5. Воспоминания

           (предыдущее: http://www.proza.ru/2012/02/07/50)

К Чижику в кухню вернулся, пожалуй, действительно Эмиль, а не Емеля (так мне хотелось думать). И – полный энтузиазма. Теперь (не без удивления) я смотрел на себя, беседующего с Пыжиком, словно со стороны, как на некое третье лицо с незнакомыми мне доселе повадками. Судите сами: я употреблял несвойственные мне фигуры речи и манеру общения. Мой собеседник это тоже почувствовал.

Войдя, Эмиль обратился к Чижику:
- Брат мой… во литературе! Не окажешься ли ты столь любезен… помочь мне рядом воспоминаний, коих ты – кладезь?
Чижик посмотрел на меня так, будто я вошёл в кухню на голове без помощи рук.
- Вижу, ты ждёшь конкретизации. Даю наводку…
- Где? – мгновенно отреагировал он.
- Что? – спросил Эмиль.
- На водку? – ответил Чижик.
- Тема понята верно, только время: с начала шестидесятых… Помоги воспоминаниями, дружище! Кто лучше тебя может знать предмет?
- Уфф! Наконец перешёл на наш язык… Скажу без ложной скромности: ты обратился по адресу.

Чиж закинул ногу на ногу, многозначительно поднял вверх указующий перст и со значением произнёс:
- Но я бы начал издалека, с княжения святого Владимира Ясно Солнышко – язычника, выбравшего нам религию. Не имей он нашей склонности к хмельному – быть бы нам мусульманами, где первая же капля вина губит душу, как сказал Мухаммед. Но наша надёжа, передают, изрёк: «Бытие есть питие», что привело сразу к двум следствиям. Во-первых, нам оставили любимую нашу забаву, а во-вторых, не пришлось обрезанием портить хорошую вещь.  Князь знал, что делает.  Любил пожить… с тысячей с лишним наложниц в общей сложности. Хотя… возможно, ислам наш бы народ и не принял. Даже в силу климатических условий.

Теперь давай вернёмся к твоей теме и временам. Золотое было времечко! Застойно-застольное. Завоевания пролетариата в городе на Неве трудно было переоценить. Не зря люди устраивали революцию! Свобода… пития. Пивные ларьки на каждом шагу, шалманы… пардон, распивочные – тоже. Богатый рюмочно-стаканный ассортимент. На худой случай, портвейн «Три топора» или бормотушечка.

Не обязательно в помещении. Сколько угодно – на чистом воздухе. Из горлА, по-братски! Но особо щепетильные всегда могли найти гранёный в любом автомате с водой. «Ленинградская Правда» в семидесятых писала:  в городе исчезает оттуда миллион стаканов в год. А пили обычно на троих, вот и посчитай энтуазизм миллионов. Мужики тогда шутили, что не пьёт только телеграфный столб, и то, лишь потому, что у него чашечки смотрят вниз…

Никакой проблемы найти туалет, как сейчас. Любая подворотня к вашим услугам.  Парадное – утеплённый зимний вариант или совмещённый с распитием. Теперь не то… Они же все закрыты, с домофонами! Не то, что когда мы славились среди других земель этими завоеваниями. Встречал употребляющих…приезжих, которые свой маршрут по нашему городу знали исключительно по ориентирам злачных мест. А как доступно и дёшево…

Были и совсем удешевлённые варианты, буквально копеечные. В аптеках – муравьиный спирт, корвалол, валокордин, настоечки боярышниковые, так сказать, совмещая приятное с полезным. На худой случай, выручала парфюмерия. Все эти «венички», ерофеевы ли, дормидонтовы – кончали ею (если доживали, конечно), к примеру, резолью – спиртосодержащей жидкостью для волос и уж совсем последним делом – выворачивающим наизнанку – лосьоном «Огуречный» и прочими одеколонами…

(«Ален Делон, Ален Делон, - замурлыкал я про себя, противостоя соблазну, - не пьёт одеколон…»)

А какие ласковые имена народ давал спиртному и просто бутылкам! «Зайчик» - водке с прыгающими буквами на этикетке…

(иначе – «коленвал», - припомнил я, впав в задумчивость, в коей всплыли строчки Некрасова про наш город, удивившие меня своей современностью, хотя были написаны о том, что происходило полтора века назад:

«Надышавшись классической пылью
В Петербурге, мы паспорт берём
И чихать уезжаем в Севилью.

