Знак беды

Все началось с того злополучного письма.
Вскрыв конверт, он увидел чистый лист бумаги, как не вертел, как не держал над газом, не гладил утюгом - лист оставался чистым, и было в этой чистоте что-то бесстыдно – обнаженное, неприличное. Кто послал это письмо и зачем? Что хотел сказать этот пустой лист бумаги?
  Да , с письма все и началось. Тогда он впервые задумался о себе. Когда-то , в школе, учительница литературы поставила ему двойку за сочинение «Что я о себе думаю?». Хотя он честно написал - не знаю. И вот с тех пор  ни разу не пришлось ему задуматься о своей персоне. Да и зачем?
Пусть о себе рафинированные интеллигентишки  думают, им делать нечего, зарабатывать не умеют, вот и пусть себе  и думают. И разговоры разговаривают. Философствуют, твою мать, о Добре, о Боге,  о Смысле, о Власти. Черви книжные, все-то знают, всех учат… Если вы такие умные, то почему такие бедные? Его всегда раздражали эти святоши, небожители, чистоплюи.  Они даже не какают. Да, а он - другой.  Из другой глины вылеплен.  Образование получил , конечно, но чтобы не кичится им, а пользу приносить. Реальную. Себе, семье, ну человечеству, в конце концов.  Хотя  человечество он смутно представлял, да и не парился особенно по этому поводу.
Ну вот разве думами одними появилась бы у него эта квартира двухъярусная, особнячок за городом, машина более чем приличная? А на лыжах зимой с гор кататься на какие шиши мыслительные, а дайвинг летний, каждый раз в разных странах? А фигуру билдинговать  в самом дорогом фитнес-клубе?  А сына  на учебу за границу? То-то же. Вот и пусть себе философствуют, слюной давясь от зависти. Удачливым надо быть просто. И избегать общения с такими вот, неудачниками, мыслящими.
Между прочим, он- человек будущего, мечта Бога о своем творении- красивый, спортивный, богатый, самодостаточный , сообразительный ,не пьет, не курит, работы не боится. В театры и на выставки успевает, и о модной литературе или фильмах всегда поговорить сможет. Душа компании- и на гитаре, и анекдотец, и что-то интеллектуальное ввернуть, а как танцует… Состоялся, короче. Во всех отношениях. Дом - построил, сына- тоже, ну а деревья на даче всех соседей восхищают.
И тут на тебе, письмо это, долбанное. Письмо ниоткуда. Зашевелился где-то в желудке червячок страха, подозрения, что Удача от него устала, отдохнуть хочет, а значит поглумиться. Отгонял мысли эти, но они лезли и лезли, в просторную до сих пор , свободную от дум голову. Ох, не к добру письмо, не к добру.  Явно знак. Знак беды.
И беда не заставила себя долго ждать. Сначала пропал сон. Потом аппетит. Потом жена.
Ну ей –то  с какого рожна? С жиру взбесилась, видимо. Из коммунизма добровольно ушла. И к кому?  К гению непризнанному,  как с паперти, неухоженному, с сальными волосами, маляру- халявщику, худо-жнику, что б ему пусто было. Видел от его творения, да дети в садике лучше намалюют. Вот пусть теперь , дура, кисти его в керосине отмывает, и желудок гробит килькой в томате. Идиотка. Ведь он для нее все делал, даже не изменял почти, купалась же, как сыр в масле, все ж было. Ну ведь приползет же назад, униженно умоляя простить, конечно приползет, вся в прыщах от аллергии на краску, с грязными ногтями обломанными, без брюликов своих, в ломбард сданных. Но не примет он ее назад, денег даст, конечно, но не примет точно.
От пропаж этих к врачу пошел, тот ему пилюльки какие-то дал.  Кроме жены-все вернулось, и сон, и аппетит. И еще кое-что вернулось, страх. Лучше б эта дура гулящая приползла. Страх превратился в жуть. Он стал бояться своего отражения., стал бояться видеть себя. Страх преследовал его. Когда убрал все зеркала из квартиры, вдруг неожиданно увидел себя в чашке чая. Потом в в джакузи отобразился. Каждый предмет в доме, каждая вещь считала своим святым  долгом запечатлеть его отображение.
Из дома перестал выходить, о работе не могло и быть речи, по утрам боялся открыть глаза, знал, что увидит  себя на потолке, на простыне, на полу- везде, куда ни посмотрит. К врачу идти, себя в его глазах увидеть, ну уж нет. Он возненавидел себя, он слишком боялся себя. Оставаться наедине с собой он тоже больше не мог. Один выход- не жить. Господи, как раньше –то не додумался? Не можешь  жить с собой- не живи. Просто-то как. И конец мучениям, страху, отчаянию.
  Смерть была удивительно легкой и безболезненной - двести двадцать и нет человека.
Он чувствовал, когда его обнаружили, смутно ощущал, как его переворачивают, ощупывают, потом обмывают, переодевают.
Конец!  Слава богу! Он ликовал про себя, когда его несли в гробу, ликовал, когда произносили речи о его безвременной и страшной кончине, ликовал, когда его подурневшая бывшая, поддерживаемая своим чмом волосатым, рыдая , винила себя во всем, порадовался удивленно, как сын повзрослел и вырос.
Без сожаления  прощался со всеми, бедные, им жить и жить, а он спасен теперь, и все остальное не имеет значения.
    А когда гроб закрыли крышкой, и стали опускать в могилу, он с мертвым ужасом вдруг осознал, что крышка гроба изнутри была зеркальной.