Как я перестала быть пионеркой

 
    Обычно пионеры переставали быть пионерами, когда становились комсомольцами. Также, как октябрята переставали быть октябрятами, когда становились пионерами. Но бывали и исключения. Я как раз стала таким исключением.
    То обстоятельство, что я являюсь пионеркой, меня никак не занимало. Начиная с конца шестого класса, я даже перестала носить галстук. Во-первых, хотела выглядеть постарше, а во-вторых, галстук надо было всё время стирать, гладить, следить, чтобы он не окунался в суп, и эти бессмысленные заботы меня совсем не вдохновляли.
    Но пионерская организация нашей школы и, в её лице, председатель совета отряда нашего класса Лариска Комарова, не одобряли моё поведение. Комарова часто делала мне замечания, выговоры, а видя моё равнодушие к её воспитательным воздействиям, тихо меня ненавидела. Она чувствовала во мне классового врага, а как со мной бороться – не знала. И это её бесило.
    Надо сказать, что уже в ту пору писательский зуд не давал мне покоя. Стихи, фельетоны, сказки и даже изложения с сочинениями (особенно, на свободную тему), я писала с большим удовольствием. Ещё я вела дневник. Думаю, что не была графоманом, потому что графоманы, как правило, сочиняют грандиозные произведения, а я предпочитала малые формы: четверостишия, рассказики на две-три тетрадных странички, а изложения и сочинения – на сколько зададут. И в дневнике я писала не о том, что встала, умылась, сделала зарядку, съела кашу и пошла в школу, а о том, что меня волновало, о чём мечтала, о том, что думала по поводу различных аспектов нашей жизни, и с какими положениями была не согласна. Например, как-то я написала следующее: «Я люблю смотреть на звёзды. Мне совсем не хочется их покорять и прокладывать к ним дороги. Я просто чувствую, глядя на них, какой огромный неведомый мир простирается в бесконечном пространстве, пытаюсь представить себе эту бесконечность и, конечно, не могу. А мы здесь, на земле, копошимся ничтожными  мошками,  и  все  эти  наши  ленины,   революции, свершения перед громадой бесконечности – вообще ничто. Как можно называть их великими? Как можно всё это изучать, будто и вправду всё это имеет значение? Терпеть не могу историю!» (Наверное, мы  тогда как раз проходили Великую Октябрьскую Социалистическую Революцию.)
    Однажды, видимо, по рассеянности, я приволокла этот мой дневник в школу. Дневником служила толстая общая тетрадь в чёрной коленкоровой обложке. И она выделялась среди зелёных тоненьких тетрадок. Скорее всего, этот её вид и привлёк внимание моего одноклассника по фамилии Агафонов.
    Обнаружив пропажу, я подумала, что, как всегда, чего-то напутала, дневник лежит преспокойненько дома, и чего-то мне в портфеле померещилось. Но после уроков в раздевалке меня окружили Комарова, Агафонов и ещё семь пионеров. Агафонов, предусмотрительно спрятавшись за спину Комаровой, торжественно провозгласил:
    – Послушайте, что пишет эта девочка! «А мы здесь, на земле, копошимся ничтожными мошками, и все эти наши ленины, революции, свершения, перед громадой бесконечности – вообще ничто. Как можно называть их великими?» И, между прочим, «ленины» – с маленькой буквы. Ленин был один, какие «все эти наши ленины»? Чего ты, дура, пишешь?
    У Комаровой от возмущения засверкали глаза.
    – На совет дружины вызовем! – выкрикнула она.
    Со всех сторон на меня посыпались реплики:
    – Надо классной сказать!
    – Ну, дура!
    – Конечно, дура! Мало – написала, в школу ещё притащила!
    – Двоечница! Имя собственное с маленькой буквы пишет.
    – Ленин ей – ничто! Да кто ты такая?
    Дождавшись, когда они выговорятся, я торжественно объявила, полагая, что сообщаю главный аргумент в свою защиту:
     – Я ведь это не на доске написала, а в своей собственной тетради, которую из моего портфеля УКРАЛ этот товарищ. Может, вам лучше ЕГО за воровство на совет дружины вызвать?
    На какое-то мгновение они притихли. Но Комарова принялась за своё:
     – Мы тебя на совете отряда из пионеров исключим.
