Кто-то. День Шестой. Судилище

СУДИЛИЩЕ

Атир и Светлый еще издали заметили царящую в лагере суету, приглушенный рокот голосов донесся до слуха. Опять что-то случилось. Миновали частокол.
Атир, направив Агата в плотную, галдящую толпу, начал продвигаться к помосту.  Там, на возвышении, стояли Властитель, Хурхан с несколькими воинами и четверо сбежавших в день переправы лодочников. Выглядели они жалко: в окровавленных рубахах, со связанными за спиной руками, ссадинами на лицах и разбитыми носами. Этого еще не хватало! Говор и плач вокруг нагоняли печаль, вселяли тревогу: «Убили, это они убили…» Атир увидел открытую повозку, а на ней тела двух или трех воинов в доспехах.
Судилище, по-видимому, близилось к концу. Рассерженный и потный Властитель держал последнее слово:
- Люди, какое наказание будет этим дикарям за убийство наших воинов?
- Смерть, смерть!
- Сейчас же, здесь же! - послышалось со всех сторон, и в воздух поднялись сотни рук.
- Что ж, пусть будет так…
Сквозь толпу, тряся амулетами и бормоча что-то под нос, прокрался Шаман. Зашептал на ухо Властителю.
- Ладно, послушаю тебя в этот раз», - кивнул тот и обратился к народу на площади: - Вот Шаман, хранитель традиций, говорит, что казнить их здесь не следует. Казнить их надо на берегу и отдать тела реке. Духи Воды, примут этот дар и укажут нам дорогу с острова, уберегут при переправе. Так оно и будет. Казнь состоится на закате!
После этих слов Властитель скрылся в своем шатре. Ропчущая толпа постепенно расходилась. Воины Хурхана пинками погнали пойманных лодочников в дальний конец лагеря. Вскоре оттуда послышались приглушенные стоны - разгневанные стражи секли пленников плетками. Двоих убитых воинов завернули в черные расписанные золотыми узорами ритуальные покрывала, и скорбящие родственники понесли покойных в юрты - готовить к погребению. Атир, поставив в стойла Агата, направился к шатру Властителя. Двое мрачных стражей на входе - воины Марсагета - разомкнули перед ним пики. 
- Я ждал, тебя. - Услышал Атир, едва переступив порог. - Проходи, рассказывай.
Хан сидел на подушке на красном ковре и вытирал лицо платком. В шатре пахло вареным конским мясом, базиликом, мускатом и ванилью - за голубым прозрачным занавесом Улушук и Ахай-Хатун  готовили обед.
 - Присаживайся, присаживайся, - продолжил Властитель. - Где был, что нового?
- В село ездил, а нового много чего.
И Атир рассказал, как хутор прочесывали и что узнал от Светлого: про плоты, про новое место для переправы и еще про остров. Женщины перестали стучать посудой - слушали. Хан время от времени одобрительно кивал головой. В конце рассказа Атир достал из-за пояса серый предмет, тот что Светлый отдал. Адай-Хан разглядел его с любопытством, даже на руке подбросил.
- Легкий, но прочный. Древний по-всему. Я такого и не встречал никогда. А ты? - На лепесток похоже, только большой. Хан провел пальцем по острой кромке. - Амулет ритуальный. Мне это не нужно. - Поморщился. - Забери!   
- Мне тоже не нужно, - ответил Атир.
- Тогда выброси или лодочнику своему отдай. Это его вера, его боги. Фу, мерзость какая. Забери, говорю! Еще что-то хочешь сказать? - продолжил.
- Попросить хочу.
- О чем?
- Чтобы ты сохранил жизнь пойманным лодочникам или отсрочил их казнь до тех пор, пока не переправимся.
- Что? Что ты просишь? Сам-то понимаешь?! - Властитель кинул платок в чашу с водой и подался вперед.
