Я беседовал с Маэстро Магомаевым

Муслим  Магомаев :
« Я  был свободным певцом»

Среди почетных гостей, приглашенных на празднование 20-летия Надыма, был и мой кумир детства, непревзойденный талантище, баловень судьбы в те годы, народный артист СССР Муслим  Магомаев.  Я  встретился с ним в последний день, когда до самолета у знаменитого певца оставалось всего сорок минут времени. Почему он не отказал провинциальному журналисту, уму непостижимо! Как убеждает интервью, великий певец оказался очень скромным, интеллигентным человеком, даже на неприятные для него вопросы отвечал сдержанно и тактично. Перепечатываю всю происходившую тогда беседу без купюр, как было сделано в учрежденной  мной  газете «Норд-вестник» - органе надымских литераторов(в приложении-спецвыпуске "Газовик" к 20-летию Надыма):

- Муслим  Магомедович,  я  слежу за вашим творчеством со времени первого восприятия песни «Лучший город земли». До сих пор на памяти та дрожь, трепет и токи, какие прокатились во  мне от услышанного… Вы раньше почти нигде не давали интервью. И вот недавно живую Вашу речь услышал в Вашем интервью Станиславу Белзе для первой программы телевидения. Обратил внимание, оказывается, у Вас очень правильная русская речь. Какая среда окружала Вас в детстве?

- К сожалению, моя среда и послужила виной тому, что сейчас в Азербайджане получаю нарекания за незнание азербайджанского. Мой отец погиб на фронте. И мое воспитание взял на себя полностью дядя, брат отца. Он был на партийной работе, затем заместителем предсовмина республики, потом его перевели в Москву, где был до конца своей жизни, а умер он в шестьдесят семь лет, полпредом Азербайджана. Жена у него была полька. Поэтому в семье, в основном, мы говорили по-русски. Ну, бабушка иногда, бывало, ругалась по-татарски, и все. Поэтому все, что в семье усвоил – это несколько слов по-татарски, несколько слов по-польски, а азербайджанский понимал, что говорят, но разговаривать сам так и не научился. Можно сказать, по этой причине  я  - полноценный русскоязычный. Также и в школе – это была элитарная школа, а  я  учился в школе при консерватории – все дети практически учились на русском. Азербайджанский у нас был как предмет, два раза в неделю - скучный преподаватель, к сожалению, уроки преподносил неинтересно, хотя сам, в общем-то, был нам симпатичен. Если кто и усвоил в нашей школе родной язык, то не по предмету, а как мой друг Полад Бюль-Бюль оглы. Мы с ним в одном дворе росли. Ему отец заявил, если будешь со  мной  общаться по-русски в будущем,  я  с тобой разговаривать не буду. А передо  мной  никто таких принципиальных задач не ставил, вот и случилось так, к сожалению. К тому же в двадцать лет  я  стал популярным, уехал в Москву и стал жить в русской среде, и большую часть времени проводил там: съемки, записи, концерты…

-  Я  очень был горд тем, что мой кумир, которому всегда отдавал предпочтенье в любых спорах по поводу голосов певцов, ни разу нигде не опорочил себя в закулисных интригах и никаких некрасивых историй вокруг Вашего имени  я  не слышал.

- "Были", как же не было-то, - смеется  Магомаев , -  Меня  и в тюрьму «сажали»… Что угодно «было»…

- А однажды, лет пятнадцать назад, в Литгазете случайно наткнулся на маленькую статью Льва Ошанина с нападками мелочными на Вашу манеру исполнения…

- Не читал. Иначе бы  я  с ним по-другому разговаривал. Недавно вот он просил  меня  принять участие на его творческом вечере. Понимаете,  я  считаю, артист должен заниматься своим делом, следить за искусством, своей внешностью, другими необходимыми делами.  Я  сам не позволял себе никаких закулисных разговоров, не люблю это. Ну и, наверное,  мне  повезло тем, что  я  всегда был свободным в творчестве. Во всяком случае, старался быть свободным, хотя в то время не очень-то позволяли делать то, что мы хотим – всегда было навязывание репертуара, соответствия его партийным требованиям.  Мне  посчастливилось тем, что со  мной  это случалось значительно реже, и обращались со  мной  более любезно, нежели с другими. Благодаря моей свободе, то есть тому, что не состоял на службе, не работал в штате какого-то определенного театра, где именно и бывают все сплетни, нелюбовь коллег, зависть, где чаще всего размывается честь, образуется всякая групповщина,  я  со своими коллегами встречался преимущественно на концертах и счастливо избежал всего закулисного. И даже когда собирались в «кучу» и начинали травить какие-то анекдоты,  я  всегда в сторонке покуривал, ожидая выхода на сцену. Конечно,  я  не могу сказать, что у  меня  нет своего мнения о том или ином актере, его поведении, мастерстве или манерах. Но, кроме своей жены, этим  я  ни с кем не делюсь. Чтобы осуждать, человек, прежде всего, должен быть святым. Христос же сказал, если кто из вас безгрешен, пусть бросит камень в женщину… Мы все не без греха. А что там написал обо  мне  Ошанин, это на его совести.

