шестая

              (предыдущее: http://www.proza.ru/2012/02/11/1972)


Но говоруны оказались от его предложения явно не в восторге.
- Споспешествия паки… зело купно да изрядно… -- забормотал вдруг один глумотворец, а второй расхохотался визгливо.
Дождь хотел уж выругаться, «послав их к матери на лёгком катере», как, тот, что слегка пришепётывал и был рассудительней, отозвался:
- Имей в виду: заговор «Жди горя с моря, беды от воды; где вода, там и беда; и царь воды не уймёт» - на него не действует.

И оба пропали.

Вот черти неродные! – произнёс Дождь и задумался. Чиж упоминал, будто в Бесе Сомнения – с дюжину бесов, которые не уживаются в нём. Как бы найти среди них союзников?.. И что за «Судьба» ему повстречалась? Не был ли ею этот самый Бес? Кто же подскажет? Юродивый какой? Так, помнится, их изводил царь, приговаривая: Следует попытаться из беснующегося изгонять беса кнутом, бо хвост кнута длиннее хвоста чертовского. Конкурентов не любил, что ли? Впрочем, он в людишках не обманывался, и, начав собирать кунсткамеру уродов, заявил, что пожелай присылать монстров человеческих по уродливым нравам, то места б в любом  собрании не хватило.

И тут откуда-то вновь возник шепелявый. Насмехался он, или проникся столь, но разговаривал сильно иначе:
- Надобно подготовить тя к встрече-то! Кое-что тут тебе зачту, абы ведал с кого имать ино.
- Досье у тебя на него, что ли? – усмехнулся Дождь.
- Аки бы, вроде, - отвечал пришепётывающий, - слухай про его слабые места:
Честь имеет. Не нарушает данного слова, считая, бо отступиться от него – перестать быть царём и не царствовать. Совсем очеловечился Кот. До добра это его не доведёт. Значит, обмануть можно. Но – один раз. Правда, и в дипломатиях искушён, лицом не покажет.

Дождь удивился, но промолчал.

- Полагает, алхимистов, ищущих превращать металлы в золото, механиков, пытающих создать перпетум мобиле – вечный двигатель, и иных искателей чрезвычайного – всячески одобрять надобно. Бо, глядишь, изыскивая его, изобретут побочные полезные вещи. Практичен. За дело – убьёт. Без дела – коли в гневе, и отойти не успеешь. Без вершка трёх аршин росту.

По поводу подданных своих не обманывается: ленивы, вороваты, упрямы, дики и косны. Мол, знает народ свой, и посему аглицкая вольность им неуместна. Ведает, что его называют жестоким, мучителем и тираном.
Но уверен: лишь те чужестранцы, кои не знают ни народа его, ни обстоятельств, в коих находится, и препятствий, чинимых его же подданными его наилучшим намерениям. Что, мол, и принуждает поступать с противниками сего…
Воеводы же по-прежнему сажаются управлять корыстно, что тайной ни для кого не является, потому их сменяют через год - три. Из каждых собранных 100 рублей в казну попадают 30.

Опускаю его пыточные законы за воровство, бо всё же верным птенцам гнезда свово прощал многое, и они-то, в основном, и … как бы сказать помягше… богатели. И тогда не обманывались, говоря: «От трудов праведных не наживёшь палат каменных».

Дождь усмехнулся. Что-то это ему, похоже, напомнило из иной эпохи, более поздней.

Творит всё из соболезнования о подданных, блага желая отечеству, отчего ополчились на него невежество, непокорство, зловредство и коварство. Но, полагает, тираном не стал, переложив воспитание нравов на варварские законы по искоренению невежеств и зловредств. У него же – один Бог судья. Все бунты, сопротивления, возмущения, как полагает, «имеют безо всякой милости виселицею казнены бытии». Посему образец государя для него – предшественник Иоанн Грозный, которого лишь «глупцы, коим неизвестны обстоятельства его времени, свойства его народа… называют Миромучителем».

Дождь вздохнул.

- Помешан на флоте, - продолжал бес, - в 98-м на маневрах английского флота пришёл в восхищение такое, что заявил: Звание великобританского адмирала предпочитаю званию царя Российского!  (Ну, да, собак на корабль не берут, так что не учуют, только крыс.  Потому и охоту не жалует… мол, пользы в ней нет для отечества, то бишь, для него)

- Пастырь заблудших монахов. «Наши монахи зажирели. Врата к небеси – вера, пост и молитва. Я очищу им путь к раю хлебом и водою, а не стерлядями и вином». Себе и своим пить и гулять позволяет вволю. Сам ест часто и много.

Без предрассудков. Всё для пользы. «По мне будь крещён или обрезан – едино, лишь будь добрый человек и знай дело».

