Технари, глава двенадцатая
Щетинкин, так звали редактора, говорил короткими, нервными фразами. Было заметно, что он не очень-то в духе. После скупого приветствия шеф коротко ознакомил новичка с основными предприятиями города, назвал задачи промышленного отдела.
- Бросим тебя сразу на передовую! Выдержишь – получится журналист… Трудно!.. А что делать! Специфика у нас такая, - кисло сетовал редактор, выходя вместе с Олегом на крыльцо конторы в виде одиноко стоящего барачного здания и указал рукой на северо-запад.
- В той стороне обогатительная фабрика, езжай, сделай оттуда репортаж.
- Какой ужас! Какой кошмар! Репортаж… - пародируя эпизод какого-то фильма, где точно так вела себя начинающая сотрудница редакции, с притворным замешательством воскликнул Олег, запуская мотороллер и тут же бодро продолжил в стиле Аркадия Райкина: - Бу сделано!
Героиню репортажа звали Любовь Подопригора. Простецкая, упитанная комсомолка руководила молодёжной сменой фабрики. На днях её коллектив получил правительственную телеграмму от самого министра цветной металлургии Союза… Очередная заслуга, почёт, поздравление. В течение часа Олег беседовал с Любовью и сам с неожиданным, тайным восторгом чувствовал интимную тональность разговора. Ключевые приёмы выяснения подробностей и нюансов были таковы, словно он добивался расположения этой забавной бабёнки.
- Флотация – это процесс, который необходимо чувствовать и понимать… - как могла, разъясняла историю своих достижений Подопригора.
То, что она говорила, Олег воспринимал, как вторичную информацию, а первичная читалась в нежном, застенчивом взгляде, в энергетике неизъяснимого магнетизма, присущего самому журналисту и ответной реакции собеседника.
«Так вот она, прелесть профессии… это мне нравится… недурно!»
Через день репортаж напечатали, едва знакомые коллеги принялись поздравлять, как же: вышел на полосу!
В ту пору Олег записал в дневнике:
«Поселился я в общежитии экскаваторного завода. Здание невзрачное, комнаты с допотопной мебелью, но я ничего этого не замечаю, ибо с головой ушёл в работу, просиживаю ночами часов до двух. Промышленность города лучше всего познаётся из газетных подшивок. Мой сосед, молодой инженер, пропадает в командировках, а до меня на этом же месте жил и работал предшественник – газетчик районного масштаба с могучим именем Спартак. Щетинкин уволил его за пристрастие к змею. Комендантша, отзываясь об этом Спартаке, ворчала: «Пьяница, позанимал тут у всех денег и исчез, теперь его ищут, звонят. А с виду такой солидный…»
…Рядом с Дорониным в кабинете, объединявшем два отдела, работал опытный Олейников – бывший шахтёр. Этот коренастый, сорокалетний мужик, независимый, волевой, самородком проявил себя в журналистике. Досконально зная горное дело, промышленность в целом, он без видимого напряжения писал объёмные, аналитические статьи, блестящие очерки, корреспонденции. Золотоносным рудником казались мелко исписанные блокноты Олейникова. Матёрый журналист готовил их своим оригинальным способом – разрезал типографскими ножницами пополам общую тетрадь и обеспечивал себя черновиками на целый год. В соседнем кабинете располагалась молодая дамочка Кременскова, невзрачная блондинка с вечно обиженным лицом. Она, как и Доронин начинала свой тернистый путь в журналистике, но была совершенно неспособна к этой сложной, динамичной и аналитической работе. Ну никак не давалась ей эта чёртова «партийная жизнь». Однако, она училась в ВПШ на отделении журналистики, и нужно было соответствовать. Зачастую Кременскова вылетала от редактора вся в слезах. Впрочем, от Щетинкина доставалось всем, в том числе и бывалому Олейникову.
