Близкие

   
Семен выходил на балкон и смотрел вниз на газон – в этом году он разрешился зеленью долгожданной и необузданной, вытягиваемой влажным и теплым летом. Газон казался мягким, а иногда и близким. И проходившие мимо соседи поглядывали на него с тревогой: он никого не видел и не приветствовал. Но и они не кричали ему – здравствуй! Или – привет –  наверху! Все проходили молча, и создавалось впечатление – и их настроение менялось не в лучшую сторону. Даже у тех, кто и не думал смотреть вверх. Во всяком случае, так показалось мужчинам, подошедшим с другой стороны, и задержавшимся на минуту у подъезда.

– Не нравится мне что-то его грусть на балконе?

– А ему, думаешь, нравится? Попробуем оттереть его черную полосу.


С матерью Семен расстался окончательно лет пятнадцать назад. По окончанию института приехал домой и узнал, что она вышла замуж. Новость была предсказуемой, но неприятной. Новый муж заслужил известность во дворе конфликтностью и горячностью. Звали его все Пахтакор. Перебрался сюда из Средней Азии. Вот и на том ужине отношения испортил со всеми. Едва сын обратился к матери насчет очередной дотации, этот супруг сразу выпрямил молодого человека своим вмешательством. Но больше всего ухмылкой.

– Тебе нужны деньги? Чего проще! А ты почеши правой ручкой по левой ладошке – может, и сообразишь, где взрослому мальчику денежки пора брать.

Мать попыталась вступиться за сына. Но и с ней серьезный мужчина расправился быстро и деловито. И она, покрывшись румянцем, больше возражать не стала. Смотрела на сына с виноватой беспомощностью.

– А о какой помощи может идти речь, если вы сами себе не помогаете? А и помогали, только ли добрые слова и чувства в вас возникали? Смотри, глазки у их величества недобрые стали – в  привычной косточке отказали. Помнишь, как одного придурка где-то под Муромом в 33года старики с печи согнали, чтобы на ноги больше не жаловался – многим тогда не поздоровилось! Ты посмотри на своего – ему ли с Карелиным не сразиться или другого разбойника испугаться? Что за него все плачешь? Зачем учила? Пора мужчине жизнь самому устраивать, пока не привык к подачкам. Не проси – и станешь уважаемым человеком!

Сказано все было правильно, если бы только кем-то другим и как-то иначе. Однако Семен за столом не вспылил – сдержался. Но утром уехал не попрощавшись. Больше матери ни писал, ни звонил. Из-за обиды, только поначалу. А позже уже по привычке. Да и работу нашел разъездную и интересную для себя. С веселой бригадой «колесили» по стране: монтировали и налаживали оборудование. Не однажды накоротке перехватывал опыта за границей. И все же женился. Обзавелся детьми. Семья жила у тестя, радушного мужичка, искренне любившего его, и чем-то напоминавшего утенка.
 
– Что Семен, я новый бальзамчик изобрел, побубним вечерком?

И бубнешь их продолжался на кухне до утра. Мужчины вспоминали обо всем на свете, только не о молодой женщине в дальней комнатке, и не о детях в другой. Все верно, о чем только за ночь не отбубнишь с хорошим бальзамчиком и внимательным к тебе отношением. Наверное, старик когда-то мечтал о сыне. Вот и не пытался скрыть блеска в глазах и заботы своей, торопясь все высказать ему сразу.

– Ты спать, Семен, не хочешь?

– А у меня опять бессонница.

– Тебе известно, что такое бессонница?.. А что это такое –  бессонница?.. Когда человеку не спится и можно продолжать заниматься делами?.. Или когда заснуть не удается и встать не получается –  лежишь на всех боках сразу?.. У двух вариантов не может быть одного названия. Но есть где-то убеждение – для каждого человека существует подвластное ему время. И до недавнего времени я считал себя «совой» – ночная работа давалась легко. А теперь вдруг стал «жаворонком»! Приспособился! Не стоит рисовать себе самому клетки с решетками.
 
– А это ты о чем так интересно, отец?..