Считает себя знатоком других наций, на чём строит расчёт оплаты:
«Французу можно давать больше жалованья; он весельчак и всё, что получает, проживает здесь.
Немцу давать не менее; ибо он любит хорошо поесть и попить, и у него мало из заслуженного остаётся.
Англичанину надо давать ещё более; он любит хорошо жить, хотя бы должен был и из собственного имения прибавлять к жалованью.
Голландцам давать менее; они едва досыта наедаются, для того, чтобы собрать больше денег.
Итальянцам ещё менее, потому что они обыкновенно умеренны и у них остаются деньги; да они и не стараются скрывать, что они для того только служат в чужих землях и живут бережливо, чтобы накопить и после спокойно проживать их в раю своём, в Италии, где в деньгах недостаток».

Как поменялась жизнь и психология за эти века! – вздохнул Дождь, побывавший везде. Но, вспомнив что-то, подумал: а в чём-то не столь уж и поменялась…

- Свободно говорит по-голландски, где, как то ходит в народе, и подменили царя. Свита из бояр и князей в качестве шутов, которые орут, поют, курят, свистят, дудят, нередко ему в уши, даже во время переговоров. Голос имеет сиповатый и негромкий. Любит анисную водку и огненные потехи. Встаёт за два часа до свету и ранее, работает на токарном станке.

Считает себя хирургом и сам оперирует. Когда неудачно – сам же и проводит препарирование трупа. Как говорится, земля покрывает ошибки лекарей… Придворные, которых пользует врачебно, трясутся от одной мысли – попасть в его руки.

Религию, как и Грозный, считает своей вотчиной, посадив над церковью своего надзирателя – обер-прокурора. Посему издан Указ, согласно коему, Синод предписывает священникам нарушать тайну исповеди в интересах государя.  Бога считает своим царём, роком, судьбой, которому даст отчёт позже, когда сам перестанет царствовать. Пьёт за здоровье тех, кто любит «троицу»: Бога, его и отечество! В воинской присяге же о России не сказано, присягают царю-государю, его царского величества государству и землям”. Присяга Генерального Регламента даётся лишь “своему природному и истинному царю и государю, всепресветлейшему и державнейшему Петру Первому, царю и всероссийскому самодержцу и прочая, и прочая, и прочая”…

Приближённых за провинности лично охаживает дубиною, после прощает. Люди принимают сие, как должное. Там, где все привыкли быть рабами одного – это не удивительно.

Интересно, подумал Дождь, это отсюда пошло выражение: «Без царя в голове?» Тогда – о бунтовщиках…


Своею заслугою считает знакомство своих подданных -- кои до того предавались праздности -- наукам, храбрости, верности и чести, очень мало им  прежде знакомым. Насаждает культуру. Доверенные лица покупают статуи в Италии.

Между тем, нередки в нём припадки. Объясняют их, как натурой характера, вспыльчивого и необузданного, так и впечатлениями его – ещё дитяти во время кровавого бунта стрелецкого.

Вот одно из свидетельств (Юст Юль и канцлер Головкин):
«Мы проехали таким образом порядочный конец, как вдруг мимо нас во весь опор проскакал царь. Лицо его было чрезвычайно бледно, искажено и уродливо. Он делал различные страшные гримасы и движения головою, ртом, руками, плечами, кистями рук и ступнями.
Тут мы оба вышли из кареты и увидали, как царь, подъехав к одному простому солдату, несшему шведское знамя, стал безжалостно рубить его обнаженным мечом и осыпать ударами, быть может, за то, что тот шел не так, как хотел царь. Затем царь остановил свою лошадь, но все продолжал делать описанные страшные гримасы, вертел головою, кривил рот, заводил глаза, подергивал руками и плечами и дрыгал взад и вперед ногами. Все окружавшие его в ту минуту важнейшие сановники были испуганы этим, и никто не смел к нему подойти, так как видели, что царь сердит и чем-то раздосадован... Описанные выше страшные движения и жесты царя доктора зовут конвульсиями. Они случаются с ним часто, преимущественно, когда он сердит, получил дурные вести, вообще, когда чем-нибудь недоволен или погружен в глубокую задумчивость. Нередко подобные подергивания в мускулах рук находят на него за столом, когда он ест, и если при этом он держит в руках вилку и ножик, то тычет ими по направлению к своему лицу, вселяя в присутствующих страх, как бы он не порезал или не поколол себе лица».

Признаёт, что «может управлять другими, но не собой». Однажды в гостях убил слугу палкой за то, что тот слишком медленно снял шляпу… Пытает охотно. Мстителен даже по отношению к покойникам. Может распорядиться из могилы достать и повесить.