Как затянувшееся испытание мелькали насыщенные разными событиями дни. Доронин уже исправно тянул свою лямку, исполнял обязанности заведующего отделом промышленности. Выходившая трижды в неделю газета всех держала в неослабевающем напряжении. Свой первый спуск на девятый горизонт рудника «Миргалимсай» Олег сравнивал с прогулкой в неведомое, инопланетное пространство. Дизельная машина с названием «Мули» резво катила вниз по слабоосвещённой транспортной выработке. Бесконечный туннель отдалённо напоминал гигантскую ноздрю, втягивающую в себя воздух вместе с горной техникой и людьми. Рядом с Олегом в жёсткой, перепачканной робе и касках сидели горняки, похожие на средневековых витязей. Суровый вид глубокого подземелья действовал на психику угнетающе.
Между тем, в забоях шла интенсивная работа: пронзительно визжали буровые установки, смахивающие на огромных пауков, готовых вот-вот сорваться с места и убежать по наклонным восстающим штрекам, подтягиваясь на паутине стальных тросов. Там, где накануне прогремели мощные взрывы аммонита, способные разом отпалить до тысячи тонн, стальные лапы погрузчиков загребали тускло блестевшую руду и заполняли ей ковши, кузова горных машин. Внезапно где-то рядом послышался глухой удар обвала. Начальник участка бросился к месту происшествия, указав Олегу рукой под транспортёр: «Сиди пока тут!» Оказалось, рухнул пласт породы в забое, который пытались обезопасить горняки. Обошлось, но начальник участка придерживал рукой сердце.
После трёх недель работы Доронин вернулся на выходные в областной центр повидать родных; прикатил верхом на мотороллере, как всем показалось, возмужавший, степенный. По случаю успешного начала на новом поприще, дядька распорядился устроить в его честь праздничное застолье. Во дворе в тени винограда под вечер собрались все домочадцы и даже кое-кто из соседей. Здесь обычно всё лето и завтракали, и ужинали, а то и просто коротали время, потому что местечко во дворе самое уютное. И дед, и дядька, не говоря уже о женщинах, выпивали нечасто, но сегодня всем померещился уважительный повод, и на стол был выставлен графин своего виноградного вина. Когда все уселись, разложили по тарелкам закуски, дядька вздумал сказать короткую речь. С рюмкой в руке он прошёлся за спинами сидящих, как это делал Иосиф Сталин, раскуривая свою трубку. Чтобы серьёзно задуматься, дядьке требовалось почесать лоб, что происходило автоматически.
- Ну, Олег, ты был у нас пролетарий, а теперь интеллигенция, работник умственного труда… Заживёшь, наверно, как профессор, очки оденешь… Ну я чё скажу? Раз ты теперь головой будешь работать, надо чтоб она выдержала, чтоб ты с ума не сошёл!..
- Да он, что у нас, буйный что-ли! – вмешался в дядькин тост дед.
- Буйный не буйный, а мозг – это опасный механизм, может отказать… - выпив и закусив, родственник продолжал рассуждение вслух, - а всё-таки мне твоя старая работа больше нравилась… Вон какая техника! Авиация… Командировки аж на Северный полюс…
- В Заполярье, - поправил Олег.
- Вот-вот, а в газете ты будешь по аулам ездить да с аксакалами арак пить… Ну что смеёшься, я же прав!?
- Конечно, прав, дядь Вань! Я и сам это чувствую, но есть же судьба, она тоже вмешивается. Я даже не знаю, насколько оно моё – эта журналистика. Жизнь покажет… Для меня это время исканий… Поиск самого себя.
- Надо же! А я себя не искал – сразу пошёл работать в котельную…
На другой день, будучи в городе, Олег встретил в центральном парке Сашку Чикина, неугомонного чудика из бригады Сивака. Балагур и любитель анекдотов прогуливался по аллеям, держа за руку сына, трёхлетнего пацана. Увидел Олега – заулыбался и поприветствовал в привычной своей манере хохмить:
- Ну рассказывай, Куприн, где пропадаешь? Как жизнь?
