В логове паука-птицелова

1:
КАРМИННО-КРАСНЫЙ

Карминно-красный имеет в целом положительное значение, символизируя энергию и любовь. Однако, будучи помещён под ногами может дать ощущение боли и жара.

Откуда взяться ветру в душном вакууме комнаты? Только отчего-то вдруг задро-жали, зазвенели пластины и цилиндры, завертелись бусины, разливая вокруг сладкую му-зыку. Мне даже на мгновение привиделись тени деревьев, пляшущие на белых в тёмно-коричневую сетку стенах. Мятущиеся духи, ненаходящие себе покоя, тени прошлого, по-рождения моего утомлённого сознания...
Он отломил кусочек сасими (а давай я научу тебя делать сасими, тебе понравится, а если нет – я один всё съем!), наколол его на вилку, задумчиво смотрел на него какое-то время, затем взял-таки в рот и стал вдумчиво и медленно жевать, по-прежнему глядя на зубцы вилки, а потом также медленно и словно бы с трудом проглотил.
- Я думаю, не стоит во всём строго следовать стилю, ты со мной согласна? - спросил он, глядя на меня поверх вилки.
Я только хмыкнула в ответ, поправив правым мизинцем свои палочки (смотри, это тебе, я сам вырезал! -  о боже, что с твоими руками!), сегодня я так и не взяла их в руки.
- Ты не ешь. – Сказал он, отправляя очередной кусок в рот. Я отвернулась, на широком низком комоде в пузатой вазе тёмного стекла стояли голые ветки вишни и колосья мятлика, выкрашенные гуашью в разные цвета. Когда-то в этой вазе мы хранили камушки, которые брали на память изо всех мест, где нам только приходилось бывать. – И не говоришь.
Мне вдруг очень захотелось уйти. Вечер оказался просто невыносим. Близилась развязка, однозначно неприятная, какую нить ни тронь. Мои ноги затекли с непривычки от долгого сидения на коленях.
- Так дело не пойдёт, - проговорил он, отступать было поздно, я внутренне вся съёжилась, в ожидании его хода. – Я хотел поговорить. Откровенно. А ты чего хотела, придя сюда снова?
Он сделал странное движение пальцами, развёл их с силой, и я поняла, что больше себе не подвластна. Ужас нахлынул на меня подобно потокам ледяной воды, пол исчез – я парила в пустоте, готовая вот-вот сорваться в бездну, комната вращалась вокруг нас всё быстрее, его страшные глаза загорелись адским огнём, ветер, теперь уже настоящий, развевал наши волосы.
- Хотела увидеть... – прошептала я, почувствовав облегчение оттого, что ещё могу себя контролировать, что это ещё мои слова, моего разума. Быть может, всё обойдётся?.. А вдруг, вдруг обойдётся?..
- Неужели моё общество может быть настолько неприятно...
Я промолчала, быть может по собственной воле, быть может, он просто не требовал ответа.
- Ты надеялась Его здесь найти... Ты всё ещё любишь Его?
Я сжала губы, я очистила мысли, но ничто не помогло мне, значит, ничто уже не спасёт меня. Голос, странно чужой, неподкреплённый мыслями, без эха сознания, исходящий из самой глубины груди,  голос моего сердца всё-таки прорвался наружу:
- Больше неба и земли, больше ветра и свободы, больше солнца и далёких звёзд, больше жизни своей...
Комната снова была обычной, она и не менялась на самом-то деле. Мы смотрели друг другу в глаза. Боль наливалась между нами, карминно-красная боль. Так странно было смотреть на него. Весь вечер я не решалась поднять глаза, а теперь я как будто видела совершенно чужого человека в знакомой одежде. Такое чувство, наверное, бывает, когда обознаешься на улице. Если надеть костюм другого человека,  нащупать в карманах не-нужные тебе вещи, станешь ли ты думать как он, чувствовать как он, станешь ли им? Я надеялась найти сегодня ответ, я надеялась, что это будет да. Но это оказалось нет. Я на-шла знакомые черты на чужом лице, костюм переделанный под нового хозяина.
- Мне этот вечер стал также неприятен, как и тебе, я думаю, ты уже можешь идти.
И я ушла, Ван предупредительно раздвинул предо мной двери. С услужливой готовностью помог мне надеть пальто поверх красного шёлкового халата. Я, не скрываясь, переложила украденные палочки из рукава в карман.
- Я хотел камни сохранить, - виновато пробормотал он, - но новый господин мне строго настрого запретили и проследили, чтобы я их уничтожил, специально меня заклинанию уничтожения учили. 
- Ничего страшного, Ван. – Сказала я и ободряюще похлопала его по плечу.
- Всё безнадёжно, да? – Спросил он грустно. – Я загадал сегодня, если вы салфетку комкать будете, то, значит, всё хорошо будет, а если палочки заберёте – то надежды нет.  Жаль.
Я ничего не сказала ему, ушла не попрощавшись. Такой у нас был с ним уговор – не прощаться. Не попрощаешься – встретишься вновь. Но я точно знала, в этот дом я больше не приду.


Я встала под душ и пустила кипяток. Мне было холодно внутри, меня сотрясала дрожь. Я стояла какое-то время, пока не почувствовала боль в руках. Я поднесла их к лицу, они были сжаты в кулаки, ногти впились в ладони. Я разжала пальцы, и несколько карминно-красных капель упало на белый пол. И одновременно хлынули слёзы. Моё сердце, так грубо разбуженное сегодня, хотело вырваться из груди, а мне очень хотелось помочь ему, расцарапать себе грудь, выломать рёбра, как прутья решётки. Хотелось резать вены – выпустить боль наружу. Я упала на колени, кипяток пулемётными очередями бил мне в затылок. Вода окрасилась в карминно-красный от моих волос. Я сидела так долго, очень долго, пока вода вновь не стала прозрачной. Выходя из душа, я кинула в зеркало взгляд – волосы стали белыми, почти невидимыми, я накинула на голову полотенце, чтобы не пугать Нийю, которая уже давно спала.   
Она проснулась, услыхав, что я вошла. Окинула меня сонным непонимающим взглядом, потёрла кулаком переносицу. 
- Как ты? – спросила она без особого интереса.
- Я хочу умереть. – Я никогда не врала ей. Я легла рядом, она зажгла свечу и стала пристально смотреть мне в лицо.
- Почему? – Спросила она после долгого молчания.
- Я совсем одна. – Проговорила я, глядя в потолок. – Не могу больше, это невыно-симо.
- А как же я? - Спросила она, в её голосе зазвучала обида. Я сделала вид, что уже сплю. Именно из-за этой её черты, я чувствовала себя особенно одинокой. Ей было чуждо сочувствие, в этот тяжёлый для меня момент, она снова думала лишь о себе. 


2:
ЗОЛОТИСТО-ЖЁЛТЫЙ

Золотисто-жёлтый – цвет счастья, придаёт радость, помогает преодолеть трудности, заряжает положительными эмоциями. Однако в сочетании с чёрным явля-ется цветом самоубийц, означающим саморазрушение, реализацию в никуда.

