Чёрт в помадной банке

Ротмистр Поляков, будучи проездом из Воронежа в Харьков, застрял в Сухочево напостоялом дворе. Поземка к вечеру превратилась в настоящий буран, разнося произвольный гул ямского колокола далеко в сторону Бирюча. Офицеру отвели небольшую горницу и оставили наедине с самоваром.
Новенькая керосиновая лампа под потолком разгоняла полумрак и свет ее позволял ротмистру наконец-то засесть за письма. Благо, половой принес дюжину отточенных перьев. Поляков стукнул одним из них о дно чернильницы и начал выводить на фамильном гербовом листе первые буквы.
Громоздкие часы у стены уже успели дважды отбить по получасу, когла до слуха ротмистра донесся шум и веселый гогот из общей горницы. Там разместились застигнутые бурей путники рангом пониже: мещане, торговцы, крестьяне. Поморщившись как от зубной боли, ротмистр распахнул дверь с тем, чтобы утихомирить забияк.
На некрашеном полу горницы, в свете четырех ярких ламп, сидя прямо на вместительном расписном коробе, бритый мужик в распахнутой душегрейке держал в руках книгу. Видимо, чтиво было забавным, потому что у слушателей по лицам бродили блудливые улыбки.
— «Ахти мне, глупому, — вопил Ванька, тягая за собой колоду с защемленной в ней рукой. И невдомек было бестии, как прыскают со смеху, на него глядючи сквозь щели забора, сенные девки», —читал мужик, не сразу заметив офицера в дверях, и новое его предложение потонуло в смехе. И тут чтец встал, в пояс поклонился ротмистру:
— Не извольте беспокоиться, батюшка, тешу народец дозволенной книжкой...
Тридцатилетний «батюшка» грозно глянул па мужика:
— Кто таков, башибузук?
Бритый ловко откинул крышку пестрого ларя:
— Коробейник Филька-старший, ваше высокоблагородие!
В коробе аккуратными стоиками лежали раскрашенные книжки. Филька-старший поднял верхнюю, протянул офицеру:
— Полюбопытствуйте на досуге, оченно интересный роман! Со смертоубийством и любовью!
Ротмистр небрежно принял книжку, поинтересовался, почему Филька зовется старшим?
— Так ить у младшего-то короб помене будет, тем и различает нас торговец Ковалищенко.
И тут же расторопный офеня показал офицеру только что читанную книжку. На багровой обложке ее был изображен смоляной черт, за волосы тянущий упирающегося мужика в лаптях и зеленой рубахе.
-Сочинение Ивана Кассирова под именованием «Черт в помадной банке», — тут же объяснил Филька и попросил разрешения читать дальше.
-Изволь, — махнул рукой ротмистр и остался у двери, некоторое время слушая переливчатый голос чтеца. Потом офицер еще немного поговорил с коробейником и заперся в своей горнице.
* * *
Все так же в глухомани метельной ночи стучали часы, лампа отбрасывала на потолок яркое пятно света. Ротмистр отложил и сторону только что прочитанную книжку н подвинул к себе лист чистой бумаги. Изумительным почерком, поставленным еще в гимназии и закрепленным в кадетском корпусе, вывет в правой стороне листа, несколько отступив от верха:
«Милостивый Государь, Изот Ильич!
Будучи проездом в глухих местах Воронежской губернии, имел я нечаянную встречу с офеней, этим продавцом всяческих безделушек и дикой лубочной литературы. Простота нравов и наивность восприятия бытия делают местное население ярыми её поклонниками, возносящими грамотных торговцев до небес. В здешнем уездном городе Бирюче, как узнал я от того же коробейника, есть печатня некоего «степенства» Ковалищенки, откуда и идет по округе распространение сих поделок. Тиснутые с лубяных досок аляповатые картинки и роспись весьма непритязательны, но главное убожество нх составляет содержание. Изволь, Изот Ильич, несколько строф из «сочинения» г. Н. Зряхова «Битва русских с кабардинцами, или Прекрасная магометанка, умирающая на гробе своего супруга». Чувствуешь ли, чем восхищаются дети вольных малороссийских степей? «Она томно вздохнула, и слезы выкатились из прелестных очей ее, когда она подумала,если раненый умрет». Каково? И далее: «...лишь только Аврора разостлала свой розовый ковер на восточном небе для встречи сияющего Феба...» Что там гг. Полевой и Загоскин по сравнению со столь «изящной словесностью»?
Ротмистр написал еще несколько предложений, потом вложил письмо в узкий серый конверт, украшенный изображением орла, и вывел по чистому полю: «Город Гатчина, четвертый Конногвардейский полк, ротмистру Чистякову».
И отошел ко сну, задув лампу.