- Понимаю, но…
- Да как ты смеешь?! - Хан покраснел от гнева. - Это все дружба твоя с этим селянином! Знаешь?! Знаешь, что там случилось? Расскажу... Воины Хурхана выехали в степь и взяли в кольцо озеро, то, где костер видели. Тронулись - лошадь к лошади. Подъехали ближе - видят по берегу кустарник, а в кустарнике шалаш. Они дальше. Костер и угли еще теплые, а вокруг никого. Трава не шевелиться, вода не плещет. Тихо. Стоят, ждут. Вдруг камыш у берега дернулся, еще, и круги по воде . Сначала подумали, что рыба гуляет. Потом проверить решили: Итар и Атын на лошадях туда, в воду, к камышу. Ждут, оглядываются. А из воды селянин вдруг выскочил, схватил Итара, ножом по горлу мазанул и с коня стащил. Атын, за саблей потянулся, а тут еще один вынырнул - бородатый - под воду его опустил и прикончил, пока другие на помощь шли. Скрутили они селян, да еще двоих заметили - тоже под водой прятались. Всех сюда и притащили… и тела убитых. У одного жена осталась, да двое детей, а у другого мать старуха и невеста - совсем еще девчонка, руки на себя наложить хочет.
Хан  обтер ладонью лицо и продолжил:
- А ты хочешь, чтобы я их помиловал! Просишь… - и вдруг осекся. - Что ты сказал? Лодочники?..
- Да, они из команды Светлого. Я не доложил тебе, прости: думал, не увижу их больше… сбежали от меня эти лодочники. Но чтоб они здесь оказались - не подумал бы.
- Ты говоришь, казни мы их…- Хан склонил набок голову, - другие лодочники бунт поднимут. Хм! Я подумаю, но обещать не могу - слово свое сказал. А ты, чем хлопотать, лучше дела делай: за плоты головой ответишь. Ни передо мной - перед племенем всем.
- Я дело и делаю. И еще: в том, что на кладбище и в часовне случилось, не виноваты они…
Ахай-Хатун и Улушук вынесли подносы с едой и чайник. Поставив их перед мужчинами, присели невдалеке на подушки.
- Как так «не виноваты»? - брови Властителя поползли вверх.
- …Я никого не защищаю. За то, что Итара и Атына убили, ненавижу их. Но не от кары они прятались - за жизнь боролись. Подумай, Хан. Про цветы… их в селении много было, очень, чтобы привезти сюда - повозка нужна, а, может, и не одна. Откуда она у них? Следов ее ни в селе, ни у часовни не видно - сам все проверял. И дозорные ничего не слышали, а ночью тихо. Скрип, бряцание сбруи, ржание - на всю степь раздавалось бы.
- Это не так, - Адай-Хан махнул рукой. - Может, и слышали, да подумали, лошади в загоне возятся.
- В загоне… А почему не видели ничего? Полнолуние почти что - светло. А дозорные - мои! Те, которым я верю, и которые не спят… Дальше: письмена эти, рисунок. Откуда? Лодочники и говорить-то толком не умеют, не то, что писать.
- С письмом и у меня плохо, - выдавил Властитель.
- Вот! Да и зачем им все это нужно? Отсидеться бы в норе, пока мы с острова не уйдем, а не подставляться попусту. - Атир замолчал.
Молчал и Властитель. Стыли на подносе отварные конские языки и чай в белом с позолотой чайнике. Через открытый полог Атир видел, как переминались с ноги на ногу двое широкоплечих стражей, покачивали пиками.
- Кто же тогда написал эти знаки, кто привез цветы? Выходит, и не Хурхан с Шаманом. Кто нас ненавидит, запугивает? - Властитель призадумался.
Улушук подалась вперед, послышался ее тихий голос:
- От этих странностей вреда никому нет. Не запугивает - предупреждает.
- Но почему и о чем? - Хан наморщил лоб. - Может это знак селянам?
- Этого мы пока не знаем, - ответила девушка.
- Ладно, это не главное. - Хан, хлебнув чаю, повернулся к Атиру. - Главное сейчас - плоты.
