога я вам не обещаю, но сам вас приму. Приезжайте.
Я бегаю по квартире. Одновременно расчесываюсь и засовываю ногу в ботинок. То хватаю пакет с пистолетом, то прячу его на дно сумки. Наконец, собралась, оделась.
Добежав до остановки возле стадиончика на Масанчи, обнаруживаю, что не взяла записную книжку. Забыла покрыть волосы платком. Ладно. Время дороже. Дом Альбертиуса найду по зрительной памяти. Назло моей спешке автобуса № 19 долго нет. Наконец он подъезжает. Битком набитый пассажирами. Они со службы возвращаются домой. Лица у людей невеселые. Везет меня автобус, со всех сторон сдавленную другими телами. И эта мясорубка продолжается  до самого микрорайона. Наконец, я выпрыгиваю из автобуса. Вся перекособоченная, помятая. И злиться-то не на кого. А злость все равно в груди кипит. Сейчас как дала бы локтем в рыло тому толстяку, что всю дорогу на меня своим пузом ложился. Ишь, отъелся, хряк городской! Еще и прижимается. Горожане потому нервные, что всю жизнь ездят в такой тесной компании. Готовы друг друга заживо сгрызть.
Ноги быстро несут меня к нужному дому, к последнему подъезду, на третий этаж. Звоню.
– Добрый вечер. Проходите. – Альбертиус встречает меня у порога, провожает в зал, усаживает на диван. – Сегодня мои домочадцы отсутствуют. Поэтому мы сеанс в большой комнате проведем.
Я вспоминаю папашу Альбертиуса, бодрого старичка, брата, который страдает манией преследования.
– А ваша матушка жива? – задаю ясновидцу вопрос.
– Она умерла, когда я был подростком, – отвечает он.
Значит Альбертиус, как и моя Катюша, жил в неполной семье. Без материнской ласки и теплой женской руки.
Ясновидец приносит знакомую мне толстенную свечу, зажигает ее, гасит люстру.
– Ложитесь, – указывает на диван. – Сейчас буквально небольшой массаж. Что вам лучше помассировать? Можно ступни, можно ягодицы, живот, плечи и лопатки, голову.
– Мне бы спину помять, – говорю. – Самое мое больное место.
– Если хотите, раздевайтесь, – предлагает он.
Я снимаю олимпийку и остаюсь в майке. Майка цвета хаки, солдатская. Такие майки задешево я у Григория Петровича покупаю. Он их с зоны приносит.
Альбертиус минуту сидит недвижимо. Потом решительно приступает к массажу. Кисти рук у него небольшие. Пальцы цепкие. Иной раз он так продавливает мне лопатки, что в глазах искрит. Я помалкиваю. Еще со спортивных времен я запомнила, что настоящий массаж всегда с болью связан. Массажист проминает узелки, соли крошит. Это чрезвычайно неприятно. Зато потом наступают минуты блаженства. Тело мягкое, горячее, молодое. Летать охота.
После болезненных надавливаний и яростных щипков маг переходит к поглаживанию. Голова у меня и впрямь свихнутая. Мне чудится, что он прикасается ко мне с особой симпатией, нежностью. Где мои годы молодые?
– Какие у вас руки волшебные, доктор, – подлизываюсь я.
– Это точно, – соглашается Альбертиус. – Я к женщинам люблю прикасаться.
– Даже к старым?
– А разницы нет, – отвечает он. – От любой женщины исходят флюиды. Я от этих флюидов получаю удовольствие.
Короткий звонок в дверь. Я вздрагиваю.
– Это пришел психолог, – говорит Альбертиус и идет открывать дверь.
Я быстро одеваюсь.
В комнату входит светловолосая женщина.
– Добрый вечер, – произносит она. – Можно зажечь свет? – обращается она к Альбертиусу.
Маг щелкает выключателем, люстра вспыхивает. Я жмурюсь и тру глаза. Психолог садится в кресло напротив дивана и, вдруг ахает:
– Вы меня узнаете?
Я вглядываюсь в ее лицо.
– Конечно, – отвечаю. – Вы Татьяна из поезда.
– Я, к сожалению, вашего имени не запомнила, – краснеет женщина, – но поездку помню отлично.
– Вашего мужа еще оштрафовали на восемьсот тенге, – говорю я.
Альбертиус переводит глаза с меня на нее.
– Вы знакомы? – изумляется он.
– Представь себе, – отвечает психолог. – Ехали несколько дней назад в одном поезде. Так это у вас внучка пропала? – делает она круглые глаза.
– Вот такая беда, – киваю я.
– Поразительное совпадение! – не может Татьяна успокоиться. – Это неспроста. Жизнь нас сталкивает уже второй раз.
– Все в этой жизни, девушки, неспроста, – говорит Альбертиус. – В общем, я вас пока оставляю. Лечитесь. – Он уходит в соседнюю комнату.
Психолог улыбается. Лицо у нее приятное. Вся она округлая, приветливая.
– Вначале скажите, как ваше имя, – говорит психолог.
– Антонина Львовна.
– Очень приятно. Антонина Львовна, чего вы ждете от нашей встречи?
– У меня что-то с головой. Крыша едет из-за переживаний, – поясняю я. – Чуть засну, – кошмары начинаются. Кричу, мертвую внучку вижу. Другие гадости мерещатся. Можете вы это прекратить?
– Вы хотите успокоиться или понять причину кошмаров? – спрашивает Татьяна с улыбкой.
– Успокоиться, – отвечаю. – Причину я и так знаю.
– И в чем же она?
– В ужасных событиях последней недели.
– Ужасные события – это причина или следствие? – ставит психолог меня в тупик сложными словами.
– Это удар судьбы и сплошная нервотрепка, – отвечаю.
– А вы любите свою внучку?
– Очень даже. У меня на этом свете только дочь и внучка. Как я их могу не любить?
– Антонина, вы знаете, что мысль человека материальна? – задает мне психолог совсем неожиданный вопрос.
К чему она клонит?
– Вообще-то я атеистка, – говорю, – но в последнее время к богу стала обращаться.
– Вы не ответили на мой вопрос.
– А как понять: мысль материальна? – уточняю я.
– Своим образом мышления мы строим мир вокруг себя. О чем усиленно думаем, то и получаем, – дает психолог ответ.
– Иногда такое бывает, – соглашаюсь, – а иногда, наоборот, думаешь об одном, а получается другое.
– Это происходит, когда негативная подсознательная мысль оказывается сильнее. Человек в дневном разуме думает о хорошем, а подсознание содержит отрицательную идею. Но поскольку подсознание всегда намного мощней сознания, то получается скверный результат.
Умна баба. Речь ловко складывает. Только намека ее никак не ухвачу.
– А отчего у меня начались галлюцинации? – спрашиваю.
– Возможно, от сильного потрясения, – отвечает Татьяна.
– Потрясение у меня точно было. Такое сильное, что не приведи господь. И сотрясение мозга до этого было.
– Рассказать можете?
– В морг меня водили. На опознание внучки. Показали изуродованный труп девушки. Слава богу, это была не Катя.
– После этого начались кошмары, – продолжила за меня психолог.
Я киваю подтверждающе.
Умная баба. Хваткая. Глаза жесткие, как у мужика.
– Антонина, давайте полечимся? Насколько вы мне откроетесь, настолько удачной будет наша работа. Успокоить вас я не смогу, пока причина беспокойства не будет найдена.
Татьяна видит, что я в непонимании.
– От вас требуется честно отвечать на вопросы. Даже на самые странные. Вначале вы ответите на мои вопросы. Затем я – на ваши. – Психолог улыбается. Лицо ее сразу мягчеет.
Я киваю. Быть честной – это мне нравится. Быть открытой? Попробую. Гвозди жевать? Буду. Если это поможет голову в норму привести.
Психолог набирает в грудь воздух. Резко его выдыхает. И начинает задавать вопросы.
– Откуда вы узнали, что Катя пропала?
– Из письма ее подруг.
– Что стали делать?
– Собралась и поехала в Алматы.
– Что взяли с собой?
– Деньги и смену одежды.
– Что еще взяли?
– Ничего.
– Врете, Антонина. Что еще взяли?
– Нож столовый.
– Зачем?
– Для самообороны.
– Еще что взяли?
– Говорю же, нож.
– Будьте честной. Что еще взяли?
– Пистолет.
– Зачем?
– Для самообороны.
– Врете. Для чего вам пистолет? – вдруг кричит психолог.
– Чтобы этих гадов пристрелить! – ору я. – Тех, кто над моей девочкой издевался!
– Откуда вы знаете, что над ней издевались?
– Для того и украли, чтобы издеваться! Люди – это сволочи, а мужики – особенно! – кричу я. – В городе вашем сраном честному человеку не выжить. Одни сумасшедшие собрались. На вас только с автоматом ходить. И отстреливать, отстреливать!
Я рыдаю во весь голос. Слезы мои злые. Попадают в рот. Горько-соленые.
Альбертиус вышел из своей комнаты и смотрит.
– Ишь, старая ведьма, слезу пустила, – вдруг кричит Татьяна. – Ненавидишь внучку, зараза! Смерти ей желаешь. Весь мир ненавидишь, раз ходишь с пистолетом среди мирных людей! А я тебя жалеть не собираюсь. Зачем внучку уничтожаешь? Мужчины у тебя сволочи? Да ты сама, карга злобная, мужиком себя считаешь. Ты во что одета? В трикушник позорный! Неопрятная! Грубая! Свою женскую принадлежность потеряла!
Несколько секунд я смотрю на орущую Татьяну в полном ужасе. Потом бросаюсь к ней, пытаясь вцепиться руками в ее волосы.
– Стоп! Стоп, бабоньки! – кричит Альбертиус.
Он заслоняет психолога. В результате я вцепляюсь в волосы ему. Я трясу его голову. Он хохочет во все горло. Потом делает какое-то короткое движение, после которого я шмякаюсь оземь.
Тишина. Татьяна с Альбертиусом смотрят на меня. Переглядываются и выдают такой хохот, что фужеры позвякивают в буфете. Злость моя прошла. Я поднимаюсь, отряхиваю спину и колени. Пыльно на полу у ясновидца. Сажусь на диван.
Альбертиус утирает слезы.
– Славная вы женщина, – обращается он ко мне. – Столько огня, столько искренности!
– Здорово я вас потрепала? – спрашиваю.
– Здорово, – соглашается маг. – Но это всегда на пользу. И врачу, и пациенту. Это же секс! – обращается он к Татьяне. – Сильнейший выплеск сексуальной энергии.
– Это выплеск злобы и ненависти, – возражает она. – Очень хорошо, что взрыв произошел. Теперь хотите, чтобы я поставила диагноз? – это она говорит мне.
– Да уж будьте добры, – отвечаю. – Методы у вас, конечно…
– Фашистские, – подсказывает Альбертиус.
– Методы у вас странные, но меня они задели за живое. Главное, легко-то как стало, – удивляюсь я.
Грудь моя освободилась от комка, который застрял там с утра. Жар загулял в животе. Щеки загорячились. Дышу легко!
– Вот что я вам скажу, Антонина. – Голос психолога становится твердым. – Беда ваша в том, что вы приняли на себя мужскую роль. Этим вы сломали и свою судьбу, и судьбу дочери с внучкой. Раз вы себя мужиком чувствуете, значит, остальных мужчин ненавидите. Они ваши соперники, конкуренты. В результате мужчины крадут вашу внучку. И могут сделать с ней то, что обычно гнусные мужики делают с девочками. Вам пока все понятно?
Я киваю. Треснувшись об пол, я понимаю все особенно четко.
– Вот такой мыслительный процесс происходит в вашей голове последнюю неделю. Перерыва в этих мысля нет. Стало быть, вы создаете вокруг себя мир очень мрачный, кровавый, полный несчастий. Зачем? Чтобы и самой погибнуть, и родных за собой утащить. Вы ходите с ножом и пистолетом, провоцируя мир на войну.
Что-то она не туда загнула. Не нужна мне война. Мне Катя нужна невредимая и веселая. Заберем ее из этого училища и заживем втроем счастливо.
– Антонина, – голос  Татьяны настойчив, – смените настроение ваших мыслей. Не удерживайте своих молодых родственниц возле себя. Пусть живут свободно, в свое, а не ваше удовольствие. Они – не ваша собственность.
– А как насчет галлюцинаций? – спрашиваю я.
Видимо, совсем невпопад спрашиваю.
Лицо психолога становится усталым.
– Ничего, ничего, Танюша, – успокаивает ее Альбертиус, присаживаясь рядом со мной на диван. – В таком возрасте и в таком состоянии, как у Антонины Львовны, трудно сразу изменить привычные взгляды. Все произойдет постепенно. – Татьяна права, – поворачивается он ко мне. – Мысли – страшная сила. Если хотите внучку отыскать – молитесь, представляйте вашу встречу. Как вы обнимаете ее. Живую и невредимую. А главное – миру откройтесь. Доверьтесь миру, и все будет, как надо.
– Тогда и галлюцинации пройдут, – добавляет Татьяна.
Я вижу, что она разочарована. Но во мне скапливается такая усталость, что слипаются глаза. Наплакалась я, наоралась. Наслушалась ужасных вещей про себя. Может, и есть в них что-то справедливое. Не могу сейчас сказать. Ни о чем не хочу думать.
– Возьмите мою визитку, – говорит психолог. – Я чувствую, что вы мне захотите позвонить. Не расстраивайтесь. Правда всегда вначале нас больно царапает. Потом жить становится легче.
Она подходит ко мне и обнимает. Оба целителя провожают меня до двери.
– Сколько я вам должна? – спрашиваю.
– Сколько хотите, столько и платите, – отвечает Альбертиус.
Я шарю по карманам. Денег нет! Те пятьсот тенге, что я брала для оплаты, похоже, уехали в автобусе № 19. Уж не пузатый ли хряк пошастал по моим карманам?
– Меня обокрали в автобусе, – говорю.
Молчим.
– На обратный проезд вам денег хватит? – спрашивает Татьяна.
Я высыпаю мелочь на ладонь. Наскребаю тридцать тенге. Как нехорошо получилось. На меня люди время и силы потратили. А я не заплатила. Прощаюсь с целителями.
С тяжелой душой еду в полупустой маршрутке до кинотеатра «Целинный». Ночь. Накрапывает дождь, как вчера.

– А у нас гость, – сообщает Спиридоновна, едва я переступаю порог.
– Заждался вас, Антонина, – зычно говорит Петропалыч, выходя из кухни.
Мы пожимаем друг другу руки. 
– По маленькой? – подмигивает нам Спиридоновна.
Одну маленькую она уже приняла: щеки порозовели.
– Я за рулем, извиняйте, дамы, – разводит подполковник руками.
– Чайку бы, Мария, – прошу я.
Вахтерша убегает хлопотать по кухне. Что-то напевает. Мы уединяемся в моей спальне. Постель я опять прибрать забыла! Прячу под одеяло свое солдатское белье. Усаживаю Петропалыча к столу. 
– Есть новости, Петропалыч?
Он вскидывает на меня глаза удивленно.
– Ой, прошу прощения! – заливаюсь я краской. – Вас так Григорий звал. Вот у меня и сорвалось.
– А мне даже приятно, – хохочет подполковник. – Не знал я, что Гришка такой шутник. Он мне сегодня звонил. Про вас узнавал. Жива, говорю, твоя зазноба. И активно действует.
– Почему зазноба?
– Насколько я помню, Григорий тобой увлекся, когда тренером твоим был. Он так и не понял, почему замуж за него не пошла.– Подполковник внимательно смотрит мне в глаза.
– За давностью лет я и сама уже не помню, – отвечаю. – Что сейчас об этом говорить.
– В целом, Антонина Львовна, дела продвинулись, – меняет тон Петропалыч. – У меня на руках появилась вторая ниточка, ведущая в Иран. Некий гражданин Ирана, Камаледдин абу Кабир, занимается аналогичным бизнесом, отлавливая девушек в Казахстане и переправляя их торговцам в Таджикистан. Удивился я, когда узнал телефон их сборного пункта в Душанбе: тот же самый, что вы мне сегодня сообщили!
– Значит, хозяин у этих бандитов один! – догадываюсь я.
– Абсолютно верно.
– Чего ж мы сидим? Звоните своим друзьям в ГУВД или еще куда следует. Накроем шайку. Все узнаем.
– Тэ-тэ-тэ! – осаживает меня Петропалыч. – Голубушка моя, кабы все так просто было. Душанбе – это только перевалочная база. Дальше девушек развозят в трех направлениях:  Турция, Иран, Арабские Эмираты.
– Намек поняла, – отвечаю уныло. – Как же узнать, куда Катюшу мою продали?
– В Душанбе наши люди уже подкоп под эту организацию ведут. Вскоре могут всю сеть накрыть. Ждать надо, милая. – Петропалыч вздыхает. – Есть и еще одно паскудное направление в торговле людьми, которое со счетов не сбросишь. Снабжение девушками домов терпимости. Это, пожалуй, наихудший вариант. Девчонки, как правило, сопротивляются такой участи. Тогда их сажают на наркотики, после чего используют с особой жестокостью, с извращениями. Долго после наркотической зависимости девушки не живут: лет 5-6.
Я обмираю.
– Если у арабов гаремы, зачем им еще проститутки?
– Арабам проститутки не нужны. Они и к извращениям не склонны. Зато Европа нуждается в проститутках. Девушек из Казахстана и стран СНГ продают в Австрию, Болгарию, Грецию, Бельгию, Германию. Бизнес денежный, почти безнаказанный.
Я почувствовала себя мухой в липкой паутине. Жила себе в деревне, лиха не знала. Самая большая беда была у меня, когда пенсию задерживали. А сунулась в крупный город, – словно ушат дерьма на голову  вывалился. В Советском Союзе мы слова секс не слыхивали. Было либо исполнение супружеских обязанностей, либо прелюбодеяние. В голове все четко укладывалось. Я за те тридцать лет, что жила без мужа, раз пять всего близость имела. И всякий раз это было событие. Не шаляй-валяй с пьяной головы. А сейчас молодежь и словечко-то подобрала для любви – трахаться. Вроде как поленом по башке – трах! Тьфу! Бесовство!
– Исходя из этого поворота, Антонина, узнайте у своих барышень-балерин, не предлагал ли вашей внучке кто-нибудь работу танцовщицей? Здесь или за рубежом. Вдруг она клюнула на удочку? С подобного контракта  ловушки для девушек и начинаются. – Петропалыч смотрит на меня ободряюще. – Вы, никак, приуныли?
– Тяжко мне, Петр Павлович. Точно в помойное ведро мордой окунулась. Я думала, только у капиталистов такие страсти происходят…
– Большие деньги – большие страсти, – отвечает он. – На работорговле люди миллионы зарабатывают.
– А вчера еще ездила на опознание. В морг. Девчушку Катиного возраста изнасиловали, лицо изрезали до неузнаваемости и выбросили в горах.
– С кем это вы ездили в морг? – насторожился Петропалыч.
Балда я, оболдуевна! Проговорилась.
– Не моя это тайна, товарищ подполковник. Не хочу людей подводить.
– Желаете секретничать, – пожалуйста, – вспыхивает он. – Только по каким моргам я вас потом искать буду? Кто вам мозги крутит?
– Люди из службы помощи Жирновского.
– Кого? – Подполковник изумлен. – Впервые слышу.
– Вы, пожалуйста, не проговоритесь об этом никому, – прошу я. – Люди мне доброе дело делают, а я языком тренькаю.
– Сказать мне не означает тренькать языком, – сурово обрывает меня Петропалыч. – Чем больше деталей мне известно, тем лучше я помочь смогу. Ну, дела, – крутит он головой. – И как вы на них вышли?
– В музее-квартире Вольфа Владимировича есть корпункт. Любой русский горожанин может обратиться за помощью к своему любимому депутату, – отвечаю.
– Всего пять лет на пенсии, а уже отстал от ситуации, – огорченно говорит подполковник. – Вы, Антонина, – пробивная женщина! С таким настроением, как у вас, можно горы свернуть. Уважаю. – Он жмет мне руку и поднимается.
– Вот и чаек подоспел, – объявляет Спиридоновна, внося в мою комнату поднос.
Петропалыч смотрит на свои командирские часы и свистит. Я гляжу на будильник – полночь. На подносе – гора булочек и чашки с дымящимся чаем.
– Любовь к сладкому меня погубит, – бормочет подполковник и решительно садится к столу.
Уминает пару ватрушек. В три глотка опустошает бокал.
– Спасибо за гостеприимство, хозяйка, – говорит он Спиридоновне. –  Антонина Львовна, вы меня не проводите?
Мы выходим в коридор. Надевая короткий плащ и кепку, Петропалыч говорит:
– Созвонимся завтра. Григорий просил передать, чтобы вы побереглись. Я  присоединяюсь.
– Счастливо вам до дома добраться, – отвечаю ему. – И за все спасибо.
– Рано, рано благодарите, – бормочет подполковник и сбегает по ступеням.

Глава 10

Этим утром одолели меня размышления. Я открыла глаза, как по будильнику. И давай мысли разматывать. Горькие думы про Катюшу временно отодвинула в сторону. Раскиснуть всегда успею. А вот вчерашний разговор с психологом Татьяной так и завертелся в голове. Жуткие, несправедливые вещи она мне кричала. Это я-то готова свою внучку погубить? Нарочно придумываю самое страшное, чтобы оно исполнилось? Что за хрень! С другой стороны, почему такая пакость именно с нашей девочкой случилась? Мы ее холили. Мы на нее молились. Надеялись, что через нее особая удача и в наши скромные жизни придет. Гордились непомерно. Может, не выдержала наша ласточка такой тяжести. Потому и судьба ее дала трещину? Не хватает моих мозгов, чтобы эту философию охватить и понять. Говорят же, что у спортсменов голова – самое никчемное место.
Другое высказывание Татьяны меня тоже зацепило. Что я на мужика похожа. Да, выгляжу по-мужицки. У меня горе. Надо внучку выручать, а не себя обихаживать. К тому же собиралась я на прием к Альбертиусу впопыхах. Одела трикушник, так как он первым под руку попался. Я и в Шемонаихе в брюках бегаю. И в мужских сандалиях. Это удобно. Я как спортивный костюм одеваю, так себя энергичней чувствую. Готовой к труду и обороне.
Мысли мои прерывает вопль Спиридоновны. Грохот, стенанье. Будто люстра обрушилась. Я выскакиваю из спальни. Не могу сообразить, куда бежать.
– Едит твою мать! – охает Мария, появляясь из ванной комнаты.
Голая, с обвисшими грудями и вспученным животом. Полотенце, зажатое в руке, волочится по полу.
– Что случилось? – кричу я.
– Оздоровилась, вишь, я! – Спиридоновна матерится.
Подходит к своему дивану и плюхается дряблым задом на неубранную постель. Я иду следом. Стою у стола. Жду объяснений.
– Вчера на дежурстве  в училище читала твою «Детку». Сильная книга. В предисловии рассказывают, как Порфирий Иванов безнадежно  больных исцелял, стариков, паралитиков всяких. И слова Иванова про природу, нашу помощницу, очень справедливые. Воодушевилась я. Жизнь решила поменять. Хоть помру здоровой, думаю. Да и пожить еще хочется.
Сегодня с утречка помолилась богу. Потом в ванну влезла, помолилась Порфирию Корнеевичу. Воды набрала корыто – чин-чинарем. А поднять-то его не могу! Решилась я тогда воду из корыта в ванну перелить и нырнуть. Набрала воды студеной побольше. Да как сиганула в эту прорубь! С головкой. А холод-то лютый! Я хочу обратный ход сделать, да ноги по ванне скользят, зараза! А терпеть этот холод духу нет. Давай я орать. Как ты, когда обливаешься. Слышь, Антонина, помогло! – хохочет хозяйка. – Чуть только взвыла, – ловкость появилась. Я – брык! – через край и перевернулась. Жопой на кафель. Копчик, ясно, отбила.
Я заглядываю в ванную. На полу блестят большие лужи. Меня душит смех. Сгибаюсь пополам и с подвывом хохочу.
– Оздоровилась, говоришь? – я заливаюсь пуще прежнего.
Мария подхихикивает, потирая поясницу.
– Помолилась и – брык через край? А орала зачем? – спрашиваю Спиридоновну.
– Думала, так полагается. Для лучшего эффекта, – она сама рассыпается хохотом.
– Ложись, горе мое. Я тебе спину полечу, – говорю Спиридоновне.
Сгодилась моя массажная сноровка. Мы, спортсмены, друг друга не раз от мышечных судорог спасали массажем. Вывихи вправляли. Усталость с плеч снимали.
Пожилым людям массаж надо делать аккуратно. Старики – они телесно хрупкие, как стекло или фарфор. У Спиридоновны под слоем жира мышцы дряблые. Суставы гибкость потеряли. Разминаю ее и вижу, что старушке моей это приятно. Разомлела вся, улыбается. Растерла я спину своей хозяйке докрасна. Авось, не заболеет. В ванной пол подтерла. Бодро сама облилась водицей. Гимнастику проделала.
Мария полежала, успокоилась и пошла чайник разогревать. Мои руки по работе соскучились. По такому случаю я во всей квартире пол вымыла. Прохожу мимо трюмо в зале: тряпка в руке, коленки на трико вытянуты, волосы непонятного фасона. Может, права психолог, и мне пора поменяться?
Сели мы с хозяйкой чай пить.
– Где у вас, – спрашиваю, – одежду можно купить недорогую?
– Я тебе, Антонина, одну вещь присоветую, – отвечает Спиридоновна. – Не езди ты на китайскую барахолку. Там одежда одноразовая. Три дня поносишь, и расползается. А лучше попроси Олесю и Салтанат сводить  тебя в секонд-хэнд.
Мне это название знакомо. Это магазины поношенных вещей. В Шемонаихе недавно два таких магазинчика открылись. Мало кто туда заглядывает. Уж очень вещи никчемные.
– Вам-то, горожанам, секонд-хэнды зачем? – удивляюсь, – Там одежда старая, только для земельных работ пригодная.
– Не скажи. Одежда там встречается и почти новая. Допустим, потерял человек пуговицу от плаща – и все! Плащ считается негодным. Он его – в мусорку. А немцы, шведы, французы этот плащ из мусорки достают и нам, недоразвитым странам, присылают. Причем, продукция у них европейского качества. Небогатые студентки только в секонд-хэндах и одеваются. Иной раз такое платье отыщут – миллионерше не стыдно в нем показаться.
 – Я слыхала, что с мертвых бомжей снимают эти плащи и платья, – говорю.
– Бывает и такое, – соглашается она. – Но одежду-то обрабатывают специальными средствами. Так что, микробов там нет.
 
Соблазнилась я. Зашла в училище к двум часам, к концу занятий. В дверях со своими балеринами столкнулась. Сводите меня, говорю, в секонд-хэнд. Приоденьте старую перечницу. Девчата обрадовались, зачирикали. Мы вас приоденем, а вы сегодня приходите в училище на концерт, говорят.
Сказано – сделано. Побывали мы в трех секондах. Перемеряла я тьму одежды. Голова заболела от напряжения. В конце концов, выбрали туфли на низком каблуке, костюм женский сиреневый, платье серое и черную водолазку. Больше я денег не захотела тратить.
Пришли мы к Спиридоновне. Всю ярмарку развернули и давай опять примерять и обсуждать. Мария загорелась обновками. Тоже, говорит, хочу тряпочкой красивой себя порадовать. Пообещали ей девчата, что скоро устроят большой… как его… шоппинг. Слово английское. Если ш на ж заменить, ближе к смыслу будет.
Устала я от этой суеты магазинной. Много времени и денег потратила. Совесть меня грызть начала. Катюша в беде, а я перед зеркалом задом верчу.
Спиридоновна словно ответ на мои мысли дала.
– Ты не переживай, – говорит, – Антонина. Теперь ты опрятная, интеллигентная. Разве это плохо?
– Давайте мы вас пострижем, – щебечут мои пташки.
Пропадай, моя телега! Согласилась я и на это.

Сижу теперь в маленьком зале училища. В сиреневом костюме, при туфлях. Приятную музыку слушаю, на сцену смотрю. Одна за другой по сцене порхают балерины. Танцовщики в тесных колготках их подбрасывают, раскручивают, поднимают на вытянутых руках. Мир здесь другой. Ненастоящий. За окнами училища все так грубо, простецки. Маты, слезы, пыль, нищета и богатство. А на сцене – жизнь мотыльков. Красиво танцуют – глаз не оторвать. Как такую красоту в низкий мир выпускать? Зачем? Кому она нужна?

После концерта девчата мои, уже переодетые, подбежали. Какое, спрашивают, впечатление? Захватывающее, говорю. Вы – как куколки из картона. Дунуть на вас – улетите. А техника у кого лучше? Пытают меня. Я им так сказала: Салтанат вертится, как волчок, глазу не уследить. У Олеси движения грациозные и прогиб глубокий. Каждая хороша по-своему. Да и зачем сравнивать? Это от гордости сравнение начинается. Кто излишней гордостью не страдает, тот себя ни с кем не сравнивает. Живет таким, каким его Господь создал.
– Девоньки, – спрашиваю на обратном пути, – не сулил никто Катерине гастроли зарубежные? В Турцию, Эмираты, еще куда?
– Приглашали нас весной, но мы отказались, – отвечают. – А летом, после экзаменов, может быть, и поедем. Договорились контракт на лето подписать.
– Кто вас приглашал? Телефон или адрес сохранился? – заволновалась я.
– Дома у нас лежит, – отвечает Олеся. – Пойдемте к нам, перепишите.
В квартире у девчонок беспорядок! Это они к концерту готовились. Свои тапочки и юбочки штопали и украшали.
Пока Олеся ищет визитку, я роюсь в чемодане Катерины. Вот ее удостоверение. Записная книжка. Визитка на имя какого-то продюсера. Забираю все. Может сгодиться любая мелочь.
– Нашла! – кричит Олеся. – Записывайте.
Я беру визитку. Тоже продюсер, только другая фамилия и фирма. Списываю данные тщательно.
– Девочки, – говорю со всей серьезностью, – не уезжайте на заработки. Очень вас прошу. Вы и не знаете, что в мире творится. Всякие сволочи ищут молоденьких дурочек. А потом начинается кошмар. Обещайте, что не поедете.
Балерины замолкают. Переглядываются.
– Шоу-бизнес – вещь жестокая, – вдруг произносит Салтанат. – Мы к этому готовы. Завтра мы с Олеськой можем оказаться конкурентками на большой сцене. Были подругами, станем врагами. Это нормально.
Вот это она сказанула! Главное, спокойно об этом рассуждает. Как об обычном деле.
– Не волнуйтесь, баба Тонечка, – обнимает меня Олеся. – Мы все понимаем. Мы будем осторожны.
– Спасибо вам, девчата, за концерт. Лет двадцать так не отдыхала. Как в Большом театре, ей-богу! – благодарю их.
Прощаюсь и ухожу.
В честь нового костюма я не одела плащ. Очень даже зря. Погода в мае переменчивая. Холодный ветер забирается под юбку и пиджак. Хорошо, что живем рядом. Пять минут, и я в своем доме.
Я вхожу в подъезд. Часы показывают десять вечера. Мария, верно, на дежурстве. Стоп! А почему тогда окна освещены? Споткнувшись об эту мысль, я разворачиваюсь к выходу. Стараюсь идти беззвучно. Затылок похолодел. Выскальзываю из подъезда и смотрю вверх. Точно. Повсюду в квартире свет. Меня поджидают! Бросаюсь вправо. Натыкаюсь на человека. Человек ладонью закрывает мне рот, заламывает мою руку за спину и толкает внутрь дома. Боль адская. Я мычу. Он заламывает руку еще сильнее. Из квартиры Спиридоновны выбегает еще один. Вдвоем бандиты быстро втаскивают меня вверх по лестнице, затем в коридор. Захлопывают дверь.
– Еще одна сука попалась! – говорит тот, кто держит мою руку заломленной.
– Сюда веди. – Этот голос я узнала.
В зале за столом сидит Шамси Спаньярд. От страха мне хочется завыть. В углу кто-то слабо копошится. Когда я поворачиваю голову в ту сторону, мой ужас переходит все границы. Вся в кровоподтеках, как бесформенный куль, на полу лежит Спиридоновна. Глаза ее полны боли и безумия. Она умирает.
– Сволочи! – ору я. – Помоги…
Удар чем-то тяжелым по голове обрывает мой крик. Я падаю. Одновременно сокрушительным ударом кто-то вышибает входную дверь. В полной тишине трое штатских врываются в нашу квартиру. Вскрик, всхлип, стон – и бандиты пригвождаются к полу. Наручники, пинки по их ребрам, отборный мат – и бандиты свалены в одну кучу возле стола.
– Старушке… помогите… – говорю я. – Она умирает.
Я сажусь на полу и трясу головой, пытаясь растрясти пелену на глазах. Возле Марии суетятся двое штатских. Третий подходит ко мне.
– Антонина Львовна, сейчас подъедут скорая помощь и полиция. Скажите, что была попытка ограбления. Приметы можете дать настоящие. Мы бандитов забираем. Утром с вами свяжемся.  – Мужчина склоняется надо мной. – Вы меня не признали?
Я встряхиваю головой еще раз. Это же Сергей Николаевич! Я хватаю его за руку и отрицательно верчу головой.
– Нет! Не уходите!
– Без паники, – говорит он. – Все обошлось. Я вас завтра найду. Лишнего не болтайте.
Я сижу на полу и смотрю, как штатские выволакивают Шамси и его бандитов на лестничную площадку. Потом подползаю к Марии. Дышит, но очень тяжело. Через пять минут подъезжает «Скорая помощь», следом – полицейские. Санитары увозят мою хозяйку в госпиталь ветеранов войны. Дежурный полицейский составляет протокол о попытке ограбления. Проверяет мои документы. Велит зайти в РУВД завтра и уезжает.
Замок в двери вывернут с корнем. Сама же дверь с петель не сорвалась. Сделана была на совесть. Внутренняя щеколда действует. Я запираюсь на нее.
Мутит меня изрядно. Второе сотрясение за неделю. Как бы ни было мало у меня мозгов, но они сильно пострадали. Подтираю кровь за Спиридоновной. Слезы катятся по моим щекам. Господь всемогущий, шепчу. Старушку пожалей невинную. Она только жить начала. Холодной водой обливаться. В секонд-хэнд сходить мечтала.
 Лицо мое становится мокрым и горячим.
Я виновата, Господи. Накликала беду на ее голову. Меня и наказывай. А еще лучше, тех гадов, что людям жить спокойно не дают. Прижучь их, пожалуйста. Хвосты прижги. Чтобы сволочам жизнь раем не казалась!
Последнюю фразу я говорю во весь голос. Телефон откликается звонком. Я замираю. Кажется, возьму трубку, и она взорвется в руках. Звонки сменяют друг друга. Решаюсь подойти.
– Кто там? – спрашиваю.
– Антонина, это подполковник Шпонько беспокоит. Как у вас ситуация?
– Нас тут люди Спаньярда чуть в гроб не вогнали. Хорошо, подмога пришла вовремя, – сообщаю тусклым голосом.
– Я приеду, – быстро говорит Петропалыч.
– Сейчас опасности нет. Подождите до утра, – отвечаю я.
– Хорошо. Вам виднее. В случае чего – звоните.
– Спасибо, – роняю я.
Слезы все текут и текут. Может, от удара слезный мешочек порвался? Я смотрю на свой грязный сиреневый костюм и порванные колготки. Побыла женщиной. Хватит. Снимаю все причиндалы. Напяливаю майку и трусы. Пока Катю не найду, буду ходить в одежке, пригодной для войны. На месте ли парабеллум?
Я бросаюсь к сумке. Она открыта. Часть моих ветхих вещиц валяется на полу. Остальное скомкано внутри. Я вытягиваю из кучи тряпья пушистый вязаный носок. Вот он, мой парабеллум, внутри носка. Пролежал в засаде. Остался незамеченным. Пистолет ложится в мою руку. Я ложусь в кровать. Так и буду спать, держа дверь под прицелом.

