Жимоедов и Беломырдин

Виссарион Белинский когда–то давно написал о воспитательном значении русской литературы, только не для Жимоедова с Беломырдиным, потому что в их конкретном случае литература ни только не имеет поучительного значения, но подчас действует в широком нравственном смысле принципиально наоборот. То ли уроки были плохо заучены, то ли отношение к факту литературы было по принципу «проходили и забыли», и потому у них, как впрочем и у многих из нас, прописные истории не переводятся и повторяются иногда, в сущности, до мелочей.
Некоторым просвещенным читателям может показаться, что в фамилиях наших героев есть некоторая нарочитость, в то время как имена взяты совершенно непреднамеренно, даже можно сказать из самой жизни: из случайной районной многотиражной газеты. Заменил бы автор Беломырдина, скажем, на Пизжуева, было бы неверно и художественно натянуто, как непечатный звук в третьем ряду провинциальной оперы, еще пока сохраняющей былые традиции. Но дело вовсе не в том, а как раз, наоборот, в том, что Жимоедов и Беломырдин однажды, сидя в зимнем саду ресторана «Прага», поклялись подобно Герцену и Огареву на Воробьевых, бывших Ленинских горах, в вечной дружбе на вечные времена на благо любимого Отечества с большой буквы.
В дальнейшем так и вышло: Иван Иванович Жимоедов и Иван Никифорович Беломырдин были друзьями, по Гоголю, однокорытниками и, что называется, не разлей вода. Вместе учились в институте Международных отношений, вместе, как тогда говорили, кадрили девок, вместе по протекции папаши Жимоедова попали на службу за рубеж мелкими клерками в посольство, правда один по посольской, другой по консульской линии, оба получили строгий наказ от папы Жимоедова высоко держать марку российского дипломат и никогда не напиваться до положения суоми-риз. С последним было не всегда просто. Времена настали сложные. В России в это время их выпускники-одногодки делали головокружительные финансовые карьеры, нашим же героям приходилось оставлять эту цель на потом. Постепенно становилось ясно, что «потом» этот вряд ли когда наступит, следовательно, пришлось перейти к осуществлению плана первого, то есть делать карьеру на месте, по мере сил выполняя наказ отца Жимоедова во втором, но особенно в первом пункте, то есть высоко держать знамя.
Рабочие будни, если в страну не приезжал кто-то из высоченных гостей, не отличались особой интенсивностью, и захватывающими, как у матросов или романтическими, как у геологов, их не назовешь, а потому наши герой стремились украсить их на свой лад. В этом смысле фантазия работала у них замечательно и, как часто бывает, уверенно неслась впереди разума. В подтверждение тому придется описать один занимательный случай, а может, и не один: Беломырдину, то есть в консульском отделе, попался на глаза паспорт, присланный на визу на имя немецкого гражданина по фамилии Гуй. Фамилия в оригинале пишется как Гамбург или Ганновер с начальной немецкой буквы Ха. То ли из вполне извинительного желания повеселиться, то ли просто от нечего делать и скуки, то ли, вспомнив исторические обиды и первый наказ папаши Жимоедова о необходимости «гордо держать», наши молодцы решили отомстить за Россию всему немецкому народу, правда в лице одного отдельно взятого гражданина. Короче, написали ему в российской визе фамилию не на строго установленный дипломатическими правилами манер, а на слух, то есть по принципу «как слышится, так и пишется». И в этот момент ничего не подозревавший Гуй стал непечатным русским «гуем», и ждали его теперь приключения, о которых он даже и во сне не мог подглядеть.
Иван Иванович и Иван Никифорович, закончив процедуру оформления визы для «гуя», налили себе по рюмочке коньяка, потом еще по одной, замечу, что в те времена в посольствах коньяк пили как водку, развалились друг против друга в креслах и стали в лицах представлять, как этот «гуй» прилетает в московский аэропорт Шереметьево–2, как подходит к окошку пограничного контроля, как протягивает паспорт и не понимает, почему вдруг пограничница, условно, Людмила, в исполнении Ивана Ивановича, хохоча до смерти, зовет своих подруг, чтобы те поскорее пришли и посмотрели, какой «гуй» прилетел в столицу. Те, в исполнении Ивана Никифоровича, побросав ответственные государственные посты, а отдыхавшие от смены чаи и бутерброды, не по уставу набились в тесную кабинку и обступили прапорщицу пограничных войск Ананьеву, держащую в руках..., простите, паспорт.
– Интересно, по какой–такой надобности этого Гуя к нам занесло?, – громко сказала пограничница Людмила голосом все того же Ивана Ивановича и сама же и ответила, – деловая поездка, приглашающая сторона — комбинат резиновых изделий номер 1 города Липецка.
Не буду дальше повторять все возможные варианты, русский читатель, всегда обладавший богатой фантазией, сам сможет включиться в игру и от скуки продолжить повествование с этого момента, как впрочем и наши Иваны, Иванович и Никифорович. Они провели «гуя» через таможню. В зале прилета стояла встречающая юная переводчица с немецкого, ее изображал Иван Иванович, которая до этого времени Гуя в глаза не видела, и, краснея от стыда, держала в руках табличку, на которой, как на заборе, было от руки написано «господин Гуй». Эту табличку на русском языке ей, видать, тоже от скуки нарочно подсунули в бюро и предупредили, чтобы не дай бог не пропустила приезжего иностранца. В конце концов под первую бутылку коньяка наши герой довели иностранца до самого Липецка, где «гуя» встретил сам директор комбината, чтобы лично посмотреть, какого Гуя к ним прислали. Во время совещаний ему приятнее всего было спросить, весело глядя иностранцу в глаза, а что по этому поводу думает наш дорогой гость господин Гуй. И все собравшиеся с выражением, пожалуй, излишнего подобострастия, исполненные самого скабрезного подтекста, слушали, глядя Гую прямо в глаза. И представились они ему соответственно, походу выдуманными фамилиями: директор как Свинолупов, зам как товарищ Похер, главбух временно стал Драчевым, а ведущий инженер, не изменяя своему происхождению, пожал руку как Сукинзон.

