Я была с ней... он был со мной

Бледный солнечный свет желтым пятном ложится в окно, свежий морозный воздух скользит в приоткрытую форточку.
 - И о чем ты опять задумалась?
Она убирает за ухо каштановую завившуюся прядь, поворачивает голову ко мне. Смотрит как всегда серьезно, с притаившейся в уголках губ улыбкой.
 - Пытаюсь понять, стоит ли это редактировать.
 - Прочитай…
Она улыбается, протирает глаза и, чуть отодвинув ноутбук и отвернувшись от меня, начинает читать…

Пламя нетерпеливо лизнуло небо оранжевым языком, заплясало в буйном диком танце и улеглось покорным рыжим котом, уютно свернувшись калачиком на тлеющих углях.
Черные глаза Ириона встретились с моими, и он улыбнулся:
 - Знаю, знаю. Это очень старая история. И ты наверняка не сможешь спать спокойно, пока не услышишь все до конца. А точнее, не дашь спать мне.
Я тогда был еще юнцом, только выучившимся пользоваться магией. Меня обучал мастер Эвиор, но я далеко не во всем был благоразумным.
Именно в то время я и повстречал Илиару – Ледяную леди, о которой уже в то время ходило немало легенд. Я был еще никем, а она… воплощенное великолепие. Совершенство. Изящество и грация.
Это позже, гораздо позже я понял, что она сама создала себя – каждый жест, каждый взгляд, каждое слово. Да что там слово – каждый звук, даже стук ее каблуков звучал в точно отработанной тональности…
Пока Ирион рассказывал, я попыталась устроиться поуютнее. Улеглась на живот, подперла руками подбородок и уставилась на эльфа тем взглядом, за который он и прозвал меня пушистой кошкой.
Тем временем эльф продолжал:
 - Никому – и уж тем более мне – и в голову не могло прийти, что когда-то эта эльфийка была юной, неопытной девочкой, потерявшей все.
Отцом Илиары был Ирон, но он отказался от трона еще до ее рождения. Поговаривали, что Ирон ей не родной отец; он не знал об этих слухах, и все шипение доставалось Илиаре. Она никогда не жаловалась; может, причина была в том, что боль была слишком сильной, чтобы делить ее с кем-то еще, а может, сказывалась гордость – гордость была у Илиары в крови.
Когда Ирон умер, Илиару отправили в Ирисную Гавань, и там она училась вместе со многими другими юношами и девушками. Там она и повстречала своего близкого друга – Ариода Легкого.
Но лучшими ее друзьями были книги. Илиара училась с упоением; рано утратив отца, еще раньше – мать, она отдала все свое сердце, всю свою любовь, всю себя учебе. Ее учителя любили ее и не могли нарадоваться ее успехам, но сверстники держались отстраненно – а Илиара и не спешила подпускать кого-то к себе…

Я смотрю на нее и вспоминаю, что раньше я не любила, когда она читала вслух. Я предпочитала читать все сама.
Теперь я люблю ее слушать. Люблю слышать шипящие интонации в ее тихом голосе, слишком уж грустном. Просто люблю ее слышать – тогда легче не думать о том, что когда-нибудь я ее слышать перестану…
 - Тебе нравится?
 - Очень. И на этот раз без любовных страданий. По-моему, очень здорово.
 - Стоит что-то подчистить?
Я встаю, подхожу к полке с книгами. Не могу смотреть ей в глаза, не могу лгать, но очень хочу. Потому что если скажу правду, она не ляжет спать до тех пор, пока не отшлифует рассказ до идеала.
 - Мира?
Поворачиваюсь к ней. Так, нужно соврать…
Язык сам собой выдает правду этим чистым глазам цвета молочного шоколада:
 - Я бы немного добавила объяснений. А то непонятно, что откуда взялось.
 - Думаешь? Вообще-то я думала написать еще пару рассказов в этом стиле. В этом случае объяснения не потребуются…
 - Конечно. Так и сделай. И еще… интересно узнать, что за отношения у этого эльфа и… «кошки».
