Мемуары музыканта Жиро

Здесь опубликованы две главы из переведенной мною с французского книги
"Кампании одного штабного музыканта во времена Революции и Империи в 1791-1810 годах, описанные Филиппом-Ренэ Жиро экс-музыкантом Першского полка, 6-го батальона Верхней Соны, 5-го гусарского полка, 93-го линейного полка, руководителем певческой школы при соборе в Пуатье", впервые вышедшей из печати в 1834 году.
(Книга очень редкая и даже во Франции тираж был ограничен. В последний раз на французском издавалась в 1908 году).

Первая часть была опубликована в журнале "Воин" в 2005 году.
В настоящее время книгу можно приобрести у автора по адресу cambronne@mail.ru



Под командой Гоша, Журдана и Массены.

Генерал Гош — главнокомандующий Самбр-и-Мёзской армией. — Переход через Рейн у Дюссельдорфа (16 апреля 1797г.) — Вербовщики. — Победный марш нашей армии. — Предварительные мирные переговоры в Леобене (29 апреля 1797г.).— Лаутербах. — У пьяницы-матери порядочная дочь. — История одной эмиграции. — Смерть Гоша (18 сентября 1797г.). — В гарнизоне Майнца. — Праздник Земледелия. — Мадам-капитанша. — Страсбург. — Дунайская армия под командованием Журдана. — Переход через Рейн (1 марта 1799 года). — Сквозь Шварцвальд. — Монастырь святого Блеза. — Монахини. — Генерал Жакопэн теряет карту. — Отступление в Шварцвальд. — Мы пересекаем Рейн у Ханингюэ (3 апреля 1799 г.) — Мы отправляемся в Рейнскую армию под командованием Массены.— Враг наводит переправу через Аа. — Швейцарские стрелки. — После ссоры с офицером мы подаем в отставку. — Я получаю отставку. — Я оставляю свой полк (2 сентября 1799г).

С наступлением теплой погоды началась и новая кампания. Вместо генерала Бернонвилля главнокомандующим Самбр-и-Мёзской армией стал генерал Гош.
Новый командующий собрал все свои войска у Рейна в районе Нейвида и Дюссельдорфа, где была наведена пере¬права. Здесь наша полубригада была включена в состав дивизии требовательного генерала Шампионнэ.
В начале компании командирам было не до музыкантов и нас отправили в соседний городок, где мы провели два дня, правда — без еды. Мы были вынуждены питаться лапками лягушек, жаренными в жире.
16 апреля 1797 года наше левое крыло покинуло укрепленный лагерь у Дюссельдорфа и заняло позиции на правом берегу Рейна напротив Кёльна.
Нас, шестерых музыкантов, поселили в комнате на постоялом дворе. Это стоило нам по четыре франка с носа. Мы жили у хозяина и платили ему. Нас хорошо  кормили: сперва общий стол, потом жареные лягушки.
Перед городком проходила  демаркационная линия, охраняемая пруссаками, с которыми у нас был мир. У нас, у музыкантов, было много  свободного времени и мы частенько прогуливались в соседний городок, проходя при этом, через прусские линии.
Как-то раз мы пошли прогуляться в соседний городок Маркель. Нашим попутчиком (на прусской стороне) оказался один, хорошо одетый, господин. Он легко вступил в беседу с нами, засыпал нас вопросами о положении во Франции, о правительстве, о Революции и даже такими, на которые мы не могли ответить. Наш собеседник сообщил, что служил во Франции, но французы потеряли его уважение, убив своего короля, и что это позорное пятно им никогда не смыть.
По прибытии в город, мы зашли на постоялый двор, где  по приказу нашего нового знакомого нас угостили легким завтраком. Не успели мы устроиться за столом, как нас окружили вербовщики из разных стран и наперебой стали предлагать нам перейти на службу Англии, Пруссии или Австрии. Пиво сменилось вином. Нам наливали щедро, с намерением напоить так, чтобы мы потеряли рассудок.
Впрочем, все их предложения не смогли нас искусить. Мы хотели лишь одного — улизнуть. Наш новый знакомый заметил это и подошел к нашему столу. По его сигналу все вербовщики быстро ретировались, а он объяснил, что он французский эмигрант и прежде был посланником при дворах, а сегодня, он шеф вербовщиков, которых мы только что видели.
— Но вы не волнуйтесь, — сказал он нам, — мы не принуждаем кого-либо к службе насильно.
Он проводил нас до укреплений и поблагодарил за беседу. Мы обещали прийти еще раз. Когда же мы вернулись снова, то наш хозяин сообщил, что многие французы ходили на ту сторону, да так хорошо с ними там обходились, что никто не вернулся.
Через несколько дней началась новая кампания. Мы быстро продвигались вперед, с ходу преодолевая холмы и реки. Противник, не оказывая никакого сопротивления, отступал перед нами. Таким образом, проделав 35 лье за пять дней и, не сделав ни единого выстрела, мы прошли до Гессена на реке Лане. Только там мы и остановились.
Враг собирал силы на противоположном берегу и захватил ключевые позиции, угрожающие нашей переправе.
Мы намеревались дать врагу «большой бал», а пока вечером играли на ужине в главной квартире. Жили мы там же и отлично питались. Легли мы лишь под утро, но час спустя, были разбужены криками:
— Мир! Мир!
Я сам сходил за новостями к разведчикам и они подтвердили это известие. Мы были очень рады и наш старший, довольный не меньше нас, предложил это событие отпраздновать. Выпивку мы нашли очень быстро.
Предварительные мирные соглашения были подписаны 29 апреля 1797 года в Леобене. Это известие не понравилось генералу Гошу, поскольку застало его во время победного марша, но уже на следующий день, все части Самбр-и-Мёзской армии разбрелись в разные стороны на расквартирование.
Наша полубригада была направлена в княжество Гессен-Дармштадт и стала гарнизоном в Лаутербахе. Там нас очень хорошо встретили. Французы еще никогда не стояли на постое в этом городе и жители взяли на себя все расходы по нашему пребыванию. А стояли мы там целый год и все это время питались за счет города.