- Муслим абый, - спрашиваю  я, и теперь улыбаемся оба, зная почему, - не ошибаюсь ли, считая Вас первым советским певцом, ставшим лауреатом на зарубежных конкурсах? Имею ввиду эстрадные конкурсы. Сопот…

- Были, но не первые премии. Да, в Сопоте, пожалуй,  я  был первым от нас победителем. Там было два конкурса. На одном  я  выступил как певец, и за интерпретацию польской песни получил первую премию. А второй – был конкурс песен. В общем-то  мне  было почетнее получить премию, как певцу. На другом конкурсе оцениваются заслуги песни. На  меня  очень разгневались в Союзе композиторов за то, что  я  не взял «Время» Аркадия Островского,  я  повез туда Бабаджаняновское «Сердце на снегу», и потом  меня  упрекали, что советская песня не получила первого места потому, дескать, что  я  настоял на своем.  Я  не стал их разубеждать, что «Время» не получила бы вообще ничего… «Сердце на снегу» для того времени представляла собой залихватско-русский дух. Она бы скорее могла получить первую премию, а не дали только потому, что  я  уже получил как певец. Конечно, для Союза композиторов и министерства культуры была бы почетней победа советской песни…

-  Я  знаю почти все песни, сочиненные Вами. Об опере не задумывались, или не потянете?

- Почему не потяну? Только  я  не думаю, что сейчас это будет кому-то нужно.  Я  – певец. Опера слишком серьезное дело. Надо очень много работать, значит, прощаться со сценой. А  мне  не так много осталось времени быть на сцене.

- Вы ведете цикл радиопередач о зарубежных певцах. К художническому, композиторскому таланту прибавили писательский?

-  Я  это назвал бы поскромнее.  Да, были передачи по Марио Ланца, четырехсерийная, потом были Элвис Пресли, Барбара Стрейзанд, Лайза Минелли, Пласидо Доминго, Хосе Каррерас. Может быть, у вас здесь не все прошли?..

-  Мне  кажется, Вы сейчас живете спокойной, более размеренной жизнью. А ведь были времена, когда Вас оберегали милицейские оцепления.

- Было, популярность всегда проходит через это. В то же время есть и неудобства от такой популярности. Но для артиста всегда приятно, когда его любят. Хуже, если никто не замечает. Все было. Фанатки пятнадцатилетние даже пуговицы выдергивали на память. Есть такой анекдот. Спросил молодой у пожилого, когда лучше жилось вам, при Хрущеве или при Горбачеве? Тот ответил, конечно, при Хрущеве. Почему? Да бабы тогда моложе были. Сейчас мои бывшие фанатки уже солидные дамы, приходят на концерты с детьми. Так что и сейчас внимания хватает. Просто все они помудрели, и сам  я  стал другим.

- Согласитесь, голос Ваш нынче не тот, что был в молодости. Тогда он был более притягательный и гипнотизирующий, что ли? Нынче Вы не споете с той же силой очарования популярные двадцать лет назад песни Бабаджаняна, Фельцмана, Островского, Пахмутовой. Разве не так?

- Во первых,  я  сейчас даже не буду петь то, что пел тогда. Нынче  я  исполняю неаполитанские песни, которых гораздо труднее петь. И репертуар подбираю тщательней, нежели прежде. Не хочу таких, как «Королева красоты»…  «Свадьба» - не самая любимая песня, но пою, потому что народ не хочет ее забывать. Что касается голоса, извините, если вы на себя посмотрите в зеркало, поймете, наверное, что в молодости тоже были покрасивей. Сказала же Мария Каллас,  я  научилась петь, знаю, как петь, но голос стал не тот. У всех, конечно же, голос в молодости лучше. Но со временем появляется то, чего не было тогда.  Я  иногда слушаю свои записи тех лет – не было глубины, которая обретена позже. Может быть,  я  сейчас больше доволен содержанием и больше чувствую фразу, мелодию, знаю, что и как петь. Ну а голос…  Я  благодарен богу, что он вообще есть. Бывает и так, что артист год-два попоет, и на этом заканчивает свою карьеру. А  я  попел немало, с двадцати лет популярным. Нынче уже тридцать лет, как  я  на сцене. Но и нынче у  меня  достаточно поклонников, не бывает, чтобы билеты не были проданы. И то, что  я  не смогу петь так же,  как и прежде, те старые песни,  да,  я  не смогу, потому что нет желания. Иной раз бывает, включу какую-то запись, не вспомню, чья это была песня.

- Ваши диски наборами по прейскуранту любой мог выписать с Апрелевской базы посылторга вплоть до 1980 года. Не думаете ли возобновить записи прежних лет? От желающих приобрести отбоя бы не было.

- Ну, что Апрелевская база так долго  меня  пропагандировала,  предлагая населению,  я  не подозревал. Недавно вышли мои новые два альбома: одна – американский мюзикл, на английском, называется «Моя прекрасная леди», вторая – неаполитанские песни, с оркестром Некрасова. Довольно интересные записи. Но не достать. Самому удалось взять штук сто для подарка друзьям.

- Спасибо за автограф на диске, за искусство Ваше, и дай Вам бог крепкого здоровья! Благодарю за интервью для надымчан.

- Надымским моим слушателям и гостеприимным хозяевам ответное спасибо от  меня …

Гостиница «Северная», г. Надым, 7 сентября 1992 г.
(приложение «Газовик» к газете «НОРД- ВЕСТник»)



© Copyright:  Габдель   Махмут , 2010
Свидетельство о публикации №21012271413