Рассказ 6. Август

В наш, забытый богом и людьми, уголок Наволокского острова приехали цыгане, табор, на лошадях. Кочуют. Из Котласа в Сыктывкар. Стоянку для отдыха выбрали толково: на высоком сухом берегу Вычегды. Из растительности, была только короткая травка, подорожник и щавель, сухое лето обидело крутояр; комар не держался на открытом месте –понимают цыгане природу. Не успели распрячь лошадей и поставить палатки, как наши девять домов оказались в зоне «татаро-монгольского» нашествия. Цыганки, с совсем малыми детьми, штурмовали дома, ходячие мальчишки и девчонки, ударили по огородам. Нет, больших потерь не было, да и что можно было взять у послевоенного колхозника, огороды, правда, пострадали. Русский народ века терпел  иго татаро-монголов, что же, мы пару дней не перетерпим?

Ярко горел костёр на берегу, высоко в небо улетали искры, неумолкаемый гомон, сопровождаемый  настойчивым,  неумелым  звучанием гитарных струн, доносился из табора. Мы, ребятишки Кулиги, отважились сходить к цыганам. С подветренной стороны сидел старый цыган, при бороде и с усами, на голове коричневая широкополая шляпа, надвинутая на глаза. В зубах – диковинная трубка. Я на картинках видел Мефистофеля, так на трубке, на главной её части, хорошо пристроился этот Мефистофель. Старый цыган молчал, задумчиво смотрел на костёр и курил.  Сбоку от него стояла пачка махорки, там же сидела старая цыганка. Она не курила, а отсыпала махорки на ладонь, размяла её и закинула в рот. Из книжек и жизни, знал  два способа «наслаждения» табаком: курить и нюхать,  теперь и третий увидел – жевать.

У меня болела нога, ступня замотана тряпицей, на рваную рану пришлёпнута лепёшка хлеба, жеванного с солью. Ступня распухла и, почему-то, мёрзла. Я протянул её к костру. Народ табора отходил ко сну, гомон,  затихая,  переместился в палатки. Цыганка посмотрела на меня и спросила: «Болит нога?», я подтверждающее кивнул.
 
Вчера с Володей Капустиным бегали на Вожем смотреть кино. Ходил он днём, посыльным, отец отправлял, и узнал о кино: для нас новое кино, для нас все кино новые, звуковое, с музыкой и песнями, военное. Бежали мы быстро, босиком, разве можно ходить степенно? Тропинка повторяла крутой берег Вычегды, и лишь от Бухальницы, места интенсивного поедания берега рекой: глыбы земли падали в воду – бухали, отсюда и название, уходила к жилым домам Вожема. Деревенек, в той стороне, несколько, стояли они близко друг к другу, мы не часто бывали там, и поэтому,  всё место называли – Вожемом, главной деревней, где стояла старинная церковь. Мотор кинопередвижки старательно вырабатывал электричество, мы опоздали, пришлось добавить скорости. Володя бежал впереди, он знал дом, где кино крутят. Во дворе дома-клуба, Володя наступил на доску, лежащую на земле. Доске это не понравилось, конец её подпрыгнул и въехал в мою ногу. От запинания и боли упал, но лежать было некогда, подхватился, сорвал большой лист лопуха и на одной ноге попрыгал дальше.

Весёлая война была в «Беспокойном хозяйстве», распевали чудесные песни, влюблялись в девчат,  неумехи пленили толпы немцев, в общем, воевали и победили. Я смотрел и держал рукой ступню, завёрнутую в лист лопуха. Дорога к дому не была такой быстрой. Русло реки обильно выдавало густой туман, плавал он над лугами, скапливался в низинах. Босые ноги замерзали. Для обогрева и дезинфекции ноющей ступни, пришлось помочиться, и постоять в лужице.

Старая цыганка сказала: «Иди ко мне, Витя».  Я удивился, откуда она знает моё имя, невдомёк, что переговариваясь между собой, мы выдавали такие тайны. Проницательность ошеломила, подошёл. « Садись - сказала она, - давай сюда инвалида». Это она так назвала мою хорошую, но захворавшую ногу. Ничего не сделала цыганка. Только подержала сухонькие ладошки над ноющей ступней, пошептала непонятно, посмотрела на меня: «Идите домой, поздно. Нога твоя больше болеть не будет».