Глава 11

Спала без сновидений. Как отстреленный патрон. Утром только глаз приоткрыла – звонок в дверь. Подскочила чуть не до потолка. Сразу вес вчерашний ужас ускоренной кинолентой промелькнул. Парабеллум так с ночи в руках и остался. Крадусь к двери. Пистолет перед собой выставила. А в дверь колотятся:
– Антонина, Тоня! Это я, Петропалыч! Открой!
Отодвинула задвижку. Влетает подполковник с огромной сумкой в руках.
– Ты в порядке? – спрашивает.
Пробегает по всем комнатам, все двери открывает. Я только голову за ним в разные стороны поворачиваю.
– Где бабуля? – спрашивает.
Разглядывает покореженную дверь с одной, с другой стороны.
– Что тут произошло? – спрашивает.
До меня доходит, что я одеться не успела. Накидываю поверх майки и трусов свой плащ. В карман парабеллум прячу.
– Проходите, Петр, в зал. Все вам расскажу и покажу.
Пока подполковнику кровавый вечерок описываю, понимаю, что если бы я к девчатам за визиткой не зашла, меня, возможно, уже не было бы в живых. Зато со Спиридоновной ничего бы не случилось. От такой мысли я даже замолкаю.
– Антонина, я инструменты принес и замок новый. Будем дверь ремонтировать, – объявляет Петропалыч.
Бодрый он мужик, неугомонный. Люди его поколения – все такие. Дружат крепко. Любят пылко. Плечо подставляют, не думая об опасности.
Начинает Петропалыч шустрить возле входной двери. Даже посвистывает. Я в комнатах прибираю. Переодеваюсь. Потом смотрю, что имеется в холодильнике. Из остатков продуктов сооружаю два бутерброда с маслом и сыром. Нахожу у Спиридоновны баночку кофе. Сгодится. Мне взбодриться надо, отупение прогнать. Слышу, с кем-то Петр разговаривает. Пока под закипевшим чайником газ выключаю, в кухне появляется Сергей Николаевич. Я про него забыла!
– Утро доброе, – говорит Крамской. – Как обещал, явился информацией обменяться и кое-какие вопросы прояснить.
– Присаживайтесь, Сергей, – приглашаю его за стол. – Кофе будете?
– А кто тот человек, что дверь ремонтирует? – Сергей кивает и берет чашку с кофе.
– Плотник, – отвечаю. – Сосед.
– Он нам не помешает?
– А мы дверь прикроем, – говорю.
– Расклад получается такой, – начинает посланник. – Вчера Шамси Спаньярд должен был улететь в Душанбе. Рейс у него поздний, в два часа ночи. Решил он перед отъездом к вам наведаться. Видимо, отомстить. А заодно уточнить, кто вы такая.
– Его кто-то сильно испугал во вторник, – говорю я.  – Вот он и решил шкуру спасать.
–  Напугали его мы, когда вытрясали сведения о торговле девушками. А про вас он нам странные вещи рассказывает. Будто вы – правая рука некоего Альбертиуса, главы новой преступной группировки. – Сергей вопросительно смотрит на меня.
– Ерунда какая-то, – бормочу я.
– Будто сожгли его знакомого вместе со всеми домочадцами.
Я пожимаю плечами.
– Будто запугивали его угрозами по телефону.
–Точно, было, – признаю я. – Я этому паразиту иранскому при каждом удобном случае звонила. На психику давила. Больше ничего придумать не смогла. А Спаньярд у вас?
– Пока да. Чуть позже сдадим его в органы госбезопасности. В общем, получаетесь вы у нас – заместитель преступного авторитета.
То ли он шутит, то ли меня прощупывает?
– Как Шамси мой адрес узнал? – задаю отвлекающий вопрос.
– У него был телефон с определителем номера, – отвечает Сергей. – Найти ваш адрес по номеру телефона – пара пустяков. Особенно по такому справочнику.
Сергей кивает в сторону огромного справочника, что дал мне в пользование Петропалыч.
– У меня новости есть, – говорю я Крамскому. – Визитки с координатами двух продюсеров, которые девушек вербуют для заграничных ночных клубов или гастролей. Катю тоже приглашали на заработки.
– Проверим и этот вариант, – кивает Сергей.
Пока я хожу за визитками, Сергей успевает выпить свой кофе. Данные с визиток он переписывает мелким, красивым почерком.
– А как вы узнали, что бандиты у нас в квартире? – спрашиваю.
– Следили за Спаньярдом. Он вошел в квартиру в семь сорок пять. Повсюду зажег свет. Наблюдателя выставил. Ждал вас. Мы тоже вас ждали. В десять часов вы вошли в подъезд. Почти сразу оттуда выбежали. Наблюдатель напал на вас, потащил в квартиру. Мы – следом. Дальнейшее вам известно.
– А про хозяйку квартиры вы не знали?
– Сожалею, нет. Иначе смогли бы помешать ее избиению. Кстати, она приходит в себя. С пяти до семи вечера сегодня можно ее посетить.
– Что с ней?
– Сломаны два ребра и переносица. Остальные ушибы легче. Но в таком возрасте любая травма – дело серьезное.
– Выживет?
– Думаю, да.
Сергей Николаевич поднимается. Прячет бумажку с адресами продюсеров во внутренний карман длинного плаща.
– Увидимся, – говорит он и уходит.
Появляется Петропалыч.
– Это кто такой? Из той самой службы? – спрашивает он.
Я киваю.
– А про меня что ты ему сказала?
– Плотник, говорю, сосед.
Подполковник одобрительно кивает.
– Тебе, Антонина, прямой путь в разведку. Умеешь вовремя смолчать.
Я наливаю Петропалычу свежего кофейку.
– Надо бы к хозяйке наведаться в госпиталь. Пускают к ней только после обеда, – говорю.
– Ерунда, – заявляет он. – Едем сейчас же.
Подполковник шумно отхлебывает горячий напиток, откусывает сразу половину бутерброда и внезапно перестает жевать. Смотрит на меня с тревогой.
– Антонина, ты не заболела? – с полным ртом шепелявит он.
– А что, лицо помятое? – спрашиваю.
Подполковник заглатывает вторую половину бутерброда. Заливает внутрь себя дымящийся кофе. При этом не сводит с меня озабоченных глаз.
– Ты же совсем другая была! Волосы как-то… лежали не так. И вообще, – он что-то пытается изобразить пальцами.
– Меня девчата вчера постригли, – отвечаю. – И одежда другая. Так хуже стало?
Петропалыч пожимает плечами.
– Новости по делу есть? – спрашивает он.
– Шамси Спаньярда скоро отдадут органам. Пока идет допрос, – отвечаю. – Я вчера у своих балерин две визитки раздобыла. От продюсеров, которые танцовщиц на гастроли вербуют. В Турцию, Эмираты и так далее.
– Вдруг Катерина рванула на заработки?
– Это невозможно. Она к конкурсу готовилась
– Когда конкурс?
– 23 мая.
– Где?
– В Бишкеке.
Петропалыч вскакивает. Потом садится. Закуривает.
– Вот бы поехать вместе с артистами из вашего училища, – медленно говорит он.
А ведь это отличная идея. Мы бы там нарыли много нового.
– Пойдемте к директору училища, – предлагаю ему. – Он с утра должен быть на месте. Попробуем уговорить его нас взять.
– Ехать должен я, – Петропалыч поднимает вверх указательный палец.
– Почему не вместе?
– А кто старушку выхаживать будет? – напоминает он.
Этого я не учла.
В коридоре Петропалыч отдает мне новые ключи с дубликатами. Показывает, как открывать и закрывать замок.
Мы выходим во двор. После ночного дождя воздух влажный, парной. Облачно. Иногда солнце прорывается сквозь тучи и тонкий луч к земле протягивает.
– Петр, – говорю я, – вдруг бабуля, Мария Спиридоновна, от квартиры мне откажет? Опасно со мной рядом жить.
– Найдем другую, – машет он рукой.
– Бабулю?
– Квартиру.
Нас догоняют Олеся и Салтанат.
– Доброе утро, Антонина Львовна, – звенят они голосами.
– Здравствуйте, мои ласточки, – отзываюсь. – Знакомьтесь, Петр Павлович. Помогает мне Катюшу искать.
Девчата оглядывают низенького подполковника. Хихикают. 
– Вы 23 мая в Бишкек на конкурс едете? – спрашиваю балерин.
– Я еду,– отвечает Олеся.
– Возьмешь меня в дедушки? – говорит Петропалыч.
Олеся смотрит на меня.
– Очень надо, – киваю я. – Вдруг Петр Павлович в Киргизии разузнает что-то новое?
Девочка колеблется.
– А где вы жить будете?
– Это уже моя забота, – отвечает подполковник. – Мне, главное, с вами выехать.
– Ладно, – наконец отвечает Олеся.
– Тогда идем к директору, – объявляю я.

Через час мы с Петропалычем покидаем здание училища. Директор охотно внес подполковника в списки уезжающей группы. Оказывается, родственникам разрешают сопровождать юных артистов. За свой счет. Дирекции это выгодно. Студенты под присмотром. Свои болельщики будут сидеть в зале во время конкурса. Узнав, что Петр Павлович – подполковник в отставке, директор решил взвалить на него еще и охранные функции. Например, сопровождать ребят во время экскурсий. Совершать вечерний обход. От этого мы с Петропалычем целый час отбивались. Еще я директору рассказала про нападение на квартиру вахтерши. О том, что она попала с переломами в госпиталь. Придется теперь ему искать замену.
Наконец, все завершив,  мы идем в госпиталь. К одиннадцати часам солнце высвободило себе часть неба. Жарить начинало вовсю. На душе повеселело после удачной беседы с директором. Захотелось пройтись. На город вблизи посмотреть. Петропалыч оказался не против. Идем мы по южной столице. Он объяснения дает по ходу прогулки. Это, говорит, бывший Дом пионеров, что по улице Калинина. Раньше эту улицу алматинским Бродвеем называли. За Домом пионеров маленький сквер сосновый стоит. Сквозь него прошли. Ароматом хвойным подышали. Потом опять вверх поднялись. Меня Петропалыч в магазин «Столичный» завел. Решил похвастать местным изобилием. Ему это удалось. Дальше мы вниз по бывшему проспекту Коммунистическому топали.
У ларьков с цветами я притормозила. Слабость моя – декоративная растительность. Млею и дрожу, когда хорошую цветную фантазию вижу. Но алматинские торговцы-цветочники меня разочаровали. Как увидела я гофрированную бумагу, розовую, бирюзовую, зеленую, и цветы, усыпанные блестками, в эту бумагу завернутые, так загрустила. Я, тетка деревенская, и то к такому убийственному букету вкуса не имею. Это ж просто веники разноцветные! Бездарно увитые целлофановой тесьмой! Даже сравнения никакие в голову не идут. Похоронные венки и те искренней смотрятся. Разгорячилась я. Хожу, сокрушаюсь, головой покачиваю.
Петропалыч хотел Спиридоновне букетик приобрести, но я сказала, что лучше ей кило апельсинов купить. Для здоровья полезней. А такой букет – он своей вульгарностью до инфаркта довести может.
Петропалыч очень изумился. Скорей меня дальше повел. Мимо консерватории. Мимо Главпочтамта. Вывел на Старую площадь. Вот там клумбы – вполне уместные. Цветы на них – живые. В узоры сложены. Разноцветная мурава фоном служит. Над этими клумбами женщины в оранжевых безрукавках трудятся. Рыхлят, поливают, пропалывают. Май на дворе, клумбы уже цветут. У меня в Шемонаихе еще мало что проклюнулось из земли. Как там мой сад возле кафе «Земфира»?
Дальше мы миновали огромные здания городской администрации. Петропалыч не без удовольствия меня подвел к магазину «Юбилейный». Этот магазин – похлеще «Столичного». На площадке перед «Юбилейным» – рестораны под тентами. Официанты стоят навытяжку, посетителей поджидают. Заходить боязно – вдруг турнут. Может, эти рестораны только для иностранцев? В общем, не чувствую я себя хозяйкой жизни.
Завел меня Петропалыч в ЦУМ. Прокатились мы на эскалаторе. Поглядели на роскошь бесконечную. Техника – какая угодно. Одежда из Европы. Обуви таких фасонов я отродясь не видела. Допустим, засунуть ногу в такую остроносую туфлю можно. А как ходить? Дуры те девки, кто свои ноги с молодости калечит! Угождают мужикам, угождают моде. А после пятидесяти даже в комнатные тапки влезть не могут. Десяти метров не пройдут без боли. Да разве юность на это смотрит?
По ЦУМу такие «хохлатки» носятся, что животик надорвешь. Худые, одеждой плотненько облепленные. Кольца продеты в брови, в ноздри, в губы. У одной на пупе колечко с колокольчиком. Вспомнила, на кого все эти тонконожки похожи – на куклу Барби. Удивительно, что хоть они русские, хоть казашки – все как близнецы, похожи. И выражение лиц у всех одинаковое: губы пунцовые, брови слегка нахмуренные, а глаза – пустые, как бутылки из-под пива. Певица есть, Алсу. Она из них – главная Барби. В нашем городке тоже начали такие живые куклы появляться.
Миновали мы ЦУМ. Купили Спиридоновне соков и апельсинов с бананами. Прошлись мимо ТЮЗа, да и вернулись вверх, к госпиталю.
Тут инициативу в свои руки подполковник взял. Он, оказывается, лежал в этом госпитале. И не раз. С больным позвоночником и язвой желудка. Все ходы-выходы знает. С дежурными договориться умеет.
Пропустили нас на третий этаж. Халаты белые на плечи заставили накинуть. В палате № 305 лежит моя страдалица. Под капельницей. Соседка пояснила, что гемодез Спиридоновне вливают. Лекарство мощное. Кого угодно на ноги поставит. Нос у вахтерши забинтован. Склоняюсь я над Марией.
– Как дела, Мария Спиридоновна? – тихо спрашиваю.
Глаза старушка разлепляет медленно. Взгляд на меня переводит тоже медленно.
– Узнаешь меня? – говорю громче.
– Антонина, – слабо выговаривает вахтерша. – Жива!
– Теперь тебя на ноги поставим, – говорю с улыбкой.
– Ой, не знаю, – отвечает Мария, – худо мне. Дышать больно.
– Мария Спиридоновна, вот вам витамины. Поправляйтесь, – появляется из-за моей спины подполковник.
– И вы здесь? – тихо говорит вахтерша.
– Дверь вашу я отремонтировал. Замок новый вставил, – громко говорит подполковник.
– Спасибо, – шепчет старушка бескровными губами.
– Мария, извини, что я тебя втянула в эту историю, – говорю я.
– Ты, главное, не бросай меня, – шепчет Спиридоновна. – В случае чего, в шкафу, в черной сумочке – все мои документы, адреса родных.
– Кого-нибудь из них вызвать? – спрашиваю.
– Детям позвони.
Медсестра выгоняет нас из кабинета. Пришло время обеда – час дня. Мы выгружаем соки и фрукты на тумбочку. Выходим из палаты.
Вновь на улице. Солнце управилось со всеми облаками. Небо абсолютно чистое, густого голубого цвета. Жара такая, что мы оба снимаем верхнюю одежду. Под плащом у Петропалыча симпатичный джемпер. Я остаюсь в черной водолазке.
– Куда мы теперь? – спрашиваю своего попутчика.
– В сторону твоего дома. Я там оставил машину. А ты сможешь предварительно прощупать продюсера по телефону. – Он на мгновение задумывается. – А вот что мы упустили, Антонина, так это газету «Караван». Надо поместить объявление о пропаже Екатерины в разделе криминальной хроники. Возможно, даже статью заказать журналистам.
Подполковник озирается. Идет к газетному киоску. Покупает толстенную пеструю газету и вручает мне.
– Дома ознакомишься, адрес посмотришь. А мне надо у жены отметиться. Морально подготовить ее к предстоящей командировке в Бишкек.
Все тем же автобусом № 19 мы доезжаем до кинотеатра «Целинный». Во дворе моего дома прощаемся. После чего каждый идет своим маршрутом.

«Самая популярная газета страны» – написано на «Караване». Выходит по пятницам. Значит, свежая. Первые несколько страниц пестрят устрашающими заголовками:
Дым отечества экологически опасен
Средней школе – сухой закон!
Мы будем защищать свободу прессы!
Грабителем оказался родной сынок
В России задержаны казахстанские наркоторговцы
Обвиняемый в убийстве повесился в изоляторе
Предатели пытаются отмыть мундиры

И так далее, в таком же духе. Вначале я читаю мелкие криминальные сообщения. От них начинает ныть в желудке.
За неделю в Казахстане совершено 1069 преступлений
Бессменные лидеры криминальной спартакиады, воры, совершили 817 краж
На счету грабителей 165 криминальных эпизодов
На разбойничьем счету 36 преступных эпизодов
Совершено 23 изнасилования
Совершено 20 убийств
Потом перехожу к статьям длинным. Ощущение беспросветности усиливается. Может, прошедшая неделя в Алматы была такая неудачная?  А вот и фотографии пропавших людей. Трое мужчин, старик, мальчик и девушка. Сообщаются приметы. В Алматы – больше миллиона жителей. Наверняка кто-то пропавших видел, с ними разговаривал. Но много ли надежды на случайных свидетелей?
Взять, к примеру, меня. Кого я за сегодняшний день запомнила из прохожих? Молодую мать с коляской в сосновом сквере. Двух разукрашенных вертихвосток в ЦУМе. Инвалида из соседнего двора. У инвалида ноги отняты до колена и засунуты в башмаки пятками вперед. Ходит этот дядька-узбек довольно шустро. И это – все. Остальные прохожие испарились из моей памяти. Но такой рассеянностью страдает любой обычный человек. Может, я и видела молодую девушку, что смотрит на меня с фотографии в «Караване», но запомнить ее не смогла. Вздыхаю я. Будет ли толк от объявления?
И все-таки я этот шанс обязана использовать. Обращусь в самую популярную газету страны. Может, Катя купит «Караван» и увидит, что ее ищут, спасают, любят. Не теряют надежды.
Плеснув в бокал кипятка, я опускаю в него пакетик «Липтона». Глаз от газетных страниц не отрываю. Тем более что статья попалась про женскую грудь. На фотографии у молодой женщины каждая грудь размером с ее же собственную голову. Как трехголовый дракон, ей-богу! Надо же, как я отвлеклась. Начала с криминала, а пришла к эротике. Я захлопываю газету. Допиваю чай с остатками булочки. 
Пора познакомиться с продюсерами.
«Кахарман Утепов. Продюсерский центр «Ариадна», продюсер» – читаю на картонке. Дается куча телефонов. Набираю самый первый.
– Центр «Ариадна», слушаю вас, – сообщает приятный девичий голосок.
– Мне бы с Кахарманом поговорить, – отвечаю.
– А вы по какому вопросу?
– Насчет гастролей. Я танцовщица.
– Как вас представить?
– Екатерина Лисичкина.
– Минуточку, соединяю.
В трубке звучит музыка.
– Слушаю вас, – произносит вслед за мелодией низкий мужской голос.
– Здравствуйте. Меня зовут Екатерина Лисичкина.
– Вы по поводу контракта в Эмираты? – голос почему-то сердитый.
– Да.
– Группа уже сформирована. А вы у нас кто?
– Я учусь в хореографическом училище.
– Ладно. Сегодня с паспортом подъезжайте не позже пяти часов. Посмотрим, что можно сделать.
В трубке раздаются гудки. Неужели по голосу невозможно определить возраст. И меня приняли за юную балерину? Я, например, сразу поняла, что этот Кахарман – жлоб сорокалетний. Упитанный и деловой. А он меня за девушку принял.
Третий час на дворе. Полчасика подремлю и – в бой!
Я валюсь на диван, в чем есть. Приказываю себе проснуться ровно в три часа.
Ровно в четыре я открываю глаза. Матушки мои! Засоня! Добираться мне нужно до Зеленого базара. С визиткой в одной руке и плащом в другой я выскакиваю на перекресток Масанчи-Калинина. Девятый троллейбус, похоже, довезет меня до места назначения. Я впрыгиваю по ступенькам в салон. Молодой парень немедля уступает мне место. Спасибо тебе, хлопец. Кресло, на котором я сижу, обито мягким плюшем. Троллейбус новый, с иголочки.
Чего у нас нет в Шемонаихе, так это троллейбусов. Хоть здесь покатаюсь. Если трамвай звенит и полязгивает, то троллейбус гудит и жужжит. А искры на стыке рогов и проводов у них сыплются одинаково. Такой ежедневный салют. Кондуктора здесь вежливые. К каждому подходят лично. Обилечивают спокойно. В этом троллейбусе кондуктор – молодой высоченный парень. А в девятнадцатом автобусе сегодня с билетами бегал мальчонка лет тринадцати. Еще раньше я видела женщину-кондуктора с внешностью школьной учительницы. В очках, с шиньоном. Работать никому не зазорно. Я так понимаю. Была я учителем физкультуры, а теперь садовник и уборщица в одном лице. И ничуть не стыжусь этого.
– Центральный рынок кто спрашивал? – говорит кондуктор.
Я молча выскакиваю из троллейбуса. Половина пятого. Бегу вдоль людной улицы. Кого-то толкаю.
– Где тут Дом Издательств? – обращаюсь к лоточнице.
– Да вот же, высокое здание, – указывает она рукой.
– Где комната 616? – спрашиваю при входе в здание.
– На шестом этаже. А лифт – на втором! – кричит мне вахтер вдогонку.
Чего у нас нет в Шемонаихе, так это лифтов. Как с лифтами управляться, я не знаю. Не буду рисковать. Пойду на шестой этаж пехом. В кино не раз видела, что лифты срываются в шахту. Или человек в них застревает. Ну их, эти лифты, к шутам. Ох, тяжко! Колени отваливаются.
Наконец достигаю шестого этажа. Все здесь какое-то обшарпанное, казенное. Линолеум рваный, стены грязные. Почти сразу натыкаюсь на вывеску «Ариадна». Пережидаю одышку и вхожу в маленькую комнатку. За компьютером сидит маленькая девушка.
– Кахарман у себя? – спрашиваю.
– Да. Проходите, пожалуйста, – кивает она на соседнюю дверь.
Открываю дверь и оказываюсь в другой маленькой комнатке. За компьютером сидит маленький казахский паренек.
– Вы Кахарман?
– Он самый. А вы кто? – паренек говорит басом.
– Я – Екатерина Лисичкина, – выпаливаю, – точнее, ее родственница.
– Не понял.
– Екатерина прийти не смогла. Меня послала. Узнать условия работы, поговорить.
– А кто из вас балерина? – паренек-то туповатый.
– Моя внучка – балерина. А я хочу узнать подробности контракта.
– А вы кто?
– Я – бабушка Екатерины Лисичкиной.
– А почему она сама не пришла?
– Не смогла. Заболела.
– А чего вы от меня хотите?
– Расскажите, где будут гастроли?
– Это не гастроли. Это контракт на работу в танцклубах Дубаи сроком на два месяца. Девушки прилетают, отрабатывают. Кто из них захочет – продлевает контракт или заключает  с новым хозяином новый контракт. Остальные возвращается в Алматы.
– Это не опасно?
– Мы же их не в сектор Газа отправляем.
– Я в другом смысле.
– Ваша внучка совершеннолетняя?
– Да.
– Вот пусть и решает, опасно это для нее или нет.
– Вы сами девушек везете?
– Бабуля, я с вами больше разговаривать не собираюсь. Присылайте внучку, с ней все обсудим.
– Прошу тебя, сынок. Я очень волнуюсь. Вдруг что в чужой стране случиться, – я играю под дурочку. – Вдруг заставят заниматься проституцией, похитят и все такое.
Кахарман меняется в лице.
– Бабуля, ты тут фигню всякую не разводи, – он подталкивает меня к выходу. – Пришла с улицы, кем попало представилась. Проваливай.
Дверь распахивается. Возникшая в дверном проеме секретарша удивленно смотрит на меня и Кахармана.
– Ляззат, ты почему впускаешь кого попало? – рявкает парень. – Хочешь работу потерять?
Он выталкивает меня в приемную и захлопывает дверь.
– Уходите, уходите, – суетится Ляззат.
– Скажи хоть ты мне, девушка, ваши гастроли для танцовщиц безопасны? – спрашиваю я от порога.
– Ничего не знаю. Мы всего два месяца работаем. Еще никого никуда не посылали. Уйдите, бабушка! – кричит она.
Я выхожу в коридор. Надо постоять немного. В себя прийти. Кахарман мне не понравился. Очень уж на пешку похож. Может, за его спиной и стоит кто покрепче, но как узнать? Я приникаю ухом к двери. Слышу, как секретарша лопочет по-английски: «…ес…ес… мистер…Сомсак». Открывшаяся дверь ударяет меня по лбу.
– Опять ты? – вытаращивает глаза Кахарман. – Что ты вынюхиваешь, старуха? Я сейчас полицию вызову.
– Я сама сейчас полицию вызову! – ору я. – И тебя, продюсера сраного, посажу в тюрьму. Как афериста и насильника!
Какой-то человек останавливается и слушает нас. Кахарман отступает в комнату № 616.
– Зайдите, поговорим, – злобно шипит он.
Я снова оказываюсь в малюсенькой приемной.
– Что вам нужно? – спрашивает продюсер. – С какой стати я должен сообщать вам внутреннюю информацию?
– Кто твой начальник? – вопросом на вопрос парирую я. – Куда вы конкретно возите девушек? Чем они на самом деле занимаются?
– Пусть сама звонит мистеру Сомсаку и с ним беседует, – предлагает Ляззат.
– Да с какой стати? – Кахарман становится багровым.
– А с такой, что у меня есть ваша визитка, которую вы дали моей внучке. А у меня появилось подозрение, что с помощью вашей конторы моя внучка похищена!
– Ваша внучка в наших списках даже не числится! – орет продюсер.
– Покажите списки! – ору я.
– Ляззат, покажи ей, – велит продюсер.
Секретарша вынимает из папки листы бумаги и передает их мне. Я пробегаю глазами фамилии. Лисичкиной среди них не встречается. Зато дважды встречается ссылка на хореографическое училище. Напротив фамилий Зиягуловой и Тыщук. Надо запомнить.
– Все? – спрашивает парень.
– Как позвонить вашему мистеру Сомсаку? – делаю еще одну попытку.
– Это вас не касается, – отрывисто отвечает Кахарман. – Мы не имеем к вашей внучке никакого отношения.– Он ждет, пока я выйду в коридор.
  Кое-что в клюве я все-таки унесла. Фамилии девушек из училища и странное имя Сомсак. И контора странная. Перепуганная секретарша и неумный мужик.
Я бреду по шестому этажу. Вижу лифт. Двери лифта разъезжаются и выпускают мужчину. Я шмыгаю внутрь кабинки. Была не была! Створки дверей захлопываются. Справа от меня – кнопки. Нажимаю на первый этаж. С урчанием и тонким гудением кабина проваливается вниз. Я хватаюсь за стенку. Ощущение, как на качелях, когда они опускаются после взлета. Кабина останавливается, но двери не открываются. Я пугаюсь. Давлю на все кнопки подряд. Двери разъезжаются. Передо мной – кучка людей. Ждут, когда я выйду. Выхожу. Лицо горит, как ошпаренное. Лифт остановился не на первом, а на втором этаже. Я спускаюсь по широкой бетонной лестнице. Вот повезло! На двери написано: «Прием объявлений». Среди указанных газет есть «Караван». Я захожу в комнатушку, перегороженную стойкой. За стойкой сидит девушка.
– Мне срочно нужно дать объявление о пропаже человека, – говорю ей. – С фотографией.
– Документ из полиции имеется?
– Нет.
– Тогда я принять не могу.
– Я заплачу, сколько скажете.
– Нет, извините.
Девушка отворачивается и перебирает свои бумажки.
– В понедельник будет не поздно?
– Если за срочность доплатите, объявление выйдет в следующую пятницу, – отвечает девушка.
– А можно, чтобы журналисты статью написали? – спрашиваю.
– Обращайтесь в редакцию. Адрес, телефоны смотрите в конце газеты.
Огорченно выхожу из комнатушки.  Сталкиваюсь с Ляззат. Она вздрагивает. Спешит к выходу. Я топаю следом.
– У вас действительно внучка пропала? – оборачивается секретарша, выйдя на крыльцо.
– А зачем мне врать. Я объявление о похищении собираюсь дать в «Караван», – подхожу к ней.
– А внучка – танцовщица варьете?
– Балерина она. На втором курсе учится.
Мы стоим возле застекленных дверей Дома Издательств.
– А мне после скандала стало так неприятно. Я шефа никогда таким не видела. – Ляззат ежится. – И на меня он потом долго кричал.
– Ему вообще нервы лечить надо, – отвечаю. – Такой молодой, а уже психованный.
– Он не молодой. Ему сорок лет. Просто он – вечный мальчик. На побегушках.
– А ты как попала в эту контору, милая моя?
– По объявлению. Я английский хорошо знаю. Я у нас в «Ариадне» шеф – американец индийского происхождения.
Ветер приносит вдруг крепкий запах карамели. Я кручу головой. Откуда эта вкуснотища?
– Это от кондитерской фабрики такой аромат, – говорит секретарша. – Обожаю его!
– А какая тут фабрика?
– «Рахат». Вот она, – девушка указывает рукой через дорогу. – А вы приезжая?
– Да.
– Первый раз у нас?
– Первый. Из-за внучки приехала.
– Знаете что, я вам дам телефон мистера Сомсака. Только никому не говорите, что от меня узнали, ладно?
– Конечно.
– А как вы с ним будете говорить? Он по-русски не понимает.
– Что-нибудь придумаю.
– Я вам дам свой телефон. У меня знакомые переводчики есть.
Я смотрю, как девчушка торопливо достает из сумочки визитки. Боится, как бы Кахарман ее со мной не увидел.
– Ты меня, доча, удивила, – говорю, забирая две визитки. – Уходи ты от этого паразита, Кахармана. Чую я, что нечистые дела у него.
Ляззат пожимает плечами. Я жму ей руку и направляюсь к кондитерской фабрике.
Никогда бы не подумала, что в этом многоэтажном здании конфеты штампуют. Карамель, наверное, огромными ложками размешивают. Вафли в жидкий шоколад обмакивают.  Мармелад варят.
Напортив «Рахата» – Зеленый базар. Здание рынка и впрямь выкрашено в зеленый цвет. Огромную площадь занимает рынок! Хотела быстро обойти его, для экскурсии. Вошла в павильон – длинные ряды с горками орехов, изюма, яблок и прочей узбекской и корейской снеди. К стеклянным потолкам взлетает разноголосое эхо. Люди рядятся, пробуют, выбирают… Походила я между рядами.  Копченые и чесночные запахи повдыхала. Купила  корейской моркови и вышла вон. Есть у меня дела поважней, чем глазами хлопать на южное изобилие.

Дома отыскала бабуськину заветную сумочку с документами. В дальнем отделении сумочки лежит пухлая пачка деньжат. Рядом – фотографии сына и дочери. Оба на Марию похожи. В зеленой записной книжке крупным почерком выведены адреса и телефоны родственников.
Будильник показал девять вечера. Не стала я обливаться. Легла в кровать, подоткнулась со всех сторон одеялом и дала храповицкого.

Глава 12

Проснулась от звонка телефонного. Пока шлепала до стола в зале, где он стоит, звонить перестали. Хотела ругнуться. Самый сладкий сон мне перебили.
С другой стороны, вставать пора. Спиридоновна меня в госпитале ждет. Петропалыч с утра заглянуть может. Спасибо тебе, телефон, что разбудил. Высказала я эти слова и начала выполнять программу Порфирия Корнеевича по оздоровлению организма. Весь мир надо любить, говорит Учитель. Я стою, глаза закрыв, и убеждаю себя, что мир любви достоин. Три раза произнесла эту фразу. Уверенности в голосе не почувствовала. Еще пять раз эти же слова повторила – нет искренности в моей интонации. Как мир любить, если в нем бандитов и прощелыг навалом? Если сволочи и подонки держат круговую оборону? Не хватает у меня на них милосердия. Вот, найду свою девочку, может, подобрею.
С такими надеждами я тазик с водой на свою макушку и опрокинула. Не знаю, как других, а  меня после этой процедуры не благодать охватывает, а жажда действия. Взвыла я от острого ощущения, растерлась жестко, пробежалась по всем комнатам. Увидела себя в зеркале – краснокожую, воинственную. Хорошо в квартире жить одной!
Только закончила чай пить, как дверь звон выдала. Пришел подполковник.
– Сегодня к твоим услугам мой автоскакун, – говорит. – Тем более что жена мне велела  по хозяйству закупки сделать.
– Ты ей сказал, что придется в Бишкек съездить? – спрашиваю.
– Сказал, – вздыхает Петропалыч.
– Не верит?
– Верит. Злится, что опять работа в ровную жизнь вклинилась.
– Петр, поездка может быть опасной, – говорю.
– Жить вообще опасно, – смеется он. – Дорогу переходить опасно, кофе пить опасно, глотать крупные куски опасно.
– Жена знает, что ты ведешь расследование?
– Ни в коем случае. Она думает, что я на слет пенсионеров приглашен.
Захохотала я от такой выдумки подполковника Шпонько. Представила, как собираются в Бишкеке бравые пенсионеры. Все юмористы неугомонные наподобие Петропалыча. Компания что надо! К такой компании пиво и балычок копченый прилагать надо. И русскую баньку с вениками дубовыми.
Мы запираем квартиру и едем в госпиталь. По дороге я излагаю подполковнику события прошедшего вечера.
– Скользкая фирма эта «Ариадна», – констатирует он. – Продюсер, конечно, шестерка. Отправкой девочек в Эмираты они прикрываются. А что стоит за этим?
– Хочешь, обратимся к одному целителю. Он предсказать может, правду нащупать, – говорю.
Подполковник смотрит на меня с усмешкой.
– Э-э! Антонина, не разочаровывай старого следователя. Чтобы ты, да в колдовство верила? Комсомолка, спортсменка! Скажи, что это шутка.
Я прикусываю язык.
– Хотя, всякое бывает? – пожимает петропалыч плечами. – Один раз мы к расследованию экстрасенса привлекали. Он нам точное место указал, где труп был закопан. Зауважал его весь отдел. А потом у него в голове что-то замкнуло и начал он дезу гнать. Канал связи, говорит, оборвался. Пришлось от его услуг отказаться.
Вот и госпиталь. В воскресенье посетителей много. Больные в госпитальный двор на солнцепек выползли. Бродят по дорожкам в домашних халатах и шлепанцах. Моцион совершают.
Мария Спиридоновна дремала, когда мы подошли к ее кровати. Пришлось за плечо потрогать. Старушка глаза открыла испуганно.
– Доброе утро, Мария, – говорю.
– А я тебя ждала-ждала и уснула, – оправдывается она. – Ты записную книжку принесла?
Я подаю ей книжку. Помогаю сесть. Сегодня Спиридоновна гораздо бодрей вчерашнего. Бабуси наподобие вахтерши за жизнь цепкие. Они умирать не хотят. Все ждут, что впереди начнется лучший период жизни. Вот и Мария духом воспрянула, когда мы ей гостинцы выложили.
– Подвела я тебя, – говорю. – Прости. Я и сама не знала, что опасное дело затеяла.
– Я особо-то и не сержусь, – отвечает она. – Я тут как на курорте. Врач сказала, недели две проваландаюсь со своими ребрами. А носовой хрящ зарастет быстрее.
С марлевой повязкой на носу Спиридоновна выглядит загадочно. Она показывает мне телефоны детей. Дочь живет в Омске, сын – в Белгороде.
– Ты, Антонина, их сильно не пугай. Я на поправку уже пошла, – просит Спиридоновна.
– Сказать, чтобы приехали?
– Ох, не знаю. Как буду умирать, так зови. А пока просто привет передай.
Петропалыч уходит на улицу курить. Мы с Марией еще немного беседуем. Наконец, я поднимаюсь.
– Антонина, нас кормят хорошо. Ничего мне пока из продуктов не надо, – говорит старушка. – Ты занимайся своими делами. Да за квартирой присматривай.
Я киваю, похлопываю ее по вялой руке и ухожу.
Подполковник завозит меня домой. От чая отказывается. Поедет на рынок пополнять семейные закрома. Потом опять вернется ко мне. Говорит, план у него в голове выработался. Пока держит план в секрете. На том мы и расстаемся.

Я сажусь за стол в зале, вырываю чистый лист из тетради в клеточку и начинаю подводить итоги.
К похищению Кати могут быть причастны следующие люди:
преподаватель университета Гамад, Катин неудачный ухажер;
Наджиб абу Хадраш, бесславно сгоревший директор магазина стройматериалов;
Шамси Спаньярд, администратор гостиницы с английским названием «Spring Time», ныне захваченный людьми из службы Жирновского;
американец индийского происхождения мистер Сомсак с продюсером Кахарманом Утеповым;
продюсер Салман Мажитов.
Я долго смотрю на образовавшийся список. Как добраться до тайн этих аферистов? В разведчицкой тактике я слаба. Заметила: только сунусь к подозреваемому, начинается переполох. Раз человек пугается, значит, у него рыльце в пушку. Так я думаю. А как дальше себя вести, чтобы из подозреваемого информацию выудить, я не знаю.
Отдельно выписываю фамилии студенток хореографического училища Зиягуловой и Тыщук. Эта ниточка может оказаться длиннее предыдущих.
В следующей строке – телефон Ляззат. Она обещала помочь с переводчиком.
Улов получается небогатый. Но сидеть и сокрушаться я не собираюсь. У меня появился союзник в лице Петропалыча. Зачем ему эти опасные игры? Из уважения к Григорию, это – раз. Из профессионального азарта, это – два. Из сочувствия к женскому полу – это три. Любит хохол Шпонько женщин. Жалеет их. Так мне кажется.
Еще один союзник у меня имеется – Сергей Николаевич Крамской, сотрудник службы Жирновского. Но этот парень, как нинзя, то появится, то исчезнет. Он – непостижимый для меня человек. Тот, кто дышит мне в спину или в затылок. У Крамского, наверняка, не одно мое дело в работе.
Полуденный колокольный звон разносится над городом. Это сигнал к действию. В России наступило утро. Сын и дочь Спиридоновны наверняка уже проснулись. Воспользовавшись телефонным справочником Петропалыча, узнаю телефонные коды Омска и Белгорода. Звоню детям Марии. Обоих поднимаю из кровати. Сообщаю им, еще тепленьким и сонным, что на их мать напали хулиганы, и она лежит сейчас в госпитале. Состояние среднее, опасности нет. Надо ли приезжать? Как захотят. Кто я такая? Квартирантка. Озадачила родственников Спиридоновны и звоню по следующим номерам.
Девчата мой голос в трубке узнали. Думали, я новости про Катюшу сообщу. Я их разочаровала.
– Вы таких студенток знаете: Зиягулову и Тыщук? – спрашиваю.
– Они в прошлом году училище закончили, – защебетала Олеся, – учились средне.
– А телефоны их раздобыть сможете?
– Попробуем, – говорит Олеся. – Я, как раз, на репетицию иду. У девочек поспрашиваю. А вам для чего?
– Слишком долго рассказывать. Если ты еще и адреса их узнаешь, расцелую. До скольки репетиция?
– До восьми вечера.
– Может, я в училище зайду, – обещаю я. – Олеся, тут на визитке у продюсера телефонный номер очень длинный, цифр на десять.
– Это номер его мобильника, – поясняет балерина. – После первой цифры надо дождаться гудка, а потом набирать остальное. Такие телефоны работают через спутниковую связь.
Я благодарю Олесю и прощаюсь с ней.
На очереди Салман Мажитов, продюсер. Фамилия мне кажется знакомой. Звоню ему, вначале по обычному телефонному номеру, не особенно представляя, что буду говорить. Трубку никто не берет. Тогда пробую дозвониться по спутниковой связи. Пока долгий номер набирается, я вглядываюсь в небо. Спутник, наверное, висит над городом, мой сигнал ловит. Вежливый женский голос сообщает, что телефон вне зоны досягаемости. На мой вопрос женщина не отвечает, а слово в слово повторяет первую фразу. Я соображаю, что это магнитофонная запись, и бросаю трубку.
Третьей в очереди – Ляззат.
– Здравствуй, доченька, – говорю в ответ на ее «але». – Ты обещала мне найти переводчика.
Ляззат некоторое время молчит.
– Это вы к нам в «Ариадну» вчера приходили? – наконец спрашивает она.
– Да. Меня зовут Антонина Львовна.
– Вы знаете, сегодня мой шеф Кахарман звонил. Сказал, что я уволена. Почему – не объяснил. Он мне за два месяца работы не заплатил.  – Девушка вздыхает.
– Ах, паразит какой! – я возмущена.
– Меня предупреждали, что так делают. Нанимают людей, люди работают месяц или два, а денег им потом не платят.
– Может, тебе в суд обратиться? Прищучить продюсера?
– Да вы что! Я на судебные издержки эту зарплату истрачу! – ужасается секретарша.
– Рано или поздно, он бы тебя обманул, – говорю я. – Ты мне помоги его шефа-американца на чистую воду вывести. Тогда, возможно, свою зарплату получишь.
– Я сама звонить не могу, – вздыхает Ляззат, – мой голос Сомсак знает. Я вам дам телефон другого переводчика. Скажите, что от меня. Только он бесплатно работать не будет.
– А дорого возьмет?
– Минимум пять долларов в час. А вообще – как договоритесь.
Я записываю телефон переводчика. Чувствую зверский голод. Из припасов в холодильнике остались только яйца. Придется сбегать в магазин. Открываю входную дверь и вижу Петропалыча перед собой. Он тянет руку к звонку.
– Куда это вы, уважаемая? – спрашивает подполковник.
– В магазин. Продукты закончились.
– Можете не беспокоиться. Я привез вареники. – Он показывает объемистый пакет.
– Сколько же пачек вы купили? – удивляюсь я.
– Шесть. Тебе готовить некогда. Так что, переходим на полуфабрикаты.
Пока полуфабрикаты готовятся, я кратко отчитываюсь о проделанной работе. Петропалыч хмыкает, глядя на мой список подозреваемых.
– Сама догадалась все систематизировать? – спрашивает он.
– У Спиридоновны спросила, – парирую я.
Вдруг Петропалыч тычет пальцем в имя Салмана Мажитова.
– А он в списке откуда?
Я мгновенно вспоминаю, что несколько дней назад именно это имя произносил подполковник в связи с действиями похитителей в Душанбе.
– Этот человек назвался продюсером. Предлагал Екатерине заработки за рубежом.
– Он проходит по делу о торговле людьми, как один из подозреваемых. В настоящее время находится в Душанбе, под наблюдением.
Подполковник становится очень серьезным.
– Садись, Антонина, – велит он мне, и сам садится рядом. – Пора обговорить все подробно. Сегодня воскресенье. Во вторник утром делегация от хореографического училища сядет на поезд в Бишкек. В среду я начну действовать.
– Что ты сможешь сделать один в чужом городе? – восклицаю я.
– Да, уж, не меньше, чем ты, – обижается подполковник. –  Еду я к своим знакомым, которые расследуют аналогичные преступления. Стало быть, возможности мои расширяются.
Звучит оптимистично.
– Из Бишкека, если понадобится, я отправлюсь в Душанбе. Связь будем поддерживать по телефону. Кроме того, я тебя познакомлю со своим учеником. Он лейтенант. Молодой, инициативный. В крайней ситуации обращайся к нему за советом и помощью.
Киваю с благодарностью. Телефонный звонок тревожно врывается в наш разговор.
– Антонина Львовна, – слышу низкий голос Салтанат. – Я нашла Зиягулову и Тыщук.
– Умница! – радуюсь я. – Диктуй их телефоны.
– Они сейчас у меня сидят, – неторопливо поясняет Салтанат. – Вас ждут.
– Я сейчас приду! – кричу и вскакиваю со стула. – Никуда их не отпускай.
Бегу на кухню и выключаю газ под варениками.
Подполковник все понимает без объяснений. Через минуту мы с ним вышагиваем в сторону квартиры девчат. Какая умничка эта Салтанат. Молчала-помалкивала, а потом такой сюрприз преподнесла!
Звоним в дверь. Входим в знакомую девичью квартиру. Две незнакомые девушки сидят на диване. Тонкие, прямые, длинноногие – из того же инкубатора, что и мои балерины
– Это бабушка Кати Лисичкиной, – представляет меня Салтанат. – А это…
– Дедушка Олеси, – подхватывает Петропалыч и пожимает девушкам руки.
– Мейрим Зиягулова, Ирина Тыщук, – указывает на девушек Салтанат.
– Девочки, – начинаю я, – вы собираетесь ехать в Арабские Эмираты от фирмы «Ариадна»?
– Да, на летний сезон, – подтверждает Ирина. – У нас контракт с 25 мая по 25 августа.
– А где вы будете работать?
Балерины переглядываются.
– Вначале будут две пробные недели в Чардже, бесплатно, потом – платные выступления в кордебалете ведущих ресторанов Дубаи. Завтра нам продюсер даст билеты.
Теперь переглядываемся мы с Петропалычем.
– Вы своего шефа-американца видели? – спрашивает подполковник.
– Мистера Сомсака? Один раз. На прошлой неделе, – говорит Мейрим. – Толстый такой индус, серьезный.
– В простыню замотан? – уточняю я.
– Нет. Одет, как европеец. Еще так смешно говорит по-английски. С ужасным акцентом.
– Как может американец говорить с акцентом? – поднимает бровь Петропалыч.
– Сегодня я беседовала с секретаршей фирмы, – говорю я. – Ее внезапно уволили, не заплатив за два месяца работы. – Многозначительно смотрю на девушек.
– Ляззат уволили? – восклицают обе балерины. – А кто нас повезет? Она же переводчица. Должна была ехать с нами.
– Вы что, не понимаете, девчонки? – подает голос Салтанат. – Развалилась ваша фирма липовая.
Девушки замолкают.
– Странно, – тихо говорит Мейрим. – Была такая агитация: прекрасные заработки, сносные условия и все остальное.
– А что вы подразумеваете под «всем остальным»? – вмешиваюсь я.
– Ну, – смущенно говорит Ирина, – не исключались выступления в стриптиз-клубах. За высокую цену, конечно.
– Девчонки, вы меня удивляете, – гудит Салтанат.
– А что тебя коробит? – наскакивает на нее Ирина. – Я в городе могу работать либо хореографом в школе за мизерную плату, либо за такой же мизер в кордебалете танцевать.
– В клубах и казино – своя мафия, – добавляет Мейрим. – Туда очень трудно устроиться на работу. Диплом получишь – столкнешься с той же проблемой.
– Так поезжайте в провинцию, – говорю я. – Хореографам у нас всегда рады. Вас на руках носить будут.
– Учиться всю жизнь, чтобы потом в дыре сидеть? – возмущается Ирина.
Петропалыч подмигивает мне многозначительно. Вот, мол, как молодежь твою Шемонаиху воспринимает. Как черную дыру в светлом будущем.
– Мы хотим зарабатывать достойно, – подхватывает Мейрим.
– Вообще-то все танцоры стремятся в шоу-бизнес, – извиняющимся голосом говорит Салтанат.
– Милые балерины, пока что ваш большой бизнес в лице «Ариадны» накрылся, – напоминает Петропалыч.
– Я все равно завтра пойду в «Ариадну». Хочу во всем убедиться сама, – заявляет Ирина.
– Правильно, – поддерживает ее подполковник. – Мы все туда пойдем. А перед этим хорошо бы наведаться к Кахарману или мистеру американскому индусу. Или индийскому американцу? Кто же он все-таки такой, этот мистер Сомсак? – Петропалыч уставляет свои глаза на девчат. –  Вы знаете домашние адреса своих продюсеров?
– Мне Кахарман давал свой домашний телефон, – говорит Мейрим. – Сейчас поищу в блокноте.
– А мистера Сомсака мы только раз видели. Он краткую речь нам сказал. Ляззат перевела. Вот и все.
– Завтра в одиннадцать утра наведаемся в «Ариадну», – говорит подполковник. – Встретимся в десять сорок пять возле кондитерской фабрики.
Девушки кивают.
– А где внучка моя? – вдруг восклицает Петропалыч.
– У Олеси сегодня генеральная репетиция перед конкурсом, – напоминает Салтанат.
Пока подполковник команды раздает, я сижу, нахохлившись. Озадачили меня разговоры про шоу-бизнес. С пяти лет балерины свои руки-ноги выворачивают. Мучают себя растяжками и диетами. Потеют в танцклассах. Тяжелое у них ремесло. Почти как у шахтеров. И в результате – никаких перспектив. В шоу-бизнес проникнуть не каждый сможет. На роль учителей они не согласны. Для этого их самолюбие слишком велико. Мать честна, неужели и Катюха моя так размышляет? Кто ее ждет в Большом театре? Ей и в малых ансамблях места не найдется. Хлебнув прогорклой городской жизни, я в городе внучку оставлять не желаю. В Шемонаиху ей вернуться? Пусть прозябает среди коров и кур? Руководит художественной самодеятельностью? После того как мечтала в Москве в Большом театре блистать? Не знаю, не знаю. Будет ли она счастлива при таком раскладе. Запуталась я.