Нийя отвернулась от меня и почти сразу же заснула, а вот мне не спалось. Казалось, предметы сошли со своих мест, приблизившись к кругу света горящей свечи. Мне казалось, что комната сжимается, сжимается всё сильней и сильней, как будто хочет раздавить меня в своей ладони, словно мерзкое насекомое. Пламя свечи колеблется, и тени притаившиеся в углах мечутся, желая вырваться из плена. Я слышу, как поскрипывают, натяги-ваясь нити амулетов, удерживающих их на своих местах.  Я могу всего одной мыслью по-мочь им разорвать свои оковы, выпустить их на свободу и предаться их воле, позволить им захватить уже себя в плен. Но я лежу и смотрю в тёмный потолок, увитый паутиной. Где-то там паучиха свесившись на тонкой нити, плетёт кокон для своих паучат.  Нийя уснула и забыла задуть свечу, но теперь она сама гаснет, не вынеся вакуума, наполняющего эту комнату. Вакуума одиночества, вакуума нелюбви. Я заглянула себе в сердце и нашла там ненависть. И испугалась. Кто проснётся вместо меня наутро?
Свеча гаснет. Все мои враги тотчас исчезают. Воздух становится кристально прозрачен и свеж.  Жёлтые отсветы уличных фонарей расстреливают низкое чёрное небо.  Жёлтый серп луны помигивает мне из облаков. Мои мысли наливаются золотом, оно переполняет мою голову, выплёскивается на волосы и они начинают светиться в темноте. Видения прошлого посещают меня, я не закрываю глаз, я вижу сразу две реальности: тёмную комнату и горящий вечерним золотом парк. Мы идём по аллее, наши шаги невесомы и легки, Он держит меня под руку, мы идём очень плавно, нога в ногу. Видишь, говорит Он тихо, склоняя свою голову к моей, это самое сложное. Самое сложное – идти, не касаясь земли, и не взлетать,  удерживать это шаткое равновесие, так, чтобы никто не заметил. Чувствуешь, как шевелятся твои волосы, будто бы невидимый ветер их раздувает?
Сердце замирает в груди. Мне кажется, ещё пара шагов и уже не листья будут шуршать под нашими ногами, а золотые кроны деревьев, а потом и золотые облака в лучах засыпающего солнца. Я не раз видела это во сне, и каждый раз стук моего собственно-го сердца будил меня. Я мечтала об этом многие годы. Мы останавливаемся, он держит меня за руки, смотрит мне в глаза. В его взгляде – восторг, какой бывает у детей в пред-вкушении чуда. Сегодня вечером, говорит он, сегодня вечером, когда я вернусь, я обещаю.
Он отпускает мои руки, я отпускаю его. Он штопором взмывает в небо, на пол пути делаясь прозрачным. Я остаюсь на опустевшем на эти мгновения бульваре совершенно одна. А потом людской поток захватывает меня, но я не боюсь, я верю, вечером он вернётся, и полная луна будет золотой, когда мы выйдем на балкон.
Я набрала огромную охапку золотых листьев. Дома Ван помог мне поднять все ковры, и я застелила полы этими листьями. В ожидании вечера, который так не торопился тогда, я бродила по дому, слушая, как листья под коврами шуршат в такт моим шагам. Солнце, не сумев расплавить город, ушло в океан. Я села на полу в гостиной, рассыпала перед собой камни из пузатой коричневой вазы. Я брала их в руки, один за другим, гладила их пальцами, и воспоминания, как и сейчас, танцевали вокруг меня разноцветными искрами. В те минуты я была счастлива как никогда. Никогда я не была так счастлива. Ни-когда я не буду уже так счастлива.
...Я заснула на полу в гостиной. Он так и не пришёл в тот вечер. А через тринадцать дней в нашем доме появился новый хозяин.

3:
СТАЛЬНОЙ СЕРЫЙ

 Серый цвет успокаивает, помогает справиться с сильными эмоциями, выражает постоянную борьбу разума с беспричинной тревогой, борьбу противоположных направленностей в человеке. Также серый цвет символизирует разочарованность миром, несбывшиеся надежды, «подрезанные крылья». Это цвет одиночества.

На улице началась метель. Я спала и не спала. Ветер выл за окном, кидал в стены горсти снега, давил на стёкла, протискивался в щели, желая повидаться со мной. Ветер-ветер, я не твой, попрощаемся с тобой... В комнате стало очень тихо, все её обитатели притихли на время непогоды, только слышно было, как скребёт паучиха лапами по потолку.
Мои мысли стали чисты. Не думая ни о чём, я лежала и дожидалась рассвета. Часы в моей груди отсчитывали вечность за вечностью, и не было этому предела. Шум ветра напомнил мне океан. Стального цвета волны разбиваются о серый песок, сухие деревья тянут ветки-руки к низкому небу, затянутому облаками. Мои пальцы шевельнулись, надеясь отыскать маленький голыш, подобранный тогда на берегу, чтобы вспомнить дальше, что-то ещё, что-то бессмысленное, а потому бесценное, что-то, что невозможно иначе со-хранить в своей памяти. Быть может, кусочек Его души...
Серый рассвет подкрался незаметно, я, как и всегда пропустила миг его появления. Комната налилась спокойным густым светом, все тени разом исчезли. Метель утихла, оставив после себя горы снега, которые едва-едва не доходили до подоконника. Я села к зеркалу, перед которым на столике грудились запылившиеся пузырьки. Паучиха сидела на витой раме, на её раздувшемся брюхе проступила икра.
Настало время действовать.
Я посмотрела на своё отражение, волосы цвета стали разметались по моим плечам тонкими прядями, мне казалось, что если я тряхну головой, то ясно услышу их звон. Время застыло по моей просьбе. Сегодня, как и тринадцать лет назад настал Час, чтобы задать Вопрос. Тогда, будучи тринадцатилетней девочкой, я спросила, будет ли у меня в жизни настоящая любовь. Мне был ответ: до двадцати шести лет. Я обрадовалась. А Нийя сказала мне, что я потратила Вопрос впустую.
Паучиха вытянула нить на середину зеркала. Она заплела бы весь дом, но её срок истекает, быть может, на следующий год её дочка добьётся больших результатов? Говорят, клин клином вышибают, чтобы спастись от опутавших всё сетей зла, нужно сплести свои собственные сети... Где-то там, в сердце паутины улиц притаился паук-птицелов, в ожидании своей жертвы. Он готов схватить, вырвать крылья, напитать душу ядом, наполнить взгляд адским пламенем...
Много позже я стала часто видеть сны о том, чего оказалась лишена. Мне снилось, как я бегу по росе навстречу солнцу, бегу наперегонки с ветром, на ходу перепрыгивая дома. Мне снилось, как я плыву у самого дна океана, точно рыба. Как стою на подоконнике, а потом расправляю крылья и лечу в небеса... Это стало сниться мне много позднее. А тогда, лёжа на боку, с двумя ужасными рубцами на голой спине, я только ждала рассвет, будто бы он мог всё решить. Я чувствовала себя подвешенной в пустоте, раздираемой на две части. Сильная твёрдая рука тянула меня  во тьму, много маленьких слабых рук, соскальзывая, царапали мне пальцы, пытались вернуть к свету. Мне самой уже было не важно, в какую сторону идти, мне хотелось развязки, мне очень надоело быть повешенной, мне хотелось покоя, мне хотелось, чтобы вырванные с корнем крылья перестали болеть. Однажды на рассвете острый как лезвие взгляд перерубил все руки, цеплявшиеся за меня, навсегда оставив меня в сером сумраке...
Что мне делать?
Ответ был на полке с книгами. Мне пришлось разорвать паутину, чтобы вытащить нужную. На посеревшей от времени и пыли странице я нашла ответ: коли обернётся змеем или куском раскалённого металла, не бросай его, ещё крепче прижимай к своей груди.
Как и тогда ответ не помог мне. Только запутал, одурманил своей кажущейся простотой.

4:
ГРЯЗНО-ЗЕЛЁНЫЙ

Этот цвет символизирует покой и неподвижность, новые начинания, отражает внутреннее напряжённое состояние человека, скрывает в себе тайны. Приносит спокойствие и умиротворение, помогает принять решение. В негативном аспекте это цвет безмолвного одобрения и безнадёжности.

