Сказки русские народные. Окончание

Вовсе не факт, что гарантируете счастливое будущее, если читаете детям загадки и сказки из проза.ру, а сами не ознакомитесь там с "Психологической историей религий" (две стр.), а затем с главным произведением Шашкова Александра (с ПОЛНЫМ  МИРОВОЗЗРЕНИЕМ, т.е. “Последней религией").


Содержание:
Матюша Пепельный
Финист – ясный сокол
Батрак
Мужик и царь
Иван меньшой – разумом большой
Клад
Никита Кожемяка
Вольга Всеславьевич
Микула Селянинович
Василиса Микулишна
Алёша-Попович
Добрыня Никитич и Змей Горыныч
Первый бой Ильи Муромца
Илья Муромец и Соловей-разбойник
Как Илья поссорился с князем Владимиром
Илья Муромец и Калин-царь
Илья избавляет Царьград от Идолища
Три поездки Ильи Муромца
Морозко
Иван, вдовий сын
Купец Семигор, его дочка Настенька и Иван Беглый
Солдат и смерть
Бой на Калиновом мосту
Добрый поп
Мужик и заяц
Лихо одноглазое
Барин и плотник
Скряга
Как бедняк с барином обедал
Хитрый мужик
Жадный поп
Болтливая баба
Семилетка
Барин-незнайка
Шемякин суд
Наговорная водица
Похороны козла
Сварливая жена
Каша из топора
Мена
Чего нигде и никогда не бывает



                Матюша Пепельный       

     В некотором царстве, в некотором государстве, на ровном месте, как на бороне, от дороги в стороне, жили-были старик со старухой. И был у них сын Матюша.
     Рос парень не по дням, а по часам, будто тесто на опаре поднимался, а пуще того ума-разума набирался. На пятнадцатом году стал он просить отца с матерью:  - Отпустите меня, пойду свою долю искать.
     Заплакала мать, принялась уговаривать:  - Ну куда, сынок, пойдёшь, ведь ты ещё совсем малый, нигде не бывал, ничего не видал.
     И старик кручинный сидит. А Матюша стоит на своём:  - Отпустите – уйду, и не отпустите – пойду: всё равно дома жить не у чего, всего мало.
     Потужили родители, погоревали, да делать нечего, – напекли подорожников, распростились, и отправился Матюша в путь-дорогу.
     Шёл он долго ли, коротко ли, близко ли, далёко ли и зашёл в глухой тёмный лес. А в лесу начиналось ненастье: дождь полил с градом. Полез Матюша на матёрый дуб – от бури в дупло ухорониться, – а там на суку гнездо. В гнезде птенцы пищат. Голодно им, холодно; дождь мочит, град бьёт. Пожалел Матюша птенцов, снял с себя кафтан, покрыл гнездо и сам укрылся. Покормил птенцов из дорожных припасов.
     Много ли, мало ли прошло времени, унялась буря-непогода. Показалось солнышко, и вдруг опять всё кругом потемнело. Лес шумом наполнился. Налетела большая птица Магай и стала бить, клевать Матюшу. Заговорили птенцы:  - Не тронь, мать, этого человека, он нас своим кафтаном укрыл, накормил и от смерти спас.
     - Коли так, - молвила птица Магай, - прости меня, добрый молодец, я тебя за лиходея приняла. А за то, что моих детей накормил да от ненастья укрыл, я тебе добром отплачу. Возле дуба кувшин зарыт, отпей из того кувшина три глотка и увидишь, что будет.
     Спустился Матюша наземь, выкопал кувшин и отпил три глотка. Спрашивает птица Магай:  - Ну, как, чувствуешь в себе перемену?
     - Чую в себе такую силу, что кабы вкопать в землю столб до небес да ухватиться за него, то перевернул бы землю-матушку.
     - Ну, теперь ступай, да помни: силой своей не хвались, ни от какой работы не бегай, а если беда приключится, ищи кувшин с целебным питьём на прежнем месте.
     И опять потемнело всё кругом: расправила птица крылья, поднялась над лесом и улетела.
     Вышел Матюша из лесу, и в скором времени показался на пути большой город. Только миновал заставу, как навстречу царский дворецкий на коне:  - Что, деревенщина, дело пытаешь иль от дела лытаешь? Коли дела ищешь, пойдём, я тебя на работу определю – будешь на царский двор воду возить.
     Стал Матюша царским водовозом. От утренней зари до позднего вечера воду возит, а ночевать ему негде: всё царской дворней занято. Нашёл он себе место для ночлега на заднем дворе, куда всякий мусор да печную золу сваливали. И прозвали его на царском дворе – Матюша Пепельный.
     Царь был молодой, неженатый и всё искал невесту: та не по нраву, другая собой нехороша – так и ходил холостой. А тут пошла молва: за тридевять земель, в тридесятом царстве есть у царя Вахрамея дочь-богатырка, да такая красавица, что краше неё на всём свете не сыскать.
     Ездили в Вахрамеево царство свататься и царевичи, и королевичи, да никто назад не воротился: все там головы сложили. Узнал про то царь и думает: “Вот бы ту царевну высватать. Станут мне все цари, короли завидовать. Пойдёт слава по всем землям, по всем городам, что достойнее меня никого на свете нету”.
     Приказал корабль снарядить. А сам созвал князей да бояр и спрашивает:  - Есть ли охотники ехать за тридевять земель, в тридесятое царство сватать за меня Настасью Вахрамеевну?
     Тут большой хоронится за среднего, средний за меньшого, а от меньшого и ответа нет.
     На другой день созвал царь боярских детей и именитых купцов и опять спрашивает:  - Кто из вас поедет за тридевять земель, в тридесятое царство сватать за меня Настасью Вахрамеевну?
     И опять большой хоронится за среднего, средний за меньшого, а от меньшого и ответа нет.
     На третий день кликнули на царский двор всех посадских людей. Вышел царь на красное крыльцо:  - Кто из вас, ребятушки, поедет за тридевять земель, в тридесятое царство сватать за меня богатырку-красавицу Настасью Вахрамеевну?       
     Выискались тут охотники ехать в заморские края, да мало. А в ту пору ехал мимо Матюша с водой. Кликнул царь:  - Эй, Матюша, а ну, поедем с нами за море сватать за меня богатырку-красавицу Настасью Вахрамеевну!
     Отвечает Матюша:  - Не по себе ты, ваше величество, надумал дерево рубить, как бы после каяться не стал.
     Рассердился царь:  - Не тебе меня учить! Твоё дело холопское – меня слушаться!
     Ничего больше не сказал Матюша Пепельный и пошёл на корабль. Скоро собрались и другие охотники, и отвалило судно от пристани.
     Плывут они день и другой. Погода выдалась ясная, тёплая. Вышел царь на палубу довольный, весёлый.    
     - Эх, какая благодать! Как бы конь – мне гулять; как бы лук – мне стрелять; как бы меч – стал бы сечь; как бы красную девицу – целовать да с ней резвиться!
     А Матюша Пепельный слушает, усмехается:  - Будет лук, да не для таких рук; будет меч, да не таким рукам сечь; будет конь, да седок не такой; будет красная девица, да не такому с ней резвиться.    
     Разгневался царь на такого слугу, велел руки-ноги ему сковать да самого к мачте привязать. 
     - А воротимся домой после свадьбы, велю голову отрубить.
     Прошло ещё шесть недель, и приплыл корабль к Вахрамееву царству. Завели судно в гавань, а на другой день отправился царь к Вахрамею во дворец.
     - Ваше величество, я – царь из славного государства и прибыл к тебе по делу: хочу высватать Настасью Вахрамеевну.
     - Вот и хорошо, - промолвил царь Вахрамей, - давно у нас женихов не было, заскучала наша Настасья Вахрамеевна. Только чур, уговор дороже всего: дочь у меня сильная, могучая богатырка; коли ты такой властелин, исполни три задачи и веди царевну под венец, а нет, не прогневайся: мой меч – твоя голова с плеч. Ступай теперь отдыхай, а завтра чуть свет приходи со всей своей дружиной. Дам тебе первую задачу: есть у меня в саду дуб, триста годов рощён, и дам меч-кладенец весом в сто пудов. Коли перерубишь дуб с одного удара, станем тебя женихом почитать.
     Воротился царь-жених на свой корабль туча тучей. Спрашивают дружинники:  - Что, царь-государь, невесел, буйну голову повесил?
     - Да как тут, ребятушки, не кручиниться! Велено мне завтра стопудовым мечом самый что ни есть матёрый дуб с одного раза перерубить. Совсем напрасно этакую даль ехали, и поближе бы невеста нашлась не хуже здешней. Надо якоря катать да с ночной водой прочь идти.
     - Нет, - говорит Матюша Пепельный, - негоже нам воровски ночью уходить, себя позорить. Я ещё на море сказал: “Будет меч, да не таким рукам сечь”. Ложитесь, ваше величество спать, а как придём завтра к царю Вахрамею, ты скажи: “Таким ребячьим мечом пусть кто-нибудь из моих слуг потешится, а мне и приниматься нечего”.
     Обрадовался царь-жених:  - Ну, Матюша Пепельный, если спасёшь от такой напасти, век твоё добро помнить буду. Эй, дружина! Отвяжите Матюшу Пепельного от мачты, снимите с него железо да выдайте ему чарку вина.
     А сам ходит гоголем:  - Хорошее здесь царство, и сам Вахрамей, хоть не в мою стать, а тестем назвать можно.
     На другой день пришли сваты к царю Вахрамею, а там уже собрался весь народ, и Настасья Вахрамеевна на балконе сидит. Увидал её Матюша Пепельный, и так ему стало хорошо да весело, будто летним солнышком обогрело.
     Повели их к могучему дубу, и три богатыря меч несут.
     Поглядел царь-жених на меч и усмехнулся:  - У нас этакими-то мечами только малые ребята тешатся. Пусть-ка кто-нибудь из моих слуг побалуется, а мне не к лицу и приниматься.
     Тут вышел Матюша Пепельный, взял меч одной рукой.
     - Да, не для царской руки игрушка!
     Размахнулся и разбил дуб в мелкие щепочки, а от меча только рукоятка осталась. Взглянула царевна на Матюшу Пепельного и зарделась, будто маков цвет.
     Тут царь-жених совсем осмелел:  - Кабы не родню заводить приехал сюда, за насмешку посчитал бы такой ребячий меч.
     - Вижу, вижу, - говорит царь Вахрамей, - с первой задачей управились. Завтра поглядим, умеет ли жених стрелять. Есть у меня лук весом в триста пудов, а стрелы по пяти пудов. Надо из того лука выстрелить и сбить одну маковку со старого терема в царстве моего шурина Берендея. Я сегодня туда гонцов пошлю, а завтра к вечеру они воротятся и скажут, метко ли ты стреляешь.
     Замолчал царь-жених, пригорюнился. Воротился на корабль сам не свой.
     - Право слово, кабы знал дорогу домой да умел судном править, часу бы не остался. Вели-ка, капитан, якоря катать, нечего нам тут делать. И царство не весёлое, и в невесте завидного ничего нет, пойдём прочь.
     - Нет, ваше величество, - говорит Матюща Пепельный, - не честь нам, а бесчестье тайком убегать.
     - Да что станешь делать? Слышал ли, какую задачу дал царь Вахрамей? Ну их к чёрту и с луком, и с невестой.
     - А помнишь, я тебе сказал: “Будет лук, да не для таких рук”, - так оно и вышло. Не надо было выше рук дерево ломить. Не послушался меня – теперь деваться некуда… А о луке ты не печалься. Завтра, как придём, скажи: “Я думал, у вас богатырский лук, а тут бабья забава. Может, кто из моих слуг не побрезгует, а мне в том чести мало”.
     - Ох, Матвеюшка Пепельный, неужто ты можешь с таким луком совладать?
     - Как-нибудь да справлюсь.
     Развеселился царь:  - Дайте-ка поскорей всей команде по чарке вина, а Матюше две чарки ставлю.
     Выпил и царь, и от радости захмелел:  - Ах, и до чего же хороша невеста! Всем взяла: и ростом, и дородством, и угожеством. Вот женюсь, и краше царицы, чем моя Настасья Вахрамеевна, на всём свете ни у кого не будет. А тебе, Матюша Пепельный, отпишу во владение город с пригородами. Слушает Матюша Пепельный хмельную речь, усмехается.
     Наутро все опять отправились к Вахрамею во дворец. А там народу полным-полно. На красном крыльце сидят царь Вахрамей да Настасья Вахрамеевна, на ступенях пониже князья да бояре. Девять богатырей лук несут, а три богатыря – колчан со стрелами.
     Встречает сватов царь Вахрамей:  - Ну, наречённый зятюшка, принимайся за дело.
     Поглядел жених на лук и говорит:  - Да что вы надо мной насмехаетесь: вчера ребячий меч принесли, сегодня какой-то лучишко – бабам для забавы, а не богатырю стрелять. Пусть уж кто-нибудь из моих слуг выстрелит, а мне и глядеть-то противно. Поди-ка хоть ты, Матюша Пепельный, потешь народ.
     Натянул Матюша Пепельный тетиву, прицелился и спустил стрелу. Запела тетива, загудела стрела, будто гром загремел, и скрылась из виду.
     - Уберите-ка этот лучишко с глаз долой, эта забава не для нашего царя.
     И кинул лук на каменный настил, да так, что от него только куски полетели в разные стороны.
     Настасья Вахрамеевна руками всплеснула и ахнула. Зашумел народ: - Вот так сваты молодцы, эдаких ещё у нас не бывало!
     А царь-жених похаживает, бороду разглаживает, на всех свысока поглядывает:  - Эко ли чудо, эко ли диво тот ребячий лук. Царство у вас хоть и весёлое, да уж больно маленькое, и народ, видать, хороший, приветливый, только жидковат против нашего.
     Тут царь Вахрамей всех сватов во дворец позвал:  - Проходите, сватушки, в горницу хлеба-соли отведать, а той порой, глядишь, и гонцы из Берендеева царства воротятся.
     Столование ещё не кончилось, как прискакали от Берендея гонцы.
     - Попала стрела прямо в старый терем и сшибла весь шатровый верх, а из людей никому урону нет.
     Говорит царь Вахрамей:  - Ну, вот теперь вижу, есть у Настасьи Вахрамеевны сваты в ровню ей: и мечом богатырским умеют сечь и стрелять горазды. Спасибо, утешили невесту, и меня, и весь народ мой. А теперь не обессудьте, гости дорогие, за угощенье: то не свадебный пир, а пирушка – свадебный пир ещё весь впереди. Ступайте сегодня отдыхать, а завтра последнюю задачу дам. Есть у меня конь. Стоит на конюшне за двенадцатью дверями, за двенадцатью замками. И нет тому коню наездника. Кто ни пробовал ездить, никого в живых не оставил. Вот надо того коня объездить, тогда будет на ком жениху под венец ехать.
     Услышал Вахрамеевы речи царь-жених и сразу притих, стал прощаться:  - Спасибо, ваше величество, за угощенье, надо нам торопиться, засветло на корабль попасть.
     - Отдыхай, отдыхай, набирайся сил – эдакого чёртушку надо завтра усмирять, - сказал царь Вахрамей.
     Спустились гости в гавань, сели в лодку и только отвалили от берега, заговорил царь-жених:  - Поторапливайтесь, ребятушки, гребите дружнее. Поскорее надо на судно попасть да ночью прочь уходить. Вахрамей мягко стелет, да жёстко спать: что ни день, то новая беда. Понадобилось ему бешеного коня объезжать!
     А Матюша Пепельный ему:  - Помнишь ли, ваше величество, как я тебе говорил: “Будет конь, да седок не такой”? Опять по-моему выходит. А убегать из-за этого не надобно. Завтра ты скажи: “Сядь-ка, Матюша Пепельный, попытай коня, сдержит ли богатыря?” – и после меня уж сам спокойно садись.
     - Ну, а как он, такой зверь, да убьёт тебя? Тогда ведь и мне смерти не миновать.
     - Не бойся ничего, я коня усмирю.
     - Ну, Матюша Пепельный, век твоих заслуг не забуду. Был ты водовозом, а теперь тебя жалую царским воеводой. Отпишу тебе три города с пригородами, три торговых села с присёлками.
     А сам по палубе ходит мелкими шажками, красуется да покрикивает: - Чего, дружинушка, приумолкла? Жалую всем по три чарки вина.
     Выпил царь чару, другую, порасхвастался:  - Много к Вахрамею приезжало женишков, да никому такого почёту не было, как мне. Сказано: кто смел да удал, тому и удача. Недаром Настасья Вахрамеевна глаз не отводила, всё глядела на меня. А царь Вахрамей рад всё царство отдать, лишь бы я на попятную не пошёл.
     Тут он совсем захмелел и повалился спать.
     Утром Матюша Пепельный встал раненько, умылся беленько, будит царя:  - Вставай, ваше величество, пора идти, коня объезжать.
     И скоро пошли на царский двор.
     На красном крыльце сидят царь Вахрамей да Настасья Вахрамеевна, а пониже на ступеньках – подколенные князья да ближние бояре.
     - Пожалуйте, гости дорогие, у нас всё готово. Сейчас коня приведут.
     И ведут коня двадцать четыре богатыря, вместо поводов – двенадцать толстых цепей. Богатыри из последних сил выбиваются. Оглядел царь-жених коня и кричит:  - А ну-ка, Матюша Пепельный, попытай, можно ли богатырю ехать?
     Изловчился Матюша Пепельный, вскочил на коня. Едва успели отбежать богатыри, как взвился конь выше царских теремов и унёсся добрый молодец с царского двора. Выехал на морской берег, пустил коня в зыбучие пески, а сам бьёт его цепями по крутым бёдрам, рассекает мясо до кости. И до тех пор бил, пока конь на коленки не упал.
     - Что, волчья сыть, травяной мешок, ещё ли будешь супротивиться?
     Взмолился конь:  - Ох, добрый молодец, не бей, не калечь, из твоей воли не выйду.
     Повернул Матюша Пепельный коня и говорит:  - Воротимся на царский двор, оседлаю тебя, и как сядет верхом молодой царь, ты по щётки в землю проваливайся, а плетью ударит – на коленки пади. Пади так, будто на тебе ноша триста пудов. Будешь самовольничать – насмерть убью, воронам скормлю.
     - Всё исполню, как ты сказал.
     Приехал Матюша Пепельный на царский двор, а царь-жених спрашивает:  - Повезёт ли конь богатыря?
     - Подо мною дюжит, а как под тобой пойдёт, не знаю.
     - Ладно, седлайте поскорее, сам испытаю.
     Оседлали коня, и только царь-жених вскочил в седло, как конь по щётки в землю ушёл.
     - Хоть не дюже, а держится подо мной.
     Хлестнул плетью легонько, конь на коленки пал. Царь Вахрамей с Настасьей Вахрамеевной и князья с боярами дивятся:  - Этакой силы ещё не видано!
     А молодой царь слез с коня.
     - Нет, Матюша Пепельный, не богатырям на этаких одрах ездить: на таких клячах только воду возить. Уберите его с глаз долой, а то выкину в поле, пусть сороки да вороны пообедают.
     Велел царь Вахрамей коня увезти и стал прощаться. Тут царь-жених спрашивает:  - Ну, ваше величество, мы все свои службы справили, пора свечку зажигать да дело кончать.
     - Моё слово нерушимое, - ответил царь Вахрамей.
     И приказал дочери к свадьбе готовиться. В царском житье ни пива варить, ни вина курить – у царя Вахрамея всего вдоволь. Принялись весёлым пирком да за свадебку. Повенчали царя с Настасьей Вахрамеевной, и пошло столование, весёлый пир.
     Сидит Настасья Вахрамеевна за свадебным столом: “Дай-ка ещё раз у мужа силу попытаю”.
     Сжала ему руку легонько, в полсилы. Не выдержал царь: кинулась кровь в лицо, и глаза под лоб закатил. Подумала царевна: “Ах, вот ты какой богатырь могучий! Славно же удалось меня, девушку, обманом высватать, да и батюшку обманул”.
     Виду не показывает, вина подливает, потчует:  - Кушай, царь-государь, мой муж дорогой.
     А в мыслях держит: “Погоди, муженёк, даром тебе этот обман не пройдёт”.
     День ли, два ли там погуляли, попировали, стал прощаться молодой царь:  - Спасибо, тестюшка, за хлеб, за соль, за ласковый приём. Пора нам домой ехать.
     Приданое погрузили, распростились, и вышло судно в море.
     Плывут они долго ли, коротко ли, вышел царь на палубу, смотрит: спит Матюша Пепельный крепким богатырским сном. Вспомнил тут царь Матюшины слова: “Будет лук, да не для таких рук; будет меч, да не таким рукам сечь; будет конь, да седок не такой; будет красная девица, да не такому с ней резвиться” - и крепко разгневался: “Где это слыхано, чтобы холоп так с царём говорил!”  Запала ему на сердце дума нехорошая. Выхватил меч, отрубил сонному слуге ноги по колени и столкнул его в море.
     Подхватил Матюша Пепельный ноги в руки – надобно как-нибудь к берегу прибиваться. Плыл он, плыл, долго ли, коротко ли, совсем из сил выбиваться стал. А в ту пору подхватила его волна и выкинула на берег.
     Отдохнул малое время и вспомнил про птицу Магай: “Ну, не век тут лежать. Хоть катком покачусь, а достигну того места, где кувшин с целебным питьём закопан”.
     Вдруг видит – идёт к берегу человек, на каждом шагу спотыкается. Крикнул Матюша Пепельный:  - Куда идёшь? Не видишь разве, что впереди вода?
     - То-то и есть, что тёмный я, слепой, не вижу пути.
     - Ну, тогда ступай на мой голос.
     - А ты кто таков и что тут делаешь?
     - Я лежу, идти не могу: у меня ноги по колени отрублены.
     Подошёл слепой поближе и говорит:  - Коли ты зрячий, садись ко мне в котомку, я тебя понесу, а ты путь указывай.
     Посадил слепой Матюшу Пепельного в котомку и говорит:  - Слыхал я от старых людей: есть где-то живая вода, вот бы нам с тобой найти. Ты бы той водой ноги исцелил, а я бы глаза помазал и свет увидал.
     - Знаю, где целебное питьё есть. Неси меня, а я путь стану указывать.
     Вот они идут и идут. Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается, а слепой с безногим вперёд подвигаются. Устанут идти, отдохнут, ягод да грибов поедят, а иной раз и дичиной разживутся и опять в путь-дорогу.
     Так шли они полями широкими, лесами тёмными, через мхи-болота переправлялись и пришли в тот лес, где Матюша Пепельный в ненастье птенцов обогрел. Подошли к приметному дубу, снял слепой котомку с плеч. Подкатился Матюша Пепельный к дереву и скоро выкопал медный кувшин. Помазал целебным питьём глаза своему названому брату – слепой прозрел. Плачет и смеётся от радости.
     - Спасибо, добрый человек, век твоё добро помнить буду.
     - Теперь пособи мне ноги прирастить.
     Приставили ноги, как надобно быть, прыснули живой водой – приросли ноги.
     - Ну вот, оба мы справились, - говорит Матюша Пепельный. – Пойдём теперь проведаем, что творится в нашем царстве. Царь меня за верную службу щедро наградил, сонному ноги по колени отсёк да в море кинул. Надо с ним повидаться и за всё его добро отплатить.
     Выпили они по глотку целебного питья, и всю усталь как рукой сняло, а сила удвоилась против прежнего.  Вышли они из лесу, и скоро показался впереди город. Перед самым городом на царских лугах большое стадо коров пасётся. Подошли поближе, и признал Матюша Пепельный в коровьем пастухе своего прежнего царя. Спрашивает: - Чьё это царство?
     Заплакал пастух:  - Ох, добрые люди, не знаете вы моего горя: было это царство моим, и был я раньше царём, а теперь вот коров пасу. Много лет царил неженатым, потом высватал за тридевять земель в тридесятом царстве у царя Вахрамея дочь богатырку, Настасью Вахрамеевну. Прознала она, что нет во мне силы богатырской, и велела мне коров пасти, а сама на царство заступила. Каждый день, как пригоню коров домой, бранит меня, ругает на чём свет стоит и кормит впроголодь.
     - А помнишь, я тебе говорил: “Будет красная девица, да не такому с ней резвиться”? Видать, опять всё по-моему вышло.    
     Тут царь-пастух узнал Матюшу Пепельного и заплакал пуще прежнего:  - Ох, Матвеюшка Пепельный, пособи мне царство воротить, я тебя за это министром поставлю, а твоему названому брату воеводство пожалую.
     - Ласковый ты, да и на посулы щедрый, когда беда пристигнет, а забыл, как за мою прежнюю службу меня наградил. Надо бы тебя смерти предать, да не хочется рук марать. Уходи из этого царства, чтобы духу твоего здесь не было. Попадёшься ещё раз мне на глаза – пеняй на себя.
     Как услышал царь-пастух такие речи, до смерти испугался и пустился наутёк. Только его и видели.
     А Матюша Пепельный со своим названым братом пришли в город и попросились у бабушки-задворенки переночевать.
     Старуха на Матюшу поглядывает:  - Где-то я тебя видала, добрый молодец, не ты ли раньше на царский двор воду возил?
     Признался Матюша Пепельный: - Я, бабушка.
     - Ох ты, дитятко желанное, живой да здоровый воротился. А тут молва прошла, будто нету тебя в живых. Новый водовоз никому ковша не нальёт, а ты всем бедным да увечным давал воды сколько надобно. За то тебя все жалеют да вспоминают.
     Принялась бабушка-задворенка по хозяйству хлопотать. Добрых молодцев напоила, накормила, баню истопила. Намылись гости с дороги, напарились и спать повалились. А бабушка-задворенка пошла на царский двор и сказала:  - Воротился в город Матюша Пепельный.
     Дошла та весть и до царских покоев. Наутро царица девку-чернавку послала:  - Позови скорее Матюшу Пепельного.
     Пришёл Матюша Пепельный на царский двор. Увидала его Настасья Вахрамеевна. С крутого крылечка скорым-скоро сбегала, за белые руки брала.
     - Не тот мой суженый, кто коров пасёт, а тот суженый, кто умел меня высватать. Думала, тебя живого нет. Сказывал постылый царь, будто напился ты пьяный на судне да в море упал. Плакала по тебе, тосковала, а постылого прогнала коров пасти.
     Рассказал ей Матюша Пепельный всю правду: как царь ему ноги сонному отсёк да в воду кинул, и как они с названым братом живую воду достали. А о пастухе и говорить не станем. Теперь его и след простыл. Никогда он не посмеет и на глаза показаться.
     Повела его царица в горницу, наставила на стол разных напитков да кушаний. Потчует гостя:  - Кушай, мил-сердечный друг.
     Попил, поел Матюша Пепельный, стал прощаться:  - Надо мне отлучиться, родителей проведать.
     Велела Настасья Вахрамеевна карету заложить.
     - Поезжай, привези поскорее отца с матерью, пусть с нами живут.
     Привёз Матюша Пепельный родителей, и тут свадьбу сыграли, пир отпировали.  Матюша Пепельный на царство заступил, а названого брата министром поставил. И стали жить-поживать, добра наживать, а лихо избывать.



                Финист – ясный сокол

     Жил да был крестьянин. Умерла у него жена, осталось три дочки. Хотел старик нанять работницу – в хозяйстве помогать. Но меньшая дочь Марьюшка сказала:  - Не надо, батюшка, нанимать работницу, сама я буду хозяйство вести.
     Ладно. Стала дочка Марьюшка хозяйство вести. Всё-то она умеет, всё-то у неё ладится. Любил отец Марьюшку: рад был, что такая умная да работящая дочка растёт. А сёстры её завидущие да жаднющие модницы-премодницы, - весь день сидят да белятся, да румянятся, да в обновки наряжаются, платье им – не платье, сапожки – не сапожки, платок – не платок.
     Поехал отец на базар и спрашивает дочек:  - Что вам, дочки, купить, чем порадовать?
     И говорят старшая и средняя дочки:  - Купи по полушалку, да такому, чтоб цветы покрупнее, золотом расписные. 
     А Марьюшка стоит да молчит. Спрашивает её отец:  - А что тебе доченька купить?
     - Купи мне, батюшка, пёрышко Финиста – ясна сокола.
     Приезжает отец, привозит дочкам полушалки, а перышка не нашёл.
     Поехал отец в другой раз на базар.
     - Ну, - говорит, - дочки, заказывайте подарки.
     Обрадовались старшая и средняя дочки:  - Купи нам по сапожкам с серебряными подковками.
     А Марьюшка опять заказывает:  - Купи мне, батюшка, пёрышко Финиста – ясна сокола.
     Ходил отец весь день, сапожки купил, а пёрышка не нашёл. Приехал без перышка.
     Ладно. Поехал старик в третий раз на базар, а старшая и средняя дочки говорят:  - Купи нам по платью.
     А Марьюшка опять просит:  - Батюшка, купи пёрышко Финиста – ясна сокола.
     Ходил отец весь день, платья купил, а пёрышка не нашёл. Выехал из города, а навстречу ему старенький старичок.
     - Здорово, дедушка!
     - Здравствуй милый! Куда путь-дорогу держишь?
     - К себе, дедушка, в деревню. Да вот горе у меня: меньшая дочка наказывала купить пёрышко Финиста – ясна сокола, а я не нашёл.
     - Есть у меня такое пёрышко, да оно заветное; но для доброго человека, куда ни шло, - отдам.
     Вынул дедушка пёрышко и подаёт, а оно самое обыкновенное. Едет крестьянин и думает, что в нём Марьюшка нашла хорошего?
     Привёз старик подарки дочкам, старшая и средняя наряжаются да над Марьюшкой посмеиваются:  - Как была ты дурочка, так и есть; нацепи своё пёрышко в волоса да красуйся!
     Промолчала Марьюшка, отошла в сторонку, а когда все спать полегли, бросила Марьюшка пёрышка на пол и проговорила:
    - Любезный Финист – ясный сокол, явись ко мне, жданный мой жених.
     И явился ей молодец красоты неописанной. К утру молодец ударился об пол и сделался соколом. Отворила ему Марьюшка окно, и улетел сокол к синему небу.
     Три дня Марьюшка привечала к себе молодца; днём он летает соколом по синему поднебесью, а к ночи прилетает к Марьюшке и делается добрым молодцем. На четвёртый день сёстры злые заметили и наговорили отцу на сестру. 
     - Милые дочки, - говорит отец, - смотрите лучше за собой!
     “Ладно, - думают сёстры, - посмотрим, как будет дальше”.
     Натыкали они в раму острых ножей, а сами притаились, смотрят. Вот летит ясный сокол. Долетел до окна и не может попасть в комнату Марьюшки. Бился-бился, всю грудь изрезал, а Марьюшка спит и не слышит. И сказал тогда сокол:  - Кому я нужен, тот меня найдёт. Но это будет нелегко. Тогда меня найдёшь, когда трое башмаков железных износишь, трое посохов железных изломаешь, трое колпаков железных порвёшь.
     Услышала это Марьюшка, вскочила с кровати, посмотрела в окно, а сокола нет, и только след кровавый на окнах остался. Заплакала Марьюшка горькими слезами – смыла слёзками кровавый след и стала ещё краше.
     Пошла она к отцу и проговорила:  - Не брани меня, батюшка, отпусти в путь-дорогу дальнюю, жива буду – свидимся, умру – так, знать, на роду написано.
     Жалко было отцу отпускать любимую дочку, но отпустил.
     Заказала Марьюшка три пары башмаков железных, три посоха железных, три колпака железных и отправилась в путь-дорогу дальнюю, искать желанного Финиста – ясна сокола. Шла она чистым полем, шла тёмным лесом, высокими горами. Птички весёлыми песнями её сердце радовали, ручейки лицо белое умывали, леса тёмные привечали. И никто не мог Марьюшку тронуть: волки серые, медведи, лисицы – все звери к ней сбегались. Износила она одни башмаки железные, посох железный изломала и колпак железный порвала.
     И вот выходит Марьюшка на поляну и видит: стоит избушка на курьих ножках – вертится. Говорит Марьюшка:  - Избушка, избушка, встань к лесу задом, ко мне передом, мне в тебя лезть, хлеба есть.
     Повернулась избушка к лесу задом, к Марьюшке передом. Зашла Марьюшка в избушку и видит: сидит там баба-яга, костяная нога, ноги из угла в угол, нос в потолок уткнула, губы на полку положила.
     Увидела баба-яга Марьюшку, зашумела:  - Тьфу, тьфу, русским духом пахнет! Красная девушка, дело пытаешь аль от дела лытаешь?
     - Ищу, бабушка, Финиста – ясна сокола.
     - О, красавица, долго тебе искать! Твой ясный сокол за тридевять земель, в тридесятом царстве-государстве. Опоила его зельем царица-волшебница и женила на себе. Но я тебе помогу. Вот тебе серебряное блюдечко и золотое яичко. Когда придёшь в тридевятое царство, наймись работницей к царице. Покончишь работу, бери блюдечко, клади золотое яичко, само будет кататься – милого показывать. Станут покупать – не продавай. Просись Финиста – ясна сокола повидать.
     Поблагодарила Марьюшка бабу-ягу и пошла. Потемнел лес, страшно стало Марьюшке, боится и шагнуть, а навстречу кот. Прыгнул к Марьюшке и замурлыкал:  - Не бойся, Марьюшка, иди вперёд. Будет ещё страшнее, а ты иди и иди, не оглядывайся.
     Потёрся кот спинкой и был таков, а Марьюшка пошла дальше. А лес стал ещё темней. Шла, шла Марьюшка, сапоги железные износила, посох поломала, колпак порвала и пришла к избушке на курьих ножках. Вокруг тын, на кольях черепа лошадиные, и каждый череп огнём горит.
     Говорит Марьюшка:  - Избушка, избушка, встань к лесу задом, ко мне передом, мне в тебя лезть, хлеба есть.
     Повернулась избушка к лесу задом, к Марьюшке передом. Зашла Марьюшка в избушку и видит: сидит там баба-яга – костяная нога, ноги из угла в угол, нос в потолок уткнула, губы на полку положила.
     Увидела баба-яга Марьюшку, зашумела:  - Тьфу, тьфу, русским духом пахнет! Красная девушка, дело пытаешь аль от дела лытаешь?
     - Ищу, бабушка, Финиста – ясна сокола.
     - А у моей сестры была?
     - Была бабушка.
     - Ладно, красавица, помогу тебе. Бери серебряные пяльцы, золотую иголочку. Иголочка сама будет вышивать серебром и золотом по малиновому бархату. Будут покупать – не продавай, просись Финиста – ясна сокола повидать.
     Поблагодарила Марьюшка бабу-ягу и пошла. А в лесу стук, гром, свист, черепа лошадиные лес освещают. Страшно стало Марьюшке. Глядь, собака бежит:  - Ав, ав, Марьюшка, не бойся, родная, иди, будет ещё страшнее, не оглядывайся.
     Сказала и была такова. Пошла Марьюшка, а лес стал ещё темнее. За ноги её цепляет, за рукава хватает… Идёт Марьюшка, идёт и назад не оглянется.
     Долго ли, коротко ли шла, башмаки железные износила, посох железный поломала, колпак железный порвала. Вышла на полянку, а на полянке избушка на курьих ножках, вокруг тын, а на кольях черепа человечьи, каждый череп огнём горит.
     Говорит Марьюшка:  - Избушка, избушка, встань к лесу задом, а ко мне передом.
     Избушка повернулась к лесу задом, а к Марьюшке передом. Зашла Марьюшка в избушку и видит: сидит там баба-яга, костяная нога, ноги из угла в угол, нос в потолок уткнула, губы на полку положила. Сама чёрная, а во рту один клык торчит. Увидела баба-яга Марьюшку, зашумела:  - Тьфу, тьфу, русским духом пахнет! Красная девушка, дело пытаешь аль от дела лытаешь?
     - Ищу, бабушка, Финиста – ясна сокола.
     - Трудно, красавица, тебе будет его отыскать, да я помогу. Вот тебе серебряное донце, золотое веретёнце, бери в руки, само прясть будет, потянется нитка не простая, а золотая.
     - Спасибо тебе, бабушка.
     - Ладно, спасибо после скажешь, а теперь слушай, что тебе накажу: будут золотое веретёнце покупать – не продавай, а просись Финиста – ясна сокола повидать.
     Поблагодарила Марьюшка бабу-ягу и пошла, а лес зашумел, загудел, поднялся свист, совы закружились, мыши из нор повылезли да все на Марьюшку заглядывают. И видит Марьюшка: бежит навстречу серый волк.
     - Не горюй, - говорит он, - а садись на меня и не оглядывайся.
     Села Марьюшка на серого волка, поскакали. Впереди степи широкие, луга бархатные, реки медовые, берега калачные, горы высокие в облака упираются. И вот перед Марьюшкой хрустальный терем. Крыльцо резное, оконца узорчатые, а в оконце царица глядит.
     - Ну, - говорит волк, - слезай, Марьюшка, иди и нанимайся в прислуги.
     Слезла Марьюшка, узёлок взяла, поблагодарила волка и пошла к хрустальному дворцу. Поклонилась Марьюшка царице и говорит:  - Не знаю, как вас звать, как величать, а не нужна ли вам будет работница?
     Отвечает царица:  - Давно я ищу работницу, но такую, которая могла бы прясть, ткать и вышивать.
     - Всё это я могу делать.
     - Тогда проходи и садись за работу.
     И стала Марьюшка работницей. День работает, а наступит ночь, возьмёт Марьюшка серебряное блюдечко и золотое яичко и скажет:
     - Катись, катись, золотое яичко, по серебряному блюдечку, покажи мне моего милого.
     Катается яичко по блюдечку, предстаёт перед ней Финист – ясный сокол. Смотрит на него Марьюшка и слезами заливается:  - Финист мой, Финист – ясный сокол, зачем ты меня оставил одну горькую о тебе плакать…
     Подслушала царица её слова и говорит:  - Продай ты мне, Мартьюшка, серебряное блюдечко и золотое яичко.
     - Нет, - говорит Марьюшка, - они непродажные. Могу я тебе их отдать, если позволишь на Финиста – ясного сокола поглядеть.
     Подумала царица, подумала.  - Ладно, - говорит, - так и быть. Ночью, как он уснёт, я тебе его покажу.
     Наступила ночь, и идёт Марьюшка в спальню к Финисту – ясну соколу. Видит она: спит её сердечный друг сном непробудным. Смотрит Марьюшка – не насмотрится, целует в уста сахарные, прижимает к груди белой, - спит, не пробудится сердечный друг. Наступило утро, а Марьюшка не добудилась милого…
     Целый день работала Марьюшка, а вечером взяла серебряные пяльцы да золотую иголочку. Сидит, вышивает, сама приговаривает:
     - Вышивайся, вышивайся, узор, для Финиста – ясна сокола, было бы чем ему по утрам вытираться.
     Подслушала царица и говорит:  - Продай, Марьюшка, серебряные пяльцы и золотую иголочку.
     - Я не продам, - говорит Марьюшка, - а так отдам, разреши только с Финистом – ясным соколом свидеться.
     Подумала царица, подумала.  - Ладно, - говорит, - так и быть, приходи ночью.
     Наступает ночь. Входит Марьюшка в спаленку к Финисту – ясну соколу, а тот спит сном непробудным.
     - Финист ты мой, ясный сокол, встань, пробудись!
     Спит Финист – ясный сокол крепким сном. Будила его Марьюшка – не добудилась.
     Наступает день, сидит Марьюшка за работой, берёт в руки серебряное донце, золотое веретёнце, прядёт нить золотую.
     А царица увидала:  - Продай да продай!
     - Продать не продам, а могу и так отдать, если позволишь с Финистом – ясным соколом хоть часок побыть.
     - Ладно, - говорит та. А сама думает: “Всё равно не разбудит”.
     Настала ночь. Входит Марьюшка в спальню к Финисту – ясну соколу, а тот спит сном непробудным.
     - Финист ты мой, ясный сокол, встань, пробудись!
     Спит Финист, не просыпается. Будила, будила, никак не может добудиться, а рассвет близко. Заплакала Марьюшка:  - Любезный ты мой, Финист – ясный сокол, встань, пробудись, на Марьюшку свою погляди, к сердцу своему её прижми.
     Упала Марьюшкина слеза на голое плечо Финиста – ясна сокола и обожгла. Очнулся Финист – ясный сокол, осмотрелся и видит Марьюшку. Обнял её, поцеловал.
     - Неужто это ты, Марьюшка? Трое башмаков железных износила, трое посохов железных изломала, трое колпаков железных поистрепала и меня нашла? Поедем же теперь на родину.    
     Стали они домой собираться, а царица увидела и приказала в трубы трубить, об измене своего мужа оповестить.
     Собрались князья да купцы, стали совет держать, как Финиста – ясна сокола наказать.
     Тогда Финист – ясный сокол и говорит:  - Которая, по-вашему, настоящая жена, - та ли, что крепко любит, или та, что меняет да покупает?
     Согласились все, что жена Финиста – ясна сокола Марьюшка.
     Приехали Марьюшка и Финист в своё царство-государство, пир собрали, в трубы играли, из пушек палили. И стали с тех пор жить-поживать да добра наживать.



