В поиске времени

Вступление.

Из утраченной летописи «Странник и зло». Единственный неоконченный экземпляр сожжен святой инквизицией вместе с безбожным автором иноком Ионой,  лета 1568 от Рождества Христова (вольный перевод).

1. Когда ушел он из города Акрун, в спину ему бросали камни. Но он ни разу не оглянулся, презирая их. Дойдя же до леса, встретил он толпу пеших разбойников числом более сорока. Когда зарубил он двоих, остальные разбежались.
2. Далее пошел он по дороге сквозь лес, и встретил других разбойников, числом более восьмидесяти, с луками и копьями. Когда же зарубил он двоих, остальные разбежались, не ожидая его.
3. И далее пошел он, и вывела его дорога из леса, и встретились ему разбойники числом более ста, на конях. И напали они, и бился с ними короткое время, и зарубил двоих и ранил еще одного. И бежали разбойники на конях, не ожидая его. Он же продолжил свой путь и пришел к дому, стоящему у реки.
4. Женщина, убиравшая двор, сказала ему: «Тут можно поесть и спать, пока ночь». И пригласила его, и вошел он в малую комнату и сел на скамью. Женщина же хотела положить его на свою кровать. Тогда сказал он ей:  «Скамьи достаточно». И лег на скамье, и заснул.
5. Когда же сон его стал крепким, та женщина зажгла лампу и вышла с нею во двор, чтобы свет лампы был виден издалека.
6. И пришли в дом разбойники пешие числом до сорока, и разбойники с луками числом до восьмидесяти, и прискакали разбойники конные, числом более ста.
7. И сели они в большой зале, а кто не мог сесть – встал у стены, и решали они, что делать с ним. И когда прошло довольно времени, сказала им та женщина: «Оставьте его». И еще сказала им: «Пусть идет с миром своим путем».
8. И встали пешие разбойники, и ушли. И те, что с луками тоже ушли. Те же, что на конях, не хотели уходить, ибо лошади их топтали землю. И убоялись они. И тогда та женщина вышла к лошадям и вывела их по траве. И тогда конные разбойники тоже ушли. Женщина же вернулась в дом и стала печь хлеб.
9. Когда проснулся он, то дала ему чашу с молоком и свежего хлеба, и испил он молока, и преломил хлеб. И, поклонившись женщине, сказал: «Не одни они послушают тебя». И ушел, унеся половину хлеба.
10. Женщина же собрала скарб и ушла в город  Гройн, где жили цари и жрецы. И говорила она с людьми, и слушали её, жили по советам её. И те, кто слушал её, стали процветать.
11. И пошла она к царям и к жрецам, и говорила с ними, но не слушали её. И затаили злобу большую, и спросили жреца, который был старше других, как отвадить её.
12. Жрец же вызвал большое зло, и цари поклонились ему, и слушали его.
13. И люди жили так, будто нет зла, и говорили : «Ну и что». И еще говорили они: «Такова жизнь».
14. И когда ночью слышали стук в дверь, говорили: «Не к нам».
15. Те же, к кому стучалось зло, отдавали своих детей, своих жен и своих матерей, надеясь, что зло оставит их.
16. И малость была тех, что не отдавали детей, жен и матерей. И были их дома сожжены, а пепел смыт.
17. Среди же детей быстро нашлись те, кто желал зла и радовался ему. И стали они сами злом, и творили дела ужасные.
18. Странник же вернулся в Гройн и увидел зло. И встретил он царей и зарубил их всех. И люди на улицах кричали от радости. И встретил он жрецов, и зарубил их. И весь город смеялся.
19. И только он не смеялся. Ибо встретились ему на пути дети, творившее зло, и зарубил их.
20. И умолк народ, и ждали люди исхода дела. Когда же собрал он всех, кто невольно служил злу, и спросил, что делать с ними, народ молчал. И говорил он: «Они – зло». Но народ молчал. И привели к нему девочку десяти лет, и нож её был в крови. И смеялась она. И сказали: «Мало тебе смерти? Руби и её». Он же повернулся к ним спиной  и ушел.
21. Когда отошел он за городские стены, стали бросать в него камни, но не повернулся он, презирая их. Тогда один человек, из разбойников, взял лук и выстрелил ему в спину. Но не попал, ибо был он заговорен от стрел и мечей.
22. Та женщина, увидев это, пошла за стены, сопроводить его. И бросили камень в неё, и попали в голову. Увидев это, странник вернулся. Он хотел зарубить бросившего камень, но тот убежал. Тогда взял он тело женщины на руки и сказал: «Она учила вас добру, так-то вы отплатили ей». И ушел.
23. Не ведаю, как было дальше, ибо не видел ни могилы её, ни живых тех. Но говорили, что странник тот мог ходить, не ступая на землю и говорить, не открывая рта. Еще говорили, что руками мог врачевать, а словом зажигать сердца во имя Господа. Меч же его был серпом Смерти.

Записано иноком Ионой со слов разбойника Одолея, принесшего обломки лука в храм и служившего храму до конца дней своих. Разбойник тот, хоть и стал слугой Божьим, и трудился во славу Его, имени своего разбойничьего не менял, ибо не скрывал грехов своих, а выносил их на суд человеческий.

Курсив.

Что делает текст архаичным? Перестановка слов?  Вышедшие из употребления имена и названия? Может быть, просто – неграмотность? В конце концов, иноки не учились русскому языку по учебникам, утвержденным министерством просвещения.
И всё же, вопрос остается. Интересно, я говорил тогда на языке, понятном этим людям? Что могли они уловить, когда слышали мою хорошо поставленную, наполненную образами речь человека третьего тысячелетия (кстати, третьего - это смотря откуда считать)?
