Разлучница

Небольшая спальня тонет в сонной темноте, и крохотный ночник освещает зеленоватым светом спящую на кровати молодую женщину – и ребенка.
Постель белая, и белая сорочка женщины, так что только рассыпавшиеся волосы темным ореолом выделяются на подушке, обамляя ее разрумянившееся во сне лицо.
Ее сон спокоен и тих; грудь мерно поднимается и опускается в такт глубокому дыханию, вместе с лежащей поверх груди ладонью левой руки. Правая откинута в сторону, обнимая посапывающего во сне малыша – пухленького, розовощекого младенца, прижавшегося к боку матери. И даже в том, как лежит эта тонкая мягкая женская рука, столько заботы, столько нежности, столько трепетной тревоги о ребенке, что это не может не тронуть сердце – каким бы жестоким оно не было.
И на мгновение сердце высокого молодого мужчины, который, затаив дыхание, смотрит на них, тоже поддается этому очарованию, и в него снова закрадывается сомнение. Но это – только одно мгновение, и он, решительно поджав губы, наклоняется, быстро целует прядь ее волос и выходит из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь.
И тут же, вздрогнув, как от ветра, гаснет ночник, погружая комнату во тьму.
***
Солнечный цвет яркими бликами золотит платиновые локоны, играет искрами на длинных пушистых ресницах, влажно поблескивает на ярко-красных губах… Невысокая стройная девушка заливается-смеется, кокетливо взмахивает длинными ресницами, прикусывает пухлую мягкую губку. Она – совершенна. Она – прекрасна.
Она – его…
Тень пробегает по его лицу, и он вспоминает другую – с темно-ореховыми волнистыми волосами, доброй искренней улыбкой и понимающим взглядом серьезных зеленых глаз. Простую, добрую, обычную, даже хорошенькую. Но такую… блеклую по сравнению с яркой, прекрасной, живой, искристой, игривой Юлией!
 - Ты снова грустишь, в чем дело?
Он качает головой, но красавицу не так-то просто обмануть. Она отбрасывает за спину шелковый шлейф длинных платиновых волос, и в ее ярко-зеленых глазах вспыхивают опасные искорки:
 - Опять думаешь о ней?
 - Ну что ты, милая, нет, конечно, - он улыбается и нежно целует ее в губы, - Как я могу думать о ком-то, кроме тебя.
И это – правда. Почти правда.
Он не может, не в силах думать о трехкомнатной квартире, в которой всегда царили уют и тепло, где каждая вещь была пронизана нежностью и любовью. Не может думать об огромной кровати, пахнущей свежестью и ромашками – ее особенным ароматом. Не может думать о комнатке с яркими стенами, разрисованными мультяшными героями, о горе игрушек, о вереницах погремушек и аккуратных стопках пеленок и ползунков в шкафчике – о детской. Не может думать о светлой кухне, переполненной вкусными ароматами, о ровных рядах смешных разноцветных кружек. Не может думать о сыне, который как раз начал агукать, и о жене Ангелине, от которых он ушел. Не может думать… и не хочет.
И он отгоняет от себя прочь эти мысли, и растворяется в сиянии колдовских зеленых глаз.
***
В ее шкафу – длинные ряды белых платьев, юбок, блузок и брюк. Белые рубашки и футболки, сарафаны и куртки, пояса и свитера. Есть, конечно, и другие цвета, но белый она любит больше всего, и потому белого здесь – масса.
Он тоже любил… любит белый цвет.
Ее темно-ореховые волосы заплетены в косу, зеленые глаза покраснели от слез и бессонных ночей, и со щек сошел здоровый румянец. Ей – двадцать лет, но сейчас она выглядит едва ли на шестнадцать. Хрупкая, беззащитная, одинокая…
Громкий плач прерывает эти мысли, и она со всех ног бросается в соседнюю комнату, чтобы подхватить на руки месячного кроху, который самим своим существованием опровергает мысли о ее одиночестве. Да и как можно быть одинокой, если ты – мама? Как можно чувствовать себя слабой, если у тебя на руках – твой собственный маленький ангел, человечек, которому ты дала жизнь, который во всем зависит от тебя? Как можно тосковать и чувствовать себя брошенной, если ты держишь в своих руках того, для кого ты – целый мир, целая Вселенная?
Беззубый ротик сложился в улыбку, маленькие карие глазки широко открылись, глядя на маму, и Ангелина улыбнулась, ласково касаясь щечки своего сына.
 - Ну, и почему ты плакал, радость моя?
Малыш не отвечает, но ей и не нужен ответ. Она уже ласково, нежно, счастливо улыбается маленькому человечку, для которого предназначена вся любовь ее сердца.
Она продолжает улыбаться, переодевая кроху для прогулки и переодеваясь сама, улыбается, выходя из дома и бредя по дорожкам парка, улыбается, воркуя с сынишкой и возвращаясь домой.
И только ночью, когда малыш засыпает, маленькая женщина горько плачет в подушку, сжавшись в комочек на огромной пустой кровати, давясь рыданиями, которые рвутся из самого сердца.