                Батрак

     Жил-был мужик; у него было три сына. Пошёл старший сын в батраки наниматься; пришёл в город и нанялся к купцу, а тот купец уж куда как скуп был и суров. Только одну речь и держал: как запоёт петух, так и вставай, батрак, да принимайся за работу. Трудно, тяжело показалось парню, прожил он с неделю и воротился домой.
     Пошёл средний сын, прожил у купца с неделю, не выдержал и взял расчет.
     - Батюшка, - говорит меньшой сын, - позволь, я пойду в батраки к купцу.
     - Куда тебе, дураку! Получше тебя ходили, да ни с чем ворочались.
     - Ну, как хочешь, а я пойду.
     Сказал и пошёл к купцу.
     - Здравствуй, купец!
     - Здравствуй, молодец! Что хорошего скажешь?
     - Найми меня в батраки.
     - Изволь; только у меня, брат, как петух запоёт – так и ступай на работу на весь день.
     - Знамо дело: нанялся, что продался.
     - А что возьмёшь?
     - Да что с тебя взять? Год проживу – тебе щелчок да купчихе щипок; больше ничего не надо.
     - Ладно, молодец, - отвечает хозяин, а сам думает: “Экая благодать, вот дёшево нанял, так дёшево!”
     Ввечеру батрак изловчился, поймал петуха, завернул ему голову под крыло и завалился спать. Уж полночь давно прошла, дело к утру идёт – пора бы батрака будить, да петух не поёт! Поднялось солнышко на небо – батрак и сам проснулся.
     - Ну, хозяин, давай завтракать, время работать идти.
     Позавтракал и проработал день до вечера. В сумерки опять изловил петуха, завернул ему голову под крыло и завалился спать до утра. На третью ночь опять то же.
     Дался диву купец, что за притча такая с петухом: совсем перестал горло драть.  "Пойду-ка, - думает, - на деревню, поищу иного петуха”.
     Пошёл купец петуха искать и батрака с собой взял. Вот идут они дорогою, а навстречу им четверо мужиков быка ведут, да и бык же – большой да злющий, еле-еле на верёвках удержат.
     - Куда, братцы? – спрашивает батрак.
     - Да быка на бойню ведём.
     - Эх, вы! Четверо быка ведёте, а тут и одному делать нечего!
     Подошёл к быку, дал ему в лоб щелчок и убил до смерти; опосля ухватил щипком за шкуру – вся шкура долой.
     Купец как увидел, каковы у батрака щелчки да щипки, больно пригорюнился; совсем забыл о петухе, вернулся домой и стал с купчихой совет держать, как им горе-беду отбывать.
     - А вот что, - говорит купчиха, - пошлём-ка мы батрака поздно вечером в лес, скажем, что корова со стада не пришла; пускай его лютые звери съедят!     - Ладно!
     Дождались вечера, поужинали. Вышла купчиха во двор, постояла у крылечка, входит в избу и говорит батраку:  - Что ж ты коров в сарай не загнал? Ведь одной-то, комолой, нету…
     - Да, кажись, они все были…
     - То-то все! Ступай скорей в лес да поищи хорошенько.
     Батрак оделся, взял дубинку и побрёл в дремучий лес. Сколько ни ходил по лесу – не видать ни одной коровы. Стал присматриваться да приглядываться – лежит медведь в берлоге, а батрак думает – то корова.
     - Эхма, куда затесалась, проклятая, а я тебя всю ночь ищу!
     И давай осаживать медведя дубинкою. Зверь бросился наутёк, а батрак ухватил его за шею, приволок домой и кричит: - Отворяй ворота, принимай живота!
     Пустил медведя в сарай и запер вместе с коровами. Медведь сейчас принялся коров душить да ломать; за ночь всех до одной так и порешил.
     Наутро говорит батрак купцу с купчихою:  - Ведь корову-то я нашёл.
     - Пойдём, жена, посмотрим, какую корову нашёл он в лесу?
     Пошли в сарай, отворили двери, глядь – коровы задушены, а в углу медведь сидит.
     - Что ты, дурак, наделал! Зачем медведя в сарай притащил? Он всех коров у нас порешил!
     - Постой же, - говорит батрак, - не миновать ему за это смерти.
     Кинулся в сарай, дал медведю щелчок – из него и дух вон.
     “Плохо дело, - думает купец, - лютые звери ему нипочём. Разве один чёрт с ним сладит”.
     - Поезжай, - говорит батраку, - на чёртову мельницу да сослужи мне службу великую: собери с нечистых деньги; в долг у меня забрали, а отдавать не отдают.
     - Изволь, - отвечает батрак, - для чего не сослужить такой безделицы.
     Запряг лошадь в телегу и поехал на чёртову мельницу. Приехал, сел на плотине и стал верёвку вить. Вдруг выпрыгнул из воды бес:  - Батрак, что ты делаешь?
     - Чай, сам видишь: верёвку вью.
     - На что тебе верёвка?
     - Хочу вас, чертей, таскать да на солнышке сушить, а то вы, окаянные, совсем перемокли.
     - Что ты, что ты, батрак! Мы тебе ничего худого не сделали.
     - А зачем моему хозяину долгов не платите? Занимать, небось, умели!
     - Постой немножко, я пойду спрошу старшого, - сказал чёрт и нырнул в воду.
     Батрак сейчас за лопату, вырыл глубокую яму, прикрыл её сверху хворостом, посерёдке свою шапку уставил, а в шапке-то загодя дыру прорезал.
     Чёрт выскочил и говорит батраку:  - Старшой спрашивает, как же будешь ты чертей таскать, ведь наши омуты бездонные.
     - Велика важность! У меня на то есть верёвка такая: сколько хочешь меряй, всё до конца не доберёшься.
     - Ну-ка покажи!
     Батрак связал оба конца своей веревки и пода чёрту; уж тот мерил-мерил, мерил-мерил, всё конца нету.
     - А много ль долгов платить?
     - Да вот насыпь эту шапку серебром, как раз будет.
     Чёрт нырнул в воду, рассказал про всё старшому. Жаль стало старому с деньгами расставаться, а делать нечего, пришлось раскошеливаться. Насыпали черти через дырявую шапку полную яму серебра и спрятались. Пересыпал батрак серебро на телегу и привёз к купцу.
     “Вот она беда-то, и чёрт его не берёт!” – охает купец.
     Осень прошла, зима подошла. Расплата всё ближе. Стал купец с купчихой уговариваться бежать из дому. Купчиха напекла пирогов да хлебов, наложила два мешка и легла отдохнуть, чтобы к ночи с силами собраться да от батрака уйти. А батрак вывалил из мешка пироги и хлебы да заместо того в один положил жернова, а в другой сам залез; сидит – не ворохнётся, и дух притаил.
     Ночью разбудил купец купчиху, взвалили они себе по мешку на плечи и побежали со двора. А батрак из мешка подаёт голос:  - Эй, хозяин с хозяйкой, погодите, меня с собой возьмите!
     - Узнал, проклятый, гонит за нами! – говорит купец.  И побежали они ещё шибче: во как уморились!   
     Увидало купец озеро, остановился, сбросил мешок с плеч.
     - Отдохнём, - говорит, - хоть немножко. А батрак отзывается:  - Тише бросай, хозяин, все бока переломаешь.
     - Ах, батрак, да ты здесь?
     - Здесь. Куда же я от хозяина?
     Нашли сена стог. Стали ночевать на берегу. Купец с купчихой рядышком легли.
     - Смотри, - говорит купчиха, - как только заснёт батрак, мы его бросим в воду. Завтра расплаты день.
     Батрак не спит, ворочается, с боку на бок переваливается. Купец да купчиха ждали-ждали и уснули; батрак тотчас снял с себя тулуп да шапку, надел на купчиху, а сам нарядился в её шубу и будит хозяина:      
     - Вставай, брось батрака в озеро.
     Купец встал; подхватил сонную купчиху и кинул в воду, а сам снова спать лёг. Утром встаёт купец – нет купчихи. А батрак уже сидит, дожидается:  - Извольте расплатиться, хозяин!
     Дал купцу щелчок – только и жил купец. Воротился батрак в имение купца и стал жить-поживать, добра припасать, лиха избывать.


                Мужик и царь
     Жил-был царь. Пуще всего на свете любил тот царь сказки слушать. И всё ему хотелось новых да новых сказок. Придворные уже все сказки царю пересказали, и никто уже царю угодить не может. Велел царь клич кликнуть:  - Женю на своей дочери и полцарства отдам тому, кто расскажет сказку, какую я не слыхал.
     Охотников сыскалось много. Откликнулись и князья, и бояре, и генералы, и купцы – да всё без толку. Только заведут сказку сказывать, а царь уже кричит:  - Знаю, знаю, слыхал эту сказку!
     На том дело и кончится. Тут жениха и прогонят. 
     А в том царстве жил, горе мыкал, бедный мужик. Ни дома, ни хозяйства у него не было. Жил, где приведётся, пил, ел, что придётся. Иной день впроголодь, иной день и вовсе не евши сидел.
     Как-то раз зашёл тот мужик на постоялый двор погреться, над ним и посмеиваться стали:  - Что не идёшь царю сказки сказывать? Небось, царевна все глаза проглядела: ждёт тебя, жениха, не дождётся.
     Слушает мужик насмешки, а сам думает: “Дай пойду, попытаю счастья. Царским зятем мне не быть, а хоть день-другой готовыми харчами попользуюсь”.
     Пришёл во дворец. Царь спрашивает:  - Зачем, мужик, пришёл?
     - Хочу тебе, царское величество, сказку рассказать. Только вели сперва накормить, напоить меня.
     Царь его оглядел и усмехнулся: “Ну и жених! Рубаха латана, перелатана, лапти верёвкой подвязаны”. Но ничего не сказал. Мужика накормили, напоили. Царь собрал ближних бояр да советников и приказывает мужику:  - Сказывай свою сказку.
     - Мой покойный родитель, - говорит мужик, - был самый богатый человек в нашем царстве. Выстроил он высокие хоромы. По крыше тех хором голуби ходили да с неба звёзды поклёвывали. Вот какая вышина была. А двор у нас был такой, что за весь летний день голубь не мог перелететь из конца в конец. Вот какая ширина была.
     Царь молчит, и бояре молчат, не перебивают, а мужик говорит:
     - Дальше сказывать стану завтра, после обеда, поевши пирогов да мягкого хлеба.
     И пошёл на поварню ужинать. На другой день вечером стал он сказку продолжать:  - И стоял у нас на дворе бык-семилеток. На одном рогу сидел у того быка пастух, а на другом – другой. Пастухи в трубы трубили, на рожках играли, песни пели, а друг друга в лицо не видали и голоса друг друга не слыхали. Вот какой матёрый бык был.
     Молчит царь, не перебивает, и бояре молчат. Сказочник поднялся и говорит:  - Завтра сказку доскажу, а сегодня пора – на покой ухожу.               
     И пошёл на поварню ужинать. Тут царь и заговорил:  - Что станем делать, бояре? Эдакого зачина сказки я не слыхал, а отдавать свою дочь за мужика-лапотника не хочу. Придумайте, как сказочника обмануть.
     Князья да бояре стали думу думать. Думали, думали и придумали:
     - Скажи, царь-государь, что ты эту сказку слыхал, и мы все подтвердим: “Знаем, мол, слыхивали про это”. А чтобы крепче всё было, вели о том грамоту заготовить, и под этой грамотой мы все свои подписи поставим. На том и согласились.
     Мужик про тот разговор проведал, а виду не показывает. На другой день, как ни в чём не бывало, пришёл после обеда, сел и стал сказку досказывать:  - Была у моего покойного родителя кобылица, в три дня вокруг земли обегала. Каждые сутки та кобылица трижды жеребилась…
     Князья да бояре с царём переглядываются, себе в бороды усмехаются, а сказочник сказывает:  - Золота и серебра у нас были амбары доверху насыпаны. И ты, царь-государь, в ту пору занял у нас сундук золота и по сей день ещё не отдал…
     Тут царь закричал:  - Знаю, знаю!
     И князья да бояре поддакивают:  - Знаем, слыхали эту сказку и грамоту в том подписать согласны.
     С мест вскочили, подписи под грамотой поставили.
     Взял мужик грамоту и говорит:  - А коли слыхали, да и грамоту в том написали, так плати долг, царское величество.
     Догадался царь, что мужик его вокруг пальца обвёл, да делать нечего: ни отдавать же дочь и полцарства за мужика-лапотника. Что написано пером, того не вырубишь топором. Пришлось насыпать сундук золота.
     И стал мужик с тех пор поживать, голода не знать.



                Иван меньшой – разумом большой

     Жили-были старик со старухой. Старик птицу да зверя промышлял – тем и кормились. Много годов они прожили, а добра не нажили. Тужит старуха, сетует:  - Век свой промаялись, сладко не едали, не пивали, цветного платья не нашивали. И детей у нас нету. Кто нашу старость покоить станет?
     - Не горюй, старуха, - утешал старик, - пока руки гнутся да ноги носят, сыты будем, а вперёд не станем загадывать.
     С тем старик и ушёл на охоту.
     Ходил, ходил старик по лесу с утра день до вечера, не привелось ему заполевать ни птицы, ни зверя. Не хотелось без добычи домой идти, да что делать станешь? Солнышко на закате – надо домой возвращаться.
     Только тронулся, как вдруг совсем рядом захлопала крыльями и поднялась из-под куста большая птица невиданной красоты. Пока старик ружьё прилаживал, улетела птица.
     - Видно и та не моя была.
     Заглянул под куст, откуда птица поднялась, а там в гнезде тридцать три яйца.
     - Попользуюсь хоть этим добром.
     Подтянул кушак, уложил все тридцать три яйца за пазуху и пошёл домой. Шёл да шёл, стал у него кушак слабнуть. И стали яйца из-за пазухи одно за другим выпадать. Как яйцо выпадет, так молодец выскочит. Тридцать два яйца выпали, тридцать два молодца выскочили.
     В то время старик кушак подтянул, и осталось тридцать третье яйцо за пазухой. Сам оглянулся – и глазам не верит: идут следом тридцать два молодца. Все в одно лицо, рост в рост, волос в волос. И заговорили все в один голос:  - Коли сумел нас найти – ты теперь нам отец, а мы твои дети, веди нас домой.
     “Не было у нас со старухой никого, - думает старик, - а тут сразу тридцать два сына”.
     Пришли домой, старик говорит:  - Всё ты, старуха, горевала да плакала, что детей нету. Вот тебе тридцать два сына, тридцать два молодца. Собирай на стол да корми ребят. И рассказал ей, как детей нашёл.
     Старуха стоит, слова вымолвить не может. Постояла, постояла, руками всплеснула и кинулась стол накрывать. А старик кушак распоясал, стал кафтан снимать, выпало из-за пазухи тридцать третье яйцо, выскочил тридцать третий молодец.
     - Ты откуда взялся?
     - Я тоже твой сын, Иван меньшой.
    Вспомнил старик:  - А и правда, ведь было в гнезде тридцать три яйца. Садись, Иван меньшой, ужинать.
     Не успели тридцать три молодца за стол сесть, как все старухины запасы съели и вышли из-за стола ни сыты, ни голодны.
     Ночь переночевали. Поутру говорит Иван меньшой:  - Сумел ты, отец, нас найти, сумей и работу дать.
     - Да какую я, ребятушки, работу дам? Мы со старухой не сеем, не пашем, ни сохи, ни лошади – никакого обзаведения у нас нету.
     - Ну, на нет и суда нет, - отвечает Иван меньшой, - пойдём в люди работу искать. Ты, отец, в кузницу поди, закажи тридцать три косы.
     Покуда старик в кузнице был, покуда ему тридцать три косы ковали, Иван меньшой с братьями сделал тридцать три окосья да тридцать три грабли. Отец воротился из кузницы. Иван меньшой роздал братьям косы да грабли.
     - Пойдём на работу наниматься. Денег заработаем, станем своё хозяйство заводить да отца с матерью покоить.
     Простились братья с родителями и отправились в путь-дорогу. Шли они близко ли, далёко ли, долго ли, коротко ли, показался впереди большой город. Едет из того города царский дворецкий. Поравнялся с ними и спрашивает:  - Эй, молодцы, с работы вы или на работу? Коли на работу, пойдём со мной, дело дам.
     - Что у тебя за дело? – спрашивает Иван меньшой.
     - Дело нехитрое, - отвечает дворецкий, - надо траву на царских заповедных лугах выкосить, высушить, в копны сгрести да в стога сметать. Кто у вас тут за старшего?
     Все молчат. Вышел Иван меньшой:  - Веди, показывай работу.
     Привёл их дворецкий на царские заповедные луга.
     - Управитесь ли в три недели?
     Ответил Иван меньшой:  - Солнышко постоит, и в три дня справимся.
     Обрадовался дворецкий: - Приступайте, молодцы, к делу! Платой не обижу, а харчи какие надо, такие и стану давать.
     Иван меньшой говорит:  - Изжарь нам только тридцать три быка, дай столько ж вёдер молока да по калачу на брата – больше нам не надо.
     Царский дворецкий уехал. Братья косы наточили и так принялись помахивать, только свист стоит. Пошло дело споро: к вечеру всю траву скосили. Тем временем из царской поварни привезли тридцать три жареных быка, столько ж вёдер молока да тридцать три калача. Братья по полведра молока выпили, по полкалача да по полбыка съели и повалились отдыхать.
     На другой день, как только солнышко обогрело, стали траву сушить да в копны сгребать, а к вечеру всё сено в стога наметали. Опять по полведра молока выпили, по полкалача да по полбыка съели. Послал Иван меньшой одного брата на царский двор:  - Скажи, пусть идут работу принимать.
     Воротился брат, за ним дворецкий идёт, а вслед и сам царь приехал на заповедные луга. Стога царь пересчитал, по лугам походил – нигде стоячей травинки не нашёл и говорит:  - Ну, ребятушки, сумели вы скоро и хорошо мои заповедные луга выкосить, траву высушить да сено в стога наметать, за это хвалю и сверх всего жалую сто рублей денег да бочку-сороковку вина. А теперь сумейте сено устеречь. Повадился кто-то каждый год на этих лугах сено поедать, и никак того вора уследить не можем.
     Иван меньшой и говорит:  - Отпусти, царское величество, моих братьев домой, а сено я один стану караулить.
     Царь перечить не стал. Братья пошли на царский двор, деньги получили, винца выпили, поужинали и отправились домой.
     Иван меньшой воротился на царские заповедные луга. По ночам не спит, сено караулит, а днём на царскую поварню пить-есть ходит, там и отдыхает.
     Осень пришла, стали ночи долгие да тёмные. Иван меньшой с вечера на стог забрался, в сено зарылся, лежит, не спит. В самую полночь всё кругом осветилось, будто солнышко засияло. Вскинул Иван меньшой глаза и видит: выскочила из леса кобылица-златогривица и кинулась прямо к стогу. Кобылица бежит, под ней земля дрожит, золотая грива развевается, из ноздрей пламя пышет, из ушей дым столбом валит.
     Прибежала и стала сено поедать. Караульный изловчился, вскочил ей на спину. Кинулась кобылица-златогривица прочь от сена и понеслась по царским заповедным лугам. Сидит Иван меньшой, левой рукой за гриву держится, а в правой ремённая плеть у него. Той плетью кобылицу-златогривицу бьёт и правит во мхи да в болота. 
     Носилась, носилась она по мхам, по болотам, по брюхо в топи увязла, остановилась и заговорила:  - Ну, Иван меньшой, умел ты меня поймать, умел на мне усидеть да умел и укротить. Не бей меня, не мучь больше, стану тебе верно служить.
     Привёз её Иван меньшой на царский двор, запер в конюшню, а сам пошёл на поварню, спать повалился. На другой день говорит царю:
     - Ваше царское величество, я узнал, кто на твоих заповедных лугах сено поедал, и вора изловил. Пойдём поглядим.
     Увидал царь кобылицу-златогривицу, обрадовался:  - Ну, Иван, хоть ты и меньшой, да разумом большой. А за верную службу жалую тебя старшим конюхом.
     С той поры и прозвали молодца: Иван меньшой – разумом большой.
     Заступил он на царскую конюшню. Ночей не спит – коней холит. Стали царские кони тельные, гладкие, шерсть как шёлк блестит, гривы да хвосты расчёсанные, пушистые: любо-дорого посмотреть. Царь за то хвалит, не нахвалится:  - Молодец Иван меньшой – разумом большой, эдакого конюха у меня ввек не бывало.
     А старым конюхам завидно:  - Поставили над нами мужика-деревенщину. Ему ли на царской конюшне старшим быть?
     И стали худое замышлять. А Иван меньшой – разумом большой своё дело правит, беды над собой не чует.
     В ту пору забрёл на царский двор старый пьяница, кабацкий дух, просит конюхов:  - Поднесите, ребятушки, опохмелиться, со вчерашнего голова болит. Я за это вас на ум наставлю, научу, как старшего конюха извести.
     Конюхи с радостью поднесли стаканчик вина. Опохмелился пьяница и заговорил:  - Нашему царю до смерти охота достать гусли-самоигры, гусака-плясуна да кота-игруна. Много добрых молодцев ездило волей, а больше того – неволей те диковины добывать, да никто назад не воротился. Вот и скажите царю: хвалился-де Иван меньшой – разумом большой, будто это дело ему нипочём сделать. Царь его пошлёт, а назад он не воротится.
     Конюхи пьяницу поблагодарили, поднесли ему ещё стаканчик винца и пошли к царскому красному крыльцу, стоят под окнами, переговариваются. Царь их увидал, вышел из покоев и спрашивает:  - О чём, молодцы, разговариваете, чего вам надо?
     - Да вот, царь-государь, старший конюх Иван меньшой – разумом большой похваляется: “Знаю я, как достать гусли-самоигры, гусака-плясуна да кота-игруна”. Мы тут и спорим: кто скажет – достанет, а кто говорит, что он пустым хвалится.
     Как услыхал царь такие речи – весь с лица сменился. Руки-ноги дрожат, сам думает: “Как бы мне эти диковины заполучить? Все бы цари стали мне завидовать. Сколько народу посылал, никто назад не воротился”.
     И в ту же минуту приказал старшего конюха кликнуть. Увидал его и сразу кричит:  - Не мешкай, поезжай, привези гусли-самоигры, гусака-плясуна да кота-игруна.
     Отвечает Иван меньшой – разумом большой:  - Да что ты, ваше царское величество, я про них и слыхом не слыхал! Куда я поеду?
     Царь рассердился, ногой топнул:  - Ты что тут вздумал разговоры разговаривать, моему царскому слову супротивиться! Коли достанешь – награжу, а не достанешь – на себя пеняй: голова твоя с плеч.
     Пошёл Иван меньшой – разумом большой от царя невесел, буйную голову повесил. Стал седлать кобылицу-златогривицу. Она спрашивает:  - Что, хозяин, невесел, или беда приключилась?
     - Как же мне весёлому быть? Царь велел добыть гусли-самоигры, гусака-плясуна да кота-игруна, а я про них и слыхом не слыхал.
     - Ну, то небольшая беда, - говорит кобылица-златогривица. – Садись, да поедем к яге-ягишне, узнаем, где добывать те диковины.
     Иван меньшой – разумом большой в путь-дорогу собрался. Только и видели, как он на кобылицу-златогривицу садился, а никто не видал, как добрый молодец со двора укатился.
     Ехал он близко ли, далёко ли, долго ли, коротко ли, заехал в глухой лес, такой тёмный – свету белого не видать. Кобылица-златогривица отощала, и сам притомился. Выехал на поляну и видит: стоит избушка на курьей лапке, на веретённой пятке, с востока на запад поворачивается. Подъехал ближе и заговорил:  - Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом. Мне не век вековать, одну ночь переночевать.
     Избушка повернулась к нему передом. Привязал кобылицу-златогривицу, на крыльцо вбежал, дверь на пяту распахнул.
     Сидит в избушке баба-яга, костяная нога, у ней нос до потолка дорос, возле ступа да пест стоят.
     Увидала яга-ягишна гостя и говорит:  - Давно русского духу не чуяла, а тут русский дух сам ко мне пожаловал. Сказывай, молодец, зачем приехал?
     - Что ты, бабушка, неласково гостя встречаешь, выспрашиваешь у холодного да голодного. У нас на Руси дорожного человека сперва накормят, напоят, в бане выпарят да спать уложат, а потом станут выспрашивать.
     Тут баба-яга спохватилась:  - Ой, добрый молодец, не взыщи, у нас – не у вас, прости меня, старуху! Всё дело справим, как надобно.
     И принялась хлопотать. На стол собрала, накормила, напоила гостя, потом баньку истопила. Напарился, намылся Иван меньшой – разумом большой. Баба-яга постель постелила, спать положила, а сама к изголовью, стала расспрашивать:  - Скажи, добрый молодец, по доброй воле сюда заехал, или неволя тебя пригнала, и куда ты путь держишь?
     Отвечает гость:  - Велел мне царь достать гусли-самоигры, гусака-плясуна да кота-игруна. Кабы ты мне, бабушка, сказала, где их найти, век бы твоё добро помнить стал.
     - Ох ты, дитятко, знаю я, где те диковины, да взять их трудно. Много туда добрых молодцев езживало, да назад ни один не воротился.   
     - Ну, бабушка, чему быть – того не миновать, а ты пособи моему горю, расскажи, куда ехать.
     - Жалко мне тебя, дитя, да делать нечего, надо тебе пособить. Ты свою кобылицу-златогривицу у меня оставь, будет она в сохранности. А вот тебе клубочек. Завтра, как выйдешь, кинь его наземь – куда клубочек покатится, туда и ступай. Приведёт он тебя к моей средней сестре. Ты клубочек покажи, и она тебе всё расскажет, переправит к старшей сестре и всем, чем может, пособит.
     На другой день разбудила гостя ни свет ни заря, накормила, напоила, на двор проводила. Иван меньшой – разумом большой поблагодарил бабу-ягу, распростился и отправился в путь дорогу. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, а клубок всё вперёд да вперёд катится, вслед за ним молодец подвигается. Шёл день и другой, на третий день подкатился клубок к избушке на воробьиной лапке, на веретённой пятке и тут остановился.
     - Повернись, избушка, ко мне передом, а к лесу задом.
     Избушка повернулась, и поднялся молодец на крыльцо. Дверь отворил, встретила его хозяйка неласково:  - Давно я русского духу не чуяла, человечьего мяса не едала, а тут человек ко мне сам пришёл. Чего тебе надо, говори!
     Подал ей Иван меньшой – разумом большой клубок. Баба-яга взглянула на клубок, руками всплеснула:  - Ох, да ты не чужой, а гость дорогой, Тебя моя меньшая сестра ко мне направила. Так бы ты и сказал.
     И забегала, захлопотала. Стол накрыла, всяких кушаньев да вин наставила, стала гостя потчевать:  - Пей, ешь досыта да повались, отдохни, а потом и о деле станем толковать.
     Иван меньшой – разумом большой напился, наелся, повалился отдыхать, а баба-яга, средняя сестра, села к изголовью, стала выспрашивать. Рассказал ей гость, кто он да откуда и по какому делу идёт путём-дорогою. Баба-яга говорит:  - Не дальний тебе путь лежит, да не знаю, как ты жив останешься. Гусли-самоигры, гусак-плясун да кот-игрун у нашего племянника Змея Горыныча. Много туда добрых молодцов прошло, а назад никто не воротился, всех погубил Змей Горыныч. Он сын нашей старшей сестры. Надо попросить, чтобы она тебе помогла, а то не быть тебе живому. Пошлю к ней сегодня ворона – птицу вещую, пусть сестру упредит. А ты покуда спи, отдыхай, завтра рано разбужу.
     Ночь добрый молодец проспал, поутру раненько встал, умылся. Покормила его баба-яга и дала красный шерстяной клубочек. Вывела на тропинку, и тут они распрощались. Клубок покатился, Иван меньшой – разумом большой вслед пошёл.
     Вот он идёт и идёт от утренней зари до вечерней, от вечерней – до утренней. Притомится, возьмёт клубок в руку, посидит, съест сухарик, воды ключевой напьётся и опять в путь-дорогу.
     На третий день к вечеру остановился клубок у большого дома. Стоит тот дом на двенадцати столбах, на двенадцати камнях. Вокруг дома высокий частокол. Пёс залаял, и выбежала на крыльцо баба-яга, старшая сестра, пса уняла, сама говорит:  - Знаю, всё знаю про тебя, добрый молодец, прилетел ко мне от средней сестры ворон – птица вещая. Как-нибудь твоему горю-нужде помогу. Проходи в горницу да садись с дороги попить-поесть.
     Накормила гостя, напоила.
     - Теперь тебе надо ухорониться. Скоро мой сынок, Змей Го-рыныч, прилетит, голодный да сердитый. Как бы он не сглотнул тебя.
     Отворила погребицу:  - Полезай в подполье, сиди там, покуда не позову.
     Только успела подполье закрыть, как всё кругом зашумело, загремело. Двери распахнулись, и влетел Змей Горыныч – весь дом ходуном заходил.
     - Чую, русским духом пахнет!
     - Что ты, сынок, где тут русскому духу быть, уж сколько годов у меня и серый волк не прорыскивал, и ясный сокол не пролётывал. Ты сам по свету летал, там русского духу и набрался.
     А сама хлопочет, на стол собирает. Вытянула из печки жареного быка трёхлетка, поставила ведро вина. Выпил Змей Горыныч вино, быком закусил, стало ему повеселее.
     - Эх, мать, с кем бы мне позабавиться, хоть бы в карты в дурака сыграть?
     - Нашла бы я, сынок, с кем тебе позабавиться, в дурака сыграть, да боюсь, как бы ты чего худого не сделал.
     - Зови, мать, не бойся, никому вреда не сделаю. До смерти охота потешиться, поиграть.
     - Ну, помни, сынок, своё обещание, - молвила баба-яга и отворила погребицу.
     - Подымись, Иван меньшой – разумом большой, уважь хозяина, поиграй в карты.
     Сели за стол. Говорит Змей Горыныч: - Станем играть так: кто кого обыграет, тот того и съест.
     Всю ночь играли. Баба-яга гостю помогала, и к утру, к свету, Иван меньшой – разумом большой обыграл Змея Горыныча, оставил в дураках. Стал тот просить:  - Погости, молодец, у нас; вечером, как вернусь домой, ещё поиграем, хочу я отыграться.
     Змей Горыныч улетел, а Иван меньшой – разумом большой выспался вволю. Баба-яга накормила его, напоила. Вечером Змей Горыныч воротился, съел трёхлетка-быка жареного, выпил вина полтора ведра и говорит:  - Ну, теперь сядем играть, стану отыгрываться.
     Сидят, играют, а Змей Горыныч ту ночь не спал да день по свету летал, притомился, нашла на него дремота. Иван меньшой – разумом большой да баба-яга опять его обыграли, оставили другой раз в дураках. Говорит Змей Горыныч:  - Надо мне сейчас лететь, свои дела справлять, а вечером в третий раз сыграем.
     Иван меньшой – разумом большой отдохнул, выспался, а Змей Горыныч две ночи не спал да весь белый свет облетал, усталый воротился. Съел жареного быка, выпил два ведра вина, зовёт гостя:
     - Садись, молодец, стану отыгрываться.
     А сам маятный сидит, дремлет. И скоро его добрый молодец третий раз обыграл, в дураках оставил.
     Перепугался Змей Горыныч, пал на колени, взмолился:  - Ох, добрый молодец, не губи, не ешь меня! Я тебе какую хочешь службу сослужу!
     И матери в ноги повалился:  - Мать, уговори гостя меня в живых оставить.
     А Ивану меньшому – разумом большому только того и надо.
     - Ладно, Змей Горыныч, обыграл я тебя три раза, и коли отдашь мне три диковины: гусли-самоигры, гусака-плясуна да кота-игруна, на том мы и поладим.
     Змей Горыныч сразу закивал и кинулся обнимать гостя да бабу-ягу:  - С радостью отдам все диковины, я себе ещё лучше вперёд достану.
     Задал Змей Горыныч Ивану меньшому пир. На том пиру доброго молодца потчевал, братом называл. Потом сам вызвался:  - Чем тебе, гостенёк, пешим добираться да гусли-самоигры, гусака-плясуна и кота-игруна нести, я тебя в одночасье, куда надо представлю.
     - Вот, сынок, хорошо! – говорит баба-яга. – Отнеси гостя к моей младшей сестре, твоей тётке, а на обратном пути среднюю сестру проведай, давно ты у них не бывал.
     Пир отпировали. Взял Иван меньшой – разумом большой свои диковины, с бабой-ягой простился. Подхватил его Змей Горыныч и взвился под облака. Часу не прошло, как спустился Змей Горыныч возле избушки младшей бабы-яги. Хозяйка на крыльцо выбежала, с радостью гостей встретила.
     Иван меньшой – разумом большой мешкать не стал. Оседлал свою кобылицу-златогривицу, с бабой-ягой, младшей сестрой, да со Змеем Горынычем распрощался и отправился в своё государство. Привёз все диковины в целости и сохранности, а у царя в ту пору сидели в гостях три царя с царевичами, три короля иноземных с королевичами да министры с боярами.
     Добрый молодец зашёл в горницу и подал царю гусли-самоигры, гусака-плясуна да кота-игруна. Обрадовался царь:  - Ну, Иван меньшой – разумом большой, хвалю тебя за службу и жалую. Был ты старшим конюхом, а теперь быть тебе моим царским советником.
     Бояре да министры поморщились, промеж себя перемолвились:          - Сидеть рядом с конюхом – нашей чести великая поруха. Эко царь выдумал! Тут гусли-самоигры заиграли, кот-игрун песню завёл, а гусак-плясун стал приплясывать. И такое пошло веселье, на месте усидеть нельзя. Все гости именитые в пляс ударились. Время идёт, а все пляшут и пляшут. У царей да у королей короны сбились набекрень, царевичи да королевичи каруселью в присядке крутятся. Министры да бояре потом обливаются, поойкивают, а остановиться никто не может. Царь рукой машет:  - Ой, Иван меньшой – разумом большой, останови забаву: совсем упарились.
     Добрый молодец все три диковины в мешок сложил, и сразу всё стихло. Гости кто куда повалились, отдуваются:  - Ну и потеха, ну и забава, эдакой век не видано!
     Иноземные гости завидуют. Царь рад-радёхонек:  - Теперь все цари да короли узнают и от зависти изведутся. Ни у кого таких редкостей нету!
     А бояре с министрами переговариваются:  - Эдак скоро простой мужик-деревенщина станет первым человеком в царстве и всю свою мужицкую родню на должности поставит, а нас, именитую знать, со света сживёт, коли мы от него не избавимся.
     На другой день собрались министры с боярами, сидят, думают, как нового царского советника извести. Один старый князь присоветовал:   
     - Позовите кабацкого пьяницу, он на эти дела мастер.
     Пришёл кабацкий пьяница, поклонился:  - Знаю, господа министры да бояре, зачем я вам понадобился. Коли полведра вина поставите, научу, как от нового царского советника избавиться.
     - Сказывай, за полведром дело не станет.
     Поднесли для начала чарочку. Выпил пьяница и говорит:  - Сорок годов прошло с тех пор, как наш царь овдовел. И с той поры много раз сватал Алёну, прекрасную царевну, да высватать не мог. Три раза войной ходил на то царство, сколько войска погубил – и силой не взял. Пусть пошлёт Ивана меньшого – разумом большого Алёну, прекрасную царевну, добывать. Туда уедет, назад не воротится.
     Бояре да министры повеселели. Наутро пошли к царю:  - С умом ты, царь-государь, нового советника сыскал. Этакие диковины сумел достать и теперь похваляется, что может Алёну, прекрасную царевну, похитить да сюда привести.
     Как услышал царь про Алёну, прекрасную царевну, не мог на месте усидеть, с трона соскочил:  - А и правда, совсем из головы выскочило! Вот кого надо послать Алёну, прекрасную царевну, доставать.
     Позвал своего нового советника и говорит:  - Поезжай за тридевять земель, в тридесятое царство, привези мне невесту Алёну, прекрасную царевну.
     Иван меньшой – разумом большой отвечает:  - Ваше царское величество, Алёна, прекрасная царевна, - не гусли-самоигры, не гусак-плясун и не кот-игрун: царевну в мешок не сунешь. Да, может, она и ехать не захочет сюда.
     Царь ногами затопал, руками замахал, бородою затряс:  - Не перечь мне! Я знать ничего не знаю – как умеешь, так и доставай. Привезёшь невесту Алёну, прекрасную царевну, дам тебе город с пригородом и министром поставлю, а не привезёшь, велю голову отрубить.
     Вышел Иван меньшой – разумом большой от царя в печали, в большом раздумье. Стал кобылицу-златогривицу седлать, а она спрашивает:  - Что, хозяин, задумался, какая беда-невзгода над тобою?
     - Беды большой нет, да и радоваться нечему. Посылает царь невесту – Алёну, прекрасную царевну, доставать. Сам три года сватался, не высватал, три раза войной ходил, достать не мог, а меня одного посылает.
     - Ну, тут беды большой нет, - молвила кобылица-златогривица. – Я помогу, и как-нибудь дело справится.   
     Иван меньшой – разумом большой недолго снаряжался, а скорее того в дорогу отправлялся. Только и видели, как в седло садился, а никто не видел, как со двора молодец укатился. Ехал долго ли, коротко ли, близко ли, далёко ли и приехал в тридесяое царство. Стоит на пути высокая ограда. Кобылица-златогривица легко через ограду перескочила, и очутился молодец в царском заповедном саду. Говорит кобылица-златогривица:
     - Я обернусь яблоней с золотыми яблоками, а ты возле меня схоронись. Завтра выйдет Алёна, прекрасная царевна, в сад погулять, и захочется ей золотое яблочко сорвать. Подойдёт близко – ты не зевай, хватай царевну, а я в миг наготове буду – снова кобылицею обернусь. Ни минуты не мешкай, садись с царевной на меня. Коли оплошаешь – ни тебе, ни мне в живых не быть.
     На другой день утром вышла Алёна, прекрасная царевна, в заповедный сад погулять. Увидала яблоню с золотыми яблоками и крикнула своим мамкам, нянькам да сенным девушкам:  - Ах, какая яблоня красивая! И яблоки золотые! Стойте тут, ждите меня, я сбегаю хоть одно яблочко сорву.
     Только подбежала, откуда ни возьмись выскочил Иван меньшой – разумом большой, ухватил Алёну, прекрасную царевну, за руки. И в тот же миг яблоня обернулась кобылицей-златогривицей. Бьёт кобылица-златогривица копытами, торопит. Вскочил добрый молодец в седло и Алёну, прекрасную царицу, подхватил – только их мамки, няньки да сенные девушки и видели.
     Подняли они крик. Сбежались караульные, а Алёны, прекрасной царицы, и след простыл. Царь узнал, нарядил погоню: во все стороны верховых послал. На другой день все воротились с пустыми руками, только коней загнали, а похитчика никто и в глаза не видал.
     Иван меньшой – разумом большой той порой много земель проехал, много рек да озёр позади себя оставил.
     Первое время Алёна, прекрасная царевна, отбивалась, а потом затихла, заплакала. Поплачет да на доброго молодца взглянет, поплачет да взглянет. На другой день заговорила:  - Сказывай, кто ты есть? Из какой земли, из какой орды? Чьих родов сын, и как тебя звать, величать?
     - Зовут меня Иваном меньшим, а прозывают – разумом большим. Сам я из такого-то царства, крестьянский сын.
     - Скажи, Иван меньшой – разумом большой, для себя ли ты похитил меня, или по чьему приказу?
     - Велел мне достать тебя наш царь.
     Алёна, прекрасная царевна, руки заломила и крикнула:  - Да ни в жизнь я за такого старого дурака замуж не пойду! Он три года сватал, не высватал, три раза наше царство воевал, ничего добиться не мог, только войско потерял. И теперь не видать ему меня как своих ушей.
     Доброму молодцу те речи по душе пришлись. Ничего ей не сказал, а про себя подумал: “Вот кабы мне такая жена досталась!”
     И тут в скором времени показалась своя земля. Старый царь все дни от окна не отходил, всё на дорогу поглядывал, ждал, когда Иван покажется.
     Добрый молодец ещё к городу подъезжал, а царь уж на красном крыльце дожидался. И не успел на царский двор заехать, как сбежал царь с крыльца, Алёну, прекрасную царевну, с седла снимал, за белые руки брал, сам говорит:  - Сколько годов я сватов засылал и сам свататься приходил, всё отказывалась, а теперь уж придётся со мной под венец идти.
     Усмехнулась Алёна, прекрасная царевна:  - Ты бы, царское величество, мне с дороги хоть отдохнуть дал, а уж потом о свадьбе разговор завёл.
     Царь засуетился, захлопотал, позвал мамок, нянек да сенных девушек.
     - Готов ли терем для дорогой гостьи?
     - Всё давно приготовлено.
     - Ну вот, принимайте свою будущую царицу. Всё, что скажет, исполняйте, чтобы ни в чём ей отказу не было! – приказал царь.
     Мамки, няньки да сенные девушки увели Алёну, прекрасную царевну, в терем. А царь Ивану меньшому – разумом большому говорит:  - Молодец, Ваня! За эдакую службу быть тебе моим главным министром, и жалую тебе ещё три города с пригородами.
     День ли, два ли прошло, не терпится старому царю. Охота поскорее свадьбу сыграть. Спрашивает у Алёны, прекрасной царевны:  - На какой день станем гостей звать, когда поедем венчаться?
     Отвечает царевна:  - Как я стану венчаться, коли нет моего обручального перстня да свадебной кареты?
     - Ну, за этим дело не станет, - говорит царь. – Колец да карет в нашем царстве хоть отбавляй, есть из чего выбрать, а уж если ничего по нраву не найдёшь, пошлём гонца в заморские страны, оттуда привезём.
     - Нет, царское величество, ни в какой карете, кроме своей, под венец не поеду и никаким иным перстнем, кроме своего, обручаться не буду, - отвечала Алёна, прекрасная царевна.
     Царь спрашивает:  - А где твой перстень и твоя свадебная карета?
     - Перстень в укладке, укладка в карете, а карета на дне моря-океана, близ острова Буяна. А покуда не достанешь, о свадьбе со мной не заговаривай.
     Царь корону снял, в затылке почесал:  - Как же твою карету со дна моря-океана достать?
     - Эта забота не моя, - сказала царевна. – Как знаешь, так и доставай.
     И ушла в свой терем. Остался царь один. Думал он, думал и вспомнил про Ивана меньшого – разумом большого: “Вот кто мне перстень да карету достанет”. Позвал Ивана меньшого и говорит:  - Ну, мой верный слуга, Иван меньшой – разумом большой, только ты один и мог сыскать гусли-самоигры, гусака-плясуна да кота-игруна. Ты мне достал и невесту Алёну, прекрасную царевну. Сослужи ещё третью службу – привези обручальный перстень да карету. Перстень царевнин в укладке, укладка в карете, а карета на дне моря-океана, возле острова Буяна. Коли привезёшь перстень да карету, я тебе треть царства отпишу.
     Говорит Иван меньшой – разумом большой:  - Да что ты, ваше царское величество, ведь я не рыба-кит! Как я стану на дне морском перстень да карету искать?
     Царь рассердился, ногами затопал, закричал:  - Знать ничего не знаю и ведать не ведаю. Моё царское дело приказывать, а твоё – слушаться. Привезёшь перстень да карету – награжу по-царски, а не привезёшь – голову на плахе отсеку.
     Пошёл добрый молодец на конюшню, стал кобылицу-златогривицу седлать. Спрашивает она:  - Куда, хозяин, собрался?
     - И сам ещё не знаю куда, а ехать надобно: велел царь обручальный перстень царицы да свадебную карету достать. Перстень в укладке, укладка в карете, а карета на дне моря-океана, возле острова Буяна. Вот и поедем доставать. 
     Кобылица-златогривица говорит:  - Эта служба потруднее всех будет. Хоть дорога и недальняя, да может статься – печальная. Знаю, где карета, а достать нелегко. Я спущусь на дно моря-океана, запрягусь и привезу карету на берег, если меня морские кони не увидят: а уж коли увидят морские кони, загрызут насмерть. Век тебе не видать ни меня, ни кареты.
     Иван меньшой – разумом большой задумался. Думал, думал и придумал. Пошёл к царю:  - Дай мне, царское величество, двенадцать воловьих кож, дай двенадцать пудов просмоленной бечевы, двенадцать пудов смолы да котёл.
     - Этого добра бери сколько надо, да торопись службу исполнять.
     Нагрузил молодец кожи, бечеву со смолой да большой котёл, запряг кобылицу-златогривицу и отправился на морской берег. Стал там кобылицу-златогривицу кожами укрывать, бечевой обвязывать, смолой обмазывать.
     - Вот теперь кони морские не скоро до меня зубами доберутся, - говорит кобылица-златогривица. – Сиди на берегу и ожидай меня три дня, в гусли играй, а глаз не смыкай.
     Тут она кинулась в море и скрылась под водой.
     Остался Иван меньшой – разумом большой один. День прошёл, другой прошёл, не спит молодец, в гусельцы поигрывает, на море поглядывает. На третий день напала на него маета, стало ко сну клонить, и гусельцы его не развлекают. Крепился, крепился и не мог удержаться – задремал.
     Много ли, мало ли времени подремал, услышал сквозь сон конский топот. Взглянул и видит: выскочила на берег кобылица-златогривица с каретой. Шесть морских коней висят по бокам. Кинулся Иван меньшой – разумом большой навстречу, а кобылица и говорит:
     Хорошо, что ты укрыл меня воловьими кожами, увязал бечевой да залил смолой, а то век бы не дождался меня. Целым табуном налетели на меня морские кони, девять кож воловьих начисто порвали да две крепко попортили, а эти шесть коней так увязли в смоле да в верёвках зубами, - оторваться не могли. Ну, да ладно, они тебе пригодятся.
     Добрый молодец спутал ноги морским коням, схватил ременную плеть и стал их учить уму-разуму. Бьёт да приговаривает:  - Будете слушаться, хозяином меня признавать? А не станете слушаться – насмерть забью и волкам скормлю!
     Пали кони на колени, взмолились:  - Не мучь, не бей, добрый молодец, будем слушаться, станем тебе верно служить. Настигнет беда – выручим тебя.
     Кинул плеть, запряг всех коней в карету и поехал во дворец. Подкатил семериком к царскому красному крыльцу. Кобылицу-златогривицу да коней морских в конюшню поставил, а сам к царю пошёл:  - Бери, царское величество, карету со всем приданым – у крыльца стоит.
     Царь ему и спасиба не сказал. Скорым-скоро побежал, достал укладку и понёс Алёне, прекрасной царевне.
     - А я тебя, Алёна, прекрасная царевна, потешил: все твои желания исполнил, укладку и перстень достал, а свадебная карета у крыльца стоит. Сказывай, когда станет свадьбу играть, на какой день гостей звать?
     Отвечает прекрасная царевна:  - Повенчаться-то я согласна, и свадьбу можно скоро сыграть. Да не хочется мне, чтобы ты такой старый да седатый со мной под венец шёл. Станут люди судить-рядить, над тобой смеяться, скажут: “Старый да седатый молодую взял. А у старого да у седатого молодая жена – чужая корысть”. На людской роток не накинешь платок. Вот кабы ты помолодился перед свадьбой, всё бы у нас ладно было.
     Спрашивает царь:  - Научи, как из старого молодым стать? Помолодиться-то куда бы лучше, да у нас эдакого ещё не слыхано.
     Алёна, прекрасная царевна, говорит:  - Надо найти три больших медных котла. В первый дополна молока налить, а в другой и третий – ключевой воды. Первые два котла нагреть. И как закипит ключом молоко да вода – кидайся сперва в молоко, потом в горячую воду, а уж потом в студёную. Как окунёшься с головой во всех трёх котлах, выйдешь молодым да пригожим, будто двадцати годов.
     - А не обожгусь я? – спросил царь.
     - А у нас в царстве совсем стариков нету, - отвечает прекрасная царевна, - все так молодятся и никто не обжигается.
     Пошёл царь и велел приготовить всё так, как Алёна, прекрасная царевна, научила. А как закипели ключом молоко да вода, задумался. Боязно стало. Ходил, ходил вокруг котлов, хлопнул себя по лбу:  - Чего долго раздумывать? Пусть Иван меньшой – разумом большой сперва попробует искупаться, а я погляжу: коли хорошо, и сам выкупаюсь. А Иванко сварится – плакать некому: кони не достанутся и треть царства посуленного не отписывать.
     И велел кликнуть Ивана меньшого – разумом большого.
     - Зачем, царское величество, звал меня? Ведь я ещё с дороги отдохнуть не успел.
     - Успеешь сейчас отдохнуть. Вот выкупайся в этих трёх котлах и поди отдыхай.
     Поглядел молодец в котлы: молоко да вода ключом кипят, только в третьем – вода спокойная.
     - Ты что, царское величество, задумал меня живьём сварить? За всю мою верную службу хочешь так наградить?
     - Да нет, Ваня! Кто во всех трёх котлах выкупается, тот из старого молодым станет да красивым.
     - Я и так не старый, ваше царское величество, и мне незачем молодиться.
     Царь сердиться стал:  - Что ты какой супротивный? Всегда мне перечишь! Добром не станешь купаться, силком заставлю, а то и на дыбу отправлю.
     В ту пору Алёна, прекрасная царевна, прибежала из своего терема. Улучила минуту и шепнула доброму молодцу незаметно от царя:
     - Перед тем, как в котёл нырнуть, дай знать кобылице-златогривице да морским коням и потом купайся безо всякой опаски.
     А царю она говорит:  - Пришла узнать, всё ли тебе приготовили, как я сказывала.
     Обошла котлы кругом, поглядела и говорит:  - Всё как надобно быть. Ты, царское величество, купайся, а я побегу к свадьбе готовиться.
     И ушла в свой терем. Иван меньшой – разумом большой поглядел на царя:  - Ладно, потешу тебя в последний раз, всё равно двум смертям не бывать, а одной не миновать. Позволь только ещё раз взглянуть на кобылицу-златогривицу. Много мы с ней странствовали, - поди знай, может быть и не увидимся больше.
     Позволил царь:  - Ступай, да не мешкай там!
     Пошёл Иван меньшой – разумом большой на конюшню, кобылице-златогривице да морским коням всё рассказал, а те ему говорят:  - Как услышишь, мы все вместе всхрапнём до трёх раз – смело ныряй и ничего не бойся.
     Воротился к царю: - Ну, я теперь готов, ваше величество, сейчас буду нырять.
     И вот слышит – кони всхрапнули раз, другой и третий. Тут добрый молодец бултых в котёл с молоком, вынырнул да из первого котла прямо в котёл с кипятком кинулся, а потом в студёной ключевой воде окунулся и вышел из третьего котла таким пригожим да красивым, что нельзя описать, только в сказке рассказать. Царь, глядя на него, больше раздумывать не стал, кое-как вскарабкался на помост, пал в котёл с молоком, да там и сварился.
     Тут Алёна, прекрасная царевна, скорым-скоро с крутого крылечка сбегала, Ивана меньшого – разумом большого за белые руки брала, обручальный перстень ему на палец надевала. Сама усмехнулась и промолвила:  - Похитил ты меня по царскому приказанию, а теперь нет царя в живых. Воля твоя: хочешь – назад меня вези, а хочешь – у себя оставь.
     Иван меньшой – разумом большой прекрасную царевну за руки взял, суженой назвал и надел ей на палец своё колечко.  Потом послал посыльных за отцом с матерью да тридцатью двумя братьями – на свадебный пир звать.
     В скором времени приехали они все на царский двор. Свадьбу сыграли, пир отпировали. Иван меньшой – разумом большой стал со своей женой Алёной, прекрасной царевной, жить-поживать да отца с матерью покоить.
   