Утром берег реки оказался пустым, одиноко стояла труба-пушка, жидкий дымок вился над кострищем, напоминая о шумном цыганском вчерашнем пребывании. Ноге стало лучше, она заработала:  помогли ли заговоры цыганки, или, скорее всего, всепобеждающая молодость и хлеб с солью, который капитально почистил рану, опухоль почти исчезла. Я снова на ходу.
Август хозяйничал на земле. Днями, стойкая жара изнуряла и людей, и скотину. Ильин день, к вечеру, вроде бы вспомнил о своей рабочей традиции: с юго-востока народилась  и начала закрывать небосклон тяжёлая облачность. Заиграли зарницы, долетали глухие отголоски грома. Но настоящей, долгожданной грозы не получилось, в сторону свалила стихия. Комары пропали, сопрано туч мошки назойливо сверлило уши, мошка  липла на потное тело, лезла нагло в глаза, в уши. Конец сенокоса давался с трудом: устали люди, устали лошади, даже племя ребятишек как-то приутихло. Лишь перерывы, с купанием, оживляли народ. Я возил копны верхом на лошадке, сиденье моё совершенно испортилось: у лошади хребтина не из мягких, у меня на заду тоже излишка мяса не было. Вот и стучали кости о кости. Я ездил и думал: не пора ли в науку удариться? Надо сходить в Ленскую школу, заявление подать, на зачисление в седьмой класс.

Приехала старшая сестра Валентина, в свой первый отпуск. Кончила техникум нефтяников в Ухте. Вместе с ней приехал Торков Глеб, балтийский моряк, в роскошной морской форме, в бескозырке с гвардейскими ленточками. Приехал проведать родные места, переночевать в родительском  доме. Поселился Глеб в пустующую горницу с окном на восход солнца. Из окна виден  изгиб русла Вычегды, торковские плакучие берёзы приветливо машут ветвями, вспомнили очевидно, молодого хозяина. Кстати приехала Валентина, не бывалый я парнишка был, теперь  вдвоём можно и в Лену сходить.

Дорога в Лену – по сплошным пойменным лугам Наволока.  Вернее, не дорога, а тропинка, местами, где ещё не скошена трава, теряющаяся в   разнотравье. Густой аромат подсыхающих трав,  дышится легко, хоть и припекает по-летнему солнце. Трещат кузнечики. За грядой елок, слева, остаются дома деревни Берег, их не видно.  Зато впереди, выступает высокий песчаный берег полоя, на котором расположено село Лена.

Село Лена делится на две  неравные части большой дорогой. Так называют здесь, бывший почтовый тракт,  грунтовую дорогу Сольвычегодск – Яренск – Сыктывкар. Деревянная одноэтажная школа в молодом сосновом окружении, рядом почта – это со стороны Яренска, со стороны сольвычегодской – две каменных старинных церкви, в центре - сельсовет, сельпо, магазины, клуб, столовая. Остальное пространство заполнено домами жителей.

В школе был небольшого роста мужичок, директором оказался, Пётр Михайлович Проскуряков. Я с удивлением смотрел на постороннего Проскурякова, никогда ещё не видел однофамильцев. Отдал табель, на этом оформление в ученики Ленской школы закончилось.

Столовая Ленского сельпо – между правлением сельпо и двухэтажным зданием клуба. От такой вкусной и обильной еды : суп мясной, пшённая каша на молоке и стакан киселя, я осоловел,  едва вылез из-за стола. Такое состояние бывало и раньше: после  колхозного праздника, устраиваемого на седьмое ноября. Сестре в магазин надо было, напротив, через дорогу-улицу. Меня манила библиотека. За большим столом с кучей журналов, с разноцветными картинками, при играющем радио на стене, при наполненном беззаботном животе – я блаженствовал, чувство глубокой удовлетворённости не покидало меня.