Мир по соседству

Глава 1
Я уткнулся в раму окна и почувствовал запах. Он доносился издалека. Свежий, весенний запах природы. Мое лицо погружалось в прохладу и в далекие воспоминания детства. Очень редко удается вспомнить что-нибудь из прошлого, но не сейчас. Меня уносило в пору беззаботности, в те времена, когда не надо было думать о проблемах. Я цеплялся всеми кончиками моего мозга и не хотел отпускать воспоминания, но они превращались сначала в мутное изображение, а потом вовсе заплывали в тумане. Кстати, я часто нахожусь в тумане. Ухожу в него для размышлений, бац, и меня не для кого нет. Это своего рода защита. В нем я написал свои произведения, которые теперь читает и знает большинство людей на всей планете. Не скажу, что это тяжкая работа, как её принято воспринимать у масс, но эта работа выматывает, в первую очередь, душу. На листе бумаги ты выкладываешь её, без остатка, по кусочкам, капля за каплей, пока не останется пустошь. Строчки ложатся ровно в единую линию, образуя спокойное море, в котором приятно плавать и отдыхать. Читатель должен отдыхать душой, конечно, трепетание и прочее обязано присутствовать, но, все же, это отдых. Как странно звучит: выложить душу, чтобы отдохнуть душой. Скорей всего это закон о равновесии - умирает один, рождается другой. И надо быть птицей-фениксом, чтобы каждый раз воскрешать себя.
Работа превращает людей в машин, в кибернетический организм, в нерушимую систему. Человек работает, чтобы выжить, забывает о каких-то элементарных вещах. Каждое раннее утро эта масса идет выполнять, как ей кажется, долг. И беда не в том, что люди много работают и самоуничтожаются, а в том, что они не умеют отдыхать. Даже богатые люди по сути своей несчастны. Про это слишком много сказано и написано, но подчеркну лишь то, что, имея большой финансовый капитал, человек становится ещё большим киборгом, не имея истинных друзей, не имея истинного удовольствия и не зная истинную любовь.
Так уж сложилось, что мне пришлось жить в коммуналке и часто пересекаться со своими причудливыми соседями. Ровно в девять утра, ко мне забегал мистер Боттом, что бы позвать на завтрак в общественную столовую. Скорей всего, он был англичанин, хотя меня это мало волновало, примечательно было другое. Каждое утро, а точнее ровно в восемь, он бродил голышом по нашей коммуналке, распевая частушки и песни на любой манер. Эта детина достигала больше двух метров в высоту, а в ширину казалась размером со шкаф. И представьте себе, какое воздействие это производит на жильцов. Скорей всего, родители мистера Боттома были медведи Гризли.
- Тук, тук. Эй, друг, ты ещё долго будешь валяться, уже девять! - басил мистер Боттом.
- Иду я уже, иду - ворчал я - но вот мой друг Эндрю что-то не хочет собираться.
- Пошли его к чертям, завтрак ждать не станет.
Каждый раз в столовой мистер Боттом устраивал представление. Шутил и очень громко смеялся, даже складывалось ощущение, будто не выдержат стекла и полопаются как скорлупа. Приколы доводили посетителей до коликов. Некоторые давились едой, даже приходилось вызывать медиков, некоторые плакали как дети, и это были слезы радости. «Прекрати» - говорили некоторые, «У нас уже болят животы» - говорили другие. Но такова была натура Боттома.
- Эй, любезные, о чем спорите? - кричал, чуть ли не через всю столовую, мистер Боттом.
-  Семеныч говорит, что ему живется хуже других - откликнулся один из "любезных" - Это всё вранье, мне живется хуже всех. На седьмой месяц девятой недели, с тех пор, как упал последний волосок с лисы после линьки, я молился за здоровье всех ныне живущих и тех, кто будет жить спустя сто поколений. Долго ли, коротко ли, но с восходом первой звезды сильно разболелась голова. С чего бы? Но с тех пор у меня постоянно она не проходит.
- Дурень ты, Барашков. Ты себе всю голову раскроил. Это же надо так долбить в пол, чтобы потом без сознания пролежать два дня. Тебе явно не живется хуже других – и, выпрямив спину, Боттом сделал серьезное выражение лица, обозначив тем самым себя судьей.
- Мне живется хуже всех - начал Семеныч - На пятый месяц седьмой недели, а это заметьте на два месяца раньше, с рассветом, я как всегда сидел у себя в комнате и размышлял о вечном, как вдруг меня, откуда ни возьмись, оглушили по голове так сильно, что я потом три дня лежал без сознания.
- А я неделю - возражал Барашков.
- А я месяц - протестовал Семеныч.
- А я вообще год.
- Врешь!
- Вот тебе крест.
- Ну тогда я вообще в коме, а все что происходит - сон.
- Оба вы дураки -  с задорным смехом мистер Боттом встал из-за стола и направился к выходу.