* * *
Утром ротмистр первым делом глянул в окно. Будто вконец вымотавшись за ночь, метель длинными полосами легла по всему поднебесному пространству. Всходило солнце. Мальчишка половой вздувал самовар.
— Торговец еще здесь? — спросил ротмист, натягивая сапог.
И где ж ему быть-та? — шмыгнул носом пацан. И добавил: — Утресь еще один заявился. Бранятся — жуть.
Поляков бросил мальцу медный пятак и выпроводил. Попив чаю и приведя себя в порядок, вышел в общую горницу. Здесь, забыв об окружающих, в кружке переночевавших мужиков спорили вчерашний коробейник и еще один, с бородкой и в сафьяновых сапожках. Причем первые несколько минут ротмистр никак не мог понять, на каком наречии бранятся эти двое.
— Фана-ты фана-ду фана-рак! — орал безбородый, стараясь достать соперника кулаком, — фана-я фана-ска фана-зал, фана-по фана-пя фана-та фана-ку фана-за фана-штуку! И задел- таки соперника кулаком. А тот, размазывая кровь по лицу, кричал еще громче:
— Тара-сам тара-ду тара-рак! Тара-бу тара-ду тара по тара-три!
А мужики, раскрыв рты, никак не могли понять, о чем речь. Ротмистр громко хлопнул в ладоши, сумев быстро разгадать эту тарабарщину, где всего-то и требовалось отбросить нелепые «фана» и «тара». Спорщики стихли.
— Так по чем, бишь, штука? — спросил он.
— По пять! — быстро ответил бритый.
— По три! — аукнулся его недруг.
И тут мужики в горнице рассмеялись:
— Так ить они, черти, о цене спорили! А мы-то, по глупости, и не разумели... Что значит — ученые люди, чешут-таки по-немецки, шельмы...
Ротмистр улыбнулся:
— Продавайте по четыре копейки, и дело с концом.
На том офени и хлопнули по рукам. Оказалось, новый коробейник— Филька-младший — тоже забрел ночью на постоялый двор. А так как купцу-издателю книжки обходились по две копейки за штуку, то весь «навар» шел коробейникам. Вот они и заспорили: перегруженный младший хотел продать подешевле, а поиздержавшийся старший — подороже.
-Налетай! — вперебой кричали Фильки, рекламируя товар: «Сказание о Бове Королевиче», «Роман о приключениях аглицкого милорда Георга!», «Мертвец из гроба»!, «История о храбром рыцаре Францыле», «Житие Тихона 3адонского»!
— А «Черт в помадной банке»? — спросил Фильку-старшего ротмистр Поляков.
— Извольте, барин! — в один голос гаркнули Фильки и разом протянули офицеру два лубка-близнеца. Поляков расплатился серебряным рублем и попросил полового завернуть для него книжки. Что и было сделано за дополнительным пятак.
Провожать щедрого офицера за ворота вышли с коробейниками все мужики. И долго они еще кланялись вслед убегавшей к Валуйкам кибитке, мелко крестясь на верстовой столб и бормоча: «Господь спаси, барин».
* * *
Волею судеб конногвардеец Изот Чистяков оказался прапра¬дедом учительницы Иды Михайловны Сигарёвой, которая живет ещё недавно в уютном домике на окраине Старого Оскола. Много лет она посвятила изучению истории лубочного «искусства».
Я беседовал с нею в комнате, слошь уставленной книжными полками. Бокастый самовар на ее столе постепенно делал пожилую женщину все более разговорчивой. Она делилась:
— Конечно, лубок для тогдашней элиты общества считался явлением низменным, чтением для «подлого народа». Но ведь по большей части именно по лубочным книгам простые люди знакомились и с Пушкиным, и с Тургеневым, и с западными писателями. Недоступные для них монументальные издания Карамзина, Ключевского, Гербеля заменялись лубочными то «Бедной Лизой», то «Мазепой», то вообще лишь книжками картинок. Пожалуй, сегодня это можно было бы назвать комиксами. Вот посмотрите!
Собеседница достала из створчатого шкафчика довольно толстую брошюру. Вся она состояла из расплывчатых картинок. И лишь заголовок набран крупными буквами «Рассказ о глупом милорде». Не о том ли, некрасовском?
Я раскрыл книжку наугад, и из нее выпал сложенный вчетверо листок. Поднял, развернул и, буквально наслаждаясь каллиграфией, начал читать: «Милостивый государь, Изот Ильич!..». Письмо ротмистра Полякова своему другу однополчанину ротмистру Чистякову. То самое.
А потом Ида Михайловна дала прочесть еще несколько писем. Вот в них-то и говорилось о старшем и младшем Фильках.
И еще она подарила мне на прощание одну из книжек «Черт в помадной банке».
Спасибо Фильке-старшему...
Или, может, младшему?