***

                Реликвия.
               

                Люди в чёрных масках, с автоматами в руках, ошеломляя своим видом клиентов банка, ворвались в помещение, и один из них грозно и хрипло закричал:
- Всем лечь, это ограбление!
 Выстрел в потолок прозвучал убедительно. Все кто был в банке, повалились на пол. Женщина в красном костюме пронзительно закричала.
- Молчать тварь! Пристрелю!- Было ей ответом.
 Камера отъехала, и кадр остановился. На экранах телевизоров, почти в каждом дачном домике включённых на этом канале, появились титры: "Конец второй серии".
                Стояла чудесная, жаркая, июньская погода, но в час показа этого сериала, вот уже второй день, на улочках садово-огородного товарищества "Берёзка", нельзя было увидеть ни одного мальчишки. В это время они забывали даже о нём, о своём добром соседе, которого очень любили. А  он  отвечал им тем же, постоянно угощая их чем-нибудь вкусненьким, разрешая даже полазить по грядкам, чего не позволяли делать родители. Да и большинство взрослых смотрели этот фильм не отрываясь, отдыхая от работ на своих шести сотках.
                Все звали соседа, «Старик»: «Пойдём к Старику на грядки». Или: «Что-то Старика сегодня не видно, не заболел ли»? Было ему лет семьдесят. Мягкие глаза, (если можно так выразиться) смотрели на всех и всё, доброжелательно. И присутствовала в них ещё нескрываемая грусть, далёкая, но незабываемая. Чуть приподнятые вверх брови, добавляли этого ощущения. Семён Ильич (по паспорту), жил один в своём маленьком домике. Был тих, не пил. Поселился он здесь лет восемь назад, сдал квартиру в Москве, после смерти супруги, и на свои небольшие сбережения купил домик в «Берёзке». Жил здесь зимой и летом, в полном одиночестве. Поговаривали, что очень он любил свою жену, не мог находиться один в московской квартире - всё напоминало о ней. Детей вроде у него не было.
                С раннего утра уже, Старика видели в делах по огороду или дому. То он в курятнике суетится, то дощечку какую прибивает, в  общем не сидит без дела. А когда присядет передохнуть, закурит, смотрит в одну точку, не шелохнётся, вспоминает свою Марью Ивановну. Никак не может забыть. Да и можно ли забыть родного человека.
                Была у него одна очень дорогая его сердцу вещь - звуковое письмо. Поздравление с пятидесятилетием, поздравление от любимой супруги. Эта маленькая, мягкая грампластинка, всегда стояла на самом видном месте, на книжной полке. Иногда Семён Ильич прослушивал её, вспоминал родной голос. Он очень дорожил этим кружочком из пластмассы. Никогда не плакал, а только вздыхал и разговаривал. То ли сам с собой, то ли с женой. Рассказывал  о дневных событиях.
                В этот день, в час показа детективного сериала, собрался он поехать в соседний городок, заправить газовые баллоны. На электроплите готовить не умел, то подгорало, то недожаривалось. В Москве был газ, вот и привык он к нему. Собрался и поехал.
            
               
-----------------



                Два молодых лоботряса из близлежащей деревни, с подходящим названием  «Брагино», с утра слонялись в поисках средств, чтобы «поправиться». Вчера крепко выпили, в деревне никто не похмелил, и они отправились в «Берёзку», чего-нибудь украсть и продать. А именно: алюминий, нержавейку или медь, короче, что попадётся. На участках у дачников этого добра было полно, а в городе находились два приёмных пункта металлолома. На эти деньги можно было выпить.
- Слышь, Серёга! Чёй-то на улицах никого нет? А? Как повымерли все. – Спросил  Витёк.
Смачно высморкался, сплюнул, и утёрся рукавом не очень чистой ветровки.
- Ну и хорошо, нам же лучше. – Ответил Серёга, небритый детина лет двадцати, с большими   
Красными руками.
          