– Давай махнем еще, Семен, по самой маленькой?.. Раньше рождались и умирали с балалайкой или с гармошкой, со знакомыми столетними  песнями. А что теперь?.. А что еще будет?.. О каком понимании поколений вспомнили? Мать моя последние годы собирала пух на перину. Ходила по деревне и собирала перышко к перышку. У самой перина была. Для кого-то из нас старалась! Тряпки всякие берегла. Соседка Натулья рассказывала, –  переживала мать все – не рассорились бы из-за наследства! А мы приехали на похороны, помянули, поговорили, заколотили дом и разъехались налегке – никто ничего не взял! Так, фотографии кое-какие…
 
– Молодцы! Не рассорились! Помянем вашу маму?..

– Да, конечно, земля ей будет пухом и лучший покой. Не стоит брать чужое, даже если это никому больше не нужно. Не из страха – из уважения к себе. Нет гарантии, что из-за этой слабости, ты не начнешь себя презирать. Каждое утро мы просыпаемся чуть-чуть другими. Мы просто над этим не задумываемся. Замечаем позже, сравнивая себя с прошлым. Никто не знает, каким он ожидает сам себя в будущем! Перед собой лучше быть всегда честным. Люди тебя простят! – самому себя простить бывает трудно. Вот если его не стало и ему это не понадобилось, а ты без осиротевшей вещицы обойтись не можешь…

– Как только, отец, люди станут все умными и правильными – жизнь закончится! А зачем она будет нужна, если все перестанут делать глупости? Как ты себе это представляешь, когда вместо удачи всех ожидать будет предсказуемый успех? Во что это все превратится, когда люди перестанут понимать и чувствовать риск? Пусть даже как зрители?

– Ну, зачем, Семен, о невозможном?..

– Невозможно? А тогда зачем ты учишь нас жить? Дай нам самим совершить ошибки и пострадать за них после. Разве не в этом заключается основная идея жизни?

– Да, конечно, молодым лучше жить отдельно, и навещать родных веселыми, принося в их дом только радость! А так, нам больно видеть, как вы набиваете себе наши же шишки.

– Давно я ей говорю, что нужно свою квартиру иметь. Так, она – денег мало привозишь… Странно, вроде и неплохо я зарабатываю? Обещала скопить… Зачем было обещать?

– М-мда… Конечно… Я же вас не выгоняю… Ты плохого только не думай! Не обещать… Может, иногда лучше, и обещать, а потом уже думать, как обещанное не выполнить. Может, просящему только это и нужно было?..


Семен действительно не заметил, как входили друзья в подъезд. Услышал звонок в дверь, но открывать пошел не сразу. А, открыв, в расстеряности соображал, как нужно реагировать на их приход – вот они стоят, как и когда-то – три столба с пенечком – двоих где-то потеряли. Почему не поискал их сам? Знал – кто-то остался здесь. Они это поняли по-своему:

– А мы специально неожиданно – потому что друзья не должны быть в тягость – у нас все с собой! Раздеваемся? Ты один? Вот и замечательно! Давай лучше на кухне – так привычнее и попроще. Кухня у тебя, помнится, – просторная! Стаканы и вилки есть? Где тебя только носило? Следы даже в «Одноклассниках» не оставил… Так сколько же лет не виделись?

– Сейчас посчитаем.

Веселье и общие воспоминания закончились за полночь – друзья разъехались. Остался только Ильич, когда-то самый разумный и внимательный из их команды подлысевший пенечек. Уснул рядышком на диванчике. И утром никуда не спешил. Неторопливо сходил в магазин – отоварился снова. Сели завтракать – подлечили головушки. И среди двух друзей, кто-то должен сказать на пару слов больше. Да и раньше приходилось это делать чаще Семену. Один не толпа – откровенничать легче. И поначалу Ильич его ни о чем не выспрашивал – пока только пристреливался коротко и прислушивался долго. А Семен, даже порадовался слушателю. И вино выталкивало наружу эмоции.