+++
Я жил один у купца. Сначала, тот меня принял плохо, но потом наши отношения наладились. Я был полезен хозяину, поскольку иногда подменял его в магазине. Мой буржуа часто путешествовал, посещал ярмарки во Франкфурте и его подолгу не бывало дома. Поэтому, мне приходилось следить за всем домом, и, в частности, за его супругой  —  большой любительницей выпить.
Кроме старой хозяйки, в доме была еще и дочка, которой я всё время пытался строить глазки. Но старуха была начеку и внимательно следила за нами.
Как-то вечером, я обнаружил мамашу спящей в моей комнате. Она была пьяна, валялась на моих простынях и храпела, как столярный станок.
Тогда я позвал девушку и показал, что случилось с ее матерью. Дочка хотела ее разбудить, но я сказал, что приготовил для мамаши, сюрприз, который, возможно, исцелит её от пьянства.
— Но где же вы будете спать? — спросила девушка.
— Ну, поскольку она заняла мое ложе, то я буду спать, на ее месте, — ответил я.
Пикантность ситуации заключалась в том, что обычно девушка спала со своей матерью. Она сначала возмутилась, но я взял на себя роль матери и, воспользовавшись одним мягким принуждением, без сопротивления увлек девушку в её комнату. Я быстро убедил её, что буду гораздо лучшим соседом по кровати, чем её мать.
На рассвете я вернулся в свою комнату и улегся на двух стульях. Старуха проснулась и позвала дочь. Я сделал вид, что сплю. Тут она обернулась, увидела меня и вскочила с постели. Тогда я притворно «проснулся», резко вскочил и деланно изумился.
— Что вы тут делаете? — спросила женщина.
— Но мне кажется, что это я должен спросить, почему я должен ложиться на стульях, между тем как вы храпите на моей кровати? — сказал я.
Только теперь она поняла, что находится в моих покоях. Тогда она спросила, где же её дочь. Я ответил, что мы с девушкой решили не беспокоить мать, и я согласился провести скверную ночь, лежа на стульях.
Старуха принесла мне свои извинения. Я сделал не¬сколько незначительных упреков и после этой сцены я стал абсолютным хозяином в доме. Днем и ночью — все беспрекословно  подчинялись моим приказам.

+++
Музыканты, как вольнонаемные, имели больше свободы, чем простые солдаты. Очень часто они пересекали демаркационные линии, свободно проходили мимо аванпостов: своих или чужих.
Однажды, мы с приятелем пошли прогуляться в соседний городок по ту сторону границы. На постоялом дворе мы уселись за стол. И тут я увидел хорошо одетого господина, похожего на лакея и очень печального. Я похлопал его по плечу и предложил выпить с нами, поскольку внешность выдавала в нем француза. Он отказался. Я настаивал и спросил, что, может быть, мы мешаем ему служить?
При слове «служить» он поднял голову и мы увидели, что он плачет горькими слезами.
— Друзья мои, — сказал он, — мне кажется, что вы можете посочувствовать моему горю. Я хочу поделиться им с вами.
— Дело в том, что я — француз, и очень несчастен. Я служил во Франции до Революции. Потом дезертировал.  Служил в России, потом — в Пруссии, но меня все время тянуло на Родину. Но у границы мне сказали, что всех эмигрантов, не имеющих паспортов, на аванпостах расстреливают без суда и следствия. Мы с женой не раз хотели пройти во Францию, но каждый раз, при виде часовых, смелость покидает нас и мы возвращаемся обратно».
Мы с приятелем сделали все, чтобы успокоить и ободрить его.
— Пошли с нами, — сказал я ему. — Если вы будете идти с солдатами, то никто не потребует у вас бумаг, а когда мы пройдем аванпост, то постараемся выправить для вас новые паспорта.
Мое предложение было встречено с энтузиазмом и мы вчетвером отправились в путь: я, под руку с его женой — впереди, а он с моим другом — позади.
Аванпосты мы миновали без проблем. Наш друг не помнил себя от радости.
— Отныне, вы мои лучшие друзья, — сказал он. — Само Провидение послало мне вас. Вы сделали то, о чем я лишь мечтал. Вы — храбрецы. Это сразу видно. Я доволен успехом нашего предприятия и рад, что доверился вам.
Я был эмигрантом. Служил в армии Кондэ и ушел из нее. Все, чем я владел во Франции, не было продано или реквизировано, благодаря моим друзьям, оставшимся в стране. Моя жена — немка. Она пожелала вместе со мной перенести все испытания и приключения и, благодаря вам, мои дорогие друзья, я могу теперь надеяться на их счастливое завершение».
Мы вернулись в город и остановились на постоялом дворе, чтобы посоветоваться, где достать паспорта. Я посоветовал эмигранту представиться нашему полковнику, который слыл гуманистом и не был способен предать доверившегося ему человека.
После некоторых колебаний, он согласился со мной и мы отправились в штаб. Я представился в установленном порядке и, несколько стесненный, стал говорить:
— Мой полковник, я имею честь представить вам...
— ... нового музыканта. Не так ли? — закончил тот.
— Нет, мой полковник...
— Ну и кто же это? — он внимательно посмотрел на моего компаньона, который только хватал воздух ртом и не мог говорить. И вдруг, эти люди бросились в объятия друг друга, показав, что между ними существует давняя и чисто¬сердечная дружба.
— Как ты здесь оказался? — спросил полковник, но мой компаньон попросил меня рассказать обо всем, что я и сделал. А потом мой новый знакомый добавил:
— Приведите поскорее мою супругу и скажите, что ее муж со своим другом детства, ждут ее здесь. Мы ведь учились в одном колледже...
Дама, плачущая после ухода своего мужа, услыхав эту новость, быстро осушила слезы и тотчас отправилась со мной к полковнику. Оставив их одних, я ушел. Так они на¬шли гораздо большее покровительство, чем то, на которое рассчитывали.
На следующий день бывшие эмигранты пришли ко мне на квартиру, чтобы поблагодарить, и сообщили, что полковник представил их нашему шефу бригады — генералу Сульту, и тот снабдил их подорожной для возвращения во Францию. Они долго и горячо благодарили меня за то, что я для них сделал.
— Если мне удастся вернуть мое добро, — сказал мне муж, — то знайте, что часть его принадлежит вам, так как без вас, я бы не имел такой радости, как возвращение на Родину.
Я поблагодарил его и мы расстались друзьями навеки, но я больше никогда в жизни его не видел.

