Технари, глава восьмая

       С подоспевшими в ноябре морозами жизнь авиационных специалистов резко и неприятно осложнилась, удвоились заботы по подготовке самолётов в рейс. Помимо всего прочего требовались прогрев салона и двигателей, очистка планера от снега, обработка противообледенительной жидкостью. Осенне-зимняя навигация началась с неожиданного снегопада, затянувшегося на несколько дней. Тихим, безветренным утром с неба в грациозном кружении посыпались первые снежинки, к полудню земля стала белой, а вечером все стоянки перрона и даже часть рулёжных дорожек оказались заняты самолётами, севшими на запасной. Одних Ил-18-х Доронин насчитал восемь штук; изрядно пришлось побегать, выполняя работы по встрече и обеспечению стоянки. Но как красивы были слегка запорошенные лайнеры в свете мачтовых прожекторов! Во всём пространстве Южного Казахстана зима словно праздновала своё досрочное начало, а через два дня снег стремительно растаял – установилась яркая, солнечная погода с голубыми далями и утренней изморозью на траве.

      - Доронин, сайгачину ел когда-нибудь? – странным образом поинтересовался начальник цеха, посетивший утром перронную бригаду. – Собирайся, с Быстровым полетите на недельку  в Акшалу на базу отстрела… Ты будешь старший, типа бригадир…
      - Я вообще-то вегетарианствую, Толстой же мяса не ел, а мы с ним во всём заодно.
      - Тогда тебя и уговаривать незачем… Хорошо иметь дело с непротивленцами…
 
      Иван Быстров был уже предупрежден о командировке и тоже не возражал. Вот он появился на пороге технической – рослый, широкоплечий, душевно к себе располагающий. Этому малому повезло, ибо сразу же после училища попал в перронную бригаду, и здесь а не в  «шахте» стажировался на Ил-14. Доронин видел его лишь изредка, мельком на стыке смен, а теперь появилась возможность узнать друг друга поближе.

      В отгороженном дощатым барьером углу за своим пультом сидел диспетчер ПДО, пожилой, симпатичный  мужик по фамилии Шалагин. В прошлом бортмеханик, он был даже награждён именными часами за героический поступок в полёте. Перед посадкой на Ил-14 передняя стойка после выпуска не встала на замок. Ситуация выглядела критической – стойка могла сложиться,  и тогда катастрофа, пожар. Зарекомендовавший себя как игрун и шутник, здесь Шалагин повёл себя, словно гладиатор. Это уж командир придумал подстраховать его поясными ремнями, иначе бы он и без страховки сделал то, что сделал – пролез через узкий люк в отсек стойки и, сидя на подкосе, закрепил контровочной проволокой защелку замка. В открытом проёме отсека свистел воздушный поток, внизу мелькали огни посёлков, местность  вблизи аэропорта. Сели благополучно.

      Сейчас диспетчер охотно рассказывал о своей внучке-первокласснице:
      - Такая потешная!.. Как-то нам с бабкой заявляет: «Надоело страсть!»  Это в школу-то ходить… А вчера едем с дачи и воробья сбили – стукнулся об лобовое стекло. Внучка кричит: «Деда, остановись, посмотрим, может ему плохо?! Может он сознание потерял?..» Так, Иван, не стой над душой, говори, какие у тебя проблемы? Ты вроде не проблемный парень…
     - Ну как и у всех. Имел неосторожность появиться на свет – главная проблема… Вот ты, Николай Николаевич, справедливый, хотя и хохол, скажи, доколе нас будут склонять к нарушению руководящих документов?.. – горячился Иван Быстров.
     - Эх, милый Ваня, побудешь когда-нибудь в шкурке начальника, и ты таким же станешь со стеклянными глазами… Ну а вообще говоря, в нашей работе ориентироваться надо  на прокурора, - диспетчер глядел поверх очков, выражая свою житейскую мудрость.
Олег взглянул на Быстрова изучающее: недурён собой – рослый, спортивный, а черты лица тонкие, нежные, будто девичьи. По этому поводу вспоминались некоторые курсанты из числа москвичей, которые перед танцами мазали физиономии дамской косметикой. Нет, Иван, похоже, из другого теста, просто он белолицый от природы. Основательный, несуетливый и обаятельный – вот первое впечатление.

