Незаписанные

На одного недостойного священника
приходятся тысячи и тысячи честных пастырей,
сознающих все величие своей миссии.
В нашу лживую развращенную эпоху люди эти
являются зачастую цветущими оазисами в пустыне.
А. Г.

Асфальт окончился у деревни Веснянка. Здесь же перестало существовать и электричество: столб с проводами, у самого въезда в деревню, накренился почти до земли, оборванные провода сиротливо свисали с его верхушки. Остальные столбы, что шли уже в саму деревню или лежали на земле или же готовились к этому, в разной степени накренившись, а кто и припав к ней, матушке-земле, стремясь слиться с ее нутром, из которого они, когда-то деревьями изошли.
Дорога, колея на колее, местами поросшая травой, а от того зеленая, что несколько нарушало общую палитру ее цвета – шоколадную, вела в саму Веснянку, деревню, покинутую жителями еще лет тридцать назад в связи с изменениями политики партии в области сельского хозяйства.
По дороге, скрипя колесами, медленно передвигалась телега, запряженная гнедой кобылой. На козлах сидел седой старик, в телогрейке грязно-зеленного цвета, грубых кирзовых сапогах, в которые были заправлены черные штаны, пошитые из домотканого полотна. Седую голову старика укрывала кепи с надписью «Tiger». Старика звали Митричем, он был конюхом в СХП «Тюлюкинское». Суровое морщинистое лицо старика ничего не выражало, во рту он держал потухшую папиросу, которую мусолил губами, периодически перемещая из одной части рта в другую. Вожжи од держал в правой руке, а в левой плетку, которой изредка щелкал в воздухе, над самыми ушами кобылы, приговаривая: «Давай, сука». «Сука» шевелила ушами, несколько ускорялась, а затем снова переходила на шаг. Иногда старик оборачивался к своему пассажиру, молодому, щеголеватого вида священнику, сидевшему на копне сена и держащему на коленях раскрытый ноутбук ASUS. На священнике была одета рокерская косуха из-под которой торчал черный подрясник. Напомаженные черные волосы были хорошо зачесаны и собраны в пучок на затылке, черный же берет со скаутской кокардой и крестом-анхом, съехал почти на затылок. Священник сосредоточено проходил очередной уровень в «Gothic 3» и поэтому мало внимания обращал и на старика и на унылые пейзажи вокруг. Оборачиваясь, старик комментировал то, что должен был видеть батюшка. Когда подъезжали к Веснянке, сказал: «А за ней и Аршань скоро будет», когда появились первые поваленные столбы, успокоил: «И в Аршани электричества нет, эта линия туда тоже шла, ее отрубили. Ну ты, батюшка, не боись, твой предшественник, отец Павел, генератор купил и поставил, бензину запас. Откуда только деньги взял? Говорил, что клад нашел. Так что ты без электричества не останешься».
Миновали Веснянку, с ее заросшими густой травой и ивняком пустыми домами. И только выехав за пределы деревни, увидели великолепную степную панораму, с бесконечным уходящим за горизонт полем, речушкой Ламагрис, причудливо петляющей среди полей и  каменным Аршаньским храмом видневшимся вдалеке. К этому времени, священник прошел очередной уровень, выключил и спрятал в сумку ноутбук и рассеяно оглядывал необозримые просторы, хозяином которых ему предстояло стать на ближайшие годы.
Священника звали Александр Неонов. Ему было всего двадцать два года и на его чистом, несколько вытянутом лице, только только наметился пушок над верхней губой, впрочем этот пушок вполне походил на усы. Отец Александр был рукоположен в сан год назад, после того как женился на своей давней подружке Анюте Антоновой, с которой познакомился на концерте группы Lacrimosa.
