третья. Завеса над тайной приоткрывается

                (предыдущее: http://www.proza.ru/2012/02/10/1022)


А…
Сколько удивительных вещей тебе известно… – задумчиво произнёс Дождь. Чиж слегка улыбнулся и сказал:
- Что я? Мне и двух веков нет. Вот ты – стоял у истоков жизни в этом мире, которой без тебя и не было бы. Ты появился до земли, до Смерти, видел её ещё маленькой девочкой. Однако, вырастая, она исправно училась своему ремеслу и преуспела в нём…  Интересно было б послушать твой рассказ. Ты же, я слышал, и будущее знаешь…

Дождь помолчал и так и не ответил.

- Дож, не хочешь – не говори. Странно только, что при твоём ясновидении ты так беспокоился о нашем Емеле. Ведь он – злой и мастер пить на халяву.
- Я тоже пью на твои, Чиж.
- Ты – бессребрянник, как и я. Просто деньги мне посылают… свыше. С набережной -- бог Гименей. А у нашего Эмиля средства водились.
- Язычник хорошо думал обо мне, хотя я ему вовсе был не нужен.
- Ну, хоть о ком-то он думал хорошо! Для меня это – новость. Вот так и узнаёшь о знакомом вроде -- неожиданные вещи…
- Может, ты хочешь выпить за его удачу, Чиж?
- Разве это помогает? Я вообще не хочу пить, Дож.

Дождь встревожился: уж не заболел ли друг?
- Хочешь, пройдёмся, Чиж? И я поведаю тебе о городе и мире, но сначала -- выговоришься, признавшись в том, что тебя гнетёт.
Его собеседник кивнул, соглашаясь, расправил крылья и поднялся в воздух. Они проплыли над Летним садом, нырнули в Марсово поле, поднялись над Спасом на крови и опустились в Михайловском парке, где ночью никто не мог их услышать и помешать гулять по дорожкам.

Видишь, Чиж, нас сопровождает Ночь. Она -- древнее всего и была до света. В неё все уходят, прежде чем стать чем-то иным. Но свои тайны она не выдаёт.  Но, может быть, ты выдашь мне свою: что случилось с тобой?

Начну, вроде бы издалека, Дож. Эмиль мне наболтал напоследок, что этот бес – автор дал ему полную свободу рук… И «никакого мошенства»?, - подумал я. Наивный! Эмиль сыграл свою роль и, как мавр, ушёл. Я понял это после того, как наш приятель пропал.
Зачем, задался я вопросом, бесу Сомнения, которое всё разрушает, создавать что-либо? Тот же роман, к примеру. А потому, что бес – противоречив, и в нём с трудом уживается дюжина бесов, один из коих, несомненно, бес Честолюбия. Он-то и хочет созидать, чтоб о нём помнили. Но быть того не может, чтобы бес Разрушения – Критик смирился с этим. Этот, конечно, подогревает Сомнения, убивающие всё создаваемое первым.

Но и это – половина правды.  Потому что  само повествование отпугивает возможных читателей. Смотри: всего лишь дав свободу Языку, удаётся добиться, чтобы отпали читатели толерантные (то есть, терпимые, но нетерпеливые – не редкое сочетание у людей), ибо они сразу посчитают рассказчика великорусским шовинистом, расистом и ещё Бог весть кем. Следующими должны отторгнуть роман националисты – после того, как взбунтовавшийся злой язык не оправдал их надежд, был осмеян и отправлен в небытие. Кто ж остаётся, Дож?

Разве что тот… кто верит в автора и… любит Петербург? – предположил собеседник Чижа. Тот пришёл в восторг, подпрыгнул и поцеловал Дождь в лоб: Умница! Но… я – не из числа поклонников автора, что для него не секрет. А бес злопамятен, и мне отомстил за то. Как? Он не убил меня.   Потому ли, что это не в его власти, или показалось слишком малым наказанием?  Да, страх перед концом, но ведь смерть мгновенно избавляет от любых мучений. Не лишил разума, иначе мне стало бы непонятно чего я лишён… Он, который мучает всех сомнениями, мучаясь ими сам, лишил меня веры. А как сказал поэт: «Без веры смысла никакого в жизни нет».

Слушавший внимательно Дождь уточнил:
- Веры в себя?
- Её тоже.
- Так вот почему ты так фамильярно назвал ангелов-хранителей гениями места, а себя – одним из них!
Чиж удивлённо глянул на Дождь, шедший рядом по аллее. Нет, и я, и они – гении места, только и всего. Genius loci.
Какое-то время они двигались, ничего не говоря. Потом Дождь спросил: Ты общался со своим… бесом?  Да. Он открыл мне глаза на многое, чего я до того не замечал. Например? Например, на людей.

Б…
Движением головы Чиж стряхнул воду с волос.
Где он опять забыл треуголку? – подумал Дождь, - как бы не простыл…  А друг его продолжал откровения:
- Жизнь так устроена, что заставляет продаваться. Иначе не прожить. Цена у каждого своя. Её определяют другие.
Дождю определённо не нравился такой разговор. Хотя продаваться – ещё не продавать других. Пусть выговорится…
Представляешь, Дож, он показал мне строки серьёзного научного, кажется, американского исследования, где маститый автор доказывает, что Яшуа не просто так выгонял торговцев из Храма. Оказывается, то была битва за место на этом рынке!