      …Морозным утром Ил-14, подготовленный ночной сменой, мягко, легко, будто урчащий кот, выкатился на взлётную полосу и затем, пробежав несколько сот метров, энергично взмыл, растворился в небесной дымке. Внутри поршневого лайнера было пусто и непривычно голо; фюзеляж обшили чистыми листами фанеры для перевозки замороженных сайгачьих туш. Один блок кресел оставался  в углу салона.
      - Был разговор, будто французы забраковали нашу сайгачину, обнаружили в ней следы радиации  и отказались от импорта, - говорил сидящему рядом Быстрову Олег, - и ничего удивительного! Сайгаки носятся по степи и на ядерный полигон в Семипалатинске наведываются.
      - Странно, - отозвался задумчиво молчавший Иван, - французы отказались, а наши граждане, выходит, проглоты. Им любое мясо сойдёт!..
      - Французы – народ привередливый… Знаешь, что сказал про них Толстой? «Французская нация истрепала себя в удовольствиях». Это надо понимать, как незавидное состояние. Толстой, как всегда, прав, лучше приучать себя к суровостям бытия, закалять против любых невзгод. Мне кажется, это то, в чём больше всего человек нуждается. Ты вот, Ваня, как на это смотришь? Закаляешь свой дух и плоть?

      Иван отвернулся от иллюминатора, улыбка преобразила его лицо:
      - Ну а как же!? Работаем на тренировках в контакте, то есть, наносим  удары почти всерьёз. Синяки и царапины – не в счёт. Основа подготовки – кун-фу, каратэ. В общем я рад, что получаю эти синяки.
      - Я тебе по-хорошему завидую… А не опасаешься, что из-за этих тренировок и в голове начнут формироваться бицепсы?
      - Это нам не грозит. Сама суть занятий восточными единоборствами предполагает участие интеллекта.
      - Ну хорошо, а к чему ты готовишься в жизни вообще? Нынешнее занятие самолётами, меня, например, не устраивает, хочется чего-то большего. А тебе чего хочется? Кем себя видишь лет через десять? – пытался исповедовать коллегу Олег. Разговор получался похожим на интервью, от которого Ивана слегка тошнило.
      - Сейчас бы пивка попить! – мечтательно потянулся Иван, откинув голову на спинку кресла. – Лет через десять, говоришь? Кто ж его знает, что будет лет через десять. Может быть, институт закончу, почему бы не инженерить в Аэрофлоте?
      - Я слышал, ты уже женатый, как это удивительно для твоего возраста… А вкусить свободу? А перебеситься? Тут ведь важна своя последовательность, -  Олег рассуждал, поглядывая на собрата свысока, хотя возраст у обоих был почти одинаковый. – Я вот, следуя советам классики, думаю, что жениться надо позже. Помнишь из «Евгения Онегина»? Звучит, как мудрая рекомендация: «Кто в двадцать лет был франт иль хват, а в тридцать выгодно женат».

      На Ивана  это суждение не произвело никакого впечатления. Эмоционально он был уравновешен и непроницаем. И рассуждал по-своему логично, здраво:
      - Нельзя навязывать свой образ мыслей другим. Как человеку нравится жить и мыслить – пусть это и будет его правом. Я не считаю лучшим вариантом одиночество. Если ты не больной, не урод, не дурак, тогда что мешает быть в том физиологическом и социальном состоянии, которое определила нам матушка-природа? Достойно ли мужчине в расцвете лет смотреть на каждую плывущую мимо юбку, не имея своей? Из-за этого масса бытовых неудобств, ограничений…
      - Ладно, тут и спорить особенно не о чем, - попытался укрепиться на своих позициях Олег. – Не помню кто по поводу женитьбы сказал следующее: «Как бы ты не поступил, всё равно будешь каяться». Однако, Ваня, из философов, мудрецов женат был один Сократ, да и то баба из него верёвки вила… Кажись, прибываем… Больно уж голое место. Какой-то барак, ещё один барак. Не одичать бы тут…
      
