Технари, глава вторая

         
         - … Пора нам, Славик, трубят фанфары!
         Олег окинул прощальным взглядом приютивший их  зал ресторана. Чтобы встать, одеться и выйти на морозную улицу, требовалось некоторое усилие над собой. Подниматься было лень, но вот мелькнула мысль о том, что вся жизнь соткана из подобных же усилий над собой, и всё, что ждёт в будущем, можно обозначить одним словом: преодоление.
«Волна энергии была бы, наверно, раз в десять мощнее, будь мы лётчики…» - взгрустнул мимолётно Олег и заставил себя вскочить, как крылья, расправил плечи. Закатная серость дня быстро переходила в сумерки. Бывшие однокашники молча шагали к станции метро, чтобы разъехаться и расстаться – кто знает! – может быть, навсегда. Говорить больше ни о чём уже не хотелось, обнялись на прощание, крепко прижав друг друга к груди. Олег мысленно прощался и с Россией; судьба неожиданным зигзагом занесла его шесть лет назад к родственникам в Казахстан. Туда и пришлось распределиться после училища. В сверкании столичных огней комфортабельный автобус мчал вчерашнего курсанта от центрального аэровокзала в Домодедово.

        Вскоре слева и справа взору открылись силуэты Ил-18-х – основной рабочей лошадки Аэрофлота.
        «Привет вам, милые! Что ни говори, а за три года мы стали друзьями», -  радостно подумал Олег и после, входя по трапу в салон «Ила»,  ласково погладил ладонью холодную обшивку фюзеляжа…  Четыре с половиной часа лёта, приятный ужин под монотонный гул турбин, ослепительные вспышки проблесковых маяков… Как  это знакомо, как сладостно! Была у Олега и своя «заячья» практика. Домой, на каникулы, курсантская братия норовила улетать бесплатно, потому что свои… завтрашнее племя авиаторов, которое,  как правило, без гроша.  Иногда везло, но чаще командиры категорично мотали головой, а дежурные по посадке гоняли курсантов, как последних пройдох.  Однажды, будучи на втором курсе, Олег провёл в Домодедово  ночь на ногах в бесплодных попытках улететь куда угодно, лишь бы вообще на юг, но и эти варианты срывались. С рассветом повалил густой снег, в аэропорту сделалось даже красиво. Посреди перрона возвышался флагман Аэрофлота – огромный межконтинентальный Ту-114, направлявшийся в Ташкент, и на него заканчивалась посадка… 
 
         Проскочив мимо нескольких человек у трапа, удивляясь самому себе, Олег оказался в салоне рядом с пилотской кабиной. У открытой двери стоял командир – терпеливый, благодушный интеллигент – поджидал, когда дежурная закончит посадку. Девушка царапнула Олега взглядом и пояснила: «Вот ещё двое курсантов с билетами, может, возьмёте?» Командир кивнул головой.  «Так, ребята, билеты!..» - учтиво потребовала авиационная красавица. Секунду или две Олег боролся с отчаянием, затем, повернувшись боком, протянул дежурной тридцать рублей, как тридцать сребреников, и определённо почувствовал себя Иудой. Девушка презрительно  фыркнула, после чего удалилась вниз по трапу.

         Вскоре «Туполев» запустился, вырулил на старт. С не отступившим ещё чувством позора Олег наблюдал быстро летящую назад заснеженную обочину взлётной полосы, затем земля резко ушла вниз, предоставив взору массивы подмосковных сосен, и тотчас же всё скрылось в белесой мгле облаков. Дальнейшие впечатления продолжились уже перед посадкой в Ташкенте: красивая, грациозная тень от Ту-114-го мчалась по полосе; с высоты нескольких десятков метров вместо зимы  ощущалась весенняя прелесть. В аэропорту было солнечно, сухо, тепло.

         Иное переживалось теперь.
         «Я лечу домой… лечу домой вообще», - вспоминал Олег в умиротворённом состоянии. После взлёта его сморил сон – сказывалась дневная канитель, ресторан «Арбат», но не прошло и двух часов, как он проснулся, бодро выглянул в иллюминатор. За бортом космическим пейзажем расстилалось пустынное покрывало из сплошных облаков. Надёжные турбовинтовые двигатели с мягким гулом буравили ночное пространство… двигатели, конструкцию которых Олег знал досконально. Редкий пассажир мог бы вот так же представить себе всё, что скрыто под капотами,  в крыле и под полом фюзеляжа. Спать больше не хотелось. Олег снова, как в ресторане, принялся перебирать в памяти эпизоды училищной жизни…

        …Мысленный взор теперь был прикован к местечку Усад по железнодорожной ветке Москва-Петушки. Как-то зимой, уже под конец учёбы, Олег добрёл до автостанции; возникло намерение посетить родственников – вероятно,  он устал от затянувшегося одиночества и чувства неприкаянности, которое обострялось к выходным дням. Ехать предстояло автобусом до Орехово-Зуево, а там ещё две остановки на электричке. Зимний пейзаж с величественными, заснеженными соснами по обочинам дороги действовал ободряюще, но к вечеру в сумерках почувствовался лютый мороз – враг номер один для авиатехника. Впрочем, жаловаться на судьбу было ещё рано. Вся скопившаяся усталость, горечь одиночества тотчас рассеялись, едва курсант отыскал живописно занесённый снегом посёлок и дом с ласковым  светом из окон. Хозяин дома оказался из породы чудаков, склонных к шутовству, и потешал своими выходками всю семью. В войну Василий Иванович служил кашеваром, и однажды сварил кашу в цинковой посуде, очевидно, по глупости. «Поел я вначале сам и чувствую, тоска заела», - с кроткой улыбкой рассказывал старик. Олегу было весело от его  колоритной речи. Надо же! Не живот заболел, не стошнило, а именно «тоска заела». Чтоб не сдаваться всё той же тоске вечерами хозяин бывал пьян и весел, анекдотически бранил своих домочадцев. Располагался он обыкновенно на печи в своей половине дома  из-за душевной непримиримости с женским полом. Тётя Маня, его подруга жизни, считала мужа блажным и грустно, терпеливо молчала, а взрослые дети – одинокая Олимпиада и Сашка,  часто хохотали над причудами отца. Поздно вечером, засыпая, Василий Иванович бредил, кричал с печи: «Сашка, Сашка! Мы в окружении… Идём на прорыв!»

