Тайна диплома

http://www.proza.ru/2010/07/11/866

("окрасить", т.е. скопировать, и смотреть через google.com)

материал размещен 9 февраля 2011 в 17:43

ИЗ ИНТЕРНЕТА

В кого метил “диплом”?
Принято считать, что “спусковым крючком” в пушкинской дуэльной истории послужил полученный Пушкиным и его друзьями 4 ноября 1836 года “анонимный пасквиль” — так называемый “диплом рогоносца”. Вот его полный текст: “Полные кавалеры, Командоры и кавалеры Светлейшего Ордена Всех Рогоносцев, собравшихся в Великом Капитуле под председательством достопочтенного Великого Магистра Ордена Его Превосходительства Д.Л.Нарышкина, единодушно избрали г-на Александра Пушкина коадъютором Великого магистра Ордена Всех Рогоносцев и историографом Ордена. Непременный секретарь граф И.Борх”.

“Диплом” требует комментария. Термин “коадъютор” — из церковной практики: когда католический епископ впадает в физическую или духовную дряхлость, ему дают помощника — коадъютора. “Великий магистр Ордена” Д.Л.Нарышкин, с одной стороны, был не только “величавым”, но и дважды рогоносцем, поскольку его жена, Мария Антоновна Нарышкина, первая красавица Александровской эпохи, 14 лет была любовницей Александра I, а потом сбежала с его флигель-адъютантом в Париж — и от императора, и от мужа; с другой стороны, к концу 1836 года Нарышкин, по степени духовной и физической дряхлости, был практически в маразме и менее чем через год умер.

Объявляя Пушкина рогоносцем, составитель “диплома” наносил обиду чести поэта и его жены. При этом обида усугублялась тем, что Пушкин, получивший высочайшее разрешение писать историю Петра и собиравший материалы для неё, объявлялся историографом ордена рогоносцев. Но только ли в Пушкина метил “диплом”?

“Нарышкин — великий магистр ордена рогоносцев — стал рогоносцем по милости императора Александра, пошел, так сказать, по царственной линии, — писал П.Е.Щёголев. — И первую главу в истории рогоносцев историограф должен был начать с императора Александра. Начать... а продолжать?

Мне думается, составитель диплома и продолжения хотел бы тоже по царственной линии. Если достопочтенный великий магистр был обижен в своей семейной чести монархом (Александром I. — В.К.), то его коадъютору, его помощнику г-ну Александру Пушкину, историографу ордена, кто нанёс такую же обиду, кто сделал его рогоносцем?.. Не в императора ли Николая метил составитель пасквиля? Для ответа не нужно искать данных, удостоверяющих факт интимных отношений царя и жены поэта, достаточно поставить и ответить положительно на вопрос, могли ли быть основания для подобного намёка”.

Таких оснований было куда больше, чем для какого бы то ни было намека на интимные отношения Натальи Николаевны с Дантесом. Вот свидетельство, приведенное в книге П.Е.Щёголева “Дуэль и смерть Пушкина”: “Царь — самодержец в своих любовных историях, как и в остальных поступках; если он отличает женщину на прогулке, в театре, в свете, он говорит одно слово дежурному адъютанту. Особа, привлекшая внимание божества, попадает под наблюдение, под надзор. Предупреждают супруга, если она замужем; родителей, если она девушка, — о чести, которая им выпала. Нет примеров, чтобы это отличие было принято иначе как с изъявлением почтительнейшей признательности. Равным образом нет ещё примеров, чтобы обесчещенные мужья или отцы не извлекали прибыли из своего бесчестья”.

Впоследствии А.О.Смирнова вспоминала, приводя и циничное откровенье царя: «Всю эту зиму он ужинал между Крюденер и Мери Пашковой, которой эта роль вовсе не нравилась. Обыкновенно в длинной зале, где гора, ставили стол на четыре прибора; Орлов и Адлерберг садились с ними. После покойный Бенкендорф заступил место Адлерберга, а потом и место государя при Крюденерше. Государь нынешнюю зиму мне сказал: “Я уступил после своё место другому”.»


 
 
 
 Диплом ордена Рогоносцев, полученный Пушкиным 4 ноября 1836 г.
 

 

“Я — гоф-юнкер?!”