Наша коммуналка была не такой как все, а именно отличалась консьержем, который сидел в своем "аквариуме", вечно в белом, и наблюдал за всем, что происходило вокруг да около. Казалось будто это не человек, нанятый жильцами для  несения вахты, а начальник. Сидит и свысока оглядывает свои владения. Он - самый нужный и самый значительный гражданин нашего жилища. Был случай, что мы застукали его как-то ночью в каморке с мужчиной, точнее с нашим соседом Эдуардом. Они спали как влюбленная парочка в медовый месяц, тесно прижавшись волосатыми конечностями и нежно посапывая в своем сладком сне. Такая слава быстро разнеслась по нашей коммуналке, в итоге консьержа стали называть "сладкий Боб", то ли от того, что бывает после употребления бобов (хотя я не вижу связи, но так поговаривали), то ли из-за формы бобов, это загадка так и остается для меня нераскрытой. Над Бобом подшучивал только мистер Боттом, все остальные ехидно улыбались.
- Боб! А Боб, тебе нравится моя попка? - давясь от смеха, шутил мистер Боттом – Ну, сознавайся, сукин ты сын.
- Я больше предпочитаю худосочных мальчиков, нежели неугомонных горилл вроде Вас, мистер Боттом. - пытался отшутиться Боб
- Как же так? Неужели я не в вашем вкусе? Все...- Боттом театрально положил руку на лоб и изобразил печаль, пытаясь заплакать - Жизнь потеряна, я больше не хочу бороздить по белому свету без вас, мой сладкий Боб.
Окружающие пытались сдерживать смех, но получалось очень неудачно.
- Попрошу успокоиться. Мы сегодня собрались для того, чтобы обсудить график дежурств по уборке помещения и конкретное время просмотра телевизора на следующую неделю.
В принципе собрания проходили довольно весело. Но присутствовали некоторые странности, которые изначально не укладывались у меня в голове. Например, почему сладкий Боб называет нашу коммуналку больницей? Все квартиры - палатами? А мистер Боттом и ещё несколько человек всегда глядят косо, когда я разговариваю с моим приятелем Эндрю. Не коммуналка, а сумасшедший дом, честное слово.
- Друг! - как то раз обращается ко мне Эндрю - Почему ты иногда на приветствие людей отвечаешь «здравствуйте»,  а иногда «приветствую»?
- Все зависит от настроения и отношения к человеку, который ко мне обращается. Само слово «здравствуйте» или «здравствуй» означает пожелание здоровья, так вот иногда совсем не хочется желать кому-то здоровья, особенно если данная особа мне чем-то насолила.
- Стоит ли так заморачиваться? Себе же делаешь только хуже.
- Из мелочей складывается что-то большое, хотя, думаю, тебе будет трудно понять тонкую грань, которую я стараюсь проводить в людях.
Нашу беседу прервал вбежавший в квартиру Барашков. По лбу у него стекала кровь, что означал новый приступ. Опять молился не жалея головы. Он сообщил нам о драке в квартире мистера Боттома. Как я понял, за ним снова приехали санитары, что бы отвезти на процедуры, для профилактики неизвестной нам болезни. Видимо, они были настолько болезненными, что мистер Боттом не сдавался без боя. Жильцы нашей коммуналки столпились стеной, но я все-таки смог разглядеть это чудесное явление. Такие события происходили не часто, но если случались, то потом долго не слетали с губ свидетелей. Эта неугомонная детина расшвыривала наступающих направо и налево. Я видел, как его гигантский кулак, образуя собой увесистую гирю, впился в челюсть здоровяка-санитара. Видел, как промялась щека, губы мигом сложились бантиком и уехали в сторону. Незабываемые мгновения. Мистера Боттома раззадоривала толпа орущих людей. Казалось, это не человек из плоти и крови, нет, это машина, мясорубка, которая предназначена для истребления себе подобных. Машина, которая не чувствовала ни боли, ни страха, ни призрения. Боттом достигал размеров с гору, необъятную, могучую, которую не могли преодолеть муравьи, взбиравшиеся на нее. И чем больше Боттом наносил ударов, тем могущество его росло в наших глазах. Человек по сути своей животное, у некоторых особей это чувство со временем притупляется, но стоит только образоваться потасовке, как в окружающих вспыхивает азарт. Битва затягивает, и ты волей неволей начинаешь утопать в возгласах толпы. Бегают мурашки по коже, зажигаются глаза, и все, что остается, это завораживающе смотреть, забыв о том, что люди в драке калечат себя и по совести, твой долг предотвратить побоище. Но ты не движим.