Но кто летом толкается в нем,
Тот ему одного пожелает --
Чистоты, чистоты, чистоты!

Грязны улицы, лавки, мосты,
Каждый дом золотухой страдает;
Штукатурка валится – и бьёт
Тротуаром идущий народ.

А для едущих есть мостовая,
Не щадящая бедных боков;
Летом взроют ее, починяя,
Да наставят зловонных костров…

… а в июле пропитан ты весь
Смесью водки, конюшни и пыли –
Характерная русская смесь…

От природы отстать не желая,
Зацветает в каналах вода…»

Поистине, провидец! И недаром ему, и не только ему, в наших краях нравилась только зима…
И сегодня, если откровенно – наедине с самим собой, то слова Казановы, некогда посетившего Петербург не устарели. А ему казалось, что он видит колонию дикарей в европейском городе…)

Очнувшись от раздумий, я обнаружил, что Чиж не прекратил ностальгировать.

… «Бомба», «Огнетушитель»… Это у них где-то, в другом полушарии, были неведомые тогда нам коктейли «Маргарита» с текилой, от которых башню сносит капитально. Зато у нас были бутыли такой формы, что их именовали: «Фауст… патронами»!

Недаром наш земляк-гений, которого сначала сослали за тунеядство, не посчитав за работу создание стихов, а после выслали из страны, сказал, что город-то – цвета окаменевшей водки.

Приметой белых ночей семидесятых стали пьяные финны, отрывавшиеся у нас от своего «сухого закона», и на рассвете обнимавшие ленинградские фонари…

В те годы хватало и живших на Фонтанке с видом на… Манхэттен, позже мечтавших на Манхэттене иметь вид на Фонтанку. Эх, на что мы только не имеем виды, но мало что имеет их на нас!..

- … Конечно же, вечной такая малина быть не могла. Сначала водку стали гнать из опилок, изводя рабочий класс, затем нашу колбасу перестали есть кошки… число коих заметно поубавилось, зато на рынках появились освежёванные «кролики». А так им и надо! Неча выдавать государственную тайну -- что из чего делается!
Приоткрою окошко, Яз, душновато…
Со двора донеслись дурные кошачьи голоса.

- Это они обиделись, Чиж. Будешь уходить – через окно, чтоб не поймали.
- Пожалуй… Придётся встать на крыло. Но продолжу. Видя такое дело, Нева стала чаще выходить из себя, то бишь, из берегов. Ясно было – ничем хорошим это не кончится…

На слив окна сел голубь.  «Плохая примета», - подумал я и замахал на него. Он не собирался улетать.
- Твоя голубка? Ждёт? – решил пошутить я над Чижиком. Он махнул крылом, и голубь сорвался вниз.
- Слушается!
- А то! – задрал клюв Чиж, - Но он прилетал, чтобы я не забыл упомянуть в рассказе их второй холокост… в 50-ых в Ленинграде.
- Ты это о чём?.. – удивился я.
Чиж нерешительно повёл крыльями, а потом важно изрёк:
- Тут вопрос философический… с политическим подтекстом…
Он серьёзно посмотрел на меня, помолчал, но после вновь заговорил:
- Ладно, время сейчас не то, рассказать можно. Надеюсь, ты-то понимаешь, что ничего на свете не происходит просто так?
- В смысле, что всё имеет причину и следствие?
- Вот следствию ты и поведаешь о таком своём понимании, - хмыкнул Чиж, - мол, я тебе об этом и чирикал. На деле же, за всем что-то стоит. За тобой, например, твой бес Сомнения, за мной – одним из символов города -- остатки народной любви и памяти, иначе на черта бы я тебе сдался?!

Да, просветления у него бывают, и какие! – восхитился я.

 А он гнул своё:
- Вот и голуби… невелика птица, а символ Любви и Мира, между прочим, Израиля, да и Святого духа… Голубятни были у нас на чердаках. Первая катастрофа постигла их в блокаду. Тут объяснять ничего не надо.  Кто не успел улететь -- погиб, как житель осаждённого города.