 - Да, конечно… в следующем рассказе, я думаю.
Она снова возвращается к ноутбуку. Поджимает губы – когда у нее успела появиться эта привычка?
 - Не хочу тебя отвлекать, но я принесла Толкиена, как ты и просила.
Она улыбается, убирает ноутбук с колен и протягивает ладони. Бережно, как хрусталь, берет тяжелый том, и я вдруг замечаю, какие у нее худые руки. Коротко обрезанные ногти, ясно обозначенные жилки вен на запястьях. Кожа бледная до синевы – страшно смотреть…
И синяки – следы от бесчисленных уколов и капельниц на сгибе локтей.
 - А почта? Ничего?
 - Сегодня нет. Что-то еще написала? Забрать?
 - Да, вот еще три, - она протягивает хрустящие подписанные конверты и я торопливо засовываю их в сумку, - Но я еще не проверяла свои ящики в Интернете! Позже загляну.
 - Ты не хочешь прогуляться? Может, все-таки выйдем в парк? Погода чудесная, я…
 - Нет. Хочу еще потворить. Да ты не волнуйся. Здесь выше крыши свежего воздуха. Я… выберусь во двор вечером.
Когда я ухожу, прикрывая за собой дверь, она даже не поднимает головы – снова сосредотачивается на ноутбуке.
Я ухожу под щелканье клавиш…
***
Яркие солнечные пятна желтыми квадратами ложились на пыльный пол, выцветшие занавески вяло колыхались на мутных окнах.
 - Красота!!!
Она бросает чемодан прямо посреди комнаты и кружится, широко раскинув руки.
 - Мирка, ты представляешь, это все – наше!!!
Старая мебель, пыльные занавески, ветхие ковры, всего ничего квадратных метров за полторы тысячи в месяц. Треть наших совместных зарплат… за однокомнатное  счастье.
Целый день мы моем, чистим-блистим, раскладываем вещи по местам – в общем, переезжаем. Летняя жара рвется в окна, тяжелым удушьем валится в тесные комнаты, сухой пылью набивается в легкие. А нам все равно!
Первым делом, вымыв стол, ставим ноутбук, и музыка «ABBA» звенит, льется из окон на улицу, оглушает соседей и прохожих. Танцуем, топаем, хлопаем, убираем – в общем, радуемся жизни!
И хотя вечером сил не хватает уже ни на что, мы абсолютно счастливы.
А перед сном я читаю ее новый рассказ, а моя подруга сидит на подоконнике и болтает с парнем по телефону.
***
Я возвращаюсь домой, едва передвигая ноги. Запираю за собой дверь и, не снимая ботинок, иду на кухню, попутно прихватив с обувной полки распечатанные конверты.
Я все-таки ей солгала.
Два ответа от редакторов – вежливые, холодные, пустые. Стандартные похвалы юному дарованию и стандартный отказ. Причины такие же безликие, как и все письма.
Я уже читала их утром, когда только достала из почтового ящика, но не могу не перечитать их снова. Как они могут?! Как они смеют?! Как они только позволяют себе так просто отмахиваться от ее рассказов, от труда, в который она вкладывает душу?!
Я сижу на пустой кухне и плачу, плачу, плачу…
Потому что как бы я ни держалась, чтобы я не говорила и не делала, я не готова ее потерять.
Мы дружим уже не первый год, и никогда мы еще не были так близки. Никогда…
Я была с ней, когда она рассталась с парнем, с которым встречалась три года. Я была с ней, когда она смеялась, скрывая слезы, я была с ней, когда она рыдала в подушку после ссор с родителями. Я была с ней, когда она искала жилье и работу – вообще-то, я тогда занималась тем же.
Мы вместе сняли маленькую уютную квартирку, мы вместе превращали ее в жилье своей мечты, мы вместе учились жить на крошечную зарплату. Мы вместе учились вести хозяйство, вместе радовались и грустили, вместе бегали по распродажам.