Я помню этого инока. Он очень плохо говорил, и голова у него тряслась. Тяжелая форма заикания. Но почерк у него был удивительный. Написанные им листы были прекрасны, даже если на них просто смотреть. Не читая. Это был великий дар. Потому и сожгли его. Я тогда опоздал. На час всего, как мне думалось. Оказалось – навсегда. Вот только и осталось, что ворох мятых обгорелых листов, которым уже почти пятьсот лет, и которые никто, кроме меня,  никогда не видел, и, скорее всего, не увидит.
 И разбойника помню. Волосатый весь, с большими корявыми пальцами и навеки наполненными болью (или – исполненными боли?) глазами. Я хотел и его зарубить, а он один тогда стоял возле её тела, не уходя, не прячась, и пальцами пытался порвать тетиву. Он уже тогда, в тот самый миг, перестал бежать. Я потому его и не убил, что понял сам – вот сейчас я буду его убивать, а он  так и будет стоять и принимать смерть. Молча. С исполненными боли глазами.  Зло стало непереносимо для него. Как и для меня.
А вот её я тогда спас. Или – нет?...

Глава первая.
Писатель и папка.

Three wise men of Gotham
Went to sea in a bowl.
If the bowl had been stronger
My tale had been longer

The wise men of Gotham (английская детская песенка)


У каждой истории есть своё начало. Когда три мудреца выбирали таз для прогулки по морю, их короткая история уже была скорее в конце, чем в начале. Конечно, они как-то нашли друг друга, и наверняка их неудачному путешествию предшествовали долгие дискуссии, многолетняя подготовка, посещение библиотек, консультации со специалистами-мореплавателями, посещение пунктов продаж оборудования для желающих ходить по морям, попытки набора команды, решение финансовых вопросов, вопросов снабжения, здравоохранения, вооружения, навигации, картографии, биологии, астрономии и океанологии. Но таз оказался непрочным. Увы.
Для Сергея Юрьевича Петровского эта история началась очень давно - еще в школе, продолжалась в юности и закончилась трагедией. Так он думал – что закончилась. Оказалось, что истории любят возвращаться. Возможно, чтобы закончить что-то незаконченное.
Сергей Юрьевич Петровский был писателем.
Минули те времена, когда писатели были совестью народа. Народ давно уже не испытывал потребности в совести, - слишком уж много сил тратилось на решение куда более прозаических задач. За двадцать лет народ не только разучился читать – по инерции он пошел в своем развитии дальше и научился «хавать» продукт, имитирующий литературу. Двадцать лет назад Сергей Юрьевич опубликовал свой первый рассказ, и у него были планы, свойственные молодости – сотрясти мир своим невероятным видением этого самого мира. С тех пор другие потрясли этот мир как грушу, собрали все, что осыпалось, и ушли в свои собственные купленные или ворованные райские кущи, оставив после себя вымирающую пустыню в душах людей. И люди бежали из этой пустыни в те места и миры, где еще что-то оставалось, обманчиво обещая жизнь. Впрочем, новые Моисеи иногда были щедры. Сергей Юрьевич после пары голодных лет забыл про угрызения совести и начал писать криминальные детективы на основе реальных дел, и публиковал 2 детектива в год. У него даже появился некий вес у издателей, которые помогали ему устанавливать новые связи со следователями, - что-то вроде заботы о его вдохновении. Чтобы не иссякло.
Но тут издатели ошибались – давно не было у него вдохновения, работу свою он ненавидел, считал её тяжкой подёнщиной, и, начиная с утра набирать текст, он ждал вечера, когда можно будет, наконец, встать и покинуть свою берлогу, устремляясь куда-нибудь к заветному пиву. К книгам своим он относился с такой ненавистью, что даже не брал авторских экземпляров. Не хотел захламлять библиотеку, которую начинал собирать ещё его отец, всей этой макулатурой. Но работал по двенадцать часов.
Впрочем, были исключения.
Первые два своих детектива он почему-то любил. Там было что-то (что-то от почему-то) от вдохновения, от полета фантазии. Там было что-то неуловимое, трудно передаваемое словами. И там, в этих книгах, были они. Вера и Алексей. Друзья. Первая любовь. Первое разочарование. Первый мужской поступок. Первая настоящая дружба. И первая потеря.
История была очень простой. Они учились в школе вместе, а студентами встречались. Вера выбрала Алексея. Сергей ушел в сторону, но не порвал дружбу. Он всегда гордился собой в той истории. Потом пути их на время разошлись.
Они работали в уголовном розыске уже четыре года, когда случайная встреча и рассказы вечером за выпивкой вдохновили его на первый детективный рассказ. Он сочинил его за несколько дней и привез им – что-то вроде подарка, только для них. Вера была в восторге, а Алексей сидел долго, какой то унылый, и вдруг предложил ему «побегать» вместе с ними. Вера загорелась, начала называть его «наш Сименон», тут же звонила куда-то «заказать пропуск», и даже чмокнула его в щеку, чем вызвала сильное негодование у Алешки (этот  дружеский поцелуй Сергей Юрьевич помнил и сейчас), и тогда это казалось почти волшебной сказкой. Только у сказки оказался плохой конец.
Сергей написал первые два детективных романа на одном дыхании. В основе сюжетов были реальные дела, и он честно бегал с оперативниками, копался в бумажках, сидел по ночам с друзьями в прокуренном кабинете, и работал, работал, работал. Ему казалось, что своим присутствием он даже вдохновлял друзей, рутина работы не так сильно давила на них…
Дело об убийстве двух девочек в Битце взвалили на Веру, и она методично вела его, беззастенчиво гоняя по малейшему следу не только Алексея, но и его, Сергея. Он принял это, потому что видел трупы и сам готов был найти того, кто это сделал. Чего бы это ни стоило, думал он тогда. Он не знал еще, чего это будет стоить.