Рукоположен он был еще будучи учащимся 4 курса духовной семинарии и работником епархиального управления, епископом Доримедонтом, с той, может быть целью, что тогда с ним будет половчее обращаться, все ж таки иерей всегда в полной власти епископа. В епархиальном управлении отец Александр занимался компьютерным оборудованием и сайтом епархии, но чем-то не угодил архиерею и тот, вызвав его к себе, вручил указ о назначении настоятелем Покровского прихода храма с. Аршань Каркашанского района Лакинской области и со словами: «Нечего тебе больше тут околачиваться, езжай на приход и займись делом», отправил его в это дальнее село.
В каждой епархии есть такой приход, где не хочет служить ни один священник. Был такой и в Лакинской епархии. Аршань, село располагавшееся на границе Лакинской и Саратовской областей, некогда большое, теперь практически нежилое, всего-то, может быть 2- 3 дома и осталось. Ближайшее к Аршани село Золотово, располагалось в 10 километрах от него, и было единственным населенным пунктом, связывающим этот пустынный край с цивилизацией: именно сюда выводила та самая асфальтированная дорога, которая заканчивалась около Веснянки. В Золотово можно было сесть на автобус и добраться до районного центра, небольшого городка Кропля. А от него, до Лакинска еще километров 150.
Когда в Кропле не было храма и из Золотова, да и из самой Кропли ездили в Покровский храм Аршани, он был единственный на всю округу. Но то было при «советах», которые любили всячески измываться над верующим народом: то храм в глуши разрешат открыть, поди добирайся туда, или же в крупном городе, таком как Лакинск, велят открыть один единственный храм из бывших некогда здесь 11, да и тот самый маленький, и народ в течение 50 лет давится там на службах. Но, слава Богу, проклятая власть пала и стали открывать церкви и в других местах, в том числе и в Кропле, а вместе с тем  захирел храм в Аршани, некому туда стало ходить.
Телега, ведомая ленивой кобылой медленно, но верно приближалась к Покровскому храму. Он, из Веснянки видимый совсем маленьким, рос на глазах, и отец Александр с большим интересом рассматривал уже отчетливо, во всех деталях храм, который, конечно же, для среднерусских мест был весьма необычен.
Он был каменный, красного кирпича, и очень огромный. У него не было привычных для русского храма куполов-маковок, у него вообще не было куполов, а состоял он из четырех округлых башен, с остроконечными крышами, увенчанными крестами. Причем башни располагались не прямо, а как-то под углом друг к другу и казалось, что они будто устремляются ввысь, как ракеты. Стены, соединяющие башни, мощные, с узкими окнами-бойницами по всему периметру, явно были предназначены для того, чтобы выдерживать длительную осаду. Вдобавок ко всему с четырех сторон стены подпирали по два мощных контрфорса. Венчал храм остроконечная треугольная, очень вытянутая вверх и покрытая красной черепицей крыша.
Подъехав к храму, а солнце уже стало садиться за горизонт и длинный тени от него накрыли чуть не пол села, новый настоятель, только задрав голову смог рассмотреть остроконечные крыши башен и кресты на них.
- Это ты, батюшка, еще внутри не был, там вообще жуть. – Одобрил безмолвный восторг отца Александра Митрич.
Он привязал лошадь к ограде храма и направился к небольшому кирпичному дому, располагавшемуся прямо напротив него. Отец Александр за ним не последовал. Он обошел церковь со стороны алтаря, перекрестился проходя мимо свежей могилки прежнего настоятеля отца Павла, и вышел на другую сторону, увидев отсюда, что Покровский храм стоит на высоком берегу реки Ламагриса, которая здесь делала резкий поворот и дальше несла свои воды по направлению на запад. Отсюда же открывалась панорама на село, собственно начинавшееся от храма, и центральной улицей уходящей куда-то за горизонт. Причем дома, утопавшие в высокой траве и окруженные дикими плодовыми деревьями, смотрели пустыми темными глазницами окон на подслеповатое солнце, которое, опускаясь за горизонт, всегда освещала эту сторону села. На противоположной стороне реки, в степи, виднелась небольшая дубовая роща и красный, полуразвалившийся дом с остатками колон.
- Это там, где деревья барское кладбище, а то дом барский.