Драка продолжалась около пяти минут. В итоге мистера Боттома успокоили электрошоком. Словно саперы взрывающие гору, санитары с осторожностью тыкали палками и выдавали ток. Без нашего юмориста всем стало не по себе. Жизнь тянулась длиной линией, так не спеша и размерено, что, казалось, будто мы не существуем, словно нас нет, а все, что происходит - сон. Глубокий и дремучий, перекрикивающийся изредка с внешним миром. Я плыву по дороге в столовую. Лица смешнее, нежели в кривых зеркалах: вытянутые и волнистые, большеглазые, а у некоторых голова сплюснулась очень сильно и напоминала блин с крохотными глазками и гигантскими ресницами. Как мне впоследствии рассказывали - я упал в обморок и оказался сильно болен. Лежал в постели несколько недель, говорят, что даже бредил, единственным спасением стал приятель Эндрю. Мы подолгу с ним беседовали, поднимали разные темы, порой даже очень колкие, например о женщинах. Ему хотелось овладеть ими, и каждый раз он представлял, насколько страстно будет любить их, лелеять и всеми силами стараться не обижать.
Как-то утром пришел мистер Боттом. В глазах его виднелась усталость и разочарование (в чем? - загадка), но на лице оставалась все та же задорная улыбка. Какой же все-таки ты сильный, мистер Боттом.
- Эй, все лежишь, ленивая ты рожа. Пора вставать и размять косточки. Ей-богу соскучился по тебе и сразу после процедур прилетел как птица - хохотал мистер Боттом.
- Я вроде как болею. Мне пока нельзя. Расскажи лучше, как ты себя чувствуешь, что с тобой делали?
- Я в полном порядке. Их нищенские процедуры на меня не действуют. Кормили электрошоком так много и плотно, что я теперь свечусь, словно новогодняя ёлка.
- Это же незаконно, тебе в обязательном порядке надо подать в суд.
- Кто же этих чертей судить будет. У них давно все схвачено. Но я не обижаюсь, мы, русские, народ простой и необидчивый.
- Ещё злой и упрямый. И вообще, ты же вроде англичанин?
- На одну десятую. Ты знаешь, почему русские такие? Нет? Ну, тогда слушай. Заглянем в историю. Издревле, наши предки – русичи - осваивались в труднопроходимых лесах и болотах. Постоянно совершали набеги на близлежащие поселения. Затем, для большего могущества, племена объединялись, образуя княжества. Перескакиваю большую часть истории и говорю дальше - государство. На это самое государство всегда с завистью смотрели короли других земель, и несчастному народу приходилось отражать атаки год за годом. Не успели мы собраться с силами, как пришла чума в лице татаро-монгольского ига. Держали русский народ триста лет в своих руках, делали практически все, что душе угодно. Следуем дальше. Вроде как мы прогнали эту нечисть и стали подниматься  с колен, но тут возникает новая проблема. За время правления чужеземцев мы отстали в развитии техники, каких-либо инноваций, самое главное, культурная и духовная жизнь была растоптана подчистую. Дальше. Ирод-Наполеон хочет завладеть нашим государством, так сказать, оттяпать самый лакомый кусок голубой планеты. Опять войны, голод, нищета и прочее. Потом вторая мировая война - те же результаты. Не отходим далеко - холодная война. Вопрос: как человек при таких условия может спокойно заниматься своим внутренним миром? Сколько тоски с глазах русских, сколько печали. Ты когда-нибудь всматривался в эти глаза? Полные одиночества, глубокие как океан и, в тоже время, простые-простые.
- С твоих слов хоть книгу пиши... И с тебя самого - я покосился на Эндрю, все время присутствовавшего при разговоре. - Подтверди, Эндрю.
- Врешь ты все, дружище - ни с того ни с сего понурился мистер Боттом - Ей-богу, врешь.  Мне можешь врать, себе не лги, будет только хуже.
- Ты чего, Ботти? - уже совсем обессилевший я пытался удержать мистера Боттома.
Мистер Боттом резко ушел, Эндрю тоже куда-то подевался. Комната опять утонула в тишину. Поплыли стены и потолки. Люминесцентная лампа исказилась и стала напоминать змею, через какое-то время она поползла, оставляя за собой размытый след. Заботливый сон заволакивал в свои обширные владения. Казалось, он такой родной, что хотелось поскорей принять приглашение. Во сне я могу видеть сказки, свой собственный идеальный мир. Там меня никто не трогает. Муза не покидает меня, и я пишу, пишу так, как никогда не писал. Строчка за строчкой образуют основание будущей стены, на вершину которой читатель взбирается всегда, дойдя до последнего кусочка книги.
Глава 2
За окнами барабанил дождь. Я старался уловить  его музыку. Это всеравно, что слушать симфонии великих композиторов. Их музыка может будоражить воображение, держать каждой нотой ваши нервы или, наоборот, убаюкивать и успокаивать, оставляя на теле множество мурашек. Так и дождь, подобно этим композиторам играл свою симфонию. Стуча по карнизу, мы можем услышать барабаны, по крыше - трещотку, ударяя каплями в окна представляем рояль. За окном полно предметов, из которых наше дарование извлекает миллионы звуков.