       На высоте круга самолёт прошёл над пустынным участком базы, развернулся против ветра. Абсолютно ровная местность позволяла садиться где угодно, но вблизи разделочных и морозильных корпусов на грунте были заметны следы от посадок и взлётов.
       - А морозец здесь будь здоров! Надо заглушки на двигатели поставить, а то остынут…
Как старший специалист Олег озабоченно осмотрел планер и шасси, Иван следовал рядом, спокойный, раскованный и несколько ироничный. Доронин ревниво отмечал обаяние Быстрова,  его многоопытность, несмотря на юношеский вид.
       «Не всякий способен крепко держаться на ногах… Вот что значит смолоду уразуметь, что жизнь соплей не терпит… Надо быть жестче, злей, иначе хамы и дураки сожрут, сотрут, унизят… В этом он прав», - размышлял в укор самому себе Олег.

       К самолёту тем временем подкатили две машины с крытыми кузовами. Бортмеханик и двое техников, держа наготове  колодки, следили за подъездом машины к входной двери. Летчики чуть раньше выбрались из пилотской размяться, подышать свежим воздухом.
      - Я слышал, если конечно не врут,  что раньше за сайгаками гонялись на По-2, - оживлённо рассказывал второму летчику и подошедшим шофёрам командир. – Умудрялись спикировать на стаю, стукнуть по рогам костылём хвостовой опоры… Ну а потом садились, забирали тушу.
      - Садисты какие-то! – жалеючи, изумился второй пилот.
      - Сейчас что ли не садисты! На «Зилах» ночью гоняют стада по степи,  прожекторами ослепят и бьют из карабинов. Говорят, секачи зачастую разворачиваются и идут  на свет в лобовую…
      - Да, это мужчины!

      Работы по обслуживанию не было практически никакой; планер сверкал чистотой, двигатели не успевали остыть, а заправки здесь не предполагалось. Олег оформил карту-наряд, сделал запись в бортжурнале, а когда спускался из кабины по лесенке, чувствовал грусть, словно самолёт был кораблём, оставляющим своего пассажира на необитаемом острове. Едва машины отъехали, Ил-14 заурчал, окутался синим облачком дыма и вскоре исчез из вида.

     - Пойдём смотреть условия проживания…
     Техники, бывавшие здесь прежде, рассказывали, что персонал базы живёт в землянках, и ребята представляли себе блиндажи военного времени. Но жилище, куда они спустились, выглядело вполне сносным: стены изнутри были обложены кирпичом, ярко светило электричество; в одном из углов дышала жаром, излучала малиновый свет большая печь с порталом, как у камина. Горевший в печи саксаул выделял такое количество тепла, что землянка представлялась плавильным цехом. Напротив очага громоздился дощатый помост, где устраивались трапезы, карточные игры, беседы и прочие забавы обитателей землянки. Так же на базе коротали дни охотники, экспедиторы, рабочие разделочного цеха и вот ещё авиатехники.

       Иван успел в течение дня познакомиться с кем-то из экспедиторов, выпил с ними водки, а после сладко заснул на нарах. Примерно за час до заката самолёт прилетел на базу ещё раз. Обслужив и проводив его, Олег вернулся в землянку, улёгся рядом с Иваном, ощущая тоскливое, томительное одиночество. Спать пока не хотелось; перед сном предстоял ещё ужин – однообразно-мясной, приготовленный из сайгачины.
       - Что же ты не растолкал меня? – спросонья упрекнул Олега Иван.
       - Ты так безмятежно спал, да и незачем было. Так что отдыхай дальше, господин Обломов…