                Клад

     В некоем царстве жил-был старик со старухою в великой бедности. Ни много ни мало времени прошло – померла старуха. На дворе зима стояла лютая, морозная.
     Пошёл старик по соседям да по знакомым просить, чтобы пособили ему вырыть для старухи могилу. Только и соседи, и знакомые, зная его великую бедность, все начисто отказали.
     Пошёл старик к попу. А у них в селе был поп куда как жадный, несовестливый. Говорит ему старик:  - Потрудись, батюшка. Помоги старуху похоронить.
     - А есть ли у тебя деньги, чем за похороны заплатить? Давай, свет, вперёд.
     - Перед тобой нечего греха таить: нет у меня в доме ни единой копейки. Обожди до лета, грибов насобираю – с лихвой тебе наношу.
     Поп не захотел и речей стариковых слушать: - Коли нет денег, не смей и ходить сюда!
     “Что делать? – думает старик. – Пойду на кладбище, вырою как-нибудь могилу и похороню сам старуху”.
     Вот он захватил топор да лопату и пошёл на кладбище. Пришёл и начал могилу готовить: срубил сверху мёрзлую землю топором, а там и за лопату взялся. Копал-копал и выкопал котелок. Глянул – а он полнёхонько червонцами насыпан, как жар блестят!
     Крепко старик обрадовался:  - Слава тебе, господи! Будет на что старуху и похоронить, и помянуть!
     Не стал больше могилу рыть, взял котелок с золотом и понёс домой. Ну, с деньгами, знамо дело, всё пошло как по маслу! Тотчас нашлись добрые люди: и могилу дорыли, и гроб смастерили. Старик послал невестку купить вина, кушаньев, закусок разных – всего, как должно быть на поминках. А сам взял червонец в руку и потащился к попу.
     Только в дверь, а поп на него:  - Сказано тебе толком, старый хрен, чтоб без денег не приходил, а ты опять лезешь!
     - Не серчай, батюшка, - просит старик, - вот тебе золотой – похорони мою старуху. Век не забуду твоей милости.
     Поп взял деньги и не знает, как старика принять-то, где посадить, какими речами умилить:  - Ну, старичок, будь в надёже, всё будет сделано.
     Старик поклонился и пошёл домой, а поп с попадьёй стали про него разговаривать:  - Вишь, старый чёрт! – говорит поп. – Беден, беден, ан золотой отвалил. Много на своём веку я схоронил именитых покойников, а столько ни от кого не получал.
     Собрался поп со всем причтом и похоронил старуху как следует. После похорон просит его старик к себе, помянуть покойницу. Вот пришли в избу, сели за стол, и откуда что взялось – и вино-то, и кушанья, закуски разные, всего вдоволь.
     Гости сидят, наедаются, на вкусные блюда зазираются. Отобедали, стали по своим домам расходиться. Вот и поп поднялся. Пошёл старик его провожать. Поп видит, что со стороны никого больше нету, и начал старика допрашивать:  - Послушай, свет, покайся мне, не оставляй на душе ни единого греха: отчего так скоро сумел ты поправиться? Был ты мужик скудный, а теперь на поди! Покайся, свет, чью душу ты загубил, кого обобрал?
     - Что ты, батюшка! Истиною правдою признаюсь тебе: я не крал, не грабил, не убивал никого. Клад сам в руки дался.
     И рассказал, как всё дело было.
     Как услышал поп эти речи, даже затрясся от жадности. Воротился домой, ничего не делает – и день и ночь думает: “Такой ледащий мужичишко и получил эдакую силу денег! Как бы теперь ухитриться да отжилить у него котелок с золотом?”  Сказал про то попадье. Стали вдвоём совет держать. И присоветовали:  - Слушай, матушка, ведь у нас козёл есть?  - Есть.  - Ну, ладно! Дождёмся ночи: обработаем дело как надо.
     Вечером поздно притащил поп в избу козла, зарезал и содрал с него шкуру совсем: и с рогами, и с бородой. Тотчас натянул козлиную шкуру и велит попадье:  - Бери, матушка, иглу с ниткой; закрепи кругом шкуру, чтоб не свалилась.
     Попадья взяла толстую иглу с суровой ниткой и обшила его козлиною шкурой. Вот в полночь пошёл поп прямо к стариковской избе. Подошёл под окно и ну стучать и царапаться.
     Старик услыхал шум, вскочил и спрашивает:  - Кто там? 
     - Чёрт.
     - Наше место свято, - завопил мужик и начал креститься да молитвы читать.
     - Слушай, старик, - говорит поп, - от меня хоть молись, хоть крестись, - не избавишься. Отдай-ка лучше мой котелок с деньгами, не то я с тобой разделаюсь. Ишь ты! Я над твоим горем сжалился, клад тебе показал, думал – немного возьмёшь на похороны, а ты всё целиком и заграбил.
     Глянул старик в окно – торчат козлиные рога с бородою: как есть нечистый.
     “Ну его совсем и с деньгами-то, - думает старик. – Наперёд того без денег жил и опосля без них проживу!”
     Достал котелок с золотом, вынес на улицу, бросил на землю, а сам в избу поскорее.  Поп подхватил котёл с деньгами и припустил домой.
     - Ну, - говорит, - деньги в наших руках! На, матушка, спрячь подальше да бери острый нож, режь нитки да снимай с меня козлиную шкуру, пока никто не видал.
     Попадья взяла нож, стала было по шву нитки резать – как польётся кровь, как заорёт поп:  - Матка, больно, не режь! Матка, больно, не режь!
     Начнёт она пороть в ином месте – то же самое. Кругом к телу приросла козлиная шкура.  Уж чего они ни делали, чего ни пробовали, и деньги старику назад отнесли – нет, ничего не помогло. Так и осталась на попе козлиная шкура.    



                Никита Кожемяка 

     Около города Киева появился змей, брал он с народа поборы немалые: с каждого двора по красной девке. Возьмёт девку, да и съест её.
     Пришёл черёд идти к тому змею царской дочери. Схватил змей царевну и потащил её к себе в берлогу, а есть её не стал: красавица собой была, так за жену себе взял. Полетит змей на свои промыслы, а царевну завалит брёвнами, чтобы не ушла.
     У той царевны была собачка – увязалась с нею из дому. Напишет, бывало, царевна записочку к батюшке с матушкой, навяжет собачке на шею, а та побежит куда надо, да и ответ ещё принесёт. Вот раз царь с царицей пишут царевне: узнай, кто сильнее змея.
     Царевна стала приветливей к своему змею, стала у него допытываться, кто его сильнее. Тот долго не говорил, да раз и обмолвился, что живёт в Киеве Кожемяка – тот и его сильнее. Услыхала про то царевна, написала к батюшке: “Сыщите в городе Киеве Никиту Кожемяку да пошлите его меня из неволи выручать”.
     Царь, получил эту весть, сыскал Никиту Кожемяку и сам пришёл просить его:  - Выручай, Никита, царевну, дочь мою!
     В ту пору Никита кожи мял и держал в руках двенадцать кож. Как увидел он, что к нему пришёл сам царь, задрожал от страху, руки у него затряслись, и разорвал он те двенадцать кож.
     Рассердился тут Никита, что его испугали и ему убытку наделали, и сколько ни упрашивал его царь, не пошёл выручать царевну.
     Вот и придумала царица собрать пять тысяч детей малолетних, - осиротил их лютый змей, - пришла с ними просить Кожемяку освободить всю русскую землю от великой беды.
     Пришли к Никите царица, а с ней дети малолетние, стали со слезами просить, чтоб пошёл он супротив змея. Сжалился Никита Кожемяка, на сиротские слёзы глядя. Взял триста пудов пеньки, насмолил смолою, весь обмотался, чтобы змей не съел, да и пошёл на него.
     Подходит Никита к берлоге змеиной, а змей заперся и не выходит к нему.
     - Выходи лучше в чистое поле, а то всю берлогу разворочу, растопчу и курганом засыплю, подохнешь смертью лютою!
     И стал двери ломать. Змей, видя беду неминучую, вышел  к нему в чистое поле. Долго ли, коротко ли бился со змеем Никита Кожемяка, только примял, придавил змея к земле. Тут стал змей молить Никиту:
     - Не бей меня до смерти, Никита Кожемяка. Сильней нас с тобой в свете нет никого; разделим всю землю, разделим весь свет поровну: ты будешь в одной половине править, а я в другой.
     - Хорошо, - сказал Кожемяка, - надо межу проложить.
     Сделал Никита соху в триста пуд, запряг в неё змея, да и стал от Киева межу пропахивать: провел борозду от Киева до моря синего.
     - Ну, - говорит Никита, - землю разделили, давай теперь море делить, а то скажешь, что твою воду берут.
     И погнал змея в море. Так и гнал его, покуда не утопил поганого. И приткнул сохой мёртвого змея ко дну морскому.  А сделавши святое дело, не взял Никита Кожемяка за работу ничего, пошёл опять кожи мять.
 

   
                Вольга Всеславьевич

     Закатилось красное солнышко за горы высокие, рассыпались по небу частые звёздочки, родился в ту пору на матушке-Руси молодой богатырь – Вольга Всеславьевич. Запеленала его мать в красные пелёнки, завязала золотыми поясами, положила в резную колыбель, стала над ним песни петь.
     Только час проспал Вольга, проснулся, потянулся – лопнули золотые пояса, разорвались красные пелёнки, у резной колыбели днище выпало. А Вольга на ноги стал, да и говорит матери:
     - Сударыня матушка, не пеленай ты меня, не свивай ты меня, а приготовь ты мне латы крепкие, шлем позолоченный да дай в правую руку палицу, да чтобы палица была в сто пудов.
     Испугалась мать, а Вольга растёт не по дням, не по часам, а по минуточкам.  Вот подрос Вольга до пяти годов. Другие ребята в такие годы только в чурочки играют, а Вольга научился уже грамоте – писать и считать, и книги читать.
     Как исполнилось ему шесть лет, пошёл он по траве гулять. От его шагов земля заколебалась. Услыхали звери и птицы его богатырскую поступь, испугались, попрятались. Туры-олени в горы убежали, соболя-куницы на острова уплыли, мелкие звери в чащу забились, спрятались рыбы в глубокие места.
     Стал Вольга Всеславьевич обучаться всяким хитростям. Научился он соколом по небу летать, научился серым волком обёртываться, оленем по горам скакать.
     Вот исполнилось Вольге пятнадцать лет. Стал он собирать себе товарищей. Набрал дружину в двадцать девять человек, сам Вольга в дружине тридцатый. Всем молодцам по пятнадцати лет, все могучие богатыри. У них кони быстрые, стрелы меткие, мечи острые.
     Собрал свою дружину Вольга и поехал с ней в чистое поле, в широкую степь. Не скрипят за ними возы с поклажей, не везут за ними ни постелей пуховых, ни одеял меховых, не бегут за ними слуги, стольники, поварники…   Для них периной – сухая земля, подушкой – седло черкасское, еды в степи, в лесах много – был бы стрел запас да кремень и огниво.
     Вот раскинули молодцы в степи стан, развели костры, накормили коней. Посылает Вольга младших дружинников в тёмные леса: - Берите вы сети шёлковые, ставьте их в тёмном лесу по самой земле и ловите куниц, лисиц, чёрных соболей, будем дружине шубы запасать.
     Разбрелись дружинники по лесам. Ждёт их Вольга день, ждёт другой, третий день к вечеру клонится. Тут приехали дружинники невеселы: о корни ноги сбили, о колючки платье оборвали, а вернулись в стан с пустыми руками. Не попалась им в сети ни одна зверушка.
     Рассмеялся Вольга:  - Эх вы, охотнички! Возвращайтесь в лес, становитесь к сетям да смотрите, молодцы, в оба.
     Ударился Вольга оземь, обернулся серым волком, побежал в леса. Выгнал он зверя из нор, дупел, валежника и погнал в сети лисиц, куниц, соболей. Он и мелким зверьком не побрезговал, наловил к ужину серых заюшек.
     Воротились дружинники с богатой добычей.
     Накормил-напоил дружину Вольга, да ещё и обул-одел. Носят дружинники дорогие шубы соболиные, на перемену у них есть и шубы барсовые. Не нахвалятся Вольгой, не налюбуются.
     Вот время идёт да идёт, посылает Вольга средних дружинников:    
     - Наставьте вы силков в лесу на высоких дубах, наловите гусей, лебедей, серых уточек.
     Рассыпались богатыри по лесу, наставили силков, думали с богатой добычей в стан прийти, а не поймали даже серого воробья. Вернулись они невеселы, ниже плеч буйны головы повесили. От Вольги глаза прячут, отворачиваются.
     А Вольга над ними посмеивается:  - Что без добычи вернулись, охотнички? Ну, ладно, будет вам чем попировать! Идите к силкам да смотрите зорко.
     Грянулся Вольга оземь, взлетел белым соколом, поднялся высоко под самое облако, грянул вниз на всякую птицу поднебесную. Бьёт он гусей, лебедей, серых уточек: только пух от них летит, словно снегом землю кроет. Кого сам не побил, того в силки загнал.
     Воротилися богатыри с богатой добычей. Развели костры, напекли дичины, запивают дичину ключевой водой, Вольгу похваливают. Много ли, мало ли времени прошло, посылает снова Вольга своих дружинников:  - Стройте вы лодки дубовые, вейте невода шелковые, выезжайте на море синее, ловите сёмгу, белугу, севрюжину.
     Ловили дружинники десять дней, а не поймали и мелкого ёршика. Обернулся Вольга зубастой щукой, нырнул в море, выгнал рыбу из глубоких ям, загнал в невода шелковые. Привезли молодцы полные лодки и сёмги, и белуги, и усатых сомов. 
     Гуляют дружинники по чистому полю, ведут богатырские игры, стрелы мечут, на конях скачут, силой богатырской меряются…
     Вдруг услышал Вольга, что турецкий царь Салтан Бекетович на Русь войной собирается. Разгорелось его сердце молодецкое, созвал он дружинников и говорит:  - Полно вам бока пролёживать, полно силу нагуливать, пришла пора послужить родной земле, защитить Русь от Салтана Бекетовича. Кто из вас в турецкий стан проберётся, Салтановы помыслы узнает?
     Молчат молодцы, друг за друга прячутся: старший за среднего, средний за младшего, а младший и рот закрыл. Рассердился Вольга:
     - Видно, надо мне самому идти!
     Обернулся от туром – золотые рога. Первый раз скакнул – версту проскочил, второй раз скакнул – только его и видели.
     Доскакал Вольга до турецкого царства, обернулся серым воробушком, сел на окно к царю Салтану и слушает. А Салтан по горнице похаживает, узорчатой плёткой пощёлкивает и говорит своей жене Азвяковне:  - Я задумал идти войной на Русь. Завоюю девять городов, сам сяду князем в Киеве, девять городов раздам девяти сыновьям, тебе подарю соболий шушун.
     А царица Азвяковна невесело глядит.   - Ах, царь Салтан, нынче мне плохой сон виделся: будто бился в поле чёрный ворон с белым соколом. Белый сокол чёрного ворона закогтил, перья на ветер выпустил. Белый сокол – это русский богатырь Вольга Всеславьевич, чёрный ворон – ты, Салтан Бекетович. Не ходи ты на Русь. Не взять тебе девяти городов, не княжить в Киеве.
     Рассердился царь Салтан, ударил царицу плёткою:  - Не боюсь я русских богатырей, буду я княжить в Киеве.
     Тут Вольга слетел вниз воробушком, обернулся горностаюшкой. У него тело узкое, зубы острые. Побежал горностай по царскому двору, пробрался в глубокие подвалы царские. Там у луков тугих тетиву пооткусывал, у стрел древки перегрыз, сабли повыщербил, палицы дугой согнул.
     Вылез горностай из подвала, обернулся серым волком, побежал на царские конюшни – всех лошадей загрыз, задушил. Выбрался Вольга из царского двора, обернулся ясным соколом, полетел в чистое поле к своей дружине, разбудил богатырей:  - Эй, дружина моя храбрая, не время теперь спать, пора вставать! Собирайтесь в поход к Золотой Орде, к Салтану Бекетовичу.
     Пошли они к Золотой Орде, а кругом Орды – стена каменная, высокая. Ворота в стене железные, крюки-засовы медные, у ворот караулы бессонные – не перелететь, не перейти, ворот не выломать.
     Запечалились богатыри, задумались: “Как одолеть стену высокую, ворота железные?”
     Молодой Вольга догадался, обернулся малой мошкой, всех молодцев обернул мурашками, и пролезли мурашки под воротами. А на той стороне стали воинами.
     Ударили они на Салтанову силу, словно гром с небес. А у турецкого войска сабли затуплены, мечи повыщерблены. Тут  вражье войско на убёг пошло.
     Прошли русские богатыри по Золотой Орду, всю Салтанову силу кончили. Сам Салтан Бекетович в свой дворец убежал, железные двери закрыл, медные засовы задвинул.
     Как ударил Вольга в дверь ногой, все запоры-болты вылетели, железные двери лопнули. Зашёл в горницу Вольга, ухватил Салтана за руки:  - Не бывать тебе, Салтан, на Руси, не жечь, не палить русские города, не сидеть князем в Киеве!
     Ударил его Вольга о каменный пол и расшиб Салтана до смерти. - Не хвались, Орда, своей силою, не иди войной на Русь-матушку.      



                Микула Селянинович

     Ранним утром, ранним солнышком собрался Вольга брать дани-подати с городов торговых Гурчевца да Ореховца.
     Села дружина на добрых коней, на каурых жеребчиков, и в путь отправилась. Выехали молодцы в чистое поле, в широкое раздолье и услышали в поле пахаря. Пашет пахарь в поле, посвистывает, лемехи по камешкам почиркивают. Кажется, что пахарь рядом где-то.
     Едут молодцы на свист, на почиркивание, едут день до вечера, а не могут до него доскакать. Едут молодцы другой день до вечера, всё также слышно как пахарь посвистывает, как сошка поскрипывает, как лемешки почиркивают, а пахаря нет как нет.
     Третий день идёт к вечеру, тут только молодцы до пахаря доехали. Пашет пахарь, понукивает, на кобылку свою погукивает. Борозды кладёт, как рвы глубокие, из земли дубы вывёртывает, камни-валуны в сторону отбрасывает. Только кудри у пахаря качаются, шёлком по плечам рассыпаются.
     А кобылка у пахаря немудрая, а соха у него кленовая, гужи шелковые. Подивился на него Вольга, поклонился пахарю: - Здравствуй, добрый человек, в поле трудничек!
     - Здоров будь, Вольга Всеславьевич! Куда путь держишь?
     - Еду в город Гурчевец да Ореховец собирать с торговых людей дани-подати.
     - Эх, Вольга Всеславьевич, в тех городах живут всё разбойники, дерут шкуру с бедного пахаря, собирают за проезд по дорогам пошлины. Я поехал туда соли купить, закупил соли три мешка, каждый мешок сто пудов, положил на кобылку серую и домой к себе направился. Окружили меня люди торговые, стали брать с меня подорожные денежки. Чем я больше даю, тем им больше хочется. Рассердился я, разгневался, заплатил им шёлковою плёткой. Ну, который стоял, тот сидит, а который сидел, тот лежит.
     Удивился Вольга, поклонился пахарю:  - Ай же ты, славный пахарь, могучий богатырь, поезжай ты со мной за товарища.
     - Что ж поеду, Вольга Всеславьевич, надо им наказ дать – других мужиков не обижать.
     Снял пахарь с сохи гужи шелковые, распряг кобылку серую, сел на неё верхом и в путь отправился.
     Проскакали молодцы полпути. Говорит пахарь Вольге Всеславьевичу:  - Ох, неладное дело мы сделали, в борозде соху оставили. Ты пошли молодцев-дружинников, чтобы сошку из борозды выдернули, землю бы с неё вытряхнули, положили бы соху под ракитов куст.      
     Послал Вольга трёх дружинников. Вертят сошку они и так, и сяк, а не могут сошку от земли поднять.
     Послал Вольга десять витязей. Вертят сошку они в двадцать рук, а не могут с места сдвинуть.
     Тут поехал Вольга со всей дружиною. Тридцать человек без единого облепили сошку со всех сторон, понатужились, по колена в землю ушли, а сошку и на волос не сдвинули.
     Слез с кобылки тут пахарь сам, взялся за сошку одной рукой, из земли её выдернул, из лемешков землю вытряхнул, подхватил, да и махнул за ракитов куст. Полетела соха до облака, упала соха за Ракитов куст, в сырую землю по рукоятки ушла.
     Дело сделали и поехали богатыри дальше путём-дорогою.
     Вот подъехали они под Гурчевец да Ореховец. А там люди торговые хитрые: как увидели пахаря, подсекли брёвна дубовые на мосту через речку Ореховец.
     Чуть взошла дружина на мост, подломились брёвна дубовые, стали молодцы в реке тонуть, стала гибнуть дружина храбрая, стали кони и люди на дно идти.
     Рассердились Вольга с пахарем, разгневались, хлестнули своих добрых коней, в один скок реку перепрыгнули. Соскочили на тот бережок, да и начали злодеев чествовать.
     Пахарь плетью бьёт, приговаривает:  - Эх вы, жадные люди торговые. Мужики города хлебом кормят, мёдом поят, а вы соли им жалеете.
     Вольга палицей жалует за дружинников, за богатырских коней. Стали люди гурчевецкие каяться:  - Вы простите нас за злодейство, за хитрости. Берите с нас дани-подати, и пускай едут пахари за солью, никто с них гроша не потребует.
     Взял с них Вольга дани-подати за двенадцать лет, и поехали богатыри домой.
     Спрашивает пахаря Вольга Всеславьевич:  - Ты скажи мне, русский богатырь, как зовут тебя, величают по отчеству?
     - Поезжай ко мне, Вольга Всеславьевич, на мой крестьянский двор, так узнаешь, как меня люди чествуют.
     Подъехали богатыри к полю. Вытащил пахарь сошеньку, распахал широкое полюшко, засеял золотым зерном…
     Ещё заря горит, а у пахаря поле колосом шумит.
     Тёмная ночь идёт – пахарь хлеб жнёт. Утро вымолотил, к полудню вывеял, к обеду муки намолол, пироги завёл. К вечеру созвал народ на пир честной. Стали люди пироги есть, брагу пить да пахаря похваливать:  - Ай, спасибо тебе, Микула Селянинович!



                Василиса Микулишна

     Шёл раз у князя Владимира большой пир, и все на том пиру были веселы, все на том пиру хвалились, а один гость невесел сидел, жареной лебёдушки не ел, мёду не пил, - это Ставер Годинович, торговый гость из города Чернигова.
     Подошёл к нему князь:  - Ты чего, Ставер Годинович, не ешь, не пьёшь, невесёлый сидишь и ничем не хвалишься? Правда, ты и родом не именит, и ратным делом не славен – чем тебе и похвастаться?
     - Право слово твоё, великий князь: нечем мне хвастать. Отца с матерью у меня давно нету, а то их бы хвалил… Хвастать золотой казной мне не хочется; я и сам не знаю, сколько её у меня, пересчитать до смерти не успею.  Хвастать платьем не стоит; все вы в моих платьях на этом пиру ходите. У меня тридцать портных на меня одного день и ночь работают. Я с утра кафтан поношу, а потом и вам продам. Сапогами тоже не стоит хвастаться: каждый час надеваю новые, а обносочки вам продаю.  Кони все у меня златошёрстные, овцы все с золотым руном, да и тех я вам продаю.
     Разве что похвастать мне молодой женой Василисой Микулишной, старшей дочерью Микулы Селяниновича. Вот такой другой на свете нет!  У неё в косе светлый месяц блестит, у неё брови черней соболя, очи у неё ясного сокола. А умнее её на Руси человека нет. Она вас всех кругом пальца обовьёт, тебя, князь, и то с ума сведёт.
     Услыхав такие дерзкие слова, все на пиру испугались, приумолкнули…
     Княгиня Апраксия обиделась, заплакала. А князь Владимир разгневался:  - Ну-ка, слуги мои верные, хватайте Ставра, волоките его в холодный подвал, за его речи обидные прикуйте его цепями к стене. Поите его ключевой водой, кормите овсяными лепёшками. Пусть сидит там, пока не образумится. Поглядим, как его жена нас всех с ума сведёт и Ставра из неволи выручит!
     Ну, так всё и сделали: посадили Ставра в глубокие погреба. Но князю Владимиру мало этого. Приказал он в Чернигов стражу послать, опечатать богатства Ставра Годиновича, а его жену в цепях в Киев привезти:  - Посмотрим, что это за умница!
     Пока послы собирались да коней седлали, долетела обо всём весть в Чернигов, к Василисе Микулишне.
     Горько Василиса задумалась:  “Как мне милого мужа выручить? Деньгами его не выкупишь, силой не возьмёшь. Ну, не возьму силой, возьму хитростью!”
     Вышла Василиса в сени, крикнула:  - Эй вы, верные мои служаночки, седлайте мне лучшего коня, несите мне платье мужское татарское да рубите мне косы русые. Поеду я милого мужа выручать.
     Горько плакали девушки, пока резали Василисе косы русые. Косы длинные весь пол усыпали, упал на косы и светлый месяц.
     Надела Василиса мужское платье татарское, взяла лук со стрелами и поскакала к Киеву. Никто и не поверит, что это женщина, - скачет по полю молодой богатырь.
     На полдороге встретились ей послы из Киева.
     - Эй, богатырь, куда ты путь держишь?
     - Еду к князю Владимиру послом из грозной Золотой Орды получать дань за двенадцать лет. А вы, молодцы, куда направились?
     - А мы едем к Василисе Микулишне, её в Киев брать, богатство её на князя перевести.
     - Опоздали вы, братцы! Василису Микулишну я в Орду отослал, и богатства её мои дружинники вывезли!
     - Ну, коли так, нам в Чернигове делать нечего. Мы поскачем обратно к Киеву.
     Поскакали киевские гонцы к князю, рассказали ему, что едет в Киев посол от грозной Золотой Одры.
     Запечалился князь: не собрать ему дани за двенадцать лет, надо посла умилостивить.
     Стали столы накрывать, на двор ельничек бросать, поставили на дороге дозорных людей – ждут гонца из Золотой Орды.
     А посол, не доехав до Киева, разбил шатёр в чистом поле, оставил там своих воинов, а сам один поехал к князю Владимиру.
     Красив посол, и статен, и могуч, и не грозен лицом, и учтив. Соскочил с коня, привязал его к золотому кольцу, пошёл в горницу. Поклонился на все четыре стороны, князю и княгине отдельно. Ниже всех поклонился Забаве Путятишне.
     Говорит князь послу:  - Здравствуй, грозный посол Золотой Орды, садись за стол, отдохни, поешь-попей с дороги.
     - Некогда мне рассиживаться; нас, послов, хан за это не жалует. Подавай-ка мне побыстрее дани за двенадцать лет да отдай за меня замуж Забаву Путятишну, и я в Орду поскачу.
     - Позволь, посол, мне с племянницей посоветоваться.
     Вывел князь Забаву из горницы и спрашивает:  - Ты пойдёшь ли, племянница, за ордынского посла?
     А Забава ему говорит тихонечко:  - Что ты, дядюшка? Что ты задумал, князь? Не делай смеху по всей Руси – это ведь не богатырь, а женщина.
     Рассердился князь:  - Волос у тебя долог, да ум короток: это грозный посол из Золотой Орды, молодой богатырь Василий.
     - Не богатырь это, а женщина. Он по горнице идёт, словно уточка плывёт, каблуками не пристукивает; он на лавочке сидит, колена вместе жмёт. Голос у него серебряный, руки-ноги маленькие, пальцы тонкие, а на пальцах видны следы от колец.
     Задумался князь:  - Надо мне посла испытать.
     Позвал он лучших киевских борцов-молодцов: пять братьев Притченков да двух Хапиловых. Вышел к послу и спрашивает:  - Не хочешь ли ты, гость, с борцами потешиться, на широком дворе побороться, размять с дороги косточки?
     - Отчего же кости не размять, я с детства бороться люблю.
     Вышли все на широкий двор, вошёл молодой посол в круг, захватил одной рукой трёх борцов, другой – трёх молодцов, седьмого бросил в середину, да как ударит их лоб об лоб, так все семь на земле лежат и встать не могут.
     Плюнул князь Владимир и прочь пошёл.
     - Ну и глупая Забава, неразумная! Женщиной такого богатыря назвала! Таких послов мы ещё не видели.
     А Забава всё на своём стоит:  - Женщина это, а не богатырь.
     Уговорила она князя Владимира, захотел он ещё раз посла испытать. Вывел он двенадцать стрельцов.
     - Не охота ли тебе, посол, из лука со стрельцами потешиться?
     - Отчего же? Я с детства из лука постреливал.
     Вышли двенадцать стрельцов, пустили стрелы в высокий дуб. Зашатался дуб, будто по лесу вихрь прошёл.
     Взял посол Василий лук, натянул тетиву – спела шёлковая тетива, взвыла, и пошла стрела калёная, упали наземь могучие богатыри, князь Владимир на ногах не устоял. Хлестнула стрела по дубу, разлетелся дуб на мелкие щепы.
    - Эх, жаль мне могучий дуб, - говорит посол, - да больше жаль стрелу калёную, теперь её во всей Руси не найти.
     Пошёл князь к племяннице, а она всё своё твердит: женщина да женщина.
     “Ну, - думает князь, - сам я с ним переведаюсь – не играют женщины на Руси в шахматы заморские”.
     Приказал принести золотые шахматы и говорит послу:  - Не угодно ли тебе со мной потешиться, поиграть в шахматы заморские?
     - Что же, я с малых лет всех ребят в шашки-шахматы обыгрывал. А на что мы, князь, играть начнём?
     - Ты поставь дань за двенадцать лет, а я весь Киев-град поставлю.
     - Хорошо, давай играть.
     Стали шахматами по доске стучать. Князь Владимир хорошо играл, а посол раз пошёл, другой пошёл, а десятый пошёл – князю шах и мат.
     Запечалился князь:  - Отобрал ты у меня Киев-град – бери, посол, и голову.
     - Мне не надо твоей головы, князь, и не надо Киева, отдай мне только твою племянницу Забаву Путятишну.
     Обрадовался князь и на радостях не пошёл больше Забаву спрашивать, а велел готовить свадебный пир. Вот пируют они день, другой и третий, веселятся гости, а жених с невестой невеселы. Ниже плеч посол голову повесил.
     Спрашивает его Владимир:  - Что же ты, Васильюшка, невесел? Иль не нравится тебе наш богатый пир?
     - Что-то, князь, мне тоскливо, нерадостно: может, дома у меня случилась беда; может, ждёт меня беда впереди. Прикажи позвать гусляров, пусть повеселят меня, пропоют про старые года либо про нынешние. Позвали гусляров. Они поют, струнами звенят, а послу не нравится.
     - Это, князь, не гусляры, не песельники… Говорил мне батюшка, что есть у тебя гость черниговский Ставер Годинович, вот тот умеет играть, умеет и песню спеть, а эти словно волки в поле воют. Вот бы мне Ставра послушать.
     Что тут делать князю Владимиру? Выпустить Ставра – так дать свободу Ставру, а не выпустить Ставра – разгневить посла.
     Не посмел Владимир разгневить посла – ведь у него дани не собраны – и велел привести Ставра. Привели Ставра, а он еле на ногах стоит, ослабел, голодом заморён…
     Как выскочит тут посол из-за стола, подхватил Ставра под руки, посадил рядом с собой, стал поить-кормить, попросил сыграть.
     Наладил Ставер гусли, стал играть песни черниговские. Все за столом заслушались, а посол сидит, слушает, глаз со Ставра не сводит.
     Покончил Ставер с игрой.
     Говорит посол князю Владимиру:  - Слушай, князь Владимир киевский, ты отдай мне Ставра, а я прощу тебе дань за двенадцать лет и вернусь к Золотой Орде.
     - Бери Ставра, молодой посол, - согласился Владимир-князь.
     Тут жених и конца пира не дождался, вскочил на коня, посадил сзади Ставра и поскакал в поле к своему шатру. Доскакал до шатра и спрашивает:  - Али не узнал меня, Ставер Годинович? Мы с тобой вместе грамоте учились.
     - Не видал я тебя никогда, татарский посол.
     Зашёл посол в белый шатёр, Ставра у порога оставил. Быстрой рукой сбросила Василиса татарское платье, надела женские одежды, приукрасилась и вышла из шатра.
     - Здравствуй, Ставер Годинович! А теперь ты тоже не узнаёшь меня?
     - Здравствуй, моя любимая жена, молодая умница Василиса Микулишна. Спасибо, что ты меня из неволи спасла. Только где твои косы русые?
     - Косами русыми, мой любимый муж, я тебя из погреба вытащила.
     - Сядем, жена, на быстрых коней и поедем к Чернигову.
     - Нет, не честь нам, Ставер, тайком убежать, пойдём мы к князю Владимиру пир кончать.
     Воротились они в Киев, вошли к князю в горницу.
     Удивился князь Владимир, как вошёл Ставер с молодой женой. А Василиса Микулишна князя спрашивает:  - Ай, Солнышко Владимир-князь, я – грозный посол, Ставрова жена, воротилась свадебку доигрывать. Отдашь ли замуж за меня племянницу?
     Вскочила Забава-княжна:  - Говорила я тебе, дядюшка! Чуть было смеху не наделал по всей Руси, чуть не отдал девицы за женщину.
     Со стыда князь и голову повесил, а богатыри, бояре смехом давятся.
     Встряхнул князь кудрями и сам смеяться стал:  - Ну, уж и верно ты, Ставер Годинович, молодой женой расхвастался. И умна, и смела, и собой хороша. Она всех вокруг пальца обвела и меня, князя, с ума свела. За неё и за обиду напрасную отдарю я тебя подарками драгоценными.
     Вот и стал отъезжать домой Ставер Годинович с прекрасной Василисой Микулишной. Выходили провожать их князь с княгинею, и богатыри, и слуги княжеские.
     Стали они дома жить-поживать, детей наживать. Ведь не только добром люди славятся, а всё больше умными детушками.      