Глава 13

Мы с подполковником возвращаемся в квартиру Спиридоновны.
– А что за секретный план у тебя появился? – напоминаю я.
– Прежде давай найдем адрес продюсера Утепова, – говорит Петропалыч и открывает справочник.
Он надевает очки и пальцем водит по мелким буквам.
– Вот он, голубчик. И телефон совпадает. Записывай адрес. – Петропалыч потирает руки. – Неплохо бы подкрепиться, – бодро кричит он.
Мы заглядываем в кастрюлю. Вареники остыли и безнадежно раскисли в бульоне. Переглядываемся.
– Я, когда голодная, могу гвозди жевать, – признаюсь своему товарищу.
– Вот это и хотелось услышать, – одобряет он.
Мы разогреваем блюдо, раскладываем его по тарелкам и уплетаем его за милую душу. Петропалыч нравится мне все больше и больше: легкий на подъем, в еде не капризный. Я бы с ним в разведку пошла!
– По коням! – командует подполковник, проглотив последнюю ложку вареников.
Беспрекословно подчиняюсь. Быстро переодеваюсь в спортивный наряд, заканчивающийся ботинками. В карман плаща кладу парабеллум. Во мне звенит азарт. И звучит «Марш Энтузиастов».
Мы спускаемся по лестнице. Подходим к кофейно-молочным «Жигулям». Я успеваю вобрать в себя запахи майского вечера. Сажусь на переднее сиденье. Лишних вопросов не задаю.
Петропалыч ведет машину плавно. Ловко объезжает рытвины. Кажется, про меня он забыл. Едем мы вверх. Горы видны отчетливо. Из верхушки алеют. Как люди живут в соседстве с этими огромными каменными хребтищами? Еще и красотой их восхищаются. Где тут красота? Сплошная опасность и уродство. Нависают над городом, стискивают его с трех сторон.
– Мы въезжаем в микрорайон Орбита, – подает голос Петропалыч.– Один из самых чистых районов Алматы.
– Потому что он ближе к горам находится?
– Да. Чем выше, тем воздух чище. Сама сейчас убедишься.
Машина въезжает во двор, весь уставленный девятиэтажками. Смеркается, но во дворе полно ребятни. Визг, крики, писк. Я выхожу из машины. Свежий ветер с гор налетает на меня, ерошит волосы. Здесь, в верхней части города, воздух холодный и сладкий. Почти как в Шемонаихе. Еще бы добавить тишины.
Рядом с девятиэтажными переростками стоят их пятиэтажные собратья. Первые этажи  всех жилых домов переделаны под магазины. Набор  продуктов в магазинчиках одинаковый. Тем не менее, они процветают. Понятно, ведь в таком микрорайоне, как Орбита, народу собирается немалое количество. Поди-ка, всех прокорми.
Петропалыч ведет меня в одну из высоток. Мы заходим в лифт. Подполковник нажимает кнопку с цифрой девять. Лифт ползет вверх долго. Гудит надрывно. Я вся покрываюсь испариной. С девятого этажа сорваться в шахту – смертельный номер. К чему строить такие небоскребы и снабжать их потом тесными лифтовыми кабинками? Ради острых ощущений?  С облегчением из лифта выхожу.
Звоним в квартиру, что слева от лестницы. Дверь открывает молодой казах. Приглашает нас войти.
– Антонина Львовна – Азамат, – взаимно представляет нас Петропалыч.
– Очень приятно, – говорит парень. – Проходите.
Мы оказываемся в большой комнате, в которой только диван, два стула, книжный стеллаж, вращающееся кресло и компьютер. На полу –  пушистое светло-серое покрытие. Компьютер мощный. Это я понимаю по тому количеству всевозможных аппаратов, приставок, ящичков и проводов, которые находятся рядом с большим экраном. На экране то сплетается, то расплетается разноцветная лента. Она движется безостановочно и так же безостановочно меняет свои цвета. Компьютер – слишком сложная штука для меня. Всю жизнь я прожила без него, и, видно, никогда не смогу воспринять эту новинку века. Люди, владеющие компьютерными премудростями, кажутся мне выдающимися талантами.
Я подхожу к приоткрытому окну. Оно выходит прямо на горы. Трудно взгляд оторвать от той мощи, которую горы выставляют напоказ. Видно, как у подножия холмов толпятся маленькие желтые огоньки. Это домики жмутся к горным громадам. Высота девятого этажа такая, что захватывает дыхание. Ветер приносит запах ледников.
– Обожаю высотные здания. Мир – как на ладони, – говорит Азамат и подает мне чашечку кофе.
Аромат от кофе сильный, сразу в носу засвербело. А крепкий какой! От такого напитка, точно, не уснешь. Чашечка малюсенькая, игрушечная. Я стараюсь не выпить кофе за один раз. Цежу его крошечными глоточками.
– Приступаем к выполнению моего плана, – объявляет подполковник. – Вот оно, мое секретное оружие – Азамат. – Он указывает на парня. – Конечно, в паре со своим суперкомпьютером.
Я таращу глаза на молоденького лейтенанта. Не похож он на героя. Худой, сутулый очкарик. Длинные волосы сзади в хвост собраны.
 – Азамат – компьютерщик и программист от бога…
– … от черта и от создателя вселенной, – смеется парень, перебив Петропалыча.
Подполковник смотрит на Азамата с симпатией.
– Сейчас мы едем к некоему Утепову Кахарману, – говорит он лейтенанту. –  Вытряхивать адрес индуса. После этого связываемся с тобой по мобильному. В случае удачи – действуем по плану.
– Договорились, товарищ подполковник, – кивает Азамат.
Он становится серьезным.
– А в случае неудачи? – спрашиваю я. – Если адрес не добудем? Или Кахармана дома не будет?
– Азамат будет искать информацию по своим каналам, – отвечает Петропалыч. – При любом варианте связь держим по сотовому.
Я уже понимаю, что речь идет о телефонах, которые работают с помощью спутников.
Мужчины жмут друг другу руки. Мы спускаемся в дребезжащем лифте. Вновь усаживаемся в «копейку». Едем по оживленной дороге вниз, в центр Алматы. Горы остаются за спиной.
– Сейчас наш конечный пункт – пересечение улиц Джандосова и Розыбакиева, – произносит казахские фамилии мой соратник. – Там и свидимся с Кахарманом.
Петропалыч задумал добраться до мистера Сомсака. Допустим, адресок индуса попадет в наши руки. Дальше что? Будем вдвоем с Петропалычем совершать вооруженное нападение на дом подозреваемого? Или у подполковника в рукаве какой-то другой фокус припрятан?
На обочине улицы Розыбакиева мы оставляем машину. Подполковник уверенно ведет меня сквозь ряды двухэтажек. Домики эти выглядят невзрачно. Их преклонный возраст невозможно скрыть. В подъезд одного такого дома-старожила мы входим. Петропалыч пытается позвонить в дверь на первом этаже, но звонок не срабатывает. Он стучится.
За дверью вспыхивает свет, это видно по глазку.
– Кто там? – раздается глухой бас продюсера.
– Депеша от мистера Сомсака, – отзывается Петропалыч. – И еще на словах кое-что передать надо.
Едва Кахарман открывает дверь, как подполковник врывается внутрь, сметает продюсера на пол и щелкает наручниками. Руки  парня оказываются сомкнутыми за спиной. Ну и физиономия у него! Она выражает изумление, страх и злобу одновременно.
Я быстро захлопываю дверь. Пока подполковник делает пробежку по квартире, я стерегу хозяина, направив дуло парабеллума прямо ему в грудь. Похоже, меня продюсер не признал.
– Переходим к делу, – быстро говорит Петропалыч. – Мне нужен адрес Сомсака. Ну? – Он пинает Кахармана в бок.
– Я ничего не знаю, – шевелит белыми губами продюсер.
Подполковник вытаскивает пистолет и передергивает затвор. Я узнаю пистолет Макарова. Смотрю на оружие с уважением.
– Скажу, скажу! – взвизгивает парень. – Ехать к нему надо по дороге на Алма-Арасан. По ходу маршрутки. Там же, где  и маршрутка, налево свернете и через мост переедете. Потом сразу свернете с основной дороги направо, под холм. Самый последний дом, в тупике. Точного адреса я не знаю.
– Для чего фирму Сомсак фирму открыл? – грозно спрашивает подполковник.
– Точно не знаю, – суетливо говорит Кахарман. – Думаю, чтобы под прикрытием гастролей переправлять что-то другое. Я жить хочу, потому и не спрашиваю лишнего.
– А что дальше произойдет с девушками-контрактницами? – набрасываюсь на продюсера я.
– Тут все чисто, – он шумно дышит. – Мистер Сомсак настаивал, чтобы с девушками все было законно. Условия контракта должны были выполняться.
– Марка машины Сомсака и ее номерные знаки? – продолжает спрашивать Петропалыч.
– Тойота Лэнд Крузер белого цвета, Z 153 DK, – отвечает парень.
– Кто еще занимается вывозом девушек за кордон? – гну я свою линию.
– Сейчас нет времени на вопросы, – обрывает меня подполковник. – Вернемся, допросим его как следует.
– Что вы собираетесь делать? – вопит продюсер, когда мы перетаскиваем его в туалет, сажаем на стульчак и приковываем к трубе наручниками.
– Мы поехали проверять искренность твоих показаний. Жди и не шуми, – велит подполковник.
Мы возвращаемся в коридор. Петропалыч звонит Азамату по сотовому.
– Все в порядке,– сообщает он и пересказывает парню, где располагается  логово Сомсака. – Действуй. Созваниваемся через полчаса.
Ключи от квартиры продюсера я нахожу на гвоздике в прихожей. Мы запираем парня снаружи. Добегаем до машины, кидаемся в нее и мчимся, мчимся сквозь череду тьмы и света. Вдруг город заканчивается. Это я понимаю по темноте, обступившей нас со всех сторон. Только фары встречных машин осветят на мгновение блестящий асфальт, заслепят глаза – и опять наступает мрак.
– Как настроение, рядовая Лисичкина? – подмигивает мне Петропалыч.
– Боевое, товарищ генерал, – отвечаю.
Может, в такой ситуации улыбка неуместна, но я улыбаюсь. Широко и радостно.
– Сейчас идет вторая фаза операции, – негромко говорит мой напарник. – Азамат разговаривает с мистером Сомсаком по телефону. Убивает при этом трех зайцев: выясняет местонахождение индуса, шантажирует его и уточняет адрес его резиденции.
– Это все с помощью компьютера?
– Так точно.
– А на каком языке он будет разговаривать с Сомсаком? – спрашиваю.
– Они побеседуют друг с другом на ломаном английском языке, – подмигивает мне Петропалыч.
– А лейтенант хорошо знает английский? – удивляюсь я.
– Все компьютерщики знают английский, – уважительно говорит подполковник.
После длительного подъема по трассе мы сворачиваем налево. Переезжаем узкую реку. На обочине дороги останавливаемся. Выходим из автомобиля. Нас берет в окружение ночь и тишина.
Подполковник достает плоскую трубку мобильника и набирает номер.
– Мы на месте, Азамат, – говорит он помощнику. – Ваша беседа состоялась?
Слушает ответ, кивает головой.
– Думаешь, не спугнул? – задает он следующий вопрос, выслушивает ответ и продолжает, – тогда звони Сомсаку через десять минут. И пугани основательно. А мы на местности  осмотримся.
Мы снова садимся в «Жигуленок». Едем по ответвлению от основной трассы, вправо, параллельно реке. Метров через двести подполковник останавливается, гасит фары.
– Жди меня, – говорит он и выходит из машины.
Темнота скрывает его моментально. Думаю, Петропалыч пошел к дому американца. Тишина устанавливается необычная. Я уже привыкла к постоянному гомону большого города. Здесь же, кроме отдаленного шума реки и цвырканья цикад, иных звуков нет. С обеих сторон дороги растут деревья с колючими ветками. Затрудняют обзор. Луны из-за них почти не видно.
Дверца «Жигуленка» открывается так неожиданно, что я вздрагиваю. Подполковник проскальзывает внутрь. Заводит мотор. Едет задом, медленно. На такой узкой тропе не развернуться, тем более, ночью. Фары светят тускло. Лицо у Петропалыча напряженное. Едва мы задком взбираемся на основную трассу, автомобильные огни зажигаются в стороне дома Сомсака.
Мне становится жутко.
– Пристегнись, Антонина, – командует Петропалыч.
Он достает полицейскую мигалку и прикрепляет ее к крыше «копейки». Отгоняет машину вверх по основной дороге. Помогает мне справится с ремнем безопасности.
Ждем.
– При ударе или столкновении пригибайся низко к коленям. Закрывай голову руками, – говорит он.
Два мощных огня освещают тропинку, по которой недавно пятилась задом наша машина. Белый джип на полной скорости взъезжает на асфальтовую дорогу и едет к мосту.
– Номер заметила? – кричит подполковник.
– Цифра 153 точно есть! – кричу я.
Петропалыч ждет, пока Лэнд Крузер проедет мост и повернет направо, в сторону города. Потом резко трогает с места. Вначале мы сохраняем одну и ту же дистанцию с бандитской машиной. Потом товарищ мой увеличивает скорость и начинает приближаться к белому джипу. Включает сирену и мигалку. Сквозь пронзительный вой сирены я слышу тонкий свист. Справа от меня, по ту сторону двери, сыплются искры.
– Ложись! Стреляют! – орет Петропалыч.
Я в ужасе пригибаюсь. Когда приподнимаю голову и бросаю взгляд за окно, вижу задник джипа. Мы его нагнали! Ныряю под сиденье.
– А вот и наши! – восклицает подполковник.
И точно, далеко впереди две полицейские машины перекрывают путь. Мигалки их празднично вращаются.
 Бандиты останавливают машину. Выскакивают из нее и разбегаются в разные стороны. Почему-то их всего двое. Бегут они шустро. Неужели старый индус такой прыткий? Подполковник Шпонько выпрыгивает из «копейки» и бросается одному из бандитов наперерез. Стреляет в него, не целясь. Вроде бы, попадает, потому что бегущий бандит спотыкается и грохается оземь. Один из полицейских подбегает к упавшему, копошится над ним. Добегает до бандита и подполковник. Вскоре они все втроем идут к оцеплению. Полицейский держит прихрамывающего бандита за локоть. Побеседовав с коллегами,  Петропалыч идет к нашей машине. Из темных кустов, растущих по другую сторону дороги, полицейские выводят второго беглеца. Обоих бандитов заталкивают в полицейскую машину.
Только сейчас замечаю, что наша сирена продолжает выть. Пытаюсь найти ту кнопочку, что вырубит раздражающий вой. Петропалыч подходит к «Жигуленку», отключает  сигнал.
– Ты его ранил? – спрашиваю.
– Нет. Он специально упал, чтобы не подстрелили. Можно сказать, сдался, – говорит подполковник весело и предлагает, – Пойдем, глянем на улов.
Мы идем к белому джипу. Его дверцы распахнуты. Внутри нет никого.
– Значит, их было всего двое. А остальные спокойно уехали другой дорогой, – говорит Петропалыч с досадой. – Ну, надо же так лопухнуться! – он матерится и бежит к остальным полицейским.
Там он что-то доказывает, размахивает руками.
Если они не согласятся нам помочь, Сомсак улизнет. А с ним и его тайны. Так понимаю ситуацию я. Собираюсь пойти Петропалычу на помощь, выскакиваю из «Жигуленка». Но рядом резко тормозит огромная темная машина. Тоже джип. Я замираю. Если это бандиты – мне конец. От машины отделяется фигура. Направляется в мою сторону. Я приседаю за капот. Петропалыч бежит ко мне, на ходу вынимая пистолет. Следом бросаются полицейские. Я втягиваю голову в плечи и зажмуриваюсь.
– Антонина Львовна, опять вы в гуще криминальных событий, – звучит голос Сергея Николаевича.
Я открываю глаза. Вижу его рядом. Кидаюсь ему на шею. Плачу.
– Отставить! Это свои, – слышу команду Петропалыча.
Сергей Николаевич ждет, пока я оторвусь от его плеча. Потом жмет руку подошедшему подполковнику Шпонько.
– Невольно приняли участие в вашей операции. Просим извинения, – говорит он. – Зато нам удалось задержать машину с мистером Сомсаком. У него в салоне – сюрприз для вас. Жаль, Антонину Львовну придется разочаровать. К похищению ее внучки мистер Сомсак не имеет отношения. У него бизнес совсем другого плана.
Сергей ведет нас к темному джипу. Из машины, тем временем, выпрыгивают остатки банды Сомсака. Это два дюжих восточных парня. Вслед за ними сам индус выбирается из салона. Обрюзгший старикан. Похож на джина из мультфильма про барона Мюнхгаузена.
– Вы сюда загляните, – предлагает Сергей.
Мы засовываем головы внутрь бандитского автомобиля и видим клетки с птицами.
– Соколы-балобаны! – ахает Петропалыч.
– Что это означает? – спрашиваю я.
– Что мы разворошили гнездо браконьеров. Они вели незаконный отлов птенцов сокола-балобана. Редкой ловчей птицы. Один такой птенчик тянет на пять тысяч долларов, – отвечает подполковник.
–  А куда их переправляют потом? – спрашиваю.
–  В арабские страны. У арабских шейхов эта птица считается драгоценным подарком.
–  А в Казахстане, между прочим, популяция балобанов катастрофически уменьшается, – добавляет Сергей Николаевич. – Их уже в Красную книгу занесли.
–  Грабят страну, сволочи, – сквозь зубы говорит подполковник.
А я думаю про себя, что и балобанов, и девушек торговая мафия пересылает арабским шейхам на развлечение. И есть в этом какой-то зловещий смысл.
От темного джипа нас оттесняют сотрудники полиции. Отходим к машине Петропалыча.
– Как вас представить моим коллегам? – спрашивает Петропалыч офицера службы Жирновского.
– Как добровольных помощников, – отвечает тот. – После того, как вы поехали догонять белый Лэнд Крузер, мы продолжали наблюдать за дорогой. Спустя пару минут из того же переулка выехала вторая машина и направилась в противоположную сторону.
–  Вверх, к поселку? – уточнил подполковник.
–  Именно. Там мы их и задержали.
– Какова цель вашей бескорыстной помощи? – нахмурился Петропалыч.
–  Об этом ваша боевая подруга расскажет, – улыбнулся Сергей. – А мне пора возвращаться.
–  Что-нибудь про Катю прояснилось? – спохватилась я.
–  Ищем, – коротко ответил Сергей.  – Шамси Спаньярда мы вам завтра передадим, – добавил он и ушел в темноту.
– Не нравятся мне эти загадки, – пробурчал мой соратник.  – Эти тайные помощники  и доброжелатели.
–  А у меня Сергей Николаевич большую симпатию вызывает, – ответила я.
А про себя подумала, что Крамской уже дважды выручил меня. Сегодня и в тот день, когда начался пожар в особняке Наджиба абу Хадраша.
Петропалыч подходит к своим коллегам, что-то выясняет. Возвращается к «Жигуленку». Я сижу внутри, поеживаюсь от ночной сырости. Мой боевой друг садится за руль.
– Домой? – спрашиваю я.
– А прикованный к унитазу продюсер? – вопрошает подполковник.
Я начисто забыло про Кахармана Утепова. Гляжу на часы – два часа ночи. А парень все сидит на очке.  Так и спятить недолго.
– Ничего, ему полезно поразмыслить в тиши сортира, – усмехается подполковник, словно в ответ на мои опасения.
К дому Кахармана Утепова мы подъезжаем в сопровождении полицейской машины. Петропалыч оставляет меня сидеть в «Жигулях». Сам уходит с коллегами в квартиру злополучного продюсера. Только теперь замечаю, насколько устала. Руки трясутся. Изжога разыгралась. Давненько она меня не мучила! Лоб саднит. Э! Да на лбу – шишка! Волосы спутаны. Мне нечем их привести в порядок. Пытаюсь расчесать их пальцами.
С тех пор, как психолог Татьяна нашумела на меня, я действительно стала подмечать в себе мужские черты. Расческу и зеркало не ношу. Не то что ресницы, даже губы не крашу. Волосы у меня пегие от густой проседи. А подкрашивать их не желаю. Нечего, мол, природу подправлять! Дочь Маша говорит, что я – спартанец в юбке. А я и юбок почти не ношу. В трико удобнее, теплее и скромнее. Лифчики меня угнетают. Их лямки постоянно или в плечи врезаются, или на руки соскальзывают. Да и грудь у меня не такая, чтобы ее в кружева упаковывать. Лучшее нижнее белье для меня – майка или хлопковая безрукавка. И титьки не болтаются, и пот хорошо впитывается.
Раньше я нисколько не сомневалась в своей правоте. Может, потому что без мужика жила. А теперь, когда столько событий вокруг завертелось, когда столько народу сменилось перед глазами, я мир увидела по другому. Сидит рядом Петропалыч. От него не только сигаретами, но и одеколоном пахнет. А запаха пота я от него ни разу не учуяла. Стало быть, он не брезгует дезодорантом подмышку брызнуть. Вспомнила, как молодой лейтенантик, Азамат, мимо меня по комнате прошел, а следом за ним хвост из всяких приятных запахов потянулся. Шампунь у него ароматный, мыло душистое, опрыскиватель воздуха приятный. А от меня к вечеру трудовым героизмом так и прет! И обливания не помогают. Как бы найти середину во всех этих культурных привычках. Чтобы и во флакон с духами не превратиться, и черной косточкой не пахнуть?
Вздохнула я прерывисто. Гляжу – продюсера ведут. Скрючился Кахарман, голову понурил. Затолкали его полицейские в патрульную машину и увезли.
Петропалыч опять сел за руль своего «Жигуля». Закурил.
– Ну, Антонина, ты моим коллегам раскрываемость преступлений повышаешь, – говорит. – Дело Сомсака довольно крупное. С Шамси Спаньярдом ты тоже очень кстати все провернула. Если завтра он попадет в Управление, поиск твоей внучки может резко ускориться.
– Ты жене своей звонил, товарищ подполковник? – спрашиваю я. – Третий час ночи пошел. Она, наверное, беспокоится?
–  Только что позвонил, – отвечает он, помрачнев лицом. – Обещала со мной моя благоверная серьезно поговорить.
Я снова прерывисто вздыхаю. И жену Петропалыча понять можно. Муж-пенсионер невесть где мотается, частным сыском занимается бескорыстно. Даже у ангела может терпение лопнуть.
– Семья-то ваша не рухнет? – спрашиваю.
– Куда нам теперь друг от дружки деваться? – усмехается подполковник.
Он заводит свою «копейку». Подвозит меня к дому. От чая отказывается. Лицом серый. Морщины углубились.
– Хороший ты человек, Петропалыч, – говорю. – И следователь очень толковый. Повезло мне, что тебя встретила.
Петропалыч кивает. То ли соглашается, то ли прощается. Я выбираюсь из машины. Смотрю на свои окна. Они темные.
– Вот что, Антонина, – подзывает меня подполковник, – ты пистолет уж очень открыто носишь. А за незаконное ношение оружия предусмотрен срок или штраф. Погоришь и ты, и тот, кто тебе этот парабеллум дал. Послушай совета толкового следователя: не носи оружие с собой. Сама целее будешь, и мне спокойней.
Я чувствую, как лицо мое загорается. Это оттого что мне приятна его забота.
– Завтра я ближе к обеду позвоню, – добавляет Петропалыч и уезжает.

Глава 14

Я приоткрываю глаз и смотрю на будильник. Восемь утра. Можно спать еще! Засыпаю. Поучаствовав в каком-то суетливом сне, приоткрываю другой глаз и смотрю на будильник. Десять утра. Посплю еще часок! Уже проносятся в голове обрывки фраз, мелодий, странные звуки. Уже тело размякает в теплой истоме. И тут звонит телефон. Нагло, упрямо, бесстыдно! Может быть, он звонит в моем сне? Нет. Во сне не бывает такого неумолимого дребезжанья. Я открываю глаза и осоловело перевожу их с потолка на  стену, потом на дверь. Надо встать и взять трубку. Вдруг это новости о Кате? Сползаю с кровати и плетусь в зал. Телефон замолкает. Иду в туалет. Сажусь на унитаз. Перезвон возобновляется. Да чтоб его! Решаю никуда не торопиться. Кому надо – перезвонят еще раз.
Перезванивают через час, в одиннадцать. Я как раз уплетаю глазунью из трех яиц.
– Алеу, – говорю любезно.
 – Вы бабушка Кати? – доносится девичий голосок.
– Да.
Сердце моментально переходит на двойное число оборотов.
– Это Зиягулова Мейрим! Мы договаривались встретиться в фирме «Ариадна», помните?
– Помню, помню. Но совсем забыла про это, – отвечаю невразумительно. – А как у вас дела?
– Мы с Ириной приехали к десяти часам. Дверь закрыта. Даже опечатана. Еще три девушки подходили к дверям. Говорили, что им назначена встреча с продюсером Утеповым.
– Девочки, продюсера арестовали вчера. Так что фирма,  распалась. Вот все, что я могу сообщить.
На другом конце линии воцаряется молчание.
– Что теперь делать? – голос у Мейрим угасший.
– Радоваться, что не успели связаться с этим аферистом, – отвечаю бодро.
– Извините, что вас побеспокоили, – девушка кладет трубку.
Вот и славно, что она меня разбудила. Туман в голове и глазах рассеялся. Пора идти в РУВД, брать справку о розыске.

Закон «зебры» подтвердился: вчера я испытывала страх и ужас погони, а сегодня в РУВД мне без проблем выдали нужную справку. Еще и подсказали, что на Никольском рынке тоже есть пункт приема бесплатных объявлений. В общем, сегодня пострадаешь, назавтра порадуешься.
Через полчаса я отдала данные о розыске в пункт приема объявлений, доплатила за срочность, попутно поставила свечку за здравие внучки моей Екатерины. Нищих возле церкви много. Когда выходила из церковных ворот, они ко мне свои руки протягивали, милостыни требовали. Я к их требованиям отнеслась равнодушно. Чем этой разношерстной братии деньги отдавать, лучше пущу их на благое дело – поиски своей Катюши. С чистой совестью прошла мимо побирушек. Остановилась возле газетного киоска неподалеку и наблюдаю за этой толпой убогих. В Шемонаихе не так много попрошаек и бродяг. В основном это опустившиеся алкоголики или бывшие уголовники. Здесь же, возле храма, бродяжек собралось столько, что можно из них две сельхозбригады сколотить. Лица у большинства – как булыжники: ни малейшего смысла в глазах. Зубы прогнившие, кожа  в коросте.   Стоят эти люди в виде почетного караула вдоль дороги, что к храму ведет. Каждого прихожанина на жалость и милосердие проверяют. Две коляски инвалидные рядом расположились. В одной из них сидит девушка со парализованными ногами-спичками. В другой – мальчик ДЦПэшник. Слюна у него на грудь капает. Калека этот, кстати, поглядел на меня вполне ясно и трезво. В искореженном теле нормальный рассудок мне увиделся. Остальная шелупонь больше на животных смахивает. Жрать хотят, нужду справлять умеют, а про большее и думать не способны. Рассердилась я на эту толпу бестолочей и захребетников. Небо коптят, легкой копейки ищут. Никакой пользы от них. Никакого смысла в их существовании. Милосердия мне все-таки не хватает.
– Дорогая, золотая-серебряная, – слышу сиплый голос. – Вижу печаль на лице. Пойдем, погадаю. 
Я чувствую, как быстрые пальцы хватают меня за локоть.
– Расскажу, что было, что будет, как дальше судьба повернется, – заученно бубнит цыганка. – Не бойся, алмазная-бриллиантовая. Дай руку – все про себя узнаешь.
Я смотрю на цыганку. Сколько ей лет? Может, двадцать. Может, сорок. Одета она в выцветшие тряпки. За ушами грязно, под ногтями черная кайма. Руку ей дать, и то противно. Моет ли она свои ладони заскорузлые когда-нибудь?
Молча выдергиваю свой локоть из ее пальцев. Нищие смотрят на меня.
– Куда же ты, бриллиантовая? – цыганка не отстает. – Или такая жадная, что из-за десяти тенге про скорое счастье узнать не хочешь?
– Хорошо, погадай, – велю ей.
– Ждет тебя великая удача и великая беда, – тараторит цыганка, глядя на мою ладонь. – Уедет от тебя один близкий человек, а приедет другой.
Она замолкает и разглядывает монетку, что я ей дала.
– Монета говорит, что получить счастье задешево нельзя, а беду накликать можно. Так что к медному гривеннику обязательно серебро добавить надо. А то все гадание в землю уйдет и тайну с собой унесет, – говорит гадалка.
Я понимаю, что влипла. Некоторые прохожие приостанавливаются, чтобы наш разговор послушать. Часть пьяных бомжей потянулась в нашу сторону. Цыганку хотят поддержать?
– Раздумала я гадать, – говорю я пройдохе в юбках. – Дай пройти.
– Так честные женщины не делают, – вопит она. – Не я тебя, ты меня уговорила! Деньги посулила, все послушала, а теперь платить не хочешь? Заплати сто тенге, не то прокляну!
Вдруг я чувствую шевеление в левом кармане. Поворачиваю голову: крохотный цыганенок шустрит ручонкой в плаще. Я отбрасываю его, как мелкую гадину. Попутно толкаю цыганку в грудь.
– Вы видели? – верещит она. – Моего ребенка избила!  Меня в грудь ударила. За гадание не заплатила. Помогите, люди добрые!
Люди добрые торопливо расходятся. Зато парочка бомжей все ближе. У одного камень в руке.
– Ах, ты, сука, – шипит он то ли мне, то ли цыганке.
Трель полицейского свистка приходит как нельзя вовремя. Цыганский детеныш удирает с невероятной скоростью в сторону сквера. Гадалка перебегает трамвайную линию  и кособоко удаляется во дворы трехэтажных домов. Бомжи разворачиваются и бредут обратно к толпе нищих.
– Ваши документы? – спрашивает подошедший полицейский.
Я опускаю руку в левый карман и понимаю, что гаденыш-цыганенок выкрал мое удостоверение.
– Меня только что ограбили цыгане, – говорю. – Я решила погадать, а вместо этого…
– Пройдемте в отделение, – говорит полицейский.
– Я только что оттуда, – сообщаю. – Брала справку о розыске внучки. Дала объявление в «Караван», а тут эта … нечисть…
– Пройдемте, гражданка, – страж порядка больно стискивает мой локоть и, широко шагая, ведет меня в РУВД.
Я радуюсь, что оставила парабеллум дома. Иначе меня бы загребли по статье. Спасибо товарищу подполковнику.
По счастью, меня не успели забыть сотрудники районного управления. Они подтверждают, что час назад выдали мне справку о розыске внучки. В результате я отпущена под обещание наведаться в местное Бюро находок. Если украденное удостоверение так и не найдется, придется срочно делать новое.
Придя домой, соображаю, что означает эта встреча с цыганкой, эта кража, эти бомжовские морды? Как говорит Альбертиус: «Появление неблагого человека – сигнал опасности». В душе противный осадок. Впервые за двадцать лет я закуриваю. Сигаретку купила по дороге. Ох, едрена мать, и жгучий у нее дым! Затянуть его в легкие не решаюсь. Побаловавшись, как школьница, выбрасываю окурок в форточку. Черт знает что лезет изнутри. Старые привычки вдруг ожили.
Хоть я и знаю, что гадалка – кукла безмозглая, но какое-то суеверное уважение к ее словам осталось. «Один близкий человек уедет, другой – приедет». Петропалыч завтра уезжает. Это факт. А кто приедет? Вдруг – Катерина моя? Или Маша? Но Маша пробудет в санатории до 24-го мая. А сегодня – 20-е число.
Телефонный звонок опять прогоняет мое сердце в пятки своей внезапностью.
– Я слушаю, – сообщаю в трубку.
– Антонина? – голос глухой, незнакомый.
– Я самая. А вы кто?
– Тоня, не узнаешь?
Лихорадочно перебираю в памяти мужские голоса. Неужели Григорий?
– Гриша? Это ты?
– Конечно! – оживляется майор. – Рассказывай, что у тебя происходит?
– За Петропалыча тебе большое спасибо! – громко говорю я. – Настоящий друг! Сильно мне помогает.
– Я и не сомневался, – отвечает мой майор. – Ты, смотри, не влюбись!
Я смеюсь. От его голоса тепло на душе.
– Гриша, завтра Петропалыч уезжает в Бишкек. Мы надеемся, что после этого все прояснится окончательно. Поездка опасная. Я за подполковника переживаю.
Я говорю все громче.
– Петька – мужик аккуратный, настоящий разведчик, – откликается майор. – До пенсии дожил невредимым, значит, и теперь все будет в норме. Ты сама – как?
– Я живу хорошо. У меня сегодня цыганка удостоверение украла. Еще к нам с хозяйкой на квартиру бандиты ворвались. Хозяйку избили, а меня не успели. Теперь хозяйка в госпитале, – сообщаю я.
– Ничего себе – хорошая жизнь! – изумляется Григорий. – Куда Петька смотрит? Ладно, Антонина. Пора прощаться. Я в среду позвоню. Что дочке передать?
– Пусть дома сидит. Хозяйством занимается, – отвечаю.
Связь прерывается. У меня в ушах стоит звон от собственного громкого голоса. Я от радости, как и от страха, орать начинаю.

