14-IX Облако радости и политическая необходимость

                IX

  По дороге к Секстии она, наслаждаясь только что пережитым, даже не задумалась, что же произошло с любимым, почему он столь быстро поменял отношение к ней и её чувству. Фабия стала понемногу размышлять об этом чуть позже, но и тогда решила понапрасну не забивать себе голову: «ведь всё обязательно прояснится». И за этими словами, в самой глубине души, скрывались самые радужные надежды. В носилках, по пути к, пожалуй, ещё более счастливой Вере, она сделала вывод, что Квинту настолько претит близость с Аруленой, что даже ранее запретное наслаждение он сам себе теперь не возбраняет.

  Шёл одиннадцатый час. Секстия, собираясь наносить вечерние визиты, сидела перед зеркалом. Забавлялась с суетившимися подле неё служанками; она была довольна собой вообще и своим внешним видом в частности. Красавица-аристократка-«скромница», любуясь своим отражением, находила его весьма прекрасным и великолепным. И с этим согласились бы все, пожалуй, даже и женоненавистники: один только счастливый лучезарный взгляд  Веры мог приятно поразить, подарить отличное настроение на ближайшие сутки. А тем, кто будет иметь неосторожность чуть подольше глядеть в её светящиеся глаза, грозит томительная жажда видеть их вновь и вновь, ловить их движение – неосторожные рискуют влюбиться.

  Едва Фабия вошла к подруге, их обеих словно лишили частичек памяти и разума: всё происходило на интуиции, чувствах. Смысл произносимых восклицаний и прерывистых фраз терялся и улавливался скорее по интонации, жестам, еле различимым оттенкам поцелуев и объятий. Присцилла не берётся утверждать, высказали ли что-нибудь она сама и Шрамик словами.

  Вера сразу поняла, что Присцилла пришла благодарить за претуру Торквата. Затем были восторги одной от нектароносного лобзания, перешедшие к другой; снова признательность за магистратуру для любимого, возросшая, оттого, что, видимо, ещё и благодаря получению должности, которой ему очень хотелось, он позволил такой поцелуй.

  Служанки с приходом Фабии позабыли о своих обязанностях, любуясь, умиляясь восхитительными доминами.

  К дочери заходил приехавший специально за ней Вер Африкан, порадовавшийся за двух прелестниц, настроение его повысилось Почтенный консуляр будто оказался в облаке восторженных радостных эмоций, заполнившем комнату. Однако  необходимость ехать – по партийным, политическим соображениям – на званый вечер заставила его развеивать неземной флёр, подобие, быть может, того, что окружает весёлые хороводы Граций и Нимф. Против собственного желания – желания побыть наедине с единственной дочерью, со своей кровиночкой и душечкой, счастливой, распространяющей вокруг волшебное и неземное – Титу Африкану всё же пришлось торопить дочь с выходом и намекать на время её давней подруге, подгонять рабынь: «Чего расселись, нерадивые?!» Да, пришлось. Хотя его вторая жена, покойница, и приходилась родной племянницей новопровозглашённому Цезарю, хотя Император и относится замечательно к его дочери – всё же, имея немалый политический опыт, настоящий сенатор своего времени, Вер считал необходимым налаживать более тесные отношения и с нынешними фаворитами, или, как их называли в народе, «дядьками», престарелого Принцепса. Именно по приглашению Корнелия Лакона счёл невозможным не ехать Вер Африкан. Кроме прочего, нужно было и показать влиятельному в Курии и популярному в Городе, союзнику по многим политическим делам, молодому Пизону Лициниану, известному поборнику строгих нравов, свою дочь, «воспитанную в уважении к семье и традициям, образцовую жену». Об этом консуляр откровенно сказал Секстии в носилках, где ещё ощущались отдельные клубы волшебного облака. Отец и дочь поняли друг друга, договорившись в гостях поддерживать подобающие образы. Благо, притворяться особо и не нужно. Отношения у Веры с родителем чудесные: любовь, дружба, тепло и взаимопонимание, а быть «скромницей и верной супругой» ей доводится, почитай, каждый вечер. А что до наверняка известной и Пизону молвы о не самой высокой моральной стойкости Секстии: что могут значить все эти перешёптывания и разговоры за глаза против, скажем, четверти часа, проведенного рядом с ней теперешней.

  Другой консуляр Тит, быть может, менее Вера Африкана чтил порядочность, мораль и добродетель, зато, видимо, знал иные способы оставаться в политической элите, окружении Принцепса. Или, не исключено, некое чутьё – природное или следствие большого опыта, редкого опыта вращения вблизи носителя и средоточия власти над миром – подсказывало не особо стремиться сблизиться с Сервием Гальбой и его окружением. А ещё он внимательно отнёсся к инкубационному сну Канинии Ребилии. Его обожаемая Присцилла – к тому же он знал её религиозность, как и некоторые другие случаи предвидения – как-то, разоткровенничавшись, поведала о сновидении подруги, о сменяющих друг друга шакалах и львах. Марцелл истолковал это однозначно, и в ответ на откровенность также искренно озвучил для своей нимфы это толкование. Но об этом, уважаемые читательницы и читатели, пожалуй, в другой раз. Впрочем, в сновидении, посланном Ребилии Фелиции Милостивыми Богинями, был явлен столь ясный образ, что понять его можно без особых затруднений. Тем более что в жизни вскоре было кое чьё ранение в горло.


Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2012/02/11/343
-----------------------