- Я понимаю. - Атир встал, поклонился. - Спасибо, Хан, за гостеприимство, пойду, а вечером доложу.
Очутившись на площади, вывел из стойла  Агата. На гнедом жеребце подъехал Марсагет. Посмотрел задумчиво.
 Что еще? Говори!
- Да непонятно как-то, - отвечал сотник: - цветы пропали...
- Как пропали?
- Сами. Троих дозорных у часовни поставил. И что? Клянутся: ни спали, ни отлучались. Говорят, цветы были, потом будто ветер из степи пронесся. Обернулись - их уж нет. И снова никаких следов. Не веришь - посмотри. 
Атир не знал, что сказать, многого в последнее время не понимал, и это злило.
- Хану доложи, - развернув Агата, бросил коротко. 
Подъезжая к юрте лодочников, кивнул стражам: Мерту и Оску. Рядом с ними стоял Светлый - глядел исподлобья.
- Знаю, чего ты хочешь просить. - Атир начал первым. - Я говорил об этом с Адай-Ханом. Что решит - вечером узнаешь. А сейчас успокой своих и собирайся - со мной поедешь. 
Подозвав Оска, приказал найти Сармака и передать тому, чтобы взял десятку воинов, запасную лошадь и сюда подъезжал. И Советник Бабо тоже. 
Бабо появился первым: красный, потный приковылял на коротких ногах. Атир приказал ему послать в селение людей. Что б они набрали бревен, погрузили их на повозки и ждали дальнейших приказов.
- А еще по юртам пройдись: собери побольше веревок, ремней, шкур ненужных, - крикнул Советнику вдогонку.
Подъехал Сармак и воины.
Взмахнули плетьми и покинули лагерь. По берегу ехали молча. Солнце из желтого сделалось белым, жарило во всю силу, и обычной прохлады от реки не чувствовалось. Атир разрешил снять доспехи, сам снял тоже. Оставшись в светлых нательных рубахах, воины  смотрелись теперь собравшимися в кучу табунщиками или землепашцами, но никак ни дозорным отрядом.
Слепням тоже, видимо, было жарко, и они утоляли свою жажду свежей кровью - как всегда. Воины чесались, лошади махали головами, дергались, ломали строй.
Вскоре поравнялись с ранее выбранным для переправы местом. Приказав отряду остановится, Атир въехал в гущу кустарника - к реке - и замер, будто почувствовал что-то. Ждать пришлось недолго - пятерка всадников появилась на дальнем берегу. Воины-селяне на крупных лошадях выехали на обрыв. Осмотрев окрестности, они неспеша направились в сторону омута - к своему стану.
Облизанный ветрами, голый как череп берег, адское пекло, а они, вон, не ленятся, службу несут. Не уходят селяне, но и не атакуют. Может, с Красным сомневаются: мы, не мы. Ждут чего-то. А чего? Ратного не видно. Не поймешь. У, дьявол! - Овод саданул Атира так, что спину свело. Атир развернулся и пустил коня в галоп. Воины в промокших от пота рубахах, тронулись вслед.
Проехав вдоль берега с десяток верст, миновали дубовую рощу. Дальше -  поросшее невысоким кустарником плато и мыс клином. Атир остановил коня. Бурный поток по правую руку, закручиваясь, смешивался с медленным и широким по левую, а дальше, до горизонта, необъятная водная гладь. Омут, и вправду, лужа по сравнению с этим! Правый берег пологий, изогнутая песчаная коса. Годится!  Не обманул Светлый. А где он сам? Атир глянул по сторонам - голова селянина опущена, губы сжаты, неуклюже сидит в седле.
Атир призвал Сармака:
- Главным тебя назначаю. Возьмешь побольше воинов, смотреть будете, чтоб лодочники не сбежали и работали на совесть. Старший у них, - указал пальцем, - знаешь. Будете здесь скрытно. Если к реке выходить, только ночью. Костров не жечь. За все головой отвечаешь. Я в лагерь!