Эту фразу произнес Митрич, незаметно подошедший сзади. Отец Александр вздрогнул от неожиданности, но спросил:
- А что за барин?
Митрич задумался на мгновение.
- Барин то? Мне дед сказывал Клюнгер, фамилия его была. Говорили старики, редкая сволочь он был. Да, а то - немец ведь, а немцы они все сволочи. Но что там говорить, пошли батюшка в дом, я тебе все покажу. А то темнеет уже.
И они отправились в дом.
Дом состоял из кухни, столовой и двух спален, а также маленького кабинета. Удобства во дворе, вода в колодце. Отец Александр почти не осматривал кухню, отметив, правда, что большая русская печь занимала почти половину помещения, мельком взглянул на столовую с круглым столом посредине и лампой в желтом абажуре над ним, и сразу прошел в кабинет. Здесь имелся тяжелый дубовый стол с толстыми ножками, стул с высокой спинкой, этажерка с книгами и большое прямоугольное зеркало в красной деревянной раме, оно висел на стене с правой стороны от стола.
В доме был полумрак, так как солнце уже почти село за горизонт и Митрич, бросив сумку с вещами священника посреди столовой, вдруг заторопился назад в Золотово и объяснив, что генератор находится в сарае и коль батюшке понадобится электричество, надо будет его завести он сам в этом разберется, удалился.
Отец Александр слышал, как хлопнула за Митричем дверь, как он нещадно хлестал лошадь, и как грохотала телега, быстро удаляясь от дома священника. Скоро и ее звук растаял в сгущающейся тишине. Даже сверчки не пиликали. Стало почти темно. Неонов, окинув взглядом, тонущий в наступающей тьме стол, на самом краю его увидел подсвечник со свечой. Достал из глубокого кармана спички, зажег свечу. Область мрака вокруг, в радиусе метра рассеялась. И освятила почти всю поверхность, девственно чистую, стола. Ничего на ней не было кроме свечи.
Отец Александр достал ноутбук, включил его, заряда в батарее еще хватило на то, чтобы пообщаться с женой, благо позаботился об связи через Интернет еще в Лакинске. Приятно было видеть такую милую аватарку жены. Рассказал ей кратко о событиях дня. Муж своей жене еще успел сказать «пока» и монитор погас – батарея сдохла.  Неонов какое-то время сидел за столом, отрешенно рассматривая тьму за окном, а в голове не было ни одной мысли, все пусто. И тут он вспомнил слова Митрича о Клюнгере и вслух сказал:
- Все то русский человек любит путать. Не немцем был Клюнгер, а поляком.
Отец Александр знал историю Аршанского храма, которую сам же в свое время размещал на сайте. Когда то давно один из Клюнгеров был сослан в Лакинскую губернию за участие в восстании поляков против царской власти. Прожил он здесь достаточно долго, и когда вышла амнистия от царя на родину возвращаться не захотел потому что уже к этому времени женился и получил богатое наследство за своей супругой состоящее из двух деревень Аршани и Веснянки. Поселился со своей женой в имении Аршань и повел обычную жизнь провинциального помещика. Только вот став барином, очень сильно отличался от других своей какой-то изощренной жестокостью по отношению к принадлежащим ему крепостным крестьянам. Не один десяток крестьян были замучены им до смерти говорят у него даже имелись специальные пыточные камеры, и он для развлечения раз в неделю распоряжался доставлять пару тройку человек, чтобы собственноручно помучить их. Вообщем, настоящий маньяк. А тут случилась какая-то очередная война и Клюнгер, вроде его как Станиславом звали, отправился исполнять свой долг дворянина. А в его отсутствие в усадьбе случился пожар и жена, а также две дочки, в которых он души не чаял, сгорели. Следствие выяснило, что усадьбу подожгли дворовые, виновных выявили и отправили на каторгу. Но все крестьяне ожидали возвращение Клюнгера, справедливо полагая, что месть его будет страшна. Однако на удивление, Станислав Клюнгер, поседевший и сгорбившийся от горя, воздав по возвращении