Книга выпала из моих онемевших  пальцев. Я проводила её ошеломлённым взглядом, только сейчас заметив, что от сырости её обложка покрылась зелёными пятнами плесени. Голова у меня пошла кругом, мне казалось, что ленты зелёного тумана сплетаются вокруг меня. Это не правда, подумала я. Чьё-то злое жестокое колдовство, чей-то морок, но не правда, только не правда. Порой мне мнится, что я сплю и не могу проснуться, и вижу бесконечно один и тот же глупый беспокойный сон. И я хочу проснуться, вырваться из этого замкнутого круга, но не могу. Иногда кажется, что цепь вот-вот порвётся, но это лишь очередная иллюзия. Оракул не врёт, нет такой силы, которая смогла бы заставить его. Но и правда его хуже лжи. Его ответы не добавляют ясности,  а только вносят смятение в душу.
Я в изнеможении опустилась на пол. Какой бы костюм ни надел близкий нам чело-век, мы всё равно узнаем его, примем, будем любить. Костюм не важен. А потому стоит ли цепляться за призрачную надежду, быть с тем, кого не любишь, кого ненавидишь, но кто надел костюм дорогого тебе человека, потерянного тобою безвозвратно? Как ты мог, оракул, сказать мне такое? Ужель дыхание жизни в нас, дыхание такое трепетное, такое нежное и слабое не имеет никакого значения? Неужели только материя важна, неужели только она имеет значение?
...Страшно заболела спина, тень сгустилась передо мной, будто кто-то возник за моей спиной, вонзил в меня две когтистые лапы... (Я никогда не смогу летать. – Сможешь, летать может всякий, даже без крыльев, надо лишь поверить.) Поверить. Принять на веру беспрекословно и забыть о сомнении. Он сделал бы тоже самое для меня.
Прядь волос грязно-зелёного цвета упала мне на лицо. Я не стала убирать её, так и смотрела сквозь неё на восходящее солнце. Рождался новый день... Каждый вечер, ложась спать, мы умираем. Каждое утро, просыпаясь, рождаемся вновь уже другими. Кто-то ещё, очень похожий на нас, рождается на нашем месте, кто-то другой. Я живу меньше, гораздо меньше порой. Я беспрестанно меняюсь, потому меня и зовут – Многолика, что значит – безликая. И каждую мою перемену он принимал всем сердцем, и я, сидя на полу, спрашивала себя снова и снова: как он мог любить меня такой? Такой разной? Как?

Ван крепко обнял меня прямо на пороге.
- Как хорошо, что вы пришли. Он сам не свой был всё это время, лишь недавно успокоился, и я испугался, как бы он ни задумал чего, как бы он вам ничего не сделал.
В нашем доме царил полумрак. Ван проводил меня в кабинет, вышел и через пару минут вернулся с подносом, на котором стоял чайник с зелёным чаем и пиала. Но я не смогла ни пить, ни сидеть. Я помнила эту комнату, но ничего не узнавала в ней. Все амулеты исчезли, фотографии остались, но казались теперь мёртвыми. Появилась мебель тёмного дерева, плотные шторы на окнах, папки с бумагами на столе. Радостный, яркий, звенящий уголок превратился в тёмную берлогу, где обитало зло. Я остановилась перед огромным зеркалом  в бронзовой оправе, позеленевшей от времени.
Я увидела в нём себя, бледную с запавшими щеками, от волос и моя кожа казалась зелёной. Я смотрела своему отражению прямо в глаза и не могла отгадать мысли. Оливкового цвета жакет стал вдруг ужасно тесен,  мне не хватало воздуха. Больше всего мне хотелось убежать отсюда, закрыть глаза и не видеть, забыть и никогда уже не вспоминать, проснуться и понять, что это был сон, только сон. Беги, шепнуло мне моё отражение, пожалуйста. А потом я заметила, как в зеркале тихонько приоткрылась дверь, а затем увидела его. Мгновение, одно лишь мгновение, мне казалось, что это Он стоит на пороге. Я пыталась себя в этом убедить, я наступила на глотку своим чувствам.
- Я думал о тебе, и ты пришла. – Сказал он со странным выражением лица, которое было мне совершенно непонятно. – Вот значит, как Он вызывал тебя...
Звал... Звал... А тогда вот не позвал. Не смог? Не захотел?  Не успел? Не позвал... Может быть, просто знал, что я не смогу ему помочь. Просто хотел, чтобы я осталась и сделала что-то, только что?
Я стояла, по-прежнему глядя на своё отражение, которое застыло, превратилось в маску. Он бесшумно подошёл ко мне сзади, мягко взял сумочку из моих рук, которую я, сама того не замечая, мяла всё это время.
- Ты такая строгая, собранная сегодня, видно ты приняла какое-то решение. - Сказал он, опуская мою сумочку в кресло. – Прямо как моя секретарша.
Он улыбнулся, и у меня мороз побежал по коже, такая зловещая была у него улыбка, улыбка с двойным дном.
- У тебя теперь есть секретарша? – Пробормотала я, опуская взгляд в пол, разглядывая зелёный ковёр. Кровь стучала у меня в висках: беги, беги, беги...
- Да, тебя ведь не было рядом, чтобы помогать мне, а этот Ван ни на что не годен, я собираюсь им заняться в ближайшее время, надеюсь, ты мне поможешь в этом...
Он многозначительно через зеркало посмотрел мне в глаза. Я поняла его намёк. Ведь это я придумала Вану имя, мы вместе его сделали из глупого голема. Теперь уже точно я не могла отступить, я не могла дать Вана в обиду. И как бы мне не хотелось сейчас уйти, я останусь. Он, казалось, услышал мои мысли и улыбнулся шире.
- Я помогу тебе сделать нового голема.
- Зачем же? Этот ещё вполне сгодится, было бы жаль избавиться от него. Я хотел сделать тебе подарок, у тебя ведь кажется, связаны с ним какие-то воспоминания.
Я молчала. Не было нужды говорить, все мои чувства отражались в зеркале. «Собираешься помешать мне?», говорила его улыбка. Я вдруг заметила, что он что-то держит в своих руках, что-то тонкое и острое. Я не успела опомниться, как он уже щёлкнул пальцами, и вспыхнули в углах три яркие лампы, и три длинные спицы вонзились в мои тени. Сила ушла из моего тела, я ещё стояла на ногах, но малейшее движение воздуха заставило бы меня упасть. Я старалась изо всех сил, но так и не удержалась на ногах.
Он подхватил меня. Обнял одной рукой за плечи, другой за талию, прижался щекой к моей щеке.
- Взгляни, - сказал он в зеркало, - мы всё ещё неплохо смотримся вместе.

5:
ИССИНЯ-СИНИЙ

У синего цвета «нет дна», он затягивает в себя, опьяняет, заставляет погрузиться в глубокие размышления о жизни, зовёт к поиску истины. Но не даёт ответов, отнимает силы, уводит от реальности. Это цвет сновидений, грусти, печали и смирения.
               