«Озабочен чем-то», - подумал Сармак, глядя вслед Атиру.
Атир действительно был озабочен: время шло - четвертый день на острове - а плотов еще ни одного не построили. Не заезжая в лагерь, поскакал к старому селению. На краю котловины встретил Бабо и груженые бревнами повозки. Запряженные четверками лошадей заползали они на крутой склон. Погонщики хлестали кнутами. Лошади сгибались от натуги, ржали. Воины с раскрасневшимися потными лицами, уперев ноги в землю, помогали им - толкали что есть сил. Возмущались, что повозок мало и они  перегружены. Цельные колеса-блины болтались на деревянных осях и противно скрипели, а стянутые пеньковыми канатами длинные толстые бревна грозили рассыпаться и передавить людей.
- Пусть снимут половину, - приказал Советнику Атир. - Угробишь мне людей и лошадей. Да и дорога неблизкая - не довезете.
Воины вздохнули с облегчением, принялись отвязывать канаты. Ну вот, главное начать - подумал Атир.
Скрытно от селян, далеко по степи объехав лагерь, обоз во главе с Атиром пополз к южной оконечности острова. Вскоре их нагнал Сармак с конными воинами и десятком лодочников. Опустив хмурые лица, селяне шли неохотно, как бараны.
- Шевелись! Пошел, пошел! - раздавались окрики стражников, щелкал кнут.
Атир не хотел оставлять лодочников в лагере. Состоится вечером казнь или нет,  бунт, неповиновение ни к чему. Да и плоты пора начать делать. -  Подозвал к себе Светлого. Лодочник хмурился.
- Хватит ныть! Хан еще ничего не решил. Я с детства знал убитых, но не ною, гнев свой сдерживаю. 
Селянин молчал, глядел куда-то вдаль. «Не нравится он мне», - подумал Атир и продолжил:
- Твоим и так повезло: если бы Властитель ни меня, а Хурхана послушал, вы бы давно уже мертвы были. Все! Успокой своих - слово я сдержу: живыми отпущу и с наградой. Ты понял?
Вопрос прозвучал в пустоту - Светлый глядел вдаль. Лодочники, опустив головы, стояли молча. Словно почувствовав скорую грозу, задвигались всадники Сармака - взяли селян в круг.
- Ты я вижу, не понял! - Атир, откинувшись назад, с силой опустил плеть. Железные наконечники, хлестнув по плечу Светлого, распороли рубаху, окрасили ее красным. Селянин не дернулся, будто и не почувствовал ничего. Взгляд остался все таким же безучастным. Зато лодочники зашевелились, зароптали. Подняли пики воины.
- Ты понял?! – повысил голос Атир.
- Понял, - ответил Светлый и поднял глаза. Не было в них страха. Сожаление?
- А вы? - повернул коня к сбившимся в кучу лодочникам.
Те, перестав роптать, закивали неуверенно.
- Иди, Светлый, иди. - Атир продолжил уже спокойнее. - И советую впредь понятливее быть… Сармак, ты тоже понял? Тогда в путь. Завтра еще бревен и ремней подвезут. Может, и сам я заеду. Наладишь все - замену пришлю.
Скрипя, тронулись груженые повозки. Атир смотрел вслед, пока не скрылись они в   высокой траве. Правильно, что селян на казнь не оставил - спокойней будут, но вот покладистей - вопрос. Мысли прервал звук трубы.
Атир повернул к реке, выехав на берег, загнал коня по грудь в воду. Пусть охладится. Агат пил жадно, с удовольствием. Атир наклонился, обмыл лицо, шею. Хватит, Агат, хватит, а то скакать не сможешь - натянул узду.
Конь, довольно отфыркиваясь, трусил по берегу. А вот и старые знакомые - над обрывом гарцевала пятерка селянского дозора. И надо на берегу казнь устроить. Зачем? Ритуал жертвенный. Атир, глядел на всадников. Зачем их лишний раз злить? Но Шаман настоял, а Хан согласился.
