Что ты с собой сделала?

Что ты с собой сделала, девочка? Что? И зачем?
Что ты с собой сделала?
Тяжелый запах лекарств тошнотворным облаком висит в воздухе, колышась у белых больничных стен. Помещение полнится звуками – шарканье и топот шагов в коридорах, отрывистые хлопки дверей, звон склянок и шелест бумаги, и низкий гул разговоров. А где-то над всем этим, на стыке этажей, под потолком – надтреснутая тишина с острым привкусом горечи: так засыпает боль.
 - Шли бы вы домой, молодой человек. Все равно ведь не проснется – ей снотворное вкололи, - пожилая медсестра участливо посмотрела на ссутулившегося парня, который уже час, не меняя позы, сидел, скрючившись на жестком стуле, - Раньше чем через часа четыре не проснется точно.
 - Что? А, нет, спасибо, я посижу, - хрипло ответил тот, не поднимая головы, - Спасибо.
Женщина вздохнула, покачала головой и вышла. Еще раз оглянулась на пороге и тихонько прикрыла за собой дверь.
 - Анна Ивановна, что-то случилось?
 - Что? А, Инночка, нет, все в порядке. Идем, выпьем чаю пока…
В ординаторской было тихо, только громко тикали старые часы, исправно отмечая время: без пятнадцати десять. Анна Ивановна включила чайник и присела на стул у окна, глядя в темноту.
 - Дождь пошел, - молоденькая интерн, Инночка, села напротив, устало сложив на коленях округлые загорелые руки с перламутровыми ноготками, - Вы устали, да?
 - Да не то чтобы очень, Инночка, - ее пожилая коллега посмотрела на собеседницу поверх очков, - Так, задумалась… Ты эту девочку, из одиннадцатой, помнишь? Ну, которую сегодня скорая привезла, с большой потерей крови?
 - Самоубийцу эту неудачную, что ли? Как ее фамилия… Тихонова, да? – живо откликнулась девушка, - К ней еще парень такой симпатичный приехал…
 - Она самая, - вздохнула Анна Ивановна, - Я вот сижу и думаю… Что вам молодежи, от жизни надо? Почему вы так легко со смертью играетесь, а? Все эти ваши наркотики, секты ваши глупые, вены вот, вскрываете… и из-за чего? Не тяжелей же вам сейчас, чем нам в свое время было. Не о себе, так хоть бы о родителях думали… сколько людей от рака, от СПИДА мучаются, за жизнь борются до последнего, а вы так легко, не подумавши… ужас какой…
 - Может, ее парень бросил?
 - Так что он, того стоит, что ли? Небось и на могилку бы не пришел, - хмыкнула женщина, - И ведь не калека, не уродина, молодая, сильная, здоровая – чего не живется-то?
 - Не знаю… ну мало ли, чего не бывает…
 - Дурные вы, молодежь, - сердито хмыкнула Анна Ивановна, - «Чего не бывает»! Ей-то что – вены порезала, записочку написала, и спокойна – мол, все закончилось, отстрадала! А другим-то как? Ты этого мальчишку видела? На нем лица нет! Он как ее увидел, постарел на десять лет…
 - Это да… не ушел?
 - Сидит, не прогонять же, - устало вздохнула медсестра, - Ладно, давай чаю выпьем, пока минутка есть…
***
Девочка, что же ты наделала? Как ты могла? Зачем? Зачем, милая, дорогая, солнышко наше, зачем?
Что мы упустили? Где недосмотрели? Как не уберегли?
За те часы, что ты лежишь здесь, я уже по тысяче раз перебрал в памяти все моменты нашей жизни, все, что я о тебе знаю, хорошая наша. Каждое слово, каждое движение – все, все, все, что только может сейчас рассказать мне память. Что мы сделали не так? Что?
Что же ты наделала, девочка? Что ты с собой сделала? Что?
Опять звонит телефон… я так не люблю врать, не хочу, но я знаю, что правду сейчас говорить не стоит – ради тебя. Света…
 - Да, Света.
 - Ты где? Почему трубку не брал, что-то случилось?
 - Нет, все в порядке. А что?
 - Да просто, хотела узнать… Слушай, ты не знаешь, где Иванка? А то я ей звоню, звоню, а трубку никто не берет. И дверь не открывает.
 - Она спит, - я бросаю взгляд на бледное лицо нашей девочки, на черные круги у нее под глазами и с трудом сдерживаю вздох, - Немного приболела. Я к ней заходил, ничего страшного. Она как раз приняла снотворное и собралась спать.
 - А, ну тогда ясно. Я ей лучше утром позвоню. Ну, спокойной ночи, Никита.
 - Спокойной ночи, Света.
Вот и все… можно выключить телефон и снова ждать, перебирая страницы памяти. Что же ты сделала с собой, девочка? И зачем?
Мы любили тебя и дорожили тобой. Может, в последнее время я уделял тебе недостаточно внимания? Ты говорила, что скучаешь по нам – мы стали реже видеться, но у тебя ведь появился Лешка, и мы не хотели вам мешать. Я-то точно не хотел.