Я закрываю глаза. Моё тело не подвластно мне. Остается лишь сжимать плотнее губы и повторять про себя, это не я, это не со мной. Это не я. Это не со мной. Это ложь.
Я лгу сама себе. Зачем? Бессмысленно себя обманывать, бессмысленно, это ничего не изменит. Мне остаётся лишь замереть и повторять как молитву: вот если бы это были Его руки,  вот если бы это были Его руки, вот если бы это были Его руки...
А ведь и в самом деле Его руки... Исцарапанные, вечно исцарапанные пальцы. Мозоли, поломанные ногти. Руки, обнимавшие меня, руки, согревавшие меня, руки, вырвавшие меня из тьмы. Руки, пахнущие одеколоном, с аккуратно постриженными ногтями, холодные, чужие, жестокие... Его руки.
Я борюсь, борюсь изо всех сил, борюсь с синевой комнаты, которая затягивает меня, поглощает меня, жуёт меня. Я мысленно возвращаюсь в отвратительную мерзкую зелень, ведь это лучше, всё лучше, да и выбора у меня нет... У меня нет выбора! Никогда не было! Никогда уже не будет... Зелёная мансарда, галерея, увитая плющом, подоконник, уставленный горшками с опунцией. (Синий) зелёный океан, пронзительно (синее) зелёное небо, маленькие птицы среди ветвей. Мы стоим рядом, в кармане у меня – пара камушков на память, мы собираемся уходить и в последний раз смотрим в окно. Я украдкой гляжу на него. Он такой же как и всегда, таким он был до последнего своего дня, а потом просто сгинул в одночасье. Цепкий прищур глаз, восхищённый взгляд не ищет волшебства и приключений – для него они повсюду, везде, в самых обыденных вещах, восторженная улыбка, хитрая улыбка человека, задумавшего проказу... Он вырвал из одного горшка шарик опунции, мгновенно сотворил в воздухе пиалу и голыми руками выжал в неё сок. Мутно-синий (зелёный) сок. Он отпил одним махом половину, а остальное протянул мне. Я хотела посмотреть его руки, но он позволил мне это, лишь после того, как я допила остаток. Его руки были чисты, он совершенно не поранился, его ладони были гладкими и твёрдыми. Натруженные руки с длинными изящными пальцами. Теперь ты от меня никуда не денешься, сказал он с улыбкой, взяв моё лицо в свои ладони. Боже какие синие (или зелёные?) были его глаза тогда...
От него не уйти, не отвернуться. Слёзы текут по моим щекам, он слизывает их языком. Он жесток, он бессердечен. Он повсюду. Он вокруг меня. Он внутри меня. Он вот-вот проникнет в мою голову, в мою душу... Я пытаюсь отвернуться, он улыбается мне, он злорадно смеётся мне в лицо.
- У тебя всё ещё есть воображаемая подружка? – спрашивает он вкрадчивым голосом. – Нийя если не ошибаюсь.
Кто? Не я. Кто? Не я. Так кто? Ни я! Кто же тогда? Ния! Нийя!.. Нийя... Нийя... Нийя... Я нахожу в себе силы, я отворачиваю лицо так, что моя голова наполовину свешивается с кровати, синие шёлковые простыни холодят мою щёку, но они не способны унять мою боль. Теперь она не красная, нет. Я горю, я охвачена огнём снаружи, а внутри у меня – лёд... Будто кто-то, играючи, вынул из груди моё сердце и насыпал вместо него пепла и льда. Я силюсь разжечь пламя и не могу. Я стараюсь залечить раны льдом и не могу. Маленький камешек моей израненной души пребывает в нескончаемой агонии. Моя душа умирает... Синие демоны запустили свои хладные руки в меня и сжимают мои лёгкие и сердце.
Нийя танцует странный танец. Она совсем рядом, и в то же время очень далеко от меня. Из последних сил я тяну к ней слабую руку, но она ускользает от меня. Помоги, шепчу я ей одними губами. Прости, звенит её голос в ответ... Прости... Прощай...
Медленно, страшно медленно тают её одежды из синей вуали, её тонкий стан, точёный профиль, её лицо, синее, как у утопленницы. Прости... Прости...
Ли... Ли... Мир совсем не такой, каким ты его возомнила. Он куда проще. В нём нет радуги, в нём нет даже белого, есть лишь чёрный и серый. Нет волшебства, есть лишь его тень, скрывающая от посторонних глаз призраков. Нет света, есть лишь тьма. Люди не летают как птицы, а пауки не плетут свои сети. Твои амулеты не спасут тебя...
Я собираю все свои силы. Я вижу, он спит, вижу толстую как канаты паутину, что пронзает его насквозь. Прости, шепчу я, отстраняясь. Адская боль сотрясает моё тело, рвущееся на части. Синяя кровь льётся рекой. Я терплю – ведь иначе мне не выбраться из паутины, что пробила мою грудь. Я делаю шаг в сторону двери и валюсь на пол. Мне нужны силы, нужно время, чтобы зарастить новые раны.
Он спит. Я смотрю на его лицо, на сведённые к переносице брови, на плотно сжатые твёрдые губы. И я понимаю, это на Его лицо я сейчас смотрю. Прости, шепчу я, я должна уйти, иначе я умру. Я обещаю, я вернусь... Я касаюсь пальцами его лба, убираю тонкие пряди. Я вижу маленький серпик над правой бровью, будто след от маленькой подковки. Вот и вся разница. Такая мелочь, такой пустяк, не заметный в первый момент, перевернул всю мою жизнь. Поставил точку. Превратил Его лицо в лицо Птицелова.

6:
БЕЛЫЙ

Белый цвет выступает как символ святости, чистоты и непорочности. Белые одежды — символ траура. Белый цвет - символ "мира, где исчезли все краски, все материальные свойства и субстанции. Этот мир стоит так высоко над нами, что ни один звук не доходит до нас. Великое молчание идет оттуда, подобное в материальном изображении холодной в бесконечность уходящей среде, которой ни перейти, ни разрушить. Поэтому и действует белое на нашу психику, как молчание такой величины, которое для нас абсолютно".
... Если обратится пауком-птицеловом – крепче прижми к своей груди. Коли станет смертью твоей – прими всем сердцем...
Белое небо с самого утра было наполнено истомой ожидания. Ветер дремал где-то в укромном месте. Сквозь тишину сонного города едва-едва доносился перезвон колокольчиков. Всё казалось было пронизано волшебством. Я проснулась рано и не смогла за-ставить себя лечь опять, но и дела не хотели делаться. Я стояла у окна всё утро и смотрела на спящие деревья. Я звала Его, но он не откликался. Я трогала нить, но та не звенела, она не оборвалась, а как будто провисла или зацепилась за что-то, её звуки стали жестче, грубее, глуше... Он как будто исчез, и всё волшебство, что было в нём, вдруг в одночасье выплеснулось наружу и затопило улицы.
Наконец, первая снежинка спрыгнула с облака и отправилась в своё последнее путешествие. Я проводила её взглядом. Она легла на мостовую и замерла, проезжающая мимо машина раздавила её. Заметит ли кто-то? Ощутит ли кто-то горесть утраты? Будет ли кто-то тосковать по ней? Среди хоровода своих сестёр, она была самой смелой. Она от-крыла путь первому в этом году снегопаду. Глядя на неё через тонкое стекло, я невольно задумываюсь и о своей жизни и о жизни мира. В тёмную полночь родился этот год, про-мелькнула весна – его скоротечное детство, проскакало в припрыжку лето – беззаботная юность, неторопливо прошествовала осень – кто-то считает её порой расцвета, но, по-моему, зрелость это лишь длинный прыжок с вышки, за которым последует одно - погружение в синюю ледяную воду... И вот первая снежинка, белая, как первый седой волос, напоминает о том, что чьё-то время подходит к концу. Седая белая старость, самая долгая пора жизни, бесконечно долгая, немыслимо долгая, неизбежная... Все мы оказываемся в этом замкнутом круге, никто из нас не вырвется из него. Каждому из нас суждено умереть в первый день весны, чтобы кто-то другой, лучше нас, встал на наше место.
Я отодвинула створку окна, протянула на улицу руку, и снежинка не замедлила приземлиться на мою ладонь. Я вздрогнула – она обожгла меня.
- Вам звонят. – Сказал возникший на пороге комнаты Ван. – Господин нашёлся.
С минуту мы молча смотрели друг другу в глаза. Я не испытывала страха, я не испытывала волнения, я даже ни о чём не думала в тот момент, просто мои ноги не желали трогаться с места. Я как будто обернулась ледяной статуей.