Навстречу приближалась колонна во главе с Властителем, за ним Марсагет, следом с десяток ханских охранников с пиками и щитами, Хурхан с сотниками Гнором, Саулом и Кадымом. Все в доспехах. Дальше - Советник Бабо в синем в полоску шелковом халате, с неизменной круглой шапочкой на голове. Шаман в черном, расшитом золотыми нитями, ритуальном балахоне. На груди сверкающие камнями и белым металлом амулеты, в руке - отделанный серебром дубовый посох. Дождался Говорящий с Ним своего часа! В окружении воинов двигалась  повозка. На ней стоящие на коленях беглецы-лодочники со связанными руками. Скрипели колеса, увязая в песке. Толпа: воины, женщины, дети, сгорбленные старухи, старики. Нахмуренные лица, плач, причитания, молитва. Сколько раз Атир видел горе и сколько раз еще увидит. Улушук и Ахай-Хатун не пришли: они не любили смотреть на казни - он знал. Он и сам не любил. А если приходилось, смотрел, но не участвовал. Как сейчас.
 Селяне на Утесе задвигались, зашевелились. К дозорным прибавились пешие воины, несколько всадников, одетых в блестящие на солнце латы. Но Ратного опять не было - сколько Атир ни вглядывался в ряды неприятеля, не мелькнула в них синяя накидка, не сверкнул золотом шлем.
Повозка подъехала к воде. Воины, по знаку Хурхана, стащили пленников и кинули к ногам Властителя. Люди, выстроившись полукругом, роптали на приговоренных и потрясали кулаками.
- Смерть, смерть… - гул висел над  рекой.
Шаман ходил кругами, сужая их все более. Громко читал заклинания, падал на колени, вскакивал и кланялся реке, смотрел на утес. И все потрясал, потрясал своим посохом. Наконец воткнул его в песок, опустил голову и замер. Повисла тишина.
Слово держал Властитель.
- Люди, - молвил, - мы собрались здесь в трудное время: еще два наших доблестных воина погибли… - Из толпы раздался женский плач. - Погибли два сына, брата, мужа. Погибли не в честном бою, а от подлого удара вот этих… - Властитель вытянул руку к стоящим на коленях селянам.
Низкие голоса мужчин, звонкие - женщин, слабые детские подхватили одно слово:
- Казнить, казнить!
«…А что бояться? Они уже все решили», - Борода первым поднял от песка разбитое лицо и выпрямил спину.
- Куда? - здоровенный кочевник-палач сильно пнул сапогом в бок. - Вниз глядеть!
 Борода покачнулся, вновь выпрямился и гордым взглядом окинул толпу. Выпрямили спины и его сотоварищи.
- Вниз смотреть! - палач пнул Кормача. Снова замахнулся ногой, но остановился под взглядом Хана, отступил.
- Смерть… Они заслужили ее, - продолжал Властитель. - Но милость наша не знает границ. Много уже пролито крови, много. И я решил: не брать лишнюю, я решил… - Толпа затихла и напряглась, передние ряды качнуло вперед. - И пусть это видят селяне, пусть! - Властитель, указал рукой на утес. - Пусть видят наше прощение!
Шаман поднял удивленное лицо. Удивился и Атир. Лишь Хурхан оставались спокойным и безразличным.
 - Я своей властью прощаю двух из этих селян: тех, кто  не убивал наших воинов. Они пойдут рабами в семьи убитых. - Ропот толпы, сначала недовольный, постепенно стал затихать. - А двое других, - продолжил Хан, - будут казнены немедленно!
Толпа взорвалась гулом, в ее рядах один за другим, все громче и отчетливей  послышались возгласы одобрения.
- Я хочу спросить вдову и матерей убитых: согласны ли вы, чтобы эти прислуживали вам и помогали?
Три женщины в первом ряду, одетые в длинные черные одежды, слегка кивнули.
- Воины, поднимите прощенных и отведите в сторону.
Мордан и Кормач никак не ожидали такой развязки - их поднимали, а ноги не слушались.