Сегодня воскресенье, а это значит, что жильцы соберутся в холле и будут играть в покер. Мистер Боттом как всегда взял на себя ответственность банка. В его обязанности входило принимать ставки и следить, чтобы игра была "чистой".
- На что сегодня играем, мои дорогие? - собравшиеся единодушно показывали на сигареты и травку. - Как? Неужели опять на сигареты и травку? Где вы только эту дрянь берете.
- Да, полная чушь - поддакивал Евгений, который, как мне кажется, был больной на всю голову.
- Давайте хотя бы разик сыграем на деньги или выпивку? Не верю вам. Хоть убивайте, не поверю. Думаю, у каждого есть заначки. Что вы на меня смотрите как бараны? Каждому выплачивают пособие, которое тратить особо не на что.
- Да-да, не верю - продолжал язвить Женя, но грозный взгляд мистера Боттома быстро утихомирил выскочку.
- Ботти, лично я живу только на продаже моих книг, но сейчас такой период когда новых рукописей нет, а старые плохо продаются - начал было я.
- У тебя как всегда все та же затертая пластинка. Ладно, черт с вами, на сигареты, так на сигареты. - через минуту добавил - Есть предложение, что если я достану выпивку и мы устроим через пару недель гуляние?
Народ оживился, по довольным лицам было видно - идея им нравится. Игра пошла своим чередом, без каких-либо интригующих моментов. Люди пускали дым, холл со временем погружался в туман. Может быть, это только у меня в глазах.
Глава 3
Как-то ночью меня мучила бессонница. Решив освежиться, я направился в туалет, но, проходя мимо коморки консьержа, увидел Женьку-выскочку, без сознания лежащего на животе, а сверху налегал сладкий Боб. Он живо дергался взад и вперед, при этом томно дышал, словно бежал кросс, и рукой гладил волосы Женьки. Даже не смотря на всю придурковатость пострадавшего, положение надо было как-то менять.  В прошлый раз я сплошал, когда мистера Боттома били, но теперь все иначе. Собравшись с духом, решил позвать мистера Боттома, единственного друга и самого адекватного человека нашей коммуналки, который сможет подсказать правильный ответ в сложившейся ситуации (почему-то об Эндрю я даже не подумал). Тишина стояла такая, что из квартир можно было услышать сопение жильцов. Эти люди мирно спали и смотрели свои причудливые видения. Только подумать, в миг, когда происходит преступление и кому-то далеко не сладко, за стенкой может спать полицейский и ничего не подозревать о совершившемся злодеянии. Чудак же все-таки человек, но ещё причудливее - его жизнь.
Мистер Боттом мирно спал. Лежа на животе, он обнимал могучими руками подушку, словно она самое дорогое в его жизни. Сон пришлось потревожить, медлить было нельзя. Быстро растолковав всю ситуацию, стараясь как можно тише передвигаться, мы направились в камору сладкого Боба.
- Так-так-так, что это у нас происходит? - грозно басил мистер Боттом. - Неужели тебе  не хватает Эдика?
- Тише, Боттом, тише, иначе я вызову санитаров и скажу им, что это ты сделал. Тогда тебе несдобровать - надевая штаны, суетился сладкий Боб.
- Что-о- о?
- Не волнуйся, Ботти, я свидетелем буду. Правда на твоей стороне - пытался поддержать я.
- А ты что здесь делаешь? - обратился ко мне Боб.
- На тебя, сволочь, пришел посмотреть, чем ты тут занимаешься.
- Тише, тише, а то больных разбудите и, в таком случае, под раздачу попадут все.
- Я тебе сейчас голову сверну, сукин ты сын. Ей-богу, сверну - мистер Боттом отшвырнул Боба к стене, и погрузил Женьку на плечо. - Ещё раз увижу - убью. Электрошоком пугать меня не надо - пуганый.
По дороге в квартиру Евгения, мы обсуждали, почему Боттом не прибил подонка-Боба на месте. Я настаивал на том, чтобы справедливость восторжествовала. Речь шла о  жалобном письме в соответствующие органы, естественно с нашими подписями, ну а дальше суд и прочее. У Ботти была своя, непонятная мне, точка зрения. Он сказал, будто ничего доказать нельзя, будто поверят Бобу, нежели двум сумасшедшим. Что он не трус и не боится электрошока, что главврача бить нельзя, иначе подставятся все пациенты больницы. Я так и не понял, что значили его слова.
На следующий вечер, после происшествия, состоялось собрание. Вел его, конечно, Боб. Он сидел, как ни в чем не бывало, на своем кресле: выпрямил спину, даже могло показаться, будто у него вместо позвоночника палка, сложил нога на ногу, руки положил на колени и с какой-то усмешкой наблюдал за нами. Вокруг стояла тишина. Почему то жильцы нашей коммуналки на удивление вели себя преспокойно. До моего уха доносился только их шепот. Разговор был примерно следующий. Если больной (почему-то они называли друг друга именно так) чем-нибудь провинится, то в наказание ему делают обширную клизму, а Евгений все утро жалуется на боли в пятой точке. Но чем он так провинился, никто ответить не мог, ведь это наказание считалось чуть ли ни самым суровым и производилось исключительно буйным и пакостным. Единственным предположением стало - профилактика.