Ранним вечером мы чаевничаем с Петропалычем. Я рассказываю ему об утреннем происшествии с кражей удостоверения. Не стоит нервничать, он говорит. Рано или поздно документ появится в Бюро находок. Люди у нас сердобольные и ответственные. Найдут, в Бюро отнесут. С женой Петропалыч поссорился, потом помирился. Жена вовремя сообразила, что перед дальней дорогой ругаться не стоит. Зачем судьбу искушать?
– Чем заниматься будешь? – спрашивает Петропалыч.
– Бабульку свою заберу из госпиталя и выхаживать начну, – отвечаю. – Может, другие ниточки для расследования поищу. Повторное объявление о розыске в «Караван» дам.
– Провожать меня придешь?
– А как же.
– Время  и место знаешь?
– А как же, конечно не знаю, – смеюсь я.
– В девять тридцать пять местного времени, – отчеканивает подполковник. – Вокзал Алматы-2.
Боевой товарищ мой закуривает. Я подливаю ему чаю, пирожки с картошкой пододвигаю.
– Вернешься из Бишкека, – говорю, – я тебя угощу куриной лапшей. Сама сделаю.
Подполковник смотрит на меня смеющимися глазами.
– Неужели ты и готовить умеешь? – говорит.
– А ты думал, я только из парабеллума стрелять горазда? – отвечаю вопросом на вопрос.
Оба улыбаемся. Он накрывает мою руку своей теплой ладонью.
– Так откуда, говоришь, у тебя пистолет? – вопрошает подполковник.
– У подруги выпросила. Ее мужу пистолет от отца достался. Трофейный, с отечественной войны. Подруга в секрете от него мне парабеллум передала.
– Стрелять умеешь?
– Умею. Мне Григорий пару раз из своего Макарова пальнуть разрешал. В молодости. И из парабеллума я разок стреляла.
– Гришка тебя любил в те годы нешуточно, – замечает подполковник задумчиво.
– Наверное, – пожимаю плечами. – Но он служил в зоне. Это мне не нравилось.
– А тренироваться у него нравилось? – сердится Петропалыч. – Побеждать на соревнованиях, медали зарабатывать? Неужели за столько времени не разглядела, какой мужик отличный он был?
– Да что ты раскипятился? Все в прошлом осталось, – миролюбиво говорю я.
Подполковник мой делает несколько затяжек в полном молчании. Я тоже отмалчиваюсь. Его ладонь все покоится на моей руке.
– Телефон и адрес Азамата у тебя? – спрашивает Петропалыч.
Киваю утвердительно.
– С ним связь держи. Звони ежедневно, на всякий случай.
Улыбаюсь и снова киваю.
Петропалыч гасит сигарету о жестяную крышку.
– Пойду я, – говорит он. – Что не досказали, завтра доскажем.
Я провожаю его до двери. Уходит подполковник хмуроватый. Какая муха его укусила? За друга обиделся? Напрасно. Разве он не знает, что любовь – это что-то вроде болезни? И болезнь эта вертит человеком, как хочет. Тут тебе и температура, и бред, и сердечная недостаточность. Кто такое состояние назвал любовью? Верно тот, кто и сам был не в здравом уме.
Я тем временем перемываю гору посуды. А можно и генеральную уборочку совершить – мелькает в моей голове. Я подмигиваю себе в зеркало. Спиридоновна придет, а в квартире все сияет. Авось, после этого не выгонит. Приступаю к уборке помещения.
Гнетущие мысли о Кате отступили. Рассосались. Растворились. Мне даже стыдно, что тревога ушла. Хочу посочувствовать своей девочке, а не получается. Внутри крепнет уверенность, что она живет спокойно, находится вне опасности. Может, психолог Татьяна это имела в виду, когда говорила, что мы на близких сами беду кличем, излучая темные мысли? Если так, буду я излучать хорошие мысли. Будто Катюха моя встретила добрых людей, ни в чем не нуждается. А скоро и вовсе приедет на родину. Толстая, румяная, задорная. Хотя, нет. Толстой ей быть ни к чему. Она тогда плясать не сможет.

Глава 15

Проводила я Петропалыча с Олесей хорошо. Он успешно дедом притворялся. От вчерашней хмурости его следа не осталось. Показал нам с девчатами изрядный шмат сала, что жена в дорогу дала. Смешил, побасенки рассказывал. Умеет подполковник быть душой компании, когда захочет!
Олеся волновалась. Она – самая младшая из артистов. Ее вместо Катерины взяли. Бледненькая стояла, глаза грустные.
– Бабулечка Тонечка, – говорит шепотом, – может, мы там про Катю разузнаем. Я вам сразу позвоню.
– Ты, девочка моя, – отвечаю, – о конкурсе думай. Чтоб первое место заняла. А дед твой будет поисками заниматься, – киваю на Петропалыча.
Нового мы с подполковником ничего не надумали. Обнялись на прощанье. Олеся долго в окно вагонное выглядывала, рукой нам махала.
– Антонина Львовна, – сказала Салтанат, когда мы уходили с перрона, – я к вам вечером приду.
– Конечно, – обрадовалась я. – Тоску мою развеешь.
– Я к вам с сюрпризом приду, – пообещала похожая на японку Салтанат.
Вспорхнула в троллейбус и даже не простилась. Странная девочка. Очень молчаливая.
Я пошла пешком. От вокзала до госпиталя – пять минут ходьбы. Старушку свою я не видела всего пару дней, а кажется, месяц прошел.
Обход в госпитале с одиннадцати начинается. Поднимаюсь на третий этаж и встречаюсь…со Спиридоновной. Она уже бодро вниз ногами перебирает. Повязку с носа еще не сняли.
– Тоня! – вскрикивает старушка и меня обнимает. – А я звонить тебе иду.
Похудела моя хозяйка. Плечи заострились. Даже рост уменьшился. В палату мы не пошли. Там медсестры говорить не дадут.
– Рассказывай, – торопится Мария, – До моих детей дозвонилась?
– Дозвонилась, – докладываю. – Сказала, что была попытка ограбления квартиры, да патруль быстро вмешался и тебе жизнь спас. Ты – в больнице, а я дом стерегу.
– Заволновались? Что говорят? – интересуется Спиридоновна.
– Спрашивают, кто я такая? – говорю. – Я отвечаю – квартирантка. Надо ли срочно приезжать? Как пожелаете, говорю. Опасности для жизни нет.
– Все правильно сказала, – одобряет вахтерша. – Теперь Лизка примчится. Испугается, что квартира без присмотра.
– Может, мне новое место поискать? – спрашиваю.
– Оставайся, Антонина, – твердо говорит Спиридоновна. – Я тебя пустила и выгнать не позволю.
Вижу, что заволновалась она. Дочери побаивается.
– Почему ты с детьми в Россию не уехала? – спрашиваю.
– Хотелось похозяйничать перед смертью, – говорит старушка. – Теперь поеду. Боюсь одиночества.
Я вижу, что она утомилась.
– Иди, Мария, в палату, – говорю.
Помогаю ей взойти на этаж.
– Антонина, забери меня в пятницу, – просит Спиридоновна. – Не могу я терпеть до следующего понедельника.
– А ты дома сможешь соблюдать постельный режим? – говорю с притворной суровостью.
– Иди ты, – машет она на меня рукой. – Еще командирша нашлась. – Как твои поиски? Новое что есть?
– Петропалыч сегодня укатил в Бишкек. Говорит, след похитителя девушек полиция нащупала. От него и буду ждать новостей.
– Дай-то бог, – вздыхает вахтерша.
Взяв исхудавшей рукой пакет с гостинцами, она скрывается за дверью отделения.
Выходя из госпиталя, я размышляю, как быть, если дочь Спиридоновны объявится в Алматы. Лишние уши и глаза мне без надобности.
Ноги мои шагают вверх по проспекту Коммунистическому. Сейчас он называется именем Абылай хана. Спиридоновна жаловалась, что с переменой названий улиц она, старуха, совсем ориентировку в городе потеряла. Хорошо, что многие горожане и кондукторы придерживаются старых наименований. Но постепенно все перейдет на новые названия. А что поделаешь? Государство казахское. Наверное, логично, что городская администрация вместо русских героев прославляет своих национальных батыров. Но только появляется ощущение отверженности, неуместности своей в этом городе. Русским надо жить в России. Казахам – в Казахстане.
В Шемонаихе всегда было полно русского люда. Теперь, вот, к нам армяне понаехали. Строят гостиницу, хотят универмаг отгрохать. И жители волнуются: как дальше поведут себя чужаки? Хотя продукты у них дешевле, качество обслуживания лучше. Или взять моих хозев-курдов. Приехали гуртом. Быстро отстроили кафе «Земфира». И хотя еду в кафе вкусной не назовешь, люди посещают это заведение. Культурно убивают свой досуг. Уплетают лепешки с мясом под скорбную курдскую музыку.
Каждая нация стремится к объединению. Чтобы слиться в одну большую компанию. Тогда мысли у всех схожие. Характеры одинаковые. Причины для скандалов всем понятные. Это как в семье: дерутся-бранятся, но только роднее становятся. Потому я  в Россию хочу. К своей огромной, хлопотливой семье. Каким бы ни было это семейство: нищим, воинственным, благородным, равнодушным и так далее, – а внутри него я почувствую комфорт и полное семейное взаимопонимание. Даже если при этом будут отвешиваться родственные подзатыльники.
А куда это меня ноги принесли? Ого! Отмахала я километра два с половиной вверх. Кончился проспект Коммунистический. Уткнулся он в здание просторное и стеклянное. В Центральную библиотеку. Голову задрала, рассматриваю библиотеку. Даже с улицы шкафы и полки видны. Заходить внутрь не хочется. К серьезным книгам я с детства равнодушная. Всякие Достоевские-Чернышевские мне не по зубам. Когда куча умных рассуждений засунута на одну несчастную книжную страницу, они все для меня превращаются в плохо проваренный кусок пищи. Откусить не получается. Проглотить целиком – подавлюсь. К тому же шрифт у толстых книг мелкий. Голова кружиться начинает. Мысль должна быть подана аппетитно, прожаренная, с приправами и соусом. Тогда усвоится она с благодарностью. И не забудется долго. Поэтому я иногда читаю приключения и детективы. Не часто, а при наличии свободной минутки.
А эта библиотека набрала в себя тысячи томов. Стоит бетонная, важная. Хранит внутри бумаги видимо-невидимо. И еще триста лет простоит. Так никогда с места и не сдвинется. Книжный груз – самый тяжелый.
Вздыхаю я. У паренька прохожего спрашиваю, как до университетского городка доехать.
– Та-ак, – соображает паренек. – Вы сейчас садитесь на автобус № 32. Он вверх по проспекту Мира едет. А потом у кондуктора спросите, где выходить.
Славный паренек. Уши торчком. В каждом ухе по две серьги. Наверное, еще и в пуп какую-нибудь канитель засунул. Молодежь обезьянничать любит. Где чего увидят – немедленно этому следуют. Хорошо это, смешно или нелепо – они не видят. Мы такими же были. И, наверное,  остались. Я, например, в плаще по южной столице бегаю. Почему именно в этом поблекшем плаще? А потому что для пожилой тетки, коей я являюсь, сойдет и поношенная вещь. Молодым обновки важней – таков ход моей мысли. Сперва свою задачу выполни, потом наряжаться будешь. Такой лозунг во мне с детства остался. Я под него всю жизнь промаршировала.
От осознания этой мысли я даже останавливаюсь. В затемненное стекло стоящей на обочине машины смотрю на свое отражение. Хорошо, хоть платок носить перестала. Иначе – вылитая бомжиха.
Как, однако, цивилизация в голову ударяет! Уже и выглядеть хочется в соответствии с городской культурой. И ботинок облезлых конфужусь. Хмыкнула я и пошла искать остановку автобуса №32.

Поход в учебную часть университета оказался неудачным и удачным одновременно. Я узнала, что преподаватель фарси Гамад эль Абди совсем недавно уволился в связи семейными обстоятельствами. Адрес его мне, как незнакомому человеку, не дали. Я дождалась обеденного перерыва. Когда все почтенные педагоги утопали в столовую, я подошла к молоденькой секретарше. Рассказала, что Гамад обещал на моей внучке жениться, но внезапно пропал. Очень просила выдать адресок этого Дон Жуана иранского. Для торжества справедливости. Секретарша покраснела. Видно, Гамад и ей своим хитрым персидским языком что-нибудь наобещал.  И тоже уехал не простившись. Вздохнула она и решительно мне адрес педагога фарси выдала. Я вручила ей шоколадку «Казахстан», самую вкусную из «Рахатовских». Затем я отобедала  в университетской столовой и поехала в хореографическое училище. Заинтриговала меня Салтанат своими словами о вечернем сюрпризе.
В три часа пополудни балерины и балероны выбежали из бетонных стен училища на солнцепек. Расходиться не торопятся. Стоят кучками там, сям. Беседуют, радостно смеются, чебуреки жуют. Вон и Салтанат сразу двум парням головы крутит. Глаза у нее необычные, японские, немного раскосые. Меня заметила, рукой помахала. Еще чуток с кавалерами побеседовала и в мою сторону направилась.
– Оторвала я тебя? Извини, – говорю.
– Все нормально, – отвечает Салтанат. – Хорошо, что вы пришли. Я вас хочу с одной девушкой свести. Стриптизершей. Она в прошлом году все лето в Дубае гастролировала. В местных барах, казино танцевала. Сейчас у нее ребенок маленький. Сможете к ней домой съездить?
Закончив эту длинную речь, девушка серьезно на меня смотрит.
– Конечно, поеду, – соглашаюсь я.
– Тогда сейчас и отправимся, – решает Салтанат.
Мы садимся на троллейбус №1 и начинаем долгий путь петляния по верхней части Алматы. Чем больше я узнаю этот город, тем необъятней он мне кажется. Алматинские улицы расстилаются далеко во всех направлениях. Прямые, как линейки. Обсаженные деревьями, как в Шемонаихе. Листья  на карагачах начинают распускаться. Я уже могу представить, в какие зеленые коридоры превратятся городские тротуары через неделю.
Где-то намного выше проспекта Абая мы выходим из троллейбуса. Снова девятиэтажный микрорайон! Со своим собственным базарчиком, с типовыми ларьками, газетными киосками и автостоянками. Опять-таки, петляя, мы выходим к пятиэтажному дому. Поднимаемся на второй этаж. Стучим. Дверь нам открывает худенькая девушка. Скупо улыбается. Приглашает зайти.
Смотрю на стриптизершу во все глаза. Фигурка у нее подростковая. Такие девушки что одетые, что раздетые – выглядят одинаково. Им скрывать нечего.  Лицо у стриптизерши узкое, губы стиснуты. Неужели, с таким выражением хмурым она и раздевается? Нет, наверняка улыбается и бровками шевелит.
Стриптизерша ведет нас на кухню. Не кухня, а клетушка для курей. Тот, кто такие тесные квартиры разрабатывал, сильно род человеческий ненавидел. Или экономил по велению коммунистической партии. Человек – не птица. Ему нужен не скворечник, а дворец. Чтобы дети резвились, чтобы гимнастику делать. Наконец, чтобы дышать было чем.
Танцовщица и Салтанат садятся на табуретки у окна. Мне уступается почетное место на стуле, возле маленького столика.
– Давайте познакомимся, – предлагаю. – Я – Антонина Львовна.
– Анна, – коротко сообщает стриптизерша.
– Расскажи мне, Анечка, про всякие бары и рестораны в Дубае. Как туда девушек берут, как с ними обращаются…
– А ваша внучка в Эмираты сбежала? – спрашивает Анна.
Я растерянно смотрю на Салтанат.
– У Антонины Львовны внучку похитили. Где она сейчас – неизвестно, – поясняет балерина.
– Я могу рассказать про гастроли, но поможет ли вам это? – настаивает стриптизерша.
– Доченька, – говорю я, – мне сейчас каждая мелочь нужна. Может, имя своего хозяина вспомнишь или еще какие-то факты. Название казино или гостиницы скажешь, – уже ниточка появится.
– Вы что, сами внучку ищете? – удивляется Анна.
– А кто ее будет искать? Полиции фактов не хватает для развития уголовного дела, – говорю я. – У нас, говорят полицейские, более криминальных случаев полно.
– Я полицию не имела в виду. Я про частного детектива спросила.
– А что, здесь есть частный розыск? – изумляюсь.
– Конечно. Только это дорогое удовольствие, – отвечает стриптизерша.
Мы некоторое время молчим. Ждем, пока Анна нальет нам чаю. Бросаем в чай сахар, размешиваем.
– Вы, Антонина Львовна, вопросы задавайте, а Аня отвечать будет. – Салтанат от нашего молчания начинает ерзать.
– Точно. Я рассказывать не мастерица. Пока ребенок спит и нам не мешает, вы вопросы задавайте, – произносит стриптизерша.
– Как ты попала на гастроли? – задаю первый вопрос.
– По конкурсу. Фирма «Алтыншаш» набирала профессионалок для работы в увеселительных заведениях Турции и Эмиратов.
– Почему выбрала Эмираты?
– Потому что группа в Турцию уже была укомплектована.
– Где вы жили и работали?
– Жили в пригородной гостинице, там дешевле. Работали в двух отелях. Еще удавалось подрабатывать стриптизом. Разовые выступления в мелких ресторанчиках.
– Не боялись раздеваться?
Анна усмехается.
– В стриптизе нет ничего опасного или непристойного. Дубай – цивильный город. Город для туристов из Европы и СНГ. Все эти богатые дяди и тети специально едут в Дубай, чтобы отдохнуть, раскочегарить эмоции. Денег на это не жалеют.
– Ты хорошо заработала?
– Очень хорошо! Муж купил дорогую музыкальную аппаратуру, которой в Алматы ни у кого нет!
– Так ты при живом муже работала стриптизершей? – удивляюсь я.
– Он сам меня и послал на заработки, – отвечает Анна.
– А сам что?
– Он… как бы… безработный, – отвечает танцовщица. – Он композитор. Мало известный. Весь живет музыкой. Теперь, когда у него крутая техника, он пробьет себе дорогу.
– Шел бы грузчиком или дворником.
– Вы что-то не то говорите, – вспыхивает Анна. – Мы с ним решили, что я должна заработать деньги. Я поехала и заработала их. Понимаете? Это общая цель! Когда в одном казино меня кинули на пятьсот долларов, я не ударилась в истерику. Знала, что муж ждет и надеется. И пошла зарабатывать своей…ну, в общем, пошла на панель.
– И восстановила убыток? – спрашиваю насмешливо.
– Обязательно.
– А как муж к этому отнесся?
– Одобрил мой выбор. Сказал, что я – лучшая женщина в мире. После этих гастролей, кстати, мы решили ребенка зачать.
Молчу. Поражена ее откровенностью. Девчонка-то и впрямь верит в свое героическое предназначение. Салтанат глазки распахнула  и жадно нас слушает. То ли ужасается, то ли восхищается этой стриптизершей незадачливой. Я замечаю, что осанки, посадки на табуретке, развороты плеч у обеих девушек схожи. Неужели Салтанат уготован тот же странный путь, что и  этой юной мамаше? И моя Катюха вполне могла купиться на эти дешевые трюки. Поработать стриптизершей и получить кучу денег. Пусть только попробует! Отхлещу по заду! Если найду.
Я вздыхаю.
– Не понравился мой рассказ? – усмехается Анна. – Такова судьба танцовщиц и балерин. К сексу надо проще относиться. Нравы изменились.
– Точно, – вступает в разговор Салтанат. – В Алматы уже есть несколько баров для сексуальных меньшинств.
– Это для голубых, что ли? – уточняю я.
– И для розовых, – говорит Анна. – Вход туда – по пригласительным билетам. Внутри баров все со вкусом обставлено. Свой оркестр играет. Живой вокал.
– Ты  и там побывала? – восклицаю.
– Нет, я не лесбиянка, - усмехается Анна. – Я в подтанцовке иногда подрабатываю.
– А кто с дитем сидит?
– Муж. Через месяц после родов я уже в подтанцовку вышла. Деньги кончились.
Да ё-моё! Что за семья такая непутевая?
– Девонька, да на хрена тебе такой муж? – кричу. – Под арабов тебя подкладывает. Кормящую мать на заработки выгоняет!
– Тихо! Тихо! Чего, бабоньки, расшумелись? – говорит высокий парень, входя в кухню. – Ребенка разбудите.
– Семейную жизнь обсуждаем, – усмехается стриптизерша.
– Здравствуйте, – обращается парень к нам с Салтанат.
– День добрый, – говорю.
Парень сутулый. Голова крупная.
– Я вас подслушивал, – сообщает он. – Очень веселился.
Мы переглядываемся. Ишь, ты, откровенный какой!
– Нам пора идти, – говорит Салтанат. – Спасибо за чай и рассказ.
– Только ты мне, Аня, на бумажку названия заведений напиши, – прошу стриптизершу.
Анна, склонив голову, пишет в моей записной книжке.
– Вы можете обратиться к этому человеку, моему бывшему хозяину. Он знает русский язык, жена у него русская, – сопровождает она запись словами.
– За это огромное спасибо, – благодарю я.
Мы обуваемся в коридоре. Анна и ее муж молча наблюдают. Терпеть не могу, когда приходится что-то делать под чужими взглядами. Пальцы немеют. Кажусь себе нерасторопной: у людей время отнимаю. Наконец оделись-обулись, складки на плечах расправили. Тут и младенец захныкал. Анна ушла к нему. Мы простились с хозяином. До сих пор вижу его глубоко посаженные, цепкие глаза.

Чувство удовлетворения у меня, конечно, есть. Адреса гостиниц и ресторанов мне стриптизерша написала. Имя своего бывшего нанимателя сообщила. Но примазалось к этому чувству удовлетворения досада, даже гадливость. Жизнь показала мне еще одну свою не лучшую сторону.
– Странная семья, – задумчиво бормочет Салтанат. – У этого парня еще одна жена есть.
– Он что, мусульманин? – удивляюсь.
– Не похоже, – отвечает балерина.
– Анна об этой второй жене знает?
– Не только знает, но в ее квартире живет.
– ?!
– Анна – вторая, молодая жена композитора. А первая – лет на десять ее старше. Они обе любят этого крупноголового. Его это очень устраивает. Так он и живет на две семьи. То у одной жены переночует, то у другой. То одна его покормит, то другая. Так мне Олеся рассказывала.
– А кто всех содержит?
– Старшая жена. Она молодым даже квартиру свою отдала. Сама живет у родителей. Об этом композиторе и его гареме всякие сплетни по городу ходят.
– Ты сама как к этому относишься? – спрашиваю.
Салтанат пожимает плечами.
– Мне это безразлично. Пусть живут, как нравится. Но я хочу у своего мужа быть единственной. – Балерина усмехается. – Я ревнивая.
Я взглядываю на нее искоса.
– А кажешься спокойной, – говорю.
– Я спокойная. Пока меня не задевают, – подтверждает Салтанат.
Знаю таких персонажей. Они молчат-помалкивают до поры. Потом что-то у них в голове щелкает, и начинается буря. Они не беснуются, не плюются словами. Просто багровеют, раздуваются. Вид их страшен. От таких людей у меня на загривке волосы дыбом встают. Потому что они опасны. Салтанат, конечно, далеко до подобных паровиков. Но железный прут внутри нее тоже спрятан. Возможно, это лучше, чем Катина кротость.
– Знаете, Антонина Львовна, когда мы Олесю провожали, я видела человека, на Гамада похожего, – вдруг говорит Салтанат. – Он в другой вагон садился.
Я резко останавливаюсь.
– Почему мне не сказала?
– Это длилось несколько секунд. Я до сих пор не уверена, что это Гамад.
– Я сегодня в университете узнала, что Гамад внезапно уволился и уехал, – говорю.
Балерина округляет глаза.
– Тогда это был он. – В ее голосе убежденность.
Мы некоторое время идем молча.
– Мне кажется, это неспроста, – говорит Салтанат. – Он следы заметает. Гамадрил мог подставить Катю. Заказать ее похищение.
Чувствую, как в груди заныло. Он был у меня под руками, этот оборотень. А я не воспользовалась. Теперь преподаватель фарси едет в Бишкек, предупреждать свою шайку о расследовании. Пути Петропалыча и Гамада могут схлестнуться самым неожиданным образом. Что предпринять?
Мы садимся в троллейбус. Покачивая боками, как лодка, он неторопливо везет нас вниз, к центру Алматы. Я мысленно подгоняю эту электрическую животину. Быстрей, быстрей, рогатый мой!  Салтанат выходит раньше меня. Гимнастической походкой несется сквозь толпу. Какая быстрая! Я выхожу через три остановки, на Гоголя и Космонавтов. Придется пройти несколько кварталов вверх. Вначале я тоже, как Салтанат, избираю высокий темп ходьбы. Лыжное прошлое сразу вспоминается. Иду, пружиня ногами, слегка наклонившись вперед. Беру в обгон всех прохожих, что маячат впереди. Затем дыхание становится прерывистым. Пару раз левая нога оступается. Я сбавляю обороты. Втягиваю воздух глубже, выдыхаю его резче. В какой-то момент ощущение тревоги заставляет меня остановиться. На противоположной стороне улицы вижу здание морга. При дневном освещении он не кажется таким зловещим. Просто запущенное одноэтажное здание. Спрятано за бетонным забором. Плохой это знак или хороший? Узнаю позже. Сажусь в трамвай №6. Стою на задней площадке, отдуваюсь. Петропалыч рассказывал, что раньше в Алматы было много трамвайных маршрутов. Рельсы перепоясывали город во всех направлениях. Сейчас остались только №4 и №6. Громкий голос над моим ухом произносит: «Да. Минут через пять буду». Ко мне, что ли, обращаются? Я оборачиваюсь: парень говорит в свой мобильник, прижатый к уху. Мне становится не по себе. Едем мы с ним в трамвае бок о бок, но он ни меня, ни других людей не замечает. Прилепился ухом к этой плоской штуке. С кем разговаривает? Неизвестно. Может, сам с собой. 
Выхожу на Никольском рынке. Иду мимо церкви. Здесь цыганенок залез ко мне в карман. Толпа нищих упорно стоит возле входа в храм. У них своя тусовка, свой клуб по интересам. Пересекаю сквер. Буравлю землю глазами. Вдруг удостоверение завалилось в какую-нибудь ямку? Спряталось под бумажкой или пакетом? Никаких следов пропавшего документа не нахожу. Ладно. Не все удовольствия сразу.
В квартиру захожу утомленная. Сразу звоню Азамату. Вежливый автоответчик просит оставить сообщение после сигнала. Потом произносит что-то по-английски. Раздается свист. Я, откашлявшись, говорю:
– Здравствуй, Азамат. Это я, Антонина Львовна, знакомая Петра Павловича Шпонько, подполковника. Есть сведения, что Гамад, бывший ухажер моей внучки, едет в том же поезде, что и Петропалыч. Я опасаюсь этого человека. Он, возможно, Катю и украл. Азамат, свяжись с подполковником как-нибудь! Олеся знает  Гамада в лицо. Этот Гамад может навести Петропалыча на правильный след. Да ты и сам знаешь, как лучше действовать. Спасибо. До скорой встречи.
Я кладу трубку. От волнения лоб вспотел. Не умею я с автоответчиками разговаривать.
Ложусь на диван. Спина со скрипом расправляется. Закрываю глаза и пытаюсь представить Катюшу. Где она? Как она? С кем? Хочу, как ясновидец Альбертиус, пробиться взором в будущее. Вначале на веках пестрят темные тени. Глазные яблоки беспокойно ходят туда-сюда. Постепенно их движение замедляется. Перед глазами появляются всполохи желтого света. Катя, зову я. Катя, где ты? Издалека лицо внучки подплывает все ближе. Катя улыбается. Мы тебя ищем, говорю ей мысленно. В какой ты стороне? Катя неопределенно машет рукой: там! Я вижу ее танцующей. В золотой парче. Катя мелко трясет бедрами и переступает ногами. Напиши свой адрес, говорю я, подавая ей лист бумаги. Катя пишет что-то справа налево, нерусскими буквами. Подает лист мне. Я пытаюсь распознать, что написано. Если прочту, узнаю, где Катю искать. Но тщетно. Арабские буквы спрыгивают с листа в разные стороны. Несколько букв я захватываю в ладонь. Они начинают жалить меня, как осы. Когда боль становится невыносимой, я просыпаюсь.
В квартире темно. Моя правая рука, лежавшая под головой, сильно затекла. По ней бегают отвратительные мурашки. Пью холодную воду из-под крана. Накрываюсь одеялом и засыпаю теперь до утра.

Глава 16

Телефон звонит и звонит. Его дребезг волнами накрывает комнату. Вонзается в уши. После тысячи звонков наступает тишина. И вновь начинается перезвон. Что ж ты, Спиридоновна, себе другой аппарат не поставишь, с нежным звуком? Я готова придушить трубку. Хватаю ее за горло и подношу к уху. Звонок все надрывается. Это в дверь звонят, догадываюсь. Ковыляю к двери. Приникаю к глазку: мужчина. Неужто сын Спиридоновны? Поспешно открываю дверь. Азамат улыбается мне.
– Здравствуйте, Антонина Львовна, – говорит он. – Решил вас навестить.
– Проходите, товарищ лейтенант, – отвечаю хрипло.
Я спросонья плохо соображаю. Как спала в солдатском белье, так дверь и открыла.
– Какие-то новости? – спрашиваю.
– Задание ваше выполнил. Связался с подполковником Шпонько, предупредил его насчет Гамада. – Азамат разглядывает квартиру.
Я тем временем поспешно натягиваю трико и черную водолазку.
– Как вы нашли меня? – спрашиваю. – Ах, да. У вас такая техника особая… – вспоминаю я его сложный компьютер.
– Петр Павлович мне ваш адрес оставил, – смеется Азамат, – вот и вся мистика. Как вам тут живется? – любопытствует он. – Хозяева где?
– Хозяйка в госпитале, – поясняю. – В пятницу ее заберу. Пока живу в одиночестве. Чаю хотите?
– Спасибо. Я уже кофе попил, – отвечает Азамат. – Извините, что разбудил. Хотел убедиться, что вы в порядке. Не буду вас задерживать. – Он направляется к двери.
Часы показывают половину двенадцатого. Полдня проспала!
– Подождите, лейтенант, – кричу я. – Скажите, куда могли увезти мою внучку?
– А разве Петр Павлович с вами это не обсуждал? – удивляется полицейский.
– Я хочу ваше мнение услышать, – отвечаю.
– Ну, молодую девушку могут похитить с разными целями. Во-первых, чтобы продать в жены зажиточному арабу. Это касается пригожих девушек. Если девушка окажется строптивой, хозяин превращает ее в служанку, в рабу. Она выполняет работу по дому: готовит, стирает, штопает и все такое. Это – удачные варианты. Девушку кормят, над ней не издеваются.
– А неудачный вариант – дом терпимости? – спрашиваю.
– Точно, – подтверждает лейтенант. – Там девушка практически бесправна. Ее принуждают обслуживать клиентов. В случае сопротивления сажают на наркотики, избивают. Превращают в безвольную куклу. Еще один безнадежный вариант, когда несчастную продают, как рабу, на дальние джайляу, в крошечные аулы. Разыскать такую девушку невозможно. Убежать ей некуда. До конца дней своих будет в заточении.
Азамат больше не улыбается. Попросив разрешения, закуривает. Я беру у него сигаретку. Проходим в кухню. Сидим, дымим.
– Ваша внучка, как я понял, красивая девушка? – спрашивает он.
– Очень даже симпатичная, – говорю.
– И танцует?
– Одна из лучших в училище, – подтверждаю.
– Будем надеяться, что ее талант пригодится. Будет, например, стриптизершей.
– Кошмар какой-то, – говорю я. – Что у нас в Азии творится? При Советском Союзе такого не было!
– Было, – говорит лейтенант. – Всегда все было. В других масштабах. Не так открыто. Но ничего нового в мире криминала не появилось, к сожалению.
– Как вы думаете, найдем Катю? – спрашиваю.
– Как Аллах  решит, так и случится, – отвечает Азамат.
Мы заканчиваем курить одновременно.
– Мне понравилась ваша речь на автоответчике, – вдруг вспоминает он. – Вы, случайно, не учительница начальных классов?
– Была учителем физкультуры, – говорю.
– Ух, ты! Значит, вы спортсменка? А по какому виду спорта?
– Лыжи.
– Горные? – глаза у лейтенанта загораются.
– Откуда у нас в Шемонаихе горы? – смеюсь. – Я грамоты за длинные дистанции получала.
– Стайер, значит?
– Он самый, – подтверждаю. – У меня второе дыхание всегда в нужное время открывалось. Бывало, на дистанции дойду до полного изнеможения. Кажется, упаду и не встану. Тут какая-то вспышка изнутри происходит. И я чувствую такой прилив сил, радость даже. Дыхание выравнивается, ноги сами бегут, без сучка и задоринки.
– Когда мне подполковник Шпонько про вас рассказал, я не поверил, что пенсионерка из деревни чего-то сможет добиться. Потом вас увидел. Точно, думаю, наивная деревенская женщина, в полном отчаянии. Потом мне товарищ подполковник рассказал, как вы себя героически вели при задержании. Я удивился. А сейчас, когда вы сказали, что были лыжницей на длинные дистанции,  картина совсем прояснилась.
– Чему удивился ты? – спрашиваю.
– Живости вашей комсомольской. Энтузиазму и неугомонности. У вас внутри, похоже, моторчик есть, из разряда вечных двигателей. Часовой завод, который не кончается, – Азамат улыбается.
– А что прояснилось? – не отстаю я.
– Вы – стайер. Человек дальней цели. Умеете силы рассчитывать, терпения набираться, с противниками хитрить. Если с компьютерными программами сравнивать, вы – антивирус Касперский.  К тому же  ноги у вас сильные.
– Ноги-то при чем? – изумляюсь я.
– Состояние ног – самый важный показатель состояния человека, – оживляется мой лейтенант. – Вы заметили, что большинство пожилых людей ноги волочат, шаркают ступнями, жалуются на артрит? У них нет сил за землю цепляться. А вы крепко на ногах стоите. Поэтому и носитесь по земле, как маленький танк.
Азамат смотрит на меня с улыбкой.
– Думаю, удача вам обеспечена, – добавляет он. – Найдете вы свою внучку обязательно. Антивирус, он дотошный. Проникает всюду, от него нет спасения.
– Спасибо тебе, лейтенант, – говорю признательно. – Хоть я и не понимаю, как этот твой антивирус работает, но само название мне нравится. Медицинское, обнадеживающее.
Азамат встает, собираясь уходить
– У меня бабушка такая же, как вы, – добавляет он. –  Непотопляемая. Маленькая, бодренькая апашка. Я ее обожаю.
– Если бы не вы с Петропалычем и не Гриша с Жирновским, – говорю я, – то неизвестно, чем бы мое расследование закончилось.
– А Жирновский тут при чем? – удивляется Азамат.
Я прикусываю язык. Как всегда, моя откровенность приходит в самое неподходящее время!
– Вольф Владимирович – мой любимый депутат. Бесконечно его уважаю, – поясняю я лейтенанту. – Он меня на подвиг, можно сказать, благословил и вдохновил.
– Вы Жирновским интересуетесь?
– Еще как, – отвечаю.
– А хотите, я вам из Интернета материалы о нем скачаю? – предлагает Азамат.
– Секретные? – ахаю я.
– Нет, общедоступные. У Жирновского сайт имеется в сети. Там  биография,  фотографии,  интервью.
– Конечно, хочу! – кричу я. – А про Порфирия Корнеевича Иванова ты можешь материалы достать?
– Запросто, – кивает Азамат. – В Интернете есть информация обо всем.
Он машет рукой в знак прощания и сбегает по лестнице.
– Азамат! – кричу я.
Лейтенант останавливается и закидывает голову вверх.
 – Я живу не в деревне, а в городе! – кричу громко.

Сегодня Мария Спиридоновна выглядит намного лучше вчерашнего. Из гостинцев она берет только апельсины.
– Мне уже скоро выписываться, – поясняет. – Я тут едой не обижена. Нечего тратиться на лакомства.
Мы гуляем по больничному двору. Пять часов пополудни. Жара.
– Нравится мне в больнице, – говорит старушка. – Чисто, спокойно, медсестры ухаживают.
– А зачем торопишься домой? – спрашиваю.
– Тоска гнетет. Родное гнездо нельзя надолго оставлять.
– А мне кажется, ты дочери боишься, – говорю. – Вот и спешишь сделать вид, что выздоровела. А, может, опасаешься, что я плохо за квартирой слежу.
– И то, и другое, – вздыхает вахтерша. – Ты расследование ведешь, стало быть, за домом присмотра никакого. А с Елизаветой мы всю жизнь лаемся. Поэтому я с ней встретиться не тороплюсь. Нет между нами нежных чувств. Чем она старше становится, тем больше меня ненавидит.
– Так уж и ненавидит? – переспрашиваю я.
– Сама сказала однажды. Я, говорит, тебя ненавижу и никогда не прощу.
– За что?
– То-то и оно, что не знаю. Ничего я против нее не совершала. Никаких особенных обид не наносила. А, вот, ненавидит меня, и все!
– Может, била ее в детстве? – спрашиваю.
– Конечно, била. А как же без этого? Все своих детей бьют.
– Я не била, – говорю, – но орала сильно. Так орала, что Машка, дочь, от страха застывала. Глазенки вытаращит и стоит столбиком.
– А сын ко мне по другому относится, – продолжает Спиридоновна. – По-человечески.
– Что это мы о грустном? – восклицаю. – Давай апельсинов поедим.
Я очищаю апельсин, разламываю надвое. Сидим мы на скамейке, в больничном дворе, две старые перечницы, уплетаем фрукт заморский. Что ждет нас завтра – не знаем.
– Мне шестьдесят пять лет, – говорит вахтерша, – еще годков пять-десять протяну. А, кажется, только жизнь началась. Я оглядеться толком не успела. Душу не развернула. Мира не увидела – как старость пришла. – Она склоняет голову к плечу, смотрит в даль, не мигая. – Когда бандиты меня били, страха не было. Сильно они били, не сдерживались. Было удивление величайшее:  что сейчас я умру. Быстро, незаметно. Я так комаров прихлопываю. А тайну-то я и не узнаю!
– Какую тайну? – мне становится не по себе.
Вдруг, Спиридоновна умом тронулась?
– Есть у этого мира тайна, – торопливо говорит Мария. – Она перед смертью открывается. Когда человек умирает спокойно. Иногда во сне я эту тайну узнаю, но, зараза, утром уже ничего не помню!
Я хохочу во все горло. Спиридоновна смотрит на меня в недоумении. Потом начинает тоненько подхихикивать. Рукой за ребра сломанные держится. Видать, больно ей.
– Тайна? – хохочу я. – Тайна мирового значения? – я пригибаюсь к коленям, утыкаюсь носом в плащ. – Перед смертью, значит, открывается?
– Точно! – пищит Спиридоновна.
– Живешь всю жизнь, дура дурой, а перед смертью тебе самую великую тайну на блюдечке преподносят?
– Точно!
– А на хрена тогда эта тайна нужна? – заливаюсь я. – Если ею воспользоваться невозможно?
Спиридоновна прекращает смеяться. Смотрит на меня, полуоткрыв рот.
– Точно, – шепотом говорит она.
Смех во мне выключается. Мы смотрим друг на друга чуть-чуть испуганно.
– Ой, Мария, пойдем в палату, - говорю я.
– Ты домой ступай, – велит она, – а я еще воздухом подышу.
Я поднимаюсь со скамьи.
– Завтра не приходи, Антонина, – продолжает Спиридоновна. – А в пятницу сразу с одеждой приезжай. После обеда выписка.
Я обнимаю ее. Ухожу, не оглядываясь. Комок стоит в горле. Кого жалею, Марию или себя? Или ту несусветную тайну, что открывается слишком поздно?