Надо же, пробормотал Дождь, ничего святого у человека не осталось. Впрочем, мне-то что…

А Чиж продолжал. Ныне настолько перестали стесняться своей купли-продажи, что это сделалось философией жизни. Недаром извлекли из забвения евангелие от Иуды и стали подчёркивать незаменимую роль предательства за тридцатку в той истории. Без миссии казначея апостолов, мол, не удалась бы Голгофа! Какая потеря! Представление отменяется, разочарованные зрители расходятся, возвращая билеты, устроители банкротятся… Нам же хлеба и зрелищ подавай!

Дождь что-то буркнул себе под нос и кивнул, подумав: Некогда не поверили Галилею, что Земля вертится. Теперь «вертятся» все, иначе не прожить.

 Чиж совсем разволновался и аж подпрыгивал, идя рядом.

Одного я не понимаю, Дож. Может, ты объяснишь? Вот Бог, отчаявшись достучаться до наших сердец, когда и наказания не помогли, решает принять человечий облик и проповедовать лично. Итог печален: дабы уверовать и знать, что не зря – народ требует чудес и знамений, Его ученики делят посты в будущем царстве, когда же Бога приходят взять (после неудачного похода в Ерушалаим) – соратники бегут, а самый верный – трижды отрекается. На казни присутствуют одни земные спутницы… Чиж замолчал, и Дождь вопросительно посмотрел на него.

- Видишь ли, бес спросил меня: Бог, Всеведущий и Всемогущий, не мог не знать о таком исходе? Что я мог ответить? Лишь согласиться.
Но бес не отставал:  Для чего тогда это делалось? С целью основать новую религию? Более «правильную», чем имеющиеся и возникшие после? Так христианство потом распалось на целый ряд соперничающих церквей и сект, а если говорить о силе морального  примера -- жертвы, то и она ненастоящая, ибо не мог же Создатель не знать, что воскреснет и, по сути, ничем не рискует? Что б ты сказал на это, Дож?

- Последователям, тем, кто уверует в это, было показано, что и они ничем не рискуют, меняя земную жизнь на небесную, - предположил Дождь.

- Пиар-акция, как теперь бы сказали? Бонус за хорошее поведение? А ты не просто умница, Дож, а умница в квадрате. Но… вот тогда осталось немногим более двенадцати последователей. Прошло уже две тысячи лет. Формально христиан стало очень много, а если «по чесноку»? Стало ли праведных людей существенно больше, чем их было во времена «пиар-акции»? Настолько больше, чтобы они определяли доброту мира? Отнюдь. Недаром говорят про неминуемость печального Финала , о чём пророчил и Сам, который не мог об этом не знать. Тогда зачем? И чего стоит такая «жертва»? И сегодня тем, кто желает следовать Богу в сердце своём приходится «жаждой духовной томимым следовать мимо… и Мекки и Рима» и попросту – мимо! денег, как говорят ныне.

Вдалеке что-то загрохотало. В ресторане пускают фейерверки или… небо ворчит? Дождь испугался за Чижа:
- Ты искушаешься, как сказали б когда-то… Бес…
- … подведёт меня под монастырь? – усмехнулся Чиж, - Тогда уж лучше – под… женский. На одном из первых праздников города, лет двадцать тому, когда денег у мэрии не было, и играли только от души, меня позабавило выступление музыкантов, спрятавшихся от Тебя в нишах Петропавловки.   Их песенка как раз сообщала, кого стОит подводить под монастырь. Слушай, Дож, а я буду приплясывать под неё, согреваясь, на  этих ступенях… павильона Росси:
«Легенду я слыхал в далеком детстве,
Хоть смутно помню, честно говоря,
Давным-давно стояли по соседству
Мужской и женский два монастыря.
Монахам без ухода было туго,
И жизнь монашек тоже не сироп.
И вот однажды друг навстречу другу
Они подземный начали подкоп.
Был труден путь до встречи на рассвете.
Но что поделать, как тут не крути,
А прокопали женщины две трети!
Мужчины -- только треть того пути…

Не ведаете в чём была причина?
Известна мне, я оттого так хмур.
Мужик ведь я и знаю, что мужчины
Копнув три раза, шли на перекур.

Они дымок колечками пускали,
Травя за анекдотом анекдот,
А в это время женщины копали,
И продвигались медленно вперед.

Еще причину назову отдельно,
Я это дело знаю назубок.
Мужчины, я уверен, параллельно
Вели подкоп под винный погребок.

Они вино крепленное глотали.
Они шутили: лишь сова не пьет.
А в это время женщины копали,
И продвигались медленно вперед.

Потом среди мужчин нашелся кто-то,
Сказал он: «Братцы, нет на вас креста!
Даешь бесперебойную работу!
Даешь производительность труда!»

Потом монахи долго заседали,
И составляли план работ на год.
А в это время женщины копали,
И продвигались медленно вперед.

Не о монахах я теперь печалюсь,
О них бы я не стал слагать стихи.
Пускай монахи сами отвечают
За их средневековые грехи.

Прошли века, и что теперь судить нам,
Кто в глубь копал, а кто, допустим, в ширь.
Нам остается главная задача —
Лентяев подводить под монастырь»!

- Но тебе-то, трудяга-Дож, можно не опасаться симпатных монашек! – воскликнул согревшийся и развеселившийся Чиж, и выскочил на аллею, заскакав по ней в обнимку со своим другом. Впрочем, довольно скоро, мокрый, он убежал назад под крышу. Дождь снаружи улыбался, колышась от смеха. Он узнал прежнего Чижа и радовался его возвращению. Но бесы столь легко не уходят, да ещё в таком граде, как Петербург. И это подтвердилось тут же.

                (продолжение: http://www.proza.ru/2012/02/11/1418)