                Алёша-Попович
     На небесах зародился млад-светел месяц, на земле-то у старого соборного Леонтия-попа зародился сын – могучий богатырь; дали ему имя, имечко хорошее – млад Алёша-Попович.
     Стали Алёшу кормить-поить; у кого недельный – он денный такой; у иных годовалый – Алёша недельный такой. Стал Алёша по улочке похаживать, стал с малыми ребятами поигрывать: кого возьмёт за ручку – ручка прочь, кого за ножку – ножка прочь.
     Стал Алёша на возрасте; начал у отца-матери просить благословеньица: ехать-гулять во чисто поле. Отец говорит:  - Алёша-Попович, поедешь ты во чисто поле, а ведь есть и посильнее тебя; ты возьми себе в товарищи Марышку – Паранова сына.
     Садились добры молодцы на добрых коней; как поехали они во чисто поле – пыль столбом закурилася: только добрых молодцев и видели.
     Приезжали добры молодцы в Киев-град. Тут Алёша-Попович прямо идёт в белокаменны палаты ко князю ко Владимиру, крест кладёт по-писаному, поклоняется по-учёному, на все на четыре стороны, а князю Владимиру на особицу.
     Встречает добрых молодцев Владимир-князь, сажает их за дубовый стол: хорошо добрых молодцев попоить-покормить и вестей поспросить. Стали добрые молодцы есть пряники печатные, запивать квасами изысканными.
     Тут спросил гостей Владимир-князь:  - Кто вы, добры молодцы? Сильные ли богатыри удалые, или путники перехожие – сумки перемётные? 
     Ответ держит Алёша-Попович:  - Я сын старого соборного Леонтия-попа, Алёша-Попович млад, а в товарищах Марышко – Паранов сын. Как поел да попил Алёша-Попович, лёг полудновать на кирпичную печь, а Марышко за столом сидит.
     В те поры наезжал Змеевич-богатырь к князю Владимиру. Идёт Тугарин-Змеевич в палаты белокаменны ко князю Владимиру; он левой ногой на порог ступил, а правой ногой за дубовый стол; он пьёт и ест и с княгиней обнимается, а над князем Владимиром играется и ругается; он кладёт ковригу за щеку, а другую за другую кладёт; на язык кладёт целого лебедя, пирогом попихнул – всё за раз проглотнул.
     Лежит Алёша-Попович на кирпичной печи и говорит такие речи Тугарину-Змеевичу:  - Была у нашего батюшки, у старого у Леонтия-попа, была коровище, была обжорище, ходила по пивоварням и съедала целые кадцы пивоварные с гущею; дошла коровище, дошла обжорище до озера, всю воду из озера выпила – тут её и разорвало. А и тебя бы Тугарина так же за столом-то всего разорвало.
     Рассердился Тугарин на Алёшу-Поповича, бросил в него булатным ножом. Алёша-Попович увёртлив был, увернулся за дубовый столб. Говорит Алёша такое слово:  - Спасибо тебе, Змеевич-Тугарин-богатырь, подал ты мне булатный нож; распорю я тебе груди белые, застелю я тебе очи ясные.
     В те поры выскочил Марышко Паранов сын из-за стола, схватил Тугарина и бросил о палату белокаменну – посыпались оконницы стекольчатые.
     Говорит Марышко Алёше:  - Подай-ка ты мне, Алёша-Попович, булатный нож; распорю я Тугарину-Змеевичу груди белые, застелю я ему очи ясные.
     А Алёша отвечает:  - Не марай ты палат белокаменных, отпусти его в чисто поле – никуда он там не денется: съедемся с ним завтра в чистом поле.
     Поутру раным-ранёшенько подымался вместе с солнышком Марышко Паранов сын, выводил он резвых коней пить воду на быстру реку. Видит – летает Тугарин-Змеевич на коне по поднебесью и зовёт Алёшу-Поповича в чисто поле. Вернулся Марышко к Алёше-Поповичу.
     - Бог тебе судья, Алёша-Попович, не дал ты мне булатного ножа: распорол бы я поганцу груди белые, застлал бы я его очи ясные. А теперь что возьмёшь с Тугарина, летает он по поднебесью!
     Вывел Алёша своего доброго коня, надел на него черкасское седло, подтянул его двенадцатью подпругами шёлковыми – не ради красы-басы, ради крепости, и поехал в чисто поле. Видит – летает Тугарин на коне по поднебесью. Подзывает Алёша тучу грозовую, чтобы смочила Тугариновы крылья.
     Накатилась туча чёрная, пролилась дождём, смочила у Тугаринова коня крылья, пал он на сыру землю и поехал по чисту полю.
     Не две горы вместе встречаются, то Тугарин с Алёшей съезжаются. Палицами ударились – палицы поломалися; копьями соткнулися – копья извернулися; саблями махнулися – сабли исщербилися. Тут Алёша-Попович повалился с седла, как овсяный сноп. Обрадовался Тугарин, хотел бить Алёшу-Поповича, а Алёша увёртлив был. Увернулся он под конское чрево, с другой стороны вывернулся и ударил Тугарина булатным ножом под правую пазуху. Спихнул Тугарина с добра коня и кричит:  - Спасибо тебе, Тугарин-Змеевич, за булатный нож да за доброго коня.    
     Отрубил Алёша буйну голову Тугарину и повёз её князю Владимиру. Едет, головушкой поигрывает, высоко головушку вымётывает, на востро копьё головушку подхватывает. Тут Владимир испугался:  - Везёт Тугарин буйну голову Алёши-Поповича. Попленит он теперь всё наше царство.
     А Марышко Паранов сын говорит:  - Не тужи ты, Красное Солнышко, Владимир стольно-киевский. Если едет по земле, а не летает по поднебесью поганый Тугарин, сложит он свою буйну голову на копьё моё булатное; не печалуйся, князь Владимир.
     Посмотрел Марышко на всадника, прищурился:  - Вижу я ухватку богатырскую, поступку молодецкую: накруто Алёша коня поворачивает, головушкой поигрывает, высоко головушку вымётывает, на востро копьё головушку подхватывает. Едет это не Тугарин поганый, а Алёша-Попович, везёт он головушку поганого Тугарина-Змеевича.
     Вот, где сказке конец. А кто слушал – молодец.



                Добрыня Никитич и Змей Горыныч

     Жила-была под Киевом вдова Мамелфа Тимофеевна. Был у неё любимый сын – богатырь Добрынюшка. По всему Киеву о Добрыне слава шла: он и статен, и высок, и грамоте обучен, и в бою смел, и на пиру весел. Он и песню сложит, и на гуслях сыграет, и умное слово скажет. Да и нрав у Добрыни спокойный, ласковый, никогда он грубого слова не скажет, никого зря не обидит. Недаром прозвали его “тихий Добрынюшка”.
     Вот раз в жаркий летний день захотелось Добрыне в речке искупаться. Пошёл он к матери Мамелфе Тимофеевне:  - Отпусти меня, матушка, съездить к Пучай-реке, в студёной воде искупаться, - истомила меня жара летняя.
     Разохалась Мамелфа Тимофеевна, стала Добрыню отговаривать:
     - Милый сын мой Добрынюшка, ты не езди к Пучай-реке. Пучай-река свирепая, сердитая. У неё из первой струйки огонь высекается, из второй струйки искры сыплются, из третьей – дым столбом валит. 
     - Хорошо, матушка, отпусти хоть по берегу поездить, свежим воздухом подышать.
     Отпустила Добрыню Мамелфа Тимофеевна.
     Надел Добрыня платье дорожное, покрылся высокой шляпой греческой, взял с собой копьё да лук со стрелами, саблю острую да плёточку.
     Сел на доброго коня, позвал с собой молодого слугу, да в путь и отправился. Едет Добрыня час-другой, жарко палит солнце летнее, припекает Добрыне голову. Позабыл Добрыня, что ему матушка наказывала, повернул коня к Пучай-реке.
     От Пучай-реки прохладой несёт. Соскочил Добрыня с коня, бросил поводья молодому слуге:  - Ты постой здесь, покарауль коня.
     Снял он с головы шляпу греческую, снял одежду дорожную, всё оружие на коня сложил и в реку бросился.
     Плывёт Добрыня по Пучай-реке, удивляется:  - Что мне матушка про Пучай-реку рассказывала. Пучай-река не свирепая, Пучай-река тихая, словно лужица дождевая.
     Не успел Добрыня сказать – вдруг потемнело небо, а тучи на небе нет, и дождя-то нет, а гром гремит, и грозы-то нет, а огонь блестит…
     Поднял голову Добрыня и видит: летит к нему Змей Горыныч, страшный змей о трёх головах, о семи хвостах, из ноздрей пламя пышет, из ушей дым валит, медные когти на лапах блестят. Увидал Змей Добрыню, громом загремел:
     - Эх, старые люди пророчили, что убьёт меня Добрыня Никитич, а Добрыня сам в мои лапы пришёл. Захочу теперь – живым сожру, захочу – в своё логово унесу, в плен возьму. Немало русских людей у меня в плену, не хватало только Добрыни.
     А Добрыня говорит тихим голосом:  - Ах ты, змея проклятая, ты сначала возьми Добрынюшку, а потом и хвастайся, а пока Добрыня не в твоих руках.
     Хорошо Добрыня плавать умел, он нырнул на дно, поплыл под водой, вынырнул у крутого берега, бросился к своему коню, а коня и след простыл: испугался молодой слуга рыка змеиного, вскочил на коня, да и был таков. И увёз всё оружье Добрынино.      
     Нечем Добрыне со Змеем Горынычем биться.
     А Змей опять к Добрыне летит, сыплет искрами горючими, жжёт Добрыне тело белое. Дрогнуло сердце богатырское.
     Поглядел Добрыня на берег – нечего в руки взять: ни дубинки нет, ни камешка, только жёлтый песок да валяется его шляпа греческая.
     Ухватил Добрыня шляпу греческую, насыпал в неё песку жёлтого не много, не мало – пудов пять, да как ударит шляпой Змея Горыныча – и отшиб ему одну голову. Повалил с размаху Змея на землю, придавил ему грудь коленками, хотел ещё две головы отбить… Как взмолился тут Змей Горыныч:
     - Ох, Добрынюшка, ох, богатырь, не убивай меня, пусти по свету летать, буду я всегда тебя слушаться. Дам тебе я великий обет: не летать на широкую Русь, не брать в плен русских людей. Только ты меня помилуй, Добрынюшка, и не трогай моих змеёнышей.
     Поддался Добрыня на лукавую речь, поверил Змею Горынычу, отпустил его, проклятого.
     Только поднялся Змей под облака, сразу повернул к Киеву, полетел к саду князя Владимира. А в ту пору в саду гуляла молодая Забава Путятишна, князя Владимира племянница. Увидал Змей княжну, обрадовался, кинулся на неё из-под облака, ухватил в свои медные когти и унёс в горы Сорочинские.
     В это время Добрыня слугу нашёл, стал надевать платье дорожное – вдруг потемнело небо, гром загремел. Поднял голову Добрыня и видит: летит Змей Горыныч из Киева, несёт в когтях Забаву Путятишну.
     Тут Добрыня запечалился, запечалился-закручинился, домой приехал нерадостен, на лавку сел, слова не сказал. Стала его мать расспрашивать:  - Ты чего, Добрынюшка, невесел сидишь? Ты об чём, мой свет, печалишься?
     - Ни об чём не кручинюсь, ни об чём не печалюсь, а дома сидеть мне невесело. Поеду я в Киев к князю Владимиру, у него сегодня весёлый пир.
     - Не езжай, Добрынюшка, к князю, недоброе чует моё сердце. Мы и дома пир заведём.
     Не послушался Добрыня матушки и поехал в Киев к князю Владимиру. Приехал в Киев, пошёл в княжескую горницу. На пиру столы от кушаний ломятся, стоят бочки мёду сладкого, а гости не едят, не пьют, опустив головы сидят.
     Ходит князь по горнице, гостей не потчует. Княгиня фатой закрылась, на гостей не глядит. Вздыхает князь:  - Эх, гости мои любимые, невесёлый у нас пир идёт. Унёс проклятый Змей Горыныч любимую нашу племянницу, молодую Забаву Путятишну. Кто из вас съездит на гору Сорочинскую, отыщет княжну, освободит её?
     Куда там! Прячутся гости друг за дружку, большие за средних, средние за меньших, а меньшие и рот закрыли.
     Вдруг выходит из-за стола молодой богатырь Алёша-Попович:  - Вот что, князь Красное Солнышко, был я вчера в чистом поле, видел у Пучай-реки Добрынюшку. Он со Змеем Горынычем побратался, назвал его братом меньшим. Ты пошли к Змею Добрынюшку. Он тебе любимую племянницу без бою у названного братца выпросит.
     Рассердился Владимир-князь:  - Коли так, садись, Добрыня, на коня, поезжай на гору Сорочинскую, добывай мне любимую племянницу. А не добудешь Забавы Путятишны – прикажу тебе голову срубить.
     Опустил Добрыня буйну голову, ни словечка не ответил, встал из-за стола, сел на коня и домой поехал. Вышла ему навстречу матушка, видит – на Добрыне лица нет.
     - Что с тобой, Добрынюшка, что с тобой, сынок, что на пиру случилось? Обидели тебя, или чарой обнесли, или на худое место посадили?
     - Не обидели меня, и чарой не обнесли, и место мне было по чину, по званию.
     - А чего же ты, Добрыня, голову повесил?
     - Велел мне Владимир-князь сослужить службу великую: съездить на гору Сорочинскую, отыскать и добыть Забаву Путятишну. А Забаву Путятишну Змей Горыныч унёс.
     Ужаснулась Мамелфа Тимофеевна, да не стала плакать и печалиться, а стала над делом радумывать.
     - Ложись-ка, Добрынюшка, спать поскорей, набирайся силушки. Утро вечера мудреней, завтра будем совет держать.
     Лёг Добрыня спать. Спит, храпит, что поток шумит. А Мамелфа Тимофеевна спать не ложится, на лавку садится и плетёт всю ночь из семи шелков плёточку семихвосточку.
     Утром-светом разбудила мать Добрыню Никитича:  - Вставай, сынок, одевайся, обряжайся, иди в старую конюшню. В третьем стойле дверь не открывается, наполовину в навоз ушла. Понатужься, Добрынюшка, отвори дверь, там увидишь дедова коня Бурушку. Стоит Бурка в стойле пятнадцать лет, по колено ноги в навоз ушли. Ты его почисти, накорми, напои, к крыльцу приведи.
     Пошёл Добрыня в конюшню, сорвал дверь с петель, вывел Бурушку, привёл к крыльцу. Стал Бурушку засёдлывать. Положил на него потничек, сверху потничка войлочек, потом седло черкасское, ценными шелками вышитое, золотом изукрашенное, подтянул двенадцать подпруг, зауздал золотой уздой. Вышла Мамелфа Тимофеевна, подала ему плётку-семихвостку.
     - Как приедешь, Добрыня, на гору Сорочинскую, Змея Горыныча дома не случится. Ты конём налети на логово и начни топтать змеёнышей. Будут змеёныши Бурке ноги обвивать, а ты Бурку плёткой меж ушей хлещи. Станет Бурка подскакивать, с ног змеёнышей отряхивать, и всех притопчет до единого.
     Отломилась веточка от яблони, откатилось яблочко от яблоньки, уезжает сын от родимой матушки на трудный, на кровавый бой.
     День уходит за днём, будто дождь дождит, а неделя за неделей, как река бежит. Едет Добрыня при красном солнышке, едет Добрыня при светлом месяце, выехал на гору Сорочинскую.
     А на горе у змеиного логова кишмя-кишат змеёныши. Стали они Бурушке ноги обвивать, стали копыта подтачивать. Бурушка скакать не может, на колени падает. Вспомнил тут Добрыня наказ матери, выхватил плётку семи шелков, стал Бурушку меж ушей бить, приговаривать:  - Скачи, Бурушка, подскакивай, прочь змеёнышей отряхивай!
     От плётки у Бурушки силы прибыло, стал он высоко скакать, за версту камешки откидывать, прочь змеёнышей отряхивать. Он их копытом бьёт, зубами рвёт, и притоптал всех до единого.
     Сошёл Добрыня с коня, взял в правую руку саблю острую, в левую – палицу богатырскую и пошёл к пещерам змеиным.
     Только шаг ступил – потемнело небо, гром загремел: летит Змей Горыныч, в когтях мёртвое тело держит. Из пасти пламя пышет, из ушей дым валит, медные когти как жар горят…
     Увидал Змей Горыныч Добрынюшку, бросил мёртвое тело наземь, зарычал громким голосом:  - Ты зачем, Добрыня, наш обет сломал, потоптал моих детёнышей?
     - Ах ты, змея проклятая! Разве я слово наше нарушил, обет сломал? Ты зачем летал, Змей, к Киеву, ты зачем унёс Забаву Путятишну? Отдавай мне княжну без боя, так я тебя прощу.
     - Не отдам я Забаву Путятишну, я её сожру, и тебя сожру, и всех русских людей в полон возьму.
     Рассердился Добрыня и на Змея бросился.
     И пошёл тут жестокий бой. Горы Сорочинские посыпались, дубы с корнями вывернулись, трава на аршин в землю ушла…
     Бьются они три дня и три ночи: стал Змей Добрыню одолевать, Стал подкидывать, стал подбрасывать… Вспомнил тут Добрыня про плёточку, выхватил её и давай Змея по глазам стегать. Змей Горыныч на колени упал, а Добрыня его левой рукой к земле прижал, а правой рукой плёткой охаживает. Бил, бил его, пока не укротил, как скотину, и все головы ему не отрубил.
     Хлынула из Змея чёрная кровь, разлилась к востоку и к западу, залила Добрыню до пояса.
     Трое суток стоит Добрыня в чёрной крови, стынут его ноги, холод до сердца добирается. Не хочет русская земля змеиную кровь принимать.
     Чует Добрыня, что смерть к нему подходит, вынул плёточку семи шелков, стал землю хлестать, приговаривать:  - Расступись ты, мать сыра земля, и пожри кровь змеиную.
     Расступилась сырая земля и пожрала кровь змеиную.
     Отдохнул Добрыня Никитич, вымылся, пообчистил доспехи богатырские и пошёл к змеиным пещерам. Все пещеры медными замками затворены, железными засовами заперты, золотыми замками увешаны.
     Разбил Добрыня медные двери, сорвал замки и засовы, зашёл в первую пещеру. А там видит царей и царевичей, королей и королевичей с сорока земель, с сорока стран, а простых воинов и не сосчитать.
     Говорит им Добрынюшка:  - Эй же вы, цари иноземные, и короли чужестранные, и простые воины! Выходите на вольный свет, разъезжайтесь по своим местам да вспоминайте русского богатыря. Без него вам бы век сидеть в змеином плену.
     Стали выходить они на волю, в землю Добрыне кланяться:  - Век мы тебя помнить будем, русский богатырь.
     А Добрыня дальше идёт, пещеру за пещерой открывает, пленников освобождает. Выходят на свет старики и молодушки, детки малые и бабки старые, русские люди и из других стран, а Забавы Путятишны нет как нет. Так прошёл Добрыня одиннадцать пещер, а в двенадцатой нашёл Забаву Путятишну: висит княжна на сырой стене, за руки золотыми цепями прикована. Оторвал цепи Добрынюшка, снял княжну со стены, взял на руки, на вольный свет из пещеры вынес.
     А она на ногах стоит-шатается, от света глаза закрывает, на Добрыню не смотрит. Уложил её Добрыня на зелёную траву, накормил-напоил, кафтаном прикрыл, сам отдохнуть прилёг.
     Вот скатилось солнце к вечеру, проснулся Добрыня, оседлал Бурушку и разбудил княжну. Сел Добрыня на коня, посадил Забаву впереди себя и в путь тронулся. А кругом народу и счёту нет, все Добрыне в пояс кланяются, за спасение благодарят, в свои земли спешат.
     Выехал Добрыня в жёлтую степь, пришпорил коня и повёз Забаву Путятишну к Киеву.      



                Первый бой Ильи Муромца

     В старину стародавнюю жил под городом Муромом, в селе Карачарове, крестьянин Иван Тимофеевич со своей женой Ефросиньей Яковлевной. Был у них один сын Илья.
     Снарядился Илья и пошёл к отцу с матерью.
     - Отпустите меня, батюшка с матушкой, в стольный Киев-град к князю Владимиру. Буду служить Руси родной верой-правдой, беречь землю русскую от недругов-ворогов.
     Говорит старый Иван Тимофеевич:  - Я на добрые дела благословляю тебя, а на худые дела моего благословения нет. Защищай нашу землю русскую не для золота, не из корысти, а для чести, для богатырской славушки. Зря не лей крови людской, не слези матерей, да не забывай, что ты роду чёрного, крестьянского.
     Поклонился Илья отцу с матерью до сырой земли и пошёл седлать Бурушку-Косматушку. Положил на коня потнички, а на потнички – войлочки, а потом седло черкасское с двенадцатью подпругами шелковыми, а с тринадцатой железной, не для красы, а для крепости.
     Захотелось Илье свою силу попробовать.
     Он подъехал к Оке-реке, упёрся плечом в высокую гору, что на берегу была, и свалил её в Оку. Завалила гора русло, потекла река по-новому.
     Взял Илья хлебца ржаного корочку, опустил её в реку Оку, сам Оке-реке приговаривал:  - А спасибо тебе, матушка Ока-река, что напоила, что накормила Илью Муромца.
     На прощанье взял с собой земли родной малую горсточку, сел на коня, взмахнул плёточкой…
     Видели люди, как вскочил на коня Илья, да не видели, куда поскакал. Только пыль по полю столбом поднялась.
     Как хватил Илья коня плёточкой, взвился Бурушка-Косматушка, проскочил полторы версты. Где ударили копыта конские, там забил ключ живой воды. У ключа Илюша сырой дуб срубил, над ключом сруб поставил, написал на срубе такие слова: “Ехал здесь русский богатырь, крестьянский сын Илья Иванович”.
     До сих пор льётся там родничок живой, до сих пор стоит дубовый сруб, а в ночи к ключу студёному ходит зверь-медведь воды испить и набраться силы богатырской.
     И поехал Илья к  Киеву.
     Ехал он дорогой прямоезжей мимо города Чернигова. Как подъехал он к Чернигову, услыхал под стенами шум и гам; обложили город татар тысячи. От пыли, от пару лошадиного над землёю мгла стоит, не видно на небе красного солнышка. Не проскочить меж татар серому заюшке, не пролететь над ратью ясному соколу. А в Чернигове плач да стон, звенят колокола похоронные. Заперлись черниговцы в каменный собор, плачут, молятся, смерти дожидаются: подступили к Чернигову три царевича, с каждым силы сорок тысячей.
     Разгорелось у Ильи сердце. Осадил он Бурушку, вырвал из земли зелёный дуб с каменьями да с кореньями, ухватил за вершину да на татар бросился. Стал он дубом помахивать, стал конём врагов потаптывать. Где махнёт – там станет улица, отмахнётся – переулочек. Доскакал Илья до трёх царевичей, ухватил их за жёлтые кудри и говорит им такие слова:
     - Эх вы, татары-царевичи! В плен мне вас, братцы, взять или буйные головы с вас снять? В плен вас брать – так мне девать вас некуда, я в дороге, не дома сижу, у меня хлеб припасён считанный, для себя, не для нахлебников. Головы с вас снять – чести мало богатырю Илье Муромцу. Разъезжайтесь-ка вы по своим ордам да разнесите весть по всем врагам, что Русь не пуста стоит, есть на Руси сильные, могучие богатыри, пусть об этом враги подумают.
     Тут поехал Илья в Чернигов-град. Заходил он в каменный собор, а там люди плачут, обнимаются, с белым светом прощаются.
     - Здравствуйте, мужички черниговские, что вы, мужички, плачете, обнимаетесь, с белым светом прощаетесь?
     - Как нам не плакать: обступили Чернигов три царевича, с каждым силы сорок тысячей, вот нам и смерть идёт.
     - Вы идите на стену крепостную, посмотрите в чистое поле, на вражью рать…
     Шли черниговцы на стену крепостную, глянули в чистое поле, а там врагов побито-повалено, будто градом нива выбита, пересечена. Бьют челом Илье черниговцы, несут ему хлеб-соль, серебро, золото, дорогие ткани, камнями шитые.
     - Добрый молодец, русский богатырь, ты какого роду-племени? Какого отца, какой матушки? Как тебя по имени зовут? Ты иди к нам в Чернигов воеводой, будем все мы тебя слушаться, тебе честь отдавать, тебя кормить-поить, будешь ты в богатстве и почёте жить.
     Покачал головой Илья Муромец:  - Добрые мужички черниговские, я из-под города из Мурома, из села Карачарово, простой крестьянский сын. Я спасал вас не из корысти, и мне не надо ни серебра, ни золота. Я спасал русских людей, красных девушек, малых деточек, старых матерей. Не пойду я к вам воеводой в богатстве жить. Моё богатство – сила богатырская, моё дело – Руси служить, её от врагов оборонять.
     Стали просить Илью черниговцы хоть денёк у них побыть, попировать на весёлом пиру, а Илья и от этого отказывается:  - Некогда мне, люди добрые. На Руси от врагов стон стоит, надо мне скорее к князю добираться, за дело браться. Дайте вы мне на дорогу хлеба да ключевой воды и покажите дорогу прямую к Киеву.
     Задумались черниговцы, запечалились:  - Эх, Илья Муромец, прямая дорога к Киеву травой заросла, тридцать лет по ней никто не езживал…
     - Что такое?
     - Засел там у речки Смородиной Соловей-разбойник, сын Рахманович. Он сидит на трёх дубах, на девяти суках. Как засвищет он по-соловьиному, зарычит по-звериному, - все леса к земле клонятся, цветы осыпаются, травы сохнут, а люди да лошади мёртвыми падают. Поезжай ты, Илья, дорогой окольной. Правда, прямо до Киева триста вёрст, о окольной дорогой – целая тысяча.
     Помолчал Илья Муромец, а потом и головой тряхнул.
     - Не честь, не хвала мне, молодцу, ехать дорогой окольной, позволять Соловью-разбойнику мешать людям к Киеву путь держать. Я поеду дорогой прямой, неезженой.
     Вскочил Илья на коня, хлестнул Бурушку плёткой, да и был таков, только черниговцы его и видели.      



                Илья Муромец и Соловей-разбойник

    Скачет Илья Муромец во всю конскую прыть. Бурушка-Косматушка с горы на гору перескакивает, реки-озёра перепрыгивает, холмы перелетает.
     Доскакали они до Брынских лесов, дальше Бурушке скакать нельзя: разлеглись болота зыбучие, конь по брюхо в воде тонет.
     Соскочил Илья с коня. Он левой рукой Бурушку поддерживает, а правой рукой деревья с корнем рвёт, через болото настил настилает. Тридцать вёрст гати Илья настелил – до сих пор по ней люди добрые ездят.
     Так дошёл Илья до речки Смородиной. Течёт река широкая, бурливая, с камня на камень перекатывается.
     Заржал Бурушка, взвился выше тёмного леса и скачком перепрыгнул реку.
     Сидит за рекой Соловей-разбойник на трёх дубах, на девяти суках. Мимо тех дубов ни сокол не пролетит, ни зверь не пробежит, ни гад не проползёт. Все боятся Соловья-разбойника, никому умирать не хочется…
     Услыхал Соловей конский скок, привстал на дубах, закричал страшным голосом:  - Что за невежа проезжает тут, мимо моих заповедных дубов? Спать не даёт Соловью-разбойнику!
     Да как засвищет он по-соловьиному, зарычит по-звериному, зашипит по-змеиному, так вся земля дрогнула, столетние дубы покачнулись, цветы осыпались, травы полегли. Бурушка-Косматушка на колени упал.
     А Илья в седле сидит, не шевельнётся, русые кудри на голове не дрогнут. Взял он плётку шелковую, ударил коня по крутым бокам:
     - Травяной ты мешок, не богатырский конь. Не слыхал ты разве писку птичьего, шипу гадючьего? Вставай на ноги, подвези меня ближе к Соловьиному гнезду, не то волкам тебя брошу на съедение!
     Тут вскочил Бурушка на ноги, подскакал к Соловьиному гнезду.
     Удивился Соловей-разбойник, из гнезда высунулся.
     А Илья, минуточки не мешкая, натянул тугой лук, спустил калёную стрелу, небольшую стрелу, весом в целый пуд.
     Взвыла тетива, полетела стрела, угодила Соловью в правый глаз, вылетела через левое ухо. Покатился Соловей из гнезда, словно овсяный сноп. Подхватил его Илья на руки, связал крепко ремнями сыромятными, подвязал к левому стремени.
     Глядит Соловей на Илью, слово вымолвить боится.
     - Что глядишь на меня, разбойник, или русских богатырей не видывал?
     - Ох, попал я в крепкие руки, видно не бывать мне больше на волюшке!
     Поскакал Илья дальше по прямой дороге и наскакал на подворье Соловья-разбойника. У него двор на семи верстах, на семи столбах, у него вокруг железный тын, на каждой тычинке по маковке, на каждой маковке голова богатыря убитого. А на дворе стоят палаты белокаменные, как жар горят крылечки золочёные.
     Увидала дочка Соловья богатырского коня, закричала на весь двор:  - Едет, едет наш батюшка Соловей Рахманович, везёт у стремени мужичишку-деревенщину.
     Выглянула в окно жена Соловья-разбойника, руками всплеснула: “Что ты говоришь, неразумная! Это едет мужик-деревенщина и у стремени везёт нашего батюшку – Соловья Рахмановича!”
     Выбежала старшая дочка Соловья – Пелька – во двор, ухватила доску железную весом в девяносто пуд и метнула её в Илью Муромца. Но Илья ловок да увёртлив был, отмахнул доску богатырской рукой, полетела доска обратно, попала в Пельку, убила её до смерти.
     Бросилась жена Соловья Илье в ноги:  - Ты возьми у нас, богатырь, серебра, золота, бесценного жемчуга сколько может увезти твой богатырский конь, отпусти только нашего батюшку, Соловья-разбойника.
     Говорит ей Илья в ответ:  - Мне подарков неправедных не надобно. Они добыты слезами детскими, они политы кровью русскою, нажиты нуждой крестьянскою. Как в руках разбойник – он всегда тебе друг, а отпустишь – снова с ним наплачешься. Я свезу Соловья в Киев-город, там на квас пропью, на калачи проем.
     Повернул Илья коня и поскакал к Киеву. Приумолк Соловей, не шелохнётся.
     Едет Илья по Киеву, подъезжает к палатам княжеским. Привязал он коня к столбику точёному, оставил на нём Соловья-разбойника, а сам пошёл в светлую горницу.
     Там у князя Владимира пир идёт, за столами сидят богатыри русские. Вошёл Илья, поклонился, стал у порога:  - Здравствуй, князь Владимир с княгиней Апраксией, принимаешь ли к себе заезжего молодца?
     Спрашивает его Владимир Красное Солнышко:  - Ты откуда, добрый молодец, как тебя зовут? Какого роду-племени?
     - Зовут меня Ильёй. Я из-под Мурома. Крестьянский сын из села Карачарова. Ехал я из Чернигова дорогой прямоезжей. Я привёз тебе, князь, Соловья-разбойника, он на твоём дворе у коня моего привязан. Ты не хочешь ли поглядеть на него?
     Повскакали тут с мест князь с княгинею и все богатыри, поспешили за Ильёй на княжеский двор. Подбежали к Бурушке-Косматушке.
     А разбойник висит у стремени, травяным мешком висит, по рукам-ногам ремнями связан. Левым глазом он глядит на Киев и на князя Владимира.
     Говорит ему князь Владимир:  - Ну-ка, засвищи по-соловьиному, зарычи по-звериному!   
     Не глядит на него разбойник, не слушает:  - Не ты меня с бою брал, не тебе мне приказывать.
     Просит тогда Владимир-князь Илью Муромца:  - Прикажи ты ему, Илья Иванович.
     - Хорошо, только ты на меня, князь, не гневайся, а закрою я тебя с княгинею полами моего кафтана крестьянского, а то как бы беды не было. А ты, Соловей Рахманович, делай, что тебе приказано.
     - Не могу я свистать, у меня во рту запеклось.
     - Дайте Соловью чару сладкого вина в полтора ведра, да другую пива горького, да третью мёду хмельного, закусить дайте калачом крупитчатым, тогда он засвищет, потешит нас…
     Напоили Соловья, накормили, приготовился Соловей свистать.
     - Ты смотри, Соловей, - говорит Илья, - ты не смей свистать во весь голос, а свистни ты полусвистом, зарычи полурыком, а то будет тебе худо.
     Не послушал Соловей наказа Ильи Муромца, захотел он разорить Киев-город, захотел убить князя с княгинею, всех русских богатырей. Засвистал он во весь соловьиный свист, заревел во всю мочь, зашипел во весь змеиный шип.
     Что тут сделалось! Маковки на теремах покривились, крылечки от стен отвалились, стёкла в горницах полопались, разбежались кони из конюшен, все богатыри на землю упали, на четвереньках по двору расползлись. Сам князь Владимир еле живой стоит, шатается, у Ильи под кафтаном прячется.
     Рассердился Илья на разбойника:  - Я велел тебе князя с княгиней потешить, а ты сколько бед натворил. Ну, теперь я с тобой за всё рассчитаюсь. Полно тебе слезить отцов-матерей, полно вдовить молодушек, сиротить детей, полно разбойничать.
     Взял Илья саблю острую, отрубил Соловью голову. Тут и конец Соловью настал.
     - Спасибо тебе, Илья Муромец, - говорит Владимир-князь. – Оставайся в моей дружине, будешь старшим богатырём, над другими богатырями начальником. И живи ты у нас в Киеве, век живи, отныне и до смерти.


         Как Илья поссорился с князем Владимиром
     Ездил Илья в чистом поле много времени, постарел, бородой зарос. Цветное платье на нём поистаскалось, золотой казны у него не осталось, заехал Илья отдохнуть, в Киеве пожить.
     - Побывал я во всех Литвах, побывал я во всех Ордах, не бывал давно в одном Киеве. Поеду-ка проведаю, как живут люди в Киеве.
     Прискакал Илья в Киев, заехал на княжеский двор. У князя Владимира идёт весёлый пир. За столом сидят бояре, гости богатые, русские могучие богатыри.
     Зашёл Илья в гридню княжескую, став у двери, поклонился по-учёному, князю Солнышку с княгиней – особенно.
     - Здравствуй, Владимир стольно-киевский. Поишь ли, кормишь ли заезжих богатырей?
     Не узнал его Владимир Солнышко и спрашивает:  - Ты откуда, старик, как тебя зовут по имени?
     - Я Никита Заолёшанин.
     - Ну, садись, Никита, с нами хлеба кушать. Есть ещё местечко на дальнем конце стола, ты садись там у дверей на край скамеечки. Все другие места заняты. У меня сегодня гости именитые, не тебе, мужику, чета – князья, бояре, богатыри русские.
     Усадили слуги Илью на худом конце стола. Загремел тут Илья на всю горницу:  - Не родом богатырь славен, а подвигом. Не по делам мне место, не по силе честь. Сам ты, князь, сидишь с воронами, а меня, орла, садишь с неумными воронятами.
     Захотел Илья поудобней сесть, поломал скамеечку дубовую, погнул сваи железные, прижал всех гостей в большой угол.
     Это князю Владимиру не понравилось. Потемнел князь, как осенняя ночь, закричал, заревел, как лютый зверь:
     - Что же ты, Никита Заолёшанин, перемешал мне все места почётные, погнул сваи железные? У меня между богатырских мест проложены не зря были сваи крепкие. А ты что тут за порядки навёл? Ай вы, русские богатыри, вы чего терпите, что лесной мужик назвал вас воронами? Вы берите его под руки, выкиньте из гридни на улицу.
     Выскочили тут три богатыря, стали Никиту подталкивать, подёргивать, а он стоит, не шатается, на голове колпак не сдвинется.
     - Коли хочешь, Владимир-князь, позабавиться, подавай мне ещё трёх богатырей.
     Вышли ещё три богатыря, ухватились вшестером за Никитушку, а он с места не сдвинулся.
     - Мало, князь, даёшь, дай мне ещё троих!
     Да и девять богатырей ничего с Никитой не сделали: стоит старый, как столетний дуб, с места не сдвинется.
     Распалился богатырь:  - Ну, теперь, князь, пришёл мой черёд потешиться!
     Стал он богатырей поталкивать, попинывать, с ног валить. Расползлись богатыри по горнице, ни один на ноги не может встать. Сам князь забился в запечек, закрылся шубкой куньей и дрожмя-дрожит…
     А Илья вышел из гридни, хлопнул дверьми – двери вылетели, воротами хлопнул – ворота рассыпались…
     Вышел он на широкий двор, вынул тугой лук и стрелы острые, стал стрелам приговаривать:  - Вы летите, стрелы, к высоким кровлям, сшибайте с теремов золотые маковки.
     Тут посыпались золотые маковки с княжеского терема.
     Закричал Илья во весь богатырский крик:  - Собирайтесь, люди нищие, голые, подбирайте золотые маковки, пейте-ешьте досыта.
     Набежали голи нищие, подобрали золотые маковки, стали с Ильёй пировать, гулять. А Илья их угощает, приговаривает:  - Пей-ешь, братия нищая, князя Владимира не бойся; может, завтра я сам буду княжить в Киеве, а вас сделаю помощниками.
     Донесли обо всём Владимиру:  - Сбил Никита, князь, маковки, поит-кормит нищую братию, похваляется сесть князем в Киеве.
     Испугался князь, задумался. 
     Встал тут Добрыня Никитич:  - Князь ты наш, Владимир Красное Солнышко, это ведь не Никита Заолёшанин, это ведь сам Илья Муромец; надо его назад вернуть, перед ним покаяться, а то, как бы худо не было.
     Стали думать, кого за Ильёй послать.
     Послать Алёшу-Поповича – тот не сумеет позвать Илью. Послать Чурилу Пленковича – тот только наряжаться умён. Порешили послать Добрыню Никитича, его Илья Муромец братом зовёт.
     Улицей идёт Добрыня и думает: “Грозен в гневе Илья Муромец. Не за смертью ли своей идёшь, Добрынюшка?”
     Пришёл Добрыня, поглядел как Илья пьёт-гуляет, стал раздумывать: “Спереди зайти, так сразу убьёт, а потом опомнится. Лучше я к нему сзади подойду”.      
     Подошёл Добрыня сзади к Илье, обнял его за могучие плечи:  - Ай ты, братец мой, Илья Иванович. Ты сдержи свои руки могучие, ты скрепи своё сердце гневное, ведь послов не бьют, не вешают. Послал меня Владимир-князь перед тобою покаяться. Не узнал он тебя, Илья Иванович, потому и посадил на место непочётное. А теперь он просит тебя назад прийти. Примет тебя с честью, со славою.
     Обернулся Илья:  - Ну и счастлив ты, Добрынюшка, что сзади зашёл. Если бы ты зашёл спереди, только косточки от тебя остались бы. А теперь я тебя не трону, братец мой. Коли просишь ты, я пойду обратно к князю Владимиру, да не один пойду, а всех моих гостей захвачу, пусть уж князь Владимир не прогневается.
     И созвал Илья всю братию нищую голую, и пошёл с ними на княжеский двор. Встретил его князь Владимир, за руки брал, целовал в уста сахарные.
     - Гой еси, ты, старый Илья Муромец, ты садись повыше всех, на место почётное.
     Не сел Илья на место почётное, сел на место среднее и посадил рядом с собой всех нищих гостей.
     - Кабы не Добрынюшка, убил бы я тебя сегодня, Владимир-князь. Ну, уж на этот раз твою вину прощу.
     Понесли слуги гостям угощенье, да не щедро, а по чарочке, по сухому калачику.
     Снова Илья во гнев вошёл:  - Так-то, князь, ты моих гостей потчуешь? Чарочками маленькими!
     Владимиру-князю это не понравилось.
     - Есть у меня в погребе сладкое вино, найдётся на каждого по бочке-сороковочке. Если это, что на столе, не понравилось, пусть сами из погребов принесут, не великие бояре.
     - Эй, Владимир-князь, так ты гостей потчуешь, так их чествуешь, чтобы сами бегали за питьём да за кушаньем? Видно, мне самому придётся быть за хозяина.
     Вскочил Илья на ноги, побежал в погреба, взял одну бочку под одну руку, другую под другую руку, третью бочку ногой покатил. Выкатил на княжеский двор.
     - Берите, гости, вино, я ещё принесу.
     И опять спустился Илья в погреба глубокие.
     Разгневался Владимир, закричал громким голосом:  - Гой вы, слуги мои, слуги верные! Вы бегите поскорей, закройте двери погреба, задёрните чугунной решёткой, засыпьте жёлтым песком, завалите столетними дубами. Пусть умрёт там Илья смертью голодной.
     Набежали слуги и прислужники, заперли Илью, закрыли двери погреба, задернули решёткой, засыпали песком, завалили дубами, погубили верного, старого, могучего Илью Муромца.
     А голей нищих плётками со двора согнали.
     Этакое дело русским богатырям не понравилось. Они встали из-за стола не докушавши, вышли вон из княжеского терема, сели на добрых коней и уехали.
     - А не будем же мы больше жить в Киеве! А не будем же служить князю Владимиру!
     Так-то в ту пору у князя Владимира не осталось в Киеве богатырей.