- Док! - смущенно обратился Женька к сладкому Бобу - Почему у меня болит то самое место?
- Не понимаю о чем ты? Я всю ночь находился на посту, в отделении было спокойно. Милый мальчик, не волнуйся, мимо моего орлиного взора даже мышь не сможет проскочить. Может мистер Боттом что-нибудь видел?
- Нет.
- Нет? Тогда я не могу ничем помочь - сладкий Боб сочувствующе опустил глаза в пол.
Глава 4
Зачем я начал читать книги, зачем я стремился познать этот мир? Чем больше я знаю, тем сложнее мне живется. Раньше, вещи казались очень простыми. Жизнь как хлеб - ешь и никаких последствий. Ровно пережевывая кусок за куском, поглощал целый батон. Но что-то замкнуло. Появилась нравственность, я стал более сантиментален, порой даже слишком. Понял, что люди в частности своей - несчастны. Случалось так, что душу трепали самые простые вещи, которые пару лет назад, всего пару лет, меня не трогали. В моменты печали и терзаний я плакал, старался уйти подальше от людей, в темноту, где никто не увидит моих слез. За них очень стыдно. Родился мужчиной, но с хрупкой душой. Не представляю, как раньше человеку было достаточно для счастья только поесть и утешить свои потребности. Господи, как же сложно жить, ещё сложнее оставаться при этом человеком.
Писать становится все сложнее. Деньги, полученные за предыдущие рассказы и статьи, заканчиваются. Проценты, которые приходят стабильно от проданных книг, скудно малы.  Я стал забывчив и нерасторопен. Что со мной происходит? Порой случаются провалы. Они неожиданны и резки. Я сижу в кресле и размышляю над новым рассказом. Пытаюсь напрячь извилины, собираю образы в кучу и... Проваливаюсь в забытье. Это можно сравнить с падением в воду. Тебя тащит невидимая сила на самое дно, и чем дальше ты углубляешься, тем темнее становится вокруг, а где-то наверху виднеется кружочек света. Ты пытаешься поскорее очутиться на поверхности, но сил после борьбы совсем не остается. Ко всему прибавляется нестерпимая боль в ушах, затем их вовсе закладывает. Попытка закричать терпит фиаско. Рот превращается в большой ком ваты, глаза отказываются смотреть и ничего больше не остается, как отдаться злому року.
Дни шли сами по себе, я в это время жил отдельно от них. Очень часто почему-то приходили образы из прошлого. Вспомнилось, как с дедом заготавливали на зиму дрова. Поскольку близлежащий лес рубить запрещалось, мы разбирали заброшенные деревянные постройки. Глубоко в поле, они красовались своими морщинами, а мы, словно могильщики, отправляли их в последний путь. Всё приходилось делать своими руками. Пилили "двухручкой" (пила, на концах которой с обеих сторон ручки), бревна поштучно вывозили к дому на самодельной тележке. Пот стекал по нашим спинам, ноги утопали в грязи, но мы шли, как два вола, мерно покоряясь судьбе. Мне нравился запах старого дерева. Иногда, делая пятиминутный отдых, я с особым наслаждением забирался в тележку и ложился рядом с бревном. Есть кусок дерева, оно старше меня в несколько десятков раз, может быть, даже старше деда. Но меня нет, я не существую, я лишь пылинка в природе, а бревно - сама природа. И меня нет... А дерево - есть.
- Извините, когда приедет из отпуска ваша жена? - спрашивает меня журналист, который пришел взять интервью. - Как ваше самочувствие? Как продвигаются творческие успехи?
- Жена должна приехать со дня на день. Очень по ней соскучился и жду встречи с особым трепетом - я закинул ногу на ногу и попытался сделать лицо как можно внушительнее и важнее. - Вы, собственно, из какой газеты будете? Или, может, из журнала?
- Я из... Газеты, которая только выйдет в свет. Хотел написать о вас статью.
- Я хочу за интервью получить скромное вознаграждение в размере полторы тысячи рублей - с этими пройдохами-журналистами надо всегда держать ухо востро.
- Таких денег предоставить не могу, поэтому предлагаю пятьсот рублей. И поверьте, это даже более чем. Вы - неизвестный писатель...
- Но и вы начинающая газета.
- Только пятьсот.
- Хорошо. Благодарите мою добрую душу, она всегда склонна помогать - на самом деле деньги были очень нужны, вечеринка мистера Боттома приближалась со скоростью локомотива. Поскольку скидываться никто не собирался, по чести я должен был как-то помочь.
- Продолжим. Как продвигаются ваши творческие успехи? И как ваше самочувствие на данный момент? Слышал, вы заболели?
