О хлебе и зрелищах

               

         Северный Урал. Кама – река делает первый крутой поворот. Если поделить расстояние до второго поворота на 3 части,   то в одной третьей от первого поворота  и живет районное уральское село. Его исконное название имеет перевод – «беличье гнездо». Уже в годы нашего детства оно было довольно большим. Тянулось вдоль высокого берега Камы, наши детские ноги несли нас в  клубную библиотеку почти час, и толстые тома Майн Рида в оранжевых обложках продавливали на сгибе руки прямые линии - вмятины. Счастье чтения было ни с чем несравнимым. А смелые индейские вожди и их белокожие друзья  становились нашими друзьями.  По лесу мы учились ходить мягко и бесшумно
 Семья была большая: отец,  мать и пять  девчонок. Правда,  двое старших уже уехали на встречу с будущим. А трое – жили с родителями. Средняя – я  – и была старшей в этой компании.
             Родители работали с раннего утра до поздней ночи. А мама прихватывала и ночь. Когда разлившаяся Кама очищалась ото льда, по ней начинали идти пароходы с продуктами,  товарами. Часть груза они оставляли в нашем селе. Чтобы успеть добраться до верховья Камы по большой воде и вернуться -  разгружались и в ночное время. Мама работала кассиром на разгрузке. И ночами тоже.
              Разгружали товар зеки, жившие на поселении. Они шли по деревянным трапам в две доски, с набитыми на них брусками. За спинами у них висели на брезентовых лямках деревянные «горбы». Грузчики бросали на них мешки с мукой,  сахаром… и они  напружинясь, склонив голову, покачиваясь на трапах шли к складам. Платили им по окончанию работ. Мама их побаивалась. Но существовал какой-то негласный закон – кассира не грабили…
                А днем на пароход пускали жителей поселка. Торговали заморскими мандаринами с наклейками, лимонадом. Однажды я так увлеклась рассматриванием парохода изнутри, что не заметила его отхода. Очнулась, когда он отвалил от пристани и взял курс против течения. Мне было лет восемь. Я еще не усвоила прелести путешествий, а меня уговаривали прокатиться. Сообщили на берег маме. Но я так орала, перекрывая гудок парохода, что подали к борту катер, спустили меня и отправили восвояси.
                Естественно, детьми в это время родителям заниматься было некогда. Для устрашения моей отчаянной головы существовал ремень, папин, широкий, с медной бляхой. Папа был добрейшей души человек, а я – далеко не подарок. Поэтому могу считать ремень своей собственностью. Иногда он использовался, слегка, - мамой. И только для меня.
Существовали строгие семейные правила: дома должно быть чисто, порядок поддерживали дети, я отвечала за сестер, не должна бегать в лес без разрешения. И – «в двенадцать  часов, чтоб были в столовой»  Мама не успевала готовить дома.
                Столовая  была прекрасна. На чистых столах стояли специи:  соль, перец, горчица. И тарелка с синей прописью - Общепит. На этой тарелке возвышалась горка аккуратно нарезанного белого хлеба . «Хлебушка!»- говорили мы.  Столовую обслуживала официантка. Да, это было в те далекие и трудные времена. Она была похожа на снегурочку: в белой, украшенной   дырочками «ришелье» короне. В фартучке с оборочкой и белой кофточке. Вокруг кожаными листьями невероятной величины  гордились фикусы в деревянных ящиках, похожих на перевернутые усеченные пирамиды. Но, главная  красота была на стенах. А там, чуть выше голубых панелей, с легким наклоном вперед,  висели картины:  «Охотники на привале» вели неспешную, хвастливую беседу.
Сиротливо смотрела в омут васнецовская  Аленушка, а черная вода напоминала лесные озерца… Отважные богатыри решали  свою судьбу и судьбу России возле камня, а ворон  – накаркивал им гибель. Веселые медвежата в шишкинском лесу никого не боялись  -хотелось потрогать рукой мягких зверят, но страшна была их мама. А бурлаки трогали до слез; слишком нелегок был их труд, как у зеков на разгрузке пароходов и барж.
                Пока официантка заказывала и приносила суп – я успевала еще раз обнять взглядом репродукции своей  первой  в жизни картинной галереи. Была еще одна радость в этом ожидании: хлебушек  на столах был бесплатным, очень вкусным. Мы намазывали его горчицей  и ели вдоволь, наедаясь до позднего вечера.
         Удовлетворив духовный и физический голод, переходили в другую картинную галерею. Баржа, в которой не так давно перевозили зеков ,  застряла в песчаной косе. Кама нанесла новую мель. а мы перебирались через мелководье, залезали в ее дощатое нутро.  С замираньем сердца читали надписи на стенах, рассматривали искусно процарапанные рисунки:  русалок с пышными грудями и упитанными хвостами, якоря,  девичьи профили ….  Кстати, нецензурная лексика почти отсутствовала. Запомнилось «Москва – Воронеж, не догонишь»…
               Жизнь была хороша.  Желудки наполнены столовским хлебом, глаза  и сердца впитывали ее красоту.