Пушкинская преддуэльная ситуация была общеизвестна, но не потому ли никто не смог достойно отобразить ее художественно, что в том виде, как понимали тогда и потом эту историю (с Дантесом, стоящим на коленях перед Натальей Николаевной и обещающим застрелиться, если она ему откажет, и тому подобной литературной чепухой), она была банальной, а истинной трагедии до самого последнего времени никто так и не разглядел? И почему ближе всего к действительности это удалось сделать Нестору Кукольнику, написавшему драму “Гоф-юнкер”, в которой он изобразил реальную придворную ситуацию с перечисленными прототипами? В драме принц назначает главного героя гоф-юнкером, чтобы получить “доступ” к его сестре, и это назначение приводит его в шоковое состояние, в котором он только и способен издевательски повторять: “Я — гоф-юнкер?!” — и тем весьма напоминает бешенство Пушкина, в какое его привело известие о производстве в камер-юнкеры. Сам Кукольник догадался о том, что происходило с Пушкиным и вокруг него, или обладал достоверной информацией? И если обладал, то откуда, от кого он ее получил?

Пушкина и Кукольника связывали непростые отношения: с одной стороны, Пушкин над Кукольником подшучивал, иногда довольно зло: известна его ироническая реплика по поводу убогости “кареты” Кукольника (в письме к Н.Н. от 30 апреля 1834 г.) или по поводу его творчества: “А что, ведь у Кукольника есть хорошие стихи? Говорят, что у него есть и мысли” и “В Кукольнике жар не поэзии, а лихорадки”, а таганрогский исследователь его творчества А.И.Николаенко (недавно скончавшийся) прислал мне неизвестную пушкинскую эпиграмму: “Он Нестор именем, а Кукольник — делами”. Тем не менее после первого знакомства с ним Пушкин заметил: “Он кажется очень порядочный молодой человек”. Пушкинские эпиграммы на людей, которых он близко не знал, не раз ставили его в неловкое положение: познакомившись ближе, он жалел о словах своих экспромтов, сорвавшихся с языка из-за мгновенно возникшего желания сострить, и его остротами в адрес Кукольника нас не удивить. Но почему Пушкин выделил в его характере именно эту черту?

“В 1893 году в Таганроге ростовская газета “Юг” разыскала свыше 40 писем из переписки Пушкина с женой и с Кукольником, — писал Николаенко. — Тогда об этом писали и другие газеты… П.И.Бартенев по поводу находки ограничился общими рассуждениями, и то через полгода. В его “Русском архиве” (1894) можно прочесть: “Что-то сомнительно”. А почти через 20 лет, в 1912 г., незадолго до своей смерти, тот же Бартенев в рецензии на 3-й том “Переписки Пушкина” под редакцией Саитова глухо намекнул на возможность публикации писем Н.Н.Пушкиной к мужу в далёком будущем”.

Поскольку письма Н.Н. к Пушкину практически неизвестны (кроме единственного письма), таганрогская находка представляется вполне реальной. В связи с этим возникает еще несколько вопросов: каким образом письма жены Пушкина попали к Кукольнику? что именно заставило Бартенева усомниться в достоверности их содержания (вероятнее всего, содержания некоторых из них)? и почему даже в 1912 году они не попали в переписку Пушкина, а возможность их публикации вообще была отнесена в “далёкое будущее”?

Все поставленные выше вопросы требуют ответов — но возможно ли при скудости имеющихся данных выстроить такую версию, которая даст удовлетворительные ответы на все эти вопросы? Мы обязаны попытаться.


  Автопортрет (в круге). 1817-1818 гг. Самый ранний из дошедших до нас автопортретов Пушкина. Предназначался для первой книги стихов поэта "Стихотворения Александра Пушкина" (не издана).
 
Тайны пушкинской дуэли (33 фото)

“Очень порядочный молодой человек”

Среди неизвестных писем Н.Н. к Пушкину (а в обнаруженной пушкинской переписке, скорее всего, и были преимущественно ее письма — за исключением нескольких записок Пушкина к Кукольнику) для нашей темы могли бы оказаться наиболее интересными письма из “болдинской” переписки 1833 гг. и письма весны и лета 1834 года, когда она жила в Полотняном заводе. Причина этой ее поездки до сих пор стыдливо обходится стороной. Обычно ее отъезд из Петербурга объясняют тем, что она выкинула и поехала туда для поправки здоровья; у меня это как минимум вызывает недоверие. После выкидыша о добровольном дальнем путешествии по нашим дорогам, которые кто только тогда не клял, и говорить нечего. Однако же есть и другое объяснение: Пушкин, вычислив, что он не может быть отцом ребенка, которого она носит, “крупно с ней поговорил” и отослал в деревню. (Слухи об этом просочились, несмотря на оберегающее Пушкина молчание друзей и близких, и отец поэта, Сергей Львович, впоследствии счел своим долгом заступиться за честь сына публично, заявив, что толки об избиении Н.Н. мужем — злопыхательская клевета.)