- Благодарю, здоровье в порядке - спасибо зарядке - журналист не улыбнулся. - Что касается литературных зарисовок, то конечно они есть. Идет работа над серьезным романом. В нем постараюсь выявить превосходство духовной силы над телесной. Конечно,тема не нова, но я попытаюсь вдохнуть в неё новую жизнь, рассмотреть с резких углов, которые раньше не были доступны людскому взору. - Это ложь. Зачем я вру? Муза не приходила уже несколько недель. Может так наступает конец? Не может быть. Толстой Лев Николаевич, долго жил и писал до самой смерти, и ничего.
- Прошу прощения, но меня вызывают по важному делу - вдруг сказал журналист. - Нашу беседу мы обязательно продолжим в другой раз.
- Как вам будет угодно. Могу я узнать, как вас зовут?
- Георгий Владимирович Вжик.
Уголки гуд начали разъезжаться сначала в ухмылке, а затем вовсе образовали улыбку. Стало стыдно и безумно неловко. Какая же все-таки у него забавная фамилия. Вжик. Как грозно звучит - Георгий Владимирович, но тут вдруг вжик и Вжик. Взяв себя в руки, разговор продолжился.
- Я не мог вас случайно где-нибудь видеть?
- Все возможно, мир тесен. А теперь прошу прощения, мне надо идти.
И гость ушел.
Вот она, долгожданная вечеринка. На вахте была смена не сладкого Боба, и это придавало ещё большую веселость жильцам. Гулянье предполагалось проводить в холле для собраний. В этот вечер даже дышалось как то по-особенному. Воздух сплошь и рядом был наполнен праздником, по телу пробегала дрожь. Давно я не развеивался. Все-таки мистер Боттом большой человек во всех смыслах этого слова. Сам вызвался устроить нам отдых, за свой счет. Вокруг суетились жильцы, а я сидел в темном углу, на кресле, наблюдая, как стол превращается в сплошную линию из бутылок и закусок. Женька, как всегда околачивается вокруг мистера Боттома. Вместе с ним он отдавал команды всем остальным: (Боттом) Ром я разолью сам, бестолочь, иди лучше принеси колбасу - (Женька) Да, бестолочь, не видишь что ли наш мистер Боттом сам разольет. И, словно хвостик, следовал за организатором, куда бы тот не шел. В глазах поплыл туман, бегающие фигурки со временем превратились в темные пятна. Мысли опять уносили в  далекие края.  Как давно мне удавалось просто посидеть, понаблюдать за счастливыми лицами? Не помню. Это просто счастье, простое счастье, по простому пить из пластиковых стаканчиках ром, есть из пластиковой посуды пластиковыми вилками, в кругу улыбающихся людей. На душе сразу потеплело, хотелось обнимать все, что попадается на глаза.
- Эй, друг - шевелил меня за плечо, пытаясь вынуть из тумана, мистер Боттом. - Все уже накрыто, санитары в курсе, тебя не хватает. Как говорится, «старичок, заходи на пикничок».
За столом сидели все жильцы, даже Эдик пришел, с которым мы мало общались из-за того случая со сладким Бобом. Я сказал, что рад всем, и даже ему, любовнику Боба, на что Эдуард возразил, будто у них любовь. Мы переглянулись с мистером Боттом, затем взгляд нечаянно пал на Женьку. Любовь так любовь.
- Друзья! - начал мистер Боттом. - Сегодня мы собрались по двум очень важным событиям. Во-первых - все мы стали невольниками заключения в эти белые стены, которые давят и не дают волю разгуляться русской душе. Во-вторых - у меня сегодня День рождения - жильцы удивленно переглядывались друг на друга. - Знаю, знаю,  для вас это полная неожиданность. Я специально никому не говорил, дабы избежать лишней суматохи и слухов (Честно сказать для меня тоже эта была полная неожиданность. Совестно, столько прожили бок обок, и ни разу я не спросил когда у него день рождение. Действительно, сколько...?)
Выпив по стакану крепкого рома, жильцы побрели по своим квартирам, как позже выяснилось за подарками. Чудак-Женька принес розовую панаму с синими слонами, сказал, будто это самая дорогая вещь в его жизни. Будто эта единственная память о погибшей матери и что в знак своего уважения к мистеру Боттому он вручает этот "драгоценный" предмет. Семеныч и Барашков приволокли ведро со шваброй из общей уборной, мол, теперь он рыцарь на деревянном коне. Что касается меня, то отдал последние свои сбережения.
- Спасибо, друзья! - радостно басил мистер Боттом. - Мне очень приятно. Обязательно воспользуюсь вашими подарками, а твою, Жентос, буду хранить как самую драгоценную вещь на свете. А теперь кушайте, отдыхайте. Сегодня наша ночь. Ночь веселья и радости.