+++
За время нашего пребывания в Лаутербахе, мы два раза выезжали в Гессен. В первый — чтобы участвовать в празднике в честь генерала Гоша, во второй — на его похороны. Он умер в ночь на 19 сентября 1797 года от болезни груди в главной квартире в Ветцларе. Его тело было переправлено на другой берег Рейна и похоронено у Кобленца рядом с Марсо.
В Лаутербахе мы провели целый год. Наконец, пришел приказ выступать, одновременно, сделав запасы муки, зерна, денег. Эти повторные реквизиции выглядели довольно странно. Скорее всего, все это, пошло в карманы наших генералов. Вообще-то, нам пора было убираться, ибо во множестве участились жалобы от некоторых девушек или женщин, но их было мало от мужей.
Наш полк был назначен в гарнизон Майнца. По прибытию, солдат разместили в казармах, а саперов и музыкантов — в доме одного местного священника. Теперь мы уже не были на вражеской территории, так что солдатам приходилось удовлетворяться плохой кроватью в казарме и обычной постной пищей.
В этом городе мне не раз пришлось играть на различных революционных гражданских праздниках. Первым из них был праздник Земледелия.
Это было красивое и незабываемое зрелище. Восемь прекрасных быков тянули повозку, на которой находились плуг и четверо древнейших пахарей этой страны. Никогда я не видел, чтобы у бедных, старых людей, была такая величественная осанка. Повозку окружали, одетые во все белое, молодые девушки. Они несли корзины, заполненные цветами и фруктами со всего мира. Девушек сопровождали молодые люди, вооруженные муляжами серпов и других сельскохозяйственных орудий. Перед повозкой шли трое наших музыкантов. После прохода главными улицами Майнца, кортеж покинул город и направился в поле, где старики должны были провести первую борозду.
Вечером, там же должен был состояться большой бал и наши музыканты были приглашены играть на нем. Но мы предупредили организаторов, чтобы нас не ждали, поскольку мы должны идти играть у прусского короля. Чтобы уговорить нас, организатор бала пожаловался коменданту города генералу Шатонеф-Радону. Но тот объяснил, что не может заставить играть музыкантов, не заплатив им. Тогда нам выделили по 15 франков на человека, накрыли хороший стол и дали вволю напитков. Бал получился более веселый, чем прием у короля и продолжался до пяти часов утра.
Были и другие праздники: 14 июля и 10 августа. Особенно мне запомнился последний. Тогда я познакомился с женой одного австрийского капитана. Мы проводили все дни вместе и мадам-капитанша, в отсутствие своего мужа, естественно, утешалась в моих объятиях.
Муж-капитан платил ей довольно приличное содержание, которое она получала от своего банкира из Франкфурта. Она имела лошадь, кабриолет, прислугу, и все это находилось в моем полном распоряжении. Мадам любила развлечения, танцы, дорогие вещи. Мы вместе посещали все празднества в городе.
Таким образом, я не нуждался ни в квартире, ни в деньгах. В казарме меня вообще не видели. Так что, службы я не нес никакой. Это было раздолье с утра до вечера.
Но, в конце концов, кошелек дамы истощился. Пришлось продать лошадей, уволить прислугу, а пешим прогулкам уже не хватало очарования. К тому же, кто-то донёс на нас франкфуртскому банкиру, а он приостановил выплату денег и написал мужу.
После «съеденной» лошади, пришлось также «съесть» и повозку, а где взять еще денег мы не знали. Как вдруг, был получен приказ войскам выступать и перейти Рейн.
Капитанша решила следовать за мной, но я недвусмысленно объяснил ей, какие такие женщины следуют за армией. Нам пришлось расстаться, впрочем, как оказалось, ненадолго.
Целых восемь дней мы стояли в Рюдесхайме, что в шести лье от Майнца. Как-то, прогуливаясь по берегу реки, я увидел, что приехала моя дама. Она была не одна. Вместе с ней была очаровательная служанка, одетая так же хорошо, как и ее метресса. Оказывается, мадам съездила в Франкфурт и выклянчила у банкира сотню экю. Я «помог» ей их быстро проесть и по прошествии пятнадцати дней в доме опять ничего не осталось. Мы снова расстались.
Некоторое время спустя мы получили приказ идти на Страсбург. При проходе через Майнц, мы с капитаншей встретились снова, но уже в последний раз.
В конце октября мы прибыли в Страсбург и простояли там гарнизоном всю зиму.

+++
Мир длился вот уже два года. За всю мою военную карьеру, это было самое долгое время, когда мы ничего не слышали о войне. Первого марта 1799 года, наша армия, получившая теперь название Дунайской, вот уже в который раз, перешла Рейн. Наш полк тоже вошел в ее состав.
Главнокомандующим был назначен генерал Журдан. Армия продвигалась вперед четырьмя колоннами. Мы шли в правой колонне, которой командовал генерал Ферино, руководивший нами еще в Шварцвальде у Бломберга.
После нескольких дней марша мы добрались до монастыря святого Блеза, имевшего репутацию самого большого и самого богатого во всей Германии. И это действительно было так, ведь в его кельях и других помещениях нашли себе приют четыре или пять тысяч монахов. Простых солдат поселили в крытых ригах, а офицеров — в комнатах. Нам выделили помещение, где жили не только все наши музыканты, но и еще двое монастырских.
Жилось нам неплохо. Монастырь взял на себя питание: хлеб, мясо, вино — святой Блез обеспечивал все. После сытного ужина, где вино лилось рекой, можно было подумать и о ночлеге.
Нам привезли солому, на которой мы должны были спать. Я не спешил ложиться на подобное ложе и решил поискать в этом огромном доме настоящую пустующую  кровать.
В коридоре я встретил секретаря полковника.* Он сказал мне:
— У меня есть прекрасная маленькая келья и одна, но большая, кровать. Хочешь разделить ее со мной?
Я поспешил принять это предложение и мы отправились на поиски нашего жилища. Мой приятель забыл номер кельи и стал открывать все двери подряд — справа и слева по коридору, пытаясь найти свою. Так мы ходили довольно долго, пока не решили поискать кого-нибудь из местных, кто бы мог нам помочь.
Наконец, в одном коридоре мы услыхали какой-то шум. Мы попали прямо в толпу из двенадцати женщин и испугали их. Я извинился, успокоил их и объяснил, почему мы тут находимся. Мой немецкий вызвал у них смех.
Мы познакомились. Тут были и совсем молоденькие, и очень старые женщины. Все они захотели пойти с нами, но нам было достаточно и двух.
Наконец, мы нашли нашу келью и улеглись на свою кровать, каждый со своей подружкой.
Мы то легли, но о сне не было и речи. Мы так и не прикрыли глаз, когда нас разбудил барабанщик бивуака, отбивавший "зорю".
Мы попрощались с нашими подругами. У нас не было денег и нечего было им дать, но они и так были нам очень благодарны и остались очень довольны нами.
Приключение было довольно забавное. Надо же: найти женщин в мужском монастыре! Секретарь рассказал об этом событии полковнику, а тот сказал, что этой ночью с ним приключилось почти то же самое.
Едва он лег, как в дверь его комнаты постучали. Он открыл. Это была женщина, которая, якобы, ошиблась дверью. Полковник пригласил ее остаться, а она, в свою очередь, не сильно отпиралась. А дальше было то же, что и у нас.
Наш полковник заметил, что это были монахини или послушницы из соседнего женского монастыря, и наш приход дал им возможность познать настоящие чувства.