Она плачет о том, кто ушел…
О том, кого она все еще любит – всем сердцем.
***
Юлия бросила последний взгляд в зеркало и решительно вышла из дому. Она и так уже опаздывала…
Уже не обращая внимания на восторженные взгляды прохожих – приелись – она быстро добралась до парка. По привычке прошлась по главной аллее, и только потом свернула в уголок возле пруда – там, где цвели ромашки и зеленели стройные ивы, укрывающие густой тенью удобные лавки. Там, где обычно сидела, укачивая ребенка, молодая симпатичная девушка в белом.
Юлия уже привыкла приходить сюда и наблюдать за этой парой. Девушка ворковала с малышом, реже – читала, укачивая ребенка в коляске. Наблюдать исподтишка за бывшей женой своего возлюбленного с некоторых пор стало для Юлии привычкой, навязчивой идеей, без которой она не могла прожить и дня. Когда Ангелины и Костика – так звали мальчика – в парке не оказывалось, Юлия металась, не находя себе места.
Почему она это делала? Зачем? Убедиться, что соперница не представляет угрозы? Позлорадствовать, глядя на дело рук своих? Нет, как бы ни осуждали Юлю за то, что она разрушила чужую семью, сколько бы ни называли разлучницей, настолько низменных чувств девушка не испытывала. Так в чем же было дело?
Она и сама не знала, почему каждый день торопится в парк, понаблюдать за теми, от кого Сергей ушел к ней. Не знала, и объяснить не могла.
Юлия прекрасно понимала, что сама она гораздо красивее соперницы, этой простенькой, хорошенькой девушки с полудетским личиком и толстой косой. Знала она и то, что образование у нее тоже лучше, да и положение в обществе… в общем, как ни крути, а сравнение выходило не в пользу Ангелины. И все же… все же… все же Юлия почему-то отчаянно завидовала этой грустной молодой женщине. Завидовала улыбке, которая озаряла лицо Ангелины, когда та качала на руках своего малыша, завидовала тому, как кроха беззубо улыбался в ответ. Завидовала тому, как им было хорошо вместе.
Безумно завидовала той, у кого отняла мужа.
И ничего не могла с собой поделать…
***
Чувство вины – что может быть хуже? Когда понимаешь, что ты – виноват, но поделать ничего не в силах. Когда жгучий стыд мешает исправить все совершенные ошибки. Когда безумно влюблен в потрясающую, страстную, молодую девушку – и сходишь с ума от тоски по милой, родной, доброй, понимающей матери твоего сына. Сына, первый день рождения которого ты пропустил, сына, которого не видел одиннадцать месяцев.
Сына, на которого тебе стыдно смотреть – потому что ты его предал, ты его бросил…
 - Ты думаешь о ней.
Она все такая же красивая, Юлечка. Все такая же неповторимая, страстная, великолепная. Все такая же… и не такая. Ты даже не заметил, что в ее глазах поселилась грусть. Когда это успело случиться?
 - Не спорь, я же вижу. Скучаешь по ним.
 - Я люблю тебя, Юля…
Она морщится, устало вздыхает, и отступает в сторону, прочь от твоих протянутых рук.
 - Я собрала твои вещи. Не хочу делить мужчину ни с кем. Уходи.
 - Юлия…
 - Не надо. Просто уходи. Твое место там, а не здесь. Уходи.
Ты поднимаешься, протягиваешь к ней руки, но она снова уклоняется от объятий и выходит из комнаты. И все, что тебе остается – это уйти прочь.
Когда ты открываешь знакомую дверь квартиры, через порог которой ты переступил почти год тому назад, она встречает тебя – усталая, хрупкая, с ласковым взглядом зеленых глаз. Молча, улыбаясь, ведет тебя на кухню, кормит горячим супом и пирогами с грибами, поит чаем. Все так же молча приносит сына и оставляет у тебя на руках. Улыбаясь, развешивает и раскладывает по местам твои вещи. Молча кормит и укладывает спать ребенка.
И только вечером, когда квартира погружается в сонную тишину, она тихо плачет, сидя в кресле, и позволяя обнять себя. Плачет молча, прижимаясь к тебе и вздрагивая всем телом. Не упрекает, не укоряет – просто выплескивает накопившуюся боль, горечь и слезы.
И когда она ласково целует тебя в лоб, ты понимаешь: прощен. Прощен…
Навсегда прощен…
***
А где-то в ночном городском парке, пустом и холодном, тихо плакала на скамейке красивая девушка с длинными платиновыми волосами. Плакала, размазывая по щекам тушь и тени. Плакала, только сейчас в полной мере осознав значение слова «разлучница».
Обидно, когда это слово шипят тебе вслед. Обидно, когда бросают его в лицо, как проклятие, как оскорбление. Но вдвойне обидно, когда ты сама называешь так себя – осознав, что это – правда.
И от того, что ты пытаешься исправить совершенные ошибки, легче почему-то не становится. Ты же не из злости, не из зависти – ты же и правда любила. Но от этого вина не становится меньше, и все, что может красивая одинокая девушка – это горько плакать, сжавшись в комок на лавке, и пытаться убедить себя: она – больше не разлучница.