Пили все. Такими я никогда не видел соседей. Веселые, счастливые, беззаботные. Казалось, мир создан только для них, и они это знают. Берегут его, наслаждаются каждым прожитым мигом. Они пьяны не от вина, они влюблены друг в друга, в каждую птичку, в каждую травинку, в каждого зверька. Даже белые стены, про которые с такой ненавистью говорил мистер Боттом, уже не давили, а, наоборот, стали родными. Мой туман больше не приходил, воизбежании провалов, дыхание мое было ровно и глубоко. Очень не хотелось пробыть в забытье и пропустить веселье. Я молился всем возможным богам, дабы они оставили при мне мой разум, владение телом и душой. "А давайте сбежим!?"- предложил кто-то. Вся орава направилась к выходу, но путь преградил консьерж с мистером Боттомом.
- А ну цыц, сукины дети - с улыбкой рявкнул мистер Боттом. – Не надо портить такую ночь глупыми идеями, давайте лучше выпьем ещё и просто поговорим по душам?
Весь табун направился в холл. Уже никто не сидел на стульях, стол был убран в дальний угол, жильцы, расположившись на полу, потягивали ром с колой.
- Славная ночь, друзья - басил мистер Боттом. - Мне очень приятно видеть ваши улыбки. Даже ты, Женька, несмотря на твои загоны, очень мне дорог, прикипел я к тебе что ли. Смотрите, наш писака опять сходит с ума.
- С чего ты взял, Ботти? - отвечаю я.
- Ты же опять разговариваешь со своим воображаемым другом.
- Он настоящий, как ты и другие в этом помещении. Скажи им Эндрю.
- Э-э-э, к черту.
Разговор продолжался практически всю ночь. Кто был послабже, заснули со стаканами прямо на полу, кто покрепче, покачиваясь, бродили между лежавшими. Эдуард долбился в стену головой, около ног можно было разглядеть и унюхать, вонь стояла адская, рвотные массы. Бедолага повторял с каждым ударом одни и те же слова: «У нас любовь, у нас любовь, у нас любовь». Честное слово, напоминал в эту минуту больного рассудком. Барашков и Семеныч лежали "валетиком", точно неразлучные друзья. Я даже им завидую. Спорят, бранятся, дерутся, а ведь все равно дружат. Восхищаться оставалось только мистером Боттоном. Он, как единственный воин, оставшийся в живых после битвы, уносил убитых с поля боя. Каждого укладывал бережно на свои кровати, накрывал одеялом, сразу перевоплощался в заботливую мать. Эдика он окатил холодной водой и отправил спать. Меня положил к себе на плечо, на все мои возражения Боттом отмахивался. Помню, что рвота подступала не жалея желудок, но я пытался сдерживать себя, и вроде бы это получалось. Точно не могу сказать.
Глава 5
Утро, Боже, утро. В целом, настроение приподнято, но гамму красок нарушала беготня по коммуналке. Доктора, жильцы, все. После нашей вечеринки у многих болела голова. Но это ничто по сравнению с тем ужасом, который я испытал, узнав новость о гибели Барашкова и Семеныча. Эти ненормальные отравились какими-то химикатами, скорей всего украденным растворителем. Опять же, немного завести нахлынуло на меня. Два сапога - пара. Ребята даже на небо попадут вдвоем.
Немного придя в себя, я случайно услышал разговор одного из врачей, кстати, очень мне знакомого, но никак не мог вспомнить, где его видел, с мистером Боттомом. Тот отчитывал Ботти за, как он выразился, халатность. Ведь именно из-за него погибло два человека, ещё несколько получили легкие отравления. Санитара-консьержа уволили, как только пришла новая смена. А по поводу меня высказался, что я могу сказать мистеру Боттому спасибо, он сократил остаток моих дней пьянкой, от несколько месяцев до пару недель. Что нес этот безумец? Но было видно, насколько сильно мистер Боттом огорчился. Я никогда не видел этого жизнерадостного человека таким понурым  и печальным.
- Прости меня, дружище - со слезами на глазах говорил мне мистер Боттом. - Я сплоховал. Что ты хочешь, что бы я для тебя сделал? Сделаю все что угодно, клянусь.
- Все нормально, Ботти. С чего такие истерики?
- Ты все равно в ближайшее время забудешь. Просто скажи, что ты хочешь?
- Если что-нибудь со мной случиться, то хочу, чтобы ты опубликовал мои рукописи. Я сейчас работаю над один рассказиком...
- Сделаю, обещаю.
И мистер Боттом ушел. Ещё долго суматоха не покидала наше место обетования. Приехала полиция, допрашивала всех, и почему-то все, кроме меня, рассказали всю историю в мельчайших подробностях прошедшей вечеринки.