                Илья Муромец и Калин-царь
     Тихо, скучно у князя в горнице. Не с кем князю совет держать, не с кем пир пировать, на охоту ездить…
     Ни один богатырь в Киев не заглядывает.
     А Илья сидит в глубоком погребе. На замки заперты решётки железные, завалены решётки дубьём, засыпаны для крепости жёлтым песком. Не пробраться к Илье даже мышке серенькой.
     Тут бы старому и смерть пришла, да была у князя дочка-умница. Знает она, что Илья Муромец мог бы от врагов защитить Киев-град, мог бы постоять за русских людей, уберечь от горя и матушку, и князя Владимира.
     Вот она гнева княжеского не побоялась, взяла ключи у матушки, приказала верным своим служаночкам подкопать к погребу окошечко и стала носить Илье Муромцу кушанье и меды сладкие. Сидит Илья в погребе жив-здоров, а Владимир думает – его давно на свете нет.
     Сидит раз князь в горнице, горькую думу думает. Вдруг слышит – по дороге скачет кто-то, копыта бьют, будто гром гремит. Повалились ворота тесовые, задрожала вся горница, половицы в сенях подпрыгнули. Сорвались двери с петель кованых, и вошёл в горницу татарин – посол от самого царя татарского Калина.
     Сам гонец ростом со старый дуб, голова – как пивной котёл. Подаёт гонец князю грамоту, а в той грамоте написано:  “Я, царь Калин, татарами правил, татар мне мало, - я Русь захотел. Ты сдавайся мне, князь Киевский, не то всю Русь я огнём сожгу, конями потопчу, запрягу в телеги мужиков, порублю детей и стариков, тебя, князь, заставлю коней стеречь, княгиню – на кухне лепёшки печь”.
     Тут Владимир-князь разохался, расплакался, пошёл к княгине Апраксии:  - Что мы будем делать, княгинюшка? Рассердил я всех богатырей, и теперь нас защищать некому. Верного Илью Муромца заморил я глупой смертью, голодной. И теперь придётся нам бежать из Киева.
     Говорит князю его молодая дочь:  - Пошли, батюшка, поглядеть на Илью – может, он ещё живой в погребе сидит.
     - Эх ты, дурочка неразумная! Если снимешь с плеч голову, разве прирастёт она? Может ли Илья три года без пищи сидеть? Давно уже его косточки в прах рассыпались…
     А она одно твердит:  - Пошли слуг поглядеть на Илью.
     Послал князь раскопать погреба глубокие, открыть решётки чугунные.
     Открыли слуги погреба, а там Илья живой сидит, перед ним свеча горит. Увидали его слуги, к князю бросились. Князь с княгиней спустились в погреба. Кланяется князь Илье до сырой земли:  - Помоги нам, Илюшенька, обложила татарская рать Киев с пригородами. Выходи, Илья, из погреба, постой за меня!
     - Я три года по твоему указу в погребах просидел, не хочу я за тебя стоять.
     Поклонилась ему княгинюшка:  - За меня постой, Илья Иванович.
     - Для тебя я из погреба не выйду вон.
     Что тут делать? Князь молит, княгиня плачет, а Илья на них глядеть не хочет.
     Вышла тут молодая княжеская дочь, поклонилась Илье Муромцу:     - Не для князя, не для княгини, не для меня, молодой, а для бедных вдов, для малых детей выходи, Илья Иванович, из погреба; ты постой за русских людей, за родную Русь.
     Встал тут Илья, расправил богатырские плечи, вышел из погреба, сел на Бурушку-Косматушку, поскакал в татарский стан.
     Ехал-ехал, до татарского войска доехал.
     Взглянул Илья Муромец, головой покачал: в чистом поле войска татарского видимо-невидимо, серой птице вокруг в день не облететь, быстрому коню в неделю не объехать.
     Среди войска татарского стоит золотой шатёр. В том шатре сидит Калин-царь. Сам царь – как столетний дуб, ноги – брёвна кленовые, руки – грабли еловые, голова – как медный котёл, один ус золотой, другой серебряный.
     Увидал царь Илью Муромца, стал смеяться, бородой трясти:
     - Налетает щенок на больших собак! Где тебе со мной справиться, я тебя на ладонь посажу, другой хлопну, только мокрое место останется. Ты откуда такой выскочил, что на Калин-царя тявкаешь?
     Говорит ему Илья Муромец:  - Раньше времени ты, Калин-царь, хвастаешь! Невелик я богатырь, старый казак Илья Муромец, а, пожалуй, и я не боюсь тебя.
     Услыхал это Калин-царь, вскочил на ноги:  - Слухом о тебе земля полнится! Коли ты тот славный богатырь Илья Муромец, то садись со мною на мой ковёр, ешь мои кушанья сладкие, пей мои вина заморские, не служи только князю русскому, служи мне, царю татарскому.
     Рассердился тут Илья Муромец:  - Не бывало на Руси изменников! Я не пировать с тобой пришёл, а с Руси тебя гнать долой.
     Снова начал его царь уговаривать:  - Славный русский богатырь, Илья Муромец, есть у меня две дочки; у них косы как воронье крыло, у них глазки словно щёлочки, платье шито яхонтом да жемчугом. Я любую за тебя замуж отдам, будешь ты мне любимым зятюшкой.
     Ещё пуще рассердился Илья Муромец:  - Ах ты, чучело чужеземное! Испугался духа русского! Выходи скорее на смертный бой, выну я свой богатырский меч, на твоей шее его посватаю.
     Тут взъярился и Калин-царь, вскочил на ноги кленовые, кривым мечом помахивает, громким голосом покрикивает:  - Я тебя, деревенщина, мечом порублю, копьём поколю, из твоих костей похлёбку сварю.
     Стал у них тут великий бой. Они мечами рубятся – только искры из-под мечей прыскают. Изломали мечи и бросили.
     Они копьями колются – только ветер шумит да гром гремит. Изломали копья и бросили. Стали биться они руками голыми.
     Калин-царь Илюшеньку бьёт и гнёт, белые руки его ломает, резвые ноги его подгибает. Бросил царь Илью на сырой песок, сел ему на грудь, вынул острый нож.
     - Распорю я тебе грудь могучую, посмотрю в твоё сердце русское.
     Говорит ему Илья Муромец:  - В русском сердце прямая честь да любовь к Руси-матушке.
     Выцеливает Калин-царь нож, издевается:  - А и впрямь невелик ты богатырь, Илья Муромец, верно мало хлеба кушаешь.
     - А я съем калач, да и сыт с того.
     Рассмеялся татарский царь:  - А я ем три печи калачей, в щах съедаю быка целого.
     - Ничего, - говорит Илюшенька. – Была у моего батюшки корова-обжорище, она много ела-пила, да и лопнула.
     Говорит Илья, а сам тесней к русской земле приживается. От русской земли к нему сила идёт, по жилушкам перекатывается, крепит ему руки богатырские.
     Замахнулся на него ножом Калин-царь, а Илюшенька как двинется… слетел с него Калин-царь словно пёрышко.
     - Мне, - Илья кричит, - от русской земли силы втрое прибыло.
     Да как схватит он Калина-царя за ноги кленовые, стал кругом татарином помахивать, бить-крушить им войско татарское.
     Бьёт-крушит, приговаривает:  - Это вам за малых детушек! Это вам за кровь крестьянскую! За обиды злые, за поля пустые! За грабёж лихой, за звериный разбой! За всю землю русскую!
     Тут татаре на убёг пошли. Через поле бегут, громким голосом орут:     - Ай, не приведись нам видеть русских людей, не встречать русских богатырей.
     Да и убежали с Руси-матушки. Полно с тех пор на Русь ходить!
     Бросил Илья Калина-царя, словно ветошку негодную, в золотой шатёр зашёл, налил чару крепкого вина, не малую чару, в полтора ведра. Выпил он чару за единый дух. Выпил он за Русь-матушку, за её поля широкие, за леса зелёные, за моря синие, за города торговые, за лебедей на заводях.
     Слава, слава родной Руси. Не скакать врагам по нашей земле, не топтать их коням землю русскую, не затмить им солнце наше красное. 



               Илья избавляет Царьград от Идолища

     Едет Илья по чистому полю. Вдруг видит – идёт по степи калика перехожий, старчище Иванчище.
     - Здравствуй, старчище Иванчище, откуда бредёшь, куда путь держишь?
     - Здравствуй, Илюшенька. Иду я, бреду из Царьграда, да не радостно мне там гостилось, нерадостен я и домой иду.
     - А что же там в Царьграде не по-хорошему?
     - Ох, Илюшенька, всё в Царьграде не по-прежнему, не по-хорошему: и люди плачут, и милостыни не дают. Засел во дворце у князя царьградского великан, страшное Идолище, всем дворцом завладел – что хочет, то и делает.
     - Что же ты его клюкой не попотчевал?
     - А что я с ним сделаю? Он ростом больше двух саженей, сам толстый, как столетний дуб, нос у него – что локоть торчит. Испугался я Идолища поганого.
     - Эх, Иванчище, Иванчище! Силы у тебя вдвое против меня, а смелости и вполовину нет. Снимай-ка ты своё платье, разувай лапти-обтопочки, подавай свою шляпу пуховую да клюку горбатую: оденусь я каликою перехожим, чтобы не узнало Идолище поганое меня, Илью Муромца.
     Раздумался Иванчище, запечалился:  - Никому бы не отдал я своё платье, Илюшенька. Вплетено в мои лапотки-обтопочки по два дорогих камня. Они ночью осенней мне дорогу освещают, жалко мне их в чужие руки отдать. Да ведь сам не отдам – ты возьмёшь силою?
     - Возьму, да ещё бока набью.
     Снял калика одежду стариковскую, разул свои лапотки, отдал Илье и шляпу пуховую, и клюку подорожную. Оделся Илья Муромец каликою и говорит:  - Одевайся в моё платье богатырское, садись на Бурушку-Косматушку и жди меня у речки Смородиной.
     Посадил Илья калику на коня и привязал его к седлу двенадцатью подпругами.
     - А то мой Бурушка тебя враз стряхнёт, - сказал он калике перехожему.
     И пошёл Илья к Царьгороду. Что ни шаг – Илья по версте отмеривает, скоро-наскоро пришёл в Царьград, подошёл к княжескому терему. Мать-земля под Ильёй дрожит, а слуги злого Идолища над ним подсмеиваются:  - Эх ты, калика, Русь нищая! Экий невежа в Царьград пришёл! Наш Идолище двух сажён, а и то пройдёт тихо по горенке, а ты стучишь-гремишь, топочешь. 
     Ничего им Илья не ответил, подошёл к терему и запел по-каличьему:     - Подай, князь царьградский, бедному калике милостыню.
     От Илюшиного голоса белокаменные палаты зашатались, из оконниц стёкла посыпались, на столах напитки расплескались.
     Слышит князь царьградский, что это голос Ильи Муромца, - обрадовался, на Идолище не глядит, в окошко посматривает.
     А великанище-Идолище кулаком по столу стучит:  - Голосисты калики русские! Я тебе, князь, велел на двор калик не пускать. Ты чего меня не слушаешь? Рассержусь – голову прочь оторву.
     А Илья зову не ждёт, прямо в терем идёт. На крыльцо взошёл – крыльцо расшаталось, по полу идёт – половицы гнутся. Вошёл в терем, поклонился низко князю царьградскому, а Идолищу поганому поклона не клал.
     Сидит Идолище за столом, хамкает, по ковриге в рот запихивает, по ведру мёду сразу пьёт, князю царьградскому корки-объедки под стол мечет, а тот спину гнёт, молчит, слёзы льёт.
     Увидал Идолище Илью, раскричался, разгневался:  - Ты откуда такой храбрый взялся? Разве ты не слыхал, что я не велел русским каликам милостыню давать?
     - Ничего не слыхал, Идолище, не к тебе я пришёл, а к хозяину – князю царьградскому.
     - Как ты смеешь со мной так разговаривать?
     Выхватил Идолище острый нож, метнул в Илью Муромца. А и Илья не промах был – отмахнул нож шапкой греческой. Полетел нож в дверь, сшиб её с петель, вылетела дверь на двор да двенадцать слуг Идолища до смерти убила. 
     Задрожал Идолище, а Илья ему и говорит:  - Мне всегда батюшка наказывал: плати долг поскорей, тогда ещё дадут.
     Пустил он в Идолище шапкой греческой, ударился Идолище об стену, головой её проломил. А Илья подбежал и стал его клюкой охаживать, приговаривать:  - Не ходи по чужим домам, не обижай людей, найдутся и на тебя старшие!
     И убил Илья кулаком Идолище страшное, а слуг его вон из царства прогнал. Низко кланялись Илье люди царьградские:  - Чем тебя благодарить, Илья Муромец, русский богатырь, что избавил нас от плена великого? Оставайся с нами в Царьграде жить.
     - Нет, други, я и так у вас замешкался; может, на родной Руси моя сила нужна.
     Нанесли ему люди царьградские серебра, золота, жемчуга, взял Илья только малую горсточку.
     - Это, - говорит, - мной заработано, а другое нищей братии раздайте.
     Попрощался Илья и ушёл из Царьграда домой на Русь. Около речки Смородиной увидал Илья Иванчища. Носит его Бурушка-Косматушка, о дубы бьёт, о камни трёт. Вся одежда на Иванчище клоками висит, еле жив калика в седле сидит, - хорошо двенадцатью подпругами привязан.
     Отвязал его Илья, отдал его платье каличье. Стонет, охает Иванчище, а Илья ему приговаривает:  - Вперёд наука тебе, Иванчище: силы у тебя вдвое против моей, а смелости вполовину нет! Не годится тебе от напасти бежать, друзей в беде покидать!
     Сел Илья на Бурушку и поехал к Киеву. А слава впереди него побежала.   



                Три поездки Ильи Муромца

     Ездил Илья по чистому полю, защищал Русь от врагов с молодых лет до старости.
     Хорош был под ним его Бурушка-Косматушка. Хвост у Бурушки трёх саженей, грива до колен, а шерсть трёх пядей. Он броду не искал, перевозу не ждал, одним скоком реки перескакивал. Он старого Илью Муромца сотни раз от смерти спасал.
     Не туман с моря подымается, не белые снега в поле белеются, едет Илья Муромец по русской степи. Забелелась его головушка, его кудрявая бородушка, затуманился его ясный взор.
     - Ах ты, старость, ты, старость старая! Застала ты Илью в чистом поле, налетела чёрным вороном. Ах ты, молодость, молодость молодецкая! Улетела ты от меня ясным соколом!
     Подъезжает Илья к трём дорожкам, на перекрёстке камень лежит, а на том камне написано: “Кто вправо поедет тому убитым быть, кто влево поедет – тому богатым быть, а кто прямо поедет – тому женатым быть”.
     Призадумался Илья Муромец: “На что мне, старому, богатство? Нет у меня ни жены, ни деточек, некому цветное платье носить, некому казну тратить. Поехать мне разве, где женатому быть? Да на что мне, старому, жениться? Молодую взять мне не годиться, а старуху взять – так на печи лежать да кисель хлебать. Эта старость не для Ильи Муромца. Поеду я по той дорожке, где убитому быть. Умру в чистом поле, как славный богатырь”.
     И поехал он по дороге, где убитому быть.
     Только он отъехал три версты, напали на него сорок разбойников. Хотят его с коня стащить, хотят его ограбить, до смерти убить. А Илья головой качает, приговаривает:  - Эй вы, разбойнички, вам убить меня не за что и ограбить у меня нечего. Только и есть у меня кунья шубка в пятьсот рублей, соболиная шапка в три сотенки, да узда в пятьсот рублей, да седло черкасское в две тысячи. Ну, ещё попона семи шелков, шита золотом да крупным жемчугом. Да меж ушами у Бурушки камень самоцвет. Он в осенние ночи как солнце горит, за три версты от него светло. Да ещё, пожалуй, есть конь Бурушка – так ему во всём мире цены нет. Из-за этакой малости стоит ли старому голову рубить?
     Рассердился атаман разбойников:  - Это он над нами насмехается! Ах ты, старый чёрт, седой волк! Очень много ты разговариваешь. Гей, ребятушки, рубите ему голову!
     Соскочил Илья с Бурушки-Косматушки, хватил шапку с седой головы, да и стал шапкой помахивать: где махнёт – там станет улица, отмахнётся – переулочек. За один взмах десять разбойничков лежат, за второй – и двадцати на свете нет.
     Взмолился атаман разбойников:  - Не побей нас всех, старый богатырь! Ты бери с нас золото, серебро, платье цветное, табуны коней, только нас живыми оставь.
     Усмехнулся Илья Муромец:  - Кабы брал я со всех золотую казну, у меня были бы погреба полные. Кабы брал я цветное платье, за мной были бы горы высокие. Кабы брал я добрых коней, за мной гнали бы табуны великие.
     Говорят ему разбойники:  - Одно красное солнце на белом свете – один на Руси такой богатырь Илья Муромец. Ты иди к нам, богатырь, в товарищи, будешь у нас атаманом.
     - Ой, братцы разбойники, не пойду я к вам в товарищи, да и вы расходитесь по своим местам, по своим домам, к жёнам, к деткам, будет вам у дорог стоять, проливать кровь невинную.
     Повернул коня и ускакал прочь Илья.
     Он вернулся к белому камню, стёр старую надпись, новую написал: “Ездил в правую дорожку – убит не был”.   
     - Ну, поеду теперь, где женатому быть.
     Как проехал Илья три версты, выехал на лесную поляну. Там стоят терема златоверхие, широко раскрыты ворота серебряные, на воротах петухи поют. Въехал Илья на широкий двор, выбежали к нему навстречу двенадцать девушек, среди них королевична-красавица.
     - Добро пожаловать, русский богатырь, зайди в мой высокий терем, выпей сладкого вина, скушай хлеба-соли, жареной лебеди.
     Взяла его королевична за руку, повела в терем, посадила за дубовый стол. Принесли Илье мёду сладкого, вина заморского, жареных лебёдушек, калачей крупитчатых… Напоила-накормила богатыря, стала его уговаривать:  - Ты устал с дороги, умаялся, ложись отдохни на кровать тесовую, на перину пуховую.
     Повела королевична Илью в спальную горенку, а Илья идёт и думает: “Неспроста она со мной ласкова: что королевичне простой казак, старый дедушка? Видно, что-то у неё задумано”.
     Видит Илья, стоит у стены кровать точёная-золочёная, цветами расписана, догадался, что кровать с хитростью.
     Схватил Илья королевичну и бросил на кровать к тесовой стене. Закорчилась, закрючилась королевична как от пламени, кровать перевернулась, открылся погреб каменный, - туда и свалилась.
     Рассердился Илья:  - Эй вы, слуги безымянные, несите мне ключи от погреба, а не то срублю вам головы!
     - Ох, дедушка незнаемый, мы ключей и в глаза не видывали, а ходы в погреба покажем тебе.
     Повели они Илью в подземелья глубокие; сыскал Илья двери погреба: они песками были засыпаны, дубами толстыми завалены. Илья пески руками раскопал, дубы ногами растолкал, открыл двери погреба. А там сидят сорок-сороков царевичей-королевичей, богатырей-молодцев.
     Вот зачем королевична зазывала в свои терема златоверхие.
     Говорит Илья:  - Вы идите, царевичи, королевичи, по своим землям, а вы, богатыри, молодцы, по своим местам и вспоминайте Илью Муромца. Кабы не я, сложили бы вы головы в глубоком погребе.
     Вытащил Илья за косы на белый свет королевичну и срубил ей лукавую голову.
     А потом вернулся Илья к белому камню, стёр старую надпись, написал новую: “Прямо ездил – женатым не бывал”.
     - Ну, поеду теперь в дорожку, где богатому быть.
     Только отъехал он три версты, увидал большой камень в триста пудов. А на том камне написано: “Кому камень под силу свернуть, тому богатому быть”.
     Принатужился Илья, упёрся ногами, по колена в землю ушёл, поддал могучим плечом – свернул камень с места. Открылась под камнем глубокая пещера – богатства несметные: и серебро, и золото, и крупный жемчуг и яхонты.
     Нагрузил Илья Бурушку дорогой казной и повёз её в Киев-град. Там построил церкви каменные да стены надёжные, чтобы было где от врагов спасаться, от огня отсидеться. Остальное серебро-золото, жемчуг роздал он вдовам, сиротам, не оставил себе ни полушечки.
     Потом сел на Бурушку, поехал к белому камню, стёр надпись старую, над писал надпись новую: “Влево ездил – богат не бывал”.
     Тут Илье навек слава и честь пошла, а наша быль до конца дошла.   



                Морозко

     Живало-бывало – жил дед, да с другой женой. У деда была дочка, и у бабы была дочка.      
     Все знают, как за мачехой жить: перевернёшься – бита и не довернёшься – бита. А родная дочь что ни сделает – за всё гладят по головке: умница.
     Падчерица и скотину поила-кормила, дрова и воду в избу носила, печь топила, избу мела – ещё до свету… Ничем старухе не угодишь – всё не так, всё худо. Ветер хоть пошумит, да затихнет, а старая баба расходится – не скоро уймётся. Вот мачеха и придумала падчерицу со свету сжить.
     - Вези, вези её, старик, - говорит мужу, - куда хочешь, чтобы мои глаза её не видали. Вези её в лес, на трескучий мороз.
     Старик затужил, заплакал, однако делать нечего – бабы не переспоришь. Запряг лошадь:  - Садись, милая дочь, в сани.
     Повёз несчастную бедняжку в лес, свалил в сугроб под большую ель и уехал. 
     Девушка сидит под елью, дрожит, озноб её пробирает. Вдруг слышит – невдалеке Морозко по ёлкам потрескивает, с ёлки на ёлку поскакивает, пощёлкивает. Очутился на той ели, под которой девица сидит, и сверху её спрашивает:  - Тепло ли тебе, девица?
     - Тепло, Морозушко, тепло, батюшка.
     Морозко стал ниже спускаться, сильнее потрескивает, пощёлкивает:     - Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?
     Она чуть дух переводит:  - Тепло, Морозушко, тепло, батюшка.
     Морозко ещё ниже спустился, пуще затрещал, сильнее защёлкал:
     - Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная? Тепло ли тебе, лапушка?
     Девица окостеневать стала, чуть-чуть языком шевелит:  - Ой, тепло, голубчик Морозушко!
     Тут Морозко сжалился над девицей, окутал её тёплыми шубами, отогрел пуховыми одеялами.
     А мачеха по ней уж поминки справляет, печёт блины и кричит мужу:     - Ступай, старый хрыч, вези свою дочь хоронить.
     Поехал старик в лес, доезжает до того места, а под большой елью сидит его дочь, весёлая, румяная, в собольей шубе, вся в золоте, в серебре, а около – короб с богатыми подарками. Старик обрадовался, положил всё добро в сани, посадил дочь, повёз домой.
     А дома старуха печёт блины, а собачка под столом:  - Тяф, тяф! Старикову дочку в злате, в серебре везут, а старухину замуж не берут.
     Старуха бросит ей блин:  - Не так тяфкаешь! Говори: “Старухину дочь замуж берут, а стариковой дочери косточки везут…”
     Собака съест блин и опять:  - Тяф, тяф! Старикову дочку в злате, в серебре везут, а старухину замуж не берут.
     Старуха блины ей кидала и била её, а собачка – всё своё…
     Вдруг заскрипели ворота, отворилась дверь, в избу идёт падчерица – в злате-серебре, так и сияет. А за ней несут короб высокий, тяжёлый. Старуха глянула – и руки врозь…
    - Запрягай, старый хрыч, другую лошадь. Вези, вези мою дочь в лес да посади на то же место…
     Старик посадил старухину дочь в сани, повёз её в лес на то же место, вывалил в сугроб под высокой елью и уехал.
     Старухина дочь сидит, зубами стучит.
     А Морозко по лесу потрескивает, с ёлки на ёлку поскакивает, пощёлкивает, на старухину дочь поглядывает:  - Тепло ли тебе, девица?
     А она ему:  - Ой, студёно! Не скрипи, не трещи, Морозко…
     Морозко стал ниже спускаться, пуще потрескивать, пощёлкивать:    
     - Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?
     - Ой, руки, ноги отмёрзли! Уйди, Морозко…
     Ещё нище спустился Морозко, сильнее приударил, затрещал, защёлкал:  - Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?
     - Ой, совсем застудил! Сгинь, пропади, проклятый Морозко!
     Рассердился Морозко да так хватил, что старухина дочь окостенела.
     Чуть свет старуха посылает мужа:  - Запрягай скорее, старый хрыч, поезжай за дочерью, привези её в злате-серебре…
     Старик уехал. А собачка под столом:  - Тяф, тяф! Старикову дочь женихи возьмут, а старухиной дочери в мешке косточки везут.
     Старуха кинула её пирог:  - Не так тявкаешь. Скажи: “Старухину дочь в злате-серебре везут…”    
     А собачка – всё своё:  - Тяф, тяф! Старухиной дочери в мешке косточки везут…
     Заскрипели ворота, старуха кинулась встречать дочь. Рогожу отвернула, а дочь лежит в санях мёртвая. Заголосила старуха, да поздно.



