Зима

Рассвет ухмылялся сквозь ощеренные ветки голых деревьев, распуская лучики ледяных бликов на рыхлое сверкающее покрывало снега. Застуженное, выбеленное холодом небо приятно удивляло чистотой и прозрачностью, перышки искрящегося снега, повинуясь мановениям седого всклоченного ветра, поднимались вверх, кружились и сплетались, наполняя парящее кружево морозного воздуха практически детской игривостью.
Сердечко в тесной груди расправило крылышки, на пробу стукнулось о ребра и забилось-затрепыхалось хищной птицей, посаженой в клетку. Словно сбитое с толку, гоняло закристаленую кровь хрустальными венами, зашумело в ушах тревожным шепотом…
Постепенно с пальцев слетала привычная, но столь неудобная онемелость, лубки медленно стирались в ледяную крошку. Ну, наконец то! Тело вновь оживало.
Принимая обычную форму, вместо расплющенных и раздавленных костей, оно перетекало и снова замерзало до состояния человеческой барышни, вполне приглядной наружности.
А легкая голубизна заново появившейся кожи так и вовсе красила, предавая ей таинственный, хотя и немного упыриный вид.
Принимая вертикальное положение, девушка постепенно прохрустела всеми вновь образовавшимися суставами и костьми, с удовольствием размяла мышцы, туда-сюда подвигала нижней челюстью, проверила спину на прежнюю гибкость и с ободрением хмыкнула,
Обнаружив себя в прежнем, идеальном состоянии.
Кудлатые щенки снежной мглы окутали ее обнаженную фигуру, взбираясь по длинным, босым и возмутительно голым ногам, постепенно трансформируясь в три слоя одежды: первый, самый тонкий, кружевной, второй достаточно модный, из тонкого хлопка, и третий – дорогущий белый мех окутал тоненькую фигурку, одиноко возвышавшуюся посреди глухого леса.
Она нагнулась, невозмутимо подобрала откуда ни возьмись, появившиеся белые сапоги на умопомрачительном каблуке, но, не спеша одевать, так и побрела вперед, с видимым наслаждением окуная тоненькие ступни в сверкающий золотистый снег.
Длинные волосы тонкой серебряной паутинкой вплетались в неожиданные порывы январского ветра, дрожа, соскальзывая и до определенного предела увлекаясь за хитрыми потоками воздуха.
Тишина была такой же звенящей как и хрустальная красота поляны.
Ни шепотка свалившейся с ели шапки снега, нечаянно сброшенной крупной вороной, вспорхнувшей с зеленой ветви, ни веселых окликов стайки снегирей, насыщенностью алых росчерков упитанных животиков споривших с самим солнцем, ни шороха шагов одинокой фигурки, с уверенностью заправского крейсера дрейфующей сквозь ледяное море снежного покрывала к далекой трассе.

Что такое смерть, если уверенность в воскресении та же высока, как и то, что за окном бушует месяц май, в магазине на пять копеек с утра подняли цену на хлеб, а теть Люда из соседней квартиры каждый вечер подглядывает за тобой в дверной глазок, в надежде пополнить арсенал свежих и давно протухших сплетен новой. Так сказать, с пылу-с жару.

Вплотную подойдя к запорошенной дороге, она поморщилась, поочередно застегнула только что натянутые голенища сапог и выпрямилась.
Машина медленно затормозила, пару раз мигнула фарами и поманила к себе приоткрывшейся дверью. Водитель поднял глаза на непроницаемое лицо молодой девушки и поперхнулся словами, заглянув в хищно сощуренные, бледно-лиловые глаза.
-В город – обронила она, и не глядя, сунула водителю зеленоватую купюру.
Тот мигом пришел в себя и сорвался с места в карьер, пугаясь случайную попутчицу куда как больше, чем милых, добродушных, в сравнении с ее непроницаемым профилем, дяденек милиционеров.
А когда небо расчертила паутина проводов, и впереди приветливо замаячили хрущевки, водитель просто не чаял себя от радости.
Теплое «дома» грело его сорокадевятилетнюю душу куда больше тягостного, ледяного «здесь».
Когда пассажирка закрыла за собой дверь, и исчезла за ближайшими домами, карман пиджака, в который была сунута небрежно скомканная денежка, мигом промок. Что-то ему подсказывало, что свеженькое пятно смутно отдает зеленым, а бумажного портрета Авраама Линкольна там уже не найти. Поэтому седовласый Петр Владимирович вместо уютного «домой» предпочел еще более привлекательное «в пивную».