Прошло несколько дней. Почему-то я стал забывать вещи, которые делал абсолютно недавно. Сел писать, полный провал. Меня постоянно уносит то вверх, то вниз, мысли, словно тараканы, разбегаются в разные стороны, поймать их не является возможным. Мистер Боттом ведет себя очень странно. Эта здоровая махина пытается изобразить заботливую мамашу. Спрашивает, не принести ли чего, не сделать ли какую услугу. Был случай, что я чуть не побил мистера Боттома за его сомнения по поводу Эндрю. Хотя, что я говорю, я просто муравей по сравнению с медведем. Появилась агрессия. Несобранность и нерасторопность добивают окончательно. Щипал себя…не сон. Видел отрывок из детства. Мне около десяти. Снег ещё не сошел, но солнце уже улыбалось всем жителям деревни. Оно играло переливами, отражалось в каждом ручейке и сосульке. Птички чирикали, летая над березами, в которых уже течет сок. Пришло время собирать его. На мне валенки, на размер больше, сверху заправлена штанина. На теле фуфайка, теплая, вся пропитана старостью и мудростью, ощущался особый, еле уловимый запах деда. В руках две трехлитровые банки, топор и самодельная железка-лопаточка, которую я всегда использовал для того что бы сок стекал в банку. На березах  засечки. Два, один, три, рубить нельзя ту, на которой самая большая цифра, иначе дерево умрет, ведь с неё в прошлом году я уже брал сок. Мне приглянулась береза под номером два. У основания снег немного оттаял, но пришлось все равно поработать топором, сбивая кое-где лед, аккуратно, чтобы не задеть корни. Самая толстая ветка росла практически у земли, в этом возрасте я знал, что всего больше сока именно под ними, так мне сказала бабушка, которая, как мне казалось в далеком детстве, знала все. Легонько надрубаю березу, вбиваю железку, ставлю банку и происходит чудо - дерево дает сок. Я никуда не ухожу, слежу, как банка медленно и постепенно наполняется живительной водой. Холодный воздух заполняет мои легкие, щекочет нос и дурманит разум. Вокруг тишина. Банка заполняется полностью, через некоторые время другая. В конце я замазываю березе ранку землей, это как пластырь, помогает легче затянуть порез. Беру банки под мышки, топор сую за пазуху и плетусь домой, розовощекий, голодный, но довольный этим миром. Этой березовой рощей, этим, ещё пока не растаявшим, снегом.
Глава 6
Извините, пожалуйста. Я, наверно, не должен был что-то вписывать, но было бы несправедливо выполнить просьбу Кости, не рассказав хотя бы пару строк о нем. Константин Аманов попал в дурдом около трех лет назад. Как сказали врачи - помешательство на почве нервного срыва, в связи с гибелью детей и жены (хотя термин был гораздо длиннее и изощреннее), но это ещё не самое страшное, спустя какое-то время у него обнаружили опухоль мозга. Сейчас Костя жив, но не той жизнью, которой живут все люди, он жив исключительно в своем мире. Перестал узнавать друзей, меня, в конце концов. Я думаю, вам не понять, насколько это страшно. Всю жизнь я учился не бояться страха, боли, даже если бы Костик умер не мучаясь, душой не овладел бы страх. Подумать только, вчера ты вел с ним беседу, трезвый, рассудительный диалог, а сегодня он уже...
Утром пришел к нему в палату, сидит, пишет. Говорю: «Привет, друг». Он отвечает, не пойти бы мне подождать своей очереди вместе с другими журналистами, он занят. Я отвечаю, что он ошибается, что это я, мистер Боттом. Молчание…зову его по имени. Тут Костя перестает писать и уходит в себя. Ему всегда было трудно вспомнить свое имя, если все-таки где-то проскакивало "Костя", то его будто замораживали. Окружение понимало это, поэтому мы всегда старались обращаться к нему что-то вроде друг, приятель и прочее.
После недолгого молчания Костик вспомнил меня, на лице образовалась улыбка, на глазах -  слезы. Говорит, что рад меня видеть, где я пропадал столько времени, что я его забыл. Я ничего не ответил, наверно, не знал, как будет правильней поступить, какие правильные слова сказать. Если не сейчас, то больше никогда. Осмелился пояснить, что всегда был с ним, очень хотелось видеть его здоровым, с печальными глазами человеком. Хотел, чтобы он меня простил за мою глупость с той вечеринкой, что я бы все отдал, вернись то время, но было поздно, Константин уже спрашивал, кто я такой. Перед уходом заглянул в его тетрадь - сплошные, ни чем несвязанные буквы, никакого смысла.
Через пару дней Константин Аманов умер.
Я бежал этим же вечером из этого проклятого места. Очень хотелось вернуться и разнести все к чертовой матери. Прибить сладкого Боба за его скотские поступки (кстати, это доктор). А тот, что часто навещал Костю, под видом журналиста - наш главврач, отличный мужик.
Вернуться не мог. Впереди предстояло выполнить обещание данное Косте.

Спасибо моим постоянным читателям за поддержку и критику: Але Ким, Юлии Курегян, Елизавете Крыловой, Яне Бородиной, Ольге Павловой, Виктории Нырковой, Анне Бойцовой, Якову Борисову, Дарье Деменчук, Екатиерине Родине, Андрею Яровикову.