К вечеру всё кругом стало белым. Одежда людей, толпящихся в вестибюле, тоже была белой от снега. Медсестра уже ждала меня, она спокойно смотрела как я сдаю одежду в раздевалку, как одеваю белые бахилы на ноги и белый халат, она как будто боялась говорить со мной.
- Как хорошо, что мы вас нашли. – Сказала она мне уже в лифте. – Знаете, это самый необычный случай у нас за последнее время. Всё отделение, да что там, вся больница переживала за вашего брата!
Она вдруг осеклась и посмотрела на меня.
- Всё так плохо? – спросила я, мой голос прозвучал на удивление громко, я поняла, что не контролирую себя, я была как во сне. Воздух стал очень густым, словно кисель, мешая говорить и двигаться. Зло снова подобралось к нам опасно близко. Очень близко, совсем как тогда в детстве...
Молодая медсестра, видно, поняла мои чувства и ободряюще улыбнулась.
- Знаете, обычно такие травмы не проходят без следа, они очень сильно меняют людей, часто не в лучшую сторону. Человек вроде бы выздоравливает, но уже не может жить как прежде, бросает работу, иногда и семью, погружается в мир собственных фантазий. Он вроде бы и жив, но потерян для мира...
Она замолчала, глядя куда-то вдаль, словно припоминая что-то.
- Но?..
- Но? – Спросила она, вздрогнув, и внимательно посмотрела на меня.
- Вы ведь так хотели продолжить?
- Ах! Ну да конечно... Простите, я просто не сразу вас поняла... Не сочтите мои слова оскорблением, но травма, по-моему, пошла вашему брату на пользу. Ему очень повезло, я хочу сказать, он просто таки родился в рубашке, и рана его так быстро зажила! Сегодня утром я уже сняла бинты...
Мы остановились перед дверью в палату. Она кивнула мне и ушла. А я какое-то время стояла и смотрела ей вслед. Я не испытывала ни страха, ни волнения, я вообще ни о чём не думала в тот момент, просто мои ноги отказывались двигаться, я словно стала ледяной статуей...
Он сидел на стуле у окна. Волосы причёсаны, аккуратно зачёсаны на пробор, больничная пижама застегнута на все пуговицы и совершенно не измята, как будто он только-только надел её. Я увидела всё это, я даже поняла какой-то частью себя, что это значит, но не захотела поверить. Я подошла к нему, надеясь, что это Он, но уже понимая, что это не Он. Я даже обняла его, и он в ответ чуть приобнял меня левой рукой потому, что правая была ещё в гипсе... Я взяла его лицо в свои руки и долго смотрела ему в глаза, пытаясь понять, что изменилось, что стало иным. Внезапный порыв ветра помог мне, распахнув окно и взметнув его волосы. Я увидела его, маленький серпик над правой бровью, тонкий как молодой месяц, очень похожий на след маленькой подковки...
Я поняла, что исподволь тревожило меня целый день. Запах старой белой паутины, которая заплела весь город, подбираясь ко мне. Мои ноги подкосились. Уж если Он не смог противостоять птицелову, то что могу сделать я? 
Я почувствовала себя беспомощной и слабой, я поняла, насколько я ничтожна. Как я могла быть такой самонадеянной? Как я смела думать, что ещё на что-то способна? Нет! Нет! Для меня не существует больше волшебства, небо теперь для меня всегда будет затянуто плотными белыми облаками. Человек не может летать – у него нет крыльев, а волшебство – лишь сказки для детей... Пора очнуться, пора проснуться, пора научиться жить заново, ведь все, что было раньше – ложь и обман!
Я с трудом оторвала свой взгляд от его глаз. Тряхнула головой, отгоняя чары. Узор паутины по полу уже подобрался к моим ногам. Птицелов улыбнулся губами моего брата и его голосом произнёс самые страшные слова для меня. В этот раз тебе не уйти...

7:
ЧЕРНИЛЬНО-ФИОЛЕТОВЫЙ.

Образован смешением двух цветов: красного и синего, которые гасят друг друга и дают в итоге завуалированное возбуждение. Это цвет беременных, цвет чувственности и идеализма, цвет раскаяния. Он успокаивает при тревоге, пробуждает интуицию. Но в целом это очень тяжёлый цвет, который может принести смерть.

С самого утра меня преследовал запах сливы. Тонкий сладкий аромат щекотал мои ноздри, но я отмахивалась от него. Нежная сладость томила и сковывала мои губы, но я словно бы не замечала, словно бы не хотела этого замечать...
Был солнечный морозный день, и мне очень хотелось, не задумываясь о чём бы то ни было, просто делать обычные повседневные дела. Странное умиротворение снизошло на меня. Все дела спорились, я стирала и мыла полы, напевая под нос какую-то незатейливую песенку. Я вымела всю старую паутину, я стёрла всю пыль, я распахнула все окна, наполнив пустые комнаты звенящим морозным воздухом. Мне хотелось петь и танцевать, но лёгкость на душе была временной, мне будто дали отсрочку, исполнили последнее желание перед казнью... Что-то на время отпустило меня, но оно вовсе не собиралось уходить, оно просто отошло в тень и оттуда наблюдало за мной. Мне не хотелось об этом думать, мне хотелось быть беспечной, мне хотелось смеяться, мне очень хотелось радоваться, кружиться по комнате, петь, танцевать... Мне хотелось побыть счастливой хотя бы пару минут.
Это что-то настигло меня, когда я решила заварить чай. Я выбросила старые лепестки каркаде и мыла чайник, когда струйка воды чернильного цвета потекла по моей руке. Что же ты делаешь, спросила я себя. Как же ты можешь?! Как ты можешь делать вид, что всё хорошо, что ничего не случилось? У меня как будто открылись глаза. Я увидела свой дом, такой пустой, такой незащищённый. Солнце ушло за тучу и я увидела тени, прятавшиеся по углам. Я увидела зло, которое уже со всех сторон окружило меня, которое подбиралось всё ближе ко мне, готовясь схватить...
В ужасе я сжала мандалу, что висела у меня на груди, мои пальцы были мокрые, все в чернильного цвета соке старого каркаде. Глупая... Зло теперь не тронет тебя. Зло теперь будет оберегать тебя, помогать тебе. Ты ведь теперь тоже зло...
Что же ты наделала? Как ты смогла? А ты, оракул, как ты мог дать мне такой совет? Вот оно, прижалось щекой к моей спине, сплело руки на моём животе, греет меня своими ладонями... То, что всё это время было со мной – ощущение завершённости, целостности, наполненности... Завершённости колдовства над нами, целостности паучьего кокона вокруг меня, моей наполненности злом, ядом.
Чайник выпал из моих рук, глухо ударился об пол и словно нехотя разъехался на три части. Я метнулась к полке с книгами, я нашла нужную, вывалив остальные на пол. Нужная страница сама раскрылась передо мной – я сама заложила её длинным, тонким точно спица, стилетом. Я ещё раз прочитала слова предсказания, но они не сказали мне больше ничего. Солнце вышло из-за тучи, один из лучей упал на лезвие, и его фиолетовый палец коснулся моего глаза.
Силы вмиг покинули меня, сердце зашлось мелкой дрожью... Я так боялась этого, так не хотела этого, так пыталась миновать это. Я так презирала это, я говорила, никогда этого со мной не случится, я храбрилась, я отрицала, но я всё равно пришла к этому... Я медленно опустилась на кучу книг, стилет сам собой оказался в моей руке. Теперь они станут неразлучны. Зло шевельнулось во мне, укусило изнутри. Я вскрикнула, упала на пол, но стилет остался в моём кулаке.
Быстро, не думая, не сомневаясь и уже ни капельки не боясь, я нанесла первый удар. Кровь хлынула во все стороны, потекла рекой по ногам, зло вгрызлось в мой желудок, так сильно, что я потеряла сознание на мгновение. Меня рвало пауками, я истекала фиолетовой кровью, в глазах темнело от боли, но ничто не могло остановить меня. Я наносила удар за ударом, пока зло в моём животе не умерло. Оно пыталось остановить меня, оно пыталось сбежать от меня россыпью маленьких фиолетовых пауков, но стилет будто бы ожил в моей руке.
Призраки обступили меня со всех сторон, совсем как раньше, как тогда, в первый раз. Когда я впервые узнала о существовании паука-птицелова. Когда меня также обступили со всех сторон его слуги, а я пыталась кричать, пыталась вскочить и убежать, но уже не могла, и только в ужасе шептала про себя: уйдите... Уйдите, не лишайте меня неба, не загораживайте мне небо, дайте мне вздохнуть, дайте мне хоть один глоток воздуха, дайте мне дышать!
Призраки минувшего обступили меня, отнимая у меня моё будущее, и я увидела Его.
- Храбрая девочка... – сказал Он, проводя бесплотной рукой по моему лбу. Шрама над правой бровью не было видно, волосы скрывали его, и было непонятно, кто это склонился надо мной – Соловей или  Птицелов.
Так просто меня не убить, подумала я, закрывая глаза. Так просто мне не умереть. Я помню своё проклятье, помню. Десять тысяч раз попросить о смерти и не получить. Я просто снова отправляюсь в небытие, меня снова повесят между жизнью и смертью, но теперь некому будет меня спасти.