Она разошлась с парнем, а у меня так никого и не было – любовь не спешила входить в мою жизнь, а искать ее сама я не торопилась. А через полгода ее «самостоятельной» жизни мы вместе услышали ее диагноз.
Рак. Такое короткое, такое отвратительно страшное слово. И оно стало частью ее жизни – и моей.
Она узнала об этом слишком поздно. Слишком поздно, чтобы ее спасти.
Как всегда, было все – и химиотерапия, и множество всего остального, о чем я даже помнить не хочу. Но с самого начала мы знали: это не поможет. Ничто не поможет.
Она долго скрывала это ото всех – от родителей, от друзей, от знакомых, от коллег по работе. Знала только я.
Я помню тот день, когда она сказала, что больна. Ввалилась в квартиру, безумно хохоча, с пакетом разных вкусностей – жутко вредных и бесполезных: чипсы, спрайт, шоколад, сырковый десерт с клубникой и киви, вафли, желе, торт, желатиновые червячки, мармелад, апельсины, консервированные ананасы – все, что она так любила, все, что мы любили… Что мы отмечаем? – я спросила, что мы отмечаем, а она рассмеялась и включила музыку – “Give me a man” группы ABBA.
«У меня рак». Она сказала это так просто, так легко, смеясь и хрустя чипсами, а мне казалось, что мир перевернулся. Я не верила…
Она не плакала и не жаловалась – по крайней мере, пока не сказала родителям. Вот тогда началось… Слезы, истерики, рыдания – она щедро выплескивала горечь, боль и обиду.
А потом наступил день, когда она успокоилась. Снова начала улыбаться – тепло, серьезно, грустно. И кинулась писать.
Я видела других больных – тех, кто понимал, что им осталось жить считанные месяцы, дни, часы… Они замыкались в себе, или проводили все время с близкими, или радовались жизни на всю катушку. А она писала.
Днем и ночью, боясь не успеть, боясь опоздать, не выложить на бумагу всех мыслей, рассказ за рассказом, писала и редактировала. Не гуляла, не читала, ничем не занималась – только писала.
Для меня мир сомкнулся на ней, для нее – на творчестве. Она никого не хотела видеть, заранее попрощавшись со всеми, с кем хотела, кроме родителей, конечно. Они навещали ее каждый день, но в их грустных, опустевших глазах она видела боль и горечь, которые не хотела выносить.
А еще она писала в издательства – письмо за письмом, и теперь я перестала приносить ей отказы…
Я бегаю, оббивая пороги издательств, и уже по тому, как мне открывают дверь, знаю наперед, что услышу.
А еще – я жду. Жду, когда все это закончится, и ужасно этого боюсь. Потому что я ее люблю, мою милую, простую, родную подружку, мою Лику. Потому что я не могу без нее. Не представляю, что она уже не вернется домой, в нашу квартирку на втором этаже.
***
Пакеты так и норовили выскользнуть из рук, туфли скользили по весенней слякоти. Я твердо решила вытащить Лику сегодня в парк – солнце рассветилось, воздух дышал цветочными ароматами, от земли веяло теплом, а я, как назло, задержалась на работе и теперь безнадежно опаздывала.
 - Мира?
 - Артур?
Видеть его я была совсем не рада. Бывший парень Лики и когда «настоящим» был во мне симпатии не вызывал, а теперь так тем более. Нет, сам по себе он человек неплохой, но слишком уж у них характеры были разные, да и отношения, мягко говоря, странные. Доводил он Лику, очень доводил… хотя и любил очень сильно.
 - Привет, - справляюсь с удивлением. Любить-то любил, а не навестил ни разу.
Зазвонил мобильный, и я, пробормотав извинения, взяла трубку.
 - Да, я уже к тебе бегу. Пару шагов до больницы осталось. Да, иду… Пара минут, и я у тебя. Тебе что-нибудь вкусненькое захватить? Нет? Ну, как хочешь…
 - Это Лика?
 - А тебе-то что?