После трех месяцев почти бесплодных розысков, когда гнев начальства уже готов был излиться на них с самых высот бюрократической лестницы, произошло еще одно ужасное событие – в поле за Щербинкой нашли тело. Ребенок. Шесть лет. Мальчик. Характерные порезы и раны. Тот же почерк. Маньяк. Педофил. Серийный убийца детей.
Вера плакала прямо в кабинете полковника. Сергей начал наливать ей воды и пролил на стол, чуть не залил «дело». Полковник (бывший контрразведчик, перешедший в уголовный розыск, на редкость жесткий человек) не сказал ни одного слова. Кроме «идите, работайте». На Сергея он даже не взглянул. Но потом, в коридоре, когда второй – начальственный этаж закрывался, он столкнулся с полковником, заглянул в его оловянные глаза. И тот сказал ему кое-что. Сергей уже тогда не был наивным человеком и понимал значение аппаратных игр. Поэтому услышать от этого человека «поймайте его, я прикрою вас хоть от министра, голову положу, только поймайте», было для него как удар. Сергей так и не нашелся тогда, что сказать. А полковник убрал свой взгляд – словно переместил дуло на новую цель, - и пошел себе, как обычно, ни на кого не глядя. У полковника было местное прозвище «контра». Еще с советских времен.
Теперь, через пятнадцать лет, Сергей Юрьевич понимал, что полковник верно оценил его друзей. Для Веры и Алешки это было личное дело. А заговорил он с Сергеем, потому что Сергей был – посторонний. С ним это было можно. В каком-то смысле все это тоже была аппаратная игра. И полковник нынче уже двухзвёздный генерал на пенсии. Генеральское звание он как раз тогда и получил, после той истории на Пищухинской. А вот Вера и Алеша получили кресты. Деревянные.
Чутье полковника не обмануло – Алексей нашел след, криминалисты что-то там раскопали, потом Вера допрашивала несколько дней шофера, подозревавшегося уже после первых дел, и вот так вышли на дачника, который покупал стройматериалы и перевозил их на грузовике. Нашли склад, но адрес был не указан, но – удача, нашли второго шофера, сличили показания, нашли склад кирпича, где в накладной был точно написан адрес, да и второй шофер вспомнил, куда возил, в общем, дело почти раскрутилось.
Им бы взять поддержку, опергруппу, но ведь это же был пробный выезд, просто – проверить адрес. Дача строилась, хозяев не было, а улочка называлась Пищухинская. Сергей так и не выяснил, почему, хотя тогда его это очень заинтересовало. Вера пошла опрашивать соседей, Алексей сидел с ним в машине, был весел, шутил что-то, Сергей не запомнил. Потом обратили внимание, что Веры давно нет. Мобильными они не располагали, тогда это была еще роскошь. Алексей пошел проверять. А Сергей тоже вышел из машины – он всегда не любил автомобили, рвался из них на свежий воздух, и пошел поглядеть на дачу. Потом были выстрелы, крики. Он схватил что-то тяжелое, побежал. Алексей лежал на дорожке, держался за пах, под ним была лужа крови, и эта лужа росла на глазах. Он тыкал рукой куда-то, И Сергей понял, куда. Там было еще тело, и возле него что-то копошилось, как куча листьев. Потом куча рассыпалась, и Сергей увидел того гада. В левой руке у него было лезвие косы. Заточенное по всей поверхности так, что казалось отполированным. Оно сверкало и привлекало взгляд, завораживало. Сергей сделал усилие и посмотрел на самого убийцу. Его правая рука висела плетью. Там в плече была дыра от пули, и еще одна была в правой ноге, выше колена. Маньяк хромал. Но он не торопился. Сергей и сейчас, через пятнадцать лет, впадал в состояние, близкое к прострации, вспоминая лицо этого «человека». Молодое, обычное, чем-то симпатичное. Девушкам, наверно, нравится, подумал он тогда машинально. И когда этот симпатичный подошел поближе, Сергей ударил в это молодое лицо со всей силы, которую мог собрать. Он не очень представлял, что у него в руке, и не очень примерялся, он бил так, как бил бы зеркало, в котором вместо своего отражения увидел бы потусторонний ужас. Маньяк, видимо инстинктивно, выставил свою косу, и удар металлической трубой с водопроводным краном на конце (а в руке у Сергея был именно такой – полутораметровый – кусок трубы на три четверти дюйма) впечатал и косу, и кран в самую переносицу убийцы. Раздался страшный хруст, и лицо маньяка просто перестало существовать. Вместо него образовалась какая-то каша, из которой торчали в разные стороны лезвие и труба. Каша быстро наливалась красным. Маньяк немного постоял и упал как подкошенный лицом вперед. Сергей машинально отступил, выпуская трубу из рук, и услышал еще один удар – это убийца с размаху впечатался краном в садовую дорожку. Прямо в бетонный квадрат.
Как потом показало вскрытие, вентиль устаревшего типа, со снятым поворотником, вошел в мозг на пятнадцать сантиметров еще при первом ударе, а лезвие косы не заточенной стороной рассекло переносицу от виска до виска на глубину семи-восьми сантиметров. После падения вентиль развернулся, практически вывернув всю переднюю часть мозга маньяка наизнанку. Эксперты долго не могли поверить, что Сергей с его телосложением нанес такой удар. Да он и сам не может поверить. До сих пор.