       Иван молча смотрел на дышащие жаром угли сгоревшего саксаула, в полумраке их отсвет малиновыми  бликами играл на стенах и потолке. Как ни странно в землянке было уютно.
       - Хорошо, что мы тут всего на неделю… Дольше на одном мясе не выдержать. В Китае в древности был вид казни: приговорённых кормили одним мясом, и через месяц они протягивали копыта. А Толстой, тот вовсе не ел мяса…
       - Я заметил, - улыбнулся Иван, что тебе нравится учиться: как жить, что любить и кому кланяться… Толстой твой для меня  не авторитет. Он, конечно, великий человек, но для меня самое большое благо – это свобода души, свобода вообще, когда твоё «я» им и остаётся, не зависит от чьих-то неумных желаний или абстрактной обязанности… Ты не берёшь в расчёт эпоху. Времена Толстого ушли, и его распахнутость души неприемлема. Ты её распахнёшь, а тебе в неё нагадят. Я лучше знаю и жизнь, и людей. Выбрось из головы это толстовство или хотя бы не практикуй его. Ты витаешь в облаках. Кому нужна твоя вера в людей, самопожертвование ради них?! Учти, ради тебя никто ничем не станет жертвовать. Общество погрязло в вещах, в мещанстве. Пьянство, разврат – это основополагающие пристрастия загадочной русской души… Я страшно рад, что наконец-то блеснула надежда, что все эти пороки стали пороками, а не обычным явлением. Но перестройка затянется надолго, ибо червь стяжательства и эгоизма проник в подавляющее большинство молодых душ.  Горбачёв послан провидением, жаль что с опозданием лет на десять-пятнадцать.  Давно пора ломать хребты сволочам и пройдохам, душить жуликов и хамов.
      - Какой ты, Ваня, однако, свирепый! Я прямо поражён. Вот мы работали всё лето с Хованским… Там всё понятно – и его раздражение, и цинизм… Но ты-то человек нового поколения, и когда говоришь: «Бросить бы всё к бесу, уйти куда-нибудь подальше от людей» мне это кажется усталостью души, разочарованием. Ты что, успел в свои двадцать три года   состариться?
      Олег говорил искренне. Иван его удивлял и всё больше нравился способностью отстаивать своё видение жизни:
      - Просто реальность выбила из меня изрядную долю восторженностей по поводу разного рода цитат и слов великих авторитетов. Единственное, на что я смотрю с трепетом и внутренним благоговением – это природа. Только в ней нет авторитетов и всё честно. Остальное – блеф! И ты меня прости, даже на цитатах Льва Николаевича далеко не уедешь. Книги  это одно; закрыл страницу, а вокруг действительность из жизни Страны Дураков…
Утром, когда Олег выбрался из землянки, чтобы для зарядки пробежаться чистым полем, его внимание привлёк стоящий неподалёку «Зил-130», но не сам автомобиль, а то что на борту у него висел, привязанный лапами к доскам мёртвый волчище ростом с телёнка.
«Охотники, видать, постарались…»

      В этот день самолёт прибыл на базу лишь после обеда и выполнил всего один рейс. Спустившийся из кабины бортмеханик на вопрос Олега, почему опоздали, ответил, состроив гримасу презрения:
      - Это твой друг Хованский отличился… Ограбил, понимаешь, наш доблестный «Ил» - уволок не одного-двух, а целых пятнадцать сайгаков. Ну и попался… С утра сегодня скандал, позор, разбирательство.
      Олег стоял, слегка ошарашенный этой новостью. Со всей отчётливостью подумалось: какое счастье  жить честно и почему люди этого не понимают, не ценят?
      - И что же теперь будет?
      Бортмеханик пожал плечами:
      - В прокуратуру заявлять, наверно, не станут, но товарищеский суд устроят показательный. За такие проделки надо хвост накрутить. Иначе из-за одного пройдохи  вся авиация не в почёте.