Глава 3. 4. Учителя

  Начиная эту главу, я прежде всего хочу сказать слова благодарности ВСЕМ своим учителям – всем, во всех трех школах, и потом, забегая вперед – всем преподавателям в институте! Это крайне тяжелый и часто неблагодарный труд: я, например, абсолютно уверена, что НИКОГДА, ни при каких обстоятельствах, не сумела бы быть учителем. То есть – может быть, и могла бы, если бы мои ученики понимали меня с полуслова. Потому что, когда я что-то объясняю (как мне кажется, очевидные вещи) и вижу, что меня не понимают, я просто выхожу «вся из себя». А каково же было им: нас 30 человек в классе, и у всех разные способности!
Конечно, и учителя тоже были разные, и относились мы к ним по-разному: кого-то любили, кого-то уважали, кого-то боялись, а кого-то, может быть, и недолюбливали. Например, первую свою учительницу Людмилу Владимировну, высокую представительную (даже «величавую», я бы сказала) даму с пепельными седоватыми волосами (соль с пеплом!), уложенными в высокую прическу, холодноватыми голубыми глазами и правильными чертами красивого лица, я слегка побаивалась. Причем настолько, что на второй же день… отказалась идти в школу! Закатила истерику, и никто не мог понять, в чем дело: ведь я так мечтала о школе! И не то чтобы я была не готова к школе: наоборот!  Я и в школу пошла на полгода раньше, так как к первому классу уже свободно читала и писала.
Но… вот это меня и подвело. На первом же уроке нам выдали тетрадки в косую линейку (в три полоски!), и велели… ставить точки на пересечении косых и горизонтальных линий. Потом велели рисовать палочки… и на дом задали рисовать палочки и точки. Я была в шоке: я-то ведь ждала, что меня в школе будут чему-то путному учить, а тут – такая чушь! Конечно, тетрадку я забросила… а утром проснулась в холодном поту: я не сделала уроки!
Короче, после двух часов рыданий мама наконец выяснила, в чем дело, и клятвенно заверила, что двойку мне не поставят. И когда меня, зареванную, опухшую, привели – уже на третий урок! – моя учительница сказала: «Это очень хорошо! Значит, у девочки – повышенное чувство ответственности!» (без ложной скромности могу сказать, что так оно и есть).
В 47-й школе у нас была уже другая учительница – к стыду своему, я не помню ее имени (но мои слова благодарности все равно относятся и к ней). А после 4-го класса вообще уже появилось много учителей: по каждому предмету свой, и пусть они тоже простят меня, если я всех не вспомню! Например, я не могу вспомнить, как звали мою учительницу по истории – пожилую (или мне так тогда казалось: наверное, на самом деле ей было тогда лет 40-45) женщину с рыжеватыми (подкрашенными, потому что пробивалась седина) волосами, полноватую, красивую как-то по-европейски: я не умею это описать! Но дело не в том, как она выглядела: ее предмет – история древнего мира – покорил меня с первого же урока и на всю оставшуюся жизнь!
Или, например, наша учительница русского языка в 47-й школе – она даже на виньетке у меня есть: совершенно седая красивая старушка (я в очередной раз прошу прощения у читателя, что не могу обойтись без этого банального определения – но разве я виновата, что в жизни меня окружало столько по-настоящему красивых людей!). Она была заслуженной учительницей, вела свой предмет очень хорошо, но была довольно строгой, хотя никогда не повышала голос. Ей и не надо было: она и без этого умела держать нас в руках.
А вот нашу учительницу русского языка и литературы в старших классах Ирину Ивановну Фомину я очень хорошо помню. Она вела свой предмет в рамках школьной программы (а куда деться в те годы?), но при этом пыталась научить нас думать. Я помню, когда только вышла книга Ивана Ефремова «Туманность Андромеды», она устроила обсуждение этого романа на одном из уроков. Мы все единодушно приняли роман «на ура»: ну как же! Коммунизм, светлое будущее… А она сказала негромко: «А мне кажется, в этом мире будет очень скучно жить…». А когда мы должны были «проходить» по программе  печально известное постановление ЦК  «О журналах «Нева» и «Ленинград»» (о Зощенко и Ахматовой) – как же она прятала глаза, когда говорила нам о «декадентстве» Ахматовой и пр… Ей было стыдно говорить нам эти казенные слова – но куда ей было деться?!