Ноги маньяка дернулись несколько раз и замерли. Руки скребли траву – Сергей помнит это звук, потом стало тихо. Он стоял над трупом, не понимая, что надо делать. Стон Алексея привел его в некое сознание. Он подбежал к телу, которое лежало там, в конце дорожки – это была Вера. Мертвая. Сергей не был физически сильным человеком ни сейчас, ни тогда. Но тело Веры и Алексея – еще живого, он донес до машины так, словно пытался обогнать время. По шоссе гнал так, что шарахались грузовики. Он помнил больницу в ближайшем подмосковном городе, заметил, когда ехали по адресу… Алексей стонал всю дорогу, но умер раньше, чем из приемного покоя выбежали врачи с каталкой. Артериальное кровотечение. Проклятый маньяк знал свое дело. Сергей звонил полковнику, потом мчался обратно к даче, на эту улицу Пищухинскую, названную в честь Бог знает какого Пищухина, и приехал туда раньше опергруппы. Маньяк лежал на своем месте. Там, где ему и положено было лежать. Сергей сел рядом, достал сигареты – тогда он курил еще, и заполнил легкие убийственным дымом. Черный капитан. Сильный табак. Он не чувствовал.
Его друзей хоронили через два дня. На Щербинском. Рядом. Плакать он не мог, только смотрел. На поминках не пил, выпил немного «за помин» и сразу ушел, обняв только родителей, прошептав «простите». Отец Алексея, старик, так на него похожий, смотрел на него угрюмо, и Сергей не выдержал, отвернулся, убежал. Все эти годы он стыдился того, что тогда отвел взгляд. Не было его вины в том, что он не умер. Или была?
Полковник сразу пошел на повышение, получил генерал-майора, какой-то орден, и из угрозыска ушел. Новый начальник поговорил с Сергеем «по душам», и больше уже Сергей не «бегал» с оперативниками. Впрочем, ему выразили какую-то благодарность и даже грамоту дали и что-то там еще почетное. Пропуск на свободный вход он все-таки не потерял. И то хорошо.
Сергей Юрьевич долго не писал после того случая. Издателю, который посоветовал ему использовать «горячий сюжет», он в морду не дал (смысла не было, все равно бы не понял толстый сукин сын), но сказал что-то грубое, и ушел в себя на полгода.  Через восемь месяцев принес новый роман, состряпанный на ходу из нескольких криминальных телебаек, и толстый сукин сын принял «на ура». Вот так началась его «поденщина», которая кормила его последние пятнадцать лет.
 
А может быть,  началось всё позднее, когда обнаружилась эта красная папка. Это было совсем недавно, в конце лета. У Сергея Юрьевича был очередной период лютой ненависти к бумаге. Обычно это выражалось в том, что, проснувшись, он не вставал, не чистил зубы, не брился, не завтракал, не садился работать, а включал телевизор, настраивал его на самый глупый сериал, какой удавалось поймать, и, укрывшись потеплее и уставившись в потолок, продолжал дремать под звуки телевизора до самых сумерек.  У него было сто каналов в цифровом качестве, при том, что обычно он телевизор не смотрел. То есть совсем – даже новости и погоду (на самом деле, несколько программ криминального содержания он смотрел постоянно, но это была скорее работа). Впрочем, точно так же относился он и к Internet. Но платил за услуги исправно. В тот день Сергей Юрьевич поднялся пораньше – было еще только четыре часа пополудни.  Кое-как одевшись и причесавшись растопыренными пальцами, он не вышел, а скорее – выполз, как паук из гнезда, на первый этаж к почтовым ящикам в жалкой надежде, что там обнаружится хоть что-то, способное вывести его из апатии. И – обнаружилось.
Это была картонная папка красного цвета с глупым логотипом какого-то магазина мебели. Обычно в таких папках можно было найти целую кучу рекламных проспектов – возможно, большие торговые компании так избавлялись от залежалой полиграфической продукции, и Петровский всегда выбрасывал этот спам в специально для этого поставленный рядом картонный ящик. К вечеру этот  ящик всегда наполнялся макулатурой.  Что заставило Сергея Юрьевича открыть ту папку? Да важно ли это? Как-то так вышло, что, прежде чем выкинуть – уже и руки вытянул – он приоткрыл папку и сверху увидел заголовок, который прочел сразу, но не понял. Руки между тем совершили весь цикл сами собой, папка выпала из них в ящик, а тело стало совершать поворот, чтобы встать на путь обратно, в паучье гнездо. И тут мозг наконец выловил смысл прочитанного, и переслал конечностям сигналы, совершенно противоречащие инерции движения. В результате равновесие было потеряно, и Сергей Юрьевич Петровский упал прямо на ящик спама, пребольно ударившись локтем о распахнутую дверцу собственного почтового ящика. Само собой, вся реклама, заботливо выброшенная жителями девяносто шести квартир подъезда, оказалась на полу. Ко всему, и красных папок оказалось много. Петровский нашел-таки нужную папку только минут через пять, перерыв почти всю кучу этого хлама. Потом еще какое-то время ушло на починку ящика – он бегал к вахтеру, вахтер дал скоч, скоч был непрочный и липкий…
Уже вернувшись в гнездо, Сергей Юрьевич сообразил, что листы были положены в эту папку кем-то специально для него. Напрягши извилины еще на несколько граммов, он сообразил, что сделать это мог только разносчик почты. Конечно, в предположении, что бумаги должны были попасть именно к нему. А не к кому попало. Поэтому сделал он следующее: во-первых, вынул из папки все рекламные проспекты и выбросил в мусор. Папку он решил оставить, и мудрость этого своего решения он сам оценил еще не один раз. Впоследствии. Во-вторых, он убрал письменный стол. Не разобрал, а именно убрал – на столе не осталось ничего, кроме ноутбука, ручки, карандаша и тонкой стопки чистой бумаги. В третьих, он передвинул специальную тумбочку, на которой стояли сканер и принтер, а в боковом ящике лежал фотоаппарат (ненужная подробность, но, возможно, со временем пригодится), прямо к письменному столу. Это он делал не часто, обычно, когда готовил рукописи к отправке в редакцию (если требовался бумажный экземпляр). И, наконец, в четвертых, он откатил свое «рабочее» кресло в сторону, а на его место поставил простой стул. 