+++
Враг все время отступал перед нами. Мы «воевали ногами». Во время марша мы несколько сместились в сторону и перерезали путь другой дивизии. Это случилось потому, что наш командир бригады генерал Жакопэн не был силен в читке карт, а потому часто терял их.
Мы шли целый день. И только с наступлением ночи генерал заметил, что мы заблудились. Мы оказались в четырех лье от того места, где нас ждали. Генерал попытался выяснить дорогу, но тут раздался издевательский ропот солдат. Они насмешливо кричали ему:
— Жак, хлеба! Жак, мяса!
На свое место мы попали далеко за полночь.
Весь следующий день мы опять провели в дороге. Мы двигались вместе с соседней дивизией. Это было неплохо, прежде всего, для местного населения, ибо оно было не в состоянии прокормить всю нашу армию.
Все остановились лагерем у озера Констанца, а наша бригада, совместно в 4-м гусарским полком, была отправлена в авангард и расположилась в двадцати лье от озера, у какого-то большого города.
Утром нас разбудила канонада. Мы приготовились к бою и послали гусаров на разведку. Они вернулись почти тотчас, доложив, что наткнулись на аванпост противника. Мы были очень далеко от основных сил и было ясно, что нас могут отрезать. Об этом рассказал какой-то адъютант. Он принес приказ быстро уходить. Два часа спустя было бы уже поздно.
Мы шли весь день и часть ночи почти не останавливаясь, пока не пришли на берег озера Констанца. Тут мы встретили две наши дивизии, приготовившиеся к встрече с врагом. Мы тоже стали в линию.
С наступлением ночи пришлось отступать снова. Многие солдаты стали разбегаться. Тогда выступил наш генерал. Он сказал:
   — Друзья мои. Мы пойдем сейчас через Шварцвальд, который кишит бандами партизан. Те, кто отстал от войск или убежал — погибнут от их рук. А если мы пойдем строем, они не решатся нас атаковать. Я обещаю, что приведу вас к Рейну. Сомкните ряды и позор дезертирам!
Солдаты поверили увещеваниям генерала и стали в строй. Мы почти спокойно добрались до Нейштадта, что находился в самом центре Шварцвальда. За все время пути мы встретили лишь отряд партизан в семьсот человек. Мы их опрокинули и взяли в плен.
Отступление продолжалось и на следующий день. Мы подошли к горе именуемой Гора-в-Небо. Стоял апрель, но снег все еще доходил до колен. На вершине горы стоял монастырь и мы расположились рядом с ним на бивуак.
Штаб разместился в самом здании. Монастырь был богатый и у нас появился хлеб, мясо и вино. На следующий день нас позвали играть на ужине у генерала, но во время бала пришел приказ выступать.
Мы собрались и выступили по дороге на Фрайбург. Отступая днем и ночью, лишь 3 апреля 1799 года мы пришли к Хюнингену.

+++
Некоторое время спустя нас направили в Швейцарию, где мы присоединились к Рейнской армии под командованием Массены. Храбрые швейцарцы встретили нас как освободителей. Они взяли на себя все расходы по содержанию нашей армии.
Мы расположились у Рейна, недалеко от Цюриха и охраняли какое-то ущелье. Австрийцы стояли на другом берегу реки. Несколько дней длилось затишье, а потом они атаковали нас, да так, что мы были вынуждены отступать с боями за реки Лимма и Аа.
И снова противостояние. Мы — на одном берегу, австрийцы — на другом. Вскоре, силы противника увеличились. Подошли русские, которых мы увидели впервые.
16 августа 1799 года эрцгерцог Карл попытался перейти Аа у Деттингена, прямо против нашей позиции. С этой целью, он установил на господствующей высоте 38 орудий, которые стали периодически нас обстреливать. Русские же, стали строить мост. Несколько дней они очень шумно готовили его фрагменты, не давая нам спать. Потом, как-то ночью, пока их артиллерия обстреливала нас, они начали наводить мост.
Часть наших тиральеров была послана на берег, пытаясь помешать саперам противника. Мост уже был наполовину готов, когда прибыли две роты швейцарских стрелков. Они заменили наших солдат, потерявших к тому времени уже человек десять.
Надо быть швейцарцем, чтобы так стрелять. После каждого выстрела в воду падал кто-либо из рабочих. При этом, стрелки завывали волками и пили водку. То ли это был их обычай, то ли привычки.
По мере того, как убывали рабочие с моста, швейцарцы все больше напивались. Вскоре саперы у русских кончились, и им пришлось отказаться от штурма наших позиций. К этому времени наши швейцарцы уже были мертвецки пьяны и вообще ничего не соображали.
Русские послали на наш берег трубача, чтобы вызвать парламентера. Но как только он заиграл сигнал, пьяные стрелки пристрелили и его. Это увидел наш генерал и приказал им прекратить огонь.
Несколько дней спустя было подписано перемирие и нас послали на расквартирование.

+++
В один из дней в гостинице, где мы веселились, у нас возникла ссора с одним нашим офицером. Он приказал нам уйти, а мы не послушались. Тогда он послал за нарядом и двоих наших музыкантов отправили в тюрьму.
На следующий день нам сообщили, что оскорбленный офицер не будет передавать дело в суд, если мы добровольно уйдем в отставку. Мы не хотели поднимать шума и понесли наши прошения полковнику.
— О, да тут целый заговор, — сказал командир, увидев наши заявления. — Ничего не выйдет. За всех будет расплачиваться старший.
Я и не думал, что буду так наказан. Узнав, что в двух лье от нас стоит полк, в котором формируется оркестр, мы всем оркестром отправились туда, чтобы переговорить с их командиром.
Нас хорошо приняли и пообещали принять всех, но этот полковник хотел предварительно переговорить с нашим, теперь уже бывшим командиром.
Через несколько дней я получил отставку. Мне причитались кое-какие деньги, но когда я заикнулся об этом полковнику, тот наорал на меня, что денег в кассе нет, а если я буду настаивать, то он возьмет ружье и пристрелит меня.
Вскоре я получил предложение о вступлении в оркестр 5-го гусарского полка. Я долго отказывался, но потом все же согласился. Провожать меня пришли мои друзья и мы пролили немало слез, вспоминая нашу жизнь в полку, в котором я прослужил с 6 марта 1791 по 2 сентября 1799 года.
 
VI
 В 5-м гусарском.

Я вступаю в 5-й гусарский полк. — На квартирах в Руфуке. — Переход Рейна у Бале 25 апреля 1800 года. — Мы снова пересекаем Шварцвальд. — Наш дирижер — бывший монах, остаётся навечно в монастыре св. Блеза. — Сражение у Стокаха и Энгена (2 мая 1800 г.). — Сражение у Москирха. — В Суабе. — В Аугсбурге. — Визит священников-эмигрантов. — Я приглашаю епископа. — Перемирие в Гогенлиндене 20 сентября 1800 года. — Снова война. — Генерал Моро. — Драгунский котелок. — Ночь на снегу. — Битва у Гогенлиндена (3 декабря 1800 г.). — Польский легион. — 5-й гусарский покрывает себя славой. — Австрийцы в бегах. — Они оставляют нам все свои запасы. — Перемирие. — Монастырь Кремс-Мюнстер. — В Граце. — Мы берём в плен колонну в три тысячи австрийцев. — Прекрасные штирийки. — Мы танцуем с ними. — На квартиры в Ишель. — Восхождение на гору. — На вершине. — Губительный спуск. — Меня привозят в городок, всего искалеченного. — Перевязка моих ран. — Мы веселимся на карнавале.