Девушка белой стрелой проносилась по улицам города, занавешивая окна с наружной стороны мглистой пургой и поволокой белесого снегопада надежно укутывая землю, обеспечивая коммунальным предприятиям головную боль как минимум на несколько недель.
Широкой кистью расписав окна и форточки, она спряла тоненькую ниточку серебристого тумана, надергав из купчитсых облаков ворох белесого пуха, играючи управилась с обоюдоострым веретеном и, вдоволь налюбовавшись работой своих рук, разрезала нитку на меленькие кусочки, которые уже снежными хлопьями завертелись-закружились в городской суете.

Зима безжалостна в своей красоте точно так же как и вся природа, стихия, бездушная и бессердечная, ощерившаяся метровыми сосульками, коварными ополонками и ночными морозами.

Валентин Дмитрич возвращался после ночного дежурства в городском супермаркете. Спальный район частных домиков, где жил совсем молодой человек, странно отличался от грозно нависающих над прохожими многоэтажных сооружений, неприятно ощерившихся гулкими подьездами и безликими окнами. Его собственный домик был недалеко. Из красного кирпича, со скромным деревянным забориком, ласково привечающий хозяина аппетитными запахами домашней еды и молока, которое с жадностью дорвавшегося до еды птенца, заглатывало попеременно орущее на руках молодой матери чадо.
Бредущий под самым карнизом очередной «хрущевки», Валик не заметил опасно подрагивающих наверху сосулек, которые скорее смахивали на ледяные копья.
Человек остановился на секунду, ухмыльнувшись мыслям в жесткую щеточку усов, достал из кармана пачку дешевых сигарет, чиркнул спичкой, прикуривая…

Девушка оказалась совсем рядом. С непроницаемым лицом, ничего не выражающими глазами, повелительно взмахнула рукой и в одно липкое, бесконечно длинное и противное мгновение, с удручающим мастерством наемной убийцы, обрушила метровую глыбу льда на голову мужчине, чье время истекло. Невозмутимо натянув на руки кожаные перчатки, она поднялась с колен, смахнула с лица капельку крови и пошла вперед, застилая узкую дорожку за собой неспешно падающими хлопьями снега.

…сигарета с шипением утонула в алом сугробе.

Зима с невозмутимой наглостью сковала землю снежными замётами, одела пушистые ели в пышную одежку и так же бессердечно забирало жизни у слабых.

Сколь бы ни хорохорились жители городов, как бы ни кичились достижениями техники и науки, но холод, лютый мороз всё равно знал, что ни одна техника не сможет спасти человека, расставающегося с теплом, замерзая на остановке…
…только живой огонь подогреет еду и наполнит уютным теплом дом, потрескивая хрустящими поленьями в очаге, оставив зимнюю стужу, сожравшую местный трансформатор и оборвавшую электропровода бессильно топтаться на пороге, завывая от досады и царапая окна ветвями деревьев.
Да только мудрой и молодой девушке такие дома совершенно безразличны. Не для того она ледяным ангелом бредет пустынными рассветными улицами, не для того развешивает ожерелья фантасмагорических кристаллов. Ей безразличны крики осиротевших младенцев и безутешных жен.
Справедливость слепа. Истина не имеет ни лица, ни, собственно, четких очертаний. Ее сердце гулко стучит в такт размеренным шагам.
Сколько бы человек не бился в напрасных потугах познать ее, как бы ни мерил, натягивая на себя оправдательные фразы, всё равно будет так, как дОлжно.