все необходимые погребальные почести погибшей супруге и детям, гнева своего ни на кого не излил, а, собрав крестьян на сход, объявил им, что хочет над могилой свой жены и дочерей построить храм и чтобы молитвы о них возносились в нем. Обрадовались крестьяне такому повороту дела – что ж строить храм дело Божье, почему и не помочь. Но не знали они еще, что собственно в этом Божьем деле и заключалась изощренная месть Клюнгера, ведь строительство такого огромного храма легло тяжким бременем на плечи сельчан, все их силы в течение двадцати пяти лет пока велось строительство, были положены на это, многие и умерли от этого – кто-то упал с высоких стен, кто-то умер не выдержав непосильных работ. Крестьянские хозяйства были разорены непомерным оброком, поля запустели, многие с сумой и посохом отправились в соседние деревни. Когда храм был построен и освящен собственно и ходить в него было некому, так как больше половины населения обеих деревень вымерло, а силы остальных были надорваны настолько, что в последующие десятки лет крестьянские роды Веснянки и Аршани просто медленно умирали, рождая все меньше и меньше детей, а тех, кого рождали, обрекали на смерть полунищенским существованием. Храм стал проклятием для деревень и их убийцей.
Сам Клюнгер умер спустя два года после окончания строительства и по его завещанию был погребен недалеко от своей усадьбы. Эти исторические воспоминания внезапно всплыли и также внезапно исчезли, отцу Александру не свойственно было слишком уж сильно увлекаться различными интеллектуальными штудиями, просто когда-то давно история эта почему-то врезалась ему в память. Помолившись, священник начал готовиться ко сну, обратив внимание на то, что хоть и умер прежний священник две недели назад, а большой портрет его все еще висел на стене, прямо напротив кровати. И странно это ему стало – чего это вдруг портрет настоятеля висит здесь в комнате. Но приглядевшись понял он, что не портрет то был вовсе, а большое зеркало, а за портрет принял он собственное отражение в нем, хотя и показалось ему сперва, что отражение почему-то не совсем походило на его собственное. Но это только показалось. Ночью снился ему прежний настоятель. Почти таким же, каким он видел его в зеркале. В белых ризах. Что-то он ходил позади храма и, указывая на свою могилу, говорил: «А могилка та моя не здеся», а потом на усадьбу: «Тама она, рядом с чадушками моими. Ты их, чадушек, моих береги и отпущение дай. Они у меня на покаянии были. Я то, вишь, не успел дать». И все. Потом был серый мрак и отец Александр проснулся, когда первый луч солнца проник через окно в комнату.
После всех необходимых утренних процедур первым делом священник отправился в храм. Ключ от него ему передал еще староста кроплевского храма у которого они хранились. Неонов с трудом отворил тяжелые железные двери, обитые толстыми стальными полосами. Повеяло холодом и сыростью. В темном притворе продвигался ощупью, и только войдя в сам храм, священник стал различать предметы и окружающую обстановку, освященную тусклым светом, лившемся из стрелообразных окон. Однако видно было только то, что вокруг и перед тобой: мощный иконостас из красного дерева,  представлявшим из себя неимоверное количество башенок и маленьких пирамид, громоздившихся друг на друга, в жутковатом геометрическом сочетании и уходивших куда-то ввысь, под купол, во тьму, так как там, в самой вышине уже было совершенно ничего не видно. В нарушение всех правил храмостроительства, когда обязательно делали так, чтобы свет падал через окна сверху, здесь в куполе не было никаких окон, и сверху могла литься лишь черная пустота. Иконостас заполняли иконы. Огромные, в человеческий рост. Суровые лики взирали  сверху, так грозно, что хотелось тут же на месте пасть ниц и больше уже никогда не поднимать головы, и биться в земных поклонах бесконечно долго.