 Я уже неплохо ориентируюсь в топографии города. Иду вверх по Коммунистическому/Абылай хана до старой площади. Поворачиваю направо, к Детскому миру. Топаю по тротуару вдоль улицы Комсомольской/Толе би. Заходящее солнце слепит глаза багровым светом. Весь запад небесный окрашен в этот тон. Шагаю мимо медицинского института. Здание Брежневских времен. Желтое с белым. Во дворе института толпятся студенты в белых и бирюзовых халатах. Из институтских ворот выходят индусы. Девушки, замотаны в разноцветные шелка, с точками на лбу, на их смуглых руках позвякивают браслеты. Глаза у индианок немного навыкате. В кино индийские женщины красивы. А в жизни они страшненькие. Парни низкорослые, сухощавые. Цвет кожи у индусов – кофе с молоком, как у известного мне «Жигуленка». Цыгане-люли, которых я в поезде встретила, очень на индусов похожи.
За медицинским институтом поворачиваю налево и долго иду вверх. Район  тихий. Много жилых домов. Запахи ужина отовсюду доносятся. Здесь баклажаны тушатся. А тут картошку жарят, с мясом. Я представляю, как сядет семья за вечерний стол. Опустошат казанчик. Горячим чайком все запьют. Конфетами закусят. Что дальше? Телевизор. После телевизора – баиньки. И так каждый вечер. Завидую я им? Хочу, чтобы и у меня все повторялось день за днем? Раньше я бы ответила утвердительно. Теперь – не знаю. Поменялось все у меня в голове и в жизни.
Вот и кинотеатр «Целинный». Стоят возле него кучки ярко одетых людей. На концерт публика собралась. Вечер достаточно теплый, поэтому дамы выставили напоказ, то, что у них есть.  Есть грудь пышная – они ее демонстрируют. Есть ноги длинные – они их оголяют. Ни груди, ни ног – спину показывают. Ни того, ни другого – блеском платья поражают. У алматинок парча в моде и всякие блестки. Как в детстве они стеклянные бусы и шарики на елки вешали, так и запомнили на всю жизнь, что праздничное сиять должно. Ходят дамы, как елки новогодние. Все у них блестит. Блистательные женщины!
Вот и мой дом. Удивительно. Прожила я в нем  всего десять дней, а он родным стал. Мое гнездо в Шемонаихе в туман ушло, в памяти поблекло. Центр жизни сюда переместился. Где я, там и центр, получается?
Ох, хорошо прошлась по Южной столице! Ноги гудят. Ставлю чайник на огонь. Разворачиваю гостинцы, от которых Мария отказалась. За мной медсестры не ухаживают, ужин по звонку не подают. Когда я последний раз ела что-нибудь горячее и жидкое?
Стоп! Перед тем, как отправить пирожное в рот, пойду-ка, обольюсь святой водицей имени Порфирия Корнеича. Чтоб и впредь оставаться бойкой, жизнестойкой женщиной. Приятно было, когда Азамат мне комплименты выкладывал. Вот я и смою с себя все болезни, грехи и мысли темные, что за день налипли. Сказано – сделано. Вмиг раздеваюсь. Моюсь под горячим душем. Потом, по контрасту, окатываю себя леденющей водой. Ору, что есть мочи. К миру доброму обращаюсь. Чтоб был мне помощником и подсказчиком. Прошу Учителя передать Кате весть от меня. Мужик он великий. Авось, услышит мой голос среди прочих.
Чайник выпускает из носика густой пар. Окна в кухне запотели. Я наливаю огромную кружку крепкого чая. Щедро сыплю сахару. Раз центр жизни переместился сюда, буду жить с удовольствием. На полную, как говорится, катушку. Откусываю полпирожного. Крошки сыплются мне на майку. Плевать! Работаю челюстями энергично. Запиваю пирожное огненным чаем. Губы и язык ошпариваются. Чувствую, как горячая масса движется по пищеводу. Эдак я себе внутри язвы понаделаю, на радостях. Жду, пока чай остынет. Беспричинно улыбаюсь. После обливания такое часто бывает: ликование, восторг, какие-то надежды просыпаются. Здесь, в городе, я голодовку не соблюдаю по субботам. А в Шемонаихе я каждую неделю сутки не ела. Только воду пила, да обливалась. Все – в соответствии с инструкциями Учителя. К воскресенью, бывало, так аппетит подопрет, что полудня жду, как рая. В полдень можно есть все вегетарианское. Сколько влезет. В меня влезает немало.
Телефон звонит. С кружкой подхожу к нему и беру трубку.
– Алёу, – говорю приветливо и отхлебываю чай.
– Это баба Тоня? – доносится далекий голосок.
– Катенька! – Кричу изо всех сил. – Катенька, я слушаю тебя! Где ты?
Озноб охватывает меня разом. В животе все стискивается и холодеет.
– Баба Тонечка, это я, Олеся! – далекий голосок внезапно приближается. – Баба Тонечка, ой, баба Тонечка! – слышу всхлип.
– Да что случилось? – ору. – Успокойся и говори!
– Петропалыч исчез!
– Расскажи по порядку! – рявкаю я.
– Мы видели Гамада в поезде. Он тоже ехал в Бишкек, – визгливо говорит Олеся, – потом мы приехали и отправились в гостиницу. А дедушка Петя сказал, что проследит за Гамадом и вернется.
– И что?
– И не вернулся до сих пор, – опять всхлип. – Я не знаю, что делать и что говорить.
– Та-ак, – соображаю я. – Скажи, что Петропалыч пошел родственников навестить. Панику не поднимай. Завтра сможешь позвонить?
– Завтра у меня первый тур, – говорит Олеся.
– Вот что. Ни о чем не беспокойся. Собери волю в кулак. Выступай изо всех сил, – командую я.
– А дедушка?
– А дедушка сам найдется. Он же полицейский. Не пропадет, – говорю я бодрым голосом.
– Ой, у меня время заканчивается, – пищит балерина.
Междугородняя связь прерывается.
Хорошенькое начало! Петропалыч, стало быть, пошел по следу Гамадрила? Куда? Вряд ли этот иранец останется в Бишкеке надолго. Внезапно чувствую, что ноги у меня мокрые. Смотрю вниз – осколки бокала валяются на полу, а я стою в середине чайной лужи. Кладу трубку на рычаг. Руки трясутся.
Как только обольюсь холодной водой, случается неприятность! Я хожу из зала в спальню и обратно. Как заводная кукла. Куда бежать? Что сообщать? Убираю осколки, вытираю сладкую лужу. Набираю номер Азамата.
– Слушаю вас, – говорит он.
– Это Антонина Львовна. У меня новости.
– Какие? – быстро спрашивает он.
– Звонила Олеся из Бишкека. Говорит, что Петропалыч исчез. После прибытия поезда он пошел за Гамадом и больше в гостиницу не вернулся.
– Понял, – коротко откликается лейтенант. – Проверю по своим каналам. Ждите моего звонка. Никуда не уходите.
В  ухе раздаются короткие гудки.
Вечер за окном из серого превращается в густо-фиолетовый. Девятый час. Зачем-то проверяю парабеллум. Три патрона внутри. Надо что-то предпринимать. Я до сих пор в трусах и майке. Одеваю «любимый» трикушник. Великие дела делаются не в парадных мундирах. Вышагиваю, вышагиваю туда-сюда.
Звонок! Бросаюсь к столу. Хватаю трубку.
– Антонина, я тут вот что надумала, – говорит Спиридоновна, – ты позвони дочке моей. Пусть не приезжает пока. Как ребра заживут, я сама ей позвоню. Ладно?
– Хорошо, – говорю сквозь зубы.
– Я тебя не разбудила? Голос какой-то сонный, – спрашивает Спиридоновна.
– Да. Я поняла. Я позвоню.
– Что-то я по тебе соскучилась, – продолжает старушка, не ведая, что мне дорога каждая минута.
Я молчу.
– Ну, ладно. Спи дальше, Тоня. Спокойной ночи.
Короткие гудки.
Напряжение спало. Мне остается только ждать. Ждать я не люблю больше всего на свете. Ждать – это зависеть от других, от обстоятельств. Надо действовать. Хотя бы пересчитать деньги. Достаю всю наличность из кошелька и сумки. Раскладываю банкноты, как карты. Большая часть денег уже растрачена. Разглядываю портреты на купюрах. Вот он, Абылай хан, на сотенной. Это в честь него переименовали проспект Коммунистический. На двухтысячной и пятисотенной бумажках изображен Аль-Фараби. Кто у нас на двухсотке? Опять Аль- Фараби.  А на тысячной банкноте – все тот же Аль-Фараби. За что же этому математику такой почет? Почему не изобразили на купюрах Чокана Валиханова? Или Джамбула?
Часть денег, помельче, оставляю в кошельке. Остальные засовываю в сумку, на самое дно. Ревизия окончена. Стрелки часов движутся к десяти. Фиолетовый цвет за окном сменяется черным. Я задергиваю шторы. Не ровен час, кто-нибудь с улицы целится в меня из такого же парабеллума. В освещенной комнате я как на ладони.
Иду ставить чайник. Сажусь за кухонный стол и слушаю, как чайник начинает посапывать, потом посвистывать, потом глухо клокотать. Закипел. Наливаю чай. Грею об стакан ладони. Жду и жду, как старик Золотую рыбку у моря. Кладу голову на руки и смотрю, как чай в стакане вспыхивает медовым цветом. Кажется, дремлю. Но очень чутко. Слышу, как кто-то тихонько ворочает ключом в замочной скважине. Спиридоновна из госпиталя вернулась? Ночью? Лежу, не шелохнувшись. Кто бы ни крался в квартиру, пусть  думают, что я сплю. Замок щелкает, дверь аккуратно открывается. Из-под волос, упавших на глаза, я смотрю, как в комнату входит… Гамад. Не сводя с меня глаз, проходит в спальню. Только сейчас соображаю, что пистолет остался лежать на кровати. Хватаю нож и крадусь вдоль стены в зал. Выглядываю из-за угла и лоб ко лбу сталкиваюсь с Гамадом. Отскакиваю прочь. Иранец наводит парабеллум на меня. В тот же момент звонит телефон. Я бросаюсь к телефону, чувствуя спиной, что Гамад сейчас выстрелит. Происходит какая-то вспышка. Я действительно оказываюсь стоящей в зале, возле стола. Телефон трезвонит. В руке я держу нож. Гамад исчез. Это был сон?
Моя рука хватает трубку.
– Да, я слушаю, – произношу хрипло.
– Антонина, это я, Петр, – раздается голос подполковника. – У меня мало времени, поэтому запоминай точно: я еду через перевал за Гамадом.  Скорее всего, он движется в Душанбе. Передай Азамату, чтобы связался с тамошней полицией. Еще свяжись с людьми из службы Жирновского. Следы похитителей из Душанбе ведут в Мешхед. Пусть поторопятся. Я могу до Душанбе не добраться.
– Что с тобой, Петя? – кричу.
– Я ранен. Все! – голос Петропалыча исчезает.
Остаются короткие гудки.
Зубы у меня стучат. Это потому, что сотрясается все тело. Когда я набираю номер телефона Азамата, палец с трудом попадает в дырочки диска. Бери, бери же трубку, лейтенант.
– Слушаю, – говорит Азамат.
Я пытаюсь произнести слово, но челюсти меня не слушаются.
– Говорите громче, вас не слышно.
– А-а-а-замат! – наконец вылетает из меня. – Плохие известия.
– Антонина Львовна, это вы?
– Мне только что звонил Петропалыч. Он ранен. Едет следом за Гамадом через перевал. Думает, что иранец направляется в Душанбе. А потом – в  Мешхед. Просил тебя срочно связаться с тамошней полицией, чтобы подхватить наблюдение и все такое.
– Почему он не позвонил мне по сотовому?
– С ним что-то случилось! Он ранен. Ему самому требуется помощь! – кричу я. – Ты можешь сделать что-нибудь?
– Уже делаю, – отвечает Азамат. – Не надо паниковать. Петр Павлович – опытный следак. Зря рисковать не будет, но и своего не упустит. Если будут новости, я вам перезвоню.
Лейтенант бросает трубку, не прощаясь. Я плачу, как дура. Потом вскакиваю. Прячу пистолет на животе, в специальный накладной набрюшник, что Катя подарила. Захлопываю за собой входную дверь и бегу что есть мочи по ночному притихшему городу.

Глава 17

Они не хотели меня слушать. Не собирались впускать. Увещевания на них не действовали. Имя подполковника Крамского не произвело на них никакого впечатления. Моя угроза выйти с жалобой на самого Жирновского была встречена равнодушно. Дважды они отталкивали меня от двери. Один раз даже потрясли за плечи. Пообещали вызвать дежурный наряд полиции.
Тогда я взяла камень и швырнула его в окно. Зазвенели осколки. В нескольких квартирах загорелся свет. Один из них, матерясь, выскочил из подъезда. Цапнул меня за локоть и затащил внутрь.
– Тебе что, жить надоело, ведьма полуночная? – прижал он меня плечом к стене.
– Позвоните Сергею Николаевичу. Это очень срочно, –повторила я в тысячный раз.
– Тьфу, ты, карга! Забодала уже!
– Слышь, Василий, шеф на проводе, – сказал его напарник, спускаясь с трубкой со второго этажа.
– Товарищ подполковник, тут пьяная дебоширка окна в музее бьет, требует встречи с вами, – сказал первый в трубку. – Как звать вас? – обратился он ко мне.
Я назвалась. Он повторил это шефу. Выслушал ответ. Протянул трубку мне.
– Сергей Николаевич, это вы? – спрашиваю.
– Точно так. Что случилось?
– Я не могу этого говорить при посторонних. Кажется, следы Кати нашлись, – добавляю тихо.
– Хорошо. Идите к себе домой. Я через полчаса подъеду, – обещает он. – Скажите хлопцам, пусть вас проводят.
Ну, уж, нет! Не нужны мне такие провожатые. Я возвращаю трубку охранникам. Они молча смотрят на меня. Выхожу из подъезда. Дверь захлопываю с грохотом.
Что-то район старых двухэтажек  совсем не освещен. Сюда я бежала, себя не помня. Обратно идти придется, поскрипывая от усталости. На всякий случай перекладываю пистолет из набрюшника в правый карман. Выхожу из темного двора на улицу Масанчи. Здесь веселее. Желтые фонари испускают свет. Иду вниз. Кустов шарахаюсь. Куда прохожие исчезли? Наверное, уже поздно. Ноги невольно ускоряют темп. Шагаю мимо стадиона. Каждой проезжающей машине радуюсь. В машине сидят люди – живые души. Тогда мой страх уменьшается. Но машина проезжает, и я опять остаюсь один на один с тишиной. Город видит десятый сон. Кричи – не докричишься. Вдруг от дерева возле стены стадиона отделяется фигура и преграждает мне дорогу.
– Поздненько гуляешь, мамаша, – говорит фигура.
– Придется ночному дозору штраф платить, – раздается голос за моей спиной.
– Быстрей раскошеливайся, пока мы добрые! – орет тот, что спереди.
– Отдам деньги – отпустите?
– Ишь, ты, какая любознательная! – отвечает тот, что сзади. – Мы старушек уважаем. Оттрахаем по всему прейскуранту. Тебе понравится. – Он обхватает меня руками со спины, лапает за грудь.
Не дожидаясь, когда первый подойдет ко мне вплотную, я обрушиваю рукоять пистолета заднему хулигану на голову. Переднего пинаю, куда придется. Пришлось куда надо. Оба охламона загибаются и кряхтят. Выигранные секунды я использую для бега. Выручайте, ножки спортивные! Слышу топот. Бросаю беглый взгляд через плечо: один из них нагоняет меня. Ладно. Подпущу его ближе, потом внезапно рванусь навстречу и заломлю парабеллумом по самой морде лица.
Его дыхание все ближе. Я сжимаюсь в комок…
– Антонина… Львовна… Да не бегите вы… Это я, Василий!
И точно. Это охранник меня нагоняет. Я останавливаюсь, он тоже. Смотрим друг на друга. Тяжко отдуваемся.
– Меня Сергей Николаевич послал вас проводить, – поясняет он. – Опасный район. Сами видите.
– Спасибо … Выручили, – отвечаю. – А я уже приготовилась вам череп раскроить, – показываю охраннику рукоять пистолета.
– Ух ты! Парабеллум? – восклицает он.
Мы подходим к фонарю. Я не без гордости демонстрирую парню свое боевое оружие. Рукоять пистолета в крови. Да и ладонь моя правая в крови. Охранник смеется.
– Поздравляю!
– С тем, что человека убила? – ужасаюсь я.
– Да ничего этому придурку не сделалось. Лоб рассекли или щеку порвали, только и всего, – отмахивается охранник. – Я про другое: любое оружие должно отведать крови. Тогда оно считается настоящим, боевым.
– Ну, если так, то поздравление принимается, – улыбаюсь я.
– Только, вы пистолетом-то зря не размахивайте. За ношение оружия посадить могут, – добавляет охранник.
Я кладу оружие в карман.
Мы подходим к моему подъезду. Машина Крамского уже у крыльца. Сам он покуривает, опираясь на хлипкий заборчик. Здороваемся.
– Ты пригляди тут за транспортом, – велит охраннику подполковник. – А я побеседую с госпожой Лисичкиной.
Мы поднимаемся на второй этаж. Как приятно идти вдвоем. Я уже стала бояться этой квартиры. Какие-то видения здесь меня преследуют. Звонки, что телефонный, что дверной, заставляют волосы на голове становиться дыбом.
Не раздеваясь, мы с подполковником садимся за стол в зале.
– Слушаю вас очень внимательно, – говорит Сергей и достает записную книжку.
Я повторяю слова Петропалыча и его просьбу о помощи. Сергей кивает, щурит левый глаз.
– А вы не могли бы связать нас с помощником подполковника Шпонько? – вдруг спрашивает он.
Я киваю. Давно пора моим сотоварищам познакомиться друг с другом.  Звоню, в который уж раз, Азамату. Он берет трубку мгновенно, точно стоял и дожидался звонка.
– Азамат, извини, что так поздно, – начинаю я.
– Еще известия? – голос у лейтенанта напряжен.
– Нет. Хочу познакомить тебя с одним человеком. Моим… другом. Он тоже помогает мне в поисках внучки. Ты сможешь сейчас переговорить с ним?
– Кто он?
– Он сейчас сам тебе все расскажет, – говорю и передаю трубку Сергею.
– Здравствуйте, – говорит Сергей. – Я сотрудник частного сыска, Сергей Николаевич Крамской. Подполковник Шпонько через Антонину Львовну обратился ко мне с просьбой о сотрудничестве, – Сергей слушает ответ. – Хорошо. Устроит. До завтра.
Некоторое время он сидит, барабаня пальцами по столу. Что-то соображает.
– Вот и славно, – наконец говорит он мне. – Контакт с вашим коллегой налажен. Теперь дела пойдут быстрее. Я оставляю вас. Отдыхайте. По возможности не волнуйтесь. – Он поднимается.
– Погодите, товарищ подполковник, – спохватываюсь я. – Еще одна просьба. Девушка-стриптизерша дала мне адреса развлекательных заведений в городе Дубае, где пользуются услугами русских танцовщиц и проституток. Вот адрес хозяина гостиницы, у которого русская жена. Он мог бы помочь вам в поисках.
 – А у нее откуда такие сведения? – подполковник переписывает названия и адреса, склонившись над столом.
– Она прошлым летом работала в Дубае танцовщицей.
– Знает рынок «изнутри»? – усмехается Сергей.
– Представляете, ее муж послал на такие заработки. Сам дома сидит, музычку пописывает, а жена …
– … без устали трудится на панели, – заканчивает за меня подполковник. – История вполне типичная для нынешнего времени. В Алматы существует целая улица для таких тружениц. Проспект Саина. Ежедневно они выстраиваются в почетный караул на радость клиентам.
– Вы меня разыгрываете, – говорю.
– Ни в коем случае, – смеется Сергей. – Можете проверить сами
– Я была об Алматы другого мнения, – говорю мрачно.
Сергей прячет записную книжку во внутренний карман плаща. Идет к двери. Я – следом.
– Сейчас вы уйдете, а я бояться начну, – сообщаю ему.
– Чего бояться?
– Что кто-нибудь ворвется, куда-нибудь меня утащит и все такое.
– Вот вам телефон охраны музея, на всякий случай. – подает мне Сергей визитку. – Так что спите спокойно,– Доброй ночи. – Он уходит.
Я тщательно закрываю дверь. Везде задергиваю шторы, чтобы ни одной щелочки не оставалось. Спать на диване больше не буду. Там снятся дурные сны. Взбиваю подушку на своей койке. Расправляю одеяло. Свет в коридоре не выключаю. Пусть думают, что я не сплю. Все двери открываю настежь. Мне нужен хороший обзор. Чтобы ни одна тварь не проскользнула незамеченной. Юркнув под одеяло, сворачиваюсь в крендель. Ноги поджимаю, руками себя обхватываю. Через пять минут руки и ноги затекают. Приходится их вытянуть и расслабить. А вдруг, злобный дух за пятку схватит? Опять поджимаю ноги.
Мне внучка рассказывала про автотренинг. Раз сто надо говорить одну и ту же успокаивающую фразу и дышать глубоко. От бессонницы помогает.
Я засыпаю. Я засыпаю. Я засыпаю. Я засыпаю…Как же Петропалыч раненый потащится через перевал? Посреди голых скал кто ему поможет? … Я засыпаю. Я засыпаю…Ни о чем не думаю… Засыпаю… Ловко я ему парабеллумом по тыкве въехала… попил мой пистолет кровушки человеческой… Я засыпаю. Я, черт возьми,  засыпаю… Спать я хочу… отдыхать… Я засыпаю… засыпаю…
– Открой нам, – слышится голос издалека. – Пожалей скитальцев. Открой.
– Вы кто? – кричу от кровати к двери.
– Цыгане, – отвечают издалека.
– Уходите! – кричу. – Не то наглотаетесь пуль!
– Не хочешь пускать по-доброму, мы так войдем.
Цыгане начинают просачиваться сквозь запертую дверь, как бесплотные тени. У всех – сросшиеся пальцы. Все – грязные и растрепанные. Толпа детей заполняет комнаты. Они всюду лезут, все трогают своими сросшимися пальцами. Я стою на кровати с пистолетом в руке. Надо подстрелить их главаря, седого старика. Тогда видение исчезнет. Старик появляется в дверном проеме.  Я давлю пальцем на курок. Слышу медленный звук от выстрела. Пуля медленно подлетает к старику. Он хватает ее черными пальцами и швыряет в мою сторону. Пуля так же медленно возвращается  ко мне. Я пытаюсь отклониться, но мое тело деревенеет. Пуля входит прямо в сердце. Свет меркнет.
Я открываю глаза. Смотрю во тьму. Кто выключил свет в коридоре? Жду, когда уймется бешеный стук сердца.  Потом опасливо приподнимаюсь на локте и осматриваю комнату. Тишина. Во что это я вцепилась? В пистолет! Нет, так больше невозможно. Я не только вижу безумные сны, но еще и совершаю действия, которых не помню. Выключила свет в коридоре. Схватила пистолет. А вдруг мне приснится самоубийство? Я тогда сама себя пристрелю! Страшно, когда нет возможности себя контролировать. Только бы до утра продержаться. Парабеллум прячу под подушку. Сижу, опершись о стену. Гляжу перед собой.
В таком положении я  встречаю утро. Облиться? Нет! Ни за что! Стоит мне облиться, как что-то плохое происходит. Извини, Порфирий Корнеич, но твоя система в Алматы не работает. Хватит с меня неприятностей. Скорей к нему, мудрецу, спасителю и волшебнику.  Звоню. Слушаю бесконечно длинные гудки. На десятый раз Альбертиус поднимает трубку.
– Але, – голос сонный, недовольный.
– Доктор, извините, что разбудила. У меня большие неприятности, – стараюсь говорить тихо.
– Наташенька, солнышко, я только час назад заснул, – говорит Альбертиус жалобно. – Разве можно звонить так рано!
Восемь утра на циферблате будильника. Разве это рано?
– Товарищ Альбертиус, это Антонина Львовна, – говорю.
– Не знаю никакой Львовны. Я вам не назначал! – огрызается маг. – Звоните после одиннадцати.– Он кладет трубку.
Хорошо, не буду злить его. А то нагадает что-нибудь скверное. Лучше загляну в Бюро находок. Оно находится в подвале  РУВД. Надеваю сиреневую юбку и черную водолазку. На ноги – туфли из секонд-хэнда. Волосы тщательно расчесываю, с пробором посредине. Со дна сумки достаю паспорт. Попадись мне эта цыганка с вороватым детенышем! Не посмотрю на приличия, уделаю ее как следует!
Пистолет с собой не беру.


Ожидала я в Бюро находок увидеть большой зал, полный потерянных вещей. Но оказалась в маленькой комнатенке, отгороженной от посетителей фанерной стойкой. В узенькое оконце заглянула. По ту сторону стойки сидит девушка. Я ей свой паспорт продвинула. Ищу, мол, уворованное цыганкой удостоверение. Девушка по картотеке пошарила. Ничего похожего не нашла. Посоветовала регулярно заходить. Еще порекомендовала газеты просматривать. В них частенько объявления о найденных документах встречаются.
Ушла я ни с чем. А ведь было ощущение, что удостоверение сегодня придет в мои руки. Подвела меня интуиция. Потопала я в церковь. Рядом с ней стоит церковный магазин. Там, в тихой обстановке, торгуют христианскими мелочами: крестиками освященными, свечами стеариновыми и восковыми, книгами, журналами на православные темы, иконами, календарями настенными. Продавщицы степенного возраста, в чистеньких платках. На лицах – благость. Голоса вежливые. Купила я у них две тонкие желтоватые свечечки. В храм пошла. Перед входом следует перекреститься. А я руки поднять не могу. Может я слишком много нагрешила, что рука чугунной становится? Прошмыгнула в двери. Одну свечу поставила перед Богородицей. Другую – перед Георгием Победоносцем. Чтобы победа была за нами. И скорей на волю. Бог, думаю, меня насквозь видит. Чай, не обидится, что я церковных этикетов смущаюсь. Внутри себя я сильно на него, как говорят, уповаю.
Иду сквозь толпу нищих. Вдруг вижу тех двух бомжей-алкашей, что тогда в моей потасовке с цыганкой участвовать хотели.
– Эй, любезные, – говорю. – Вы тут цыганку не видали? С цыганенком. Цыганенок мое удостоверение украл.
Алкаши-бомжи тупо смотрят на меня. По-моему, вообще не понимают смысла слов.
– Может, удостоверение в сквере находили? – продолжаю, – так отдайте. За вознаграждение.
К бомжам подходит их пьяная товарка.
– Шышал? Жа важнагжаждение! – толкает она в бок приятеля. – Шышал? Отдай ей! Отдай!
У товарки выбиты передние зубы. Отсюда такой шепелявый выговор. Бомж медленно переводит взгляд на пьяную тетку.
– Сам знаю! – рявкает.
Вытаскивает из кармана облеванного пиджака удостоверение. Вроде бы, мое. Манит меня к углу забора, подальше от остальных. Толпа попрошаек начинает волноваться. Я подхожу к бомжу. Мочой от него прет невыносимо.
Бомж издалека показывает мне документ. Пытаюсь подойти ближе. Меня отталкивает пьяная товарка.
– Деньги вперед! – заявляет бомж.
– Покажи удостоверение ближе, – требую я.
Товарка ковыляет к бомжу и начинает выдергивать удостоверение у него из руки.
– Дай, дай! Я шама покажу! – шипит она.
Бомж грубо пихает ее в грудь. Тетка теряет равновесие и падает. В ярости он пару раз пинает ее. Не удержавшись, падает рядом. Оба копошатся, пытаясь встать. Я выкручиваю из пальцев бомжа удостоверение. Гляжу на фотографию – мое лицо. Бомж матерится.
– Шука! Шука! – визжит его пьяная подружка. – Убью!
 Распрямляюсь. Вокруг стоят нищие. На меня смотрят. Бомж силится дотянуться до моей ноги. Достаю две сотенных. Засовываю бомжу в протянутую руку. Ухожу с поспешностью. Чуть погодя, оборачиваюсь. Толпа вокруг бомжа и его товарки  уплотняется. Изнутри доносится крик. Потом плач. Слышу милицейский свисток. Еще и еще ускоряю шаг. Бежать нельзя. Заметут.
Только дойдя до проспекта Абая, позволяю себе обернуться. Обошлось.
Спина моя затекла. Пока я шла, плечи страшно напрягались. Ждала, что полицейский схватит сзади. Вытаскиваю удостоверение из кармана. Просто не верится, что оно у меня. Чудо какое-то. Как это я сообразила к алкоголикам обратиться? Само собой вышло. Что ж, я молодец. Заслужила поощрение.
Покупаю мороженое «бомба». Мое любимое. И вкусно, и много. Сижу на остановке, на скамье.  Ем «бомбу». Разглядываю Дворец спорта, чтот напротив остановки. По-казахски дворец – это «сарай». Может, поэтому в Алматы дворцы на сараи похожи? Дворец Республики –  сарай с золотой крышей. Дворец спорта – сарай с покатым входом. Мои часы показывают половину десятого. Еще полтора часа нельзя тревожить сон мага Альбертиуса. Пройдусь-ка я вдоль проспекта Абая. Продолжу изучение южной столицы Казахстана.
Центральный стадион в Алматы – большой. На беговых дорожках оживленно. Парни в адидасовских костюмчиках разминаются. У всех кроссовки белоснежные. За стадионом – Центральный бассейн. Опять же, в виде сарая, только стеклянного. За бассейном – огромный спортивный центр. Между этими двумя зданиями прячутся теннисные корты. Говорят, теннис – самый престижный вид спорта теперь. Для власть имущих он предназначен. Для партийных лидеров и президентов. Для королей и министров. Интересно, Вольф Владимирович балуется теннисом? Мне кажется, за какой бы вид спорта Жирновский не взялся – везде первым будет. Характер у него такой – победительский.
Дальше течет река. Та самая Алматинка, в верховьях которой мы брали Сомсака. За рекой для городских детей построили парк капиталистических развлечений. С утра все аттракционы в парке стоят неподвижно. Сразу и не поймешь, для чего они предназначены. В основном, как я в американских фильмах видела, для подъема детей на огромную высоту и последующего их раскачивания и растрясывания во все стороны. Смертоубийственные забавы. То ли руководители города хотят всех детей заиками сделать? То ли сами еще не вышли из детского возраста и не ведают, что творят. А, скорее всего, им на детей наплевать. Им доходы нужны. Ради ублажения детей родители готовы тратиться бесконечно. На это расчет и нацелен. У нас в Шемонаихе дети на реку бегают, шалаши строят, сусликов из нор выливают, грибы собирают. Такие, вот, контрасты центра и провинции. Среди громоздких аттракционов возвышается Цирк. Как глава всех развлечений и фокусов. Вот найду Катюшу, свожу ее в цирк. Пусть на клоунов порадуется. Я клоунов, с одной стороны, уважаю.  Они не боятся смешными показаться. С другой стороны, понять не могу, как нормальный человек может клоунскую маску на себя напялить. Зачем? Не иначе, от горя и самоунижения. Зарплаты у циркачей вряд ли большие.
Увидела также Дворец бракосочетания. Из всех «сараев» он мне понравился больше. Круглый и стеклянный. Ажурный «сарай». Зайти бы внутрь. Чужому счастью порадоваться. Но дверь заперта. Здесь тоже, наверное, все свадьбы с пятницы начинаются. Чтобы народ мог веселиться три дня. Да еще и выспаться перед работой.
По другую сторону реки узрела не «сарай» – «сараище»! Это театр драмы имени Ауэзова. Сам Ауэзов уселся перед театром. Чтобы на здание цирка смотреть, на аттракционы и прочую жизненную суету.  Зачем его статую такой гигантской сделали? Это уже получается не писатель, а великан. Вон у нас в Шемонаихе, вождь пролетариата, Владимир Ильич, в натуральный рост сделан. Вообще, в том, что скульпторы создают каменные или бронзовые копии некогда живых людей, есть что-то устрашающее.
Мороженое мое закончилось. Бумажку и палочку я аккуратно под дерево положила. Может, белка или собака съест остатки глазури. Городские достопримечательности закончились. Я села на свой любимый автобус №19 и в третий раз отправилась к своему любимому волшебнику. Стрелка часов перевалила за десять.