– Вот ведь, и я себя, как дурака, вокруг пальца обвел! А сказать  по-другому – судьбу посмешил. Тогда на лето оставили в институте ремонт делать. Обрадовался – заработаю немного сам! В комнатке жил один. На танцах девочку подцепил. Да так удачно – сорок ночей выдворял за дверь – никак не шла. Улыбается невинными глазками – ты действительно мне хочешь понравиться? Да ничего я ей такого не говорил! Но денежки мои тощие пощипала. В болезнь превращала и мои желания – ничего с ними поделать не мог! Пока подмога не подоспела – ребята стали возвращаться. Пропала, и четыре года не виделись. Снова встретились – не узнал ее. Повзрослела и такой приятной сделалась! Гололед был. Поскользнулась она. Вот и говорю, судьба посмеялась, подтолкнула помочь ей. Проводил до лавочки, «Скорую» вызвал. И все не понимаю – почему так приятно сквозь боль улыбается? А потом понесло, чертягу, к ней ходить, подарки носить, пока не оженила. Доверчивый оказался на холостой выстрел. Да точно так, точно, – ребеночка пообещала! А зачем ей было зря голову ломать с дурачком? Будем счастливы вместе! Хотя и, правда, родила через тринадцать месяцев. А впервые увидел сына и отметил с ее папашей еще месяцев через пять. Потом дочка-лапушка родилась. Вообще, я с ней жил, хорошо, если с год, ну, чуть больше. Работа такая – нравилась очень! И тоже, вот, где-то за год дурные предчувствия стали перед глазами четче ошиваться – нанял тесть к снегурочке Деда Мороза на постоянное жительство. Вот снилась же такая ерунда из ночи в ночь! Звонил, и до последнего все ласково ворковала дурню на ушко – работай лучше работничек Сеня! Возвращаюсь, – а что такое? – больше уже не встречает розовая на белой наволочке! Вообще никто не встречает – незнакомые люди в квартире живут. Тогда и познакомился с изменой духа. Соседи объясняют – папашка на кладбище, сектор такой-то, а где остальные – не знают, вещички уже без них на машину грузили. Я по адресу тестюшки незабвенного, будто мне объяснить что-то может. И точно, там он родимый ждет не дождется зятька ненаглядного, все тот же утенок, только уже бронзовый – барельефчик встречает желтенький с камушка. По дате смотрю, мог и не знать он ничего – без него переезд случился. Но почему не знал ничего? Значит, давно все задумано было. Ничего, я не запил, не забуянил, – тяжело и подолгу размышлял, – что у нас там дальше? Но в висках все настойчивее выстукивало – верни четки – возьми барабан – и в это самое – в дальше барабань!.. Вот только и дальше все неудачно помратилось – неожиданно прикрыли нашу лавочку. Одно к одному. Приятель по конторке в моряки подался. И мне на «кипровоз» предлагали устроиться. Специальность у меня хорошая – не пропаду я с ней! Опять неплохие деньги пообещали. А мне ее хотелось отыскать, пока деньги были. Дети-то мои – на меня похожие!

Ильич сидел смирно на своем табурете, мял в комочек хлебушек, и посматривал на друга строго, как кирпич на тротуаре:

– Не поверю, Семен, в твою наивность. Работа нравилась… А где-то тебе изменяла женщина. Должна была изменять! И ты все знал! И почему-то не вмешивался в этот процесс… Поздравляю – все правильно – приз и на этот раз достался другому. Она же тоже из природы живых существ! Мечтала, чтобы ты показал свою грубую силу! А кто тебе когда говорил, что жизнь должна быть всегда веселой и для всех правильной? Извини, Семен, мне не хочется даже сочувствовать… Нелепости случаются разные – гаечные ключи к клумбам подбирают… Но взрослый человек знал, чем его устраивала такая жизнь! Мне – без подробностей! Неожиданностью стало их исчезновение? Не ври себе. Тогда о чем сожалеем? Ты точно также исчез для своей матери. И даже похороны ее стороной объехать сумел. А я слышал – она писала тебе… и без ответа… Где и когда несправедливость суровее? Хотя к себе быть объективным трудно.