Пол в храме был покрыт плитами, сделанными из доломита. Они были идеально подогнаны друг под друга, так что не было видно никаких зазоров между ними и казалось, что это цельный колоссальных размеров камень уложен в основание храма. Их суровая пепельно-желтая  поверхность была отполирована до зеркального блеска. 
Отец Александр проследовал в алтарь, звуки от его шагов гулким эхом распространялись по храму. В алтаре все было также торжественно и мрачно, как и в храме. Священник прочитал часы. Слова, которые он произносил, как пташки метались от стены к стене и умирали где-то под потолком. Он почувствовал уверенность, и дальше уже спокойно служил, а на Великом входе, увидел, что в храме есть молящиеся – две старушки, стоящие посреди храма, во всяком случае, так ему казалось, потому что, когда после «Святая святым» он вышел из алтаря, чтобы исповедовать, то никого не обнаружил в храме, и пришлось литургию заканчивать также как и начал – в одиночестве. За полтора часа службы, отец Александр так замерз, что у него занемели пальцы, а волосы на затылке, как ему показалось, примерзли к голове. В храме было холодно как в склепе, хотя на улице воздух уже прогрелся достаточно хорошо, но храмовый холод вряд ли имел физическое происхождение, скорее инфернальное. Он как-будто вселялся внутрь тебя и уже исходил изнутри и возможно ощущение его было не рецепторное, а скорее подсознательное.
Священник вышел из храма-склепа, запер его тяжелую дверь. Понадобилось какое-то время, чтобы привыкнуть к яркому солнечному свету, ибо переход от мрака к свету всегда болезненный. Он решил посмотреть – а есть ли вообще жители в селе. Сразу от храма начиналась центральная улица Аршани. Она была широкая: дома отстояли друг от друга на значительном расстоянии, как-будто боялись друг друга. Ни один из них не казался обитаемым. Высокая трава, разросшиеся терны и яблони, одичавшие до такой степени, что больше походили на карликовые березы, густой изгородью возвышались вокруг жилищ. Кое-где виднелись колодцы. Но едва ли они кому-либо давали воду: бетонные кольца, белые как снег, приобретшие такой цвет видимо под действием падающих на них солнечных лучей вообще не имели никаких признаков жизнеспособности. Отец Александр подошел к одному из них, заглянул внутрь, в мутной воде появилось его отражение, а в нос ударил резкий запах гнили. Батюшка вспомнил, что во дворе дома, где он живет, также есть такой же колодец и надо будет проверить там воду, неужели и там она имеет такой запах. Побродив еще минут тридцать по селу в тщетных поисках его жителей, священник в не очень веселом настроении вернулся в дом. Надо было бы поесть, но что-то не хотелось, несколько просфор, которые он поглотил после службы, вполне утолили голод. Он взял с полки книжного шкафа Библию, сел за стол. Но книгу так и не открыл, просто положил перед собой. Как долго он так сидел, вслушиваясь в тиканье настенных часов сказать трудно, но может быть священник заснул или начал бредить наяву: книга, будто от порыва ветра вдруг сама открылась, зашелестели переворачиваемые страницы и остановились на Откровении Иоанна Богослова глава 20 стих 12 и 15. Отец Александр погрузился в чтение и прочел следующее: «И увидел я мертвых, малых и великих, стоящих перед Богом, книги раскрыты были, и иная книга раскрыта, которая есть книга жизни; и судимы были мертвые по написанному в книгах, сообразно с делами своими. И кто не был записан в книге жизни, то был брошен в озеро огненное».
- Я сделал ошибку и не записал их.
Эта фраза, прозвучала в абсолютно пустой комнате, в полной тишине и совершенно неожиданно. Она была подобно грому, потрясающему небо в ясный майский полдень, когда, казалось, ничего не предвещает дождя. Отец Александр вздрогнул, поднял голову и прямо перед собой, точнее напротив себя, за другой половиной стола, увидел прежнего здешнего настоятеля отца Павла. Печального старика, с длинными седыми волосами, свободно ниспадающими на его худые плечи. Крючковатым указательным пальцем левой руки он указывал на зеркало. И следуя, а правильнее сказать, повинуясь этому жесту, преемник отца Павла посмотрел в указанном направлении. То, что казалось прежде зеркалом, было входом, ведущим куда-то вниз. Вход как-будто был вытесан в цельном куске скальной породы, грубо отесанные стены и своды, освящались факелами, вставленными в бронзовые держатели в форме головы дракона. Ход вел вниз, во тьму под храм. И Неонов смело пустился по нему. Страха он не испытывал, доверяя своему предшественнику, который, как казалось ему, вел его вниз.