                Иван, вдовий сын

     На море, на океане, на острове Буяне есть бык печёный. В одном боку у быка нож точёный, а в другом – чеснок толчёный. Знай режь, в чеснок помакивай да вволю ешь. Худо ли!
     То ещё не сказка, а присказка. Сказка вся впереди. Как горячих пирогов поедим да кваску попьём, тут и сказку поведём.
     В некотором царстве, в некотором государстве жила-была бедная молодица, пригожая вдовица с сыном Иваном.
     Годами Иван, вдовий сын, был совсем мал, а ростом да дородством такой уродился, что все кругом диву давались.
     И был в том царстве купец – скупой-прескупой. Первую жену заморил голодом; на другой женился – и та недолго пожила. Ходил купец опять вдовый, невесту приглядывал. Да никто за него замуж нейдёт, все его обегают. Стал купец сватать вдовицу:  - Чего тебе бобылкой жить? Поди за меня замуж.
     Подумала, подумала вдовица: “Худая про жениха слава катится, а идти надо. Чего станешь делать, коли нечем жить? Пойду. Каково самой горько ни приведётся, а хоть сына подращу”.
     Сыграли свадьбу. С первых дней невзлюбил купец пасынка: и встал парень не так, и пошёл не так… Каждый кусок считает, сам думает: “Покуда вырастет да в работу сгодится, сколько на него добра изведёшь? Эдак совсем разорюсь, лёгкое ли дело!”
     Мать убивается, работает за семерых: встаёт до свету, ложится заполночь, а мужу угодить не может. Что ни день, то пуще купец лютует.
     “Хорошо бы и вовсе, - думает, - от пасынка избавиться”.
     Пришло время ехать на ярмарку в иной город. Купец и говорит:    
     - Возьму с собой Ивашку, пусть к делу привыкает, да и за товарами доглядит. Хоть какая ни есть, а польза будет.
     А сам в уме держит: “Может, и совсем избавлюсь от него на чужой стороне”.
     Жалко матери сына, а перечить не смеет. Поплакала, поплакала, снарядила Ивана в путь-дорогу. Вышла за околицу провожать. Махнул Иван шапкой на прощанье и уехал.
     Ехали долго ли, коротко ли, близко ли, далёко ли, заехали в густой лес и остановились отдохнуть. Распрягли коней, пустили пастись, а купец стал товары проверять. Ходил около возов, считал, прикидывал, и вдруг зашумел, заругался:  - Одного короба с пряниками не хватает! Не иначе как ты, Ивашка, съел!
     - Я  к тому возу и близко не подходил.
     Пуще купец заругался:  - Съел пряники, да ещё и отпирается, чтоб тебя шут, такого-сякого, побрал!
     Только успел сказать, как в ту же минуту ельник, березник зашумел, затрещал, всё кругом потемнело, и показался из чащи старик, страшенный-престрашенный: голова как сенная копна, глазищи будто чаши, в плечах косая сажень и сам до макушек леса.
     - За то, что отдал мне парня, получай свой короб.
     Кинул старик короб, подхватил Ивана – и сразу заухало, зашумело, свист и треск по лесу пошёл.
     Купец от страху под телегу пал. А как всё стихло, выглянул и видит: кони на поляну сбежались, дрожмя-дрожат, гривы колом стоят, и короб с пряниками лежит. Купец помаленьку пришёл в себя, выполз из-под телеги; оглянулся – нигде нету пасынка. Усмехнулся:  - Вот и ладно: сбыл с рук хлебоешку, и товар весь в целости.
     Стал коней запрягать. А Иван, вдовий сын, и оглянуться не успел, как очутился один на один со страшным стариком.
     Старик говорит:  - Не бойся. Был ты Иван, вдовий сын, а теперь – мой слуга на веки веков. Станешь слушаться – буду тебя поить-кормить: пей, ешь вволю, чего душа просит, а за ослушание лютой смерти предам.
     - Мне бояться нечего – всё равно хуже, чем у отчима, нигде не будет. Только вот матери жалко, совсем она изведётся без меня.
     Тут старик свистнул так громко, что листья с деревьев посыпались, цветы к земле пригнулись, и трава пожухла.  И вдруг, откуда ни возьмись, стал перед ним конь. Трёхсаженный хвост развевается, а сам будто гора.  Подхватил старик Ивана, вскочил в седло, и помчались они, словно вихрь.
     - Стой, стой, - закричал Иван, - у меня шапка свалилась!
     - Ну, где станем твою шапку искать! Пока ты говорил, мы пятьсот вёрст проехали, а теперь до того места – уже целая тысяча.
     Через мхи, болота, через леса, через озёра конь перескакивал, только свист в ушах стоял.  Под вечер прискакали в стариково царство.
     Видит Иван: на поляне высокие палаты, а вокруг палат забор обнесён из целого строевого лесу. В небо забор упирается, и ворот нигде нету.    
     Рванулся конь, взвился под самые облака и перескочил через тын. Старик коня расседлал, разнуздал, насыпал пшеницы белояровой и повёл Ивана в палаты:  - Сегодня сам ужин приготовлю, а ты отдыхай, завтра за дело примешься.
     С теми словами печь затопил, семигодовалого быка целиком зажарил, выкатил сорокавёдерную бочку вина:  - Садись ужинать.
     Иван кусочек-другой съел, запил ключевой водой, а старик всего быка оплёл, всё вино один выпил и спать повалился.
     На другой день поднялся Иван раненько, умылся беленько, частым гребешком причесался. Все горницы прибрал, печь затопил и спрашивает:  - Чего ещё делать?
     - Ступай коней, коров да овец накорми, напои, потом выбери десяток баранов пожирнее и зажарь к завтраку.
     Иван за дело взялся с охотой, и так у него споро работа пошла – любо-дорого поглядеть. Скоро со всем управился, стол накрыл, зовёт старика:  - Садись завтракать.
     Старик парня похваливает:  - Ну, молодец! Есть у тебя сноровка, и руки, видать, золотые, только сила ребячья. Да то дело поправимое!
     Достал с полки кувшин:  - Выпей три глотка.
     Иван выпил и чует – сила у него утроилась.
     - Вот теперь полегче будет с хозяйством управляться.
     Поели, попили. Поднялся старик из-за стола:  - Поедем, я тебе всё обзаведенье покажу.
     Взял связку ключей и повёл Ивана по горницам да кладовым.
     - Вот в этой клети золото, а в той, что напротив, серебро.
     В третью кладовую зашли – там каменья самоцветные и жемчуга. В четвёртой – дорогие меха: лисицы, куницы да чёрные соболя. После того вниз спустились. Тут вин, медов и разных квасов двенадцать подвалов бочками заставлено. Потом снова наверх поднялись. Отворил старик дверь. Иван через порог переступил, да так и ахнул. По стенам развешаны богатырские доспехи и конская сбруя. Всё червонным золотом и дорогими каменьями изукрашено, как огонь горит, переливается на солнышке.
     Глядит Иван на мечи, на копья, на сабли да сбрую и оторваться не может. “Вот как бы, - думает, - мне те доспехи да верный конь!”
     Повёл его старик к самому дальнему строению. Подал связку ключей:  - Вот тебе ключи ото всех дверей. Стереги добро. Ходи везде невозбранно и помни: за всё, про всё с тебя спрошу, тебе и в ответе быть.
     Указал на железную дверь:  - Сюда без меня не ходи, а не послушаешь – на себя пеняй: не быть тебе живому.
     Стал Иван служить, своё дело править.
     Жили-пожили, старик говорит:  - Завтра уеду на три года, ты один останешься. Живи да помни мой наказ, а уж провинишься – пощады не жди.
     На другое утро, ни свет ни заря, коня оседлал, через тын перемахнул – только старика и видно было.
     Остался Иван один-одинёшенек. Слова вымолвить не с кем. Прошёл год и другой – скучно стало Ивану: “Хоть бы одно человеческое слово услышать, всё было бы легче”.
     И тут вспомнил: “Что это старик не велел железную дверь открывать? Может быть, там человек в неволе томиться? Дай-ка пойду взгляну, ничего старик не узнает”.
     Взял ключи, отпер дверь. За дверью лестница – все ступени мхом поросли. Иван спустился в подземелье. Там большой-пребольшой конь стоит, ноги цепями к полу прикованы, голова кверху задрана, поводом к матице, главному поточному бревну, притянута. И видно: до того отощал конь – одна кожа да кости.
     Пожалел его Иван. Повод отвязал, пшеницы, воды принёс.
     На другой день пришёл, видит – конь повеселее стал. Опять принёс пшеницы и воды. Вволю накормил, напоил коня. На третий день спустился Иван в подземелье и вдруг слышит:  - Ну, добрый молодец, пожалел ты меня, век не забуду твоего добра.
     Удивился Иван, оглянулся, а конь говорит:  - Пои, корми меня ещё девять недель, из подземелья каждое утро выводи. Надо мне в тридцати росах покататься, тогда в прежнюю силу войду.
     Стал Иван коня поить, кормить, каждое утро выводить на зелёную траву-мураву. Девять недель поил, кормил, холил коня. В тридцати утренних росах конь покатался и такой стал сытый да гладкий, будто налитой.
     - Ну, Иванушка, теперь я чую в себе прежнюю силу. Сядь-ка на меня да держись крепче.
     А конь большой-пребольшой – с великим трудом сел Иван верхом.
     В ту самую минуту всё кругом стемнело – и, словно туча, старик налетел:  - Не послушался меня, вывел коня из подземелья!
     Ударил Ивана плетью. Парень семь сажень с коня пролетел и упал без памяти.
     - Вот тебе наука! Выживешь – твоё счастье, не выживешь – выкину сорокам да воронам на обед!
     Потом кинулся старик за конём. Догнал, ударил плетью наотмашь, конь на колени пал. Принялся старик коня бить:  - Душу из тебя вытрясу, волчья сыть!
     Бил, бил, в подземелье увёл, ноги цепями связал, голову к матице притянул.
     - Всё равно не вырвешься от меня, покоришься!
     Много ли, мало ли времени прошло – Иван пришёл в себя, приподнялся.
     - Ну, коли выжил – твоё счастье, - старик говорит. – В первой вине прощаю. Ступай, правь своё дело.
     На другой день пролетел над палатами ворон, трижды прокаркал: крр, крр, крр!
     Старик скорым-скоро собрался в дорогу:  - Ох, видно беда стряслась! Не зря братец Змей Горыныч ворона с вестью послал.
     На прощанье Ивану сказал:  - Долго в отлучке не буду. Коли провинишься другой раз – живому тебе не быть.
     И уехал. Остался Иван один и думает: “Меня-то старик не погубил, а вот жив ли конь? Будь что будет – пойду узнаю”.
     Спустился в подземелье, видит – конь там, обрадовался:  - Ох, коничек дорогой, не чаял тебя живого застать!
     Скоро-скоро повод отвязал. Конь головой мотнул, гривой встряхнул:  - Ну, Иванушка, не думал, не гадал я, что осмелишься ещё раз сюда придти, а теперь вижу: годами хоть ты и мал, зато удалью взял. Не побоялся старика, пришёл ко мне. И теперь уж нельзя нам с тобой тут оставаться.
     Тем временем Иван и конь выбрались из подземелья. Остановился конь на лугу и говорит:  - Возьми заступ и рой яму у меня под передними ногами.
     Иван копал, копал, наклонился и смотрит в яму.
     - Чего видишь?
     - Вижу – золото в яме ключом кипит.
     - Опускай в него руки по локоть.
     Иван послушался – и стали у него руки по локоть золотые.
     - Теперь зарой ту яму и копай другую – у меня под задними ногами.
     Иван яму вырыл.
     - Ну, чего там видишь?
     - Вижу – серебро ключом кипит.
     - Серебри ноги по колени.
     Иван посеребрил ноги по колени.
     - Зарывай яму, и пусть про это чудо старик не знает.
     Иван зарыл яму. Вдруг конь встрепенулся:  - Ох, Ваня, надо торопиться – чую, старик в обратный путь собирается. Поди скорее в ту кладовую, где богатырское снаряжение хранится, принеси третью слева сбрую.
     Ушёл Иван и воротился с пустыми руками.
     - Ты чего?
     Иван молчит, с ноги на ногу переминается и голову опустил. Конь догадался:  - Эх, Ванюша, забыл я, - ведь ты ещё не в полной силе, а моя сбрую тяжёлая – триста пудов. Ну, не горюй, это всё поправить можно. В той кладовой направо в углу укладка, а в ней три хрустальных кувшина. Один с зелёным, другой с красным, а третий с белым питьём. Ты из каждого кувшина выпей по три глотка и больше не пей, а то я не смогу носить тебя.
     Иван побежал и скоро принёс всё снаряженье.
     - Ну, как? Прибавилось в тебе силы?
     - Чую в себе великую силу.
     Конь опять встрепенулся:  - Поторапливайся, Ваня, старик домой выезжает.
     Иван скоро-наскоро коня оседлал.
    - Теперь ступай с палаты, подымись в летнюю горницу, найди в сундуке мыло, гребень и полотенце. Всё это нам с тобой в пути пригодится.
     Иван мыло, полотенце и гребень принёс.
     - Ну, как? Поедем?
     - Нет, Ваня, сбегай ещё в сад. Там в самом дальнем углу есть диковинная яблоня с золотыми скороспелыми яблоками. В один день та яблоня вырастает, на другой день зацветает, а на третий – яблоки поспевают. Возле той яблони колодец с живой водой стоит. Зачерпни той воды ковшик-другой – она нам понадобится. Да смотри не мешкай: старик уже половину пути проехал.
     Иван побежал в сад, налил  кувшин живой воды, взглянул на яблоню, а на яблоне полным-полно золотых спелых яблок.
     “Вот бы этаких яблок домой увезти. Стали бы все люди сады садить, золотые яблоки растить да радоваться. Будь что будет, а яблоков я нарву”.
     Три мешка золотых яблок нарвал Иван и бегом из сада бежит, а конь копытами бьёт, ушами прядёт:  - Скорее, скорее! Выпей живой воды и мне дай испить, остальное с собой возьмём.
     Иван мешки с яблоками к седлу приторочил, дал коню живой воды и сам попил.
     В ту пору земля затряслась, всё кругом ходуном заходило, добрый молодец едва на ногах устоял.
     - Торопись, - конь говорит. – Старик близко!
     Вскочил Иван в седло. Рванулся конь вперёд и перемахнул через ограду.
     А старик подъехал к своему царству с другой стороны, через ограду перескочил и кричит:  - Эй, слуга, принимай коня!
     Ждал-пождал – нету Ивана. Оглянулся и видит: железные ворота настежь распахнуты.
     - Ох, такие-сякие, убежали! Ну да ладно, всё равно догоню!
     Спрашивает коня:  - Можем ли беглецов догнать?
     - Догнать-то догоним, да чую, хозяин, беду-невзгоду над твоей головой и над собой.
     Рассердился старик, заругался:  - Ах, ты, волчью сыть, травяной мешок, тебе ли меня бедой-невзгодой стращать?
     И стал бить плетью коня по крутым бёдрам, рассекая мясо до кости:     - Не догоним беглецов – насмерть тебя забью!
     Взвился конь под самые облака, перемахнул через забор. Будто вихрь, помчался старик в погоню.
     Долго ли, коротко ли Иван в дороге был, много ли, мало ли проехал, вдруг конь говорит:  - Погоня близко. Доставай скорее гребень. Станет старик наезжать да огненные стрелы метать – брось гребень позади нас.
     В скором времени послышался шум, свист и конский топот. Всё ближе и ближе. Слышит Иван – старик кричит:  - Никому от меня не удавалось убежать, а вам и подавно не уйти!
     И стал пускать огненные стрелы: - Живьём сожгу!
     Иван изловчился, кинул гребень – и в эту же минуту за его спиной стеной поднялся густой лес: ни пешему не пройти, ни конному не проехать, зверю дикому не прорыскнуть, птице не пролететь.
     Старик туда-сюда сунулся – нигде проезду нет, зубами заскрипел:     - Всё равно догоню, вот только топор-самосек привезу!
     Поворотил коня. Привёз топор-самосек, стал деревья валить, пенья-коренья корчевать, просеку расчищать. Бился, бился, просеку прорубил, вырвался на простор. Поскакал за Иваном.
     - Часу не пройдёт, как будут в моих руках!
     В ту пору конь под Иваном встрепенулся:  - Достань, Ванюша, мыло, - говорит. – Как только старик станет настигать, и огненные стрелы полетят, кинь мыло позади  нас.
     Только успел вымолвить, как земля загудела, ветер поднялся, шум пошёл. Слышно – заругался старик:  - Увезли мой волшебный гребень, ну да всё равно не уйти от меня!
     И посыпались дождём огненные стрелы. Платье на Иване в семи местах загорелось. Кинул он мыло – и до облаков поднялась позади каменная гора. Остановился старик перед горой.
     - Ах, ах, и волшебное мыло увезли. Что теперь делать? Коли кругом объезжать, много времени понадобиться. Лучше каменную гору разбить, раздробить да прямо ехать.
     Поворотил коня, привёз кирки, мотыги. Стал каменную гору бить-дробить. Каменные обломки на сто вёрст летят, и такой грохот стоит – птицы и звери замертво падают.
     День до вечера камень ломал, к ночи пробился через гору и кинулся в погоню.
     Тем временем Иван коня покормил и сам отдохнул. Едут, путь продолжают. В третий раз стал их старик настигать, стал огненные стрелы метать. Иваново платье сгорело, и сам он, и конь – оба обгорели. Просит конь:  - Не мешкай, Ванюша, скорее достань полотенце и брось позади нас.
     Иван полотенце кинул – и протекла за ними огненная река. Не вода в реке бежит, а огонь горит, выше лесу пламя полыхает, и такой кругом жар, что сами они насилу ноги унесли, чуть заживо не сгорели.
    Старик с полного ходу налетел, не успел коня остановить – и всё на нём загорелось.
     - И полотенце увезли! Ну, ничего, надо только на ту сторону переправиться, теперь уж нечем им будет задержать меня!
     Ударил коня плетью изо всех сил, скакнул конь через реку, да не мог перескочить: пламенем ослепило, жаром обожгло. Пал конь со стариком в огненную реку, и оба сгорели.               
     В ту пору Иванов конь остановился:  - Ну, Иванушка, избавились мы от старика  и весь народ избавили от него: сгорел он со своим конём в огненной реке.
     Иван коня расседлал, разнуздал, помазал ожоги живой водой. Утихла боль, и раны зажили. Сам повалился отдыхать и уснул крепким, богатырским сном. Спит день, спит другой и третий. На четвёртое утро пробудился, встал, кругом огляделся и говорит:  - Местность знакомая – это наше царство и есть.
     В ту пору конь прибежал.
     - Ну, Иванушка, полно спать, прохлаждаться, пришла пора за дело приниматься. Ступай, ищи свою долю, а меня отпусти в зелёные луга. Когда понадоблюсь, выйди в чистое поле, в широкое раздолье, свистни посвистом молодецким, гаркни голосом богатырским: “Сивка-бурка, вещий каурка, стань передо мной, как лист перед травой!” – я тут и буду.
     Иван коня отпустил, а сам думает: “Ну, куда мне идти? Как людям на глаза показаться? Вся одежда на мне обгорела”. Думал, думал и увидал – недалёко стадо зубров пасётся. Схватил одного за рога, приподнял и так ударил оземь, что в руках одна шкура осталась, а мясо да кости будто горох из мешка вытряхнулись.
     “Надо как-нибудь наготу прикрыть”.
     Завернулся с ног до головы в зубровую шкуру, взял золотые скороспелые яблоки и пошёл куда глаза глядят.
     Долго ли, коротко ли шёл, пришёл к городским воротам. У ворот народ собрался, слушают царского гонца:
     - Ищет царь таких садовников, чтобы в первый день сад насадили, на другой день вырастили, и чтоб на третий день в том саду яблоки созрели. Слух пал: будто есть где-то такие скороспелые яблоки. Кто есть охотник царя потешить?
     Никто царскому гонцу ответа не даёт. Все молчат. Иван думает: “Дай попутаю счастья”. Подошёл к гонцу:  - Когда за дело приниматься?
     Все глядят – дивятся: откуда такой взялся. Стоит, словно чудище какое, в зубровую шкуру завернулся, и хвост по земле волочится.
     Царский гонец насмехается:  - Приходи завтра в полдень на царский двор, наймём тебя да пугалом в саду поставим – ни одна птица не прилетит, ни один зверь близко не подбежит.
     - Погоди, чего раньше времени насмехаешься? Как бы после каяться не пришлось, - сказал Иван и отошёл прочь.
     На другой день пришёл Иван на царский двор, а там уже много садовников собралось. Вышел царь на крыльцо и спрашивает:  - Кто из вас берётся меня утешить, наше царство прославить? Кто вырастит в три дня золотые яблоки, тому дам всё, чего он только захочет, ничего не пожалею.
     Вышел один старик-садовник, царю поклонился:  - Я без малого сорок годов сады ращу, а и слыхом не слыхивал этакого чуда: в три дня сад насадить, яблони вырастить и спелые яблоки собрать. Коли дашь поры-времени три года, я за дело примусь.
     Другие просят сроку два года. Третьи – год. Тут вышел вперёд Иван:      - Я в три дня сад посажу, яблони выращу и спелые золотые яблоки соберу.
     И опять все на него глядят – дивятся.
     И царь глядит, глаз с Ивана не сводит, сам думает: “Откуда этакой взялся?” Потом говорит:  - Ну, смотри, берешься за гуж – не говори, что не дюж. Принесёшь через три дня спелые яблоки из нового сада – проси, чего хочешь, а обманешь – пеняй на себя: велю голову отрубить.
     И своему ближнему боярину приказал:  - Отведи садовнику землю под новый сад и дай ему всё, чего понадобится.
     - Мне ничего не надо, - Иван говорит. – Укажите только, где сад садить.
     На другой день вечером вышел Иван в чистое поле, в широкое раздолье, свистнул посвистом молодецким, гаркнул голосом богатырским:  - Сивка-бурка, вещий каурка, стать передо мной, как лист перед травой!
     Конь бежит – земля дрожит, из ушей дым столбом валит, из ноздрей пламя пышет, грива по ветру развевается. Прибежал, стал как вкопанный:  - Чего, Иванушка, надо?
     - Взялся я сад насадить и в три дня яблоки собрать.
     - Ну, то дело нехитрое! Бери яблоки, садись на меня да спускай в каждый след по яблоку.
     Ходит конь, по целой печи комья земли копытами выворачивает, а Иван в те ямы яблоки спускает.
     Все яблоки посадил. Иван коня отпустил и в каждый ступок по капле живой воды прыснул. Потом пошёл по рядам – землю распушил, разрыхлил. И скоро стали пробиваться ростки. Зазеленел сад. К утру, к свету, выросли деревца в полчеловека, а к вечеру другого дня стали яблони совсем большие и зацвели. По всему царству пошёл яблоневый дух, такой сладкий – всем людям на радость.
     Иван два дня и две ночи глаз не смыкал, рук не покладал, сад стерёг да поливал. В труде да заботе притомился, сел под дерево, задремал, потом на траву повалился и заснул.
     А у царя было три дочери. Зовёт младшая царевна:  - Пойдёмте, сестрицы, поглядим на новый сад. Сегодня там яблони зацвели.
     Старшая да средняя перечить не стали. Пришли в сад, а сад весь в цвету, будто кипень белый.
     - Глядите, глядите, яблони цветут!
     - Кто этот сад насадил да столь скоро вырастил?
     - Хоть бы разок взглянуть на этого человека!
     Искали, искали садовника – не нашли. Потом увидали: кто-то лежит под деревом, человек – не человек, зверь – не зверь. Старшая сестра подошла поближе. Воротилась и говорит:  - Лежит какое-то страшилище, пойдёмте прочь!
     А средняя взглянула и говорит:  - Ой, сестрицы, и глядеть-то противно на эдакого урода!  Уж не это ли чудище сад насадило да вырастило?
     - Ну, вот ещё чего выдумала! – говорит старшая царевна.
     А младшая сестра, Наталья-царевна, просит:  - Не уходите далеко, и я погляжу, кто там есть.
     Пошла, поглядела, обошла кругом дерева. Потом приподняла зубровую шкуру и видит: спит молодец, такой пригожий – ни вздумать, ни взгадать, ни пером описать, только в сказке рассказать, - по локоть у молодца руки в золоте, по колени ноги в серебре. Глядит царевна – не наглядится, сердце у неё замирает. Сняла свой именной перстенёк и тихонько надела Ивану на мизинец.
     Сёстры аукаются, кричат:  - Где ты, сестрица? Пойдём домой!
     Бежит Наталья-царевна, а сёстры навстречу идут:  - Чего там долго была, чего в этом уроде нашла? Будто пугало воронье! И кто он такой?
     А Наталья-царевна в ответ:  - За что человека обижаете, чего он вам худого сделал? Поглядите, какой он прекрасный сад вырастил, батюшку утешил и всё наше царство прославил.
     В ту пору и царь пробудился. Подошёл к окну, видит – сад цветёт, обрадовался: “Вот хорошо, не обманул садовник! Есть чем перед гостями похвалиться. Приедут сегодня женихи – три царевича, три королевича чужеземных, да своих князей, бояр именитых на пир позову, пусть дочери суженых выбирают”.
     К вечеру гости съехались, а на другой день завели большой пир-столование. Сидят гости на пиру, угощаются, пьют, едят, веселятся.
     Спал Иван, спал и проснулся; увидел на мизинце перстень золотой, удивился: откуда колечко взялось?
     Снял с руки и увидал надпись – на перстне имя меньшой царевны обозначено. “Хоть бы взглянуть, какая она есть?”
     А на яблонях налились, созрели золотые яблоки, горят-переливаются, как янтарь на солнышке. Нарвал Иван самых спелых яблок полную корзину и принёс во дворец, прямо в столовую горницу. Только через порог переступил, сразу всех гостей яблоневым духом так и обдало, будто сад в горнице.
     Подал царю корзину. Все гости на яблоки глядят, глаз отвести не могут. И царь сидит сам не свой, перебирает золотые яблоки и молчит. Долго ли, коротко ли так сидел, прошла оторопь, опомнился:  - Ну, спасибо, утешил меня! Быть тебе самым главным садовником в моём царстве!
     Покуда царь с Иваном говорил, все три царевны стали гостей вином обносить, стали себе женихов выбирать.
     Старшая сестра выбрала царевича, средняя выбрала королевича, а меньшая царевна раз вокруг стола обошла – никого не выбрала, и другой раз обошла – никого не выбрала. Третий раз пошла и остановилась против Ивана. Низко доброму молодцу поклонилась:
     - Коли люба я тебе, будь моим суженым!
     Поднесла ему чару зелена вина.  Иван чару принял, на царевну взглянул – такая она красивая, век бы любовался. От радости не знает, что и сказать.
     А все, кто был на пиру, как услышали царевнины слова – пить, есть перестали, уставились на Ивана да на меньшую царскую дочь, глядят, молчат. Царь из-за стола выскочил:  - Век тому не бывать!
     - А помнишь ли, царское величество, - Иван говорит, - когда я на работу рядился, у нас уговор был: коли не управлюсь с делом – моя голова на плаху, а коли выращу яблоки в три дня – сулил ты мне всё, чего я захочу. Яблоки я вырастил и одной только награды прошу: отдай за меня Наталью-царевну!
     Царь руками замахал, ногами затопал:  - Ох ты, невежа, безродный пёс! Как у тебя язык повернулся этакие слова сказать!
     Тут царевна отцу, матери поклонилась:  - Я сама доброго молодца выбрала и ни за кого иного замуж не пойду.
     Царь пуще расходился, зашумел:  - Была ты мне любимая дочь, а теперь, после твоих глупых речей, я тебя знать не знаю! Уходи со своим безродным суженым из моего царства куда знаешь, чтобы глаза мои не видали!
     Царица слезами залилась:  - Ох, отсекла нам голову! От этого позору и в могиле не ухоронишься!
     Поплакала, попричитала, а потом стала царя уговаривать:
     - Царь-государь, смени гнев на милость, ведь хоть дура, да дочь, да твоя родная кровь. Не изгоняй из царства. Отведи где-нибудь местишко. Пусть там живут. Пусть они на твои царские очи не смеют показываться, а я знать всегда буду, жива ли она!
     Царь тем слезам внял, смилостивился:  - Вот пусть в старой избёнке в нашем заповедном лесу живут. А в стольный город и не показывайтесь!
     Выгнал царь Наталью-царевну да Ивана, а старшую и среднюю дочь выдал замуж честь-честью. Свадьбы сыграли, и после свадебных пиров и столования царь отписал старшим зятьям половину своего царства. Царевич да королевич со своими жёнами в царских теремах поселились. Живут припеваючи, в пирах да в веселье время ведут.
     А Иван лесную избёнку починил, небольшую делянку леса вырубил, пенья, коренья выкорчевал и хлеб посеял. Живут с молодой женой, от своих рук кормятся, в город не показываются.
     Много ли, мало ли времени прошло – нежданно-негаданно беда стряслась: постигла царство великая невзгода. Прискакал гонец, печальную весть принёс:  - Царь-государь, иноземный король границу перешёл, и войска у него видимо-невидимо! Три города с пригородками и много сёл с присёлками пожёг, попалил, головнёй покатил; всю нашу заставу побил-повоевал.
     Царь сидел на лежанке и как услышал те слова, так и обмер. Ёрзает на кирпичах, а с места сойти не может. Потом очнулся:  - Подайте корону и скличьте зятьёв да ближних бояр!
     Пришли зятья с боярами, поклонились. Царь корону поправил, приосанился: - Король Гвидон с несметными войсками на нас идёт. Собирайте рать-силу, ступайте навстречу неприятелю.
     Зять-царевич да зять-королевич похваляются:  - Не тревожь себя, царь-государь, мы чужое войско разобьём и самого Гвидона в колодках к тебе приведём.
     Собрали полки, в поход пошли. Царь велел шестерик самолучших коней в карету запрячь и поехал вслед за войском.
    - Хоть издали погляжу, каковы в ратном деле мои наследники.
     Долго ли, коротко ли ехал – выехала карета на пригорок, и видно стало: неприятельские войска вдали стоят. Замерло у царя сердце: глазом не окинуть Гвидонову рать, соколу в три дня не облететь. Куда ни погляди – везде Гвидоновы полчища, черным-черно в степи. Глядит царь и видит: ездит неприятельский богатырь, похваляется, кличет себе поединщика, над царёвыми войсками насмехается.
     Никто ему ответа не подаёт. Царевич с королевичем за бояр хоронятся, а бояре прочь да подальше пятятся. За кусты да в лес попрятались, одних ратников на поле оставили.
     В ту пору дошла да Ивана весть: войска в поход ушли. Выбежал он в чистое поле, в широкое раздолье, свистнул посвистом молодецким, гаркнул голосом богатырским:  - Сивка-бурка, вещий каурка, стань передо мной, как лист перед травой!
     На тот крик бежит конь со всеми доспехами богатырскими. У коня изо рта огонь-пламя пышет, из ушей дым столбом валит, из ноздрей искры сыплются; хвост на три сажени расстилается, грива до копыт легла. Иван коня седлал. Накладывал сперва потники, на потники клал войлоки, на войлоки – седельце казацкое; шелковые подпруги крепко-накрепко затягивал, золотые пряжки застёгивал. Всё не ради красы-басы и мишуры-ерунды, а ради крепости: шёлк-то не рвётся, булат не гнётся, а красное золото не ржавеет.
     На себя надел доспехи богатырские, вскочил в седло и ударил коня по крутым бёдрам. Его добрый конь пошёл скакать. Из-под копыт комья земли с печь летят, в следу подземные ключи кипят.
     Будто сокол, налетел Иван на Гвидоново войско и увидал в чистом поле могучего богатыря иноземного. Закричал громким голосом, как в трубу заиграл. От того крику молодецкого деревья в лесу зашаталися, вершинами к земле приклонилися.
     Засмеялся чужой богатырь:  - Нечего сказать, нашли поединщика! На ладонь кладу, а другой прихлопну – и останется от тебя только грязь да вода.
     Ничего Иван в ответ не сказал. Выхватил свою стопудовую палицу и поскакал навстречу бахвальщику.
     Съехались они, будто две горы скатилися. Ударились палицами, и вышиб Иван супротивника из седла. Упал тот на сырую землю да только и жив бывал. Как увидали Гвидоновы войска, что не стало главного богатыря, кинулись бежать прочь.
     А царевич с королевичем да с боярами из-за кустов выскочили, саблями замахали, повели ратников своих в погоню.
     Иван коня поворотил, птицей-соколом навстречу летит. Никто его не узнал. Только когда мимо царя проскакал, заметил царь: руки по локоть у молодца золотые, а ноги по колени – серебряные. Крикнул царь:  - Чей ты, добрый молодец? Из каких родов, из каких городов? Как тебя звать-величать и кто тебя на подмогу послал?
     Ничего Иван царю не ответил, скрылся из глаз. Уехал в чистое поле, расседлал, разнуздал коня, отпустил на волю. Снял с себя доспехи богатырские. Всё прибрал, а сам завернулся в зубровую шкуру и пошёл домой. Залез на печь, спать повалился.
     Прошло времени день ли, два ли, воротились царевич да королевич с войсками. Во дворце пошли пиры да веселье – победу празднуют.
     Посылает Иван жену:  - Поди, Наталья-царевна, попроси у отца с матерью чару зелена вина да свиной окорок на закуску.
     Пошла во дворец Наталья-царевна незваная, непрошенная. Отцу с матерью поклонилась, с гостями поздоровалась:  - Пошлите моему Ивану чару зелена вина да свиной окорок на закуску.
     Царь ей говорит:  - Под лежачий камень и вода не течёт. Твой муж на войну не ходил, дома на печи пролежал, а теперь пировать захотел?...
     Царица просит:  - Ну, царь-государь, ради такого праздника смени гнев на милость.
     - Ладно, ладно, - махнул царь рукой, - так и быть, пошлите Ивану, чего после гостей останется.
     Наталья-царевна обиделась:  - Пусть уж лучше старшие зятья пьют, гуляют да угощаются. Они на войну ходили и, слышно, из-за кустов Гвидоново войско видали. А нам с мужем блюдолизничать – статочное ли дело!
     Повернулась и ушла.
     Не успел царь с гостями отпировать, как прискакал гонец:  - Беда, царь-государь! Гвидон с войскон опять границу перешёл, и с ним – средний брат убитого богатыря. Тот богатырь требует: “Коли не приведёт царь того молодца, кто моего брата убил, всё царство разорим, не оставим никого в живых”.
     Царю от той вести кусок поперёк горла стал, руки-ноги дрожат. А хмельные зятья – царевич да королевич – кричат, бахвалятся:  - Мы тебе, родитель богоданный, в беде – верная помога, на нас надейся!
     Войско собрали, коней оседлали, пошли в поход.
     Царь от страху занемог, лежит, стонет.
     Встретились царские полки с неприятелем. Гвидонов богатырь с несметной силой напал, и начался кровавый бой. Бьются ратники с чужеземными полчищами, один – с десятью, а двое – с тысячей.
     Царские зятья как увидали великана-богатыря да несметное войско, и весь у них боевой пыл пропал. За боярские спины хоронятся, а бояре – за кусты, за кусты, прочь подальше пятятся.
     В ту пору выбежал Иван в чистое поле, в широкое раздолье. Свистнул посвистом молодецким, гаркнул голосом богатырским:
     - Сивка-бурка, вещий каурка, стань передо мной, как лист перед травой!
     На тот крик-свист добрый конь бежит, под ним земля дрожит, изо рта огонь-пламя пышет, из ноздрей искры сыплются, из ушей дым столбом валит.
     Иван коня остановил, оседлал, и сам в боевые доспехи снарядился. В седло вскочил, поскакал на побоище. Наехал на Гвидоново войско и принялся бить, как траву косить, чужеземную силу.
     Скачет Гвидонов богатырь на Ивана. На коне, как гора, сидит, готов Ивана живьём сглотнуть.
     Съехались, долгомерными копьями ударились – копья у них приломалися, никоторый никоторого не ранили. Сшиблись кони грудь с грудью, выхватили наездники острые мечи. Угодил Иван мечом в супротивника. Рассёк его надвое, до самой седельной подушки. Повалился из седла богатырь, будто овсяный сноп.
     Тут Гвидоновы войска ужаснулися, снаряженье боевое кинули и побежали с поля боя прочь. А царёвы ратники приободрилися: наседают да бьют, гонят вражью силу.
     Иван коня поворотил:  - Теперь и без меня управятся!
     Навстречу ему едут царские старшие зятья с боярами, торопятся свои полки догнать, машут саблями, “ура” кричат. Мимо проскакали, на доброго молодца и не взглянули.
     Уехал он в чистое поле, коня отпустил, снял с себя боевые доспехи. А сам в зубровую шкуру завернулся и пошёл в свою избёнку. Залез на печь. Лежит, отдыхает.
     Прибежала домой Наталья-царевна:  - Ох, Ваня, опять ты где-то скрывался, покуда наши войска с неприятельскими полчищами воевали!
     Иван молчит. Заплакала Наталья-царевна:  - Стыдно мне добрым людям в глаза глядеть!
     На другой день воротились в стольный город войска с победой. Все их радостно встречают. Царевич с королевичем рассказывают, как они Гвидоново войско побили.
     Царь всех воевод щедро наградил. Велел выкатить бочки с вином да с пивом – ратникам угощенье. Приказал из пушек палить, в колокола звонить.
     У царя в столице победу празднуют, а старший брат двух убитых богатырей – Росланей – уговорил короля Гвидона в третий раз на войну идти и сам свои полки выставил. Гвидон собрал войско больше прежнего да Салтана, своего тестя, подбил в поход идти. Войска набралось видимо-невидимо.
     Идут, песни поют, в барабаны бьют. Впереди идёт сарацинский наездник, а за ним – самый сильный, самый отважный в Гвидоновом королевстве богатырь Росланей.
     Заставу на границе побили, повоевали и написали царю письмо: “Подавай нам твоего наездника, который наших двух богатырей побил, и плати дани-выкупы вперёд за сто лет, а не то всё твоё царство разорим и тебя самого пошлём коров пасти”.
     Царь грамоту прочитал, с лица сменился. Позвал зятьёв, князей да бояр:  - Что станем делать?
     Зять-царевич говорит:  - Коли бы знамо да ведомо было, кто богатырей Гвидоновых убил, лучше бы одного отдать, чем воевать.
     А зять-королевич присоветовал:  - Чем ещё раз воевать, лучше дань платить. Сколько надо будет, столько с мужиков да с посадских людей, с горожан, соберём – царская казна не убавится.   
     На том все согласились, отписали Гвидону и Салтану: “Землю нашу не зорите, станем дань платить. И обидчика найдём да к вам приведём, дайте сроку три месяца”.
     Гвидон с Салтаном ответили: “Даём сроку три недели”.
     Царь с зятьями да боярами торопятся. Послали гонцов по всем городам, по всем деревням:  - Собирайте казну с мужиков и с посадских людей да ищите Гвидонова обидчика.
     Вспомнил царь примету:  - Глядите, у кого руки по локоть золотые, а ноги по колени серебряные, того моим именем велите в железо ковать и везите сюда.
     Проведала о том Наталья-царевна и догадалась: “Не иначе как мой муж богатырей победил. Недаром, когда бой был, его дома не было”.
     Легко ей стало, радостно, а как вспомнила, что велено его отыскать да в цепи заковать, запечалилась.
     Прибежала домой, кинулась мужу на шею:  - Прости меня, Иванушка, бабу глупую. Напрасно я тебя обидела. Знаю теперь: ты победил обоих богатырей. – И рассказала ему про царский приказ. – Ухоронись подальше, как бы и сюда царские слуги не наехали.
     - Не плачь, не горюй, жёнушка, я царских слуг не боюсь. Сейчас перво-наперво надо Гвидона с Салтаном проучить, вразумить, чтобы век помнили, как в нашу землю за данью ходить.
     Тут Иван с молодой женой простился и побежал в чистое поле, в широкое раздолье. Свистнул посвистом молодецким, крикнул-гаркнул голосом богатырским:  - Сивка-бурка, вещий каурка, стань передо мной, как лист перед травой!
     Конь прибежал и говорит:  - Ох, Иванушка, чую я, будет сегодня жаркий бой: прольётся кровь и твоя, и моя.
     Иван на то ответил:  - Лучше смертную чашу испить, чем в бесчестье жить да лютому ворогу дань платить.
     Оседлал коня, сам в боевые доспехи снарядился и поехал в стольный город, в посадские концы. Вскричал тут громким голосом:
    - Подымайтесь все, кому честь дорога, постоим до последнего за жён, за детей, за престарелых родителей, не дадим свою землю Гвидону с Салтаном в поруганье!
     На тот клич вставали посадские люди, поднялись мужики по всем волостям. Три дня Иван войско собирал, на четвёртый день по полкам разбивал, на пятый день повёл полки на недругов.
     А из дальних городов да волостей ратники валом валят, и такая рать-сила скопилась – глазом не окинуть.
     Сошлись ратники с иноземными полчищами поближе. Выехал вперёд сарацинский наездник:  - А, не хотите добром дань платить, войско послали? Всё равно войско побьём и дань возьмём!
     Метнул в него Иван копьё и насквозь пронзил бахвальщика. Повалился сарацин из седла, будто скошенный.
     - Вот тебе дань, получай, басурман!
     В ту пору выехал из вражьего стана самый сильный богатырь Росланей. Сидит на коне, как сенной стог. Конь под ним гора-горой. Конь по щётки в землю проваливается, из-под копыт столько земли выворачивает – озёра на том месте наливаются. Кличет богатырь себе поединщика. Выехал навстречу Иван.
     Засмеялся чужеземный богатырь-великан:  - Эко поединщик выискался! Соску бы тебе сосать, а не с богатырями силой меряться!
     Закричал ему Иван:  - Погоди, проклятое чудовище, раньше времени хвастаться – не по тебе ли станут панихиду петь!
     С теми словами разъехались богатыри на двенадцать вёрст, повернули коней, стали съезжаться. Не две громовые тучи скатились, не две горы столкнулись – два могучих, сильных богатыря на смертный бой съехались. Съехались, стопудовыми палицами ударились. Палицы в дугу согнулись, а сами никоторый никоторого не ранили.
     Другой раз съехались, стали копьями долгомерными биться. И до тех пор бились, покуда копья у них не приломалися, и опять никоторый никоторого не ранили.
     На третий раз съехались, выхватили острые мечи.
     Конь Ивану успел только сказать: - Берегись! Как можешь пригнись ниже!
     И сам голову пригнул.
     Росланей первый мечом ударил. Со свистом Росланеев меч пролетел. Задел Ивану левую руку да коню ухо отсёк.
     Выпрямился Иван, размахнулся и вышиб меч из рук Росланея, не дал другой раз ударить.
     Тут сшиблись кони богатырские грудь с грудью. Иван с Росланеем спешились и схватились врукопашную. Бились они с полдня до вечера. Росланей по колени Ивана в землю втоптал. Рана у Ивана болит, и чует он – сил у него всё меньше и меньше становится. Улучил добрый молодец минуту и крикнул Росланею:  - Погляди-ка, что у тебя за спиной творится!
     Не удержался Росланей, оглянулся, а Иван собрал все свои силы, изловчился и так сильно ударил супротивника, что тот зашатался. Тут Иван не стал мешкать, метнул в Росланея свой булатный нож и навеки пригвоздил его к сырой земле.
     Тем временем Иванов конь сбил с ног, затоптал Росланеева коня. И оба они – и Иван, и конь – выбились из сил.
     А в ту пору Иваново войско кинулось на вражеские полчища, Ивану с конём и отдыхать некогда. Вскочил добрый молодец в седло и поскакал в бой. Бились с вечера до утренней зари. К утру всё поле усеяли побитыми Гвидоновыми да сарацинскими войсками. Салтан с Гвидоном ужаснулись и кинулись с остатками полков прочь бежать. Настигли их Иван со своими ратниками и взяли в плен.
    - Ещё ли вздумаете к нам за данью приходить? – спрашивает Иван.
    - Ох, добрый молодец, отпусти нас подобру-поздорову домой, и мы не только сами на вас войной не пойдём, а и детям нашим, внукам и правнукам закажем с вами в мире жить и вам веки-по-веки дань платить.
     - Ну, смотрите, нарушите слово – худо вам будет! Тогда все ваши земли разорю и корня вашего не оставлю.
     После этого отпустил их Иван на все четыре стороны. Потом все свои полки собрал и повёл домой.
     А между тем дошли вести до царя, что посадские люди и деревенские мужики побили Гвидоновы да Салтановы войска и самого могучего богатыря Росланея победили.
     Собрал царь князей да бояр, позвал своих старших зятьёв и говорит:     - Наши ратные люди все Гвидоновы и Салтановы полки побили, повоевали, а воеводой у наших ратников тот молодец, у которого по локоть руки в золоте, по колени ноги в серебре. Он собрал мужиков да посадских людей, выступил в поход самовольно и тем мне, царю, и вам, моим ближним князьям да боярам, нанёс большое бесчестье. Чего станем с самовольником делать?
     - Чтобы вперёд на такое самовольство никому соблазна не было, надо царёва ослушника казнить! – князья с боярами закричали.
     Тут поднялся с места один старый боярин, низко царю поклонился:      - Не вели, царь-надёжа, казнить, вели слово молвить!
     - Сказывай, боярин, сказывай, - царь говорит.
     - Покуда посадские люди да мужики все вместе и покуда у них есть свой воевода, негоже нам наши намеренья показывать. Надо их ласково встретить да приветить. Надо выкатить из погребов всё вино, какое есть, да побольше наград раздать – нечего жалеть золотой казны. Пусть ратники пьют, гуляют, забавляются. А как перепьются да разбредутся в разные стороны, тут поодиночке легче с ними управиться. Тогда и царского ослушника, холопьего воеводу, легче лёгкого в железо заковать, а там, царь-государь, твори над ним свою волю.
     Царю те речи по нраву пришлись, и все со старым боярином согласились.
     Иван в ту пору незаметно отъехал от своих ратников подальше в чистое поле, в широкое раздолье. Коня расседлал, разнуздал.
     - Спасибо, конь дорогой, послужил ты мне верой и правдой, и я век твою службу помнить буду.
     Конь ему говорит:  - Ты, Ваня, пуще всего опасайся царской милости да боярской ласки. А я тебе и вперёд буду верно служить, коли исполнишь мою просьбу.
     - Говори, мой верный конь, я всё для тебя сделать готов, чего бы ты ни попросил.
     - Помни, Иванушка, своё обещание.
     - Говори, говори, всё исполню.
     - Бери, Ваня, в руки свой острый меч и отруби мне голову, - просит конь.
     - Ну что ты, что ты говоришь! Статочное ли дело верному коню голову отрубить? Чего хочешь проси, а об этом и не говори! Веки веков моя рука на такое дело не подымется!
     Конь голову опустил:  - Коли так, навеки ты меня, Ваня, несчастным оставишь.
     И заплакал конь горькими слезами.
     Стоит Иван, глядит на друга-товарища, не знает, чего делать. А конь неотступно просит:  - Не бойся ничего, отруби мне голову и тогда увидишь, что будет.
     Думал, думал Иван, схватил меч, размахнулся и отсёк коню голову. И вдруг, откуда ни возьмись, вместо коня стал перед ним добрый молодец:
     - Ох, Иванушка, друг дорогой, спасибо, послушал меня, избавил от колдовства! А то век бы мне конём быть. Сам я  из  этого царства – Василий, крестьянский сын. Сила во мне была великая. А в ту пору обидел царский слуга моего отца с матерью. Вызвал я обидчика на поединок и победил его в кулачном бою. Царь на меня прогневался. Подкараулили царские слуги меня и сонному руки, ноги сковали, увезли в глухой, тёмный лес, оставили там диким зверям на растерзанье. Мимо ехал старик, взял меня в своё царство. Не захотел я у него холопом служить, за это он меня конём обернул, голодом морил да мучил, покуда ты не выручил. Мы с тобой вместе от старика избавились, вместе за свою землю стояли, с лютыми ворогами бились, кровь пролили. И никто, кроме тебя, не мог избавить меня от его колдовства.
     Глядит Иван и глазам не верит: был конь, а теперь стоит добрый молодец.
     Тут Василий, крестьянский сын, Ивану поклонился:  - Будь мне названым братом!
     Иван обрадовался, названого брата за руки брал, крепко к сердцу прижимал. И пошли они к своим войскам.
     А как стали полки к столице подходить, царь приказал из пушек палить, в барабаны бить и сам с боярами вышел навстречу ратникам:     - Спасибо, ребятушки, за верную службу! Век я вашей услуги не забуду, всех велю наградить. А теперь отдыхайте. Пейте, гуляйте да веселитесь, угощенья на всех хватит.
     Тут Иван с Василием, крестьянским сыном, вышли вперёд:  - Теперь-то ты ласковый, на посулы не скупишься, а помнишь ли, как всю нашу землю и весь наш народ ты да бояре Гвидону с Салтаном согласились навек в кабалу отдать? Теперь пришло время за эту измену ответ держать!
     Царь и бояре ни живы, ни мертвы стоят. Руки, ноги дрожат, и с лица сменились.
     Названые братья им говорят:  - Уходите из нашего царства куда знаете, чтобы духу вашего тут не было!
     И все ратные люди закричали:  - Худую траву с поля вон!
     Царь да бояре не стали мешкать, кинулись бежать кто куда, только их и видели.
     А Иван, вдовий сын, со своим названым братом стали тем царством править. Все посадские люди и деревенские мужики с тех пор стали лихо да беду изживать. Год от году всё лучше живут, а про царя да про бояр только иной раз в сказках сказывают.

 

           Купец Семигор, его дочка Настенька и Иван Беглый

     Жил купец Семигор. Семь гор было у Семигора. Одна гора золотая, другая гора – серебряная гора. Одна гора – руда медная, другая гора – руда железная. Одна гора - хрустальная, другая гора – гора мраморная, а седьмая гора – Ильмень-гора – самоцветная.
     Семь дочек было у Семигора. Шесть как одна: станом высокие, лицом румяные, глаз с поволокой, волосом чёрные. А седьмая – Настенька – дочка любимая, тоненькая, как тростиночка, личико беленькое, волосики будто паутиночки осенние на солнышке светятся, а глаза, как вода Ильмень-озера, тихие да светлые.
     Семигор дочкой не налюбуется, не нахвалится, никуда от себя Настеньку не отпускает. Для старших дочек выбрал в зятья шесть молодцев здоровых, сильных да ему, Семигору, послушных. Послал Семигор зятьёв своих с дочками на шесть гор своих за работами присматривать: одного зятя послал на золотую гору, другого на серебряную; одного на гору руды медной, другого на гору руды железной; одного на гору хрустальную, другого на гору мраморную. Сам Семигор с дочкой любимой Настенькой на Ильмень-горе остался.
     Всякие камни-самоцветы были у Семигора: перлы чёрные, бериллы и хризолиты зелёные, желтяки и тяжеловесы разные. Всякие камни ему горщики носили, а для дочки Настеньки в шкатулочке из орлеца розового на счастье александрит, камень красоты неописанной лежал. Не было только у Семигора камня, как вода озёрная тихая, как глаза Настеньки, дочки любимой, синие.
     Дошёл до Семигора слушок, что усчастливилось горщику одному у Аргаш-озера в шахте заброшенной кристаллы синие найти. Сей же час Семигор в ту шахту рабочих посылает кристаллы искать. Много он людей загубил – не один под землёю смерть свою нашёл. Люди от Семигора прячутся, с Ильмень-горы бегут. Свои бегут, а Семигор чужих перенимает.
     Стоит раз Семигор с дочкою Настенькою на полянке, где дороги крестом сходятся, беглых работничков поджидает. Видит, Иван Беглый идёт. Рубашка на нём никудышная, а собою молодец, и лицом, и станом: идёт, по сторонам не глядит. Остановил его Семигор, стал на работу нанимать. Настенька взглянула на парня, и глаз от него не отводит. То ли сила чудесная в Иване Беглом была, то ли Иван ни на кого не похожий был, только привязал он сердце Настеньки к своему сердцу крепко-накрепко. Стала Настенька Семигора просить Ивана Беглого за самоцветом синим не посылать, на Ильмень-горе оставить. Но сколь она ни плакала, сколь ни просила, а Семигор Ивана Беглого на Ильмень-горе не оставил, подальше от дочки любимой отправил – на Аргаш-озеро. И приказчику своему верному наказал: Ивана Беглого в горе навечно держать.
     Спустили Ивана Беглого в шахту, забой ему отвели – хуже некуда. Думал Иван Беглый, что не видать ему больше света божьего и Настеньки, Семигоровой дочки. Только, видно, другое на роду ему было написано. Укараулил Иван Беглый времечко, выбрался крадучись из шахты и в лес подался.
     Перебрался через гору. Вечер подошёл, ночь настала. Выбрал Иван Беглый местечко по другую сторону горы – лёг на травку. В лесу тихо. Стал он спать собираться, только слышит – треск в горе. Грозы нет, а гора трещит. Вдруг из горы звёздочка засветилась, полосой пронеслась, в кустах спряталась и опять на траве зажглась. Потом другая, третья в горе засвечивается. Засверкает полосой, к кустам побежит, скроется там, а потом в траве огнём горит, переливается. Тут луна взошла. Видит Иван Беглый, бурундучок бежит, и в зубах у него камушек самоцветный сверкает. Выбегает бурундучок из трещины в горе, камушек за камушком выносит самоцветы и кладёт их под кустом на полянке. Горку большую наносил.
     Захотелось Ивану Беглому самоцветы забрать – устроить для всех пирушку, купить себе избушку. А бурундучок ему человеческим голосом говорит: 
     - Не зарься, Иванушка, на камни самоцветные. Заклятье на них положено, тебе от них счастья не прибавится, а послушай, что я тебе присоветую. Пойди ты к купцу Семигору, расскажи ему про камни самоцветные и проси у него в награду вольную тебе выдать и коня доброго дать. Только не забудь: как покажешь Семигору камни, что в куче на полянке лежат, больше ни о чём не заботься, скорей на коня садись, не задерживайся, на Семигора не оглядывайся.
     Сделал Иван Беглый всё, как бурундучок приказал. 
     Как услышал Семигор про камни самоцветные, сейчас велел вести себя к горе. Обещал Ивану Беглому вольную дать, когда своими глазами самоцветы увидит. А приказчикам своим наказал: “Если в полночь назад не вернусь, значит беда со мной приключилась от Ивана Беглого. Идите выручать”.
     Взял Семигор с собой управителя верного и коня для Ивана Беглого. Пришли они ночью к горе. Семигор в руках вольную держит, коня к дереву привязал.
     Иван Беглый и говорит:  - Ну, теперь, Семигор, давай вольную, сейчас самоцветы увидишь, - и повернул его лицом к полянке.
     А под кустом самоцветы так и светятся, огнём переливаются. Семигор с управителем совсем ума лишились. Сунули Ивану Беглому вольную и к куче бросились.
     Тут Ивану бы на коня да из лесу вон, но уж очень захотелось узнать, что же дальше будет. Ну, прямо как нам сейчас охота это узнать.
     Видит Иван Беглый, что Семигор с управителем над кучей самоцветов согнулись, руки в камни по локоть засунули, да так камнями стоять и остались. У Ивана Беглого от страха руки-ноги отнялись – глазам своим не верит, а когда в себя пришёл, видит – приказчики кругом сбежались Семигору на выручку. Окружили Ивана Беглого, стали спрашивать, где Семигор. Иван Беглый на три каменные горки показывает:  - Вот, Семигор.
     Люди смотрят: три камня – два над третьим склонились. Не поверили Ивану Беглому, стали его пытать да мучить. А он всё на то же показывает. Так и замучили Ивана Беглого.
     А Настенька, дочка Семигора любимая, ждёт не дождётся Ивана Беглого. Ходит она по горам и плачет. И первые слёзы её были прозрачные, будто вода озёрная тихая, а потом глаза свои синие стала выплакивать. Так и изошла слезами. Позже люди нашли эти слёзы и первые прозвали аквамаринами, а последние сапфирами.