– Ты серьезно, Ильич, матерью распаляешь?

– Давай разберемся вместе – при чем здесь я, если не писал ей ты! Если ты можешь быть откровенен, в чем так была не права она? Про мать я послушать готов.

– Да-да, она мне писала! А, что, давай послушаем вместе. Письма живы: прочитал только первое, остальные, думал, прочту позже, да так все потом и не решался.
Они перешли в комнату. Ильичу долго не удавалось устроиться в кресле и приготовиться к слушанию: он не был уверен – хорошо ли все это? И все же старался подбодрить друга – письма оказались у того, как по волшебству. Видимо, держали их уже где-то рядом. Но только первое выглядело распечатанным. И Семен странно кивнул самому себе.
 
« Здравствуй, Сеня! Во-первых, хочу попросить у тебя прощения. Наверное, мне нужно было повести себя тогда как-то иначе. Но я подумала, что тебе будет понять меня легче – ты все же родная кровь! Боялась остаться на старость одна. У нас же с ним только начинались отношения. В начале отношения всегда легко порвать. Тем более ему – с примесью горячей крови. Все мы женщины дуры. Вот и я дура. Позарилась на чужою помощь и чужое внимание, а теперь он и мое все отбирает – свои же деньги у него просить приходится. Готовлю только то, что он любит. А у меня к такой пище желудок протест поднимает. Никаких объяснений слушать не хочет. И все тобой попрекает: «Да, кому ты стерва нужна – даже сын от тебя отказался!» Вот и прошу тебя, может, приедешь – пусть на денек! Он тогда отчитал тебя, а, чувствуется, побаивается! Пожалей, прости свою глупую мать!»

Краски на лице Сени прибавилось, на лбу густо выступила влага. Ему уже и самому требовались объяснения. Только он выговаривал их себе уже не однажды. И теперь, даже в присутствии друга, врать не хотел.
    
– Поначалу вскипел – стой царь-Горох, со всем своим прошлым, – стоит и поквитаться! И тут же остыл, – а зачем к ним полезу – люди взрослые, разберутся там как-нибудь… Отчалил в другую сторону – «заграничку» опять предлагали. Заграничка, сам понимаешь, это не только хорошие заработки. А когда получил второе письмо, даже испугался – адрес был у меня уже другой – как нашла! Долго мял, носил повсюду с собой. Но как-то ночью засунул в документы – после прочту – отлежало же полгода, меня дожидаясь! И стало легче – не выбросил же! Успокаивал – после прочту. Потом, конечно, забыл.

Ильич тер креслом спину, посапывая, смотрел в окно:
 
– Много, много говоришь – больше чем написано –  дальше читай!

И Семен распечатывал и разворачивал другое письмо, на обратной стороне больничного серого бланка, с масляным неровным пятном в углу:

« Здравствуй, Сеня! Пишу из больницы. Ничего страшного, но больница, есть больница. Приходила твоя тетка Светлана. Посидела, повздыхали. Сама болеет. У самой полон рот забот. Ничем она мне тоже помочь не может. Все, как зануда шепчет – плохой год. А что это значит – плохой год? О тебе спрашивала. Соврала, – говорю, все у тебя хорошо. А сама и не знаю, как ты и что у тебя за жизнь? Попросила Наседкина, как-то отыскал твой адрес – прошлое письмо пришло обратно. Семен, нельзя же столько время держать обиду! У тебя, наверное, у самого уже дети. Прислал бы бабке фотографии: сама я, наверное, не приеду уже, не увижу вживую их. И ты не решишься, не покажешь никого из своих. Вот ведь жизнь как распоряжается – все переворачивает, и не знает никто, только ли к лучшему? Одно знаем точно, нужно учиться прощать – жестокость никого не сделала лучше. За то, что кого-то простил, обидно не будет. Стоит ли отяжелять память непрощением – в ней и так будет достаточно тяжести. Еще раз прости меня, Сеня. Не можешь приехать – напиши, хотя бы немножко. Мама».

– У меня работа такая была – все в разъездах! Говорю же – с семьей редко виделся!