Поклоняется не токмо Нептунусу, но и Бахусу, как и приближённые. Помимо развлечения оргии сии служат средством развязать языки, дабы выведать хитрости своих, стравить их. Сам в стельку напивается не часто,  обычно довольствуясь парой бутылок вина.

- Когда же конец досье? – не выдержал Дождь.
- Оо! Велика персона – велико про неё и сказать можно.

Есть у него сподвижник-чернокнижник: Яков Брюс, хотя за чародейство полагается сожжение.
Шутовской князь-кесарь – палач Ромодановский, любящий дело своё…

Обожает устраивать «шумства» -- шутейные службы своего «Всепьянейшего и Сумасброднейшего Собора» во главе с князем-папой Ибассой, он же Петрохуй и Петро**** и патриарх сей церкви. Эту роль сначала играл Зотов, потом Бутурлин.
Для служения используется особый язык (как и в церкви). Так, Ингерманландия переделана в Ермоландию, благо, что Ерёмка у них означает распутство, а Ивашка – пьянство. Анафема – в их словаре: ****иматствовать. Служба проводится на бочке с водкой, в ход идёт вино, хмельной мёд, пиво. Напиваются до полусмерти.

Для вступления нового… члена или «монахуйни» женского рода князем-папой производится «рукоположение» с подобными словами:
«Рукополагаю аз, старый пьяный, сего нетрезваго
во имя всех пьяниц,
во имя всех скляниц,
во имя всех зернщиков [зернщик — азартный игрок в кости, в зернь],
во имя всех дураков,
во имя всех шутов,
во имя всех сумозбродов,
во имя всех лотров [лотр — разбойник, забулдыга, гуляка],
во имя всех водок,
во имя всех вин,
во имя всех пив,
во имя всех медов,
во имя всех каразинов [каразин — малиновая водка],
во имя всех сулоев [сулой — сусло, квас],
во имя всех браг,
во имя всех бочек,
во имя всех ведр,
во имя всех кружек,
во имя всех стаканов,
во имя всех карт,
во имя всех костей,
во имя всех бирюлек,
во имя всех табаков,
во имя всех кабаков — яко жилище отца нашего Бахуса. Аминь».

Вот подлинный список членов Собора на сегодня (может, придётся иметь дело):
Архикнязь-папа.
При нем служители: протокопайхуй Михайлов,
духовник Иринархуй, архидиякон Идинахуй Строев,
протодиякон Пахом Пихайхуй Михайлов, дьякон
Иоиль Попирайхуй Бутурлин.
Ключари: Починихуй Опраксин, Брихуй Хилков,
Ионийхуй Субота, ризничий Изымайхуй Мусин-Пушкин,
уставщик Неоманхуй Репнин, поп Феофанхуй Шушерин.
Дьяконы: Посаднилхуй Головин, Ловихуй Воейков,
Ройхуй Ронов, Дуйнахуй Шемякин.
Иподдьяконы: Филарет Яритцанахуй Прозоровской.
Посошники: Медведьхуйвытащи.
Благочинной: Анаспихуй Юшков.
Грозныи: Сомнихуй Тургенев, кречетник
Изымайхуй Колтовской.
Лампадники: *** Полибин, Иванахуй Губин,
Розманихуй Васильев, Возмихуй Тимашев, камисар
Суйхуй Ключарев, Имайхуй Лихарев, новогородский
подьячий Пасихуй Козырев, сибирский комендант
Григорей Калетин, Розломихуй Траханиотов.
Дьяки: Иван Лосев, Осип Метлин – единственные без прозвищ, пока не сподобившиеся сей царской милости, коию следовало ещё заслужить…

Шептун продолжал ещё что-то бубнить про казни колесованием, четвертованием, повешением, сожжением, отрубанием… на радость толпе у эшафота, у которой тяжёлая жизнь и мало зрелищ… Потом он вспомнил знаменитое «обоснование» величия государственных лиц и дел: «Злодейства крупные  и  серьезные  нередко  именуются  блестящими  и,  в качестве таковых, заносятся на скрижали Истории.  Злодейства  же  малые  и шуточные именуются срамными, и не только Историю в заблуждение не  вводят, но и от современников не получают похвалы».

Однако Дождь уже не слушал его, впав в апатию, и грустно размышлял: Смешные страшные человечки, состоящие из меня на девять десятых... на что они мне, как и я им? Не мог Чиж выжить среди такого… Пусть себе экс-кот в сём угрюмом, чахоточном краю – на чьей широте и спустя три века нет  другого города-миллионника – оснуёт столицу астматиков, пусть это всё идёт, как идёт… без меня. И пусть заледенеет так внутри, чтоб и на всё вокруг хватило…

Господин мой Ветер…

                (продолжение: http://www.proza.ru/2012/02/12/1353)