Так, или почти так веселились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем пока не устали. Рабочий день подошел к концу, но чтобы не скучать далее, они решили съездить на концерт известного музыканта Эл Жеро в Бремен, до которого всего-то было час езды. Поскольку на вокзале времени на покупку билетов у них не осталось, они сели в поезд, имея ввиду купить билеты по ходу у кондуктора, пошли в вагон–ресторан, взяли по пиву, потом еще по пиву, и еще. Доехали до Бремена незаметно. Проводник так и не появился.
- Здорово мы проехали без билета, – сказал Иван Иванович Ивану Никифоровичу.
- Сэкономили государственные деньги, – сказал Иван Никифорович Ивану Ивановичу и икнул.
И они пошли на концерт. Во время концерта и в перерыве, как в прочем и после концерта, они продолжили так удачно начатый день, а когда ехали в вагоне–ресторане назад, к ним подошел пожилой кондуктор и попросил билеты. Билетов у них не было, и Иван Иванович с Иваном Никифоровичем не сговариваясь протянули контролеру глянцевые билеты с серебряной полоской поперек на концерт. Контролер покрутил билеты, как будто видел их впервые, подумал, точно споткнулся, пробил компостером и пошел дальше. Иван Иванович и Иван Никифорович переглянулись, посмотрели на пробитые компостером билеты. На них крупно было написано по–английски название концерта „Tomorrow und Today“. Концерт назывался: «Завтра и Сегодня». И оба заржали.
Немецкий кондуктор знал английский.
- Это я первый протянул ему билет, – сказал Иван Иванович Ивану Никифоровичу.
- Нет, я первый, – сказал Иван Никифорович Ивану Ивановичу.
- Нет, я.
- Нет, я.
- Я первый.
- Нет, я первый.
- Нет, я.– сказал Иван, уже теперь неважно какой, и толкнул Ивана в плечо. Другой Иван ответил тем же и дополнительно плюнул.
Сидевший за столиком неподалеку одинокий немец пробормотал под нос что–то типа: «Опять эти русские: сначала напьются, потом подерутся, заблюют унитаз черной икрой, так что культурно не поссышь», – встал и пошел в соседний вагон.
Иван Иванович с Иваном Никифоровичем действительно подрались, а когда приехали на свою станцию, на перроне их уже ждала полиция, которую, скорее всего, из зависти вызвал все тот же одинокий немец. Иван Иванович с Иваном Никифоровичем не сговариваясь отхлестали по щекам дипломатическими паспортами гауптмана и его напарника. Те, не долго думая, скрутили Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича и в наручниках отвезли в участок, где наши герои проспали ночь вповалку, обнявшись и согреваясь от холода, и поклялись сделать головокружительную финансовую карьеру, тем более, что им теперь нисколько не мешал наказ папы Жимоедова, ни по первому, ни по второму его пункту.
Ранним утром из участка их забрал консул, и в 24 часа они оба покинули страну.

Так бы миром и закончилась ссора Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем, если не одно обстоятельство. В самолете по пути на Родину Иван Иванович сказал Ивану Никифоровичу:
- Друг мой, дело теперь прошлое, а ведь я первый протянул кондуктору билет! Признайся, что так.
- Ни за что, – сказал Иван Никифорович, и отвернулся к иллюминатору.
С тех пор они больше друг с другом не разговаривают, хотя прошли годы, и когда вдруг встречаются в коридорах министерств и ведомств, куда оба ходят по коммерческой надобности с целью заработать и приумножить нажитый капиталец, демонстративно отворачиваются друг от друга, как бы сказали в старину, воротят нос.

А следы господина Гуя тем временем затерялись где–то на просторах огромной России. И где он теперь, только один он, Гуй, знает. Поговаривали, что видели его однажды в гостинице в Липецке, а когда ему тамошние проститутки услужливо перевели на «русский», что означает его фамилия, Гуй крепко запил, да так, что с тех пор трезвым его никто не видел. В последний раз, кажется, его видели в сумасшедшем доме где–то в Череповце, где он будто бы ходил по коридору и твердил по–русски: «Снимите с меня трусы, в Германии в сауне с девками в трусах не парятся». При этом он левой рукой пытался ухватить за грудь медсестру Ирочку, вспоминая, видимо, другую даму, а именно проститутку Зиночку, которую ему любезно в самом начале предоставили в сауне в городе Липецке, и у которой грудь была словно очерченная циркулем, как перевернутая половинка елочного шарика соском вверх.
Но кто его теперь услышит?

Заметим, не только Виссарион Белинский писал о воспитательном значении русской литературы. Хотя он был из самых заядлых первым. Выходит, зря писал. И русская литература, видать, отчаявшись, в последнее время из жанра поучительного массово перекочевала в жанр развлекательный, тайно поощряющий все произведения и жанры, кроме скучных, чтобы русский человек, не дай бог, не заскучал. И в этом, стало быть, теперь и есть суть ее воспитательного значения.
Ведь верно же было сказано одним классиком, не помню, правда, каким: «Русскому человеку вредно скучать, господа!»