 - А этих... Начинай!
Высокое небо, желтый утес и воины-дружинники, поднявшие вверх мечи -  последнее, что видели Борода и Весло. Хурхан по очереди оттянул им головы назад и ножом перерезал горло.
Кровь струями полилась на рубахи. Глаза закатились. Русые волосы и бороды трепал ветер. Тела, обмякнув, беспомощно завалились на песок. Воины взяли их за руки за ноги и под напутствия Шамана бросили в реку. Течение подхватило и понесло их прочь. Приостановившись, стало вращать, глубже и глубже затягивая в темную воронку омута. Кровь еще сочилась и алыми прядями опускалась на самое дно реки. Коснувшись его, ушла в песок.
Омут вздохнул. Кочевники, покидающие берег остановились и обернулись на этот звук. Обернулись дружинники на утесе. На воде надулись и опали пузыри. Потом еще и еще. Стало тихо. Вечерело. Люди пошли принимать пищу, готовиться ко сну.

«Скоро начнется! - думала Анися глядя на кипящий омут. - Скоро явится! И я ему в этом помогла». А может леший с ними с этими лодочниками, селянами, номадами, с Атиром. Собраться, да и бежать отсюда. Нет! Мысль, что Тварь, как кошка мышкой, играет ими всеми, да и ей самой, мысль эта засела глубоко и жгла, жгла. Да и как бежать? А женщины, дети, старики. Что с ними будет? Свою совесть, душу отмолит ли потом? Ни для того она от старой Унгры унижения терпела, чтоб отступить. Ни для того силу вобрала, обрекла себя на одиночество и безбрачие. Ни для того!..
 Да и предки… Ведь они эту дрянь сюда занесли. Виноваты или нет - кто теперь скажет. Укрыто, укрыто все пылью и туманом. А коль так, по старым долгам все одно платить придется. Для того и привез ее старик, на то и согласилась.
А Атир - предупредить хотела. Думала, вспомнит те цветы, вспомнит скит, придет. До рассвета ждала, жгла лучины, надеялась. Не пришел. Не вспомнил или не захотел. Знак благой, предостережение, номады за угрозу приняли, добро в боль, горе и смерть превратили. Получается, она в этом виновата. Она! На лодочников навела, защитить не сумела.
А Тварь тешится, тешится, предвкушает новые жертвы, уловки и обманы придумывает. Вот только как их распознать? Ни одна ворожба не поможет. Опередить… Анися вспомнила обмелевшее озеро, темный на его поверхности ковер - остатки прекрасных цветов. Дождь, нужен дождь!.. Фу-ух! Вот ведь глупая - задумалась. Назад надо. Скорее! Успеть вернуться в тело. Часовня приближалась. Солнечные часы, она бездыханная. Слава тебе, Никта!.. Анися поднялась на ноги, отдышалась, вставила гномон на прежнее место.
 …Темно-серая ночь. Степь. Луна спелым абрикосом. Дорожки от падающих звезд - тают быстро. Все ж успела загадать - на суженого. Анися спешит. Приподняв до колен рубаху, шагает широко - босыми ногами, знает дорогу и ничего не боится.
Идет Анися и думает, молит: «Никта, дай нам дождь. Пусть напоит он иссохшую землю, реки и озера, потопит в них темные помыслы и силы - спасет. Дождь, ах как нужен дождь!..» Шпиль часовни в отблесках зарниц посверкивает заостренным мечом. Близко уже. Скамейки. Солнечные часы.
Теплый ветерок пронесся над островом. Убаюкивая, зашелестела листва над могилами. Невдалеке раздалось сонное ржание лошади. Клацнул по камню браслет из резцов бобра - взялась Анися за штырь-гномон. Ветер усилился. В лагере на холме завыли собаки.
Шорох сзади. Тупая боль в затылке. Подкашиваются ноги, и Анися летит, будто на санках с горки, врезается в сугроб… Холодно, а снег черный.