8:
ТЁМНО-КОРИЧНЕВЫЙ

Является затемнённым красно-жёлтым цветом, а потому символизирует замирание жизненных сил. Он олицетворяет собой всё земное, телесное, стабильное. Это цвет преданности Его выбирают люди желающие покоя, лишённые сил, уверенные в не-разрешимости ситуации, а отвергается теми, кто хочет обрести себя, перестать зависеть от инстинктов тела.

Я спала и видела сны. Я очень долго спала. Мои сны были о прошлом...
Последний день осени, день накануне первого снегопада, я часто вспоминала его в тех своих снах. Каким он был?..
Тихий и хмурый, наполненный томительным ожиданием предстоящей беды, ожиданием смерти. Эта смерть не будет неожиданной, она явится не скрываясь, но она будет преждевременной, а потому внезапной и жестокой. Рыхлая, ещё тёплая земля после прикосновения зимы станет смертоносным камнем и погубит цветы. Последняя бабочка пор-хает за стеклом, стучит крыльями в моё окно, желая спастись от ледяного дыхания смерти. Эти хрупкие нежные создания, такие неприспособленные к миру вокруг них, такие неземные, будто сотканные из волшебства, обречены. Они обречены на скорую смерть.
Я открываю окно и впускаю бабочку в комнату. Она делает круг над самым полом, каждый взмах крыльев даётся ей с трудом, я слышу, как они скребут по полу. А потом она садится мне на плечо, и её тёмно-коричневые крылья сливаются с моим свитером, но лишь до тех пор, пока она не шевельнёт ими, обнажая ярко-голубой орнамент с их внеш-ней стороны. Мне бесконечно жаль её, я пытаюсь отсрочить её смерть, грею её в своих ладонях... Я понимаю всю бесполезность моих попыток. Смерть неизбежна в этом чудовищном несуразном мире. И есть ли смысл бороться вообще, что дадут нам эти лишние мгновения?
Каждое, каждое мгновение бесценно, говорю я самой себе. Оно бесценно потому, что неповторимо. Каждое, даже самое маленькое и хрупкое существо бесценно. Бесценно потому, что единственно. Каждый поступок, каждое слово имеют в наших жизнях роковое значение, бесповоротно их изменяя. Жить надо так, чтобы потом не жалеть ни о чём. По-ступать только по велению сердца, разуму в поступках нет места. Разум – вот истинное зло мира, антипод добра, счастья, волшебства. Это сети. Сети паука-птицелова...
Бабочка умерла на моей ладони. Смиренно сложила крылья и заснула... Мне стало ужасно холодно, также, наверное, было холодно и ей. Мне хотелось разжечь камин, наки-дать перед огнём подушек с дивана, сидеть и смотреть на пламя. Мне хотелось, чтобы скрипнули входные двери, чтобы прихожая наполнилась голосами Вана и Соловья. Чтобы Он ворвался в комнату, рассеяв все мои страхи и подозрения, чтобы Он согрел мою душу, чтобы Он мерил комнату огромными шагами и, размахивая руками, рассказывал бы мне о своих приключениях. Чтобы все кошмары остались в старых-старых полузабытых снах. Чтобы всё было хорошо...
Соловей... Тогда он присел на краешек моей постели и положил свою тёплую руку на моё заледеневшее плечо.
- Ли... – Прошептал Он, и моё имя впервые не показалось мне отвратительным. – Ли, нам надо уходить отсюда, пока не поздно. Иначе они выпьют наши мечты и нальют в нас яд. Иначе они сделают из нас птицеловов...
- Нам не уйти отсюда. – Ответила я ему. – Здесь всё запутано паутиной, а у меня больше нет крыльев. Земля сейчас сырая и рыхлая, нас найдут по нашим следам. Вместе нам не уйти...
Он обнял меня тогда... Он пообещал мне, что докажет: летать можно и без крыльев. Птицеловы не всесильны. Он сказал, что мы уйдём вместе, немедленно, и никто не найдёт нас.
Соловей... Мальчишка, играющий с судьбой, тебе неизменно везло, ты привык смеяться опасности в лицо. Ты всегда летал через расставленные сети. Ты попал в плен... Теперь ты сам – птицелов.
Когда холод царит в душе, очень хочется тепла и покоя. Небо со своей свободой, со своей хладной беспредельностью перестаёт манить тебя так, как раньше. Очень хочется зарыться в тёплую землю, надёжную, которая бы защитила тебя от всех бед, укрыла от всех напастей, подарила бы покой. Эти мысли преследовали меня в моих снах. Эти мысли манили меня. Они не давали мне проснуться до тех пор, пока я не поняла, земля – это просто грязь, покой, что она даёт – это смерть. Готова ли я променять чистоту неба на лживую надёжность земли?
Однажды утром я открыла глаза и поняла, наконец, что мне надо сделать.
Была весна, и за окном уже цвёл миндаль.

9:
НЕБЕСНО-ГОЛУБОЙ

 Этот цвет символизирует «спокойную эмоциональность». Одетые в голубое знают истину. Это цвет мира, свободы, беспечности, мечтаний и грёз.
 