Ход вывел в обширный подвал, который, по сути, был еще одним подземным этажом храма. Здесь везде у стен горели свечи. Они громоздились друг на друга, были вставлены внутрь оплавленных бугорков, а вокруг них поднимались многослойные волны воска, накопившегося здесь не за один десяток лет горения этих свечей. Неровный свет, исходивший от свечей, освящал бурые стены испещренный множеством надписей. Только подойдя почти вплотную к ним, отец Александр смог различить, что это имена, написанные частью кириллицей, частью латиницей. Бесконечное количество имен, женских и мужских, от пола до потолка. Невозможно было прочитать их и даже просто охватить единым взглядом.
Но от созерцания этих записей священника отвлек страшный грохот, исходивший от открывающихся железных врат, находившихся в одной из стен, прямо напротив отца Александра. Врата со скрежетом распахнулись, подняв кучу пыли и сбросив густой слой ржавчины с петель. Из образовавшегося в стене проема брызнул яркий белый свет, который, даже на время ослепил священника. Но потом он стал менее ярок и Неонов увидел Митрича. Но выглядел он как-то иначе, моложе и торжественнее и что-то в нем было не так. Священник и не сразу понял, что не так, и только спустя мгновение догадался: шея старика как-будто была срезана наискосок, поставлена на место, но неровно и немного сместилась в правую сторону. Из-за этого голова находилась не на своем центральном месте, а чуть в стороне от центра. Митрич сделал шаг, голова покачнулась и сместилась сначала на плечо, а потом упала на пол, гулко ударившись лбом о мраморные плиты. Она откатилась немного в сторону и застыла на правом ухе, причем глаза были открыты и устремлены на отца Александра. Губы зашевелись, и Митрич произнес:
- Ты пастырь и тебе дана власть вязать и решать. Только ты можешь решить участь незаписанных. Возьми это перо и запиши их в книгу жизни. После этих слов правая рука Митрича протянула священнику большое пеликанье перо. Священник взял его, и все закружилось вокруг него, поплыло, и тело Митрича нелепо махая в разные стороны руками, устремилось куда-то ввысь. Сам отец Александр как-будто стал проваливаться в какую-то пропасть и очутился снова в доме, за столом. Не было никакого подземелья, подземного хода, а лишь зеркало. И все бы это могло статься для него наваждением или сном, если бы не большое белое пеликанье перо, лежащее перед ним на столе. Что делать с этим пером он решительно не знал. Неужели и вправду пойти сейчас и вписывать имена прямо на стене в подземелье храма? Но чьи имена? Всегда в затруднительных ситуациях человека ведет интуиция, есть ли у него благодать священства или нет, но инстинктивно он начинает ощущать, что ответ на вопрос где-то рядом. Так и отец Александр, промаявшись оставшуюся часть дня в относительном безделье и раздумьях, в тот момент, когда тени деревьев, достигли середины улицы, решил отправиться на другой берег реки в усадьбу Клюнгера.
Грунтовая дорога спускалась от храма самому мосту через реку. Чернозем, смешанный с мелким песком, пересушенный палящим весь день солнцем превратился в мелкозернистую пылевую взвесь, покрывающую поверхность дороги. Ноги священника опускались в эту взвесь, каждый раз поднимая облачко пыли, медленно рассеивающееся следом за пастырем. Покосившийся мост на деревянных быках годился только для пешехода. Хотя изначально, видимо, был предназначен и для проезда грузовой машины или трактора. Отец Александр осторожно преодолел его все время опасливо поглядывая на бурлившую под мостом реку. Едва ли в этом месте было глубоко, но видневшиеся из-под быстрых волн острые камни, любого путника, переходившего мост, убеждали в том, что если он упадет вниз шансов остаться с неповрежденными членами тела у него мало.