                Солдат и смерть

     Прослужил солдат двадцать пять лет, и отпустили его на все четыре стороны:  - Выслужил ты, солдат, свой срок, иди теперь, куда знаешь.
     Собрался солдат и пошёл, а сам думает: “Прослужил я царю двадцать пять лет, а не выслужил и двадцати пяти реп. Дали мне в дорогу только три сухаря. Как быть? Где голову приклонить? Дай пойду на родную сторону. Проведаю отца с матерью, а коли в живых не застану, хоть на могиле у них посижу”.
     И пошёл солдат в путь-дорогу. Шёл, шёл, два сухаря съел, и остался у него всего один сухарь, а до дому ещё далеко идти.
     В ту пору поравнялся с ним нищий и стал просить:  - Подай, служивый, убогому милостыньку!
     Вынул солдат свой последний сухарь и подал старику: “Сам-то как-нибудь обойдусь: моё дело солдатское, а старому да убогому где взять?”
     Трубку набил, закурил и тронулся в путь. Идёт да покуривает. Шёл, шёл и видит возле дороги озеро. У самого берега дикие гуси плавают. Подкрался солдат, изловчился и убил трёх гусей.
     “Теперь будет чем пообедать!”
     Вышел на дорогу и скоро пришёл в город. Разыскал постоялый двор, подал всех трёх гусей хозяину:  - Вот тебе три гуся. Одного для меня зажарь, другого себе возьми за хлопоты, а за третьего винца мне к обеду поставь.
     Покуда солдат снаряжение своё снимал да на отдых располагался – и обед поспел. Подали ему жареного гуся, поставили штоф винца. Сидит солдат, угощается: выпьет винца да гусём закусит. Худо ли!
     Не торопится солдат, у хозяина спрашивает:  - Чьи там через улицу новые хоромы видать?
     Отвечает хозяин:  - Самый что ни есть богатый купец выстроил себе те палаты, да вот всё никак не может туда жить перебраться.
     - А почему?
     - Завелась, видишь ли, там нечистая сила. Черти по ночам гнездятся: шумят, пляшут, галдят да визжат целую ночь, покою нет. Люди близко боятся подходить, как стемнеет.
     Солдат у хозяина выспросил, как ему того купца разыскать:  - Охота мне с ним повидаться да перемолвиться: не помогу ли я чем ему?
     После обеда лёг на часок отдохнуть и, как стало вечереть, пошёл в город. Нашёл купца. Тот спрашивает:  - Что скажешь, служивый?
     - Я человек дорожный. Позволь мне в твоём новом доме переночевать, всё равно он никем не занят.
     - Что ты, что ты, - говорит купец. – Какая тебе нужда на верную гибель идти? Переночуй у кого-нибудь. Мало ли в городе домов. А в моём новом доме с тех пор, как построили его, поселились черти, и никак их не выжить.
     - Может, мне удастся прогнать чертей? Авось старого солдата послушается нечистая сила.
     - Находились и до тебя смельчаки, да всё без толку. Ничего поделать нельзя. Вот и прошлым летом взялся эдак же один прохожий человек избавить дом от нечисти, отважился переночевать. А наутро только косточки от него нашли. Погубила его нечистая сила.
     - Русский солдат в воде не тонет и в огне не горит. Служил я двадцать пять лет, и в походах, и в сраженьях бывал, да жив остался, а уж от чертей-то как-нибудь оборонюсь, не поддамся.
     Купец говорит:  - Ну, дело твоё. Коли не боишься, ступай. А если избавишь дом от нечистой силы, за наградой не постою.
     - Дай мне, - говорит солдат, - свечей, калёных орехов да одну печёную репу покрупнее.
     - Пойдём в лавку, бери, чего надобно.
     Зашёл солдат в лавку, взял десяток свечей, три фунта калёных орехов, а потом завернул на купеческую кухню, прихватил самую большую печёную репу и отправился в новые хоромы.
     Расположился в большой горнице. Шинель да ранец на гвоздь повесил. Свечи зажёг, набил трубку. Покуривает, орехи пощёлкивает – ведёт время.
     В самую полночь – откуда что взялось – шум, гам поднялся, двери захлопали, половицы заскрипели, пошла пляска, визги со всех сторон, хоть уши затыкай. Всё ходуном заходило.
     А солдат сидит как ни в чём не бывало: орехи пощёлкивает, трубочку покуривает.
     Вдруг дверь приотворилась, просунул чертёнок голову, солдата увидал и закричал:  - Тут человек сидит! Собирайтесь, пожива есть!
     Пошёл топот, и все черти сбежались в ту горницу, где солдат сидел. Столпились у дверей, поглядывают, друг дружку подталкивают да повизгивают:  - Разорвём, съедим его!
     - Погодите хвалиться-то, - говорит солдат. – Не эдаких видал на своём веку, да и бивать приходилось вашего брата немало. Подавитесь!
     Тут протолкался вперёд большущий чёрт и говорит:  - Давай тогда силой меряться.
     - Ладно, померяемся, - отвечает солдат. – Может кто-нибудь из вашей братии так сдавить камень рукой, чтобы сок побежал?
     Старший чёрт велел принести с улицы булыжник. Один чертёнок побежал, принёс небольшой камень. Подают солдату:  - На, пробуй!
     - Сперва пусть кто-нибудь из вас попробует, а за мной дело не станет.
     Большущий чёрт схватил камень и так крепко сжал, что только горсть песку осталась.
     - Гляди!
     Солдат печёную репу из ранца достал.
     - Видишь, мой камень больше твоего.
     Сдавил репу рукой. Сок побежал.
     - Видали?
     Удивились черти. Молчат. Потом спрашивают:  - А чего ты всё грызёшь?
     Солдат отвечает:  - Орехи. Только вам никому не разгрызть моих орехов.
     И подал старшему пулю:  - Отведай солдатских орехов.
     Тот кинул пулю в рот. Кусал, кусал, всю сплющил, а раскусить никак не может. А солдат, знай, пощёлкивает: кидает в рот один орех за другим, один за другим.
     Присмирели черти, притихли. С ноги на ногу переминаются, на солдата поглядывают.
     - Слыхал я, - говорит солдат, - будто ваш брат больно хитёр на выдумки: можете из маленьких большими стать, а из больших – в маленьких обернуться и в любую щель пролезете.
     - Это мы всё можем! – закричали черти.
     - А вот попробуйте все, сколько вас тут есть, залезьте в мой ранец.
     Черти кинулись в ранец наперегонки. Торопятся, друг дружку давят, подгоняют один другого. Минуты не прошло, как никого в доме не осталось: все в ранце угнездились.         
     Солдат подошёл к ранцу, ремни крест-накрест перекинул, покрепче затянул и пряжки застегнул.
     - Ну, теперь можно и самому отдохнуть!
     Шинель постелил, шинелью укрылся и уснул.
     Утром купец посылает приказчиков:  - Ступайте проведайте, жив ли солдат. Коли погиб, соберите хоть кости.
     Приказчики пришли, а солдат уж не спит, по горницам расхаживает да трубочку покуривает.
     - Здравствуй, служивый! Не чаяли мы тебя живым-здоровым застать, ящик вот принесли – твои кости собрать.
     Усмехается солдат:  - Рано ещё меня хоронить. Пособите мне вот лучше ранец в кузницу отнести. Далеко ли у вас тут кузница?
     - Недалеко, - приказчики отвечают.
     Взяли ранец и понесли. Пришли в кузницу. Солдат говорит:  - Ну-ка, молодцы-кузнецы, кладите этот ранец на наковальню да ударьте покрепче, по-кузнечному.
     Кузнец с молотобойцем принялись по ранцу молотами бить-колотить. Солоно пришлось чертям. Закричали в голос:  - Смилуйся, служивый, выпусти на волю!
     Кузнецы, знай, своё дело делают, а солдат приговаривает:  - Так их, так, ребята, бей крепче! Научим, как людей обижать.
     - Век больше в тот дом не заглянем, - кричат черти, - и другим закажем близко к этому городу не подходить, а тебе богатый выкуп дадим, только живыми оставь!
     - Ну, то-то! Помните, как с русским солдатом тягаться!
     Велел кузнецам остановиться. Приослабил ремни у ранца и стал чертей по одному выпускать. Оставил только самого главного.
     - Принесите выкуп, тогда и этого отпущу.
     И только успел трубку выкурить, как видит – бежит чертёнок, несёт старую котомку.
     - Вот тебе выкуп!
     Солдат котомку взял – лёгкая показалась. Развязал, заглянул, а там нет ничего. Закричал на чертёнка:  - Да ты что, насмехаться вздумал надо мной? Сейчас вашего главного в два молота примемся учить!
     А тот из ранца кричит:  - Не бей, не калечь меня, служивый, а выслушай. Та котомка не простая, а чудесная. Одна она только и есть на свете. Чего бы ты только ни захотел, развяжи котомку да погляди – всё станется по твоему желанию. А коли птицу вздумаешь заполевать либо вещь какую хочешь заполучить, размахни котомку да скажи одно слово: “Полезай!” – там и найдёшь.
     - А ну-ка попытаем, правду ли сказываешь.
     Задумал солдат: “Пусть в котомке три жареных гуся и три штофа вина будет”. И сразу почувствовал: тяжелей котомка стала. Развязал котомку, а там три жареных гуся и три штофа вина. Отдал всё кузнецам, а сам вышел из кузницы, глядит по сторонам. Увидал: на крыше воробей сидит. Котомку размахнул и сказал: “Полезай!”
     Только успел вымолвить, снялся воробей с крыши и сразу в котомку залетел. Воротился солдат в кузницу и говорит:  - Правду чёрт сказывал. Без обману дело выходит. Эдакая котомка мне, старому солдату пригодится.
     Развязал ремни, открыл ранец и выпустил старшего чёрта.
     - Ступай куда знаешь, да помни: ещё раз попадёшься мне на глаза – пеняй на себя тогда.
     Кинулся чёрт с чертёнком бежать, только их и видели. А солдат взял свой ранец да котомку, распростился с кузнецами и пошёл к купцу:    
     - Перебирайся спокойно в новый дом. Никто тебя там больше не потревожит.
     Купец на солдата глядит и глазам не верит.
    - Правда, что русский солдат в воде не тонет и в огне не горит. Рассказывай, как тебе удалось от нечистой силы оборониться, живым-невредимым остаться?
     Солдат рассказал всё, как дело было, а приказчики подтвердили. Купец думает: “Ладно, день-другой надо повременить, с переездом обождать. Узнаю, всё ли спокойно, не воротится ли нечистая сила”.
     Вечером послал с солдатом тех молодцов, что ходили утром в новый дом.   - Обживайте. Коли что приключится, солдат оборонит.
     Те переночевали спокойно, как ни в чём не бывало, утром воротились живы-здоровы, веселёхоньки.
     На третью ночь и сам купец отважился с ними переночевать. И опять ночь прошла тихо, спокойно. После того велел купец готовиться к новоселью. Напекли всего, наварили, нажарили. Собрали гостей. Всяких кушаньев, вин и заедок столько наставили – столы ломятся. Пей, ешь, чего душа пожелает.
     Посадил купец солдата на почётное место и потчует, как самого дорогого гостя:  - Угощайся, служивый. Век твою услугу помнить буду!
     Пир затянулся до рассвета. А как пробудились, стал солдат в дорогу собираться. Купец его уговаривает:  - Не торопись, поживи у нас, погости ещё хоть неделю.
     - Нет, спасибо. И так зажился. Надо мне домой попадать.
     Насыпал ему купец серебра полный ранец: - Вот тебе на обзаведение.
     А солдат ему говорит:  - Не надо мне твоего серебра. Я человек одинокий и ещё могутный. Сам себя прокормлю.
     Простился с купцом, вскинул чудесную котомку да пустой ранец за плечи и отправился в путь-дорогу.
     Шёл он долго ли, коротко ли, близко ли, далёко ли и пришёл на родную сторону. Увидал с пригорка свою деревню, и стало ему весело да легко. Прибавил шагу, сам со все стороны поглядывает: “Эдакая красота кругом. Во многих я землях побывал, сколько разных городов да сёл повидал, а лучше нашего места и на всём белом свете не сыскать!”
     Подошёл солдат к своей избе. Поднялся на крылечко, постучался. Встретила его древняя старуха. Кинулся к ней солдат, обнимает.
     Старуха сына узнала. Плачет и смеётся от радости.
     - Всё тебя, сынок, старик вспоминал, да вот не привелось поглядеть, не дождался. Годов уж пять прошло, как схоронили его.
     Потом старуха спохватилась, стала хлопотать, а солдат уговаривает:     - Ни о чём не беспокойся. Теперь моя забота тебя беречь да покоить.
     Котомку развязал, задумал разные кушанья да угощенья. Всего из котомки достал, на стол поставил, потчует мать:  - Пей, ешь досыта!
     На другой день опять котомку развязал, натряс серебра и стал за дела приниматься. Избу новую поставил. Купил корову да лошадь, завёл всё, что надо по хозяйству. А потом приглядел невесту, женился, и стал жить-поживать, хозяйствовать. Старуха-мать внуков нянчит, не нарадуется на сына.
     Прошло так годов шесть ли, семь ли. Занедужил солдат. Лежит день, другой и третий, не пьёт, не ест. И всё ему хуже и хуже. На третий день увидал: возле постели смерть стоит, косу точит, на солдата поглядывает:     - Собирайся, солдат, за тобой пришла. Сейчас уморю тебя.
     - Погоди, дай мне пожить ещё тридцать годиков. Детей выращу. Сыновей поженю, а дочерей замуж выдам да внучат дождусь, погляжу, тогда и приходи, а теперь недосуг мне умирать.
     - Нет, солдат, не дам тебе и трёх часов прожить.
     - Ну, коли нельзя прожить тридцать годов, повремени хоть три года, мало ли у меня дела. Надо всё переделать.
     - Не проси, не дам тебе и трёх минут жизни, - отвечала смерть.
     Солдат не стал больше ни о чём просить, а умирать ему неохота. Изловчился, достал кое-как из-под изголовья чудесную котомку, размахнул её и крикнул:  - Полезай!
     Только успел вымолвить, как чувствует: полегче стало. Оглянулся – нет смерти на прежнем месте. Заглянул в котомку, а смерть уж там сидит. Солдат покрепче завязал котомку, и совсем ему полегчало, на еду потянуло. Встал с постели, отрезал ломоть хлеба, посолил и съел. Потом выпил ковшик квасу и совсем поправился.
     - Не хотела ты, безносая, со мной по-доброму говорить, узнаешь теперь, как с русским солдатом тягаться.
     Слышит из котомки голос:  - А чего ты со мной поделаешь?
     Солдат отвечает:  - Хоть и жалко мне котомки, да делать нечего, придётся с ней расстаться. Пойду сейчас утоплю тебя в гнилом болоте, а из котомки тебе век не выбраться.
     - Выпусти меня, солдат. Дам тебе три года жизни.
     - Ну, нет, теперь уж не выпущу.
     Смерть просит:  - Выпусти, так и быть, живи ещё тридцать лет.
     - Ладно, - солдат говорит, - выпущу тебя, коли все тридцать годов никого из людей не станешь морить.
     - Так не могу, - отвечает смерть. Как мне жить, как никого морить не стану?
     - Все эти тридцать годов грызи ты пенья, коренья да булыжники на полях.
     Смерть на те речи ответа не даёт. Солдат обулся, оделся и говорит:     - Коли так не согласна, понесу на гнилое болото.
     Взвалил котомку на плечи.
     Тут смерть заговорила:  - Будь по-твоему: не стану никого из людей морить все тридцать годов. Буду пенья, коренья да булыжники на полях грызть, только выпусти на волю.
     - Смотри, чтобы без обману было, - сказал солдат.
     Вынес смерть за околицу. Котомку развязал:  - Поди, покуда не передумал!
     Смерть свою косу подхватила и, давай бог ноги, кинулась в леса. Принялась выворачивать пенья, коренья да булыжники на полях. Выворачивает да грызёт, что станешь делать!
     А народ в ту пору зажил без горя: все здоровы – никто не хворает, не умирает. И так шло без малого тридцать лет.
     У солдата тем временем дети выросли. Сыновья женились, дочери замуж вышли. Стала семья большая. Тому надо помочь, другому посоветовать, третьего на ум наставить, каждому дело дать да растолковать.
     Хлопочет солдат да радуется. Во всём у него удача – колесом жизнь катится. До дела он жадный. О смерти ли солдату думать?
     А смерть тут как тут.
     - Сегодня тридцать годов миновало. Вышел срок. Собирайся, солдат, за тобой пришла.
     Солдат спорить не стал.
     - Моё дело солдатское. Привык по тревоге враз справляться. Коли вышел срок, неси гроб-домовину.
     Смерть принесла дубовый гроб с железными обручами. Крышку сняла:  - Ложись, солдат.
     Солдат рассердился, кричит:  - Ты что, порядков не знаешь? Разве положено по уставу старому солдату вот так с бухты-барахты самому чего-нибудь делать? Вот на службе, бывало, как чему новому взводный обучает, всегда сам покажет, как и что, а уж потом команду подаёт нам исполнять. Так и в этом деле: ты вперёд сама покажи, а уж потом команду подавай.
     Смерть в гроб улеглась:  - Гляди, солдат, вот так надо ложиться: ноги протянуть, а руки на груди сложить.
     А солдат только того и ждал. Крышку захлопнул, обручи набил:
     - Лежи там сама, а мне и тут хорошо.
     Потом взвалил домовину на телегу, отвёз на крутой берег и свалил с обрыва в реку. Подхватила река домовину и унесла смерть в море. Много годов прошло, а смерть всё носит по морским волнам.
     Народ живёт припеваючи, солдата славит. И сам солдат не старится. Внуков женил, а внучек замуж выдал. Правнуков уму разуму учит. Хлопочет по хозяйству, бегает с утра до ночи, ног под собой не чует.
     И вот поднялась как-то на море сильная буря. Разбили волны домовину о камни. Выбралась смерть на берег еле живая, от ветра шатается.
     Поотлежалась на морском берегу и кое-как поплелась в ту деревню, где солдат живёт. Зашла к нему на двор и притаилась. Ждёт, когда солдат выйдет.
     А солдат собрался идти сеять хлеб. Взял пустой мешок и пошёл в амбар за семенами. Только стал к амбару подходить, как вышла смерть из-за угла. Сама смеётся:
     - Теперь-то уж ты от меня не уйдёшь! Видит солдат – пришла беда, и думает: “А, была не была, будь что будет. Коли не избавлюсь от смерти, так хоть попугаю безносую”.
     Выхватил из-за пазухи пустой мешок да как крикнет:  - По котомке стосковалась? На гнилое болото захотела?
     Увидала смерть у солдата в руках пустой мешок, показалось ей от страха, что это и есть чудесная котомка, и кинулась она прочь бежать. Только её солдат и видел. И стала с тех пор смерть людей морить крадучись.
     Только и думает: “Как бы мне солдату на глаза не попасться! Коли увидит – не миновать гнилого болота”.
     А солдат с тех пор стал жить-поживать. И сейчас, говорят, живёт да посмеивается.



                Бой на Калиновом мосту

     В некотором царстве, в некотором государстве жили-были царь с царицей. Всем хорошо жили, только не было у них детей. Вот раз царице приснилось, что недалеко от дворца есть тихий пруд, в том пруду ёрш с золотым хвостом. Снится царице, что если она этого ерша съест, то родится у неё сын. Наутро рассказала она царю про свой сон. Позвал царь рыбаков, велел разыскать тихий пруд, закинуть в него шёлковый невод. Закинули рыбаки невод, и попался им ёрш с золотым хвостом. Обрадовалась царица, кликнула свою любимую подружку, попову дочь, и говорит:
     - Вели, подружка, приготовить ерша к обеду, да смотри, чтобы никто к нему не притронулся.
     Стала девушка-чернавка ерша варить, а попова дочь всё у печки вертится: “Что за рыба такая диковинная?” – думает. Оторвала попова дочь золотое пёрышко с левого боку, да и съела.
     Тут и девушка-чернавка не утерпела – оторвала пёрышко с правого боку, да и в рот. А потом царица ерша съела, тарелочку почистила.
     Вот скоро ли, долго ли, родились у каждой по сыну-молодцу. У царицы – Иван-царевич, у поповны – Иван-попович, у чернавки – Иван-крестьянский сын.
     Стали ребятки расти не по дням, а по часам. Как хорошее тесто на дрожжах поднимается, так они вверх тянутся. К десяти годам богатырями стали – никому с ними не управиться. Силушка по жилушкам бежит могучая, кого за руку хватят – рука прочь, кого за ногу потянут – нога вон. Только друг с другом играть и могли.
     Вот пошли они раз гулять по саду, увидали громадный камень. Упёрся в него руками Иван-царевич – чуть пошевелил. Взялся за него Иван-попович – на палец край приподнял. Ухватился Иван-крестьянский сын – загудел камень, покатился, деревья в лесу поломал.
     Под тем камнем – дверь железная, за семью замками, за десятью печатями, а за дверью подвал. В подвале – три коня богатырских, по стенам оружие ратное развешано. Вывели молодцы коней, стали оружие выбирать. Каждый себе по сердцу оружие взял. У Ивана-царевича на коне сбруя золочёная, в руках меч золотой. У Ивана-поповича на коне сбруя посеребрённая, в руках копьё серебряное. А у Ванюшки–крестьянского сына сбруя на коне мочальная, в руках дубинка железная.
     Только подъехали они ко дворцу, ко тесовому крыльцу, выбежала царица из горенки, слезами заливается.
     - Сыны мои милые, напали на нашу страну страшные вороги, змеи лютые, идут на нас через речку Смородину, через чистый Калинов мост. Всех людей окрест полонили, землю разорили, ближние царства огнём пожгли.
     - Не плач, матушка, отстоим мы речку Смородину, не пустим змея через Калинов мост.
     Словом-делом, собрались – поехали. Приезжают к речке Смородиной, видят – по всему берегу кости лежат человечьи, всё кругом – огнём сожжено, вся земля русской кровью полита. У Калинова моста стоит избушка на курьих ножках.
     - Ну, братцы, - говорит Иван-царевич, тут нам жить и дозор нести, не пускать врагов через Калинов мост; давайте по очереди караул держать.
     Кинули жребий. Досталось первую ночь сторожить Ивану-царевичу, вторую – Ивану-поповичу, а третью – Ванюшке.
     Вот ночь настала. Надел Иван-царевич золотые доспехи, взял меч, в дозор отправился.
     Ждёт-пождёт – тихо на речке Смородиной. Лёг Иван-царевич под ракитов куст, да и заснул богатырским сном. А Ванюшке в избушке не спится, не лежится, седло под головой вертится. Встал Ванюшка, взял дубинку железную, вышел к речке Смородиной. А у Калинова моста, под кустом, Иван-царевич спит-храпит, как лес шумит.
     Вдруг в реке воды взволновались, на дубах орлы раскричались – выезжает Чудо-юдо шестиглавый змей. Как дыхнёт на все стороны – на три версты всё огнём пожёг! Приступил его конь на Калинов мост. Рассердился тут Иван-крестьянский сын.
     - Ты куда со своей лапой на чистый Калинов мост?
     Выскочил Ванюшка, размахнулся дубинкой железной – три головы, как кочны, снёс; размахнулся ещё разок, ещё три сшиб. Головы отрезал, под мост положил, туловище в реку столкнул. Пошёл в избушку, да и спать лёг.
     Утром-светом вернулся с дозора Иван-царевич. Братья его и спрашивают:  - А что, царевич, как ночь прошла?
     - Тихо, братцы, мимо меня и муха не пролетела.
     Сидит Ванюшка помалкивает.
     На другую ночь пошёл в дозор Иван-попович. Ждёт-пождёт – тихо на речке Смородиной. Лёг Иван-попович под ракитов куст и заснул богатырским сном. Среди ночи взял Ванюшка железную палицу, пошёл на речку Смородину. А у Калинова моста, под кустом, Иван-попович спит-храпит, как лес шумит.
     Вдруг в реке воды взволновались, на дубах орлы раскричались – выезжает Чудо-юдо девятиглавый змей. Под ним конь спотыкается, ворон на плече встрепенулся, сзади пёс ощетинился. Рассердился девятиглавый змей:
     - Что ты, собачье мясо, спотыкаешься, ты, воронье перо, трепещешься, пёсья шерсть, щетинишься? Нет для меня на всём свете противника!
     Отвечает ему ворон с правого плеча:  - Есть тебе на свете противник – русский богатырь Иван-крестьянский сын.
     - Иван-крестьянский сын не родился, а если родился, то на войну не сгодился, я его на ладонь посажу, другой прихлопну, только мокренько станет.
     Рассердился Ванюшка:  - Не хвались, вражья сила! Не поймав ясного сокола, рано перья щипать, не побившись с добрым молодцем, рано хвастаться.
     Вот сошлись они, ударились – только земля кругом застонала. Чудо-юдо девятиглавый змей Ивана по щиколотку в землю вбил. Разгорячился Ванюшка, разошёлся, размахнулся дубинкой – три головы змея, как кочны, снёс.
     - Стой, Иван-крестьянский сын, дай мне, Чуду-юду, роздыху!
     - Какой тебе роздых, вражья сила, у тебя девять голов, у меня одна!
     Размахнулся Иванушка, ещё три головы снёс, а Чудо-юдо ударил, по колена в землю вогнал. Тут Ванюшка изловчился, захватил горсть земли и бросил змею в глаза.
     Пока змей глаза протирал, брови прочищал, Иван-крестьянский сын сшиб ему три головы. Головы отрезал, под мост положил, туловище в воду бросил. Пошёл в избушку, да и спать лёг.
     Утром-светом вернулся с дозора Иван-попович, спрашивают его братья:  - А что, попович, как ночь прошла?
     - Тихо, братцы, только комар над ухом пищал.
     Тут Ванюшка повёл их на Калинов мост, показал им змеиные головы.
     - Эх вы, сони непробудные, разве вам воевать, вам бы дома на печи лежать!
     На третью ночь собирается в дозор Ванюшка. Обувает сапоги яловые, надевает рукавицы пеньковые, старшим братьям наказывает:      - Братцы милые, я на страшный бой иду, лежите – не спите, моего крика слушайте.
     Вот стоит Ванюшка у Калинова моста, за ним земля русская. Пошло время за полночь, на реке воды взволновались, на дубах орлы раскричались. Выезжает Змей Горыныч, Чудо-юдо двенадцатиглавое. Каждая голова своим напевом поёт, из ноздрей пламя пышет, изо рта дым валит. Конь под ним о двенадцати крылах, шерсть у коня железная, хвост и грива огненные.
     Въехал змей на Калинов мост.
     Тут конь под ним споткнулся, ворон на плече встрепенулся, сзади пёс ощетинился. Чудо-юдо коня плёткой по бёдрам, ворона – по перьям, пса – по ушам.
     - Что ты, собачье мясо, спотыкаешься, ты, воронье перо, трепещешься, ты, пёсья шерсть, щетинишься? Али вы думаете, Иван-крестьянский сын здесь? Да если он народился, да и на войну сгодился, я только дуну, от него прах останется.
     Рассердился тут Ванюшка, выскочил:  - Не побившись с добрым молодцем, рано, Чудо-юдо, хвастаешь!
     Размахнулся Ванюшка, сбил змею три головы, а змей его по щиколотку в землю вогнал, подхватил свои три головы, чиркнул по ним огненным пальцем – все головы приросли, будто век не падали. Дыхнул на Русь огнём – на три версты всё пожёг кругом.
     Видит Ванюшка – плохо дело, схватил камешек, бросил в избушку – братьям знак подать. Все окошечки вылетели, ставенки в щепы разнеслись – спят братья, не слышат.
     Собрал силы Ванюшка, размахнулся дубинкой – сбил змею шесть голов. Змей огненным пальцем чиркнул – приросли головы, будто век не падали, а сам Ванюшку по колена в землю вбил. Дыхнул огнём – на шесть вёрст русскую землю сжёг.
     Снял Ванюшка рукавицу пеньковую, бросил в избушку – братьям знак подать. Разошлась крыша тесовая, покатились ступеньки дубовые, спят братья, храпят, как лес шумят.
     Собрал Ванюшка последние силы, размахнулся дубинкой, сшиб змею девять голов. Вся сыра земля дрогнула, вода всколебалась, орлы с дубов попадали. Змей Горыныч подхватил свои головы, чиркнул огненным пальцем – приросли головы, будто век не падали, а Ванюшку по пояс в землю вогнал. Дыхнул огнём – на двенадцать вёрст русскую землю сжёг.
     Снял Ванюшка пояс кованый, бросил в избушку – братьям знак подать. Раскатилась избушка по брёвнышку. Проснулись братья, выскочили. Видят – вздыбилась речка Смородина, с Калинова моста кровь бежит, на русской земле стон стоит, на чужой земле ворон каркает. Бросились братья на помощь Ванюшке. Пошёл тут богатырский бой. Чудо-юдо огнём палит, дымом душит, Иван-царевич мечом бьёт, Иван-попович копьём колет. Земля стонет, вода кипит, ворон каркает, пёс воет…
     Изловчился Ванюшка и отсёк змею огненный палец. Тут уж стали братья бить-колотить, отсекли змею все двенадцать голов, туловище разрубили, в воду бросили. Отстояли Калинов мост.
     Утром рано-ранёшенько вышел Иван-кресьянский сын в чисто поле, оземь грянулся, обернулся мушкой и полетел в змеиное царство. Долетел Иванушка до змеиного дворца, опустился на окошечко. Сидят в белокаменной палате три змеиных жены, слёзы льют.
     - Убил Иван наших любимых мужей, осиротил малых сыновей. Как Ивану-крестьянскому сыну с братьями мстить будем?
     Старшая жена золотые волосы чешет, громким голосом говорит: 
     - Напущу я голод, сама выйду на дорогу, сделаюсь яблоней, кто моё яблочко сорвёт, враз умрёт.
     Средняя жена серебряные волосы чешет, громким голосом  говорит:      - А я напущу сушь, жажду великую, сама сделаюсь колодцем с ключевой водой, - кто моей воды попьёт, враз умрёт.
     Третья жена медные волосы чешет, громким голосом говорит:  - А я сон да дрёму напущу на глаза, обернусь сама тесовой кроватью, пуховой периной, - кто на кровать ляжет, огнём сгорит.
     Всё Иванушка выслушал, всё на сердце сложил. Полетел в чисто поле, оземь грянулся, добрым молодцем стал. Пошёл в дозорную избу, разбудил братцев и говорит: - Братья мои милые, убили мы змеев, остались змеёныши, надо само гнездо разорить, пепел развеять, а то не будет на Калиновом мосту покоя.
     Вот собрались, мост переехали, по змеиному царству поехали. Едут, едут, кругом ни кола, ни двора, ни сада, ни поля – всё огнём сожжено. Стали братья на голод жаловаться. А Иванушка помалкивает. Вдруг видят – стоит яблоня, а на яблоне золотые яблоки. Обрадовались братья, коней погоняют, к яблоне поспевают, а Ванюшка поскакал вперёд и давай рубить яблоню, топтать, давить яблоки – только стон да треск пошёл. Братья сердятся, а Иванушка помалкивает.
     Едут дальше. Долго ли, коротко ли, пала жара страшная, а кругом ни речки, ни ключа. Вдруг видят – на жёлтом песке, на крутом угорье, стоит колодец золотой с ключевой водой, на воде чарочка золотая плавает. Бросились братья к колодцу, а Иванушка впереди. Стал он рубить колодец, воду мутить, чарочку топтать, только стон да треск по степи пошёл. Братья злобятся, а Иванушка помалкивает.
     Ну, поехали дальше. Долго ли, коротко ли, напал на братьев сон, накатила дрёма. Глаза сами закрываются, богатыри в сёдлах качаются, на гривы коням падают. Вдруг видят – стоит кровать тесовая, перина пуховая. Братья к кровати поспешают, а Иванушка впереди всех, им лечь не даёт.
     Рассердились братья, за мечи схватились, а Иванушка им и говорит:     - Эх, братцы любимые, я вас от смерти спас, а вы на меня злобитесь.
     Схватил Иванушка со своего правого плеча сокола любимого, на кровать бросил – сокол огнём сгорел. Братья так и ахнули. Вот они ту кровать с периной порубили, песком засыпали.
     Доехали богатыри до змеиного дворца, сожгли его, пепел по ветру развеяли и со славой домой воротились.



                Добрый поп            

     Жил-был поп. Нанял он себе работника.
     - Ну, свет, - говорит поп, - завтра пойдём сено косить. Ты уж у меня переночуй, утром рано встанем.
     - Хорошо, батюшка.
     Встали они утром рано. Поп говорит попадье:  - Давай-ка нам, матушка, завтракать, мы в поле пойдём сено косить.
     Попадья собрала на стол. Сели поп с работником вдвоём и позавтракали порядком.
     Поп говорит работнику:  - А не хочешь ли, свет, мы и пообедаем за один раз? И будем косить до самого ужина без роздыха.
     - Как вам угодно, батюшка, пожалуй и пообедаем.
     - Подавай, матушка, на стол обедать, - приказал поп жене.
     Она подала им обедать. Хлебнули они по ложке, по другой – и сыты.
     Поп говорит работнику:  - А не хочешь ли, свет, заодно и поужинать?
     - Как вам угодно, батюшка, пожалуй и поужинаем.
     Попадья подала им ужинать. Они хлебнули раз-другой и ложки опустили. 
     Работник армяк свой одел, вон собирается.
     - Куда ты, свет? – спрашивает поп.
     - Как куда? Сами, батюшка, знаете. После ужина спать ложиться надо. Воля ваша до ужина, а после ужина – у каждого своя воля. 
     - Вот, негодник, - подумал поп. – Придётся одному идти косить.   
     Попробовал он встать из-за стола, а и не может.   
     - Что же это я так объелся? Ничего после такой трапезы на ум не идёт кроме сна. Эх, не один негодник за столом сидел, а два…



                Мужик и заяц

     Шёл как-то мужик по чистому полю, по широкому раздолью и увидал: под кустом заяц лежит. Обрадовался мужик. Стал к зайцу подкрадываться, а сам думает:
     “Поймаю зайца, продам за полтину. А за полтину куплю маленькую свинку. Свинка вырастет да опоросится двенадцатью поросятами. Поросятки вырастут да опоросятся по двенадцати поросят. И те поросятки вырастут. Всех я их продам – меру денег получу. На те деньги пятистенную избу поставлю, хозяйством обзаведусь, тогда и жениться можно.
     Высватаю невесту рослую, пригожую. Жена мне детей народит. Дочки пусть в мать уродятся, а сынки в меня.
     Сыновья подрастут, всё дальше и дальше пашню пахать станут. От излишков подёнщиков в страду на службу брать будем.
     Жена у печи за стряпнёй, а я под окном стану посиживать да за всем поглядывать. При большом-то хозяйстве глаз и глаз надобен. Сыновья-то молодые, горячие да неопытные будут, сами в бедности не живали. Работникам и работницам от них достанется. А я тут как тут:  - Ванька, Васька, Колька, не обижайте народ, я сам в бедности живал, знаю эту долю!”
     И так громко мужик это крикнул, что заяц испугался, вскочил и убежал.



                Лихо одноглазое

     Жил кузнец припеваючи, никакого лиха не знал.
     - Что это, - говорит кузнец, - я никакого лиха на своём веку в глаза не видывал? Хоть посмотреть бы, какое такое лихо на свете.
     Вот пошёл кузнец лиха искать. Шёл, шёл, зашёл в дремучий лес. Ночь близко, а ночевать негде и есть хочется. Смотрит по сторонам и видит – стоит неподалёку большая изба. Постучал – никто не отзывается; отворил дверь, вошёл – пусто, не хорошо. Забрался кузнец на печь и лёг спать не ужинавши.
     Стал было уже засыпать кузнец, как дверь отворилась и вошло в избу целое стадо баранов, а за ними Лихо, баба огромная, страшная, об одном глазе. Понюхало Лихо по сторонам и говорит:  - Э, да у меня никак гости; будет мне, Лиху, что позавтракать, давненько я человеческого мяса не едало.
     Вздуло Лихо лучину и стащило кузнеца с печи, словно ребёнка малого.
     - Добро пожаловать, нежданный гость; спасибо, что забрёл; чай, ты проголодался и отощал, - и щупает Лихо кузнеца, жирен ли; а у того от страху все животики подвело.
     - Ну, нечего делать, давай сперва поужинаем, - говорит Лихо; принесло большую охапку дров, затопило печь, зарезало барана и изжарило.
     Сели ужинать. Лихо по четверть барана зараз в рот кладёт, а кузнецу кусок в горло не идёт, даром что целый день ничего не ел. Спрашивает Лихо у кузнеца:  - Кто ты таков, добрый человек?
     - Кузнец.
     - А что умеешь ковать? 
     - Да всё умею.
     - Скуй мне глаз.
     - Изволь, - говорит кузнец, - да есть ли у тебя верёвки? Надо тебя связать, а то ты не дашься; я бы тебе вковал глаз.
     Лихо принесло две верёвки: одну толстую, а другую потоньше. Кузнец взял верёвку потоньше, связал Лихо, да и говорит:  - А ну-ка, бабушка, повернись.
     Повернулось Лихо и разорвало верёвку. Вот кузнец взял уже толстую верёвку, скрутил бабушку хорошенько.
     - А ну-ка теперь повернись.
     Повернулось Лихо и не разорвало верёвки. Тогда кузнец нашёл в избе железный шкворень, разжёг его в печи добела, поставил Лиху на самый глаз, на здоровый, да как ударит по шкворню молотком – так глаз зашипел и выкипел, Повернулось Лихо, разорвало толстую верёвку, вскочило как бешеное, село на порог и крикнуло:  - Ах ты, злодей! Теперь ты от меня не уйдёшь!
     Пуще прежнего испугался кузнец, сидит в углу ни жив, ни мёртв; так всю ночь и просидел, хотя спать хотелось. Поутру стало Лихо выпускать баранов на пашню да всё по одному; пощупает, точно ли баран, схватит за спину, да и выкинет за двери.
     Кузнец вывернул свой тулуп шерстью вверх, надел в рукава и пошёл на четвереньках. Лихо пощупало: чует – баран; схватило кузнеца за спину, да и выкинуло из избы… Вскочил кузнец и давай бог ноги. Прибежал домой; знакомые его спрашивают:  - Отчего это ты поседел?
     - У Лиха переночевал, - говорил кузнец. – Знаю я теперь, что такое Лихо: и есть хочется, да не ешь, и спать хочется, да не спишь. 



                Барин и плотник

     Ехал плотник из лесу в город, вёз толстое бревно. Навстречу ему барин на тройке катит.
     - Эй, мужик, вороти с дороги.
     - Нет, барин, ты вороти. Я с возом, а ты порожняком – тебе и воротить.
     Не стал барин много разговаривать, крикнул кучеру да слуге:
     - Свалите, ребята, воз с дороги да всыпьте ему хорошенько, чтобы знал, как барину перечить.
     Слуга с кучером не посмели барина ослушаться, с козел соскочили, воз опрокинули в канаву, а плотника побили. Потом сели и поехали, только пыль столбом завилась.
     Бился, бился плотник, вызволил свой воз из канавы, а сам думает: “Ладно, барин, даром тебе это не пройдёт, будешь помнить, как мастерового человека обижать”.
     Добрался до дому, свалил бревно, захватил пилу да топор и отправился в помещичью усадьбу. Идёт мимо барского дома и кричит:     - Кому тёплые сени сработать, кому баню срубить?
     А барин строиться любил. Услыхал и зовёт плотника:  - Да сумеешь ли ты хорошо сени построить?
     - Отчего не сумею? Вот неподалёку отсюда такой лес растёт, что если из того леса сени построить, то и зимой их топить не надо, всегда будет тепло. И зовёт барина:  - Пойдём со мной строевой лес выбирать.
     Пришли в лес. Ходит плотник от дерева к дереву да обухом поколачивает. Ударит, потом ухом приложится, послушает.
     - Это нам не годится. А вот это – в самый раз подойдёт.
     Спрашивает барин:  - Как это ты можешь узнать, какое дерево годится? Научи и меня.
     Подвёл его плотник к толстому дереву.
     - Обними вот это дерево и ухом крепче приложись. Я буду постукивать, а ты слушай, только крепче прижмись.
     - Да у меня руки слабы крепко дерево обнять.
     - Ничего, давай тебя привяжу.
     Привязал барина за руки к дереву, выломал берёзовый прут и давай его тем прутом потчевать. Бьёт да приговаривает:  - Я тебе и ещё взбучку дам, будешь знать, как рабочего человека напрасно обижать.
     Бил, бил и оставил барина к дереву привязанным. Сам ушёл. Видели слуги, куда барин уходил, нашли его, отвязали и привезли домой.  Слёг барин с тех побоев в постель, хворает. 
     А плотник прикинулся знахарем, переоделся так, что узнать нельзя, и пришёл в усадьбу:  - Не надо ли кого полечить, поправить?
     Барин услыхал и зовёт:  - Полечи, братец, меня. Кони понесли, да вот упал и с тех пор ни сесть, ни встать не могу.
     - Отчего не полечить? Прикажи истопить баню – да скажи, чтобы никто к нам входить не смел, а то сглазят и всё лечение пропадёт, ещё хуже будет.
     Баню вытопили, привёл плотник барина, двери запер и говорит:
     - Раздевайся и ложись на скамью, буду тебя едучей мазью мазать. Терпеть-то умеешь? От боли не свалишься?
     - Ой, нет, уж лучше примотай меня полотенцами.
     Плотнику того и надо. Примотал барина к скамье крепко-накрепко и давай ремнём стегать.
     Бьёт да приговаривает:  - Не обижай напрасно рабочего человека, ни мужика, ни лекаря, ни портного, ни пекаря.
     Напотчевал барина сколько надо и из бани вышел.
     Нам другой день приехал барин со слугами в город. Ходит-бродит по базару. Все мужики ему на одно лицо. Подошёл к плотнику и спрашивает:  - Скажи, мужичок, не ты ли вчерашний?
     А плотник смекнул, в чём дело, и отвечает:  - Никак нет. Мне сорок шесть лет. Какой же я вчерашний?
     Уехал барин несолоно хлебавши, и мастеровых с той поры не шибко обижает.



                Скряга

     Жил-был богатый купец Марк – скупей его не было. Раз как-то пошёл он гулять и на дороге увидал нищего – сидит старец и просит милостыню:  - Подайте, православные, Христа ради!
     Марк Богатый мимо прошёл. Следом за ним шёл на ту пору мужик, пожалел старца и подал ему копеечку.
     Стыдно показалось Марку Богатому, остановился он и говорит мужику:  - Послушай, земляк, дай мне взаймы копеечку; хочется убогому подать, да мелких нету.
     Мужик дал ему и спрашивает:  - А когда за долгом приходить?
     - Завтра приходи.
     На другой день мужик идёт Марку за своей копейкой. Пришёл на его широкий двор.
     - Что, Марк Богатый дома?
     - Дома. Тебе что надо? – спрашивает Марк.
     - За копеечкой пришёл.
     - Ах, брат, приди после: ну, право, мелких нет.
     Мужик поклонился и назад.
     - Я, - говорит, - приду завтра.
     Наутро приходит – опять то же:   - Мелких денег вовсе нет, коли хочешь, давай с сотенной сдачи… а не то приходи через две недели.
     Через две недели снова идёт мужик к Марку Богатому, а тот увидел мужика в окно и говорит жене:  - Слушай, жена, а разденусь догола и лягу под иконы, а ты покрой меня полотном, сиди и плачь, словно над мёртвым. Когда придёт мужик за долгом, скажи ему, что я сегодня помер.
     Как муж приказал, так жена и сделала: сидит да горючими слезами заливается.
     Приходит мужик в горницу, она его спрашивает:  - Тебе что?
     - За должком к Марку Богатому, - отвечает мужик.
     - Ну, мужичок, Марк Богатый приказал долго жить; сейчас только помер.
     - Царство ему небесное! Позволь, хозяйка, за мою копеечку послужу ему – хоть грешное тело обмою.
     С этим словом ухватил чугун с горячей водой и давай Марка Богатого ошпаривать. Марк морщится, ногами дрыгает, но терпит.
     - Дрыгай, не дрыгай, а копейку ко мне двигай! – приговаривает мужик.
     Обмыл, снарядил как надо.
     - Ну, хозяйка, покупай гроб да вели в церковь выносить; я стану над ним псалтырь читать.
     Положили Марка Богатого в гроб и вынесли в церковь, а мужик стал над ним псалтырь читать.
     Наступила тёмная ночь. Вдруг открывается окно, и лезут в церковь воры-разбойники. Мужик за алтарь спрятался. Воры влезли и начали меж собой прошлую добычу делить; всё поделили, остаётся золотая сабля – всякий к себе тащит, никто не уступает.
     Мужик как выскочит, как закричит:  - Что вы спорите? Кто мертвецу голову отрубит, того и сабля будет.
     Марк Богатый вскочил сам не свой. Воры испугались, побросали свою казну и кинулись бежать.
     - Ну, мужичок, - говорит Марк, давай казну делить.
     Разделили поровну; много досталось и тому, и другому.
     - Что же копеечку? – спрашивает мужик.
     - Эх, брат, сам видишь – мелких нет.
     Так-таки и не отдал Марк Богатый копеечки.



                Как бедняк с барином обедал

     В праздничный день сидят мужики на завалинке, ведут разговор о своих делах.  Подошёл к ним деревенский лавочник, продажный человек, и стал похваляться: я и то, я  и сё, я даже у барина в горнице бывал.
     Мужики рты пораскрывали, а один мужичок сидит да посмеивается:     - Экое диво: у барина в горнице побывать. Да коли я захочу, так и пообедаю у барина.
     - Чтобы ты, да у барина пообедал – ни в жизнь не поверю! – кричит деревенский лавочник.
     - А вот пообедаю с барином!
     - Нет, не пообедаешь!
     Дальше больше, мужичок и говорит:  - Об заклад бьюсь, что пообедаю. Ставь своего вороного да карего супротив того, что я у тебя три года за спасибо отработаю, коли с барином не пообедаю.
     Обрадовался деревенский лавочник:  - Ставлю, ставлю вороного и карего, да в придачу ещё и бычка даю, при свидетелях говорю!
     Ударили по рукам. При свидетелях дело было. Пошёл мужичок к барину.
     - Хочу твою милость по секрету спросить: что стоит такой слиток золота, как вот моя шапка?
     Барин ничего не ответил. Хлопнул в ладоши:  - Живо подайте нам с мужичком выпить и закусить, и обед подавайте. Садись, садись, не стесняйся, пей, ешь, чего душа пожелает!
     Угостил барин мужичка, словно гостя дорогого, а сам дрожмя-дрожит: охота золотой слиток к рукам прибрать.
     - Ступай, мужичок, тащи сюда поскорее свой слиток, а тебе за него мешок муки дам да денег полтину.
     - Да у меня и нет никакого золота! Я только спросил, сколько стоит такой слиток золота, как моя шапка.
     Рассердился барин:  - Пошёл вон, дурак!
     - Ну, какой же я дурак, коли ты сам меня потчевал, как дорогого гостя, да ещё и с деревенского лавочника за сегодняшний обед пару коней да бычка получу.
     И пошёл мужик веселёхонек.