  Деревья ещё были мертвы, ещё тянули в последней безмолвной агонии костлявые пальцы к небу, рвали облака в клочья. Но солнце светило уверенно и ярко, обещая возрождение и новые муки. Миндаль отцветал, вишня была на пике цветения, бело-розовые нежные лепестки таяли в разогретой солнцем голубизне весеннего воздуха.
Я была очень спокойна. Мне не хотелось ни кричать, ни плакать. Я не спеша шла по улице, и мне хотелось улыбаться.  И я улыбалась, пусть моя улыбка и была немного грустной. Мне было очень спокойно на душе, все мои чувства, все мои переживания, все мои страхи, всё моё отчаяние остались в том нескончаемо долгом сне... Часть меня всё-таки умерла тогда, часть меня умерла навсегда... День за днём мы оставляем частички себя в своей постели, чтобы однажды утром не проснуться совсем. День за днём мы оставляем частички себя повсюду, где бываем, с каждым шагом теряем кусочек своей души, чтобы однажды совсем раствориться в паутине улиц. Когда нас не станет, когда ничего от нас не останется, лишь эти наши частички будут продолжать жить. В каждом деле, которому мы отдаёмся, остаётся частичка нас, остаётся наше дыхание, наше тепло, биение нашего сердца... Каждое мгновение мы умираем, повседневность убивает нас, отрывая от нас по кусочку, и в один прекрасный день мы сдаёмся, уступаем ей, растворяемся в ней... Это единственный наш шанс на бессмертие, а потому всякий, кто боится смерти, ступает на эту тропу. Я не боюсь смерти – ведь я уже мертва. За каждый лишний день, что я хожу по земле, за каждый лишний глоток воздуха, что я вдыхаю, за каждое лишнее мгновение счастья, что выпало мне, я бесконечно благодарна, но лишь об одном я мечтаю, лишь об одном молю... Небо, прими мою истерзанную душу, подари мне чудо, подари мне счастье, подари мне мечту! Дай мне умереть, дай мне умереть в этот прекрасный день, лучший из дней, дай мне умереть счастливой!..
Ван открыл мне дверь. Я сразу же узнала его, несмотря на все перемены. Раньше я, наверное, заплакала бы, но сегодня мои глаза останутся сухими, все мои слёзы уже выплаканы. Он с трудом повернулся и рукой указал мне на лестницу, что вела на крышу.
- Ван... – Прошептала я, гладя ладонями его исковерканное ужасное лицо. – Прости меня, если можешь. Я не понимала... Я не понимала, как тебе больно... Прости.
Я как можно ласковей коснулась руками его груди, он лишь тихонько вздохнул, когда мои пальцы сжали его сердце. Его тело рассыпалось в сухую глину, которую мы вместе с Соловьём набрали на берегу лесного озера, очень, очень давно. Ветер, шагнувший следом за мной на порог, разметал её в пыль.
- Отнеси его домой, пожалуйста. – Сказала я ветру. – Только будь осторожней...
Я медленно поднялась на крышу. Он сидел в кресле, закинув ногу на ногу, задумчиво зажав сигарету в пальцах. Перед ним на маленьком столике,  лежали какие-то бумаги, кольца голубоватого дыма сворачивались вокруг нас подобно змее.
- Пришла – значит простила. – Сказал он, не оборачиваясь.
Я встала у самого карниза, разжала испачканные кровью руки. Маленький воробей выпорхнул в небо из моих ладоней. Прощай, Сын Неба, возвращайся домой, удачного тебе пути... Я вытирала кровь моего верного друга своим голубым шарфом. Ветер послушно ждал, чтобы робко принять подарок и унести в голубую высь. Какое-то время я ещё видела их, а потом прозрачная ткань растворилась в небе.
Пришла – значит простила...
Проснись, Ли... Очнись, Ли... Пришло время просыпаться, время бежать... Твой друг ветер поможет нам, поможет бежать без оглядки, быстро, очень быстро. Мы возьмёмся за руки и побежим быстрее ветра, Ли, и наши ноги не коснутся земли. Мы не оставим за собой следов, и нас не найдут. Мы уйдём в небо, и земля не сможет предать нас.
Сол... Я не могу бежать, Сол... Я не могу даже пошевелиться... Внутри меня боль и отчаяние. Боль и отчаяние. Только боль и отчаяние... Они тяжелы словно камни. Они переполняют меня. Они не дадут мне взлететь... Больше не будет неба, Сол, больше не будет ветра. Ветер-ветер, я не твой, попрощаемся с тобой!..  Будет лишь грязь, лишь земля, в которой я увязну, которая будет цепляться за мои ноги! Уходи, Сол!.. Уходи один...
- И ты ещё обвиняла меня в жестокости...
Я оглянулась. Он странно смотрел на меня, я не понимала его взгляда теперь. Его глаза теперь были странно пусты и бесцветны, они принимали цвет того, на что он смотрел. Глаза-хамелеоны. Совсем как мои волосы. Он был теперь серьёзен всё время, а вот зол или нет... Прежний Соловей никогда ни на кого не злился. Да он и не знал, что такое злоба, он, как и я, не подозревал о существовании зла в мире. В детстве всё казалось нам голубым, всё было для нас частью неба, огромного, дышащего прохладой и свежестью, нежно взирающего на нас. Лишь печаль и удивление были в его глазах, когда паук-птицелов тащил меня в своё логово, удивление и печаль. Его пальцы не сжимались в ку-лаки в бессильной ярости, его пальцы пытались удержать мою руку. Удивление – мир вдруг обрёл чёткость и краски, но линии оказались слишком остры, а краски грязны. Печаль – ведь в наших грёзах мир был куда светлее и добрее. Я намного раньше его познала зло и отчаяние. Я надеялась, что он так и останется неиспорченным мальчишкой с самыми чистыми на свете глазами, с самыми сильными и искренними чувствами, что крыльями вырастали у него за спиной. Именно таким я любила его. Именно таким он был, когда пришёл за мной в логово паука-птицелова. Спустя много лет он вернул мне мою память, мою душу, мою любовь... 
Я улыбнулась ему. Неожиданно он встал и подошёл ко мне. Он подошёл очень близко. Воздух был пронизан звоном. Звенели колокольчики, безуспешно пытаясь про-гнать зло из мира, пели натянутые в воздухе нити. Я видела их, тысячи и тысячи выходящие из людских сердец и устремляющиеся в небо. Иные провисали, иные дрожали от натяжения, а какие-то с печальным стоном обрывались и падали вниз. Я видела нашу нить, она выходила из моей груди и устремлялась ввысь, к Веге, чтобы, пройдя миллионы и миллионы километров войти в Его грудь.  Не было у меня страшнее кошмара, чем миллионы и миллионы километров этой тончайшей нити, что начинали медленно падать на меня с высоты, заплетая меня, погребая меня под собой...
Звон, голубой звон разливается вокруг нас. В нём вдруг проступает мелодия вальса, и он приглашает меня на танец. Мы танцуем и разговариваем. Разговариваем совсем как в детстве – на одном нам понятном языке, как в утробе матери – не произнося ни слова. Это подобно дыханию сна, лёгкому, невесомому, неземному. Это даже не слова, это призраки слов...
Проснись, Ли... Очнись, Ли... Пришло время, чтобы повзрослеть, пришло время проснуться. Мир такой, какой он есть. В нем есть плохое и хорошее, но нет ни добра, ни зла. В мире нет волшебства, ты сама придумала его, Ли!
Проснуться... Проснуться.... Очнуться от сна... Ощутить небо, каждой частичкой своего тела, каждой клеточкой, почувствовать, как голубые руки сплетаются вокруг тебя и поднимают над землёй. Проснуться... Стряхнуть с себя дурман и решиться... 
Город внизу сумрачен и печален, дома спелёнуты белой паутиной, люди вязнут  в ней словно мухи. Они не могут выбраться из неё: они слишком слабы для этого, у них нет силы крыльев, они давным-давно забыли о существовании неба, если вообще когда-нибудь знали о нём. И это жизнь? Это и есть жизнь, настоящая жизнь, которую я должна была выбрать?
А разве у тебя есть выбор? Небо близкое и далёкое, манящее и недостижимое, родное и равнодушное... Это твои грёзы, Ли. Ты сама всё это придумала, это неправда. Ты видишь то, что хочешь видеть. Нет паутины, кроме той, которой ты оплела сама себя. Ты думаешь, что свободна, ты хочешь спасти меня, но кто из нас на самом деле нуждается в спасении?..
Паутина... Паутина вокруг. Везде, повсюду. Серые полотна. Белые канаты... Такие толстые, такие крепкие по сравнению с нитью, что связывает нас. Один такой входит в Его спину, паук-птицелов пустил свои щупальца в тело моего брата, они проникли в каждую его клеточку, лишь сердце Его ещё живо. Живо лишь благодаря нити, что связывает нас. Мы кружимся под мелодию вальса, и паутина всё туже сплетается вокруг нас, постепенно отгораживая от нас небо. Паутина опять подбирается ко мне.
Его лицо так близко... Его губы так близко...
Почему ты так любишь его? Так сильно, что даже пришла ко мне. Пришла, хотя ненавидишь, знаю, что ненавидишь меня. Боишься, презираешь, жалеешь, но только не любишь...
Ближе Его, роднее Его, дороже Его у меня нет ничего. У меня нет ничего, кроме Него, кроме моей любви к нему, кроме памяти, что он вернул мне, кроме нити, что связывает нас, всё остальное отнял у меня паук-птицелов.
Когда-нибудь это пройдёт. Когда-нибудь всё проходит. Когда-нибудь твоя боль утихнет, и ты поймёшь: она была необходима. Твоё отчаяние забудется, и ты будешь благодарна мне.
Сердце... Сердце... Что же ты так бьёшься, что так трепещешь? Я должна быть как никогда сильной теперь, а ты делаешь меня слабой, забираешь мою силу... Ещё немного сердце, ещё совсем немного, уже совсем скоро! Скажи мне, сердце, что с тобой? Что это: радость в ожидании чуда, или тревога в предчувствии скорой потери? Это страх? Страх начинающегося торжества или страх совершить непоправимую ошибку? Что же ты дела-ешь со мной, сердце!
Поворот. Ветер подхватывает мои волосы, солнечный свет падает на Его лицо. Я вижу скорбь и печаль, печаль и скорбь я ощущаю в своей душе. Я крепче сжимаю его пальцы, он склоняется ко мне...
Проснись, Ли. Тот же поцелуй, те же слова, тот же человек, который по-прежнему дорог мне. Мы не сможем быть вместе, Сол... Те же мысли. Мы теперь совсем разные, Сол. Мы теперь как небо и земля, как день и ночь, как солнце и луна. Моя душа теперь чернее ночи, Сол!
Самую тёмную ночь освещают мириады звёзд. В самую тёмную ночь луна выходит из облаков. В самой тёмной ночи горят огоньки свечей на окнах домов, где ждут возвращения любимых. Отдай мне половину своего горя, возьми половину моего счастья. Смотри же в мои глаза, не отворачивайся, пей мою душу, пока не уймёшь жар в своей груди...
Две половины целого. Клетка, внезапно разделившаяся надвое. Два сердца и одна нить их связывающая. Две души, две жизни, и одна судьба на двоих. Паук-птицелов, я больше не боюсь тебя...
Он прижимает меня к своей груди. Сол... Мой новый Сол... Как бы из тебя не хоте-ли сделать человека, ты всё равно останешься птицей, ведь ты не такой как все, именно поэтому я спрятала стилет в левом рукаве.
Проснись, Ли, это сон... Только во сне руки так неподвластны. Только во сне воз-дух такой густой и текучий, что в нём можно плавать как воде, в нём можно увязнуть... Тело вдруг становится очень лёгким, сердце обмирает, когда тысячи бесплотных голубых рук подхватывают тебя. Только во сне всё может быть так знакомо...
Только во сне так медленно течёт кровь, и он в ужасе отталкивает тебя от себя. Стилет не вонзается в мою грудь, только царапает слегка. Я чувствую, паук улучил момент, вонзил в меня свои когти, и теперь из ямки сзади на моей шее тянется толстая нить паутины, а наша нить ослабевает и начинает кольцами скручиваться вокруг нас, мимо нас, соскальзывая вниз, в паутину улиц.
Ли... Что ты наделала, Ли... Ты предала меня! Ты, верно, сошла с ума... Ты сумасшедшая, Ли...  Ты обманула меня, ты предала...
Он пытается вырвать свои руки из моих пальцев. Что ты наделала? Ведь волшебства не существует! Теперь непоправимое совершено, теперь ты навсегда останешься пленницей паутины собственных мыслей! Но я ещё крепче держу его. Я смотрю в его голубые глаза полные удивления и боли, боли и удивления, и на душе у меня как никогда покойно и хорошо, лишь чуть-чуть болит грудь в том месте, где когда-то из неё выходила нить, связывавшая нас.
Отпусти... Отпусти, зачем ты держишь меня? Отпусти, ведь не меня ты любишь, ты добилась своего, ты отомстила, отомстила по-глупому, как ты умеешь!.. Боль захлёстывает его, он сгибается пополам, всё-таки вырвав одну руку. Я чувствую, как от ужаса расширяются его глаза – мы парим высоко в небе. С этой высоты город и впрямь похож на огромного паука, как Он и говорил мне когда-то очень давно, но потом забыл.
Что?.. Это обман! Нет, нет, люди не могут летать, это обман, этого не может быть!  Люди не птицы, у них нет крыльев, это абсурд... А раз нет крыльев, то и пауков не существует, ведь зла нет без добра, а добра нет без зла! В небе нет спасения, есть лишь смерть, и есть страх.
Он начинает падать, всё также безумно медленно, всё в том же кошмарном полусне. Из последних сил я удерживаю его. Меня тащит вверх, всё выше и выше. Я падаю в небо. Его тянет к себе земля. Паутина не выдерживает, и я чувствую, как кровь начинает струиться по моей шее из образовавшейся раны. Эта рана будет последней. Я обещаю самой себе, эта рана будет последней. Но мой рот наполняется кровью, у меня уже почти нет сил, чтобы удерживать его. Мне остаётся лишь улыбнуться, когда он поднимает на меня глаза.
Отпусти... Почему ты держишь меня?..
Оставь меня... Оставь меня... Вместе нам не спастись... Вместе мы погибнем...
Почему?..
Я протягиваю ему вторую руку, она вся алая от нашей крови. У меня нет сил на слова, но я сказала бы их, пусть даже если бы они стоили мне жизни. Я люблю тебя. Тебя, только тебя, каким бы ты ни был, каким бы ты ни стал. Тебя, только тебя. Больше неба и земли, больше ветра и свободы, больше солнца и далёких звёзд, больше жизни...
Нестерпимо голубое небо обнимает меня, и я отдаюсь его объятьям, его холодная жестокая нежность наполняет меня, и я закрываю глаза, я больше не чувствую боли, я больше ничего не чувствую, и наверное, разжимаю пальцы... 