Еще вчера ты вся светилась от счастья, что могло случиться так быстро? Что?
Голова уже раскалывается на части от этих безнадежных мыслей, от вопросов, на которые нет ответов. Я знаю, что не усну, и все, что я могу – это не отводить от тебя взгляда. Твое лицо такое же белое, как и простыни, на которых ты лежишь, длинные черные волосы только усиливают это впечатление. Темные тени лежат на твоем лице, и мне хочется стереть их, хочется коснуться твоих губ – чтобы они сложились в ту улыбку, которая так дорога нам всем – тем, кто тебя любит. Мне хочется, чтобы ты проснулась, чтобы заговорила, заплакала, в конце концов, и в то же время я боюсь потревожить твой сон.
«Опасности для жизни больше нет». Я цепляюсь за эту спасительную фразу, снова и снова убеждая себя, что все в порядке, что я успел вовремя. Я в тысячный раз благодарю Бога за то, что решил зайти к тебе – просто так, без причины, только потому, что не смог до тебя дозвониться. Казалось бы, что в этом тревожного – с твоей-то привычкой вечно терять телефон, но…
Что же ты наделала, девочка? Что же ты наделала?
Я боюсь закрывать глаза, потому что знаю, что передо мной снова встанет яркая до боли картина: кровать, застеленная черными простынями, ты в своем любимом коротком белом платьице, со сложенными на груди руками – и кровь, кровь, всюду кровь, пропитавшая твою одежду, запятнавшая постель, испачкавшая длинные распущенные волосы.
Острое лезвие на прикроватной тумбочке, выпачканное в кровь.
И дорожки слез на твоем лице.
Что ты сделала с собой, девочка? Зачем?! Зачем?!?!?!?!?!?!?!?!?!?!?!?!
Теперь этот кошмар всю жизнь будет преследовать меня.
Я не знаю, что должно было произойти, чтобы пошла на такое ты. И твоя записка только все путает…
Я комкаю этот забрызганный кровью лист бумаги – я выучил эти слова уже наизусть. Как ты могла, девочка? Как ты могла?!?!?!?!

«Простите меня, пожалуйста. Я знаю, что вы не сможете, не захотите мне это прощать, но надеюсь. Никто не виноват в том, что произошло, только я.
Мама, папа, я вас люблю. Простите, что никогда не была хорошей дочерью. Мне жаль, что я так и не смогла оправдать всех ваших надежд. Я люблю вас, и хочу, чтобы вы об этом знали.
Анечка, Светочка, Ярик, Никитушка – спасибо за то, что вы были со мной. Вы лучшее, что было в моей жизни. Я надеюсь, что вы проживете долгую и счастливую жизнь, я очень этого хочу. Я люблю вас всех. Простите меня за все, и за то, что ухожу, тоже. Простите меня. Простите. Простите. Простите.
Я люблю вас, и вы мне бесконечно дороги. Берегите себя и не повторяйте моих ошибок. Люблю вас, мои дорогие солнышки.
Простите меня за все.
Простите, если можете.
Никто не виноват в том, что я ухожу.
Иванка».

И ни слова о Лешке… почему? Иванка, милая, дорогая, почему? Что произошло?
Иванка… ты только живи, Иванка. Девочка наша, любимая наша, дорогая, не уходи. Не объясняй, не прощай, ненавидь меня за то, что я тебя спас – только живи. Только не бросай нас, прошу тебя. Меня не бросай.
Что же ты наделала, девочка?
Ты главное – живи. Для нас, для меня, для себя, малышка. Я никогда ничего такого тебе не говорил, но ты мне очень дорога. Я думал, это и так ясно – мы же дружим не первый год. Но теперь я сделаю все, все что угодно, лишь бы ты жила. Потому что без тебя невозможно жить «долго и счастливо». Потому что ты та, кто нам безмерно дорога. Потому что ты единственная, кто одним только своим присутствием согревала наши сердца, объединяла нас всех. Потому что ты та, кто всегда был рядом, когда мне было плохо, кто утешал меня и поддерживал. Ты не знала, но я никем не дорожил так, как тобой – никем из нашей компании. Потому что только ты могла утешить одним только взглядом, не говоря ни слова и не задавая вопросов. Потому что ты – это ты, и ты – мой лучший друг. Потому что я бы предпочел умереть вместо тебя, но не терять тебя, Иванка, девочка моя.
Если бы я не боялся потревожить твой сон, я бы прижал тебя к себе и не отпускал.
Ты только живи, Иванка. Мы все исправим, со всем справимся, все уладим, только ты не бросай нас. Ты же обещала, что не сделаешь этого, Иванка, слышишь?!