Ясновидец открыл мне дверь не скоро. Предполагаю, что он сидел в туалете. Потому что, когда я вошла в коридор, вода в сливном бачке шумела вовсю.
– Доброе утро! – говорю.
– Здравствуйте, уважаемая, – улыбается маг. – Проходите в зал.
В квартире полумрак. Как будто нет солнца, нет весны. Шторы задернуты. Альбертиус плотно запахивает махровый полосатый халат. Зевает.
– Всю ночь медитировал. Поэтому поздно проснулся, – поясняет он.
У него припухли веки и губы. Движения замедленные.
Я, ведь, тоже ночью медитировала. А потом ко мне  цыгане трехпалые не пришли.
– Это вы мне звонили сегодня рано утром? – спрашивает Альбертиус.
Я киваю.
– Что-то случилось? – он зевает еще шире.
– Теперь потерялся Петропалыч, – говорю.
События прошлого вечера вдруг вспоминаются остро. Страхи подползают к голове.
– Кто у нас Петропалыч? – спрашивает Альбертиус и зевает просто отчаянно.
– Это бывший милиционер, который помогает мне искать внучку. Он идет по следу Гамада через перевал. А сам ранен. Очень прошу, посмотрите, чем дело кончится, как он там?
– Мы сделаем так, – говорит ясновидец. – Сейчас у духа спросим, можно ли усилить магический эффект.
Произнося это, Альбертиус идет в свою комнату за свечой. Возвращается с нею. Ставит на пол между диваном и креслом. Меня усаживает на диван. Зажигает фитиль. Сам устраивается в кресле, подвернув ноги калачом.
– Алевтина Леонидовна, – говорит он, – сейчас надо хорошо представить тех, о ком вы собираетесь спрашивать. Помните, вы в прошлый раз это отлично делали?
Я закрываю глаза и старательно представляю то Катю, то Петропалыча. Катя почему-то моет посуду, а Петропалыч лежит, окровавленный, под кустом.
Иногда я приоткрываю глаз и смотрю, как Альбертиус держит ладони над пламенем свечи. Какая все-таки бледная у него кожа!
– Смотрите, – глухо говорит маг.
Я открываю глаза и вижу, что пламя трепещет и раскачивается очень сильно. Сквозняка нет. Странно.
– Разрешение дано, – значительно говорит ясновидец. – Вы, Алевтина Леонидовна, готовы использовать то средство для гадания, что я приготовлю?
– Я на все согласна, – говорю. – Только я – Антонина Львовна.
– Прошу прощения, запамятовал, – отвечает ясновидец.
Он выносит из своей комнаты старый магнитофон. Ставит кассету. Я слышу голос известного певца. Он поет по-итальянски.
– Слушайте, расслабляйтесь, Антонина Львовна, – советует маг и скрывается на кухне.
Какое-то время я стараюсь вникнуть в песню. Но слова мне непонятны. О чем поет этот мужик, неизвестно. Может, о любви, а может о мести и разочаровании. Я так не могу. Мне нужно все понимать, для того чтоб наслаждаться. Альбертиуса все нет. Наверное, он там завтракать сел. А у меня маковой росинки во рту не было. Ладно, подремлю.
– Все готово, – сообщает маг.
Он входит в зал с двумя пиалами. Над пиалами поднимается пар. Аппетитный запах грибов разносится по комнате. Ах, молодец. Решил меня завтраком угостить. Он еще и мысли читает!
– Пейте небольшими глотками, – велит Альбертиус. – Дышите глубоко. Постоянно думайте о тех, ради кого пришли.
В пиале – грибной отвар. Пресный, с легкой горчинкой.
– Все вопросы потом, уважаемая, – говорит маг. – Будьте в моменте.
Глотаю ароматную жидкость. Она приятно проваливается внутрь, заглушает аппетит. Кончик моего носа горит. Горячо и в желудке. Альбертиус откидывается на спинку кресла и начинает подпевать певцу.
– Как певца зовут? – спрашиваю я, кивая на магнитофон.
– Хулио Иглесиас, – блаженно улыбается маг.
– Хулио? – переспрашиваю я. – Хулио? За что ж его мать так обозвала?
– Нормальное испанское имя, – спорит со мной Альбертиус. – Очень эротичное. Вы знаете, что когда Хулио поет, не только женщины оргазм испытывают, но и у мужиков встает!
– Я лично ничего не испытываю, – возражаю Альбертиусу. – Блеет, как овца, этот ваш Хулио. Наверное, ни гвоздя вбить, ни цемента замесить не умеет.
– Вы просто еще не… не вполне женщина, – мягко говорит маг. – Не хватает вам тонкости восприятия.
– Вот и ваша Татьяна сказала, что я себя мужчиной чувствую. Объясните мне! – требую.
– Т-с-с! Вот ОНО! – шепчет Альбертиус, подняв палец вверх.
Я напрягаю глаза, чтобы ЭТО увидеть. Вначале ОНО почти прозрачно. Дрожит в воздухе справа от меня. Постепенно ОНО уплотняется. Приобретает коричневатый оттенок и медвежьи очертания. Нет. Это, скорее, громадная горилла. Старая. Горилла смотрит на меня тускло. Я поворачиваю голову к Альбертиусу. Ясновидец прихлебывает из пиалы. Он не обращает на гориллу внимания. Он тычет пальцем в другую половину комнаты. Поворачиваю голову вслед за его пальцем. Возле окна стоит Катя. Одета она во все черное, но в красном берете. В левой руке у Кати скрипка. В правой – смычок. Я приподнимаюсь, чтобы встать. Рука опускается на мое плечо. Оборачиваюсь. Хулио Иглесиас держит меня за плечо. Вдруг он начинает петь. Горилла по-прежнему стоит недвижимая. К голосу Иглесиаса присоединяется звук скрипки. Катя водит смычком по струнам. Она держит смычок неправильно, всеми пальцами. Да и скрипку сжимает так, словно душит ее. Скрипка визжит, стонет. У нее спереди прорезается рот. Он начинает гримасничать, вместо звуков произносит слова, хохочет и плюется. Катя все пилит и пилит струны. Все душит и душит скрипку. Наконец рот скрипки закашливается. Скрипка раздувается и лопается. Огрызки фанеры разлетаются по комнате. Струны с треньканьем рвутся и свисают по бокам грифа.
– Танцуй, Катя, – говорю я кошмарно низким, гудящим голосом.
– Танцуй, Катя, – повторяет за мной Иглесиас и заливисто хохочет.
Голос у него тоненький, мультяшный.
Катя швыряет в нас остатки скрипки. Топает ногой. От гнева она багровеет. Горилла трогается с места. Перебирая ногами и руками по полу, она подходит к Кате. Вдруг сгребает девочку огромной лапой. Другой лапой разбивает стекло балконной двери и единым прыжком сигает вниз. Я выскакиваю на балкон. Перегибаюсь через перила и смотрю вниз. Горилла прыжками удаляется. Кто-то дает мне под зад отменного пинка. Хулио или Альбертиус пнули меня? Я кувыркаюсь через перила. Падаю с третьего этажа. Приземляюсь на обе ноги. Бегу вслед за гориллой. В теле легкость. А это кто стоит возле качелей? Не иначе, Петропалыч. Улыбается приветливо. Обнимаю его. Петропалыч сделан из картона. В натуральный размер. Бегу дальше. Слышу за спиной топот. Оборачиваюсь. Картонный Петропалыч бежит следом. Улыбается приветливо.
Горилла поворачивает за угол одного из домов. Успеваю увидеть, как Катя изо всех сил бьет ногами по воздуху. Из-за этого же угла дома появляется  высоченный динозавр. Подняв ногу, метит дом своей мочой. В одной лапе  динозавр держит гориллу, в другой – мою внучку. Примеривается, кого проглотить первым.
– Не-е-е-т! – кричу ужасающе низким голосом.
От моего крика в центре земли начинается гул. Окружающие дома вибрируют. С них сыплется штукатурка. Лопаются швы между панельными плитами.
Динозавр смотрит на меня. Медленно опускает свою голову все ниже и ниже. Все ближе ко мне. Разевает страшную пасть. Слышу звук приближающейся машины. Между головой динозавра и мной проносится красный автомобиль. Завизжав тормозами, он разворачивается. Снова мчится в нашу сторону. Я с воплем прыгаю в кусты, уворачиваясь от его колес. Слышу грохот, скрежет, какой-то чавкающий звук. Поднимаю голову. Оторванная голова динозавра лежит возле детской песочницы. Кровь с чавканьем фонтанчиками выплескивается из вены на шее. Красный автомобиль лежит поодаль. Он перевернут набок. Возле дергающегося тела динозавра стоят Катя и Петропалыч. Оба картонные. Улыбаются приветливо.
Я подхожу к автомобилю. Кто внутри? Альбертиус.
– Пройдемте, – говорит он. – Сейчас будет лучше.
Мы оказываемся в туалете. Меня рвет. Выворачивает наизнанку.
– Вот так, – мягко говорит Альбертиус. – Молодец!
Он ведет меня в зал. Заставляет прилечь на диван. Едва я принимаю горизонтальное положение, комната начинает вращаться, резко поднимается тошнота. Приходится соблюдать неподвижность. Ясновидец сидит в кресле, вытянув ноги. Наблюдает за мной.
– Что это было? – я с трудом разлепляю губы.
– Мухоморы, уважаемая, – отвечает он.
Ёшкин-кочерыжкин! Напичкал меня мухоморами!
– Без паники, – говорит Альбертиус. – В исключительных условиях употребление галлюциногенов не только безопасно, но даже полезно. Обостряется интуиция, укрепляется связь с информационным полем. В такие моменты духи работают на нас. Все картинки, которые вы видели, события, которые пережили, имеют важное значение. Два прошедших часа вы были практически ясновидящей. Вы получили ответы на те вопросы, которые задали.
– Доктор, я видела какую-то дребедень! – говорю ему. – Вспоминать неохота.
– Очень прошу вас описать все в деталях, – голос его серьезен. – Вы подробно расскажете, а я расшифрую это сообщение.
Я вздыхаю и начинаю пересказывать ему свой мухоморный бред. Альбертиус слушает меня молча. Глаза закрыл. Иногда утвердительно кивает головой, словно соглашается. Наконец я умолкаю. Смотрю на мага с любопытством. Как он это растолкует?
– Сами что скажете? По свежим впечатлениям? – обращается маг ко мне.
Я пожимаю плечами. Объяснить эти абсурдные видения не могу.
– Раз горилла Катю ворует, значит, и в жизни ее, скорее всего, украли, – подсказывает мне Альбертиус. – Раз вы гориллу из виду не теряете, а ее преследуете, значит, и в реальности идете по правильному пути.
– Подружки Катины иранца Гамадрилом прозвали, – вспоминаю я.
– Это очень подходит! – радуется ясновидец. – Это, можно сказать, намек на произошедшее.
 – Что же дальше было в моем видении? – рассуждаю я вслух. – Много крови. Петропалыч, что ли, от раны страдает? Или с Катей что-то серьезное?
Альбертиус согласно качает головой.
– Откуда красный автомобиль? – продолжаю я, – Что он означает – не пойму. И певец Хулио Иглесиас тут каким боком? Может, Катю в Испанию продали?
– Вы меня удивили! – заявляет Альбертиус. – Приятно удивили. Женщина, далекая от всякой магии, – и смогли кое-что важное распознать! Мне остается добавить лишь кое-что. Начнем с Хулио. Он появился в вашем видении не как символ Испании или шоу-бизнеса, а как образ эротики, любви. Можно предположить, что у вашей внучки с каким-то мужчиной все складывается удачно. На принципах любви и секса. Далее. Динозавр характеризует собой личность более могучую, чем похититель. Возможно, кто-то вмешался в ход событий, изменил их.
– Это ископаемое мной чуть не закусило, – напоминаю я.
– И этому есть объяснение, – улыбается маг. – Вы отвлекаете его от внучки. То есть, в будущем вам предстоит с ним столкновение, возможно, скандал, драка и прочее. Третье: обилие крови не означает трагедии или смерти. Кровь – это жизнь, энергия, огонь, радость.
– Неужели? – вырывается у меня.
– Да! – подтверждает Альбертиус.
– А почему Катя и Петропалыч картонные? – спрашиваю.
– Вот тут я и сам удивлен, – признается маг. – По всем параметрам получается, что они в игре не принимают участия. По крайней мере, в близком будущем они не будут замешаны в событиях.
– Но Петропалыч едет раненый через перевал!
– Не торопитесь, – говорит Альбертиус. – То, что кажется нелогичным, необъяснимым, может оказаться самым реальным. Я не раз в этом убеждался. Мухоморы не врут!
– А красная машина?
– Нарисуйте ее, – предлагает Альбертиус.
Я, как могу, царапаю карандашом на листке форму автомобиля.
– Похоже на «Ягуар», – бормочет ясновидец. – Может, вам подарят красную машину? Может, ваша внучка водит такой автомобиль? Нет, не могу сейчас дать объяснения, – говорит он. – Надо подождать пару дней. Тогда придет ответ более полный.
Мы выходим на балкон. Ясный денек в разгаре. Перегнувшись через перила, я вздрагиваю. Вдруг опять получу пинок. Поспешно отступаю к стене.
– Нервная у вас работа, доктор, – говорю тихо. – Вы с каждым клиентом так возитесь?
– Иначе нельзя, уважаемая. Иначе будет халтура и вранье, – отвечает маг.
Возвращаемся в зал.
– Доктор, хочу попросить у вас телефон психолога Татьяны. Той, что меня лечила в прошлый раз.
– А что такое? – беспокоится он.
– Опять видения страшные начались.
– Хорошо, – кивает Альбертиус, – специалист она высокого уровня. В университете преподает.
Я списываю с его записной книжки в свою телефон Татьяны. Заодно узнаю ее фамилию – Никитушкина. Смешная фамилия, ласковая. Кладу на стол тысячу тенге.
– Столько хватит? – гляжу на мага.
Все-таки мухоморы на меня тратил, в туалет водил.
– Пойдет, – кивает он.
По его лицу не догадаешься, много я дала или мало.
– Не пугайтесь, если будет небольшой постгалюциногенный эффект, – говорит маг.
– Это как?
– Что-то будете слышать, что-то будет мелькать. Самое яркое и глубинное из вас уже вышло. Остались мелочи. Хорошо помогает сон. Чем дольше спать, тем лучше.
Одеваюсь в коридоре. Жму ясновидцу руку. Как-то это выходит у меня по-мужски.

Глава 18

Три часа пополудни. Сижу дома, на кухне. Отпаиваюсь крепким чаем. После «мухоморного» сеанса никак не проходит легкая тошнота. Как странно: я думала, что видения длятся минут десять, а прошло два часа. Теперь мне становится не по себе. Что я вытворяла на самом деле, неизвестно. В себя я пришла только после того, как меня вырвало. До этого мой ум был полностью занят галлюцинациями. По-моему, я что-то еще видела. Но это стерлось из памяти. Опасным делом занимается Альбертиус. Вдруг пациент буйный попадется?
Что мы имеем в итоге? Предположительно, Петропалыч жив-здоров. Кровью не истекает. Под ногами у бандитов не путается. Катерина тоже не бедствует, если верить толкованию волшебника. Полиция в Душанбе все теснее сжимает кольцо вокруг под банды торговцев людьми. А что же Сергей Николаевич?
Я звоню Азамату. Он сразу узнает мой голос.
– Антонина Львовна, где вы пропадали? – спрашивает лейтенант.
– Ходила нервы лечить, – отвечаю.
– А я утром встретился с вашим знакомым, частным детективом.
– Сергеем Николаевичем?
– С ним. Стратегию поиска мы разрабатывали. Но это – не телефонный разговор. Давайте, я к вам после семи вечера заеду?
– Очень даже хорошо придумал, лейтенант! – кричу я.
В голове включается секундомер. Начинаю с уборки. Во-первых, в гости придет молодой мужчина. Хочу встретить его во всем блеске аккуратности. Во-вторых, завтра забираю хозяйку из госпиталя. Пусть Спиридоновна придет в уютное семейное гнездо. Ползаю на коленях с мокрой тряпкой в руках. Из дальних уголков выковыриваю мохнатую пыль. Летаю из зала в спальню, из спальни в кухню. Смахиваю дневную пыль со шкафов, полок, подоконников. Заливаю ванну  и унитаз хлорной жидкостью «Белизна». Вонь распространяется едкая. Глаза слезятся. Легкие отказываются дышать. Ничего, потерплю полчасика. За это время сбегаю в магазин.
Покупаю пельмени, сметану, булочки и конфеты на развес. И еще питательный крем «Чистая линия». Возвратившись в квартиру, кидаюсь открывать окна настежь. Пахнет хуже, чем в морге. Повязываю на лицо платок. Драю ванну с унитазом. Плачу, кашляю и сморкаюсь.
В таких приятных хлопотах проходит два часа. В начале шестого я принимаю ванну. Если в воду плеснуть шампуня, получается прекрасная пена. Сижу в пене, песни ору. Наверное, действие мухоморов продолжается.
Издалека слышу звонок. Замираю. Точно. Кто-то пришел. Заворачиваюсь в полотенце. Подкрадываюсь к двери.
– Кто там? – спрашиваю.
– Это я, Азамат, – доносится голос лейтенанта.
Открываю дверь и сразу убегаю в ванную.
– Ты проходи в зал! – кричу. – А я сейчас выйду.
А в чем выйду? В трусах и майке? Приходится напяливать халат Спиридоновны. Лицо я смазываю питательным кремом. Щеки от него лоснятся.
Захожу в зал. Азамат смирно сидит на диване и читает газету.
– Извините, я чуть раньше приехал, – говорит он.
– Это даже лучше, – отвечаю. – Сейчас ужинать сядем.
Пока вода в кастрюле нагревается, я переодеваюсь в юбку и водолазку. Варятся пельмени быстро. Поэтому вскоре мы с лейтенантом наворачиваем их со сметаной.
– О чем вы с Крамским говорили? – спрашиваю с набитым ртом.
– Речь шла о городе Мешхеде. Он расположен в Иране. Основной пункт переправы похищенного живого товара. Договорились, что займемся усиленным сбором информации с обеих сторон.
– А какими путями вы сможете раздобыть данные о девушках?
– Я буду делать разведку компьютерных сетей и  взламывание кодов, – оживляется Азамат. – У оперативников – свои секреты и методы. Разглашать не могу. Скажу только, что это дело трех-четырех суток. Тем более что на днях накроют душанбинскую группировку, – он подмигивает мне, а себе бросает в рот очередной пельмень.
– А что с Петром Павловичем? – напоминаю.
– Глухо, – отвечает Азамат. – Он звонил местным коллегам, но сообщил им то же самое, что и нам. Сейчас его ищут. А заодно и Гамада.
– Завтра я бабульку свою из госпиталя привезу, – говорю. – Уже открыто не побеседуешь.
– Как она вас в доме одну оставила? – удивляется лейтенант. – Вы же ей не родственница?
– Сама удивлена. Может, понравилась я ей? Доверие вызвала?
– Вы, Антонина Львовна, и впрямь кажетесь очень прямым, честным человеком. Таких теперь не делают, – шутит Азамат.
– Чтоб ты меня не захваливал, попрошу тебя об одной вещи. Только не смейся.
– Интересно.
– Можешь ты меня, в виде экскурсии, свозить сегодня на проспект Саина?
Азамат давится булочкой и кашляет. Колочу его по спине, чтобы крошка вышла из дыхательного горла.
– Зачем вам на Саина? – спрашивает парень, отдышавшись.
– На проституток посмотреть, – отвечаю. – Мне сказали, что это их самое престижное место в городе.
По глазам Азамата вижу, что он находится в полном недоумении.
– Не простое любопытство меня толкает на эту улицу, – поясняю я. – За последнюю неделю я столько понаслушалась о женских проблемах, о стриптизершах, гаремах, торговле людьми, проституции и прочих ужасах, что чувствую надобность самолично женщин этой профессии увидеть.
– А почему именно сегодня надо их увидеть? – спрашивает Азамат.
– Другого случая мне не представится, – вздыхаю я. – За бабуськой ухаживать придется. Новости могут появиться горячие. Да и не всегда у меня под рукой окажется молодой экскурсовод.
– А что, поехали, – соглашается лейтенант.


В половине восьмого вечера мы с Азаматом выходим из двенадцатого троллейбуса на перекрестке Саина-Джандосова. По моим наблюдениям это – конец города. Здесь дорога закольцовывается. Троллейбусы и автобусы разворачиваются вдоль кольца и едут в обратную сторону, к центру Алматы. В середине круга устроена большая клумба. Из нее торчат длинные свечи каких-то грубых цветов.
За кольцом начинаются поля.
– Это граница города? – спрашиваю Азамата.
– Раньше была. Теперь город расширился. То, что считалось совхозом, вошло в городскую черту.
Начинают сгущаться сумерки. Я стою и слушаю шум города. Он состоит из резких взвизгиваний и общего гула. И то, и другое производят машины. Они бесконечно снуют у меня под носом. Моторы подвывают и рычат. Сигналы гудят. Дверцы хлопают. Колеса трутся об асфальт. Если остановить все автомобили, наступит полная тишина. Люди, по сравнению с машинами, двигаются бесшумно. Вдруг слышу треньканье колокольчиков. Цокот копыт. Из-за угла появляется серая лошадь, впряженная в повозку. С боков глаза лошади прикрыты шорами. Лошадка послушная. Не пугливая. Правит лошадью крестьянин. Русский. Рядом сидит его жена. Одеты не по-городскому. Глазами они по сторонам не шныряют. Смотрят на дорогу. Спины напряженные. Знают, что горожане их разглядывают.
– У нас, между прочим, ипподром есть, – говорит Азамат. – В выходные дни там можно кататься на лошадях. Оплата почасовая.
– Прямо как у проституток, – отвечаю.
Смеемся. Переходим дорогу. Идем неторопливо вниз по тротуару.
– Вот и первая проститутка – говорит лейтенант.
На обочине Саина стоит приличного вида русская девушка. Вроде бы, такси ловит.
– Ты уверен? – спрашиваю.
– Глаз у меня наметан! – говорит Азамат.
Черная импортная машина останавливается возле девушки. Водитель ее спрашивает о чем-то. Она отвечает. Он распахивает дверцу. Девушка садится на переднее сиденье. Уезжают.
– Вот и вся процедура, – констатирует Азамат.
Я недоверчиво взглядываю на него. Мне показалось, что девушка просто поймала частника.
Мы идем дальше. Возле автобусной остановки видим целую стайку девиц. Казашки, русские. Одеты по-разному. На некоторых короткие юбчонки. На других – обтягивающие брючки. Со стороны кажется, что это студентки или старшеклассницы. Конечно, одежда у них довольно откровенная. Но я и на других улицах Алматы видела подобных девушек. Мода у молодежи сейчас такая, бесстыдная.
– Вы приглядитесь получше, – советует лейтенант. – Среди них есть почти старухи.
Он подводит меня очень близко к проституткам, на самую обочину дороги. Я рассматриваю их во все глаза. Действительно, двоим девицам явно за сорок. Просто фигуру они сохранили стройную и оделись соответственно. Издалека могут даже за малолеток сойти.
– В темноте можно обмануться, – усмехается Азамат.
Мы переходим на другую сторону проспекта Саина. Там тоже стоит проститутка. Недалеко от остановки. Пожилая тетка, грубо размалеванная. Волос грязно-желтый. Живот торчит. Шорты короткие. Ноги дряблые. Какая нелегкая принесла ее на Саина? Товарного вида у нее нет никакого.
– Кто позарится на эту рухлядь? – спрашиваю своего экскурсовода.
– У этой дамы, конечно, цена будет дешевая, – отвечает Азамат. – А, может, какому-нибудь извращенцу понравится трахать именно старуху. Или парню денег на молоденькую не хватит. Вкусы у всех разные.
– Стало быть, если я встану на обочину, меня тоже могут за проститутку принять? – спрашиваю.
– Конечно. Особенно сейчас, в вечернее время, – кивает Азамат. – Хотите попробовать?
Я машу на него рукой возмущенно. Ощущение у меня, словно я нахожусь внутри фильма про изнанку жизни. Незаметно гляжу на лейтенанта. Он, похоже, не смущается, как я. Мы продолжаем идти вниз по Саина. Торговля между девушками и владельцами машин идет оживленная. Дверцы то и дело хлопают. Девушек то и дело увозят.
– У проституток есть какие-то гарантии? – спрашиваю. – Вдруг напорются на маньяка или извращенца?
– Практически никаких, – отвечает Азамат. – Иногда их сутенеры записывают номера машин клиентов, чтобы знать, где искать. Иногда старшая по группе делает это. Но что произойдет с проститутками дальше – в большинстве случаев предсказать невозможно. Иногда девушку покупает один клиент, а обслуживать приходится нескольких. Иногда их принуждают делать что-либо непредвиденное. Иногда их после полового акта избивают.
– Я не вижу сутенеров. Где они? – удивляюсь.
– Рядом с остановкой стоят, – показывает мне Азамат нескольких парней.
– И девушка им отдает часть денег?
– Это они ей выдают часть заработка, – говорит лейтенант. – Остальные деньги сутенеры  забирают себе. Еще проститутки в складчину оплачивают ночное такси. Оно подбирает их после сеанса с клиентом и привозит опять на Саина.
– Да тут целая система! – восклицаю.
– Это продолжение криминального мира, – говорит Азамат. – Свои законы, свой слэнг, свои тарифы. Даже свои «звезды» есть.
– А ты сам покупал девушку на час? – спрашиваю.
– У меня мало смелости для этого. И заразиться я боюсь.
– А сколько стоит час?
– В среднем 500-1000 тенге.
– А ночь – около 2000 тенге? – подсчитываю я.
– Да. Это совсем не дорого. Валютные проститутки, путаны, стоят намного дороже. Да они здесь и не появляются. Их надо «снимать» возле международных отелей. Есть еще вариант – голодные студентки. С этими можно договориться за 100-200 тенге.
– Голодные студентки? – ужасаюсь.
– Да. Особенно иногородние. Жрать-то им хочется. Вот они и выходят на Саина. Но какой с них толк? Неопытные, аульные девчонки.
Тут мне становится так тошно, что всякий интерес к экскурсии пропадает. Совсем мир с ног на голову встал. Я арабскими шейхами возмущалась, а тут в собственной республике точно такое же свинство творится.
– Так! Экскурсия окончена! – ору. – Поехали домой.
Я иду быстрым шагом вниз по Саина. Хлюпаю носом. Несчастные бабы. Сломанные судьбы. Подорванное здоровье. И моя Катя, если бы нечего было есть, могла податься на этот богом проклятый проспект. Чувствую на глазах слезы. А лейтенант-то хорош! Девчонки пытаются выжить в этом страшном городе. А ему все хиханьки. Все мужики эгоисты!
– Антонина Львовна, – хватает меня за локоть Азамат. – Послушайте!
– Для тебя это, может и привычно, – резко вырываюсь я, – а у меня сердце от ужаса заходится!
Я иду, не сбавляя темпа. Я уже почти бегу.
– Между прочим, никто этих девок насильно в проституцию не тащит. Этот способ зарабатывать их очень даже устраивает! – переходит на крик парень.
Он, конечно, прав. У каждой проститутки наверняка есть другая профессия. Но почему такой способ зарабатывать деньги для них оказался заманчивым? Я останавливаюсь и оборачиваюсь к лейтенанту. Он натыкается на меня. Мы гулко стукаемся лбами.
– Вот прояснение в башке и наступило, – говорю, потирая шишку. – В какой-то момент мне так паршиво стало от всего этого бардака.  Вначале я проституток пожалела, а после твоих слов растерялась. Так ли все у них трагично?
– Человек сам выбирает способ жить, – отвечает лейтенант. – Однако, быстро мы с вами до Абая добежали, – добавляет он.
– Видно мне хотелось от всего этого безобразия убежать, – признаюсь.
– От жизни не убежишь, – говорит Азамат.
Мы снова пересекаем Саина. Подходим к остановке на проспекте Абая. Тьма спустилась. Десять вечера!
– Спасибо тебе, лейтенант, – говорю. – Очень все интересно было. Поучительно. Я даже всплакнула. Ты на меня не в обиде?
– А на что тут обижаться? – удивляется парень. – Давайте, я вас провожу.
– Нет-нет! – кричу. – Я сама прекрасно доберусь. Лучше вечером созвонимся.
Лейтенант сажает меня в маршрутку. Из окна я машу ему рукой. Еду домой. Думаю про девушек, которые стоят вдоль дороги. Ждут клиентов. Испытывают судьбу снова и снова. Жалеть  их? Пожалею лучше свою внучку.

Глава 19

Ночь без сновидений. Утро в чистой, прибранной квартире. Захотелось облиться, гаркнуть на весь свет. Но стала суеверной. Как обольюсь – происходит неприятность. Обойдусь просто зарядкой. Двадцать минут я активно размахиваю руками, приседаю, сгибаюсь в разные стороны. Пыхчу, как паровоз. Потею. Насчет поорать – это можно и без обливания. Набираю в легкие воздуха. Исторгаю из груди мощный крик: А-а-а! Еще раз: А-а-а!
С нижнего этажа стучат по батарее. Плохо жить в квартирных блоках. Никакого самовыражения. У себя в Шемонаихе я стеснения не испытываю. И пою во весь голос. И с соседкой ругаюсь на всю улицу.
Испив горячего чаю, делаю постирушки. Свой козырный трикушник вывешиваю за балкон. Туда же помещаю майку и трусы. Лыжные ботинки мою и выставляю на просушку. Внутрь ботинок запихиваю газеты. Газеты быстро влагу впитывают. Через пару часов старые, мокрые газеты вытащу. Новые скомкаю и опять внутрь засуну. К вечеру башмаки сухие!
Сегодня я себя неловко чувствую за вчерашний поход на проспект Саина. Что думает теперь обо мне товарищ лейтенант? Трясу головой от досады. Черт! Зачем я его с собой потащила? Сходила бы сама, с какой-нибудь проституткой поговорила. Узнала бы об изнанке жизни из первых уст. А то заставила молодого парня быть экскурсоводом по злачным местам. Мухоморы виноваты!
Телефон звонит.
– Алеу, – говорю.
– Антонина, ты меня сейчас забери, – говорит на том конце провода Спиридоновна. – Врачиха разрешила.
– Хорошо. Еду.
– И еще… две тысячи тенге из моего кошелька захвати, – добавляет Спиридоновна. – И коробку конфет купи.
– А деньги зачем? – удивляюсь.
– За содержание. У них сутки двести тенге стоят, – говорит Спиридоновна. – Тоня, придется обратно на такси ехать. Я тут ослабела, – она всхлипывает.
 – Мария, не волнуйся, – кричу. – Доставлю в лучшем виде.
Брать у нее деньги из кошелька не буду. Она по моей вине в госпитале оказалась, мне и платить.

Вот мы снова вдвоем. Мария Спиридоновна сидит на своем диване. Руки на коленях сложила. Постарела. Я набираю в ванну теплую воду. Надо старушенцию выкупать. Тогда у нее настроение поднимется. Есть и жить захочется.
– Чисто у тебя, Тоня, – отмечает вахтерша. – Аккуратно все.
Молчим.
– Дом чужим кажется, – говорит Спиридоновна. – Неуютно в нем, что ли?
– Мария, а почему с тебя за лекарства денег не взяли? – спрашиваю.
– С ветеранов не берут. Нас за счет государства лечат.
– А ты что, ветеран войны? – удивляюсь. – Тебе же в конце войны лет девять исполнилось?
– Не девять, а тринадцать. Я тридцать второго года рождения.
– Все равно, какой из тебя ветеран?
– Вот я и есть ветеран. В двенадцать лет подвиг совершила, – старушка смотрит на меня гордо.
Я рассматриваю Спиридоновну, как в первый раз. Ничего героического в ее фигуре нет. Утомленная и сутулая старая женщина.
– Да не вращай глазами-то, – улыбается вахтерша. – Я на фронте не воевала. Гранату в штаб фашистов не кидала. Я офицера раненого из леса вытащила. Он в больших чинах был. Летел на самолете. Самолет подбили. Летчик убился, а офицеру повезло. Он на сосне завис. Потом со ствола сполз и так, ползком, сквозь лес до людей добирался. На поляне я его полумертвого подобрала. На саночки погрузила и  в деревню доставила.
Старушка помолчала.
– Двенадцать мне было тогда, – кивает она головой. – А медаль меня только в двадцать лет нашла. С тех пор я ветеран.
Я вспоминаю про воду в ванной. Бегу выключать кран. Вовремя.
Мария шаркает следом.
– Сколько пены! – говорит она. Давненько в пене не мылась!
Я помогаю ей залезть в теплую водицу.
– Вот угодила! – радуется Спиридоновна.
Я даю ей «откиснуть» минут пять. Потом шоркаю ее мочалкой, тру спину, мою волосы. Похоже, ей это в новинку.
– Я своих детей так в корыте купала, – говорит вахтерша. – Детское тело нежное, шелковое. А меня мыть не брезгуешь?
– Да иди, ты! – фыркаю. – Глупые вопросы задаешь. Еще героиней войны считаешься.
Мария счастливо смеется.

Мы сидим на кухне. Пьем уже по третьей кружке чая.
– А вот теперь все родным кажется, – говорит старушка. – Смыла с себя больничную грязь и память обрела. – Была бы у меня такая дочь, как ты, – добавляет она грустно.
– Неправильные слова говоришь, Спиридоновна, – ворчу. – Своих на чужих менять – последнее дело.
– Точно, Антонина, – соглашается старушка. – Сама я виновата, что дочка такой выросла.
– Помиритесь, и дело с концом. Ты всего десять дней в больнице пробыла и свой дом не узнала, и сама изменилась. А с дочерью сколько вы не виделись?
– Год уже.
– Вот за этот год и она, и ты, наверняка, другими стали, – продолжаю мысль. – Встретитесь, как новые люди.
Телефон звонит. Пора бы уже Азамату с новостями объявиться. Это он, наверное.
– Алеу!
– Девушка, я по поводу объявления, – раздается старческий голос.
– Какого объявления?
– В «Караване». Про Екатерину Лисичкину. Ушла и не вернулась.
– И что? – кричу. – Вам что-то известно?
– По-моему, я вашу девочку видела. Как ее в машину затаскивали.
– Когда? Где? Говорите громче! – я притопываю ногами.
– Девушка, я по телефону не буду рассказывать, – продолжает старуха.
– Почему?
– А вознаграждение? Как вы мне его дадите?
– ?!
– Вы, девушка, лучше сами ко мне приезжайте. Я все вам растолкую. Без утайки.
– Хорошо. Говорите адрес, – тороплю собеседницу.
– Я вам своего адреса не дам, – ворчит старуха. – Я с вами на месте происшествия встречусь.
– Ладно. Где это?
– Доезжаете по улице Тимирязева до КазГУ, где университетский городок. Знаете?
– Знаю. Потом?
– На остановке я вас буду дожидаться.
– Как мы друг друга узнаем?
– Я с собачкой буду. С беленькой, – говорит старуха.
– А я – в синем болоньевом плаще. Через полчаса я приеду, – обещаю я старухе.
На том мы расстаемся.
– Спиридоновна, голубушка, уехать мне на часок надо, – обращаюсь к хозяйке. – Побудешь одна?
– Да запросто, – соглашается хозяйка. – Спать лягу, и все дела. А кто звонил-то?
– Старушенция какая-то. Говорит, видела, как Катю в машину насильно затаскивали.
– Неужто свидетель нашелся? – ахает Спиридоновна.
– Пока рано говорить. Вознаграждения эта бабка требует.
– Вот народ какой! – возмущается вахтерша. – На чужом горе наживаются. Мне бы и в голову не пришло денег просить. Ну, ничего! Господь с нее за все спросит! – делает она свирепый вывод.
Спиридоновна продолжает рассуждать на эту тему. Я одеваюсь.
– Иди, иди, – машет Спиридоновна рукой. – Дай бог тебе удачи.
– Расскажи, как отсюда до КазГУ добраться? – прошу.
– Садись на троллейбус № 9, что на Масанчи возле Стадиона останавливается. Он тебя и довезет.
– Молись за меня, Мария. Чертей отгоняй, – говорю я и ухожу.
Поднимаюсь вверх, к остановке. Подхожу к бетонной стене стадиона. Памятное место! Здесь я парабеллумом в лоб насильнику заехала. Смотрю на землю в том месте, где он меня руками обхватил. Следов крови не видно. Ой! Троллейбус! Бегу изо всех сил. Водитель ждет, пока я запрыгну в открытые двери. Ох! Спринтерские дистанции не для меня! Взбираюсь по ступенькам. В салоне тепло. Есть места свободные. Сажусь. Сердце колотится. То ли от внезапной пробежки, то ли от волнения перед встречей со свидетельницей.

Старуху я сразу признала. В коричневом плащике, коричневом берете. На ногах тапочки домашние. На руках – сявка мелкая, обросшая жидким белым пухом. Обе они, и старуха, и собачонка, неухоженные, истощенные.
– Здравствуйте, – говорю старушенции.
Она вздрагивает и оборачивается в мою сторону. Псинка заливается лаем. Так и норовит из ее рук выпрыгнуть. Меня за нос цапнуть.
– Чапа! Чапа! – визжит старуха.
– Вы мне насчет Кати звонили, – напоминаю я.
– Так это вы со мной разговаривали? – удивляется старуха. – А мне показалось – девушка.
– Вы сказали, что отведете меня на место происшествия, – говорю.
– Да-да. Сюда идите, – приглашает она меня.
Мы отходим от остановки метров десять. За киосками начинается газон с невысокой черной оградой.
– Мы, значит, стояли здесь.
Бабулька шустро перекидывает ноги через ограду и оказывается на газоне.
– С кем вы были? – уточняю.
– С Чапой, моей девочкой, – отвечает старуха. – Она тут бегала, нюхала, свои дела делала. Нашла запах какой-то среди травки, и отойти от него не может. Побегает, побегает – вернется. Землю лапой роет, ищет. В общем, долго мы тут находились. А девушка ваша чуть ближе к остановке стояла. С мужчиной рядом. Невысоким, усатым.
– Он какого возраста был? – спрашиваю.
– Темно было. Точно не скажу. Но, скорее, моложавый. Я сперва думала, они машину ловят. В такой час автобусы уже не ходят.
– А сколько времени было?
– Да за полночь. Полпервого или ближе к часу ночи. Я-то обычно рано Чапу выгуливаю. В десять часов вечера свожу ее на двор и все. А в тот день у меня в гостях приятельницы были. Чапа, моя девочка, объелась на радостях. И давай скулить и лаять. Пойдем, говорит, бабка, гулять. Вот я и вышла с ней.
– Вы слышали, о чем девушка и мужчина разговаривали?
– Издалека слов было не слыхать. Но я догадалась, что они ссорятся. Покрикивали друг на друга. Мужчина сильно руками размахивал.
– Долго они ругались?
– Минут десять. Я, значит, стою потихохоньку. Из-за киоска иногда выглядываю. Уйти не могу. Они сразу заметят. Поймут, что подслушивала. Страшно. Они все ругаются. Я стою. Так минут десять и стояла. Вдруг подъезжает машина. Слава богу, думаю. Договорились между собой. Выглянула из своей засады. Вижу, девушка пытается через арык перепрыгнуть. А мужик, значит, ее за рукав куртки держит. Не пускает. Тут водитель машины выскочил. Девушку обхватил и поволок к задней двери. Первый, усатый, ему дверь открыл. Водитель девчонку-то головой в машину сует, а она руки-ноги выставляет, не дается. Тут усатый на ее ноги кинулся. Сжал их руками. Так они ее, голубушку, в машину и затолкали. Усатый следом юркнул. Дверь захлопнул. Девчонка внутри трепещет, руками машет. Водитель – бегом за руль. Рванули на всей скорости и уехали.
– Она кричала?
– Ни единого звука не произнесла.
– А машина какого цвета была? Какой формы? – спрашиваю, а у самой челюсти стискиваются от гнева.
– Машина импортная была. Белая, на огромных колесах.
– Джип?
– В названиях я не разбираюсь. Одно скажу – пузатая, как танк. Белоснежная.
– А номер не запомнили? – голос у меня безнадежный.
– Голова моя худая, – сокрушается старуха. – Одно скажу: цифры там русские, а буквы – нерусские. Одну букву запомнила. Она в конце стояла: буква М вверхтормашками.
– Вот такая: «W»? – рисую я в блокноте.
– Да, – подтверждает старуха.
Я молчу. Я смотрю вокруг. Я представляю, как это было. Почему-то я сразу поверила, что это были Катя с Гамадом. Последняя попытка Гамада убедить Катю выйти замуж. Неудачная попытка. Разозленный, он подзывает заранее приготовленную машину. И похищает непокорную девушку.
– Девушка ваша не очень высокая. Тоненькая, как балерина. Волосы длинные, светловатые. Брючки на ней, джинсы. Сумка через плечо, – говорит свидетельница.
– А мужчина?
– Чуть ниже девушки. Плотный, усатый. Нерусский мужчина, но и не казах. Лицо смуглое. Может, туркмен или таджик. Прилично был одет, в плащ короткий. Я сразу поняла, что они не муж и жена.
– Почему?
– Семейные люди дома ругаются.
Старуха опускает заскучавшую собачонку на землю. Цепко глядит на меня.
– Хочу вам намекнуть про … вознаграждение, – говорит она осторожно.
– Сколько вам дать? – спрашиваю.
– Одно скажу, если бы не время тяжелое, – говорит она со вздохом, – я бы никогда денег не взяла. Вы не сердитесь, женщина. У меня пенсия – три тысячи. Дайте, сколько не жалко.
Я вдруг понимаю, что она давно живет впроголодь. Прозрачные они с собачонкой. Долго не протянут. Ох, жизнь, жизнь. Что ж ты с нами делаешь?! Протягиваю свидетельнице пятисотку. Она берет ее неуверенно, даже испуганно. В горле у меня комок непроходимый. Всех жалко.
– Спасибо вам большое, – говорит старуха.
Прячет банкноту где-то в глубинах своего плащика.
– Я перед встречей с вами так решила: обманете  меня или дадите мало денег – уйдете ни с чем, не обманете – покажу вам самое главное.
Старуха что-то нащупывает в кармане плаща. Протягивает руку вперед. Раскрывает ладонь. На ладони – талисман Кати, медвежонок-коала. Она его к своей сумке еще в Шемонаихе прикрепляла.
– Я его на том месте, где они стояли, нашла.
– Это игрушка моей внучки, – говорю я и плачу.
– Еще хочу сказать, что несколько раз ваша девочка  мужчину громко по имени называла. Только я не очень хорошо расслышала. Зрение-то у меня дальнозоркое. Все, что вдали, ясно вижу. А ушами страдаю.
– И как она его называла? – живот мой становится каменным.
– Не то Камаз, не то Памад. – Старуха смотрит на меня.
– Гамад? – говорю.
–Похоже, – кивает она. – Но за точность не ручаюсь.
– Спасибо вам… как ваше имя-то? – обращаюсь к свидетельнице.
– Валентина Дмитриевна, – представляется она.
– Спасибо, Валентина Дмитриевна. А когда все это происходило? – спохватываюсь я.
– Да я же говорю, на мой день рождения. У меня приятельницы были в тот вечер.
– Когда у вас день рождения?
– 31 марта седьмой десяток разменяла, – вздыхает старуха.

Возвращаюсь домой в смутном настроении. В кармане у меня телефон Валентины Дмитриевны. В кулаке сжимаю медвежонка-коалу. На сердце – горечь.
Погода вдруг посуровела. При ясном солнце подул ледяной ветерок. Запазуху лезет. Под юбку залетает. Пробирает до костей. Это опять горы на Алматы дохнули. От такого дыхания душа замирает. Смотрю на горы. Дикие они, хмурые. Как лезвия ножей, отточенные. Стоят плечом к плечу. Заглядывают в яму у своего подножия. В яме – Алматы. Город-сад. Город-муравейник. Один из муравьев – я. Бегаю по городу, мотаюсь,  крошки информации собираю. Надеюсь на удачу. А что мне остается делать?
Дверь квартиры открываю своим ключом. Спиридоновна храпит. Расслабилась после ванны. Я запираюсь в спальне. Достаю бумажку, на которой уже однажды записывала промежуточные итоги расследования. Это мой дебет-кредит, как говорят бухгалтеры. Пишу сегодняшнюю дату: 24 мая.
1. Нашла свидетеля похищения Кати и улики (медвежонок-коала, имя похитителя – Камаз-Памад).
2.Подтверждена дата похищения – 31 марта
3. Петропалыч (раненый) идет через перевал за Гамадом
4. Связь с Петропалычем потеряна
5. Полиция Бишкека ищет Петропалыча и Гамада
6. Полиция Душанбе готовит операцию по раскрытию банды торговцев людьми.
7. Азамат и Сергей договорились о сотрудничестве
8. Следы торговцев ведут в иранский город Мешхед
9. Сергей проверяет увеселительные заведения в городе Дубае
10. Альбертиус говорит, что ни с Петропалычем, ни с Катей ничего плохого не произошло
11. Кахарман, продюсер, арестован
12. Мистер Сомсак, спонсор «Ариадны»,  арестован
13. Шамси Спаньярд, администратор гостиницы, арестован
Кажется, все учла. Какая теперь моя роль? Некуда идти. Некого трясти. Надо сидеть, вязать носки и ждать известий.
Вдруг, меня как на пружине подбрасывает. Сегодня же возвращается Маша из санатория! Наверное, уже в Шемонаихе. Зинаида ей все рассказала. Теперь, поди, Маша побежит к подруге моей, Надежде. У которой я пистолет выпросила. Ее расспросит. Потом бросится к нашему майору, Григорию Петровичу, подробности узнавать. Это в лучшем случае. В худшем – два варианта. По первому варианту Машка, сломя голову, наймет такси и любыми путями попробует заявиться сюда, в Алматы. По второму варианту дочь моя кинется в истерику. Проплачет часа два. Займет у кого-нибудь денег и, опять же, помчится сюда. Будет мне легче от ее присутствия? Не уверена. Придется Маше за короткий срок узнать то, что я узнала за две недели. Все лечение в санатории – насмарку.
С другой стороны, она мать. И дитя свое чувствует лучше всех. Может, с ее приездом все ускорится. Материнским чутьем она выйдет на след. Часть этого ужасного груза снимет с моих плеч. Старовата я для таких происшествий и переживаний. Я и вправду почувствовала, какую тяжесть тащила все эти дни. Не давала себе права ни расслабиться, ни погоревать, ни проплакаться.
Вспомнила о дочери – веселее стало жить. Вот кого мне не хватает в этом запутанном городе.  Давай, Машенька, звони скорей. Или приезжай. Мы с тобой такой дебет-кредит развернем! Так обстоятельно все обсудим! Двойными усилиями до Катюши достучимся.
Телефон затрезвонил отчаянно. Бедная Спиридоновна храпом поперхнулась. Заворочалась на диване.
Бегу в зал. Хватаю трубку.
– Доченька, ты? – спрашиваю.
– Да. Мама, как у тебя дела? – голос тихий, далекий.
– Пока результатов нет. Со дня на день будут известия, – кричу.
– У тебя все зажило?
– Все в норме, – отвечаю. – Болеть мне некогда.
– Когда тебя выписали?
Тут я начинаю что-то соображать. Это, конечно, дочь. Только не моя, а Спиридоновны.
– Подождите, – кричу.  – Я вам сейчас Марию Спиридоновну дам.
– Мария! – трясу за плечо старушку. – Твоя дочь звонит.
Спиридоновна пытается разлепить глаза. Она явно еще находится во сне. Где? Что? Я всовываю ей в руку трубку.
– Але, это кто? – хрипло спрашивает вахтерша. – Лиза? Лиза! – вдруг кричит она радостно.
Все в порядке. Проснулась.
Я ухожу в спальню. Пусть наговорится с дочерью. И я со своей Машей поговорю. Мысленно.