Мужичек сидел в обществе местных бездомных, похлебывая баланду из общего котелка, грея голые пальцы в драных перчатках на открытом огне. Газеты, которыми утеплился Филимон Харлампиевич, похрустывали нагретыми спинами о тулуп, отзываясь на малейшее движения бомжа.
-Эдак ты всё съешь, Филька! – гневно окликнула его грязная старуха на противоположной стороне костерка.
-А ты порасторопней будь!- пьяно огрызнулся человек, – ишь, командует! Ты мне, ик!- не указ, баба бабой и есть! Сиди себе и помалкивай! Эттто я так сказал!
-Ты на кого тута голос повысил? –прошамкала самая старая и почитаемая женщина. Желтыми глазами обвела присутствующих, заметно присмиревших под ее тяжелым взглядом, довольно хмыкнула и ткнулась носом в горячую похлебку.
Филимон Харлампиевич неожиданно ухмыльнулся во весь беззубый рот, сковырнул в носу замерзшую соплю и сощелкнул ее, застрявшую прямо между желто-бурыми ногтями прямо под ноги.
-Эх вы, бабоньки! Слышьте, все! Я тута с вами сидю, а мог бы на сценах самых разных театров выступать! От так вам, ддуры. Шо, сьели? Говорю ж вам, актер во мне и.. ик.. издохнул. А мог бы уже ух! Где быть.
-Человек в тебе умер, Филька. Человек а не актер, который и во вовсе не рождался.

…Немного дальше, опираясь на почерневший, дремлющий ствол дерева стояла она. Задумчиво глянула в яркое небо, мелко изрезанное перистыми облаками и обронила:
-В нём умерла душа.
По лицу скользнула тень сожаления и надменной брезгливости, скользнула и тут же сменилась привычным безразличием. Девушка стремительно подошла к мужчине, погладила эфес голубоватого меча, и стремительно опустила на голую шею…

А через несколько минут труп с жадностью обшаривали в поисках мелочи и хоть каких нибудь теплых шмоток грязные руки бомжей.

Темнеть стало задолго до ночи. Безоблачное небо атласным полотном распростерло обьятия над судорожно греющимся , промерзшим до скрипа проводов и потрескивающего длинными пальцами деревьев, городом.
Кажется, сегодня россыпь алмазной крошки на полотне смоляного неба пополнится еще десятком новых звездочек. Которые с таким же задумчивым равнодушием будут взирать на спящие крыши домов.
Месяц задорно оскалил морду и благосклонно осветил дорожку неспящей фигуре, следующей непонятно куда.

…А одним чудесным утром люди проснулись с невероятным облегчением. И хотя на улице еще вовсю звенел ветерок, скользя длинными сосульками, жители города по колено проваливались в снег, а ресницы были запорошены падающими снежинками, все куда радостнее выходили на улицу, а ребятня с гиканьем проносилась ожившими переулками.

Девушка впервые с усталостью опустилась на худощавую лавчонку возле такого же хлипкого деревянного домика.
Волосы, разметавшиеся по плечам, скрывали уставшее лицо, прикрытые глаза и прозрачные потеки слез, капающими на дорогой белый мех.

…восьмидесятые годы были во многом привлекательны для молодежи. Девушки подводили стрелками глаза, надевали на себя разные дефицитные шмотки, красовались перед ошалелыми от такой вседозволенности холостяками и подмигивали смущенным женатикам.
Какой же красивой была Марта, одетая в новенькую шубу, модные по тем временам сапожки, которые ей с такой любовью преподнес ее мужчина. Взрослый, на двадцать лет старше ее, опытный и заботливый, он носил молодую жену на руках. Новый Год прошел замечательно…

Старик с кряхтеньем натянул валенки, накинул на плечи фуфайку. Поднял с пола ведра и отворил дверь, слегка покрытую изморозью. Толкнул наружу, глядя под ноги, побрел к колодцу сквозь тесный дворик такого же овдовевшего, как и он сам, дома.
Увидев акуратные носки белых сапог, неспешно поднял усталый взгляд на незнакомку и разжал держащие железные ручки пальцы.
Ведра с бряцаньем упали на землю, покотившись куда-то в сторону.
Дед поднял сморщенную руку, хватанул с ближайшего выступа снега и с остервенением потер раскрасневшееся лицо.
-М.. Ммарта?
Неуверенная улыбка боязливо тронула кончики губ девушки. Протянув изящную руку, она огладила сморщенные щеки, подошла поближе и коснулась высоким лбом стариковкого лба.
-ты Ангел? – грустные глаза наполнились счастливыми слезами, неуверенный, дребезжавший голос повторял имя, такое долгожданное, такое теплое, такое любимое…
И он совершенно не заметил, что от девушки веет зимним холодом, что ее красота стала такой же недоступной и чужой, как россыпь алмазной крошки в далеком небе.
-тты пришла забрать меня, да? – спросила молодая душа старика. – Я так долго ждал…
Она с улыбкой обняла вдовца, свободной рукой вытянула из спрятанного в глубоком кармане шубы клинок, и с гримасой боли на лице, со всей силы вонзила его в горячее сердце.
Жизненный свет постепенно угасал на сморщенном лице, взгляд сосредоточился на печально склоненной над ним девушке.
-увидимся, - прошептала она, поочередно целуя глаза мужчины.