23 сентября 1799 года я добровольно вступил в 5-й гусарский полк. Никаких затруднений при переходе из пехоты в кавалерию у меня не возникло. И вот я — кавалерист.
Мне даже повезло. В то время, как мы всю зиму отдыхали на квартирах, мой бывший полк весьма сурово пострадал в битве с русскими, а его командир вообще попал в плен.
Я тотчас же решил еще раз попытать счастья и добиться выплаты моих денег задним числом, но новый полковник смог лишь предложить мне вернуться в полк. Я отказался.
После гарнизонной службы в Берне нас послали в Верхний Рейн, в местечко Рюфанн, родину генерала Лефевра, будущего герцога Данцигского. Там я познакомился с его сестрой, содержавшей маленькое кафе.
Весной 1800 года мы начали новую кампанию. Наш полк направили в армию генерала Моро, получившуюся после слияния Дунайской и Рейнской армий. Мы попали в дивизию Ришпанса, состоявшую в резервном корпусе и подчинявшейся, непосредственно, Моро.
25 апреля 1800 года мы перешли Рейн у Баля. Сначала мы сделали ложную атаку на Фрайбург. Потом мы два-три дня носились вдоль берега, пытаясь обмануть врага. Наконец, мы снова направились в Бале, а оттуда в Шварцвальд.
Двигаться по весенним дорогам, да еще в гору, было невыносимо для кавалерии. А что тогда можно сказать об артиллерии? Мы справились с этой трудностью, собрав в соседних городках всех крестьянских коней. В четырехдюймовки мы запрягли по двенадцать, а в восьмидюймовки — по шестнадцать лошадей.
Как-то вечером мы прибыли к аббатству святого Блеза, о пребывании в котором у меня сохранились самые приятные воспоминания. Само здание монастыря было занято несколькими батальонами австрийцев, которые оставили его лишь после упорного сражения.
В первой же схватке погиб наш дирижер — очень храбрый офицер. Вообще-то, его место было скорее в монастыре, чем в гусарах. Он сам был бывший монах и похоронили его, опять-таки, в монастыре. Значит, такова была его судьба.

+++
Увы, той чудесной ночи не суждено было повториться. Наши генералы спали в монастыре, а мы — на бивуаке в лесу. Наутро мы обнаружили, что наша армия значительно увеличилась, поскольку войска прибывали всю ночь.
Теперь мы были в силах очистить горы от войск противника. Наш полк послали на разведку. Мы дошли до городка Стоках, но противника там не обнаружили. Его авангард очень быстро отошел к основным силам.
2 мая обе армии расположились друг против друга с намерением наконец-то дать бой. Битва разгорелась лишь на следующий день и проходила у городков Стоках и Энген. Австрийцы отчаянно сопротивлялись до десяти вечера и, в конце концов, начали быстрое отступление. Нам досталось множество пленных, пушек и магазинов. Мы нашли такое количество провианта, что его бы хватило, чтобы прокормить нашу армию в течение трех месяцев.
На следующий день мы начали преследование врага. Но 5 мая обе армии снова стояли друг против друга у Москирха.
Наш, и еще три полка, были посланы на разведку. Вскоре мы наткнулись на вражеские батареи. Они остановили нас своим огнем и мы были вынуждены укрыться в небольшом леске.
Тут нас попытался атаковать австрийский корпус, от¬ступавший к Моэскирху. К счастью, неприятель не знал, что нас мало, и действовал активно. Мы выдвинули вперед нашу единственную батарею легкой артиллерии, спешили часть всадников и более двух часов сдерживали атаки врага. У нас уже кончались боеприпасы, как тут подоспело подкрепление.
Вся наша армия перешла в наступление и хоть сражение длилось до поздней ночи, мы опять победили.

+++
Прошли дни. Мы вошли в Суаб, преследуя противника по пятам. Австрийцы, не останавливаясь, добежали аж до Бибераха. Там находились огромные магазины и они надеялись их защитить.
Наш полк шел в авангарде. На протяжении двух дней мы не встретили ни одного вражеского солдата. Девятого мая мы вошли в город. Во главе полка ехал оркестр, как вдруг, мы были встречены сильным огнем.
Дальше было уже не наше дело и мы, музыканты, быстро заняли место в строю позади полка. Когда же сражение усилилось, мы отъехали на соседнюю высоту, где нам ничего не угрожало.
Генерал Ришпанс приказал нашему полку совершить ложную атаку на полк улан, стоявший на плато. По сигналу трубы, наши гусары поскакали вперед, постепенно переходя на галоп. Уланы ожидали их, не сходя с места. Когда же наши приблизились к уланским шеренгам на расстояние пистолетного выстрела, трубы пропели «отбой» и гусары стали «отступать». Уланы бросились в погоню. Они не знали, что наш генерал укрыл в небольшом лесочке целую полубригаду. Контратакующие были встречены градом пуль. При этом, гусары развернулись и атаковали противника с фронта. Все уланы были либо убиты, либо пленены.
Центром сражения оказался небольшой ручей, за которым укрепился противник. Чтобы захватить эту позицию, какой-то одноглазый генерал (не припомню его имени), собрал вокруг себя батальон гренадеров, забросил свою шляпу на другой берег ручья и первым шагнул в воду со словами:
— За мной, гренадеры! Пошли, поищем мою шляпу!
Следом за ним бросились его солдаты. Они опрокинули защищавших тот берег австрийцев и обратили их бегство. Это был сигнал к всеобщему отступлению. А вечером, на бивуаке, солдаты повторяли:
— Это шляпа, которая выиграла сражение.
Эта победа у Бибераха и еще одна, следующим днем, у Меммингена, оставили нам огромные магазины. Так что теперь, французская армия еще долгое время имела в избытке и фураж, и продовольствие.
Австрийцы были деморализованы и не могли нас теперь остановить. Они заперлись в Ульме, который был сильно укреплен. Французская армия окружила город, предлагая врагу сражение, но он  его не принял.

+++
Наша дивизия остановилась для наблюдения за левым берегом Дуная. Не успели мы расположиться на квартирах в определенном нам на жительство городке, как заметили огромное облако пыли на дороге, ведущей в Ульм. Чтобы выяснить причину, на разведку был послан наш полк.
Это было всего лишь стадо быков и баранов, охраняемое несколькими всадниками и крестьянами. Увидев нас, и стадо, и пастухи разбежались. Наши гусары собрали всех животных и погнали их в лагерь.
Стадо оказалось удачной находкой, ибо наша армия тогда еще не имела привычки заниматься заготовкой провизии впрок, а питались продуктами, добытыми от реквизиций и мародерства. Бедные крестьяне с трудом выносили все тяготы войны и, бывало, они умирали от голода, когда мы имели всего в изобилии.
Некоторое время спустя, наш полк был направлен на борьбу с партизанами. Мы объехали окрестности Ульма на глубину 10-20 лье, останавливаясь на отдых не более трех часов. Противника мы не встретили, зато хорошо поживились, так как наш вояж протекал по местам, еще не тронутым войной. Только однажды мы наткнулись на большой отряд, но это была наша дивизия. Она покинула армию и направлялась в Италию, где, впоследствии, способствовала победе у Маренго.
Мы вернулись в лагерь возле Ульма и оставались там до 15 июля, когда в Порсдорфе у Мюнхена было подписано временное перемирие. Вести о близком  мире вызвали большую радость в армии. Наш полк был отправлен на отдых в Виебеленген — маленькое селение у Вюртемберга.