     – Как вы можете меня исключить из пионеров за то, что Агафонов украл из моего портфеля тетрадь? Это что – первая заповедь пионера: укради тетрадь из портфеля товарища?
     – А мы тебя не за тетрадь будем исключать, – нашлась Комарова.
     – А за что?
     – А за всё. На сборе металлолома не была, на экскурсию в Горки Ленинские не ездила, обязательства на себя никакие не взяла, учишься еле-еле, на уроки опаздываешь, галстук не носишь… Так что, не волнуйся, по совокупности.
     – Да наплевать, исключайте. Я что, плакать буду?
     – Вот-вот. И за это тоже: что наплевать, и что плакать не будешь.
    Я пожала плечами и ушла.
    Ну исключат меня из пионеров – и что дальше? В комсомол не примут. А на фига он мне сдался, этот комсомол? А характеристику для поступления в институт кто тебе напишет? А на фига мне и институт? Уборщицей будешь работать? Да. Буду работать и поступлю на вечернее, или заочное. И характеристику мне дадут на работе! Так что – подавитесь! Придя к такому заключению, я просто возликовала. Мой жизненный путь был определён. Я стала свободной, как ветер. Я не буду жить с фигой в кармане! Я всегда буду делать то, что мне интересно! Ага. Ни в страны социалистического содружества не поедешь, ни, тем более, – куда подальше. Ни сапоги в спецраспределителе не ухватишь, ни сосиски в спецбуфете. Будешь полы мыть и в очередях стоять. Ну и буду. Зато – свободной.
    Перед собранием наша классная орала, вытаращив глаза:
    – Ты что, сумасшедшая? Тебя лечить надо! Если мать в школу не придёт, мы к вам с комиссией из РОНО приедем!
    – А к вору Агафонову поедете? – Я уже поняла, что напоминание о факте кражи немного, но всё-таки их тормозит.
    – Нет, явно не в себе ребёнок. Комарова, проводи давай собрание, нечего с ней разговаривать,  –  заключила классная.               
    Когда  началось  собрание,  мне было до лампочки. Поэтому я даже не запомнила – кто там чего говорил. Но вот голосование меня приятно удивило. Когда спросили: кто «за», поднялось четырнадцать рук. Среди них не было моих друзей и то, что они проголосовали за исключение, меня и не расстроило, и не удивило. Когда спросили: кто «против», вместе с руками из парт подскочили трое моих друзей и поднялось ещё пять рук. Шестеро воздержались, двоих не было.
     – Большинством голосов, – удовлетворенно подытожила Комарова.
     Так я перестала быть пионеркой.
     Но заметьте! Друзья меня не предали. Я нашла поддержку среди тех, от кого этого не ожидала. И вот эти воздержавшиеся – чего бы им не проголосовать «за»? Рука не поднялась. А «против» – побоялись. Ну, это понятно. А так-то, получается – половина нормальных людей. Это совсем даже неплохо.
     Можно сказать, что стакан наполовину пустой, а можно сказать – наполовину полный. Неисправимый оптимист скажет: половина нормальных людей – это совсем даже неплохо. «Представляете, половина гадов и идиотов», – скажет пессимист. А какие уж они такие гады и идиоты? Взять даже этого самого Агафонова. Чего он полез в мой портфель? Ведь не для того же, чтобы найти там «слово о Ленине». И не для того, чтобы украсть что-нибудь ценное, знал прекрасно, что ничего ценного у меня нет, ни в портфеле, ни вообще. А для чего тогда? Вился он вокруг меня на всех переменках, да и всегда, когда была такая возможность. А мне как-то и в голову не приходило, что люди, мне лично не интересные, тоже существуют, чего-то хотят, чего-то чувствуют, Агафонова этого я даже не замечала. Так что и Агафонов мог с полным правом сказать про меня: «Гадина!» Нет, не всегда твой противник – распоследний гад.
     И добавлю ещё, что сам этот эпизод на моей дальнейшей жизни никак не отразился. Но то, что на каких-то неведомых скрижалях было записано моё намерение потерпеть в очередях ради возможности не держать фигу в кармане, несомненно. Примерно так и проходил мой жизненный путь, как я его тогда перед собранием наметила.