Удивительно, как человек организует своё внимание.
Усевшись за стол, Петровский выложил из папочки те листы – их оказалось всего пять, обычных листов формата А-четыре. Положил их ровной стопкой перед собой, аккуратно постучал ребром стопочки по поверхности стола, потом придвинул их к себе и вслух прочитал заголовок.
- «Список случаев коллективного каннибализма в Москве и Московской области за период с октября 2006 по ноябрь 2008».
Дальше он продолжил читать про себя, и не в последнюю очередь потому, что у него перехватило горло. На пяти листках была напечатана таблица, в которой было несколько столбцов. Первый столбец был столбцом нумерации, и пунктов было там двадцать восемь. В таблице содержались сведения о месте преступления, количество пострадавших (обычно это была одна жертва, но – не всегда, в одном случае были обнаружены останки шести тел). Было указано предполагаемое время преступления. И были там представлены сведения о следователях. Не полные. Петровский сразу увидел, что дела расследовались местными отделениями милиции, и – это он, можно сказать, знал заранее, - в одно расследование все эти дела никогда не сводились.
Закончив чтение, Петровский встал, прошел в ванную, где принял душ, тщательно побрился, вычистил зубы, подстриг ногти и причесался, как на свидание. Он приводил себя в порядок, и не успокоился, пока не запустил стиральную машину. После этого он вновь вернулся к бумагам и перечитал их еще раз. Поразительно, но ни об одном деле он ничего не слышал. А ведь подобные криминальные дела кормили его воображение уже пятнадцать лет. Он читал желтую криминальную прессу, он заставлял себя смотреть криминальные передачи вроде «Человек и закон». При его ненависти к телевизору это была пытка. Львиную долю его знаний о современном криминальном мире получал он от знакомых следователей, от милиционеров, и были это не только настоящие сведения о настоящих уголовных делах, но и слухи. Петровский не брезговал городскими легендами самого худшего толка, записывал их. У него даже была своя картотека. Впрочем, её он ненавидел сильнее телевизора. Но вел аккуратно.
И вот теперь он столкнулся с целой серией жутких изощренных преступлений, о которой не знал ничего. Быть этого не могло никак. Поэтому он сложил бумажки стопкой, положил их чистой стороной кверху, встал и прошел на кухню. В раковине обнаружилась гора немытой посуды. Копилась неделю. Он перемыл её всю, вымыл раковину до блеска, вымыл плиту, духовку, протер все, что можно было протереть, развесил всё, что можно было развесить, и поставил всё, что можно было поставить. В процессе этого он пожарил себе яичницу с колбасой (колбасы не было, пришлось нарезать домашний окорок), засыпав предварительно на сковородку все овощи, какие смог найти, то есть один почти свежий помидор и не загнившую половинку сладкого перца. Нашлась еще и репка лука. Обильно всё это посолив, Сергей Юрьевич аккуратно, чтобы не распалось на части, выложил полученный продукт на самую большую и красивую тарелку, и съел тут же за кухонным столом, нарочито пользуясь ножом и вилкой. Чай поспел как раз к окончанию этой процедуры медитативного поглощения пищи. И только тогда он дал волю воображению.
Итак, дел было двадцать восемь. Восемнадцать в области и десять в Москве. Места выбирались без явной логики. Это были лесные массивы, парки, поля, дважды – стройки. Преступников явно не заботило обнаружение того, что они творили. Наоборот, несколько раз места были выбраны нарочито людные. А случай в кинотеатре на пятом этаже большого торгового комплекса выглядел, как вызов здравому смыслу. Там же должны были работать видеокамеры, подумал он. Если не в зале, то в фойе. А значит, все, кто был там, должны были попасть в разработку. Такого просто не может быть, вновь подумал он, и понял, что повторяет это мысленно слишком часто. Это его немного отрезвило.
Слишком мало сведений, размышлял писатель. А, следовательно, придется собирать информацию. Все придется собирать почти с нуля, вдруг понял он. В бумагах, по существу, были только заголовки дел. Это была не информация, а сводная выборка из учетных документов. Канцелярская ведомость. А понимал ли это тот, кто положил папку в мой ящик, соображал он. Наверняка. Предположим, что он собрал эти сведения. Их можно было собрать, даже если ты – частное лицо. А, чтобы более подробно изучить эти дела, нужен допуск. Или, как вариант, человек, который может получить нужные контакты с теми, у кого есть допуск. Ага, подумал он. Первая здравая идея. Нужно найти автора таблицы. И начинать надо с разносчика почты. Который приходит в восемь утра.
Но было еще кое-что. Петровский понимал, что каждое такое дело было бомбой. За прошедшие с Пищухинского маньяка годы мимо Сергея не прошло ни одно дело о серийном убийце. В его картотеке их было несколько. Дважды он использовал эти материалы для своих книг.  И вот – неизвестные преступления.
Вывод был очень неприятный. Дела эти не объединялись потому, что кто-то не хотел этого. Иначе быть не могло. Какая-то политика. Кто-то где-то наверху, обладавший полномочиями, отслеживал это и строго контролировал. А значит, не следовало ломиться с вопросами. Можно было наступить на мину.