+++
Я жил у одного аптекаря, женатого на молодой и красивой женщине, вышедшей замуж против своей воли. Я прекрасно понимал эту даму, особенно, когда был допущен к их столу. Кормили меня очень скудно и, несмотря на прекрасные глазки моей очаровательной хозяйки, я предпочел бы обедать в другом месте.
Я стал отговариваться потребностями службы, которые, якобы, мешают мне вовремя вернуться к трапезе, стал опаздывать, надеясь, что останусь один на один с женой. Но старый скряга предпочел изменить время обеда. Я был очень недоволен.
Как-то вечером, на ужин мне подали большую миску простокваши с мукой. Это была крайне неаппетитная похлебка. Я попросил дать что-нибудь другое, но аптекарь ответил мне, что больше ничего нет, а то, что есть, вполне удовлетворит любого француза.
В ответ я взял миску и надел ее ему на голову. Он бросился к окну и стал звать на помощь. Напротив, у судьи, жил наш полковник. Он услыхал шум и послал аджюдана узнать, что случилось.
Аджюдан не мог сдержаться от смеха, при виде моего хозяина, облитого молоком с головы до ног. Он выслушал меня и объяснил аптекарю, что я был совершенно прав. Потом он сказал, что я состою в чине унтер-офицера, а это соответствует, при постое, четырем солдатам, и что если я съеду с этой квартиры, то вместо меня ему пришлют четырех гусаров.
После этого случая мой хозяин стал более сговорчивым. Мне накрывали стол в моей комнате. А его супруга была со мной очень мила. Меня стали кормить настоящей едой. Так что вскоре я уже не имел никаких претензий к моему аптекарю.

+++
Месяц спустя наш полк направили стать с другой стороны Мюнхена. Перемирие окончилось и война возобновилась.
Мы направились на Аугсбург. Я знал, что в этом городе живет один священник из Пуатье. И хотя полк должен был пройти  через город без остановки, я упросил полковника позволить мне там задержаться. Подумав, он согласился.
При въезде в город, я сразу же встретил довольно плохо одетого священника. Это был французский эмигрант. Я остановился около него и спросил, знает ли он аббата Шерпреннэ и может ли указать дорогу к его жилищу.
— Я его хорошо знаю, — ответил священник, — если вы меня где-нибудь подождете, то после мессы  я вас к нему провожу.
На улице, где мы встретились, находилось кафе под названием «Кафе эмигрантов». Мы договорились, что я буду ждать его там. Потом я поставил свою лошадь в конюшню и зашел в кафе.
Зал был заполнен гражданскими и офицерами всех сословий и чинов. Это кафе было единственным местом, где могли собраться друзья и родные, удаленные волею судьбы от Франции. Меня это зрелище сильно растрогало.
Вскоре прибыл аббат и мы отправились в пансион французских священников, где я надеялся найти того, кого искал. Когда мы прибыли на место, меня окружили местные эмигранты, желавшие узнать новости с родины.
Мне сказали, что аббат Шерпреннэ уехал на несколько дней в Швейцарию. Тогда я решил поужинать и ехать дальше. Но двое моих собеседников и аббат хотели еще поговорить со мной и я попросил их принять мое приглашение и отужинать со мной.
— Я ведь тоже, бывший прислужник в церкви, — сказал я им. — Она вскормила и воспитала меня. И мне хотелось бы хоть немного отблагодарить ее за все  благодеяния, полученные мною.
Они охотно приняли мое приглашение, поскольку большая часть священников, проживавших в этом пансионе, были бедны и не имели средств к существованию. Нам сервировали стол, но еда была постной, поскольку была пятница. И беседа началась.
Естественно, мы говорили о последствиях Революции и о преследовании священнослужителей. Я не мог говорить об этом, поскольку во время Террора был за пределами Франции.
И тут я заметил, что зашедшие новые священники, обратились к одному из моих собеседников с обращением «монсеньор». Я сразу извинился перед епископом, за мою фамильярность и тоже стал обращаться к нему соответственно его рангу. Но он не принял моих извинений, сказав, что это излишне, а ему даже импонирует мое хорошее поведение по отношению к бедным священнослужителям, давно не встречавшим столь вежливого собеседника.
— Я хочу надеяться, — сказал мне епископ, — что католическая религия будет вскоре восстановлена во Франции и мы сможем вернуться в нашу страну. Тогда, если случаю будет угодно свести нас снова, знайте, что для меня будет большим счастьем встретить вас за моим столом, в моем епископском дворце.
Я поблагодарил его за добрые слова и мы продолжили ужин, добавив к нему несколько бутылок хорошего французского вина. Мой кошелек был полон и я не экономил. Я оставил этим добрым священникам добрую память о себе, да и меня самого очаровал такой хороший прием.
Перед отъездом, монсеньор дал мне свое благословение:
— Вы будете подвергаться всем ужасам войны. Надеюсь, благословение одного старика принесет вам удачу.
Эти слова запали мне в душу. И я действительно, был удачлив. Когда я вернулся в свой полк, то узнал, что 20 сентября 1800 года в Гогенлиндене было подписано перемирие на 45 дней. Нас послали на старые квартиры и я вернулся к своему аптекарю: к большому неудовольствию мужа и к большой радости его жены, продолжавшей дарить мне свое хорошее расположение.

+++
В ноябре кампания возобновилась. Уже стояли сильные холода. Нас послали в сторону Тироля и мы остановились в каком-то лесу на бивуак. 1 декабря нас разбудил грохот орудий на нашем левом фланге. Мы оседлали лошадей и до полудня ждали приказа атаковать. Не успели мы спешиться, как пришел приказ выступать к месту битвы. За полтора часа мы преодолели четыре лье и заняли позицию на вершине холма. Враг атаковал нас, надеясь, что мы обратимся в бегство. Но у него было мало пехоты и ему пришлось так же быстро отходить назад. Тем временем, подошла наша пехота и сражение разгорелось с новой силой.
Во время битвы нашу позицию посетил генерал Моро. С ним было всего двое адъютантов и трубач. Чтобы лучше разглядеть построение вражеской армии, генерал взобрался на самый высокий холм, где стояли и мы. Отсюда укрепления противника были как на ладони.
Но и враг заметил генерала. На холм обрушился шквал ядер и пуль. Трубач, находившийся при генерале, был убит, но это не обеспокоило Моро. Положив свою шляпу на седло, он невозмутимо продолжал что-то писать.
Вечером нас направили к главной дороге, где уже было около десяти тысяч кавалерии. «Застолбив» место на бивуаке, мы отправились в соседнюю деревню, чтобы поискать хоть какой-нибудь еды.
Мы вошли в первый попавшийся дом и обнаружили тропинку к хлебному амбару. Там нас попытался остановить один драгун, кипятивший воду на все свое отделение. Пытаясь защитить свою еду, он бросился вслед за нами в амбар, бросив при этом свою «кухню». Пока он был с нами внутри домика, один из наших гусаров похитил его котелок, а чтобы краденое не заметили драгуны, он прикрыл добычу несколькими охапками соломы.
Драгун был сконфужен. Он не смог защитить свой фураж и просмотрел котелок. На птичьем дворе мы поймали четыре курицы и одного жирного гуся.
Нам следовало быть крайне осторожными: драгуны, стоявшие рядом с нами, все еще продолжали поиски своего котелка. Тогда мы пошли на хитрость. Прикрыв добычу соломой, мы спокойно пронесли ее мимо потерпевших. В этот вечер у нас был отличный ужин: за счет драгунов, вынужденных есть сухой хлеб.