От моста дорога шла в гору, и уже хорошо был виден усадебный дом – длинное здание из красного кирпича с колонами по всему периметру, но без крыши, а изнутри дома росли деревья. Дом стоял на краю дубово-березовой рощи, а она в свою очередь росла из основания могильных холмиков, которые были достаточно многочисленны и еще сохранили покосившиеся кресты и каменные памятники кое-где.
Как и положено священнослужителю отец Александр направился первоначально на кладбище с целью отслужить хотя бы кратенькую панихиду и по жертвам графской тирании и по ее орудиям, которые, как понимал батюшка, лежат здесь в этой земле бок о бок. Он заметил, что когда-то вокруг кладбища была ограда, сложенная из мелких валунов, но раствор, некогда скреплявший валуны между собой теперь почти рассыпался, и сами валуны образовывали невысокий валик, который легко было перешагнуть. Однако священник все же вошел через ветхую калитку, болтавшуюся на одной петле. Он пожалел, что не взял с собой кадило, и уж было хотел начать панихиду, но тут обратил внимание на одну странность. В основании каждого могильного холмика была достаточно большая дыра, как-будто нора, какого-то животного. И как только священник ступил на землю кладбищенскую, в норах началось шевеление и через некоторое время из них показались белые головки размером с футбольный мяч, покрытые редкими волосами. За головками появились и тела существ похожих толи на гусениц, толи на червей, но они настолько толстые были и жирные, что даже в ползучем положение достигали роста почти со священника. Но несмотря на такую казалось бы неповортливость, что предполагалось при таких размерах, черви очень проворно вылезая из своих нор, устремились к священнику, как-будто именно он и был их основной целью. Постепенно все кладбище наполнилось шевелящейся жирной массой и отец Александр, который уже ретировался к самой калитке заметил еще две детали: во-первых тела червей были полупрозрачны и внутри них, будто в киселе, находились люди или то, что было похоже на них: тоненькие, худые, они были вытянуты и уложены как килька в банке и при каждом движении червя колебались наподобие оливок в желе; и во-вторых на круглых волосатых головках червей все же был рот походивший на присоску, открывавшуюся и закрывавшуюся, причмокивавшую и втягивающую в себя воздух.
Черви, покидая свои убежища, двигались все более проворнее и священник уже не просто пятился по направлению к калитке, а бежал со всех ног подобрав рясу. Перейдя мост, и уже оказавшись у дверей храма, он остановился, чтобы перевести дух и поглядел назад. Черви  достигли моста, и здесь движение их замедлилось, так как не все они вмещались на мост сразу. Они  лезли друг на друга, а кто-то сваливался вниз, на острых камнях вспарывалась их оболочка, выливаясь в воду ужасно пахнущей жидкостью (запах ее ощущался, даже у храма) и тельцами людей, которые как осенние листья плыли вниз по течению. Отец Александр вошел в храм, крепко запер дверь и стал взбираться по винтовой лестнице на одну из башен. Отсюда ему было видно, что колонна червей от кладбища все еще пребывает, а передняя часть ее давно пересекла мост подошла к дверям храма и стала его со всех сторон окружать. Часть червей начало взбираться по стенам к башне, но взбиравшиеся постоянно срывались с отвесных стен, падая, сбивали тех, кто полз за ними, и снова начинали карабкаться по стенам. Священник с отчаянием поглядел на вечернее темно-синее небо, заходящее солнце, пустую деревню и только теперь отчетливо осознал, что приехал он в это село на верную смерть, и что пастырь постоянно должен сораспинать себя Христу, чтобы отвечать своему высокому званию. Помощи ждать было не откуда, только от Бога и священник стал горячо молиться и вдруг услышал как-будто знакомую музыку. Она становилась все громче и громче и непонятно откуда доносилась. Но это было не ангельское пение, отнюдь. Отец Александр, рокер со стажем, узнал эту мелодию, которая являлась композицией группы «Ария» из альбома «Химера» и называлась она «Небо тебя не ждет», там еще был такой припев:
Небо мольбы не ждет,
Небо угроз не слышит,
Небо ведет особый счет
Небо само тебя найдет.