Само собой, если все это  - не розыгрыш. Что опять-таки можно выяснить только у автора листков. Был, конечно, и такой вариант – попытаться обойти хотя бы часть указанных в таблице мест. Как частное лицо. Нет, вряд ли. Петровский понимал, что известен, как автор детективов. Может, их и не читали, но – фамилия-то на слуху. Нет, не для этого кто-то положил ему эти бумажки. Вот с этим кем-то и надо поговорить. Всё, других идей пока предложить не получится.
Эх, вот бы Вера или Лешка… Боль воспоминаний остро резанула сердце. Петровский достал «Черный капитан», что позволял себе не часто, вышел на балкон и закурил. Было тихо. И темно. Докурив, он быстро улегся спать, поставив будильник на полвосьмого утра.

Конечно, можно было бы и не описывать тот вечер так подробно. Всего-то – нашел, прочитал, утром поймал, переговорил, наметил, установил, связался, подключил… Но в этом случае читатель лишился бы главного в этой истории, ради чего она вообще заслуживает быть записанной. Впрочем, все по порядку. Тем утром Сергей Юрьевич вскочил бодро, готовый к тому, что он про себя называл «внезапный контакт». Уже в без четверти восемь он спустился на первый этаж, готовый хватать и не пущать.  Но всё получилось проще.
Там, возле почтового ящика, уже стоял молодой парень, какой-то невидный и простоватый на вид. Не было на нём этих привычных здоровенных бот, широких парусиновых штанов, толстовки с капюшоном, надвинутым на глаза в любую жару. Пальцы его рук не были похожи на беспорядочно торчащие сучья, а волосы не были достаточно длинными, чтобы заплетать косички. Но и короткими они тоже не были. Обычная стрижка. С пробором. Слева. Клетчатая рубашка синего цвета, джинсы без клеша, кроссовки недорогие, с тонкой подошвой, мягкие. Часы серого цвета, на левой руке. Глаза осоловелые от недосыпа. Плечи не широкие, покатые, и вообще, фигура какая-то нескладная. Руки тонкие, астенического типа. А ладони великоваты, и пальцы – дисциплинированные, но не длинные и не тонкие. Пальцы крестьянина, а не музыканта. И полное отсутствие примечательности. Ко всему еще и сумка на колесиках, потертая, какая-то стариковская, что-ли.
- Здравствуйте, Сергей Юрьевич! – тут же, как увидел, заговорил парень. Зычно так, но глухо. Дикция хорошая, а слова как-то неслышно шелестят. Странный голос. – Меня зовут Мстислав (как Растроповича, подумал писатель), можно просто Слава. Это я вам положил бумаги в ящик.
- Да, добрый день. Насколько я понимаю, нам надо переговорить. – Петровский начал оглядываться в поисках места, как-то так вышло, что это он не обдумал заранее. Не могло быть и речи, чтобы вести почтальона к себе. – Где же нам…
- Во дворе на детской площадке сейчас никого, там удобные скамейки и погода прекрасная. – заявил Слава. Надо же, «погода прекрасная». Ну и оборот для почти подростка.
- Что же, пойдемте. – И они зашагали вон из подъезда.
Когда они сели, Петровский испытал неловкость и сказал,
- Вот…
- Как это вы, «пойдемте!». Почти «пройдемте!» - засмеялся вдруг молодой человек. Сергей Юрьевич сначала нахмурился, но потом тоже улыбнулся. И обстановка немного разрядилась.
- Ну, видимо, начинать мне, - заговорил Слава. – Бумаги вы прочли, иначе бы не пришли. Значение их вы поняли, иначе бы еще вчера стали куда-нибудь звонить, задавать вопросы. Слава Богу, я в вас не ошибся. Но вопрос о смысле вашего участия написан у вас на лице. Не хотите его задать?
- Хочу, - сердито проговорил писатель. Юноша ему не слишком нравился – говорил одновременно развязно и нравоучительно. – Так в чем смысл моего участия?
- Сейчас объясню. Я собирал эти дела два месяца (ого, подумал писатель). Мне пришлось объехать всю область. Собрать такие сведения можно было только неофициально. Источники – журналисты, словоохотливые милиционеры, бабушки на скамейках. Водители рейсовых автобусов. Кондукторы тех же автобусов. Таксисты. Официантки. Просто девушки. Шпана. Футбольные болельщики. Дети, школьники. Еще - подшивки газет. Стенды розыска возле отделений милиции. Телевидение, само собой. Это – сообщения о пропавших. Ну, много еще чего, но уже не как система. Подворачивались иногда болтливые, - неопределенно махнул он рукой в пространство.
- Ясно. – Петровский помолчал немного. Вопросов было много, но он пока не мог ухватить главное. Он даже не мог нащупать это главное.  – А как вам пришло в голову собирать такие сведения.
Юноша на это простой вопрос отреагировал странно – вскинулся и посмотрел на писателя пронзительно. Видимо, Петровский своим вопросом задел важное. Хорошо бы понять, что это за важное…
- У меня была точная информация, что такая серия преступлений есть… существует… ну… - Слава явно не мог подобрать слова.
- Я понял, понял. – остановил его писатель, - от кого информация?
- От преступника.
Петровский ждал продолжения, но его не последовало. Слава молчал. Сергей Юрьевич осторожно спросил:
- У вас связи в преступном мире?
- Нет. То есть – есть… не связи… Это был единичный контакт. – Слава говорил как-то по другому, четко, схлопывая фразы. Он тоже немного помолчал и добавил: - Не возобновляемый.
Емко, подумал писатель. Занятно он выражается. Не возобновляемый… Что это значит, черт возьми?