Вдали от Петербурга, светской жизни и балов и в ужасе от такой перспективы Наталья Николаевна, видимо, пыталась в письмах разжалобить мужа, признаваясь в грехе, каясь и обещая впредь никогда такого себе не позволять; в этих-то местах и содержался достаточно прозрачный компромат на царя. Переписку надлежало схоронить так, чтобы ближайшие современники до нее не добрались, а потомки узнали, что было на самом деле, — но как можно позже. Но у Пушкина в руках уже и в 1833 году были письма жены, в которых Н.Н., никогда не умевшая врать, проговаривалась, и мысль, что такие письма надо уничтожать либо отдать на сохранение в надежные руки, его не оставляла и раньше.

Приглядываясь к своему окружению — а Кукольник в окружение Пушкина входил, — Пушкин в дневниковой записи от 2 апреля, после знакомства с ним, и отметил важную для себя черту его характера: “Он кажется очень порядочный молодой человек”. В этой фразе два ключевых слова, а не одно, как можно было бы предположить: человек, которому Пушкин собирался доверить на сохранение тайну, должен был быть безусловно порядочным и — крайне желательно — молодым, чтобы хотя бы при своей жизни как можно дольше ее охранять.

Так Кукольник ознакомился с подробностями происходившего в семье Пушкина и в Аничковом дворце, что и послужило основой драмы “Гоф-юнкер” (она, разумеется, была запрещена). Когда через 30 лет после смерти и Натальи Николаевны, и Кукольника обнаруженная у родственников жены последнего пушкинская переписка попала в руки Бартеневу, информация оказалась и для него шокирующей. Трудно сказать, чего больше было в его реплике “что-то сомнительно” — сомнения в достоверности этих документов или опаски от прикосновения к тайне Романовых, не подлежавшей обнародованию. Вот почему и в 1912 году эти письма не попали в “Переписку Пушкина”, а Бартенев заявил о возможности их публикации не раньше чем “когда-нибудь”.


  Автопортрет на листе, вклеенном в альбом Е.Н. Ушаковой. 1829г.
 
Тайны пушкинской дуэли (33 фото)

“Всё оказалось правдой”

Независимо от того, отражала ли проведенная в “дипломе” параллель (Александр I — первая красавица своего времени Мария Нарышкина — Д.Л.Нарышкин и Николай I — первая красавица своего времени Наталья Пушкина — Пушкин) реальную жизненную ситуацию, “диплом”, намекающий на измену Николая I, был оскорбительным для императора, фактически обвиняя его в нарушении библейской заповеди и в вопиющем ханжестве (он постоянно и напоказ демонстрировал свою приверженность христианским ценностям) и унизительным для императрицы. Возникает вопрос: кто же осмелился написать и распространить “диплом”, оскорбляющий императорскую семью?

Проведенный академиком Н.Я.Петраковым анализ пушкинских писем преддуэльной поры и всей преддуэльной ситуации (“Последняя игра Александра Пушкина”, М., 2003) показывает, что никто, кроме Пушкина, не мог и не осмелился бы написать этот “пасквиль”: он был нужен только ему самому и именно в том виде и в том количестве, как был написан и разослан. Вот почему получили его только друзья Пушкина, вот почему адреса на конвертах были указаны с такой точностью — даже тех, кто только что переехал. При пушкинском авторстве этот “диплом” органично встраивается в цепочку поступков и писем Пушкина в ноябре 1836 — январе 1837 г., являясь необходимым звеном в его контригре, на которую вынудило его поведение царя, жены, Геккерна и Дантеса. Разумеется, как и всякая мистификация, эта тоже не оставила следов, подтверждающих ее с непреложностью факта, — но кроме изложенных соображений есть и другие косвенные свидетельства высокой вероятности пушкинского авторства “диплома”.

Первое — введенная в обсуждаемый оборот А.П.Лисуновым записка П.А.Плетнёва (?) о встрече с Пушкиным у Обухова моста незадолго до дуэли (“Народное образование”, 2004, №5):

“У Обухова моста, о судьбах Промысла. П. Говорил, что как бы он ни шутил с судьбой, судьба шутит злее. Составить мистификацию — на манер “диплома рогоносца”, припугнуть приятелей, которые не верили, что N (здесь было затерто. — В.К.) лезет к нему в душу и постель. Разослал в конвертах. А все оказалось правдой — жена в слезах, приятели испуганы. Как им сказать, что всё шутка. Меня он пропустил, потому что я человек благоволения — и всё пойму”.