- Вот этот домик вроде подойдёт?
- Ты чё, не видишь, там собака, и просматривается со всех сторон. Пойдём к концу посёлка, там поменьше глаз.
- Да каких глаз-то. Нет никого.
- Пошли, пошли, не трепись.
Где-то в траве верещал кузнечик. Собака вяло наблюдала за двуногими существами, не делая попыток тявкнуть. Лениво было. Дошли до конца посёлка и увидели подходящий домик. Домик Старика. С двух сторон лес. С третьей сплошной забор. На участке валялся приличных размеров моток алюминиевой проволоки. То что надо. Огляделись. Никого. На участке то же. Подождали ещё немного  и быстро перемахнули через забор.
- Я беру и валим, - шепнул Витёк, - здесь килограммов двадцать, и на закусь хватит.
- Погоди. Смотри окно открыто, может есть чем поживиться.
- Да ты чё, повяжут, на хрен надо.
- Пошли, не дёргайся, успеем. А то понаедут скоро и свистнуть ничего нельзя будет. Жди до осени.
- А может в доме кто?
- Сейчас и посмотрим…Не, никого. Смотри, замок на двери.
Убедил. Окно действительно оказалось лишь прикрытым. Открыли и залезли. Маленькая комнатка не показалась сначала им интересной. Железная кровать, комод, старенький стол, на котором стоял моно проигрыватель, печурка и полка с книгами и пластинками. Пошли дальше и оказались на кухоньке. Старинный холодильник «Север» ещё исправно исполнял свои обязанности, но только натужно рычал. Взгляд устремился к самому сейчас необходимому, к непочатой бутылке водки. Старик держал её, так, на всякий случай, не знал сам на какой. Серёга выхватил её из белого чрева и сорвал пробку. Витёк без слов взял стаканы из шкафчика, поставил на холодильник, и его дружок уже разливал. Руки заметно тряслись. И с похмелья, и от волненья. Всё же не каждый день воровали.
- Ну давай. – Выдохнул Серёга.
- Давай.
   Чокнулись. Серёга достал из холодильника колбасу и откусил от батона. Потом Витёк. На душе потеплело. Дрожь стала проходить, а вместо неё, откуда-то из глубины, поднималась вчерашняя наглость и уверенность в безнаказанности. Сдержать всё это они не умели, не хотели, да и не знали, как и зачем. Водка была холодной, от этого менее противной, и пилась легко. Серёга прожевал и заговорил:
- Ну вот, а ты не хотел лезть. Сейчас поправимся и поедем. Погудим уж сегодня.
- Надо сперва чтоб не повязали. – Предостерёг более трусливый Витёк.
- Да ладно, не ссы, хрен ли нам кабанам! Давай ещё!
 Витёк выглянул из-за занавески. Никого.
- Хорошь трястись, наливай!
  Допили быстро. И после вчерашнего и от жары, порядочно развезло. Перестали шептать, заговорили никого не опасаясь. Пошарили ещё, но ничего интересного для себя не обнаружили. Перешли в комнатку и хотели прихватить проигрыватель. Но Серёга всё-таки передумал:
- Да на хрена он тебе! Развалюха. Он хоть работает?
- Сейчас проверим. А то вон бабке своей отдам, она любит старьё своё слушать.
  Витёк достал с полки первую попавшуюся пластинку. То самое звуковое письмо. Стояло то оно на самом видном месте. Поставил иглу. С первого раза не получилось. Шатало. Серёга, засунув руки в карманы, наблюдая за собутыльником, коротко ха-хакнул. Ему было смешно смотреть на пьяного, хотя и сам был не лучше. А со стены, с фотографии в рамке, наблюдала за всем происходящим, миловидная, с весёлыми глазами и ямочками на щеках, пожилая женщина. И это её высокий голос заговорил из динамика:
- Дорогой мой, единственный муженёк! От всей своей любящей тебя души, поздравляю тебя с юбиле… кх-х-х.
   Игла издала неприятный звук. Это Витёк дал ей щелбана и она проехалась по пластинке. Серёга сально и противно заржал:
- Гы-ы-ы! Это что ещё за сопли!
   Сорвал пластинку, смял в кулаке, и почти без напряжения, порвал её на две части своими ручищами. Сплюнул на пол и спросил:
- Ну чё, берём?
  Витёк охладел к проигрывателю:
- Да ну на хрен, тащить ещё!
Залезли в комод, повыкидывали все вещи, но денег не нашли. Серёга порылся в пластинках. Ничего интересного. Взял и скинул всё на пол, вместе с небольшим количеством книг. Зачем это сделал, не знал. Да и мыслей в голове его, было на полграмма. Сплюнул на пол. Витёк повторил за ним. Полезли обратно.

                Старик шёл с электрички и катил за собой тележку с двумя красными баллонами. Их ему хватало на долго. По сторонам не смотрел, смотрел под ноги, о чём-то размышляя. Подошёл к участку, вроде всё нормально. Открыл домик, зашёл внутрь, и обомлел. Холодильник открыт, на полу пустая бутылка, плевки, обрывки кожуры от колбасы. В комнатке ещё хуже. Старик оглядел всё это, и глаза его остановились на разорванной пластинке. Подарке и реликвии, самой дорогой для него вещи, изуродованной какими-то подонками. Семён Ильич медленно опустился на колени, взял в руки два кусочка с ребристой поверхностью, погладил, и горько, горько заплакал. Никого не обвинял, ничего не говорил,  просто плакал.