+++
На следующий день вся армия тронулась в путь. Наш полк послали в лес, расположенный в двух лье в стороне, и приказали затаиться в нем. С кормом в лесу было плохо, но мы запаслись овсом в деревне.
Вскоре начал падать снег. Он шел до самого вечера. Мы находились в засаде, поэтому разводить огонь нам было запрещено. Мы с завистью смотрели на бивуачные костры нашей и австрийской армий. Назавтра им предстояло столкнуться в теснинах у Гогенлиндена.
За час до восхода мы стали седлать лошадей. Снег лежал повсюду, седла промокли. Мы дрожали от холода. Единственным способом согреться в данной ситуации, было допить остатки водки в наших флягах.

+++
На рассвете в расположение нашего полка прибыл генерал и стал отдавать приказы полковнику. В то же время со всех сторон раздался грохот орудий. Нас послали на поддержку какого-то пехотного полка, схватившегося с двумя батальонами венгерской пехоты. Противник отступил, потеряв только пленными 50 человек.
Мы, музыканты, тоже оказались на поле сражения. В нас стреляли, а мы не знали что делать. Тогда нас послали в главную квартиру, а оттуда нас отправили на постоялый двор, где обогрели и накормили.
Мы ожидали итогов сражения, сидя за столом, как вдруг нас вызвали к генералу Моро. Там мы получили приказ: следовать с новым формированием — польским Легионом.
Это была часть, которая решила исход битвы, захватив батарею, обстреливавшую нашу переправу. В австрийской армии тогда служило очень много поляков. Их силой и принуждением заставляли идти в армию. А у нас было много трофейных фургонов с польской униформой. Пленных поляков и дезертиров, желавших воевать на нашей стороне, сразу же зачисляли в наш Польский Легион. Бывали случаи, когда им приходилось идти днем в бой против тех, за кого сражались еще утром. Это были хорошие солдаты, но и большие пьяницы.
Интересна история двух братьев, из которых один служил в Легионе, а второй — в австрийском полку. Судьба свела их вместе во время кавалерийского боя. Они схватились врукопашную и тут узнали друг друга. Братья обнялись:
— Ты хочешь служить Франции? — спросил наш легионер.
— Нет ничего лучше, — ответил брат.
Они вместе вернулись в обоз, где «австрийца» переодели в новую униформу, дали ему новую лошадь и вот уже два легионера бросились в бой. Они бок о бок сражались вместе со своим эскадроном, и показали себя настолько хорошо, что стали в тот же день бригадирами.
Тем временем наш полк принимал самое активное участие в сражении. Нашу атаку возглавил лично генерал Ришпанс. Мы были блокированы в небольшом леске, а потом мощным ударом проделали просеку в рядах противника и присоединились к дивизии Гренье. В тот день наш полк покрыл себя славой. Ему удалось обратить в бегство левый фланг австрийцев, что также способствовало общей победе у Гогенлиндена — одной из двух великих битв, свидетелем которых я был. Это случилось 3 декабря 1800 года.
Австрийцы бежали, оставив в наших руках 15 тысяч пленных, весь артиллерийский парк: 80 орудий и 300 зарядных ящиков и повозок. На следующий день мы довольно долго искали свой полк, так как он был послан на преследование бегущего противника.
Дороги были забиты повозками, большей частью опрокинутыми, чтобы освободить место для прохода артиллерии. Большое количество пленных и дезертиров не имели даже охраны или сопровождающих. Иногда им просто показывали где находится главная квартира и дальше они шли сами.

+++
Мы преследовали противника по пятам, а он бежал до тех пор, пока нас не разделила река. Австрийцы попытались защищать переправу, чтобы сохранить свои обозы, но сделали это так неумело, что часть повозок попала в наши руки. Нам достались резервные магазины с фуражом, хлебом, мукой и прочими продуктами. Но все это было настолько плохого качества, что все продовольствие вскоре пришлось уничтожить.
Наш полк всё ещё шел в авангарде, в двух переходах от основной армии. Мы следовали на Вену. Возле небольшой высоты у Крейц-Мюнстера мы наткнулись на противника. Подождав поотставшую артиллерию, полк вступил в бой.
Неожиданно на наш аванпост явились австрийский трубач и парламентер. Узнав об этом, наш генерал приказал прекратить огонь. Парламентера препроводили в ставку главнокомандующего в трех лье позади нас.
В три часа после полудня пришел приказ идти на квартиры. Наша дивизия была рассеяна по округе. Генерал, его штаб и музыканты разместились в известном монастыре Крейц-Мюнстера. Вечером мы играли для генералов, а потом, когда они разошлись, заняли места за их столом. В вине не было недостатка. Монастырский казначей получил приказ давать нам всего вволю. Наш праздник длился долго. Потом мы усадили за наш стол братьев-музыкантов из этого собора. Мы пили долго, пока не опьянели, а потом пошли спать.

+++
Вскоре наш полк получил приказ идти на расквартирование в Штирию. Впереди нас на столицу следовала одна австрийская колонна.
По прибытии в Грац, мы обнаружили этот отряд, расположившийся прямо в центре города. Солдаты были так утомлены, что лежали прямо на улицах. Мы ждали, что они уйдут, но они, похоже, собирались тут остаться, и тогда мы объявили их военнопленными.
В тот день мне нужно было вместе с фурьерами распределять квартиры для наших музыкантов. Мы прошли сквозь австрийскую колонну, насчитывавшую до трех тысяч человек. В мэрии мы нашли командира австрийцев, занимавшегося распределением своих людей по квартирам. Но как только он узнал, что его солдаты в плену, то предпочел оставить нам свои квартиры и отправился восвояси вместе со своими людьми.