Но пришло мирное время. После жестокостей, после убеждения, что проблема решается не путём выяснения её причины. Причина всегда одна – вражья деятельность. Когда же враг найден, что с ним надлежит сделать? Как в знаменитых словах: «Нет человека, нет проблемы».

Город у нас, конечно, и был, как поётся: «… над вольной Невой», хоть и в гранит закованной, но про город, что он – вольный в песне не сказано.

В пятидесятых, когда голуби восстановились, и нищие старушки выкормили их пшёнкой, то выяснилось, что для птах нет авторитетов! Они свысока на люд посматривают, не ведают границ и ограничений, и, о ужас!, не делая различий, одинаково гадят на всех.  Включая забронзовевших великих…

В городе было принято решение об очистке (или зачистке, как сказали бы сегодня) его от этих пернатых вредителей. Помнишь, когда-то были грузовые машины с большим круглым резервуаром на себе и с толстым гофрированным хоботом для выкачивания нечистот из люков канализации? Им они и всасывали в себя тельца множества этих несчастных птиц, которым в корм подсыпали отраву…

В городе остались одни вороны. И «воронкИ».

Поражённый, я молчал.

- … Я разговаривал позже с разными пернатыми, повидавшими многие края. И сделал вывод: чем более дикий народ населяет данную местность, тем пуганее птицы. В цивильных местах они не бояться есть с руки.

- Даа… - протянул я, - дорогой Чиж, спасибо тебе за этот рассказ… за этот… урок.
- Это я тебе и к тому, что памятника голубям в Питере нет… - Чиж выразительно посмотрел на меня.
Я, покраснев, опустил голову.
 - и к тому, - продолжил он, -  в какое время тебе предстоит погрузиться, время торжества серости, разлитой везде, подобно тому, как наши края – место торжества сырости.
- И сейчас, когда пытаюсь представить наш каменный город в цвете, - признался я, - то… невзирая на преобладание жёлтого у зданий, всё же… возможно, из-за неба у нас на асфальте, вижу его серым.
- Да, - согласился Чиж, - серость везде и во всём… торжество серости. Во все времена. Не выдержали наши атланты у Эрмитажа, не удержали небо на каменных руках…

Может, кто бы и стал возражать, но не я. Меня интересовал ещё один вопрос:
- А скажи, Чиж, ты столько видел и понял за свой долгий век… почему сам этой серости подыгрываешь, под неё рядясь?
- С волками живу и по-волчьи вою, - вздохнул Чиж, - что ж тут непонятного? Из нашего училища, основанного ещё принцем Ольденбургским, вышли и петрашевцы. Чем для них это кончилось? Вероятно, поэтому позже из наших стен выходили уже лишь композиторы, поэты и критики: Чайковский, Стасов, Апухтин, Жемчужников… Недаром рядом с училищем улица Чайковского.  Изучение «правоведенья жизни» открыло мне одно право, которое выше остальных. Это – право сильного. А о народе ещё наш великий земляк писал давным-давно:

«К чему стадам дары свободы?
Их должно резать или стричь.
Наследство их из рода в роды
Ярмо с гремушками да бич».

Сам-то ты почему всем подыгрываешь? То-то! Расстроил ты меня… пойдёшь за добавкой?
- Нельзя мне. У меня карт-бланш от автора, полная свобода слова. Погружаться пора…
Чиж взглянул на меня с хитринкой в глазах и промолвил:
- Смотри, бесы коварны! Они ничего просто так не делают… Не пожалел бы… Не желаю тебе удачного погружения, желаю удачного всплытия. Ну, прощай!
Распахнув окно, он вскочил на подоконник, мгновенно став таким маленьким, как две сложенные вместе ладони, и полетел вниз, где, выровнявшись к первому этажу, юркнул в подворотню, пропав из виду…
Высунувшись из окна, я провожал его взглядом. Дождя не было, и я решил немного пройтись, поразмышлять над сюжетом прежде, чем идти к Клавдии…

                (продолжение: http://www.proza.ru/2012/02/09/69)