- А информация была такого рода, что вы сразу стали выяснять, были ли подобные случаи, по всей Москве и по области – тоже?
- Да! – ответил парень. Как отрубил. Отсек.
- Вы уверены в том, что ваш список полный?
- Нет. Но есть система, и за пределы неё они ни разу не выходили. Поэтому я мог упустить только те случаи, которые были до октября шестого года. Но – не ранее сентября пятого.
- Целый год… А почему не ранее?.
- Потому что в сентябре две тысячи пятого года была разгромлена тайная секта людоедов.
- Вы уверены? – вскинулся Сергей Юрьевич. – То есть вы хотите сказать, что были случаи и до этого?
- Да. Дело даже было, проходило по линии ФСБ.
- Странно, почему ФСБ?
- Потому что секта. Тайная организация. Там и культ был. Обряды. На манер французских фильмов. С капюшонами, алтарями, длинными ножиками, и прочим дерьмом.
Писатель поднял брови, удивленный внезапной грубостью. Но, поскольку это было не первое услышанное им бранное слово, Петровский предпочел задать вопрос по существу.
- А почему вы решили, что дело вело ФСБ?
- Потому что я видел документы. Удостоверения. Могу и фамилии назвать. Майор Семенов Виталий Андреевич, к примеру. Управление ФСБ города Ногинска. И еще восемнадцать имен. С номерами удостоверений. Сведения на конец пятого года.
- Вас допрашивали?
- Опрашивали, как свидетеля. В числе сотен других.
- А как вы оказались в этом числе сотен?
- Случайно. – Опять срубил …
- Ну хорошо. – Петровский задумчиво подергал себя за ухо. Была у него такая привычка.  – А что за система такая? – спросил он внезапно.
Слава был явно готов к этому вопросу, потому что тут же вывалили на писателя большую кучу сатанинско-астрологической каши. При этом он чертил какие-то диаграммы на песке. Сергей Юрьевич не сразу понял, чем Слава пользуется, рисуя. Потом разглядел, что у в руках у него – длинная серая указка. Петровский готов был поклясться, что только что её не было.
- Я вижу, вы хорошо разобрались в этом. Значит, акции эти, как вы говорите, проводились в соответствии с некими культами во вполне определенные дни, я правильно понимаю?
- Да. – Слава снова стал лаконичен. – Но это может быть прикрытием.
- То есть? – Петровский был удивлен.
- Это может прикрытием, - повторил Слава. – Система может быть более сложной, чем просто секта. Люди же туда вербуются как-то. На нижнем уровне – типичная секта, с посвящением, с ячейками, и тайными руководителями. Но что на более высоких уровнях? Там могут быть совсем другие цели, подходы и формы работы.
- Вот как. – Петровский начинал понимать ход мыслей собеседника. – Вы хотите сказать, что кто-то использует секту, как прикрытие своей деятельности?
- Конечно. А вы подумайте, какие возможности. Предположим, надо кого-то убрать. Вот вам и жертва. А если раскроют – вся вина будет лежать на людоедах. И, главное – смысл убийства будет скрыт. Истинный мотив. Вам, как автору детективов, это прием известен – «Убийства по алфавиту» Агаты Кристи, например.
- О! Какая мысль! – пользуясь архаичным оборотом, можно сказать, вскричал Сергей Юрьевич. Подумав и немного поостынув, он сказал. – Но так можно далеко зайти в своих предположениях…
- Насчет власти? – тут же спросил Слава.
- Да! – коротко ответил писатель.
Оба надолго замолчали. Сергей Юрьевич начинал понимать, с чем он, возможно, столкнулся. Понимал он и то, что если возьмется за это дело, жизнь его не будет стоить скорлупки от яйца. Кто знает, может и его найдут обглоданным в лесу под Серпуховом. Воображение живо нарисовало ему жуткие картины – сатанинский шабаш, окровавленные ножи, куски мяса, пожираемые при свете факелов. Вот бредятина, - подумал он.
- Не так уж и глупо, - вдруг тихо проговорил молодой человек, внимательно глядя на Петровского. – Это же  и средство политики.
- Как? – не понял Петровский.
- Как воровской мир в лагерях ГУЛАГа, – жестко ответил Слава. – Средство управления, средство влияния, средство безопасности.
- Это вы хватили, - уныло протянул Петровский. – Кому же такое в голову придет?
- Сталину и его системе пришло, а до них приходило царскому Охранному отделению, - ответил Слава.  – Я и не говорю, что это так и обстоит. Но, расследуя это дело, мы безусловно должны безусловно исходить из того, что такое возможно. Иначе просто нельзя. Цена ошибки может быть слишком высока.
- В этом смысле я с вами согласен. Мы вынуждены действовать, исходя и того, что это – так. Иначе можем сами оказаться в костре на полянке.
- Вот именно, - отрубил Слава. Они помолчали. Петровский по новому посмотрел на Славу, и тут заметил, что указка куда-то пропала. Не было её. Писатель мог голову дать на отсечение, что мальчишка ничего не клал в карманы. И тем не менее, руки его были пусты. Что же это такое, подумал Сергей Юрьевич. Мерещится мне, что-ли?

Здесь автор этих строк (то есть – я) прерывает подробный рассказ. Пожалуй, лучше будет вкратце рассказать, как складывались отношения Сергея Юрьевича Петровского и Славика в последующие три месяца. А указка позднее сама найдется.