                Хитрый мужик

     Жила-была старуха, у неё было два сына: один помер, а другой в дальнюю сторону уехал. Дня три спустя как уехал сын, приходит к ней солдат и просится:  - Бабушка, пусти переночевать.
     - Иди, родимый. Да ты откуда?
     - Я, бабушка, Никонец, с того света выходец.
     - Ах, золотой мой, а у меня сыночек помер; не видал ли ты его?
     - Как же видал; мы с ним в одной горнице жили.
     - Что ты?
     - Он, бабушка, на том свете журавлей пасёт.
     - Ах, родненький, чай он с ними замаялся?
     - Ещё как замаялся, ведь журавли-то, бабушка, всё меж шиповника бродят.
     - Чай, он обносился?
     - Ещё как обносился-то, совсем в лохмотьях.
     - Есть у меня, родимый, аршин сорок холста да рублей с десяток денег; отнеси к сынку.
     - Изволь, бабушка.
     Долго ли, коротко ли, приезжает сын:  - Здравствуй, матушка.
     - А ко мне без тебя приходил Никонец, с того света выходец, про покойного сына сказывал: они вместе в одной горнице жили; я услала с ним туда холстик да десять рублей денег.
     - Коли так, - говорит сын, - прощай, матушка, я поеду по вольному свету; когда найду дурковатей тебя – вернусь, а не найду – совсем от стыда со двора уйду.
     Повернулся и пошёл в путь-дорогу. Приходит в господскую деревню, остановился возле барского двора, а на дворе ходит свинья с поросятами. Вот сын стал на колени и кланяется свинье в землю. Увидала то из окна барыня и говорит девке:  - Ступай, спроси, чего мужик кланяется.
     Спрашивает девка:  - Мужичок, чего ты на коленях стоишь да свинье поклоны бьёшь?
     - Матушка, доложи барыне, что свинья-то ваша пестра – моей жене сестра, а у меня завтра сын женится, так я на свадьбу её прошу. Отпустите свинью в свахи, а поросят в свадебную свиту!
     Барыня, как выслушала эти речи, и говорит девке:  - Какой дурак, просит свинью на свадьбу, да ещё с поросятами! Ну что же, пусть на него люди смеются. Наряди поскорей свинью в мою шубу да вели запрячь в повозку пару лошадей: пусть не пешком на свадьбу едут. 
     Запрягли повозку, посадили в неё наряженную свинью с поросятами и отдали сыну; он сел и поехал назад.
     Вот воротился домой барин, а был он в то время на охоте. Барыня его встречает, сама со смеху помирает.
     - Ах, душенька, не было тебя, не с кем было посмеяться. Был здесь мужичок, кланялся нашей свинье: ваша свинья, говорил, пестра – моей жене сестра, и просил её к своему сыну в свахи, а поросят в свиту.
     - Я догадываюсь, - говорит барин, - ты её отдала.
     - Отпустила, душенька, нарядила в свою шубу и дала повозку с парой лошадей.
     - Да откуда мужик-то?
     - Не знаю, голубчик.
     - Это выходит: не мужик дурак, а ты дура!
     Рассердился барин, что жену обманули, выбежал из хором, сел на иноходца и поскакал в погоню. Слышит сын, что барин его нагоняет, завёл лошадей с повозкой в густой лес, а сам снял с головы шляпу, положил наземь колпаком вверх и сел возле.
     - Эй ты, борода! – закричал барин. – Не видал ли здесь мужика на паре лошадей, ещё у него свинья с поросятами в повозке.
     - Как не видать, уж он давно проехал.
     - В какую сторону, как бы мне его догнать?
     - Догнать – не устать, да повёрток много; того и смотри заблудишься. Тебе, чай, дороги неведомы?
     - Поезжай, братец, ты, поймай мне этого мужика.
     - Нет, барин, мне никак нельзя, у меня под шляпою сокол сидит.
     - Ничего, я постерегу твоего сокола.
     - Смотри, ещё выпустишь. Птица дорогая. Меня хозяин тогда со свету сживёт.
     - А что она стоит?
     - Да рублей триста будет.
     - Ну, если упущу, так заплачу.
     - Нет, барин, это ты сейчас так сулишь, а что будет потом – не ведаю.
     - Экий невера! Вот тебе триста рублей про всякий случай.
     Сын взял деньги, сел на иноходца и поскакал в лес, а барин остался пустую шляпу караулить. Долго ждал барин; уж и солнышко закатывается, а мужика нет как нет.
     - Постой, посмотрю, есть ли под шляпою сокол: коли есть, так приедет, а коли нет, так и ждать нечего.
     Поднял шляпу, а сокола и не бывало.
     - Экий мерзавец, ведь наверно это и был тот самый мужик, что барыню обманул.
     Плюнул с досады барин и поплёлся к жене, а сын уж давно у матушки.
     - Ну, мать, - говорит старухе, - давай жить вместе: есть на свете и тебя дурашливее. Вот ни за что ни про что дали тройку лошадей с повозкою, шубу, триста рублей денег да свинью с поросятами. 



                Жадный поп

     Жил-был поп. Имел большой приход, а был такой жадный, что великим постом за исповедь меньше гривенника ни с кого не брал. Если кто не приносил гривенника, того и на исповедь не пустит, а начнёт срамить:  - Эка ты рогатая скотина! Только скотина за целый год гривенника не соберёт. Как мне за такую скотину окаянную богу молиться!
     Вот один раз пришёл к этому попу на исповедь солдат и кладёт ему на стол медный пятак. Разгневался поп:  - Послушай, проклятый, откуда ты выдумал принести духовному отцу медный пятак, а не серебро? Смеёшься, что ли?
     - Помилуй, батюшка! Что есть, то и даю.
     - По кабакам носить, небось, есть деньги, а духовному отцу одни грехи тащишь? Ты на такой случай хоть что делай, а священнику принеси, что подобает; заодно уж он тебе все грехи отпустит. 
     И прогнал от себя поп этого солдата без исповеди:  - И не приходи ко мне без гривенника!
     Солдат пошёл прочь и думает: “Что делать?” Глядит, а около клироса стоит поповская палка, а на палке висит бобровая шапка.
     - Дай-ка, - говорит, - эту шапку утащу.
     Унёс шапку, потихоньку вышел из церкви да прямо на базар. Тут солдат продал её за двадцать пять рублей, припрятал деньги в карман, а гривенник отложил для попа. Воротился в церковь и опять к попу.
    - Ну что, принёс гривенник? – спрашивает поп.
    - Принёс, батюшка.
    - А где взял, свет?
    - Грешен, батюшка! Украл шапку, да ради гривенника продал.
     Поп взял гривенник и говорит солдату:  - Ну, бог тебя простит, и я тебя прощаю и разрешаю.
     Солдат ушёл, а поп, закончил исповедовать своих прихожан, принялся вечерню служить. А как вечерня закончилась, стал домой собираться. А шапки-то нету; так простоволосый и пошёл домой. Пришёл и сейчас послал за солдатом.
     Солдат спрашивает:  - Что угодно, батюшка?
     - Ну, скажи, свет, ты мою шапку украл?
     - Не знаю, батюшка, а только такие шапки одни попы носят, больше никто не носит.
     - А из какого места ты её утащил?
     - Да в нашей церкви висела она на поповской палке, у самого клироса.
     - Ах ты, такой-сякой, такой-сякой, как смел ты уворовать у своего духовного отца?
     - Да вы, батюшка, сами меня от того греха разрешили и простили.



                Болтливая баба

     Жили-были муж с женой. Жена была страсть как болтлива: ничего утаить не могла. Услышит, увидит что-нибудь – в вот же день вся деревня об этом знает. 
     Пошёл однажды мужик в лес. Стал волчью яму рыть и нашёл в земле клад. И задумался мужик: “Ну, как теперь быть? Узнает сейчас жена про богатство, сразу пойдёт по всей округе трезвон, дойдёт слух и до барина. Тогда прощайся с деньгами: всё отберёт”.
     Думал, думал и придумал. Клад опять закопал, место приметил и пошёл свои сети да капканы проверять. Видит – в сетях щука бьётся. Дальше пошёл, видит в капкан заяц попал.
     Мужик зайца вынул, в капкан щуку сунул. А зайца отнёс да в сеть запутал. Вечером домой пришёл.
     - Ну, жена, топи печь да напеки блинов побольше.
     - А чего так? Зачем на ночь глядя печь топить? И кто вечером блины печёт? Вот ещё выдумал!
     - Не спорь, а делай, что сказано. Я клад нашёл, надо ночью деньги домой перенести.
     Жена рада-радёхонька. Живо печку затопила, стала блины печь.
     - Ешь, муженёк, пока горячие. 
     Мужик блин съест, а два да три в котомку, блин съест, а два да три в котомку – незаметно от жены.
     - Что сегодня так разъелся, блинов на тебя не напасёшься…
     - Так ведь путь не близкий, да и денег много, надо поплотнее поужинать.
     Набил мужик котомку блинами и говорит:  - Ну, я сыт, ешь сама, да пойдём, надо торопиться.
     Жена наскоро поужинала, и пошли. Идут они ночной порой, мужик опередил жену и стал из котомки блины доставать да на сучья вешать. А жена заметила на деревьях блины.
     - Ой, гляди-ка, на сучьях-то ведь блины!
     - А что удивительного? Разве ты не видела, как блинная туча впереди нас прошла?
     - Нет, не видела, я всё под ноги глядела, как бы за коренья не запнуться.
     - Зайдём-ка, - мужик зовёт, - тут у меня ловушка на зайца поставлена, осмотрим.
     Подошли к капкану, вынул мужик щуку.
     - Ой, муженёк, как это рыбина-то в заячью ловушку попала?
     - А ты что, не знаешь, - есть такие щуки: и по суше ходят.
     - А я и не знала; коли бы своими глазами не увидела, никому бы не поверила.
     Идут дальше. Пришли к реке. Жена говорит:  - Где же тут твоя сеть поставлена, давай поглядим.
     Вытащили сеть, а в ней заяц. Жена руками всплеснула: - Ой, батюшки! Что это сегодня творится? В ячеях-то ведь заяц!
     - Ну, чего квохчешь, будто век  не видала водяных зайцев, - мужик говорит.
     - То-то и есть, что не видала.
     В ту пору дошли до места; мужик выкопал котёл с монетами, нагрёб их по ноше, и отправились домой. А дорога пролегала возле барской усадьбы. Только они сравнялись с усадьбой, как слышат: “Ме… ме..” – овцы блеют. 
     - Ой, как страшно, кто это? – баба шепчет.
     А мужик ей: - Беги скорее, это нашего барина черти давят. Как бы они нас не заметили!
     Прибежала жена домой, насилу отдышалась. Спрятал мужик клад, стали спать ложиться.
    - Смотри, жена, никому не сказывай про клад, о то худо будет.
    - Ой, что ты, да нешто я сама не знаю! Да разве я скажу!
     Да другой день встали поздно. Затопила баба печь, подхватила вёдра, пошла по воду. У колодца соседки спрашивают:  - Что так поздно у тебя сегодня печка затопилась?
     - Ой, не говорите, ночь-то проходила, вот и проспала.
     - Да куда ты ночью ходила?
     - Муженёк-то мой клад нашёл, вот ночью за деньгами и ходили.
     В тот же день по всей деревне только и разговору, что мужик с бабой две котомки деньжищ домой принесли. К вечеру дошла весть до барина. Приказал мужику придти.
     - Как ты смел утаить от меня, что клад нашёл?
     - Знать не знаю и ведать не ведаю ни о каком кладе, - отвечает мужик.
     - Не запирайся, - кричит барин, - мне всё известно: ведь твоя же баба и рассказала про клад.
     - Так у неё же не все дома! Она такого наскажет, чего и в век не бывало.
     - А вот увидим!
     И велел барин позвать бабу.
     - Нашёл твой муж клад?
     - Нашёл, барин, нашёл.
     - Ходили с ним ночью за деньгами?
     - Ходили, ходили.
     - Рассказывай всё, как дело было.
     - Сперва шли всё лесом, а на сучьях-то кругом блины.
     - Какие такие блины в лесу?
     - Да из блинной тучи, барин! Потом оглядели заячью ловушку, а там щука. Щуку вынули и дальше пошли. Дошли до реки, вытащили сеть, а в ячеях-то заяц. Ну, и зайца вынули. И тут недалёко муж клад выкопал. Нагребли денег по котомке и обратно пошли. И как раз в ту пору мимо вашей усадьбы проходили, когда черти вас давили.
     Тут барин не стерпел, ногами затопал, велел бабу со двора гнать:
     - Вон её, глупую бабу!
     - Ну, вот, видите, - говорит мужик, - моей бабе верить нельзя, век живу с ней – век мучаюсь.
     - Верю, верю тебе, ступай домой, - махнул рукой барин.
     Пошёл мужик домой, стал жить-поживать и до сих пор живёт да над барином посмеивается.



                Семилетка

     Ехали два соседа: один бедный, другой именитый, у обоих по лошади: у бедного кобыла, у именитого мерин. Остановились они на ночлег.
     У бедного кобыла принесла ночью жеребёнка; жеребёнок подкатился под телегу богатого соседа. Будит он наутро бедного:  - Вставай, сосед, у меня телега ночью жеребёнка родила.
     Сосед встаёт и говорит: - Как можно, чтобы телега жеребёнка родила? Это моя кобыла его принесла.
     Богатый говорит: - Кабы твоя кобыла принесла, жеребёнок бы подле был.
     Поспорили они и пошли судиться: именитый дарит судей деньгами, а бедный словами оправдывается. Дошло дело до самого царя. Призвал царь обоих:
     - Ах вы, такие-сякие, загадки мне свои загадываете. Я ли кобыл пасу? Я ли на телеге езжу? Ну-ка, мои загадки поразгадывайте. Кто разгадает, тот и прав.
     И дал им четыре загадки, а сроку три дня положил:
     - Что на свете всего сильнее и быстрее? Что на свете всего жирнее? Что всего мягче? Что всего милее?
     Богатый подумал, подумал, вспомнил про свою куму и пошёл к ней совета просить. Она посадила его за стол, стала угощать, а сама спрашивает:  - Что так печален куманёк?
     - Да загадал мне государь четыре загадки.
     - Что такое, скажи мне.
     - А вот что, кума: первая загадка – что на свете всего сильнее и быстрее?
     - Экая загадка! У моего мужа каряя кобыла есть, нет её быстрее. Коли кнутом приударишь – зайца догонит.
     - Вторая загадка: что на свете всего жирнее?
     - У нас другой год рябой боров кормится; такой жирный стал, что и на ноги не подымается.
     - Третья загадка: что всего мягче?
     - Известное дело – пуховик, уж мягче моей перины не придумаешь.
     - Четвёртая загадка: что всего милее?
     - Милее всего внучёк Иванушка.
     - Спасибо тебе, кума, научила уму-разуму, век не забуду.
     А бедный сосед залился горькими слезами и пошёл домой. Встречает его дочь-семилетка; только и семьи было у него, что дочь одна.
     - О чём ты, батюшка, вздыхаешь да слёзы ронишь?
     - Как же мне не вздыхать,  как слёз не ронить! Задал мне царь четыре загадки, которых мне и в жизнь не разгадать.
     - Скажи мне, какие загадки.
     - А вот какие, дочка: что на свете всего сильнее и быстрее, что всего жирнее, что всего мягче и что всего милее?
     - Ступай, батюшка, и скажи царю: сильней и быстрей всего ветер; жирнее всего земля: что растёт, что живёт – земля питает; мягче всего рука: на что человек ни ляжет, а всё под голову руку кладёт; а милее сна ничего на свете нет.
     Пришли к царю оба соседа: и богатый, и бедный. Выслушал их царь и спрашивает бедного:  - Сам ли ты дошёл, или кто тебя научил?
     Отвечает бедный:  - Ваше царское величество, есть у меня дочка-семилетка, она меня научила.
     - Коли дочь твоя мудра, вот ей ниточка шёлкова; пусть к утру соткёт мне полотенце узорчатое.
     Мужик взял шёлковую ниточку, приходит домой кручинный, печальный.
     - Беда наша, - говорит дочери. – Царь приказал из этой ниточки соткать полотенце узорчатое.
     - Не кручинься, батюшка, - отвечала семилетка.
     Отломила она прутик от веника, подаёт отцу и наказывает:  - Поди к царю, скажи, чтобы нашёл такого мастера, который из этого прутика станочек для тканья сделает, а потом я и буду ткать-заплетать.
     Мужик доложил про то царю. Царь даёт ему полтораста яиц.
     - Отдай, говорит, своей дочери; пусть к завтрему выведет мне полтораста цыплят.
     Воротился мужик домой, ещё кручиннее, ещё печальнее.
     - Ах, дочка! От одной беды увернёшься, другая навяжется.
     - Не кручинься, батюшка, - отвечала семилетка. – Скажи царю, что скорородным цыплятам однодённое пшено нужно: чтоб в один день поле было вспахано, просо засеяно, сжато и обмолочено. Другого пшена наши цыплята клевать не станут. Пусть добрый царь запасётся таким пшеном, да нам знать об этом даст.
     Царь выслушал и говорит:  - Коли дочь твоя мудра, пусть на утро сама ко мне явится – ни пешком, ни на лошади, ни голая, ни одетая, ни с гостинцем, ни без подарочка.
     “Ну, - думает мужик, - такой хитрой задачи и дочь не разрешит; пришло совсем пропадать”.
     - Не кручинься, батюшка, - сказала ему дочь-семилетка, - ступай-ка к охотникам да купи мне живого зайца да живую перепёлку.
     Отец пошёл и купил ей живого зайца и живую перепёлку.
     На другой день поутру сбросила семилетка всю ночную одежду, покрыла себя сеткой, взяла в руки перепёлку, села верхом на зайца и поехала во дворец.
     Царь её у ворот встречает. Поклонилась она царю.
     - Вот тебе, государь, подарочек, - и подаёт ему перепёлку. Царь протянул было руку: перепёлка порх и улетела.
     - Хорошо, - говорит царь, - как приказал, так и сделала. Скажи мне теперь: ведь твой отец беден, чем же вы кормитесь?
     - Отец мой на сухом озере рыбу ловит.            
     - Глупа что ли? В кои веки в сухом озере рыба водилась?
     - А ты умён? В кои веки телега жеребёнка приносила? Не телега, а кобыла родит.
     И присудил царь отдать жеребёнка бедному мужику.



                Барин-незнайка

     Жил-был мужик – на все руки мастер: и огород у него лучше всех, и зимой одет в мех, и конь у него ладный, и в голове ума палата.
     Вот уродились у него крупные тыквы – каждая по пуду. Повёз мужик тыквы на базар, а навстречу ему барин.
     - Что это у тебя на возу, мужик?
     - Разве не видишь? Яйца.
     - Ну? – удивился барин. – В первый раз такие вижу. А что с ними делать?
     - Как что? Неужели не знаешь? Кто умело на дереве гнездо совьёт да не поленится посидеть на яйце, тот за ночь уже быстроногого жеребёнка высидит.
     - А почём яйцо?
     - Дорого, барин. Как кафтан твой с сапогами вместе.
     - Ну, за породистого жеребёнка это дешево. Погоди, сейчас деньги привезу.
     - Некогда, - говорит мужик, - на базаре у меня весь воз вмиг раскупят, а тут ждать.
     - Продай тогда сейчас одно – бери кафтан и сапоги.
     Разделся барин, отдал кафтан и сапоги, взял тыкву, и голый на тройке в усадьбу прикатил.
     - Эй, дурни-слуги, стройте на дереве гнездо, я туда на ночь с яйцом сяду, да харчей побольше положите.
     Устроили слуги гнездо, посадили туда барина. Сидит барин ночью на яйце, харчи ест – заснуть боится. Ел, ел, а под утро всё равно заснул. Во сне ворочаться стал и со всем гнездом – ба-бах наземь. Вскочил и видит: разбитая тыква валяется.
     А под деревом заяц лежал. Как упало гнездо, кинулся заяц бежать. Заметил барин: скачет кто-то, а не разглядел, что заяц.
     - Ох, что я наделал! Такого резвого жеребёнка упустил! Вот был бы конь так конь! Эх, разжиться не удалось!
     Пришла зима. Поехал как-то барин в город веселиться. Ружьё своё новенькое прихватил, чтобы было чем перед друзьями-приятелями хвастаться. А тут метель развеселилась. Заблудился барин, пристигла его ночь в деревне. Выбрал он избу побогаче, стал на ночлег проситься.
     - Заезжай, барин, заезжай, ночлега с собой не возят. Добро пожаловать, раздевайся, - пригласил его мужик. Не узнал барин мужика, и мужику дела нет: быстроног ли жеребёнок у барина получился. 
     Стал барин волчью шубу снимать, а в ту пору в избе овца была, - как почуяла волчий дух, от страху вся дрожит да ногой топ-топ-топ. Спрашивает барин:  - Что это овца на меня так сердито глядит да ногой топает?
     - Она волчий дух почуяла, вот и сердится. Она у меня волков ловить охотница. В эту зиму уже десяток поймала.
     - Ах, дорого бы я за такую овцу дал! Как бы с ней в дороге спокойно было… Продай мне ее, хозяин.
    - Что ж, барин, ружьё да мешок патронов она заменить может.
     “Эка невидаль – ружьё, а таким диковинным зверем всякий удивится” – решил барин, взял овцу, отдал ружьё и мешок патронов, переночевал и наутро в путь-дорогу отправился.
     Много ли, мало ли ехал – догоняют сзади три волка. Почуяла овца волков, так и прыгает в санях. Барин приказывает:  - Эй, дурень-кучер, пускай овцу! Видишь, как она раззадорилась, на месте не стоит. Не сдобровать теперь волкам!
     Усмехнулся кучер:  - Пусть, сударь, побольше раззадорится – злее будет.
     А волки уже поравнялись с санями.
     - Пускай овцу, а то упустим волков! – кричит барин.
     Выпустили овцу. Кинулась она с перепугу в лес, а волки за ней. Барин кучеру кричит:  - Скорее лошадь отпрягай да скачи вслед, а то она всех волков изорвёт, все шкуры попортит!
     Прискакал кучер и видит: лежит овца вся изодранная. Воротился к барину:  - Ах, сударь, до чего хороша овца! Вся разорвалась, а волкам не поддалась.
     Сердится барин:  - Говорил тебе, дурню, надо было раньше пускать, не доводить до такого задору, а ты меня не послушал. Вот она и разорвалась от ярости.
     Повернул барин домой, веселиться в город не поехал:  - Чем я там перед друзьями-приятелями хвастаться буду?


 
                Шемякин суд

     Жили два брата. Один-то был бедный, а другой богатый. Не стало у бедного брата дров. Нечем вытопить печь. Холодно в избе. Пошёл он в лес, дров нарубил, а лошади нет. Как дрова привести?
     - Пойду к брату, попрошу коня.
     Неласково принял его богатый брат.
     - Взять коня возьми, да смотри большого возу не накладывай, а вперёд на меня не надейся: сегодня дай да завтра дай, а потом и сам по миру ступай.
     Привёл бедняк коня домой и вспомнил:  - Ох, хомута-то у меня нет! Сразу не спросил, а теперь и ходить нечего – не даст брат.
     Кое-как привязал покрепче дровни к хвосту братниного коня и поехал. На обратном пути зацепились дровни за пень, а бедняк не заметил, подхлестнул коня. Конь был горячий, рванулся и оторвал хвост.
     Как увидал богатый брат, что у коня хвоста нет, заругался, закричал:     - Сгубил коня! Я этого дела так не оставлю!
     И подал на бедняка в суд.
     Много ли, мало ли времени прошло, вызывают братьев в город на суд. Идут они, идут. Бедняк думает: “Сам в суде не бывал, а пословицу слыхал: слабый с сильным не борись, бедняк с богатым не судись. Засудят меня”. 
     Шли они как раз по мосту. Перил не было. Поскользнулся бедняк и упал с моста. А на ту пору внизу по льду купец ехал, вёз старика отца к лекарю. Бедняк упал да прямо в сани попал и ушиб старика насмерть, а сам жив остался и невредим.
     Ухватил купец бедняка:  - Пойдём к судье.
     Уже двое повели бедняка в суд. Совсем бедняк пригорюнился: “Теперь уж наверняка засудят”.
     Тут он увидал на дороге увесистый камень. Схватил камень, завернул в тряпку и сунул за пазуху: “Семь бед – один ответ: коли не по мне станет судья судить да засудит, убью и судью”.
     Пришли к судье. К прежнему спору прибавился новый. Стал судья судить, допрашивать. А бедный брат поглядит на судью, вынет из-за пазухи камень в тряпке да и шепчет судье:  - Суди, судья, да поглядывай сюда.
     Так раз, и другой, и третий. Судья увидал и думает: “Уж не золото ли мужик показывает?”
     Ещё раз взглянул – посул большой: “Коли и серебро, денег много”.
     И присудил бесхвостого коня держать бедному брату до тех пор, покуда у коня хвост не отрастёт.
     А купцу сказал:  - За то, что этот человек убил твоего отца, пусть он сам станет на льду под тем же мостом, а ты скачи на него с моста и задави его самого насмерть, как он твоего отца задавил.
     На том суд и кончился.  Богатый брат говорит: - Ладно, так и быть, возьму у тебя бесхвостого коня.
     - Что ты, братец, - бедняк отвечает. – Уж пусть будет как судья присудил: подержу твоего коня до тех пор, покуда хвост не вырастет.
     Стал богатый брат уговаривать: - Дам тебе тридцать рублей, только отдай коня.
     - Ну, ладно, давай деньги.
     Отсчитал богатый брат тридцать рублей, и на том они поладили.
     Тут и купец стал просить: - Слушай, мужичок, я тебе твою вину прощаю, всё равно родителя не воротишь.
     - Нет, уж пойдём, коли суд присудил, скачи на меня с моста.
     - Не хочу твоей смерти, помирись со мной, а я тебе сто рублей дам, - просит купец.
     Получил бедняк с купца сто рублей. И только собрался уходить, подзывает его судья:  - Ну, давай, посуленное.
     Вынул бедняк из-за пазухи узелок, развернул тряпицу и показал судье камень.
     - Вот чего тебе показывал да приговаривал: “Суди, судья, да поглядывай сюда”. Кабы ты меня засудил, так я бы тебя убил.
     “Вот  и хорошо, - думает судья, - что судил я по этому мужику, а то бы и живу не быть”.
     И бедняк весёлый, с песнями, домой пришёл.


 
                Наговорная водица

     А что, желанные вы мои, в городе-то у вас на водицу шепчут? Слыхали про то или нет? Наговорной та водица называется, а уж какая целебная та вода-матушка! Ото всего помогает. Да вот постой-ка, погоди, далеко ходить не буду – про себя скажу, как мне этакая водица помогла… Да ведь как помогла-то… Лучше не надобно. Вот послушайте, как дело-то было…
     Это я со стариком-то со своим смолоду жизнь куда как ладно прожила… А вот под старость-то и приключилось с ним что-то неладное – такой поперечиной старик стал… Ты ему так, а он те этак… Ты ему слово, а он те два… Ну, да уж я-то, родные мои, удалая была – он два, а я пять… он пять, а я десять.
     Такой вихорь у нас, бывало, завьётся – хоть святых выноси… А разбираться начнём – виноватого нет.
     - Да с чего бы это у нас, старуха, а?
     - Да ведь всё ты, неладный, поперечный… всё ты!
     - Да полно, я ли? Не ты ли… с долгим-то языком!
     - Не я, а ты!
     - Ты, а не я!
     И опять пошло-завилось… хоть из избы вон беги! Спасибо, одна старушоночка надоумила, избы через три от нас жила… Слушала она слушала, да и говорит:
     - Маремьянушка, что это у тебя со стариком-то всё нелады? Сходила бы ты, матушка, к старцу-то на гору. На водицу старец шепчет… людям-то помогает… Быват, и тебе поможет.
     - А и впрямь, - думаю, - пойду-ка схожу.
     Пошла я к старцу-то. Гляжу – стоит келейка однооконная… Я в окошко постучала, и вышел старец. Низенький этакой, щупленький, седая бородушка клинушком…
     - Что, - говорит, - надобно?...
     - Да вот, - говорю, - батюшка, помоги… Этаки-то у нас нелады со стариком!...
     - А подожди, - говорит, - маленько…
     И вынес он, матушки вы мои, водицы в ковшике, да при мне на эту водицу-то пошептал, вылил водицу в скляницу, да и говорит:
     - Вот как домой-то придёшь да зашебаршит у тебя старик, ты и хлебни, да не плюнь, не глотни, а держи во рту, покуда он не угомониться… Всё ладно и будет…
     Поклонилась я старику, скляницу взяла домой. Только это ноженьку-то за порог занесла, а старик мой и себя не помнит… А он у меня куда как охоч до чаю был… Уж не пропусти с самоваром ни минуточки… а я у старца-то и запозднилась. Вот он с печи:  - Уж эти мне бабы, стрекотухи проклятущии… пойдут да и провалятся!...
     А я, матушки вы мои, водицы-то и хлебнула, да, как старец сказывал – не плюну, не глотну, держу её во рту. Гляжу – замолчал мой старик. Я скляницу-то за божницу, а сама за самовар, да и загреми трубой.
     А у старика-то глаза на лоб полезли… себя не помнит: - Эко неладная… не тем концом руки воткнуты!...
     А я опять за водицу… хлебнула… держу… Замолчал ведь старик-то мой…
     Да что ты скажешь, родимые вы  мои, и пошла у нас тишь, да гладь, да божья благодать. Он за ругань, а я за водицу… Всё пошло как по писанному…
     Так вот, желанные вы мои, что водица-то делает! Старик-то мой, косая сажень в плечах, росту страшенного. А этакий-то маленький глоточек такую махинищу сдерживал…
     Вон оно, силища-то какая в водице наговорной!



                Похороны козла

     Жили старик со старухою; не было у них ни одного детища, только и было, что козёл: вот и все жильцы! Старик никакого мастерства не знал, плёл одни лапти – только тем и питался.
     Привык козёл к старику: бывало, куда старик ни пойдёт из дому, козёл бежит за ним. Случилось однажды старику идти в лес за лыками, и козёл за ним побежал.
     Пришли в лес; старик начал лыки драть, а козёл там и сям бродит, травку щиплет. Щипал, щипал да вдруг передними ногами провалился в рыхлую землю, начал рыться и вырыл котелок с золотом.
     Видит старик, что козёл гребёт землю, подошёл к нему и увидал золото; несказанно обрадовался, побросал свои лыки, подобрал деньги – и домой. Рассказал обо всём старухе.
     - Ну, старик, - говорит старуха, - это нам такой клад на старости за то, что столько лет с тобой потрудились в бедности. А теперь поживём в своё удовольствие.
     - Нет, старуха, - отвечает ей старик. – Эти деньги нашлись не нашим счастьем, а козловым; теперь нам жалеть и беречь козла пуще себя!
     С тех пор начали они беречь козла, начали за ним ухаживать, да и сами-то поправились – лучше быть нельзя. Старик позабыл, как и лапти-то плетут; живут себе поживают, никакого горя не знают.
     Вот через некоторое время козёл захворал и издох. Стал старик советоваться со старухой, что делать:
     - Коли выбросить козла собакам, так нам за это будет перед людьми грешно, потому что всё счастье наше мы через козла получили. А лучше пойду я к попу и попрошу похоронить козла по-христиански, как других покойников хоронят.
     Собрался старик, пришёл к попу и кланяется: - Здравствуй, батюшка!
     - Здорово, свет! Что скажешь?
     - А вот, батюшка, пришёл к твоей милости с просьбою. У меня на дому случилось большое несчастье: козёл помер. Пришёл звать тебя на похороны.
     Как услышал поп такие речи, крепко рассердился, схватил старика за бороду и ну таскать по избе.
    - Ах ты, окаянный! Что выдумал! Вонючего козла хоронить!...
    - Так ведь этот козёл, батюшка, был совсем как православный; он отказал тебе двести рублей.
    - Послушай, старый хрен! – сказал поп. – Я тебя не за то бью, что зовёшь меня козла хоронить, а зачем ты по сю пору не дал знать о его кончине: может, он у тебя давно уж помер.
     Взял поп с мужика двести рублей и говорит:  - Ну, ступай же скорее к отцу дьякону, скажи, чтобы приготовлялся; сейчас пойдём козла хоронить.
     Приходит старик к дьякону и просит:  - Потрудись, отец дьякон, приходи ко мне в дом на вынос.
     - А кто у тебя помер?
     - Да вы знавали моего козла, он-то и помер!
     Как начал дьякон хлестать мужика с уха на ухо!
     - Не бей меня, отец дьякон! – говорит старик. – Ведь козёл-то был, почитай, как православный; как умирал, тебе сто рублей отказал на погребение.
     - Эка ты стар да глуп! – сказал дьякон. – Что же ты давно не известил меня о его православной кончине? Ступай скорей к дьячку: пущай позвонит по козловой душе!
     Прибегает старик к дьячку и просит: - Ступай, прозвони по козловой душе.               
     И дьячок рассердился, начал старика за бороду трепать.
     Старик кричит: - Отпусти, пожалуй, ведь козёл-то был православный, он тебе на похороны пятьдесят рублей отказал.
     - Что ж ты до сих пор копаешься! Надобно было пораньше сказать мне: следовало бы давно уж прозвонить!
     Тотчас бросился дьячок на колокольню и начал трезвонить во все колокола.
     Пришли к старику поп и дьякон и начали похороны отправлять; положили козла в гроб, отнесли на кладбище и закопали в могилу.
     Вот стали про то дело говорить промеж себя прихожане, и дошло до архиерея, что-де поп козла хоронил по-христиански. Потребовал архиерей к себе на расправу старика с попом:  - Как вы смели похоронить козла? Ах вы, безбожники!
     - Да ведь этот козёл, - говорит старик, совсем был не такой, как другие козлы; он перед смертью отказал вашему преосвещенству тысячу рублей.
     - Эка ты глупый старик! Я не за то сужу тебя, что козла похоронил, а зачем ты его заживо маслом не соборовал!...
     Взял тысячу и отпустил старика и попа по домам.         



                Сварливая жена

     Уж много лет муж с женой неладно жили. И всему причиной жена. До того была сварлива да упряма, сказать нельзя. Поедом мужа ела, глодала. И чего бы он ни сказал, ответ на всё один:  - Ну, вот ещё!
     И делала всё как есть наперекор. Идут они как-то с дальнего покоса. Мужик говорит:  - Когда мимо пропасти пойдём, забирай левее, как бы не оступиться.
     - Ну, вот ещё!
     И пошла вправо, а около самой пропасти запритопывала:  - Погляди, погляди, мужик, как я тебя слушаю!
     Земля под ногами осыпалась, и провалилась баба в бездонную пропасть. Постоял мужик, погоревал и побрёл домой.
     Прошёл день ли, два ли, в самую полночь – стук, бряк: ломится кто-то. Мужик вышел в сени.
     - Кто там? Чего надо?
     - Отопри, добрый человек.
     Дверь отпер и оторопел: перед ним чёрт, с рогами и с копытами, стоит, хвостом помахивает.
     - Это твоя баба в бездонную пропасть упала?
     - Моя, а тебе-то что?
     - Как что? Да ведь она прямо в пекло попала. И не стало нам, чертям, житья. Поедом заела, хоть всё бросай да убегай куда глаза глядят. Возьми её назад!
     Обрадовался мужик, что жена жива, а виду не показывает.
     - Ну, нет, мучился с ней десять годов, так хоть теперь отдохну!
     - Послушай, сделай милость, - чёрт просит, - прими её, мы тебе мешок золота за это дадим.
     - А не обманешь?
     - Ну, вот ещё! Да каждый чёрт с себя последнюю золотую цепочку отдаст и из карманов всё выворотит.
     - Ну, смотри, коли обманешь, я вас всех там до петли доведу! Дорогу знаю.
     Оглянулся мужик и видит: подымается на крыльцо как ни в чём не бывало жена, а чёрт боком, боком, да за дверь. И был таков. А на другой день мешок золота в сенях нашли, - не посмел чёрт обмануть.
     И зажил мужик с женой душа в душу. Всего-то мешка золота глупой бабе для счастья не хватало.



                Каша из топора

     Старый солдат шёл на побывку. Притомился в пути, есть хочется. Дошёл до деревни, постучал в крайнюю избу:  - Пустите отдохнуть дорожного человека.
     Дверь отперла старуха:  - Заходи, служивый.
     - А нет ли у тебя, хозяюшка, перекусить чего?
     У старухи всего вдоволь, а солдата поскупилась накормить, прикинулась сиротой:  - Ох, добрый человек, и сама сегодня ещё ничего не ела: нечего.
     - Ну, нет, так нет, - говорит солдат.
     Тут он приметил под лавкой топор без топорища.
     - Коли нет ничего иного, можно и из топора кашу сварить.
     Хозяйка руками всплеснула:  - Как так из топора кашу?
     - А вот как, дай-ка котёл.
     Принесла старуха котёл. Солдат топор вымыл, опустил в котёл, налил воды и поставил на огонь.
     Старуха на солдата глядит, глаз не сводит. Достал солдат ложку, помешивает варево. Попробовал.
     - Ну, как? – спрашивает старуха.
     - Скоро будет готова, - солдат отвечает, - жаль, что вот соли нет.
     - Соль-то у меня есть, посоли.
     Солдат посолил, снова попробовал:  - Коли сюда бы да горсточку крупы.
     Старуха принесла из чулана мешочек крупы:  - На, заправь, как надо.
     Варил, варил, солдат, помешивал, потом попробовал.  Глядит старуха, оторваться не может.
     - Ох, и каша хороша, - хвалит солдат, - как бы сюда да чуточку масла – было бы и вовсе объядение!
     Нашлось у старухи и масло. Сдобрили кашу.
     - Бери ложку, хозяюшка.
     Стали кашу есть да похваливать.
     - Вот уж не думала, что из топора можно этакую добрую кашу сварить, - дивится старуха.
     А солдат ест да посмеивается.



                Мена

     Купался богатый купец в реке, попал на глубокое место и стал тонуть.
     Шёл мимо старик, мужичок-серячок, услыхал крик, кинулся – и купца из воды вытащил. Купец не знает, как старика благодарить: позвал к себе в город, угостил хорошенько и подарил ему кусок золота величиною с конскую голову.
     Взял золото мужичок и идёт домой, а навстречу ему барышник – целый табун лошадей гонит.
     - Здравствуй, старик! Откуда бредёшь?
     - Из города, от богатого купца.
     - Что же тебе купец дал?
     - Кусок золота с конскую голову.
     - Отдай мне золото, возьми лучшего коня и седло в придачу. Конь тебя сам понесёт, а то тащишь на себе, надрываешься.
     Сел старик на лучшего коня, поблагодарил и в путь.
     Скачет старик, а навстречу ему пастух волов гонит.
     - Здравствуй, старик! Откуда скачешь?
     - Из города, от купца.
     - Что же тебе купец дал?
     - Кусок золота с конскую голову.
     - А где ж оно?
     - Променял на коня.
     - Променяй мне коня на любого вола с телегой в придачу. В твои ли годы на коне трястись? Того и гляди этот скакун тебя скинет. 
     Старик поблагодарил, выбрал вола, запряг, сел в телегу и поехал. Едет старичок, а навстречу ему овчар – гонит овечье стадо.
     - Здравствуй, старик! Откуда едешь?
     - Из города, от купца.
     - Что же тебе купец дал?
     - Кусок золота с конскую голову.
     - А где ж оно?
     - Променял на коня.
     - А конь где?
     - Променял на вола.
     - Променяй мне вола на любого барана. Гляди, зима на носу. Барана пострижёшь – шуба будет, а вола зимой корми да корми. И телега только место зимой занимает, проходу на дворе не даёт.
     Взял старик лучшего барана, поблагодарил и дальше пошёл. Идёт старик, а навстречу свинопас – поросят гонит. 
     - Здравствуй, старик! Где был?
     - В городе, у богатого купца.
     - Что же тебе купец дал?
     - Кусок золота с конскую голову.
     - А где ж оно?
     - Променял на коня.
     - А конь где?
     - Променял на вола.
     - А вол где?
     - Променял на барана.
     - Давай мне барана, бери себе лучшую свинку. Свинка подрастёт – больше барана мяса даст. А уж как поросится начнёт – только и раздавай поросят да деньги получай.               
     Выбрал старик свинку, поблагодарил и дальше пошёл. Идёт старик, а навстречу коробейник с коробом за спиной.
     - Здравствуй, старик! Откуда идёшь?
     - Из города, от купца.
     - Что же тебе купец дал?
     - Кусок золота с конскую голову.
     - А где ж оно?
     - Променял на коня.
     - А конь где?
     - Променял на вола.
     - А вол где?
     - Променял на барана.
     - А баран где?
     - Променял на свинку.
     - Променяй мне свинку на любую иглу. Вот старуха-то твоя обрадуется! Шить будет, а не за свиньями убирать.
     Выбрал старик славную иголку, поблагодарил и пошёл домой. Пришёл старик домой, стал через плетень перелезать и иголку потерял.
     Выбежала старику навстречу старушка:  - Ах, голубчик мой! Я без тебя здесь совсем было пропала. Ну, рассказывай: был ты у купца?
     - Был.
     - Что же тебе купец дал?
     - Кусок золота с конскую голову.
     - А где ж оно?
     - Променял на коня.
     - А конь где?
     - Променял на вола.
     - А вол где?
     - Променял на барана.
     - А баран где?
     - Променял на свинку.
     - А свинка где?
     - Променял на иголку: хотел тебе, старая, подарочек принести, стал через плетень перелезать и иголку потерял.
     - Ну, хорошо, голубчик, что ты хоть сам вернулся! Пойдём в избу ужинать.



                Чего нигде и никогда не бывает

     Богатый барин пир завёл. Созвал гостей со всех волостей. Пьют, едят гости, хозяина похваливают. А барин захмелел, куражится:  - Вот часто говорят, что бедняки умнее барина бывают. А как можно простого мужика с барином сравнить? По всем статьям бедняк барину не чета.
     Гости поддакивают. А хозяин рукой машет:  - Да не на словах, а на деле покажу, чего хвалёная мужичья смекалка стоит! Эй, слуги! Зовите сюда Федьку Фёдорова.
     Кинулся слуга бежать, барский приказ исполнять.
     А Фёдор Фёдоров самый бедный мужик был. Явился он в усадьбу. Барин при всех гостях и говорит ему:  - Слушай, мужик, нынче люди до всего дошли: и по небу летают из Москвы в Питер, и по проволоке письма посылают; коли выдумаешь нам, чего нигде и никогда не бывает, дам тебе воз муки да денег пятёрку.
     Подумал Фёдор и отвечает:  - Да много, чего не бывает: баба попом не бывает, красная девка обедни не служит. 
     - А вот и не угадал. Это бывает, на неметчине…
     - Не знаю, - мужик говорит, - я в чужих краях не бывал.
     - Ты не бывал, так я бывал, не с твоё видал, а ты скажи, чего на самом деле нигде и никогда не бывает; коли ещё пару раз так соврёшь, полгода у меня отработаешь.
     Подумал Фёдор и отвечает:  - Может и всё теперь бывает, а только топором никто не подпоясывается – этого никогда не бывает.
     Усмехнулись гости, нахмурился барин; мужик-то сер, да ум-то у него не волк съел.
     Посуленного жаль, а пуще того перед гостями неловко. Вот барин и говорит:  - Ну, нашёл чем удивить! У нас и правда топором не подпоясываются, а вот в чужих краях сплошь и рядом это бывает. 
     Подумал Фёдор ещё раз и отвечает: - А пожалуй, твоя правда, барин, всё бывает. Вот ещё недавно думал, что загробной жизни не бывает, а вчера объявляют, что она есть. Да и сам я этой ночью на том свете побывал. Теперь вижу, что и это бывает.
     - Как же ты на тот свет попал? – гости спрашивают.
     - Да жена-покойница ангела за мной прислала. Мы с ним туда и долетели. Жену повидал да покойных ребятишек и вот назад воротился.
     - А не видал ты на том свете покойного барина, родителя моего? – хозяин спрашивает.
     - Как не видал, он меня узнал, к ручке допустить изволил.
     - Ну, а что он там делает, скажи.
     - Работа у него лёгкая: после моих ребятишек пелёнки моет.
     - Врёшь, дурак! – закричал хозяин. – Этого нигде и никогда не бывает, чтобы барин у мужичьих детей пелёнки стирал.
     А сам от стыда на гостей взглянуть не может.
     - Бери деньги, получай муку и уходи с глаз долой, не мели околесицы.