+++
Наконец мы добрались до места распределения. Жители устроили нам хороший прием. Нас, четверых музыкантов, поселили у богатого пивовара, но к еде, он, тем не менее, подавал нам хорошее вино. В доме еще жили четыре очень симпатичные девушки: одна краше другой. Они но¬сили народные штирийские костюмы, в целом похожие на швейцарские. Только на головах у девушек были маленькие колпачки в форме ласточкиного гнезда, не прикрывавшее голову. Эти шапочки украшались золотым и серебряным шитьем и стоили иногда до 20 луидоров. И девушки, и их головные уборы, нам очень понравились. Костюмы были не менее привлекательны: короткая юбка, обтягивающие ноги чулки, туфли, оставляющие открытой безукоризненную пятку, корсет делал талию еще более восхитительной и приподнимал грудь.
От такого зрелища любой гусар мог впасть в тоску. Мы были очень предупредительны и после еды предложили нашим хозяйкам потанцевать, на что они с удовольствием согласились.
Один из наших музыкантов взялся аккомпанировать. Никогда в своей жизни я не танцевал с таким удовольствием и с такими чудесными партнершами. Неожиданно, посреди веселья, в комнату вошла хозяйка — мать девушек, и потребовала, чтобы мы разошлись. Мы стали уговаривать ее и, в конце концов, она согласилась, но потребовала, чтобы девушки станцевали штирийский танец.
Этого танца мы не знали, но девушки плясали его с увлечением и грацией. Да, это было восхитительное зрелище.
На следующее утро мы попрощались с нашими хозяйками. Ведь они принимали нас так хорошо. В этих краях еще не знали французов, как и не знали, что наше длительное пребывание разорит их страну.
Мы заняли расположение на возвышенности в Ишле — большом городе, где жили ремесленники по металлу. Тут производили: кастрюли, котлы, седла, сельскохозяйственные инструменты и многое другое. В городе было более трех сотен улиц. С утра и до вечера повсюду стоял сильный грохот.
Нас поселили в домах, где мы питались вместе с их хозяевами. Сперва с нами обходились очень радушно. Эту страну мало затронули военные действия, но и она уже несла некоторые потери: контрибуции, реквизиции всех видов должны были разорить вскоре многие семьи. Я жил у одного торговца, который, по прошествии месяца, как-то мне сказал:
— Если вы останетесь еще на месяц, то мы разоримся.
А мы не уходили еще целых три месяца...

+++
Во время пребывания в этом городе, я совершил «подвиг», результат которого я еще долго носил на своем лице.
Недалеко от города находилась гора, увенчанная одиноким деревом. Как-то раз мой друг и я побились об заклад, что напишем наши имена на этом дереве. Пари было незначительным: четыре бутылки вина, но и мы не считали наше предприятие чем-то особенным, а просто, обыкновенной прогулкой.
В тот день светило солнце, хотя было еще довольно холодно. Мы посчитали, что для подъема хватит и получаса, и начали восхождение.
Во время пути мы выпили еще, и вино несколько ослабило наши усилия. Мы поднимались, цепляясь за деревья, но на полпути на склоне горы остались только чахлые кустики, так и норовившие выскочить из почвы. Кроме того, отступать мы не могли, да и спускаться вниз было весьма проблематично.
Мы сильно вспотели и решили передохнуть. Потом мы продолжили восхождение. На этом этапе подъема исчез и кустарник. Нам пришлось подниматься по большим камням, нагроможденным вокруг и грозившим выскользнуть у нас из-под ног.
Наконец, показалась вершина. До нее оставалось ка¬ких-нибудь 12 туазов и это прибавило нам сил. После быстрого подъема, во время которого мы двадцать раз могли свернуть себе шеи, мы, наконец, взобрались на вершину.
За наши мучения мы были вознаграждены великолепным зрелищем, открывшимся перед нашими глазами: русло Дуная, извивающееся по долине на расстояние не меньше двадцати лье и Штирийские горы, возвышавшиеся почти рядом. А одна из этих гор даже была выше той, на которой мы находились.
Дерево на вершине было несложно найти, поскольку оно там было единственным. Это была почтенная старая смоковница, свидетельница многих веков и, к тому же, наполовину гнилая. Мы выцарапали на ее коре наши имена и стали советоваться: как же нам спуститься?
Ни о какой тропе вниз не было и речи. Мы обошли вершину и обнаружили некоторое подобие тропинки на более пологом склоне, покрытом снегом.
Мы стали спускаться. Сперва снег был очень твердым, но потом наши ноги стали проваливаться по колено в сугробы. Вскоре мы вышли на более плотный слой снега, но через 3-4 шага, снова провалились, и очень глубоко. Впрочем, это не помешало нам выбраться из сугроба и продолжить спуск.
Мы шли еще около часа пока не достигли ручья, от которого начинали свой подъем. И тут мы обнаружили, что тропа, которой мы сюда добирались из города, вся покрыта льдом.
Повернуть вправо или влево было невозможно: там существовала опасность провалиться в какую-нибудь скры¬тую снегом пропасть. Что нам оставалось делать?
Мой приятель предложил проехать по льду ручья и сам, первым, устремился вниз. Он добрался до цели благополучно, чего нельзя сказать обо мне. У меня закружилась голова, я потерял равновесие и покатился по склону словно ком. Я прибыл вниз головой вперед, в совершенно растерзанном виде и без сознания. Мой друг сперва даже подумал, что я умер. Он усадил меня и попытался остановить кровь, которая сочилась из ран на теле и на голове.
Тем временем я очухался. Оставаться на месте не было смысла. Надо было идти дальше. Прямо перед собой мы увидели ферму. Она находилась как раз в нужном нам направлении. Оставалось еще преодолеть небольшой холм. Снега на нем не было. Мой друг поддерживал меня при ходьбе и, воспользовавшись какой-то звериной тропой, мы побрели к зданиям.
На ферме мы встретили сержанта и гусара, проживавших там. Мы рассказали им о нашем приключении, но они нам не поверили, сказав, что на эту гору еще никто и никогда не поднимался. Мне оказали необходимую помощь: промыли раны на голове и на теле, поставили компресс. Потом нас накормили ужином.
Я хотел только одного — поскорее лечь в постель, но лишней кровати на ферме не оказалось и поскольку мы на¬ходились в полулье от нашего городка, сержант оседлал двух лошадей и попросил гусара нас проводить.
Все наши друзья сильно беспокоились. Они собрались в моей комнате, чтобы выслушать историю нашего восхождения. Я оставил эту честь моему приятелю, а сам поспешил улечься в кровать и заснул.
На следующее утро наша квартира подверглась настоящему вторжению. Все хотели послушать из первых уст нашу историю.
После полудня меня посетили полковник и судья, которые квартировали вместе по соседству. Они побранили меня за неосторожность и послали за главным хирургом, который сделал мне профессиональную перевязку.
Мои раны были неопасны и по прошествии восьми дней, надобность во врачебном наблюдении отпала.
Память о нашем восхождении осталась, поскольку эта история была пересказана и даже напечатана в одной из газет Зальцбурга и любой мог об этом прочитать.

+++
Вскоре в городе начался карнавал. Мы веселились вместе с местными девушками. Это не понравилось городскому кюре, который во время проповеди постарался всячески заклеймить нас и наши развлечения. Некоторые девушки повиновались ему, но большинство остались с нами.
Примерно через год, уже после нашего ухода, этому же кюре пришлось окрестить множество маленьких французиков. Это было единственное, что мы оставили в стране, разоренной нашими контрибуциями и реквизициями.