 - Она в больницу попала? А что случилось? Мира!
 - А ты не знал? – ушам не верю! Все же знали… знают… хотя это так на нее похоже, - Давно уже. У нее… знаешь, я тебе ничего не могу сказать. Лучше… ты ей сам позвони. Пока.
Погулять мы все-таки выбрались, и я, толкая коляску, слушала рассказ Лики о ее очередной идее для новой истории. В какой-то момент, отвлекшись на воздушные шарики возле ларька, вдруг увидела стоявшего у дерева Артура, который широко раскрытыми глазами смотрел на Лику.
***
Шум воды заглушал все звуки, и я не сразу расслышала звонок. К тому моменту, когда я, наконец, выбралась из ванной, в дверь уже не звонили – стучали.
На пороге обнаружился не кто иной, как Артур с пакетами в руках. Вот так номер…
 - Привет. Можно зайти?
Пропустила в квартиру, запоздало сообразила, что коса у меня растрепана, фартук в пятнах, футболка мятая, руки по локоть в пене.
 - Извини, что без предупреждения. Я у Лики был, разговаривал с ней.
 - И что? – я никак не могла взять в толк, что он от меня хочет.
 - Расскажи, как все было, как она. А то она ничего…
 - Я занята, не видишь?
 - Я помогу.
Через час он разобрался с барахлившим холодильником, убрал в квартире и починил чайник. Я за это время достирала, привела себя в нормальный вид и разогрела обед, так что поели мы вместе.
Рассказала все, с трудом, правда. Общаться с Артуром оказалось не так уж и сложно, хотя раньше мы друг друга на дух не переносили.
Он ее до сих пор любил…
Потом мы сидели вместе в парке и молчали. А что тут скажешь?
***
Она улыбалась – от души, тепло, с нежностью. Узкая ладошка хрупкой льдинкой дрожала в моей руке, теплые карие глаза – только они и остались на бледном лице – смотрят, надеются, светятся.
 - Мирка… я не успела, Мирка. Не закончила последний… Мирка, я тебе расскажу, а ты…
 - Лика, ты подожди, отдохни, Лика… потом расскажешь.
 - Мирка, ну ты же понимаешь, какое «потом»? – сама еле шепчет, еле дышит, но продолжает, - Ирион любит «кошку», очень любит. А она… еще не готова. Она уйдет, но он… будет ждать – и она… вернется.
 - Лика…
 - Я люблю тебя, Мирка.
 - И я тебя…
 - А от издательств… ничего нет?
 - Нет, пока нет… а я сегодня еще почту не проверяла. Я проверю…
 - Хорошо. Ты допиши за меня, хорошо?
 - Ты сама допишешь, Лика… Лика? Лика!!!
А потом – ожидание в коридоре у реанимации, взгляд примчавшегося Артура, полный отчаяния, плачущие родители Лики. И – слова, перечеркнувшие все: Лики больше нет.
Лики больше нет.
А я есть. И что же мне делать дальше?
Лики нет…
Как в тумане, я вернулась домой. Достала конверт из почтового ящика.
И села прямо на пол в коридоре.
Они соглашались выпустить ее книгу…
Только зачем теперь?
***
Артур нашел меня сразу после похорон. Взял за руку, поймал такси, отвез на свою квартиру – и когда я, наконец, уснула, ушел.
Он был со мной, когда я ревела с утра до ночи и с ночи до утра, он был со мной, когда вещи Лики забирали из нашей с ней квартиры ее родители. Он был со мной, когда меня уволили с работы, и когда я искала новую. Он был со мной, когда книгу Лики я все-таки выпустила, и когда ходила по книжным магазинам и библиотекам, разглядывая яркие обложки.
Он был со мной, когда я училась жить без моей подруги. Он был со мной, когда я впервые за долгое время нашла в себе силы улыбнуться.
Он все время был со мной.
Как я была с ней когда-то…
А рассказ я все-таки дописала.
И Ирион дождался свою «кошку»…