Но помимо музыки батюшка услышал топот галопом несущейся лошади, и увидел на горизонте стремительно приближающегося всадника, одетого в черный кобинезон и узкие ботфорты. Плечи его накрывал фиолетовый плащ, длинные черные волосы, похожие на воронье крыло, развевались на ветру, в руках всадник держал сверкающий в лучах заходящего солнца меч. Приглядевшись, отец Александо узнал во всаднике свою жену Анюту. Он с ужасом и замиранием сердцем ожидал, что произойдет дальше, видел как всадник на полном скаку вклинился в плотную массу червей и, размахивая мечом стал их разить направо и налево. Белая жидкость брызнула во все стороны и, о чудо, черви начали отступать и возвращаться за реку на кладбище. Счастливый муж покинул храмовую башню и заключил в свои объятья спасительницу-жену. Пережив первые минуты счастья Неонов спросил Анюту:
- Как ты догадалась приехать?
- Я вчера прочитала твое электронное письмо и почувствовала что-то неладное, быстро собралась и к утру добралась до Золотова. У председателя сельсовета просила дать мне машину, он сказал, что все заняты, дал вот эту клячу (она указала на лошадь) и вот я здесь и, кажется, вовремя.
- А меч, откуда взяла?
- Да какой меч, это сувенир из дюраля, помнишь, ты мне на день рождения дарил.
Они держали руки друг друга и не могли насытиться этим мигом счастья и совсем не подозревали, что испытания еще не кончились. Вдруг затряслась земля, послышался страшный грохот, завыл ветер, поднимая клубы пыли, земля прямо перед храмом зашевелилась и стала подниматься ввысь. Толстый слой ее оторвался от  поверхности и вздыбился, образуя некое подобие пещеры, в глубине которой оба, и Анюта Неонова и ее муж различили чудовищно изуродованное существо, отдаленно напоминавшее человека. Он держал разверстую книгу в руках, а в глазах его была одновременно и мольба и такая адская злоба, что вырвись он на волю, наверняка уничтожила бы всю землю. Существо бросило книгу к ногам священника и исчезло, а вздыбившаяся земля с грохотом опустилась вниз, подняв кучи пыли.
Когда пыль рассеялась, священник и его матушка увидели перед собой множество худых бледных людей, не стоявших на земле, а висевших в воздухе. Они были все наги, и сложно было определить и пол и возраст каждого из них. Их освободили из страшных вонючих темниц в образах червей и теперь они с надеждой смотрели на священника, ожидая, когда он запишет их имена в книгу жизни.
Прошло десять лет. Отец Александр Неонов, еще молодой, но уже поседевший священник все также служил в Аршанском храме. Его самого и его матушку, странноватую бледную женщину, всегда затянутую в кожаный корсет, всегда с густо подведенными тенями и распущенными черными волосами, окрестный народ побавивался, но охотно к ним ехали со всех сторон люди одержимые злыми духами, потому что прокатился слух по Руси, что достаточно только посмотреть одержимому на эту пару и бесы сами покидают тела мучимых ими людей.
Отец Александр служил литургию теперь каждый день. И когда он произносил: «Святая святым» и выходил со святой чашей в руках на амвон он видел стоящих в храме бледных мертвецов, полуистлевших, со смердящими ранами, с пустыми глазницами в черепах, и каждый раз думал о том, что священнику дана великая власть на земле и на небе – вязать и разрешать души людские от их грехов и это не привилегия и не бонус, а тяжелое мучение понемногу вытягивающее из него жизнь.