Вот уж и вечереет. Чтобы отметить выписку, мы со Спиридоновной купили сладкого «Кагора». Вино это считается церковным, лечебным. Ослабленным людям помогает. Мы со Спиридоновной обе ослабленные. Она на здоровье, а я на голову.
Сидим на кухне. Из рюмочек «Кагор» потягиваем. Я на часы поглядываю. Звонка из Шемонаихи жду.
– В общем, решила Лизавета меня отсюда забирать, – продолжает рассказывать Спиридоновна. – Через полмесяца у нее отпуск. Приедет, будет квартиру продавать.
– Кто больше заволновался, ты или она? – спрашиваю.
– Каждая за свое испугалась, – кивает хозяйка. – Я нажилась одна. Работать теперь трудно будет. Как мне на одну пенсию прожить? А дочери страшно, что мать умрет беспризорная. Тогда и квартира может пропасть.
– Как чувствуешь, наладятся у вас с Лизой отношения? – спрашиваю.
– От меня зависит, – строго говорит Спиридоновна. – Я, когда в госпитале лежала, многое передумала. Раньше на дочь обижалась. Почему строптивая и неласковая? Почему нервная да злопамятная? А в госпитале от других старух историй наслушалась. Каждая про свое горе рассказывала. И рассуждает большинство из них, как я. У всех дочери неблагодарные, вместо  почета и уважения на матерей ворчат, каждым съеденным куском попрекают. Я смекать стала: здесь тайна-то и сокрыта! Вспомнила про Корнеича твоего, который в трусах и босиком ходил. Он про любовь толковал. Всеобщую. А где она? Дочь меня не любит. А я ее люблю? Осталась в Алмате, лишь бы рядом с нею не жить. Раз в месяц перезваниваемся. Где тут любовь?
– Тайна, значит, в любви? – усмехаюсь.
– Ты не смейся. Ты еще молодая. А ко мне смерть в глаза заглянула. Глаза у нее холодные. Насквозь меня просветили. Не хочу умирать в обиде и печали.
– Так ты, Мария, про эту тайну в госпитале толковала? – спрашиваю хозяйку.
Спиридоновна молчит. Вздыхает глубоко. Сцепляет пальцы на руках.
– Не знаю, Антонина, – отвечает она. – Сперва я хочу дочь полюбить. А потом, если успею, до главной тайны доберусь.
Я смотрю на часы. Секундная стрелка шустро чекрыжит циферблат. Как арбузные дольки отсекает она кусочки времени. Девять вечера. Переговорный пункт уже закрыт. Больше звонить в Алматы неоткуда. Что они думают? Вымерли все в Шемонаихе, что ли?
– …приживалкой не буду. Пока ноги ходят, по дому буду помогать, – журчит Спиридоновна.
– А насчет меня Лизавета что сказала? Не боялась, что квартиру ограблю и все такое? – спрашиваю.
– Боялась. Что ж ты, говорит, на чужого человека  дом оставила? Ты бы хоть паспорт ее с собой взяла.
– Тут она права, – соглашаюсь я.
– Э-э, нет! – улыбается Мария. – У меня своя теория. Глаз-алмаз называется. Я человека с ходу вижу. Когда ты в училище вошла и сказала, что внучку выручать приехала, так я все про тебя и поняла в три минуты.
– И что поняла?
– Во-первых, что хоть горем  ты прибитая, но отчаянная. Потом – что честная, старого воспитания. А самое важное – людям благодарная. Ты лучше человеку свое дашь, чем чужое возьмешь.
У меня щиплет в носу от умиления.
– Я, грешная душа, как домой приехала, так сразу за свой кошелек схватилась, – признается Спиридоновна. –  Пересчитала деньги – все на месте. Ты за мое содержание в госпитале почему свои деньги внесла?
– Расчет простой, капиталистический, – говорю. – Я тебе по двухсотке в день плачу. Эту сумму я в счет госпиталя и пустила. Так что особого благородства тут не ищи.
Мы смеемся. Глядим друг на друга с симпатией.
Телефон дзинькает вначале коротко. Потом заливается непрерывной трелью. Межгород.
– Але! Але! Я слушаю! – кричу в трубку.
– Антонина, это я, Григорий, – голос его рядом. – Что нового?
– Гриша, Маша приехала? Она должна была сегодня приехать! – кричу.
– От Марии пришла телеграмма: «Задерживаюсь встречай двадцать восьмого», – читает вслух майор.
– Ну и ну! – восклицаю. – У нее что, курортный роман?
– Что у вас происходит? – спрашивает Григорий, отмахнувшись от моего вопроса. – Звоню Петропалычу. Жена говорит, что он в отъезде.
– Ой, Гриша! Петропалыч по следу одного бандита идет. Раненый! Жена ни о чем не догадывается, – торопливо сообщаю. – А я известий из Душанбе жду. И из Бишкека тоже.
– На тебя что, вся полиция Средней Азии работает? – изумляется майор.
– Это я на них работаю, – отвечаю. – Я уже на Иран вышла!
– Ладно, это не телефонный разговор, – обрывает меня Григорий. – Жаль, я приехать не могу.
– Гриша, как только Машка приедет, пусть звонит. А сам перезвони мне в воскресенье к вечеру.
Спиридоновна подбадривает меня кивком головы.
– Ты сама в порядке? – спохватывается Григорий.
– Что мне сделается! – отмахиваюсь.
– До воскресенья, Тоня, – говорит он тихо.
– Спасибо тебе, Гриша, – отвечаю. – До свидания!
Больше звонков не поступает. Молчит Азамат. Исчез Сергей Николаевич. Олеся пропала. У нее сегодня должен быть второй тур.
– Что-то ты не обливаешься, – замечает Спиридоновна.
– Настроения нет, – говорю.
Укладываемся спать молча. Хозяйка всхрапывает почти сразу. Фырчит и тарахтит, что твой мотоцикл. Храпуны, говорят, не слышат собственного храпа. Как знать, может, и я во сне грохочу не хуже отбойного молотка?

Глава 20

Ранняя птица Мария Спиридоновна. Еще восьми нет, а она уже шустрит на кухне. Сама с собой разговаривает. Радуется, что из госпиталя вырвалась.
– Ты что, Мария, затеяла? – спрашиваю.
– Пирог будет. С повидлом. Я на пироги мастерица, – поясняет старушка.
Руки ее ловко месят сдобное тесто. Тесто ноздреватое, доброе.
– У тебя ребра еще не срослись! – ругаю ее. – Ты мне обещала выдерживать постельный режим!
– Это для меня удовольствие, – говорит Спиридоновна. – Развлечение и радость. Лежать и помирать я не собираюсь!
Ладно. Пусть себе хлопочет понемногу. Радостью она скорее излечится.
Звонят в дверь. От любого звонка у меня теперь сердцебиение усиливается. Бегу открывать. Салтанат стоит. Сияет-улыбается.
– Здравствуй, моя девочка, – говорю. – Заходи скорей.
– Антонина Львовна! Олеся на третий тур прошла! – голос у Салтанат возбужденный. – Сегодня будет выступать.
Из кухни появляется вахтерша.
– Ой, Мария Спиридоновна! – кричит Салтанат. – Вас уже выписали? – бросается обнимать вахтершу.
– Тише, тише, – смеется Спиридоновна. – У меня ребра еще не зажили.
– А вы к нам в училище вернетесь? – щебечет балерина.
– А куда ж я денусь, – отвечает Спиридоновна. – Олеся, значит, победила?
– Пока не известно. Сегодня третий тур. Завтра, в воскресенье, объявят результаты. Вечером – заключительный концерт.
Такой оживленной я еще Салтанат не видела.
– Ну, я побежала, – кричит она. – А то опоздаю на пару!
Легкие ножки ее быстро мелькают на ступенях лестницы. Исчезла. Упорхнула. Фьюить!
От ее радости во мне что-то зажигается. Денек хорош! Пирог хорош! Ниточка жизни куда-то движется. Что-то происходит. Ожидание хорошего так распирает, что я лечу в ванную комнату. Принимаю горячий душ. Потом дважды опрокидываю на себя тазик с ледяной водой. Ору, сколько хватает дыхания. После обливания пружинистой походкой иду в спальню. Выполняю физкультурный комплекс. Затем снимаю с веревок на балконе майку, трусы и трикушник. Они пахнут свежестью. Надеваю все. Стою перед зеркалом пригожая, румяная. Волосы пушатся под расческой.
Спиридоновна смотрит на меня. Улыбается.
– Умеешь ты, Антонина, радоваться, – говорит она. – Но орешь по методу Порфирия Корнеича, как труба Иерихонская. Соседей стыдно. Подумают, что это я умом тронулась.
– Плевать на соседей, – говорю. – Сколько нам деньков и годков отмерено? Не так чтобы много, верно? Лучше их в радости прожить. И так всю жизнь зубы стискивали, да на судьбу обижались.
– Верно, – соглашается старушка. – Только не у всех есть силы радоваться.
– Глупости, – говорю. – Чтобы радоваться, силы не нужны. Нужно расслабиться. И мир как в первый раз увидеть.
И я иду крутить на мясорубке сухофрукты для начинки пирога. От радости меня всегда аппетит прошибает. 

Через пару часов мы с хозяйкой сидим на кухне вокруг пышного, горячего пирога. По большому куску пирога уже съели. Желудок удовлетворенно урчит. А глаза еще не насытились. Им еще требуется удовольствие от жевания, осязания, глотания. Вот мы и сидим над вторыми кусками. Помаленьку отщипываем от них. В рот отправляем. Радуемся, говоря просто.
– Что ж ты мне раньше не сказала? – восклицает Спиридоновна. – Я эти фильмы очень люблю. Раз пять смотрела. И еще буду смотреть!
– У нас есть городской музей. Там про писателя Иванова Анатолия Степановича целая экспозиция имеется. Где он жил. Какие вещи носил. Образцы его почерка и все такое.
– А Марьин утес у вас в Шемонаихе есть? – спрашивает Спиридоновна.
– Обязательно! В честь него я свою дочь Марией назвала. Все, что у нас происходило, Иванов в своих книгах описал. Только, когда фильмы снимали, почему-то другие места выбирали. Покрасивее. Мы очень обиделись. Наш утес очень даже хорош. Прямо под ним озеро. Глубокое! Еще есть гора Мохнатуха. Каменистая. Стоит одиноко. Мы на эту гору никогда не забираемся. Считаем ее колдовским местом. Меня мать в детстве пугала змеями, что среди камней на горе шмыгают: сядешь, Тонька, нужду справить, а змеюка хвать за задницу, и  тебе каюк! А туристы и геологи на нее постоянно карабкаются. У них просто тяга к Мохнатухе. Спортивный азарт.
– Про эту Мохнатуху Иванов тоже писал? – удивляется Спиридоновна.
– Не знаю. Не читала я его книг, – признаюсь. – Только фильмы смотрела.
– Когда «Тени исчезают в полдень» появились, – говорит вахтерша, – у нас телевизора еще не было. – Мы к соседям ходили каждый вечер. «На телевизор» – так это называлось. Соберемся человек восемь-десять. Рассядемся. Тут серия начинается. То ахаем, то плачем. Иной раз и матерились. Когда подлость человеческую показывали. Потом серия закончится, а мы сразу не расходимся. Обсуждаем. Гадаем, что дальше будет. До того интересно! Хотели, чтобы фильм не кончался никогда!
– «Вечный зов» тоже хорош, – говорю. – Жизненный фильм.
– Я в каждой серии слезами умывалась, – качает Спиридоновна головой. – За свою собственную жизнь так не переживала, как за их судьбы горькие.
– Уж лучше своей жизнью жить, – размышляю я. –  Что мы, хуже книжных героев? У тебя судьба необычная. В двенадцать лет героем стала. Я – всю жизнь одинокая. И за мужика, и за бабу прожила. Врачи таких людей называют… м-м… германофродитами, кажется.
Опять звонок в дверь. Иду открывать следующему гостю. Это Азамат, компьютерщик.
– Как же рада я тебе, – говорю. – Проходи. Пирогом угощайся.
Азамат разувается. Какой-то он уставший, осунувшийся.
– Ты мне известия принес? – спрашиваю.
Хозяйка спешит к нам. Лейтенант отвешивает ей вежливый поклон.
– Антонина Львовна, надо поговорить, – произносит Азамат тихо.
Я веду Азамата в спальню. Постель не прибрана. Бросаю покрывало сверху. Садимся. Ой, недобрые у него вести, вдруг понимаю я.  В висках начинает стучать. Около горла тошнота.
– Говори, лейтенант.
Азамат сцепляет пальцы рук. Косточки суставов белеют,  так он их сжимает.
– Что-то про Катю? Катя жива? – спрашиваю хрипло.
Он отрицательно мотает головой.
– Что? Не молчи! Я не понимаю!– кричу.
– Сегодня утром пришло сообщение из Душанбе, что группа девушек, похищенных на территории Казахстана и переправленных в Мешхед в начале апреля … попала в руки террористов.
– Они заложницы? – кричу и каменею.
– Девушек расстреляли.
– Как расстреляли? За что? Зачем?
– Это политическая акция. Подробности мне неизвестны.
– Откуда ты знаешь, что Катя была среди них? – зубы мои выбивают дробь. – Где доказательства?
Я буравлю Азамата глазами. Я прожигаю дыры в нем. Парень достает лист бумаги. Разворачивает его. Показывает мне.
– Это факс фотографии той самой группы девушек. Фото сделано накануне захвата их террористами. Здесь есть ваша внучка?
Я хватаю лист. Отодвигаю от глаз подальше, чтобы появилась четкость изображения. Шестеро девушек. Жмутся друг к другу. Все русские. А вот моя Катя! Коротко остриженная! Испуганная. В незнакомой одежде.
– Вот она, – шепчу я.
– Я ее тоже узнал, – говорит Азамат. – Сравнил с фотографией, что вы давали.
Он заглядывает мне в лицо. Срывается с места и убегает. Последнее, что помню, – вытаращенные глаза Спиридоновны и ее открытый рот.

Лежу и вспоминаю, что такое было? Пожар на даче Наджиба абу Хадраша? Нападение хулигана? Опознание тела?…
Катя! Катю убили! Стон из груди. Лежу, не размыкая век. Открою глаза, а мне опять сунут фотографию, на которой перепуганные девочки сбились в стайку. За день до смерти. И Катя почему-то стриженая.  Слышу свой стон.
– Пришла в себя, – чей-то голос. – Тоня, Антонина.
Это Мария Спиридоновна наклонилась надо мной. А я не хочу. Не буду глаз открывать.
– Тонечка, ты меня слышишь? – голос дрожит.
Открываю глаза. Взглядываю на нее.
– Как ты себя чувствуешь? – близко вижу мокрые глаза старушки.
– Катю … убили, – говорю громко.
– Знаю, – говорит Спиридоновна. – Выпей валерианочки, – подает она мне стаканчик с жидкостью.
Я усмехаюсь. Неужели непонятно, что Кати нет. И никакая валерианка не поможет. А успокаивать меня незачем. У меня внутри ледяное спокойствие. Холодно в моих кишках, как в морозилке. Открою рот – пар вылетит.
Приподнимаюсь. Сажусь. Вижу в зале Азамата. Он смотрит на меня. Потом глаза опускает. Словно виноватый.
– Ты мне подробно расскажи, – говорю.
– Человек из Душанбе в понедельник приедет, – тихо произносит лейтенант. – С полным отчетом. Он вам расскажет все.
– А тело как забрать? – спрашиваю, словно не я, а кто-то другой.
– Я не в курсе таких тонкостей, – Азамат вздыхает, встает из-за стола, идет ко мне. – Антонина Львовна, вы разумная женщина…
– Ой, только не надо меня утешать, – усмехаюсь. – Не нуждаюсь! Тебе пора уходить? Иди.
– Зря вы так, – обижается лейтенант.
Спиридоновна делает ему какие-то знаки руками. Оба выходят в коридор. Слышу их приглушенные голоса. Входная дверь хлопает. Ушел лейтенант.
Зря я так.
Не могу представить мертвую Катю. Расстрелянную. Войны нет. Убитые есть. Как так? И почему девочка моя вплелась в этот страшный узор? Шемонаиха далека от Мешхеда. Живем мы тихо. Варимся в своем горшке. Большой мир за усы не дергаем. Так какого черта этот мир в наши жизни вторгается? Я скриплю зубами. И моя Катенька лежит теперь посреди чужой-расчужой земли. Никакой вины на ней нет. А есть дыра в сердце. И удивление на худеньком личике: за что?
И я миру вопрос задам: за что? По каким таким правилам ты, мир, вертишься? Какая такая справедливость в твоей основе? Где гуманизм? Где мудрость? Где воздаяние?
Катя, трудяга, ласковая девочка, гордость семьи, надежда училища. Зачем ты, мир, ей подсунул такую долю? Быть похищенной. Быть в плену. Быть расстрелянной. За что? За что?
Мозги закипают. Хочется взять парабеллум и стрелять по живым мишеням. По этой чернодушной гнуси. Расплодились на планете. У себя гадят. К другим лезут гадить. Может, как тараканов их – дихлофосом? Всем миром сговориться и накрыть тараканьи гнезда одновременно. Чтоб ни одной лазейки! Ни единой щелочки! А попробует какой Гамад сунуть нос наружу – я лично в него все три пули всажу. Которые в парабеллум вставлены!
– Антонина, ты чего сама с собой разговариваешь? – пугливо спрашивает Спиридоновна. – Ты лучше со мной поговори. Полегчает.
– Точно, Мария! – кричу. – Мне поговорить надо. А то я скоро стрелять начну.
Я бегу к телефону. Записная книжка в руке. Эта женщина мне нужна. Немедленно. Пусть посмотрит своими безжалостными глазами. Скажет правду. Трезвую, острую правду. Я набираю телефон психолога Татьяны. Длинные гудки. Насчитав двадцать штук, я кладу трубку. Звоню магу Альбертиусу. После двадцати длинных гудков снова кладу трубку.
Что-то не так. Альбертиус – волшебный человек. Когда надо, он на месте. Неужели сейчас не время разговаривать? Тогда что? Я хожу по комнате. Что тогда? На столе лежит лист с фотографией девчат. Долго смотрю на него.
– Ты поплачь, Тонюшка, – тихо говорит хозяйка. – Сердце разожмется маленько. А то надорвешь жилу, беды натворишь.
Я и хочу жилу надорвать! Девочка моя лежит окоченелая, а я тут буду облегчения искать? Одеваюсь-обуваюсь и  выскакиваю на улицу.
– Тоня, Тоня! – ковыляет за мной Спиридоновна.

Где меня носило? Не помню. До самой темноты я шлындрала по узким и широким улицам. Трижды покупала сигареты и курила.  Стояла у витрины. Смотрела на женские туфли и костюмы. Их Катя уже никогда не примерит. Стояла возле парикмахерской. Перед смертью они ее остригли. Дверь парикмахерской открылась. Оттуда вышла пожилая дама. Волосы взбиты чрезвычайно. Как сладкая вата, дыбом стоят над головой. Дама на меня посмотрела. Подошла. Протянула руку. В пальцах зажата монета.
– Помолись за упокой рабы Божией Екатерины, – говорит важно.
Поглядела я на монету. На даму.
– Вы так не шутите, – говорю. – Имя это не трогайте!
Дама глаза выпучила. Губы скривила. Поцокала на своих цырлах к машине. Дверцу открыла. На переднее сиденье плюхнулась. Задница на сиденье не помещается.
Вынесло меня к большущей церкви. Покраше Никольской. Маковки золотые. Стены красиво расписаны. Недалеко от церкви две пушки стоят. Еще немного прошла. Скульптуру увидела угрожающую. Солдаты кремлевскую стену защищают. Враг не пройдет! – написано у них на перекошенных лицах. А я до своих врагов дотянуться не могу. Они приползают сюда из-за дальних границ. Воруют наших детей. Травят их наркотиками. Мне бы сейчас такую же гранату, что держит солдат из бронзы!
Потом тьма стала густеть. В глазах резь началась, потому что слез все не было. Я потопала в обратный путь. Шла быстро. Замечала только машины. Они проносились мимо. Показывали мне свои задние красные огоньки. Или ослепляли передними фарами. Мысль меня захватила. Чем больше она меня захватывала, тем быстрее я шла. Я не додумывала эту мысль до конца. Я просто позволила ей быть во мне. Поселила в уголке ума. Домой я почти прибежала.
Спиридоновна не спала. Полночь на дворе, а она меня ждет. Живая вернулась, и то хорошо, читаю я на ее лице.
– Чаю будешь? – спрашивает.
– Нет.
– Спать ляжешь?
– Лягу. Устала очень.
Валюсь в кровать. Начинаю дремать. Вдруг вспоминаю, что Кати больше нет. Озноб, испуг, открываю глаза. И так – всю ночь.

Глава 21

Утром я еду на вокзал Алматы-2. Покупаю билет до Шемонаихи. Отбытие – во вторник, 28 мая, в 11 утра.
Фотографию Катеньки все время ношу с собой.
Возвращаюсь в квартиру Марии Спиридоновны. Она открывает мне дверь. Вздыхает.
– Тоня, где была? Тебе звонили. Молодой мужчина.
– Я, Мария, билет домой купила. Двадцать восьмого уезжаю. Хотела сегодня уехать, но билетов уже не было.
Спиридоновна кивает.
– Ну да, ну да. Что теперь тебе здесь делать?
Наверное, Азамат звонил.
Время приближается к полудню.  Набираю телефонный номер Татьяны.
– Ало, – доносится из трубки ее бодрый голос.
– Татьяна, извините, не знаю вашего отчества, – говорю.
– Простите?
– Я Антонина Львовна. У которой внучка пропала.
– Вспомнила, – оживляется психолог. – Есть новости?
– Есть.
– Плохие?
– Плохие.
– Чем могу помочь?
– Поговорите со мной, прошу вас. Это очень срочно! – говорю.
Психолог молчит.
– Завтра нельзя? Сегодня выходной… – произносит она неуверенно.
– Завтра будет поздно. Я вам заплачу вдвойне, – обещаю.
– Хорошо, – соглашается Татьяна. – Приезжайте ко мне. С часу до трех мы сможем поработать спокойно.
Я пересчитываю деньги. Должно хватить за один сеанс и еще чуток останется.
– Тоня, куда ты? – вскакивает Спиридоновна.
– Мария, не волнуйся. Вечером буду на месте, – обещаю старушке.
Звонок в дверь. Открываю. Азамат прибыл. Лицом спокойный.
– Я навестить вас зашел, – говорит. – Может, прогуляемся?
– Обязательно, – отвечаю. – Я уже одета. Идем.
Мы выходим из подъезда. Навстречу – Салтанат. Улыбается.
– Ой, Антонина Львовна! А я к вам иду. У меня хорошее известие: Олеся заняла второе место! И поощрительную премию за артистизм.
Салтанат вдруг застывает. Переводит взгляд с меня на Азамата и обратно.
– А что случилось? – спрашивает своим низким голосом.
– Катя погибла, – говорю.
Балерина закрывает ладонями  лицо. Стоит неподвижно. Потом медленно отнимает руки.
– Когда?
– Не знаю.
– Где?
– Спроси у Азамата, – киваю я на лейтенанта. – А мне надо уходить.
Пока они оба стоят в недоумении, я быстрым шагом иду в сторону Комсомольской. Не оглядываюсь. Сажусь на автобус № 516. На его лобовом стекле написано: «Прямо по Толе-би». Еду по Толе-би/Комсомольской. Смотрю в спину сидящего пассажира, а вижу Катюшу. С короткой стрижкой. Зачем она разрешила постричь себя? У балерины должен быть длинный волос. Ах, да, она уже не будет балериной.
Дом Татьяны я нахожу легко. Живет психолог на первом этаже. Стучу в железную дверь. Татьяна открывает не сразу. Руки у нее в мыльной пене.
– От домашних дел не убежишь, – улыбается она. – Проходите, пожалуйста.
Пока Татьяна что-то доделывает в ванной, я вхожу в зал, передвигаюсь по нему. Салатного цвета шторы. Мало мебели. Широкий палас на полу. Стол. Два кресла. В одно из них сажусь.
– Вот и я, – сообщает психолог. – Вы осмотрелись немного? Прекрасно. Теперь расскажите, что произошло.
Она сидит напротив меня, на диване. В сиреневой блузке и брюках. Глаза смотрят спокойно.
– Вчера мне сообщили, что Катя, моя внучка, убита в иранском городе Мешхеде. Попала в руки террористов. С ней было еще пятеро похищенных девушек. Все расстреляны.
– А факты, подтверждающие это сообщение, есть? – спрашивает Татьяна.
– Да. Накануне расстрела девушек сфотографировали. Я опознала Катю.
– Фотографию покажите, – просит психолог.
Достаю из внутреннего кармана плаща листок. Протягиваю Татьяне. Она смотрит пристально.
– Ваша внучка –  эта? – Татьяна указывает пальцем на Катю.
– Верно. Как вы узнали?
– Вы же с ней – как две капли воды, – восклицает Татьяна.
Молчит и смотрит на меня. Изучает. Без улыбки.
– Что дальше делать будем? – вдруг спрашивает Татьяна.
– ?
– Я спрашиваю, что ты намерена дальше делать? Внучку уничтожила, теперь за дочку возьмешься?
Я вытаращиваю на психолога глаза. Слова ее меня пугают.
– Ты сюда лечиться пришла?
– Да, – говорю.
– Тогда честно отвечай на вопросы, – жестко говорит Татьяна.
Ну и вопросы у нее! Безумные какие-то вопросы.
– Ты зачем внучку убила? – резко повышает психолог голос. – Я тебя в прошлый раз предупреждала? Что если будешь ситуацию накручивать, – беда произойдет?
– Да, – киваю, – предупреждала.
– Прошла неделя, и каков результат? Девочка убита! Ты что же это делаешь, сволочь старая! – Татьяна кричит так громко, что  я сжимаюсь.
Стою, как ошпаренная кипятком.
– Не закрывайся от правды! В лицо мне смотри! – переходит на суровый тон психолог. – Отвечай, Антонина.
– Я не знаю, что отвечать, – говорю в ужасе. – Я не хотела смерти Кати.
– А чего ты для нее хотела?
– Чтобы жила хорошо. Счастливо, богато.
– Откуда счастье? От бесконечных тренировок в хореографическом зале? От порванных связок, надорванных мышц? Ты знаешь, по сколько раз в день балерины падают? Ты задумывалась, что эти несчастные девочки отбивают себе все внутренние органы. Потом рожать не могут. Сексом заниматься не могут!
– Это не только я решала, – защищаюсь. – Ее мать, моя дочь, еще больше меня хотела из Кати балерину сделать.
– Не вали на других, – обрывает Татьяна. – За себя отвечай!
Все происходящее кажется мне дурным сном.
– Зачем покалечила судьбу девчонке? До самоубийства ее довела? – продолжает кошмарный допрос Татьяна. – Зачем умную, красивую девочку обучила такой позорной профессии? Балерины – это же публичные женщины! Шуты, развлекатели общества. Богатства тебе захотелось? А многие балерины богаты? Только тот десяток, что всему миру известен. Остальные в нищете живут. Обучают таких же несчастных своему низкому ремеслу. Или идут в казино и рестораны. Задом перед новыми русскими и казахами вертеть. Доллары выпрашивать.
– Балет – это искусство, – лепечу.
– Не пори чушь! – обрывает меня Татьяна. – Балет – это тяжкая работа, травматичная, малооплачиваемая, непристойная. Если ты этого в свои шестьдесят лет не поняла, ты – дура!
Я вспыхиваю. Наглости этой женщины нет предела! Я ее ненавижу. Ее красный рот, который изрыгает эти несправедливые слова. Ее светло-коричневые волосы. Ее острые ногти.
– Отвечай! – кричит Татьяна. – Ты, старая мужичка! Почему свою родную внучку продала в шоу-бизнес? Этим ты убила ее. Ты понимаешь это?
Я смотрю на салатные шторы. Голова моя стиснута обручем. Зубы тоже стиснуты. Кулаки стиснуты. Вся душа стиснулась в комок. Я не убийца! Я не позволю обливать себя грязью. Белое делать черным.
Татьяна хватает большую диванную подушку. Вскакивает и начинает бить меня ею. По голове, по плечам, по лицу, по спине. Я не успеваю уворачиваться.
– Не ври, не ври! – тяжело дыша, кричит она. – Хоть раз в жизни не ври. Убийца!
Что-то лопается у меня в груди. От дикой, страшной обиды, от этих тычков подушкой я кричу криком. Рыдаю во весь голос. А эта сумасшедшая все колотит меня и колотит диванной подушкой. Я рыдаю все сильнее. Даже визжу.
Татьяна уходит в сторону кухни. Что за сумасшедшая! Первый раз встречаю такую бабу. Хищница! Волчица! Ей в психушке место, а не в университете. Фашистка! Это ж надо такое обвинение мне предъявить! Сейчас она вернется, я ей…
Татьяна быстрым шагом входит в зал. В руке у нее красное ведро. Она  взмахивает ведром и… А-ах! Мне в лицо ударяет холодная волна.
Волна истерики внутри меня затихает. Струи воды стекают с моей головы. Падают за шиворот. Капают на пол. Татьяна смотрит на меня напряженно. Лицо у нее в красных пятнах.
– Доктор, вы тоже по системе Порфирия Корнеича обливаетесь? – спрашиваю с уважением.
Брови Татьяны взлетают вверх.. Пятна на щеках бледнеют.
– Да. Система Иванова помогает в особо запущенных случаях, – говорит она. – Когда пациент слишком много врет.
Я снимаю свой старенький болоньевый плащ и встряхиваю его. Одежда осталась сухой. Только ноги промокли. Психолог бросает на линолеум тряпки. Лужа моментально в них впитывается.
Затем Татьяна садится на диван. Смотрит на меня. Никакого сочувствия на ее лице я не обнаруживаю.
– Что скажешь? – наклоняется она в мою сторону.
– Полегчало, – говорю. – Я со вчерашнего вечера слезинки не могла выпустить. Все комом в груди стало.
– Я тебе сейчас не выплакаться помогаю, – говорит Татьяна, – а твою внучку с того света вернуть. На тебя, дуру старую, мне наплевать. А девочку жалко. Ты ее заживо в землю закапываешь. А есть шанс спасти. И себя изменить, и ребенка спасти. – Она опять повышает голос. Вопрос остается тем же. Зачем внучку свою подставила под пулю?
Такое чувство, словно я вот-вот все пойму. Мозг напрягается. Тело напрягается. Что мне нужно делать или говорить? Я хочу видеть Катю живой. Но что я делаю не так?
– Будь честной. Ты хочешь спасти Катю? –  сурово спрашивает Татьяна.
– Да.
– Чего ты боялась все это время?
– Что Катю изнасилуют, заставят быть проституткой, продадут в рабство или в гарем, сделают наркоманкой.
– Что получилось реально?
– Ее расстреляли бандиты.
– Твои мысли спасли девочку?
– Нет. Все случилось еще хуже, чем я предполагала.
– Как исправить ситуацию?
Я замираю. В одну секунду мне все становится яснее ясного. Какой дурой я была! Бегала по Алматы и крутила в голове только черные, ужасные мысли. Я, самый родной для Кати человек, была уверена в том, что она в беде, погибает и подвергается издевательствам! А если бы наоборот?
– Я поняла! – кричу. – Надо посмотреть на ситуацию с другой стороны!
– Говори, с какой стороны! – подхлестывает психолог.
– Возможно, Катя по своей воле уехала с любимым человеком. Просто не успела нас предупредить. Или ей предложили выгодный контракт в европейскую страну.
– Или она путешествует с молодым человеком автостопом по России. Возможно, уже сидит у вас в деревне, тебя дожидается, – подхватывает Татьяна.
Я удивленно кручу головой. Почему мне самой не пришли эти мысли? Всю жизнь, сколько себя помню, я предполагала самое неприятное и страшное. Дочь проколола ножку проволокой – как бы не было заражения и гангрены! Дочь упала с дерева – как бы не было перелома позвоночника и паралича ног! Внучка зимой выскочила на улицу без шапки – как бы не было менингита. И так постоянно. Какие же мы, родители, паникеры. Нет, хуже! Мы призываем на голову ребенка кучу бед и несчастий.
– Что теперь скажешь? – вопрошает Татьяна.
– Если бы я знала раньше, что можно хорошими мыслями помочь своему ребенку! – восклицаю. – Что же я наделала?!
Мне так больно. Особенно в сердце и в затылке.
– Исправить ситуацию можно всегда, – твердо говорит психолог. – Все в твоих руках.
Я смотрю на эту женщину в каком-то обожании. В безумной надежде.
– Если я изменю мысли, Катя может оказаться живой?
– Да. Если произойдут настоящие, не притворные, глубокие изменения, – подтверждает она. – Но только работать над этим нужно самостоятельно. Взять всю ответственность на себя.
Внутри меня поднимается желание сконцентрироваться. Стать целенаправленной, как стрела в полете.
– Есть еще силы поработать? – спрашивает психолог.
Я молча киваю.
– Почему хочешь убить свою внучку? – голос Татьяны спокоен.
– Потому что я устала быть отцом и матерью, бабкой и дедом, – отвечаю искренне. – Я растила и дочь, и внучку. Моя жизнь прошла около них и ради них. Это несправедливо.
– Кто заставлял тебя жить ради них?
– Никто. Это было мое решение.
– Кто виноват в твоей жизни?
– Муж.
– Он соблазнил тебя и бросил с ребенком?
– Нет. Я сама захотела родить ребенка. Потом мужа выгнала. Больше достойного мужика не нашла.
– Выражение «достойный мужик» звучит как ирония. Ты уважаешь мужчин?
– А за что их уважать? Они тоже нас не уважают.
– Кто виноват в твоей жизни? Мужики?
– Нет. Я сама.
– Это более честный ответ, – говорит Татьяна. – Подведем итоги: ты прожила всю жизнь одиноко по собственной воле; родила дочь по собственной воле; осталась рядом с ней и внучкой по собственной воле. Так?
– Да.
– А почему в своей скучной, неудавшейся судьбе обвиняешь мужчину и девочку? Выгоняешь мужа? Отсылаешь внучку в дальний город? Обрекаешь на позорную жизнь танцовщицы? Желаешь ей всех смертей?
Я молчу. Вопросы Татьяны падают мне на голову свинцовыми каплями.
– Сейчас ты пойдешь домой. Сядешь в тишине и помыслишь об этом спокойно и честно. Главное – честно! – требует психолог. – Помочь тебе не сможет ни один человек на планете. Ни волшебник, ни ясновидящий, ни гадалка, ни полицейский, ни я. От того, насколько ты переживешь эту истину, зависит жизнь твоей внучки. Или ты ее выручишь. Или угробишь окончательно.
Я молча собираюсь и подхожу к двери. Молча протягиваю психологу деньги.
– Гонорар отдадите мне, когда девочку с того света вытащите, – резко говорит Татьяна.
Я берусь за ручку двери, открываю ее и выхожу на лестничную площадку.
– Антонина Львовна, – окликает меня Татьяна. – Завтра позвоните мне. Расскажите, чем все закончится. То, что я вам высказала – это горькое лекарство. Но – лекарство, а не оскорбление или злоба. Вы меня понимаете?
Я киваю ей. Я все понимаю. Но это очень тяжело принять. Тяжело до невозможности!


В шесть вечера звонит Григорий Петрович.
– Тоня, ты сказала, что сегодня к вечеру появятся известия! – кричит он в трубку.
Голос его сегодня слышен хорошо. Я набираю в грудь порцию воздуха. Говорить или нет?
– Тоня, тебя не слышно, говори громче! – надрывается майор.
– Не кричи, Гриша. Полицейские сообщили, что Катя погибла, – говорю.
– Куда Катя прибыла? – переспрашивает Григорий.
– Катя умерла, – отчетливо повторяю.
В трубке слышно тихое дыхание.
– Я к тебе приеду, – говорит майор. – Ты дождись меня, Тоня.
– Не надо, – отрезаю. – Я взяла билет на вторник. Я возвращаюсь домой, Гриша.
– Хорошо. Мы будем тебя ждать, – говорит он.
Я падаю на кровать, лицом в подушку. Плачу, стискивая зубы. Потому что мне хочется не рыдать, а выть. Диким, волчьим голосом.