- Зарываюсь с головой в бумажную стихию, себе не принадлежу – вот такие ощущения… Это какой-то нескончаемый марафон, а специфика работы точь-в-точь, как у Ивана-дурака: пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что… Да, Санёк, как там Быстров, не выписался ещё?
- Выписался! – иронично, с надрывом воскликнул Чикин. – Похоронили уже.
Доронина точно обухом ударили по лбу.
- Вот судьба!.. Так нелепо! Ужас… Кризис, наверно не смог побороть?
- Говорят, водички холодной выпил, жарища же стояла, а организм ослаблен… Воспаление, отёк лёгких и всё…
По дороге к новому месту работы Олег печально смотрел на летящее навстречу шоссе, боролся с чувством одиночества и тоски. Слишком сложный приходилось превозмогать период, и снова рабочие будни требовали терпения, терпения…
…Стояли сухие, тёплые дни бабьего лета; на юге оно может продлиться до Нового года. Доронин уже вполне освоился в редакции, и после работы возвращался уже не в общежитие, а на частную квартиру, снятую внаём у грека. То было чарующее время романтики, время головокружительных любовных приключений. Вышло так, что Олег увлёкся молодой линотиписткой из типографии. У девушки было сказочное имя – Василиса, и она обладала вполне соответствующим колоритом: круглолицая, будто луна, брюнетка с томным, чувственным взглядом, полными розовыми губками. Взглянув на неё однажды во время дежурства по номеру, когда требовалось исправить ошибки в полосе, Олег мобилизовал себя, надеясь вскружить этой дивной Василисе голову. Фамилия Мурый давала повод для ласкового обращения:
- Привет, Мур-мур!.. Извини, что я тебя напрягаю… Вернее, не я, а эта вздорная газетёнка всех нас изнуряет. А потом, Мяу-Мяу, тебе надо как следует питаться, ну чтобы быть в теле… Я тебе больше скажу: был художник Питер Пауль Рубенс, вот он знал в женщинах толк – рисовал в основном таких, в которых было никак не меньше ста пятидесяти кило… Хочешь, я возьму над тобой шефство? За пару недель наберёшь… ладно, не сто пятьдесят, а где-то девяносто пять.
- Бог знает, что ты несёшь!..
- Нет, правда, давай сегодня и начнём.
- Я не голодная…
Между тем, шли дни, и однажды после очередного дежурства Олег привёз Василису к себе в роскошный флигель. На столе в проигрывателе звучала долгоиграющая пластинка, а дом грека воспринимался любовным олимпом. Бабье лето в ту осень выдалось затяжным… Про свой дневник Олег вспомнил лишь накануне Нового года, и сделал небольшой обзор событиям последнего времени:
«С середины декабря начал работать завотделом промышленности. Радостно, конечно, но забот и ответственности выше крыши. Олейников теперь собкор областной, а я занял его место… Неудачно действовал вчера на фабрике КОФ-1 – слушал целых полтора часа одного грека и его начальника как передовиков, но пришёл директор и всё зарубил. С утра сегодня дописываю очерк о Шиняеве. Этот жанр мне особенно дорог, если удаётся выдать с философским подтекстом. Днём в редакцию приходил какой-то тип, мнящий себя литератором. «Очерчишко чертишь?..» - всё поглядывал он на мою писанину, болтал про свои дела и в двадцать минут надоел, как редька. Терпеть не могу хвастовства, нагловатых физиономий.
Приучаю себя к тому, чтобы всё увиденное, самые мелкие детали переносить в дневник – личную базу творческих замыслов… С утра на улице тепло, снег тает, будто весной, а до неё ещё добрых два месяца. В столовой забрал сегодня новогоднего кота – милейшую картинку. Кот будет висеть в моём кабинете и символизировать собой лучшие качества настоящих мужчин. В минувшее воскресение работал над рефератом «Советский очерк», смотрели здесь с Василисой фильм «Фан-фан тюльпан». Мурка, как всегда обворожительна… Живу как умею – и ярко, и яростно. И впереди ещё – целая жизнь!..»
----------------------------------------
Свидетельство о публикации №212020801824