10:
НЕЖНО-ОРАНЖЕВЫЙ
В этом цвете – мягкий блеск заходящего солнца. Он несёт в себе тепло и радость, он даёт неиссякаемую силу, дарует всепрощение. Цвет доброты, стремления к свободе. Символизирует завершение поиска собственного я. Цвет волнующей нежности и счастья.

Ты помнишь песню, которую пела мама? Ветер-ветер, я не твой... Там ещё было, но остальное я не помню. Грустная песня... Только теперь я понимаю, о чём она. Мама тоже простилась с небом...
Ты помнишь, с чего всё началось? Началось... Самая первая паутина – паутинка трещин на стекле. Но где же сам паук? В середине паутины пусто – лишь аккуратная круглая дырочка... Да, через неё паук-птицелов сумел подобраться к нам, через неё он оп-лёл нас своей паутиной. Он разрушил чары защищавшие нас...
Он дал нам свободу, попытавшись отнять её.
Мягкая шёлковая трава, длинная словно волосы. Тающие огоньки светлячков. Медленно гаснущие голубые звёзды. Медленно разгорающаяся рыжая заря. Розово-оранжевые облака вокруг голубой луны. Нежность. Его нежные прикосновения успокаивают мою боль, моё отчаяние... Спасибо...
Спасибо...
Солнце уходит от нас, и небо постепенно теряет свою голубизну. Теперь он держит меня, нежно обнимает меня, крепко прижимает к себе. Нас ничто не разлучит. Мы всегда будем вместе.
Я помню... Наш стремительный бег из удушающей темноты логова паука в спокойную синеву ночи. Я помню голубой свет, вырывающийся из Его раны, из Его сердца. Я помню обжигающий холод, ледяной жар.
 Он обнимает меня сзади, целует в шею, и моя боль уходит, мои раны заживают. Спасибо... Спасибо, что не оставила меня.
Мы поднимаемся всё выше и выше, и я чувствую, как наши сердца наполняются радостью, наполняются небом. Я снова и снова делаю глубокие вдохи, я вдыхаю небо, оно напитывает меня, оно наполняет меня силой. Теперь оно всегда будет со мной, что бы ни случилось с нами потом.
- Я сдержал обещание? – спрашивает Сол, его голос как голос неба, он звучит ото-всюду, он тих, но его нельзя не услышать, его невозможно не услышать.
- Да, - отвечаю я. – Да... Ты безумец, ты знаешь?
Я смотрю в его глаза, я хочу, чтобы они навсегда остались такими, этого нежного оранжево-розового тёплого оттенка. Его волосы поседели, стали совсем белые... Пусть всё останется таким навсегда, пусть я останусь такой навсегда. Пусть моё спокойствие, моя уверенность, моя сила останутся навсегда со мной, окрашивая мои волосы в небесно-голубой цвет. Перемены – они для земли, лишь небо вечно, лишь оно неизменно.
- Спасибо, что верил в меня...
Защити меня, небо. Укрой меня от зла пеленой облаков, держи меня в своих про-хладных объятьях, подари мне крылья. Защити меня, а я буду защищать Его. Мир, опутанный паутиной, остался далеко внизу. Паук-птицелов, я знаю, ты притаился где-то там, ты ждёшь, ты пытаешься дотянуться до нас своей паутиной. Я больше не боюсь тебя. Знаю, нашей встречи не избежать. Жди меня, паук-птицелов, жди, когда-нибудь я вернусь к тебе, когда-нибудь мы оба вернёмся к тебе. Когда-нибудь, когда небеса упадут на землю. А пока ветер зовёт нас в путь, туда, где среди облаков спит луна. Туда, где в сердце тумана рождается дождь, где облака становятся снегом. Туда, где наш дом. Прочь от земли, от её тягот, от её грязи, от её пут. Дай мне руку, мы полетим вслед за солнцем.


18 сентября – 14 ноября 2005 года.