Раскачивались они не быстро. Сергей Юрьевич долго копался в интернете, кое-что новое удалось найти только на форумах слегка пришибленных уфологов – но информации там не было, только немного о культах сатанистов, о колдовстве. В частности, обнаружился календарь некоего «темного народа», в котором причудливо перемешались астрология, индуистские верования и православные праздники (которые почему-то именовались истинно арийскими). Преступления из папки были совершены в особые дни этого календаря – не все, семь выпадали из этой схемы. Дальше Петровского заинтересовало, насколько популярен это культ, и есть ли форумы или сайты, где подобное обсуждается «серьезными» людьми. Кавычки приходится ставить из за странной реакции Славика – при слове «серьезные» он начал смеяться, и не мог остановиться минут наверно десять. Впрочем, что его насмешило, осталось загадкой для писателя.
Сайт обнаружился, и очень высокого качества. Целая оккультная библиотека. Фотогалерея отличного качества. Архив литературы, в том числе – многое, доступное для скачивания. Ну, и статьи. Обширнейшие. От Александра Македонского до сериала «V».
Неделю С.Ю. потратил на изучение материалов сайта, в результате чего сильно устал от бреда участников форума, и ему начали сниться астрологические схемы. Он пожаловался Славику, и Славик впервые отреагировал неожиданно. Коротко сказав "В печь!", Славик предложил Петровскому "быстренько одеться и прогуляться". Сергей Юрьевич подчинился механически, и только на улице сообразил, что им командуют, как "зеленым новобранцем".
- А куда мы идем? - вопросил Петровский, желая как-то вернуть утраченное реноме.
- Вам будет интересно, - ответил Славик, лучезарно улыбаясь. Улыбка у парня была глуповатая - его обычно собранное лицо расплывалось и начинало напоминать маску клоуна. Что и говорить - улыбка явно ему не шла.
Тем временем они прошли в какие-то дворы, Славик нашел нужный подъезд, не глядя набрал код - Петровский отметил уверенность парня, свидетельствующую о частом посещении этого места - и они вошли внутрь. Писателя удивило, что Славик не попытался воспользоваться домофоном, а сразу пошел к лифтам. В доме было 9 этажей, они поднялись на седьмой. Славик позвонил в одну из квартир, подождал несколько секунд и постучал негромко в дверь, явно используя условный сигнал. Что-то вроде "тук-тук, тууук, тук-тук-тук, тууук".
Дверь тут же открылась.
Это была молодая женщина, лет тридцати, очень красивая и какая-то милая. Удивление Петровского возрастало с каждой минутой. Женщина взглянула на Славика с явным раздражением, но не сказала ничего, оглядела писателя внимательно, и было в ее взгляде что-то, заставившее Сергея Юрьевича невнятно пробубнить "Извините, Слава меня...". Славик сразу же пошел вперед, заставляя женщину посторониться, и Петровский невольно последовал за ним, оборвав ненужное, по-видимому, извинение.
- Тамара, это Петровский Сергей Юрьевич, - негромко, но очень четко представил писателя Слава, при этом даже не повернув головы. Он уверенно прошел к окну, быстрым движением руки задернул штору, после чего - в том же быстром темпе - подошел к столу и сел на один из стульев. Стульев было всего два. Славик небрежно, словно хозяин, указал на второй стул писателю.
Тамара заперла за ними дверь и вернулась в комнату, не сделав попытки где то присесть. Она стояла прямо напротив мужчин, напоминая студентку театрального училища на экзамене. Но лицо ее было совсем не испуганное.
- Зачем на это раз? - вопрос был задан резко, но Славик никак не отреагировал на резкость.
- Календарь. - Так же коротко ответил он, при этом продолжая глуповато ухмыляться. Однако его улыбка почему-то не вводила Тамару в заблуждение. Женщина продолжала смотреть на него - и только на него - строгим, жестким взглядом.
- Ты знаешь про этот календарь все, - резко сказала она. Она говорила утвердительно, но допуская малейшего отклонения от сути вопроса. - Насколько я помню, ты сам его создал.
- Не надо исторических экскурсов! - вдруг очень тихо сказал Славик. - Просто расскажи уважаемому писателю все, что ты знаешь про календарь, это важно. - Глупая улыбка исчезла без следа.
- Писателю? - удивленно переспросила Тамара. - Ах, так Вы - тот Петровский? Который убил подольского маньяка?
- Простите, а Вы откуда это можете знать? - Сергей Юрьевич был неприятно поражен не столько известностью, сколько тем, за что именно он был известен Тамаре.
- Знаю. - Тамара явно была ягодкой с того же поля, что и Слава. К развернутым ответам она не привыкла. Поскольку диалог явно не клеился, Славик произнес "Тот самый" и попросил Тамару не отклоняться.
В таком случае, заметила Тамара, почему бы Славику не поднять себя со стула и не пойти на кухню? А она пока посидит с уважаемым гостем и постарается ему все рассказать. Что сможет.
Славик обязательно поднимет себя со стула, но на кухню не пойдет, он тоже хочет послушать, как лицо вполне заинтересованное. И потом, вдруг Тамара вновь отклонится от темы, тут Славик может оказать неоценимую помощь, которую Сергей Юрьевич пока не в состоянии оказать себе сам, ибо знаком с Тамарой шапошно, и - в силу большого ума, высокой интеллигентности, хорошего воспитания и некоторой стеснительности, свойственной этому большому человеку, не станет поправлять столь умную и красивую женщину, если та попытается увести разговор в нежелательном направлении. Говоря это, Славик поднялся, и сделал уж совсем неожиданную вещь - он как-то цепко и быстро схватил Тамару за руку и посадил ее на стул чуть ли не насильно. Петровскому показалось, что на запястье женщины остались следы пальцев наглого мальчишки. Славик не обратил никакого внимания на неодобрительный взгляд писателя, а быстро пересек комнату и не сел даже, а как-то вписался в большое кресло, накрытое пледом.