Что же ты наделала, девочка…
Что же ты сделала с ***
В палате было темно – только фонарь с улицы светил в окно, рассеивая ночной мрак. Тихо, почти неслышно дышала хрупкая девушка, лежащая на узкой больничной койке – руки вдоль тела, чуть склоненная набок голова, ореол черных волос на подушке. Сухие, в корочках губы, бледные и почти бесцветные. Длинные черные ресницы, темными тенями ложащиеся на щеки. Белые бинты на запястьях…
Молодой мужчина сидел прямо на полу, крепко и бережно держа ее ладонь в своих, и склонив голову на сцепленные руки, прижимался лбом к ее ладошке. Он тоже спал – измотала усталость, тяжелая и горькая, беспокойство и тревога лишили последних сил. Темно-русые волосы разлохматились, плечи даже во сне сохраняли напряженность. Он сторожил ее покой, но усталость сделала свое дело – и теперь он спал, скрючившись в неудобной, неестественной позе.
Она дрогнула, медленно приоткрыла глаза, просыпаясь, неуверенно качнула головой, пытаясь приподняться, но тут же без сил опустилась обратно на подушку. Он вздрогнул, поднял голову, вскочил – и уставился на нее во все широко распахнутые глаза, не говоря ни слова.
Тяжелые слезы блеснули в темноте – и скатились по дрогнувшим ресницам.
 - Иванка…
 - Прости…
 - Молчи, молчи, девочка, молчи, - он вскочил, сел рядом с ней на постель, прижал к губам ее дрогнувшую руку, - Молчи, все хорошо, Иванка, молчи…
 - Никита… - ее сил не хватило даже на сдавленный всхлип – и вышел полувздох, переполненный слезами, и он наклонился, притягивая ее к себе, в свои объятия и шепча в черные волосы:
 - Все хорошо. Я с тобой, слышишь? Все хорошо. Ты только дыши… слышишь меня, Иванка? Дыши. Все хорошо…
И она заплакала – тихонько, жалобно, горько, как маленький ребенок, а он сидел и укачивал ее в своих объятиях, молча, не говоря ни слова, прижимая к себе хрупкое девичье тело – и молясь, молясь, молясь…
 - Прости… прости меня…
 - Тшшш… все в порядке. Все позади, слышишь меня? Главное – ты здесь.
 - Ты только не уходи, - попросила тихо-тихо, едва слышно, доверчиво прижимаясь к его груди, и он с облегчением улыбнулся:
 - Я здесь, с тобой…
Уже позже, когда все слезы были выплаканы, она снова легла на постель (не отпустив, впрочем, его руки), и он наклонился ближе к ней, ловя каждое ее слово, девушка тихо, одними губами, рассказала ему все. Предложения срывались с губ сухими, отрывистыми фразами – как осенние листья с деревьев.
 - Я ему поверила. В последний раз поверила. А он… он даже не ушел. Я видела его с другой. Не понимаю, почему? Изменил мне… Что во мне не так? Что? За что мне это? За что?!?!?!?! Я решила, что это – все. Последняя капля… я устала, я больше не могу. Мне было так хорошо, зачем я его встретила? Зачем было приходить в мою жизнь – чтобы предать? Зачем, Никитушка? Я больше не могу. Я устала. Я не хочу жить… не хочу…
 - Тшшш… тшшш… - он уже не знал, что сказать, что сделать, где взять слова. Было безмерно больно за эту дорогую ему девочку, которой отчаянно не везло с парнями. Сколько раз ее предавали? Сколько раз причиняли боль? И за что?
 - Я же правда его полюбила…
На этот раз Никита и вовсе промолчал, бережно стирая слезы с ее щек.
Что же ты наделала, девочка?
Что же сделали с тобой?
***
 - Спасибо, что не рассказал никому.
Он поднял голову и улыбнулся, увидев бледное отражение своей собственной улыбки на ее лице. Сентябрьское солнце солнечными зайчиками золотило листву, согревало последним теплом уходящего лета сидящих на скамейке друзей.
 - Я не мог поступить иначе, Иванка.
Она улыбнулась – уже почти по-настоящему, и благодарно сжала его руку. Легонько вздохнула, убирая с лица упавшую прядь волос, и отвела глаза, зная: он смотрит на ее волосы, в которых у виска белела снежная прядка седины. Некоторые потрясения не проходят бесследно…
Прошло всего несколько дней, и она еще не привыкла к мысли, что снова одинока, нелюбима, и – жива. Ему еще снились кошмары, в которых кровь тонкими струйками покидала ее хрупкое тело. Но жизнь упрямо продолжалась, не спрашивая разрешения ни у них, ни у кого-то другого. И Иванка снова улыбалась – пусть не так, как прежде, но ведь и Рим не был построен в один день, верно?
 - Я рада, что ты со мной, - просто сказала девушка, прогоняя прочь молчаливую тишину.
Он снова повернулся к ней, осторожно взял в ладони ее лицо, жадно всмотрелся в тонкие черты, заглянул в изумрудно-зеленые глаза. И где-то между сбивчивыми ударами сердца тихо, но твердо пообещал:
 - Я никогда не дам тебе уйти… слышишь? Никогда.
Две слезинки сбежали по ее щекам, тонкие губы задрожали – и она кивнула, улыбнувшись.
Ему она могла верить.
«Как хорошо, что ты ничего не успела с собой сделать, девочка».