Родичи

Истерзали, измучили старый явор жучки-короеды. Стонет дерево, скрипит, машет тонкими ветками.

- Брат дятел! Почеши мне спину!

Дятлу что? Шапочку красную огладил, в кринице полюбовался – ладно ли сидит?  Да скок на явор. Потоптался, примерился, да клювом – стук! Еще раз примерился да зачастил дробь выбивать. Кора трухлявая так и сыплется, а голова у дятла крепкая – не болит. Извел жучье, подсобил дереву.
Сонная сова из дупла на стук глазищами моргнула, зазевалась, кошачьим язычком потянулась, да снова спать отправилась.
Жаворонок над полем летал. То вверх стрелой мчит – ухвачу солнце за бороду!  То камнем вниз падет – ой, ослепило! Стук в лесу услыхал – поклонился куму. Они с дятлом от ярилинской ярмарки в кумовьях ходят: в кружале из кринки одной росу пили, одним червяком закусывали.
Белка-рыжуха в кумов старой шишкой бросила, да к полянке поскакала: охота ей, мышке лесной, на людской праздник посмотреть, с подружками потрещать.

Выходили люди на поляну – каждый своим родом. Рябит в глазах от цветных нарядов. Как братья лицом все схожи, а по повадкам все разные.
Вон, медведковичи. От Топтыгина род свой считают. Этих лентяев да лакомок до любого дела звать – не дозовешься, а на пиру – наливать им замучаешься. Вечный у них спор с волковичами. Кичатся медвежьи сыны силушкой своей, а волчата их лютостью своей осаживают.
Гордятся волковичи своим родом, каждый за родича жизнь не подумав отдаст. Стоят у межи-канавки, щерятся насмешливо.
Лихие соколичи им почти как родня. Такие же лютые да отважные. Только нет у волчьих потомков соколиной задиристости. А тем что – норовят безобидных глухарят задеть. Зарвался один молодой, разухарился, в ряды глухаричей влетел, девку ущипнул. Те, хоть и смирные, враз драчуну перья ощипали – не балуй!
Туричи над соколенком потешаются, от смеха аж ревом ревут. Буйные, в кости широкие, в битвах да потехах первые. Дети их на траве родовую загадку про гром да молнию распевают:

- Бродит тур по горам,
А турица – по долам,
Тур рявкнет –
Турица мигнет!

Речники-щурята молча стоят, как воды в рот набравши. Смотрят глазами жадными – что бы урвать. По привычке своей щучьей смотрят: кто же даст им, мордастым, на празднике беспредел чинить? Враз в речку всей толпой спустят – перед прадедом чешуйчатым оправдываться.
Воронята-ворожеи с волхвом о чем-то своем шепчутся, косят на родичей черными глазами. Эти на любую беду всем родом слетаются. Коль помочь надо – помогут и плечом сильным, и знанием тайным. А коль помогать уж некому – от беды своей выгоды не упустят.
Каждому роду – свой зверь-прародитель. Каждый свой род учил жить по-своему. Каждый указал, как одежду шить. Каждый – детям своим пример. Каждый за своих пред богами в ответе. М волк, и щука, и сокол с вороном, и глухарь, и тур рогатый, и медведь косолапый.
Чтят люди прадедов. Как учили – так и живут.А братьев своих двоюродных – тронуть не смеют. Не положено родни бить. Туричи о третий год чуть с голоду не померли, а коров своих не тронули. Щурятич, коль щуку поймает, повиниться да в воду с подарком отпустит. Ох, и ревет по-рыбьи потом вся братва речная – окуни зубастые, ерши колючие, плотвички юркие да сомы-великаны:

- Ну, щука! Ну, враль! Наливают ему тут! Отпускают его тут!

А сами уж в садках на берегу лежат.
Волкович волку в лесу поклонится, вперед себя по тропе пустит. А случись беда – накинется серый на человека, родство от голода позабыв, тут уж бой идет до смерти. Кому, как не родичу знать, в чем его побратим слаб? Прости брат! Бей в полную силу, как я бить стану!

Кинул старый волхв клич. Умолкли разговоры. Выходили из каждого рода большаки, дары несли.
Соколята да волчьи дети – дичину. Медведи испокон веков бортничали – от них дорогой медок. Глухарята зерни ягодной в туесках подают, туричи – вражье оружие, с бою взятое. Вороновичи меж собой перекаркнулись – горсть монет золотых подали. А щурятичи-хитрецы: несли они, рыбаки, связки рыбки вяленой, а вот большак их глазом оловянным сверкнул, да подал жбан икры осетровой во льду! Вот добычливы-то! И у урманов жадных, и у ромеев хитрых, и у немчуры чванливой, и у печенегов злобных за тот жбан с рыбьей ягодой на торгу детей своих выставить готовы! На Руси-то к людям реки щедрее – редка икра, но не жизнь ей цена.
Подходили большаки, кланялись. Подавали волхву подношеньице. Каждого волхв вопрошал:

- Чьего рода ты?

Отвечали люди, кланяясь:

- Глухариного! Из небесных соколов! Волк – наш отец! Мы – медведичи! По рыку тура в нас видно! Щуку помним!

Принял волхв подношения. И ко всем обратился:

- А наперед всего вы – русичи!

Взял дары, смешал, людям раздал. Каждому роду от других родов по щепоти, по ложечке, по пясточке, но чтоб каждому хватило. Чтоб каждый знал, чем родич жив.
До темноты у идола плясали. Хороводы вертели по солнышку:

- Всем свети! Всех согрей!

Словно звезды летали по полюшку:

- Поглядите! Посветите! Родство наше не забудьте!

Округ идола шли, за руки взявшись:

- Дива-Дивана, взгляни: не забыли отцов устав, не забыли с тобой зарок!

Рысьи очи меж деревьев сверкнули – видела людей богиня.
Сказывали старики, будто случалось им Девану встречать. Говорили – хороша она, как утро в лесу. Лук ее с трех деревьев сложенный, берестою оклеенный. Девичья коса за спиной – ярче рдяной меди. Щурила, сказывают, свои рысьи глаза Девана. Волк лютый у ее ног лежал. Соколик на плече красовался. Медвежонок у нее на коленях лежал, с рук дивьих ягоды брал.
Видел я многих, что в лес ломились, будто бояре в курную избу. Мыслили в лесу гуляя задать – зверей без дела бить да пиром шуметь. Плетьми сосны хлестали – похвалялись богиню обойти. Много ли их, тугодумов осталось? Кого лядь затянула, кого зверь заел, а иных и товарищи во хмелю вместо зверя убивали.
Научилис теперь дурни, что в чужом доме они лишь гости – просить могут, да подношением хозяев почтить. Доброго-то лесные хозяева завсегда одарят да охранят, а татю и то добро, коль живой из леса уйдет.
Стережет Дива-Девана людской зарок, бережет и людей, что к ней в гости направились.
Не уйдет от нее добрый без награды, а злой – без суда. Всех одарит. Каждого – по совести.