– Это уже мы слышали. А как оно теперь, Сеня, – мамкина квартирка не жмет? Мотался по свету, вкалывал, доказывал себе и другим что-то, а ничего своего не нажил. Не поздно, разумеется, и ты еще воспрянешь духом, и что-то докажешь себе и миру. У тебя всегда голова с руками дружила. Отношения с памятью выглядят хуже. Но все равно, как оно, с этой самой, с совестью дела обстоят – уживаетесь? Мамка опять не мешает жить?

– Разве друзья так настаивают?

– А кто за тебя еще постоит? Теперь больше некому! Что-то я не почувствовал, чтобы ты что-то такое себе уже говорил? Первым делом к нотариусу отправился? И сколько оно стоит настоящее дружелюбие адвоката сегодня? Что там у тебя с документами было не так? Чего-то я вечером недопонял?

– Все нормально. Улажено все!

– Вот и хорошо, читай дальше. Разворачивай новый папирус и странствуй в прошлое. Или становится страшно? Может, рюмашку?

– Не надо. Спокойней, Ильич! Я справлюсь.

« Здравствуй, Сеня! Я снова лежу и жду, когда придет кто-нибудь из соседей или работница из соцзащиты. Сама совсем никакая стала. Но хорошо дома. Дом – это не больница. Хотя там можно разговаривать с людьми. Зато дома свой телевизор – смотри что хочешь, никому он не мешает. Теперь хорошие телевизоры – с койки можно включать. И выключится сам, когда нужно. Ты прости меня сынок за ту сдержанность и несмелость. Ничего я из той ситуации себе не выгадала. Все вспоминаю, как жили мы с тобой одни, и как хорошо нам было. Помнишь, как в первом классе, вырядила тебя на Первомай, а ты после демонстрации со старшими мальчишками пошел на болота праздновать? Мы тогда еще жили за городом. Все перепрыгнули канаву, а ты не сумел, и угодил в торфяную жижу. И чтобы поддержать, чтобы не плакал, ребята плеснули тебе винца. Пришел домой малец пьяный и грязный, какой отец никогда не был. И снова я не сдерживала слез... Но, правда, долго ты меня потом не огорчал, только радовал грамотками за учебу и вымпелами с соревнований. Соседки мне улыбались, – какой женишок растет ладненький! Мало теперь мальчиков во дворе. И невест  мало. Бабушки да дедушки. А у тебя все хорошо? Последнее время сны беспокоят. Никогда им не верила, а сейчас беспокоят. Наверное, лежу много, и совсем не двигаюсь. Ты прости меня Сеня, дуру бестолковую, и напиши полстрочки – как ты там?»

Теперь они сидели молча друг против друга. На выручку в дверь позвонили. Пришли двое из вчерашней компании. На кухне снова разлили, выпили. Но вчерашнего веселья не получилось. Друзья почувствовали, что сегодня им уже не рады. Ильич предупредил возможное недоразумение: «Не трогайте его – пусть занимается исправлением своих убеждений! Зайдем как-нибудь позже». А, выйдя на улицу, попытался объясниться подробнее:

– Обиделся он когда-то на мать. И как вот это, не понимаю, берег ее письма, а читать не читал. Сегодня только их вместе прочли. Хотел я до этого рассказать, как умерла мать, и не смог. И никто, видимо, не рассказал. Вот и не знает, что она отравилась. Или отравили. За ней же ухаживала сестра Пахтакора. Разное соседи рассказывали. Расследовать это дело никому было не нужно. Пахтакор ее угнетал. А что уж там у них случилось – тоже не знаю. Во дворе он опять поскандалил с мужиками до инфаркта – при чем здесь его мать? Может, и сама отравилась? А вины с Семена все равно не снимешь. Он не разрешал умирать – он просто не спешил к умирающей…

Друзья оглянулись. Семен стоял на балконе. И так же, как вчера не видел их.

– И все-таки мне не нравится эта тоска на балконе... Не зря одного оставили?..


 Из книги "Солнце в чужом окне" 2011год