Глава 22
С утра Спиридоновна заставила меня выпить горячего чая. Есть мне не хочется. После звонка Григория я полночи пыталась выполнить задание Татьяны. Вспоминала свою жизнь. Своего непутевого мужа-шофера. Короткую семейную жизнь. Дурацкую и смешную одновременно. Просила у Маши и Катюши прощения за свою суровость, вечную занятость, ворчливость. Конечно, мало во мне было женского. Вечно на кусок хлеба зарабатывала. Хотя, кто меня в героини назначал? Кто велел ради детей себя забыть, свои желания задушить?
Вертела я, вертела эти думки, да и заснула.
И вот, сейчас, в понедельник, напившись чая, топаю к Никольскому рынку. Сегодня я последний день в Алматы. Надо старушке закупить продуктов на неделю. Это будет мой подарок, моя благодарность за то, что она с квартиры не выгнала. За то, что пострадала из-за меня.
Ставить свечу в Никольской церкви за упокой души Катиной не буду. Из принципа. Буду ждать, что девочка моя вернется. Что все окажется ошибкой и недоразумением. Убежденность психолога Татьяны, что еще не поздно все изменить к лучшему передалась мне.
Покупаю крупу, консервы, колбасу копченую, сахар. Окорочков набираю три кило. Груженая, как верблюд, подхожу к фруктовым рядам. Побалую Спиридоновну апельсинами и гранатами напоследок. Выбираю фрукты, торгуюсь, осматриваю, чтобы гнилое не подсунули.
Уже начинаю отходить от торговцев, как вчерашняя мысль просыпается в моей голове. Ставлю сумки на землю. Оборачиваюсь на фруктовые ряды. Вот они стоят. В белых нарукавниках. Черные люди. Таджики, туркмены, азербайджанцы, чеченцы, ингуши. Зубы скалят в улыбках. Я у них фрукты покупаю. Они у меня внучку воруют. Пришли на мою землю и гадят! Перевожу взгляд с одного продавца на другого. Носы у всех крупные. Волосы черные, жесткие. Кожа на лице грубая. А глаза? Глаза хитрые. Скрытные глаза. Недобрые. Жгут, как тлеющие угольки. Стоят эти тихие враги за прилавками. Что они про нас думают? Какие планы вынашивают?
Какой-то парень-узбек подмигивает мне и подзывает к прилавку. Я хватаю сумки и быстро ухожу. Мысль крепнет под моим черепом. Тикает в висках, как часовая бомба. Я иду по своей земле. И не собираюсь тихо терпеть беспредел, который эти черные люди принесли с собой.

Спиридоновна улыбается. Спиридоновна обнимает меня. Раскладывает продукты по полкам холодильника. Смахивает слезу.
– Дай тебе бог здоровья, Антонина, – говорит она.
Смотрит на меня и смахивает слезинку из уголка глаза.
– Пойдем на кухню, – зовет Спиридоновна меня.
Я захожу в кухню и вижу две маленькие рюмочки с кагором.
– Это что? – спрашиваю строго. – Поминки решила справлять?
– Ни-ни! – машет руками вахтерша. – Это для подкрепления души. Жили мы с тобой дружно. Хочу, чтоб и расстались хорошо.
– Согласна, – киваю. – Ты мне, Мария Спиридоновна, как сестра теперь. Самые страшные часы я у тебя провела. Я приехала в Алматы: ни людей, ни города не знала. Тебя первую встретила в училище. И увидела в тебе надежность. Ты ведь раньше квартиру не сдавала?
– Никогда, – подтвердила Мария. – И после тебя сдавать никому не буду.
– Боишься еще приключений на свою голову? – улыбаюсь.
– И этого тоже, – говорит хозяйка. – За те две недели, что ты у меня жила, мне показалось, что год прошел. Была моя жизнь однообразная, привычная. Вдруг – как землетрясение. Катя пропала. Ты приехала ее спасать. Бандиты в дом врываются. Я попадаю в госпиталь. Чуть не помираю…
Спиридоновна тяжело вздыхает. Трогает свои сломанные ребра. На переносице у нее алеет свежий шрам.
– Пустила ты меня на квартиру, а вместе со мной пришли мои проблемы, – подытоживаю.
Мы выпиваем сладкого вина. Закусываем позавчерашним пирогом с повидлом.
– Кстати, Мария, до скольки сегодня Никольский рынок работает? – спрашиваю.
– Понедельник – короткий день. К трем часам базар закрывается, – отвечает она.
Я смотрю на будильник. Половина второго. Надо поторопиться.
– Куда ты опять? – удивляется хозяйка.
Идет за мной в коридор. Наблюдает, как я обуваю лыжные ботинки.
– Скоро вернусь, – говорю. – Забыла кое-что купить в дорогу.
Быстрым шагом иду к рынку.
С утра на рынке было людно. Сейчас между прилавками бродят лишь несколько покупателей. Продавцы убирают свой товар. Рассовывают вещи по сумкам, продукты по картонным ящикам. Делая вид, что рассматриваю мужские носки, я слежу за пожилой продавщицей фруктов. Узбечка или таджичка. Очень похожа на жену Наджиба абу Хадраша, которая обманом выудила у меня тысячу тенге. Обещала спасти, а на самом деле собиралась сжечь меня на костре. Неужели подлость у них тоже в крови?
Таджичка упаковывает фрукты в коробки. Ее помощница, молодая девушка, перетаскивает их на железную коляску. Когда погрузка закончена, обе они берутся за поручень коляски и толкают ее к выходу. Дождавшись, когда таджички проедут под чугунной  аркой и повернут за угол, я иду следом. Они толкают коляску через трамвайные рельсы. Тянут ее за собой по тротуару. Подъезжают к трехэтажному дому. Из ближайшего подъезда дома выбегает таджик в тюбетейке. Помогает женщинам затаскивать картонные ящики в квартиру на первом этаже. Все это я подмечаю, проходя мимо. Вскоре в недрах подъезда исчезает и коляска.
Если это склад, смуглолицые женщины, старая и молодая, сейчас выйдут и отправятся домой. Я усаживаюсь на скамеечке неподалеку. Жду. Сижу пятнадцать минут, полчаса – никто не появляется. Значит, они здесь живут.
Из подъезда выходит знакомая мне молодая таджичка. Я иду следом. Таджичка заходит в ближайший магазин. Выходит из него, неся пакет с продуктами. Точно, обе они живут в этом доме. Выждав еще двадцать минут, я вхожу в подъезд. Ага, квартира № 6. Сюда они заносили коробки. Славно. Дивно. Превосходно. Тут я вас и накрою, голубушек.
Выхожу на яркий свет. Бывает такое настроение, когда яркий день кажется темной ночью. У меня именно такое настроение. Настроение убивать.
Кровная месть существует не только у испанцев. По ее законам живут не только чеченцы, ингуши, лезгины, азербайджанцы. Читала я в книге, что на Руси тоже существовало правило мстить кровно. Если человек в ответ на уничтожение родственника не отвечал равноценным убийством, его считали посмешищем.  Когда же он отрезал у обидчика голову и насаживал ее на кол возле своего дома, уважение сородичей возвращалось.
Вначале я хотела убить пожилую таджичку. Но пока шла за железной коляской, поняла, что правильней будет отобрать жизнь у ее молодой родственницы. Они расстреляли мою девочку. Прервали ее расцвет. А я заберу молодость у их девочки. И вряд ли рука моя дрогнет. Вряд ли!

Домой к Спиридоновне я пришла спокойная. Заперлась в спальне. Велела часа полтора меня не будить. Достала парабеллум со дна сумки. Вынула из обоймы три бесценных патрона. Подержала их на ладони. Понюхала. Завтра они сослужат свою кровавую службу. Войдут в тело молодой восточной девушки. Разорвут ей ткани и жилы. Нарушат весь ритм жизни. Такая у них роль – внедряться и разрушать. Засовываю патроны обратно. Завтра. Ранним утром завтра я передерну затвор. Первый патрон встанет наизготовку. Острием вперед. Когда придет нужная секунда, я нажму на спусковой крючок. Пуля из патрона полетит по заданной траектории. Целиться буду в сердце. Пусть лицо юной таджички останется укором. Не мне, а ее народу. Месть – это самое честное и нормальное мое состояние сейчас.
Завтра утром я приду рано к таджикскому подъезду. Дождусь, пока девушка выпорхнет из дома. Пойду ей навстречу. Когда мы поравняемся друг с другом, я достану парабеллум и трижды выстрелю ей в грудь. Три метра влево – и я исчезну за гаражами. Выброшу плащ. Сниму платок. Останусь в трикушнике. Быстрым шагом пойду к Спиридоновне. Переоденусь в сиреневую юбку и черную водолазку. Трикушник выброшу в помойное ведро. Заберу свои вещи. Попрощаюсь с хозяйкой и уеду из этого города навсегда.
Я глажу пистолет. Он – моя отрада, мое оружие. Теперь я знаю, что у человека должно быть оружие. Такой уж у нас мир.
Укладываю одежку в сумку. Парабеллум кладу сверху. Застегиваю сумку.
Иду к Салтанат. Забрать Катюшины вещи. Они поедут в Шемонаиху со мной. Я приближаюсь к дому девчат, когда отчаянный вопль «Баба Тоня!» настигает меня сзади. Следом обрушивается Олеся. Откуда-то сзади и сбоку она прыгает на меня. Хлюпает носом на моем плече.
– Мне все рассказали! – говорит она и плачет.
Негромко плачет, шепотком. Салтанат идет рядом. Похлопывает подругу по плечу.
Поднимаемся наверх. Входим в квартиру. Я сажусь на Катину кровать. Олеся умывается холодной водой в ванной.
– Вы за вещами? – спрашивает Салтанат.
– Да.
– Уезжаете?
– Завтра утром, девочка моя, – говорю.
Балерина кивает. Достает из шкафа Катины вещи. Я забираю новую капроновую пачку, костюм Джульетты, старенькие пуанты и жемчужную сеточку. Под нее Катюша прятала свои русые локоны. Из личных вещей беру то, в чем мы с Машей привыкли видеть Катю дома. Остальное оставляю девчатам. Пусть помнят о своей подружке подольше.
Посидели. Помолчали.
– Азамат мне все рассказал, – глухо говорит Салтанат. – Но он же не виноват, что так получилось?
– Конечно. Он мне помогал изо всех сил. Славный парень, – отвечаю.
– Мне он тоже понравился, – откликается Салтанат.
– Расскажи про свое выступление, – прошу Олесю.
– Зачем? – горестно машет она рукой.
– Рассказывай, – настаиваю.
– Я второе место заняла. Это хороший результат для первого международного выступления, – послушно сообщает Олеся. – Катя бы заняла Гран-при. Так педагог наш сказал.
Повисает молчание.
– Ой, господи! Совсем забыла! –– восклицает Олеся. –Петропалыч-то нашелся!
Я подскакиваю.
– Где его нашли? Что с ним? Где он сейчас? – вопросы вылетают, как пули.
Три вопроса – три пули.
– Как где? В Алматы. Он вечером к вам зайти собирался.
Звонит телефон.
Салтанат поднимает трубку. Слушает. Передает ее мне.
– Тоня, возвращайся, – говорит Спиридоновна. – Подполковник пришел. С какой-то девушкой.
– Я мигом! – кричу. – Пусть никуда не уходит!
Лицо мое горит, как ошпаренное. Невероятная надежда загорается в уголке сердца. Может, Петропалыч нашел Катеньку? И привез ее ко мне?
– Олеся, деточка, – я хватаю балерину за плечо. – Что за девушка с Петропалычем? Это Катя?
На лице у Олеси страх и жалость.
– Это Катя? – кричу я.
– Нет, баба Тоня, – качает она головой. – Петр Павлович вам все расскажет. Но это не Катя.
Я выбегаю из квартиры. Я выбегаю из подъезда. Я бегу, стуча башмаками по асфальту. Они решили меня разыграть. Сейчас я открою дверь и увижу свою девочку!
Я вбегаю в свой подъезд. Я колочусь во входную дверь. Спиридоновна открывает мне. Пробегаю в зал. Вижу подполковника. Рядом с ним за столом сидит… нет… это не Катя. Совершенно чужая девушка. С рыжими вихрами. Вся в веснушках. Зеленые глаза смотрят на меня с ужасом. А я с ужасом смотрю на нее.
– А где Катя? – подступаю я к Петропалычу.
– Тоня, голубушка, садись и послушай, – берет он меня за руки.
Усаживает на стул. Берет из рук Спиридоновны стакан воды. Заставляет выпить.
Я трясу головой. Надо успокоиться. Петропалыч жив. Это хорошо. Это лучше, чем они погибли бы оба. Дышу глубоко. Уже спокойней смотрю на незнакомку.
– Познакомься, Антонина, – говорит подполковник. – Это Ксения. Я нашел ее на отдаленном джайляу, когда брел через перевал. Ее похитили у нас в Талгаре. Это небольшой городок  под Алматы. Наподобие Шемонаихи. Продали узбеку. Целый год она жила у него в рабстве.
Я смотрю на девчонку. Чуть старше Катерины. Худющая.
– Петр спас меня, – говорит она тихо. – Я гор совсем не знала. Убегать с джайляу боялась. А в этот раз хозяин уехал на похороны родственника. Стадо на меня оставил. Знал, что я никуда тыркаться не буду.
– А тут я под вечер выполз из-за кустов, – усмехается Петропалыч. – Рана у меня оказалась неприятная. В левое плечо. Крови теряю много. Силы тают. Как ни боялся таджиков, выполз на огонек. Гляжу, девчонка русская. Перевязала меня. Накормила. Свою историю поведала. Решили мы в ту же ночь уходить.
– Я так обрадовалась! – перебивает Ксения. – Мне уже ничего не было страшно. Я поняла, что смогу домой возвратиться.  – Она прижимается к подполковнику.
Смотрю на их лица. Что-то вроде зависти шевелится в груди. Они оба выжили. Слава богу! А у Кати не получилось.
Мы с Ксенией встречаемся глазами. Вдруг она бросается меня обнимать. Ревет во весь голос. Как трехлетний ребенок. Мои слезы тоже горячи. Слова тут не нужны. Они беспомощные и  блеклые, эти человеческие слова. Я держу худые плечики девушки, побывавшей в рабстве. За плечи я свою Катю уже никогда не обниму.
Звонит телефон. Мы обмираем на секунду. Смотрим на телефонный аппарат.
Спиридоновна хватает трубку.
– Антонина, это тебя, – говорит она.
– Але! – кричу. – Але!
– Антонина Львовна, – слышу вежливый мужской голос. – Это Сергей Николаевич Крамской.
– Да, да! Я узнала вас!
– Мы могли бы сегодня встретиться?
– Приезжайте. Я вас жду! – кричу в трубку.
– У вас все в порядке? – интересуется Сергей.
– Приезжайте безотлагательно, – повторяю ему.
Мне очень хочется увидеть подполковника службы Жирновского. Почему? Поплакать на его плече?
– Кто это? – спрашивает Петропалыч.
– Офицер из дома-музея Жирновского, – говорю я.
Петропалыч кивает.
– Пора с ним познакомиться, – говорит он.
– Мужик он хороший, – говорю. – Твоей закваски.
Звонят в дверь. Неужели Сергей? Так быстро!
Петропалыч открывает дверь. Мои балерины робко вступают в коридор.
– Мы вещи принесли, – поясняет Салтанат и ставит Катину сумку на пол.
– И забеспокоились: что случилось? – подхватывает Олеся. – Баба Тоня так резко убежала…
– Вы ж мои птахи! – улыбается Спиридоновна. – Проходите в зал.
Девчата появляются перед нами.
– Это Ксения, – показываю я на свою рыжую гостью. – Она целый год жила в таджикском плену.
Салтанат таращится на девушку.
– Петр Павлович спас ее, когда через перевал переходил, – поясняет Олеся подруге.
– Вы знакомы? – удивляется Салтанат.
– Мы в машине сегодня полдня ехали из Бишкека. Вот и познакомились, – говорит Олеся и обнимает Ксению.
Таджикская узница улыбается в ответ.
– А я Салтанат, – говорит балерина с японскими раскосыми глазами. – Мне тоже расскажите, как все было.
Девчонки устраивают тесный кружок возле дивана и стола. Три головы склоняются друг к другу. Черная, белокурая и рыжая.
Три головы – три пули. Три пули в одну грудь.
У меня что-то со зрением происходит. Отдаляюсь я. Вижу квартиру маленькой. Вижу все, что в ней происходит словно сверху и сбоку. Девчата шепчутся. Спиридоновна набирает воды в чайник. Петропалыч зажигает сигарету, сидя за круглым столом. Вижу себя возле окна. Такой вот кукольный театр.
Резкое дребезжанье звонка возвращает мое зрение в обычное состояние.
– Я открою! – кричу.
Подбегаю к двери. Рывком ее распахиваю. На скудно освещенной лестничной площадке стоит Сергей.
– Не знаю, как поделикатней вам сказать, – начинает он. – Вы только не волнуйтесь.
Все у меня в груди стискивается. Легкие подступают к горлу. Кишки слипаются с желудком. Перед  глазами начинают мельтешить желтые точечки. Потому что я вижу, как из-за спины подполковника Крамского выступает Катя.
Я делаю шаг, чтобы потрогать это видение. Не дотянувшись, хватаюсь за стену. Свет вырубают.

Глава 23

Снова поезд. Поезд на север. Поезд домой. Маша спит. Я сижу у окна. Мы едем в спальном вагоне. Купе на двоих. На столике бутылка коньяка и лимон. Порезанная на ломтики копченая колбаса. Дорогие конфеты.
Перебираю в памяти события, лица, имена. Тасую их. Рассматриваю, как карты Таро у мага Альбертиуса. За темнеющим окном вместо однообразия солончаков я вижу живые картинки. Из недавнего прошлого. Собраться с мыслями и описать все по порядку не могу до сих пор.
Радость ударяет по нервной системе еще крепче, чем горе. В тот майский вечер, когда Катя нашлась, груз радости обрушился на меня не хуже ведра ледяной воды по системе Порфирия Корнеича Иванова.
Едва я увидела внучку за спиной Сергея Николаевича, как сознание мое отключилось. Приоткрыв глаз после обморока, я увидела Катю вторично. Не призрачную, а вполне материальную. Катюша держала мою руку и вглядывалась в лицо. Я несколько раз хлопала челюстями вхолостую. Пыталась выговорить родное имя. Сердце норовило выскочить сквозь ребра. Спиридоновна поднесла мне стакана валерианы. После этого я крикнула: «Катя!» Мы с моей девочкой обнялись. Расплакались. И весь вечер не отходили друг от друга.
Я ни слова не помню из того, что рассказывала  внучка в первый вечер. Смотрела на ее лицо. На шевелящиеся губы. От счастья щемило сердце. Она была жива. Не расстреляна. Этого хватало.
В среду к Спиридоновне прибыла Маша. За сутки она преодолела полторы тысячи километров от Шемонаихи до Алматы. Умение ускоряться – наша семейная черта.
Мы втроем жались друг к дружке. То смеялись, то вздыхали. Маленькая женская семья.
Я наливаю коньяк в наперсточную рюмочку. Опрокидываю его в рот. Хорош коньячок! В закуске не нуждается. В голове у меня теперь соседствуют два мира. В первом живут алматинцы. Родные, усталые лица. Люди из привычного, скучноватого, страшноватого и бедноватого мира.
Во втором мире длится нескончаемый праздник. В нем живут обитатели центрального города Арабских Эмиратов – Дубая. Теперь они – мои родственники. Стыдно признаться, но все арабы  для меня – на одно лицо!
Моя голова разделена на две половины. Страшную и ликующую. Грустную и карнавальную.
Ем лимонную дольку с сахаром. Пытаюсь угнаться за скачущими мыслями. Снова вспоминаю.
Вот дочь моя, Маша, заходит к нам в квартиру.
– Катя! Мама! – восклицает она, широко раскидывает руки.
Мы, старая да малая, повисаем на ней. Обнимаем изо всех сил. Маша пахнет собой и новыми духами. Катя пахнет юностью. Я же пристрастилась к дезодоранту «Rexona». Благоухаю, как артистка из рекламы.
Поезд наш скорый. Останавливается только на станциях. Обычные поезда застывают в степи, чтобы уступить нам дорогу. А наш состав несется на север. Колеса его ритмично постукивают. Убаюкивают. Где оборвалась моя мысль? Ах, да. Что же случилось с моей внучкой?
Катя рассказывает матери о своих приключениях. Мы со Спиридоновной слушаем эту историю в тысячный раз. Затаив дыхание.
– … Гамад сказал, что эта встреча будет последней, – тихо говорит Катюша.
Она сидит на диване. Колени подняла к подбородку. Обвила ноги руками.
– Мы с ним так хорошо провели вечер. В кафе посидели. Танцевали. Потом вышли на улицу ловить такси. И тут его понесло! – Катя ежится. – Злопамятный оказался. Отказа моего простить не мог. Стал уговаривать, чтобы я одумалась. Я тоже разозлилась. Он меня русской проституткой назвал, а я его – ублюдком черномазым! Вдруг машина подъезжает. Водитель из нее выскакивает. Прыг – ко мне. И затащили они меня в машину. В лицо какой-то гадости пшикнули. Я отключилась. Гамад все подстроил. Отомстил за отказ. Сдал меня торговцам. Попросил отправить в какую-нибудь дыру в Афганистане. Чтобы, говорит, гнила там до конца дней.
Это он мне перед отправкой сказал. Специально пришел, чтобы местью насладиться. Может, думал, что я умолять или рыдать буду? А я от лекарств совсем отупевшая была. Равнодушная. Отвернулась от Гамадрила. Даже глаза закрыла. Он меня ударил. Охранник на него заорал. – Катя молчит, щурится. – А дальше все помню смутно. Меня и еще пятерых девушек посадили в поезд. Куда-то повезли. Я все время так хотела спать – ужас! Глаза открою и не пойму, то ли сон, то ли явь?
Никто не обижал, не приставал. Мы же были товаром. Очнулись в Иране. Город там есть, Мешхед.
Вот в одном ресторанчике тамошнем нас заставили выступать. Сказали, что будут бить, если товар лицом не покажем. Из нас шестерых только я танцовщицей оказалась. Вытолкнули нас на сцену. Я впереди. Остальные девочки к стене прижались. Страшно. Мужчин полон ресторан. Нас разглядывают, – Катя хохочет. – Сейчас вспоминать смешно. Я партию Джульетты танцую. Под ритм барабанов. Что остальные делают – не знаю. Минут десять мы плясали. Потом просто стояли. Ждали своей участи.
Я протягиваю Маше фотографию. Шесть перепуганных девчат.
– Это нас перед выступлением сфотографировали, – поясняет Катерина. – А вот когда меня постригли, не помню.
Она трогает свои короткие кудряшки на голове. Перевозили девушек по фальшивым паспортам. Поэтому и внешность меняли.
– Вечером, после выступления, к нам в комнату огромный букет цветов принесли. Для меня. Кто-то из мужчин меня в жены выбрал. Пришлось выйти в коридор. В коридоре посыльный вывел меня на улицу. Посадил в машину. Привез в гостиницу. Завел в номер и оставил одну. Ну, думаю, какой-нибудь очередной Гамадрил на меня глаз положил. Небось, морщинистый и старый. – Катя таращит глаза. – Входит араб. Лет сорока. Не то чтобы симпатичный. Но и в обморок от страха при виде его я не падаю. Начинаем мы с ним по-английски хау-ду-ю-дукать. Он так же плохо английский знает, как и я. Вот его фото, кстати. – Внучка показывает матери Ашрафа. – Слово за слово, мы и разговорились. А потом он мне понравился. Очень даже.
– Особенно, когда привез тебя в Дубай? – смеюсь я.
– Ой, мамочка! У него в Дубае – три пятизвездочных отеля! – пищит Катя восторженно.

Что-то меня в сон клонит. Совершаю набег на колбасу. Кладу в рот три куска враз. Запиваю коньяком. Заедаю лимоном. Вижу в темном окне свое улыбающееся отражение.
 Какая мать не обрадуется будущему зятю-миллионеру? Маша обнимает Катюху и смеется. Мы со Спиридоновной обмениваемся взглядами. Вряд ли стоит вспоминать мои приключения. В них были страх, злоба и безнадежность. Сейчас это не к месту. Пока мать и дочь обнимаются, я достаю из сумки Катин талисман. Медвежонка-коалу.
– Как он у тебя оказался, бабулечка? – изумляется Катя.
Мы со Спиридоновной снова переглядываемся. Все случайности в этом мире готовим мы себе сами.
Второго июня мы садимся в самолет. Совершаем абсолютно радостное путешествие в Дубай. Которое завершается свадьбой.
Кстати сказать, на церемонию бракосочетания жених Екатерины приехал на красном «Ягуаре». Я узнала в этом автомобиле тот, который привиделся мне в мухоморном бреду у ясновидца Альбертиуса. Мухоморы не соврали!
Ох, уж, эта свадьба! Я смотрела на почтенного Ашрафа. На Катю в белоснежном платье. От сокрушительной радости слезы насквозь промочили мои щеки. А также белоснежную блузку, выданную мне Катюшей взамен черной водолазки.
– Катя, – пробовала я подступиться к внучке, – может, вернешься домой? Хочешь, уедем в Россию? Найдешь себе славного русского паренька.
Катя засмеялась. Катя пять раз провернулась на одной ноге. Упала на пушистый ковер. Раскинула руки.
– Бабуська! – крикнула она. – Я здесь как в сказке, понимаешь? Я не променяю волшебную сказку на ужастик!
Я поспешно киваю. Ладно, ладно. Молодость иногда бывает права. Засуну свою недоверчивость … на дно старой сумки. Туда, где лежит парабеллум. Пусть лежат до поры, до времени.
Имя Ашраф переводится «самый благородный». Младшая сестра Ашрафа, Захра – «цветок». Она Катина ровесница. Но уже носит чадру. И будет носить до конца жизни.
Я переписала в записную книжку имена ближайших родственников своего арабского зятя. А заодно уточнила, как эти имена переводятся.
Старика-отца кличут Афдал – «наидостойнейший».
Мать, Амаль, – «надежда».
Братья Зияульхакк и Хабибула, соответственно «сияние истины» и «возлюбленный богом».
У его средних сестер, Будурдур и Марджан, имена переводятся «круглолицая» и «мелкий жемчуг».
Такая вот получилась лучезарная компания достойнейших имен. Кстати говоря, директор магазина стройматериалов, который сгорел вместо меня на своей даче, Наджиб – «благородный». Администратор гостиницы, избивший Марию Спиридоновну, получил от родителей имя Шамси – «солнечный».
Жизнь – великая пересмешница! Ни один сатирик и юморист не годится ей в подметки!
– Почему ты не позвонила нам? – спросила я Катю в первый вечер. – Больше месяца молчала?
– Все происходило так быстро. Я даже не знала, какой месяц, какое число, – объясняла она. – Да и куда звонить?
Верно. Телефона мы не нажили.
– А как тебя Сергей Николаевич нашел?
– Это и вовсе смешно, – залилась она хохотом. – Он мою фотографию показал администратору отеля. Администратор сказал, что знает такую же девушку, только с короткими волосами. Может, сестра, думают они. Связались по телефону с Ашрафом. Выяснилось, что это я и есть! Сергей меня немного напугал. Ваша бабушка, говорит, пол Алматы на ноги поставила. Чтобы вас отыскать. Вообще она – настоящий сыщик.
Катя встревоженно глянула на меня.
– Бабулечка Тонечка, а ты вправду связалась с бандой Альбертиуса? – спросила и ждет ответа.
Я глажу ее по голове. Нет, голубушка. Тайну мага Альбертиуса я не открою никому.
Как поезд ни баюкает меня, как ни поет свою однообразную колыбельную, а сна нет. Ворочаюсь на своем спальном месте. Таращу глаза в темноту.
Оставили мы свою ягодку, свой аленький цветочек в Арабских Эмиратах. Как ей там поживется? Ведь когда-нибудь наступят будни.
Свадебная неделя в Дубае промелькнула быстро. Объевшиеся,  загоревшие, мы с дочерью сели на самолет до Алматы. Вышли в аэропорту. Взяли такси до дома Спиридоновны. Выгрузились. Обнялись со старушкой. Она смотрит на нас восхищенно. Кулачком щеку подпирает.
Посмотрела я на себя в зеркало: совсем другая стала. Модно стриженая. Удачно одетая. Трусы и майки мои Катя ликвидировала. Одевайся, говорит, бабуля, по европейски. Накупила мне всякого белья трикотажного. Задницу это белье подтягивает. Бедра уплотняет. Живот расплющивает. Груди форму колеса придает. Хоть я и мужиковатая, как психолог Татьяна говорит, но прелести трикотажа оценила. Как начала эти комфортные вещицы носить, так сама другой стала. Хожу в себе уверенная. Лицо лучшими кремами упитано. На ногтях лак-бриллиант.
В те два дня, что мы с Машей в Алматы транзитничали, я зашла к Альбертиусу и Татьяне. Ясновидцу карты Таро преподнесла. В Эмиратах купленные. Пусть и дальше в будущее заглядывает. Людям приветы от вселенной передает.
У Татьяны провела целый вечер. Для нее у меня был заготовлен сюрприз похлеще – браслет с бирюзой. Под ее светлые глаза подходящий. Подарку психолог обрадовалась. Даже кофту под цвет браслета одела. Но еще больше обрадовалась, когда узнала, что внучка жива.
– Вы, Антонина Львовна, совершили грандиозный поступок, – произнесла Татьяна торжественно. – Вы в корне изменили ситуацию. Девочка жива и счастлива в замужестве. Пусть люди думают, что это – везение. Мы-то знаем, кто совершил главное волшебство.
Хоть я и не поверила ни единому ее слову, но было мне тепло и приятно. Немедленно я пригласила Татьяну в гости на лето. Пусть живет, сколько хочет. На молоке и сметане. А она, молодчина, согласилась.
Нет. Не уснуть мне этой ночью. Только глаза закрою – накатывают картины, склоняются надо мной людские лица. Два самых дорогих лица – Петропалыч и Сергей. Оба подполковники. Возрастом, правда, разнятся. Но отношение к делу у обоих одинаковое. Ответственное.
Петропалыч, друг мой. Не будь мы стариками, я бы влюбилась в тебя. Внимание и доброта от тебя исходит. Не дал ты мне раскиснуть в момент ужасных происшествий. Поперся ради меня через перевал. Ранение получил. Но что у тебя, старого хитреца, было с этой девочкой спасенной? А? С этой рыжухой конопатой? Как вы не старались держаться равнодушно, я все почуяла. Было! Все у вас там в горах было! От страха, от признательности друг к другу и от всего такого. Э-э-х! Хохол ты любострастный! Ну и я, конечно, дура, что раньше к тебе не потянулась. А ведь очень хотела!
Сергей Николаевич Крамской – кумир мой до скончания дней. При виде его я чувствую дрожь под коленками.  Вот кому надо дать звание человек-загадка. На следующий день после того, как он доставил Катю из Эмиратов в Алматы, я с ним беседовала. Многое в моих приключениях оставалось непонятным. Сергей отвечал охотно. С юмором. Что-то для меня прояснилось. Что-то осталось загадкой навсегда.
Оказывается, с того момента, как я отправила письмо Вольфу Владимировичу, за мной стали присматривать. Чтобы я не погибла по глупой случайности. Чтобы не спугнула крупную дичь  и все такое.
Когда Наджиб абу Хадраш уволок меня на свою дачу в горах, люди Крамского поехали следом. Увидев, что меня готовятся прожарить, как курицу-гриль, они собрались вмешаться. Но их опередили бандиты из враждебной Наджибу группировки. Людям Крамского оставалось подобрать меня на дороге.
К Гамаду в университет сотрудники Службы нагрянули во время дискотеки, сразу после нашего с Гамадом разговора. Преподаватель фарси остался в уверенности, что это мои люди. И в ужасе попытался бежать в Иран. Благодаря сообщениям Петропалыча, Гамада схватили на подходе к Душанбе.
Сергей Николаевич очень подполковником Шпонько заинтересовался. Возможно, предложит ему сотрудничество в Службе Жирновского.
Наконец, когда из Душанбе пришло заключение, что Катя и ее подруги расстреляны бандой террористов, Крамской гулял по Дубаю. Прочесывал отели, рестораны, казино. Как оказалось, не зря.
– Сергей Николаевич, – решилась я на вопрос, – вы с Вольфом Владимировичем знакомы лично?
Подполковник кивнул.
– Сможете передать ему письмо от меня?
– Любовное? – усмехнулся Сергей.
– Признательное. И про вас там много хорошего, – добавила я хитро.
Подполковник помолчал. Подумал. Хмыкнул и согласился.
– Но и вы мне ответьте, – попросил. – Что за бандитский авторитет по кличке Альбертиус опекает вас? Слухи о нем самые разные. Поделитесь по старой дружбе?
Я улыбнулась.  Почесала в затылке. Вздохнула.
– Есть такой человек, – подтвердила. – Только он обычный волшебник, ясновидящий и маг.
– Обычный волшебник – это удивительное сочетание, – засмеялся Сергей. – Но когда вы приходили к администратору гостиницы Шамси Спаньярду, вы ссылались на некоего Альбертиуса.
– От страха это имя первым пришло мне в голову, – пояснила я. – Вот легенда и родилась.
Возможно, – сказал Крамской. – И посмотрел на меня испытующе.
Колеса поезда стучат. Я смеюсь. Легенда о таинственном воре в законе Альбертиусе подкреплялась еще и тем, что после меня к предполагаемым похитителям приходили люди Крамского. Производить допрос. Похитители думали, что все мы – одна шайка. Руководит которой преступный авторитет по кличке Альбертиус. В общем, сами легенду создали, сами в нее и поверили. Я в этой легенде получаюсь главной героиней. Супер-теткой. Это приятно, черт возьми!
Конечно, Маше и Катюшке я всего не рассказала. Некогда было. И незачем. Катя теперь к новому обществу привыкать будет. Глядишь – ребенком обзаведется. Муж-то у нее не первой свежести. А Машка, дочь, всерьез задумалась о своем бабьем счастье. Она в санатории задержалась, потому что переживала амурный роман с одним отдыхающим-вдовцом. Проснется, все мне перескажет, надеюсь. Стало быть, я понемногу отпускаю своих молодых женщин от себя. Как мне Татьяна велела.
Совсем забыла про Салтанат и Азамата! Эти двое тоже решили амурами заняться. Июнь – хороший месяц для влюбленных. Как они у подъезда моего дома однажды встретились, так и прикипели друг к другу. Олеся сказала, что Салта перебирается к Азамату на девятый этаж. Дай им бог жить без землетрясений!
Еще лейтенант преподнес мне целую папку материалов о моем любимом депутате Жирновском и Порфирии Иванове. Буду теперь их биографии изучать.

– Мама, мама, через полчаса Шемонаиха, – слышу голос дочери.
Резко сажусь на полке. Сколько ж я проспала? Весь день? Маша смеется. Бегу в туалет. В спальном вагоне не бывает очереди в туалет. Не бывает цыган-люли. Умываюсь. Бегу обратно. Дочь уже одета, подкрашена. Сумки выставлены в проход. Сколько ж нам Катюша всего надавала! Мне она угодила необычайно. Как-то утром мы с ней пошли на цветочный базар в Дубае и накупили семян диковинных растений и трав. Это мой драгоценный груз. Вспомню про него, и душа растекается медом. Теперь я возле кафе «Земфира» такой цветник разведу! Хотя, мне теперь эта «Земфира» не нужна. Я больше на курдов спину гнуть не буду. В кошельке моем лежит долларов… м-м …в общем, на два года сытой жизни хватит.
Одеваюсь в спортивный фирменный костюм. Короткая стрижка не требует расчески. Подкрашиваю губы. Чуть-чуть. Кто мне даст пятьдесят семь годков? Выгляжу на сорок девять.
Поезд останавливается. Я вижу в окно Григория, Надежду и Зинку. Мои вы дорогие! Выгружаемся на вечерний перрон. Сладко травы пахнут. Вперемежку с машинным маслом.
– Тонька! Да ты помолодела! – кричит Надежда.
Обнимаемся. Сверху нас обхватывает руками Зинаида. Тут и Машка к нам присоединяется. Стоим, покачиваемся. Как кусты на ветру.
– Девчата! А я? – гудит Григорий.
Мы с хохотом бежим к нему. Облепляем со всех сторон.
– Бросайте вещи в багажник, – велит он нам.
Мы слушаемся товарища майора. Втискиваемся в его старенький «Жигуль». Несемся домой. Домой!

Эпилог

Ранним утром, таким ранним, что трава еще седая от росы, я просыпаюсь.
Вчера посидели мы славно. Народу в дом набилось много. Слушали меня, рот раскрывши. Я и фотографии показывала, и вещами хвалилась. А что? Не каждый день внучка женой миллионера становится! Да и про Алматы я теперь роман сочинить могу.
Когда показала пакетики с семенами, Надежда с Зинкой заверещали. Им такое же нужно! Но я была непреклонна. Пусть потерпят годик. Сперва я свой диковинный сад выращу. Хотя,  все же дам пару пакетиков Зинаиде. Она теперь вместо меня в «Земфире» садовничать будет. И Надежде подарю семян. Она мне жизнь спасла. Парабеллум дала. Без него я бы уже трупом где-нибудь коченела на помойках Алматы.
Вскакиваю на ноги. Вчерашняя идея вспоминается мне со всей яркостью. Одеваюсь и выбегаю из дома. Скорей, скорей! Мимо водокачки, к реке. Подальше от соседей. Пока коров не повели, надо успеть. Останавливаюсь далеко в поле. Возле заброшенных пятиэтажек. Их когда-то геологи начали строить, да разорились. Бросили недострой и уехали из Шемонаихи.
Достаю из кармана куртки пистолет. Сейчас совершу первый и последний в этой истории салют. Спасибо тебе, парабеллум. Был ты моей железной надеждой. Спасибо и тебе, Надежда. Что не побоялась мужева гнева. Дала мне семейную реликвию. Летите, пули! Летите на волю!
Поднимаю руку вверх. Нацеливаю пистолет дулом в светлеющее небо. Прищуриваюсь. Нажимаю на спусковой крючок.
Тихий щелчок. А где грохот выстрела? Передергиваю затвор. Прищуриваюсь. Жму на спуск. Опять тихий щелчок. В третий раз передергиваю затвор. Неужели и последний патрон дохлый? Стреляю. Тихий щелчок.
Стою, ни жива ни мертва. Выходит, патроны мои были негодные? И эти две недели я носилась по Алматы с пистолетом, заряженным отсыревшими патронами?
Слабость в ногах. Сажусь в мокрую траву. Я – храбрый заяц.
Я валюсь на спину и заливаюсь хохотом. Лежу посреди полей. В своей родной Шемонаихе. Старая перечница. Воевала с бандитами, а у самой патронов нормальных не было! Хохот мой усиливается. Это от запоздалого ужаса. Это от облегчения, что осталась жива.
– Львовна! Где ты, Львовна? – слышу истошный женский крик.
Кто-то подумал, что я умом тронулась. Спасать пришел. Не дождетесь! Умом я крепка. Особенно задним! Хохочу пуще прежнего.
– Львовна! – надо мной появляется женская фигура. 
Я направляю на нее никчемный пистолет. Фигура с визгом приседает. Я сажусь. Понемногу успокаиваюсь. Прячу пистолет в карман.
– Кто это? – спрашиваю.– Кто здесь?
Женщина боязливо приподнимается из травы. Уже достаточно светло. Я узнаю Тамару Бузыкину. Продавщицу из хлебного магазина. Своего злейшего врага.
– Тоня, – говорит она неожиданно жалобным голосом, – не прогоняй меня, Тоня.
– Чего тебе надо от меня? – говорю грубо.
Ненавижу ее лицо, ее жидкие волосенки и толстый зад! У меня даже своя примета есть: встретишь Бузыкину с утра – весь день не заладится.
Тамарка смотрит на меня преданно. Губы у нее начинают трястись.
– Да что случилось? – кричу.
– У меня Настька пропала, – шепотом произносит Бузыкина. – В понедельник ушла из дома и не вернулась.
Я встаю. Смотрю на реку в тумане. На холмы. На сонные дома. Рука сжимает парабеллум все крепче.

16 сентября – 3 декабря 2002 года