Есть по Чуйскому тракту дорога

"Есть по Чуйскому тракту дорога" - это не просто одна из множества песен, родившихся в гуще людской в пятидесятые годы прошлого века. Это был вдохновенный и всеми признанный гимн непростой шофёрской профессии, мужеству и удали людей, проламывавших немыслимые сибирские пространства на своих потрёпанных АМО и "полуторках". Кому ещё и знать это, как не мне! Пареньку, выросшему на другом -- хоть и не воспетом с такой поэтической силой, но тоже жизненно важном  -- сибирском тракте Красноярск - Соврудник (Северо-Енисейск).

Наш посёлок был по сути дела большой перевалочной базой на этой, говоря высоким слогом,  "дороге жизни" для золотодобытчиков северной тайги. По ней на прииски и драги завозилось абсолютно всё, что делало жизнь сносной, а работу - не только возможной, но и успешной. Как острили сами шофёры - "от иголки до дражного ковша". И стоило окрепнуть ледяному панцирю на Енисее, как наступала яркая, пёстрая, волнующая пора Большого Каравана!

Бывало, выйдешь на улицу - а улицы как бы и нет, она настолько плотно заставлена гружёными машинами, что и прошмыгнуть-то между ними не так просто. Для нас, пацанов, это было почти что красной ракетой: надо бежать в столовую, чтобы, разинув рты, глазеть на шоферов. Это сегодня они превратились в обыкновенных водителей. А тогда, в пятидесятых, они котировались в общественном мнении ненамного ниже, чем спустя десяток лет космонавты. А в наших мальчишечьих глазах эти суровые, скупые на слово, овеянные поселковыми легендами люди были и вовсе покрыты романтической позолотой...

Многие из них прошли фронт, и, когда скидывали кожаные тужурки, на вельветовых "лыжницах" светились орденские и медальные колодки, а у легендарного Василия Рубана - ещё и два ордена Красной Звезды. Мужики ели знаменитые епишинские пельмени, молодецки хлопали водочку, неспешно гутарили про жизнь. А  самое интересное начиналось тогда, когда они заводили песни. Украинские перемежались с русскими, любимая песня товарища Сталина "Сулико" -- с трофейной немецкой "Розамундой". Гранитные шофёрские лики расслаблялись, глаза становились по-детски тёплыми и беззащитными... Кульминация наступала тогда, когда Рубана всенародно просили: "Василий Васильевич, давай НАШУ!"

У этого богатыря, с трудом протискивавшегося в столовские двери, был дивный серебряный тенор. И когда он брал первые ноты, все, кто был в этом темноватом прокуренном зале, переставали не только гомонить, но и жевать.

Есть по Чуйскому тракту дорога,

Много ездит по ней шоферОв.

Был там самый отчаянный парень,

Звали Колька его Снегирёв...

Ошеломлённые красотой голоса и душевностью исполнения (хотя и слышали его не впервые!), народные массы куплета этак три вообще не решались подпевать Рубану. И в который раз замирали сердца от светлой и пронзительной печали, и заново переживалась безоглядная любовь песенного Кольки к суровой девушке Рае, его безумный рывок вослед резвому Раиному "Форду," падение в пропасть... Закончив петь, Василий делал небольшую паузу и говорил: "Чуйский тракт я от и до прошёл. Он меня и человеком сделал. А Снегирь в нашей автоколонне шоферил". Зал одобрительно гудел, хотя мужиков с Чуйского тракта здесь было немало, и все они знали, что это легенда. Но может же всенародный любимец Рубан самую малость приврать? Конечно же, может, имеет полное право...

С тех пор прошло полвека, многое казалось забытым. Но вот посмотрел недавно на старые поселковые фотографии --  и так защемило сердце! И все эти лица как живые встали перед глазами, и зазвучал в ушах волшебный голос богатыря и гусара дорог Васи Рубана...