        Блаженством для Олега была возможность сбросить ненавистный китель, «перечехлиться» в какой-нибудь свитерок и оказаться на неожиданной вечеринке среди Сашкиных друзей и подруг. Отвыкшая от вина и веселья голова курсанта шла кругом. Во время такого застолья в компании возникло новое лицо – с мороза явилась раскрасневшаяся, весёлая и довольно шумная девица.
        - Привет, Лархен! – помахал ей рукой кто-то из Сашкиных приятелей.
        Лариса церемонно отправила ему воздушный поцелуй. Выглядела она экзотически: в глаза бросались пухлые бёдра, несоразмерные фигуре в целом. Лицом она и вовсе  напоминала хищную птицу из породы беркутов или орлов. Такой её делала слишком заметная горбинка носа, придавая облику девушки безусловную пикантность. А её восхитительные, тонко  очерченные губы предназначены были  как будто для поцелуев; нежная, размагниченная улыбка  выражала томление. Из разговоров за столом и по жеманному поведению Ларисы Олег понял, что она – Сашкина невеста. Правда, обращалась она с женихом крайне небрежно и шаловливо:
        - Мой козлик хмурится, мой козлик сердится!..
        Сашка приходился Олегу дальним родственником по дедовской линии; его мрачный вид вызывал сочувствие, потому как одной этой фразы хватало, чтобы понять характер невесты. Когда Олега представили Ларисе, она всплеснула руками,  просияла:
        - Технарик!.. Какая прелесть!
        А чуть позже во время танца с нею у Олега затуманился взор: Лариса прильнула к курсанту, деформируя свою уютную, располагающую грудь, и  впечатление от этого было ошеломительным. Помня про Сашку, который демонстративно порывался удалиться, только бы не видеть флиртующую невесту, Олег держался скромно, не позволял себе ничего лишнего, но Лариса умела быть обворожительной и откровенно стремилась  к сближению. Сашка исчез-таки из-за стола, не было видно его и среди приятелей. Никогда ещё Олег не чувствовал себя так свободно с малознакомой девушкой. Он чирикал обо всём, что приходило в голову, выглядел любезным, милым, и всё получалось славно, умно. Когда подходили к дому Ларисы, она указала на светящиеся окна второго этажа:
        - Вот тут я живу… Такая жалость, что не могу тебя к себе забрать!.. Мама дома.
        - Лариса, мне так перед Сашкой неловко!
        - Да ладно тебе! Что такое Сашка!?

        Несколькими годами позже Олега поразит мысль Толстого, утверждавшего, что любить по-настоящему можно лишь некрасивую женщину, а во всех других случаях любовь напоминает сделку. В тот вечер о любви вообще не думалось,  были чарующие поцелуи, обоюдное нежелание расставаться.

       Весь следующий день они провели вместе. Лариса привела курсанта к себе домой, познакомила с мамой.  Олег всё думал, чем же он так приглянулся ещё и маме, которая с необыкновенной любезностью угощала  вкусными блюдами, потом удалилась, оставив дочь наедине с молодым человеком, которого прежде не видела. Истосковавшийся по домашней обстановке Доронин наслаждался мимолётной роскошью, окружавших его вещей. Восхищал, вызывал почтение диван, на котором, полулёжа, в обнимку с Ларисой, Олег смотрел телевизор. Радостным зрелищем представлялся концерт исполнителей советской песни, и в особенности выступление Анатолия Королёва.
               
                Это – любовь, или чудо не сбудется?
                Дай же поверить в твои чудеса!..

        - Какой потрясающий голос! Ты послушай, Лариса! Да и сам симпатичный, только ростом мелкий.
        - А ты думаешь, он жене не изменяет?! – странным образом утверждала Лариса, полагая тем самым, что у артистов  такая традиция.
       
        Впервые Олег откровенно и страстно  ласкал в сущности таинственное существо. Это напоминало прогулку  вдоль обрыва, когда от блаженства замирает душа и одновременно происходит  борьба разума и плоти. Только страх согрешить удерживал обоих. К полудню явилась мамаша, чтобы с нежной заботливостью проводить молодёжь в лес подышать свежим воздухом, насладиться зимней прогулкой. Лес располагался неподалёку – за мостом через речку Киржач - и был сказочно красив под покровом лёгкого, пушистого снега.. До опушки Олег с Ларисой брели, пребывая в волшебном полусне, не ощущая ничего, кроме счастья…  Обнявшись, они вращались, будто танцевали вальс, и… падали в пушистый снег. Неземная эта реальность продолжалась лишь один день, ибо уже наутро Олега ждала суровая мужская жизнь в условиях казармы, а Ларису уносили навсегда иные – неведомые обстоятельства. Не вспомнилось ничего более восхитительного, чем тот зимний лес, пылкая, щедрая ласка и снежинки, тающие на лице…