…инфаркт. Констатировали врачи, осматривая труп.
-Жаль, - сказал врач ассистентке.
-Он уже стар, Дмитрий Алексеич. Всё равно это должно было случится. После того случая двадцать лет назад, помните? Он почти и не жил.
-Не к ночи будет помянуто, Сонечка, ты права. Везите его!

…восьмидесятые в преддверии бума на магию девяностых годов только раскрывали тайные лавочки и собирались в узком доверенном кругу.
Милиция давно охотилась за сборище старообрядцев, которые вот уже два года водят доблестные правоохранительные органы за их не менее доблестные носы. Шесть убийств.
Шесть девушек, примерно одного возраста. Все статные, красивые, голубоглазые настоящие блондинки, и судя по отзывам друзей и убитых горем родителей, щедро одаренные добродетелями.
Марте суждено было стать последней, седьмой жертвой.
Подношение суровому Морозу.
Дабы умаслить аппетит ненасытной Зимы и обрести какое-то бредовое могущество сектанты выводили девушку на глухое в километрах десяти от города, поле, окруженное лесом, раздевали ее догола и обливали холодной водой. Нашептывая какие-то заклинания, они в трансе молились своему божеству, ожидая смерти жертвы.
А когда та наступала, клали бездыханное, скованное ледяной коркой, тело на снег, сбрызгивали кровью, нацеженной из ран, нанесенных себе же ритуальным ножом, и сооружали под девушками что-то наподобие ложа, из елового лапника, щедро украшенного алыми бантами и золотыми украшениями.
Невеста для Мороза была готова…

Снегурочка встала, с залитым слезами лицом, и побрела вперед. Ей здесь уже нечего делать. Ее уже никто не ждет. На пятки наступал март, опасаясь гнева лютой девушки, неописуемо красивой, восхитительно прекрасной, удручающе ледяной.
Босые ноги приятно холодил пушистый снег.
Она приподняла ладонь, на нее тут же приземлилась маленькая, искрящаяся снежинка, с филигранным мастерством выточенная узловатыми пальцами Мороза. Лежала и не таяла.
Марта знала, она никогда не растает.

Девушка, обнаженная, снова лежала на проклятом снегу. Ничего не выражающая маска так и застыла на лице, корочкой льда намертво пропечатавшись с момента ее настоящей смерти. Первой.
Только голубые глаза тающими льдинками вопрошающе смотрели в смоляное небо, с, казалось, одной-единственной ярко горящей звездой, которая так ласково и так невыносимо горячо обволакивала холодное тело мерцающим сиянием.

Жизнь белым крупитчатым снегом медленно сыпалась сквозь сомкнутые ладони. Постепенно, одна за одной, с неслышным шорохом ложась на сугробы, забирая с собой силы и желания, чувства и ощущения. А когда последняя крупинка слетела с руки, девушка рассыпалась, подняв за собой облачко ледяной крошки.

Полная луна скалилась сквозь ощеренные ветви голых деревьев. Паутинка свежевытканного инея белесым кружевом оплела стволы, с нежностью матери, окутывая ветви до последнего сучка.
Серый массивный волк выбежал на поляну, прихрамывая, побрел к ее центру. Плюхнулся задом в снег, обнюхал больную лапу, вылизал кровоточащую рану. Странно умными глазами посмотрел вверх, где ночь входила в полную силу. Вытянул длинную шею, прижал уши, и, прикрыв глаза, затянул длинную печальную мелодию, переливами возносящуюся к смущенной столь изысканной серенадой, луне.
Вожак стаи пел долго, голосом, то сходя на нет, то снова в полную мощь луженой глотки воя свою нехитрую песню.

Мороз потрескивал за окнами теплых домов, седой пар клубами вырывался из стареньких дымоходов.

А утром наступила весна...