О том, что автор “Записки” — Плетнёв, свидетельствует и стремление точно передать пушкинские слова, и осторожность, с которой затерто имя того, кто лезет Пушкину “в душу и постель” (Плетнёв был трусоват; впрочем, и мало кто в то время осмелился бы вписать в такой текст имя царя), и тот факт, что Плетнёва не было среди получивших “диплом”. Но решающим доказательством подлинности “Записки” служит не только проглядывающий сквозь запись Плетнёва стиль Пушкина, но и характерно пушкинский афоризм: “Как бы ни шутить с судьбой, судьба шутит злее”. (Подробный анализ обстоятельств появления этой “Записки” и ее текста приведен в моей книге “Пушкинские тайны” (М., 2009).


  А.С. Пушкин. Автопортрет (исполненный в период ссылки в Михайловское 1824 г.).
 
Тайны пушкинской дуэли (33 фото)

От “Гавриилиады” до “диплома рогоносца”

Но решающим свидетельством авторства Пушкина является тот факт, что Пушкин однажды уже использовал в своем творчестве адюльтерный сюжет с царем и Нарышкиными!

При пересылке текста поэмы “Гавриилиада” Пушкин писал Вяземскому 1 сентября 1822 г.: “Посылаю тебе поэму в мистическом роде. Я стал придворным”. Что имелось в виду под вторым предложением этого сообщения? До его понимания пушкинисты добрались не сразу.

Первоначально П.В.Анненков определил поэму как вещь, написанную “в виде ответа на корыстное ханжество клерикальной партии”; в 1930 году эту точку зрения — с поправкой — поддержал и С.М.Бонди: расшифровывая посвящение к “Гавриилиаде” “Вот Муза, резвая болтунья…”, он также глядел на поэму не как на “эротически-кощунственное озорство молодого человека”, но полагал, что это “сознательное политическое, антиправительственное выступление”.

В 90-е годы прошлого века поправку в гипотезы Анненкова и Бонди внес ученик последнего, А.А.Лацис:

“Посылая князю Вяземскому “Гавриилиаду”, Пушкин сопроводил стихи припиской: “…Я стал придворным”. Чем придворным? Подставьте любое слово: хроникёром. Летописцем. Наконец, иронически — одописцем.

Потомки утратили ключ к поэме. Её главная мишень — не религия, а придворные нравы. Архангел Гавриил — всего лишь псевдоним флигель-адъютанта Брозина”.

Однако и поправка Лациса требует дополнения и уточнения. Разумеется, для осуществления этого сюжета необходимо было совпадение имен Девы Марии и Марии Нарышкиной, но главной целью Пушкина была не она и не флигель-адъютант П.И.Брозин. Выведя под Господом Богом Александра I, а под Сатаной-Змием — Аракчеева, Пушкин поэмой рассчитался с обидчиками за свою ссылку. Но, как мы уже говорили, сказать вслух об измене императора — значит не только оскорбить его, но и унизить императрицу; под стихотворный удар попала императорская семья; вот почему Пушкин “до последнего” отпирался перед комиссией, требовавшей от него назвать имя автора поэмы, а письмо Николаю I, которым он объяснялся по поводу авторства “Гавриилиады” и “прототипов действующих лиц”, на глазах у членов комиссии запечатал сургучом и не позволил им вскрыть его.

Таким образом, уже в 1822 году Пушкин использовал этот адюльтерный сюжет. Но если в “Гавриилиаде” основной удар пришелся по Аракчееву, которого ненавидели практически все, с кем Пушкин тесно общался на Юге, в застольных свободолюбивых разговорах называя его не иначе как Змием, и по настоянию которого Александр I отменил прощение, данное Пушкину Милорадовичем, и отправил поэта в ссылку, — то в “дипломе рогоносца” Пушкиным основной удар был нанесен по Николаю I и его двору, развратный характер которого поэт подчеркнул включением в “диплом” гомосексуалиста Борха.

А теперь представим себе, что в 1828 году Пушкин передает Николаю I письмо с объяснением, кого именно он имел в виду в “Гавриилиаде”, тем самым заставив царя “закрыть дело” об авторстве поэмы (подробнее об этом см. мою статью “Поэма в мистическом роде; “Литературная Россия”, 4 февраля 2011 г.), а в 1836 году до царя доходит “диплом рогоносца”. Было общеизвестно, что у Николая цепкая память; между тем “диплом” оскорблял не только семью действующего императора, но и, вкупе с его отцом, — династию Романовых!

Продолжение далее(после раскрытия приведенного выше файла + иллюстрации)
«Последняя игра Александра Пушкина»