Свою школьную учительницу английского языка Галину Ивановну Горун я тоже хорошо помню, и предмет ее мне сразу понравился, и вела она его хорошо. Но сейчас я хочу рассказать еще об одном учителе английского языка, который, правда, не преподавал в нашем классе, хотя был в нашей 47-й школе даже завучем какое-то время.
Это Анатолий Осипович Ингер – замечательный педагог «старой закалки», полиглот, знавший, по собственному своему признанию, языков восемь, и понимавший около двадцати! Он жил у нас во дворе – прямо над нами, и квартира у них была такой же планировки почти, как наша. В классе 7-м, наверное, моя мама решила, что я должна усовершенствовать свои знания английского сверх школьной программы – хотя у меня и так была 5-ка. Но язык мне нравился, и я согласилась заниматься частным образом с Анатолием Осиповичем. Занятия проходили у него дома, и именно тогда я впервые увидела антикварную мебель, которая и сейчас стоит в этой квартире: резной буфет с мраморной столешницей – сейчас эта столешница уже треснула, – резные шкафы, старинное зеркало, картины в рамах... Сейчас в этой квартире живет племянница Анатолия Осиповича Галя Тисунова. Она врач, как и ее тетка Елена Тимофеевна Прокофьева – жена Анатолия Осиповича (ныне покойная, как и он) и сестра ее матери. Мы дружим с Галей, и при наших встречах часто вспоминаем моего учителя: ведь если я сейчас еще хоть что-то помню из английского, то благодарить за это я должна именно его!
Но есть еще двое из нашего круга, которые своим знаниям английского обязаны Анатолию Осиповичу: это, во-первых, уже упоминавшийся мною мой друг детства Леня Филатов. Он, как и я, занимался с Анатолием Осиповичем частным образом. Но я, честно говоря, дольше года-полутора не выдержала: лень-матушка... А Ленька занимался до окончания школы – а может быть, и в институте, не знаю. И диплом защищал на английском языке! И когда они уехали в Штаты, знание английского помогло ему практически сразу найти работу – и сейчас и он, и вся его семья – сын и внук – вполне преуспевают, чему я очень рада.
А второй ученик Анатолия Осиповича – это сокурсник моего мужа по университету Миша Чудновский, который, как выяснилось, учился в 47-й школе за несколько лет до меня, и Анатолий Осипович преподавал у него английский – и, в отличие от меня и от Лени Филатова, Мише хватило школьной программы, чтобы овладеть языком в совершенстве! Сейчас семья Чудновских живет в Германии, и им понадобился уже другой язык – но Анатолия Осиповича Миша до сих пор вспоминает добрым словом!

Но пора вернуться к преподавателям нашей школы. И не только к преподавателям: я всегда тепло вспоминаю нашего пионервожатого Зиновия Борисовича – «Зюню», как мы его любовно называли. Он возился с нами, водил в походы, и фотографии из этих «вылазок на природу» до сих пор хранятся у меня в альбоме.
Кроме него, в 10-й школе нас водила в походы еще и наша классная руководительница Анна Сергеевна Дембицкая – «Гандзя». Я считаю, эта кличка не была обидной: ведь это всего лишь перевод ее имени на украинский язык. Украинский был ее родным языком,  она его у нас вела, и на нем очень чисто и красиво говорила. И сама была красивой женщиной: ярко-синие глаза на правильном лице, черные слегка вьющиеся волосы, уложенные вокруг головы в две косички короной. Она уже была в возрасте, когда нас вела: в волосах блестела седина. А может быть, постарела раньше времени, да и не следила никогда за собой: муж рано умер, и она одна поднимала дочку Наташу – тоже красивую, но, в отличие от матери, светловолосую девочку младше нас лет на 5–7.
С ними – с Зюней и  Гандзей – мы ходили и на Жевахову гору, и в Григорьевку, - не помню, правда, с кем куда. Но зато хорошо помню, как именно в одном из таких походов мы услыхали о полете Гагарина. Мы проходили через поле, вдруг слышим – какой-то мужик бежит к нам, машет руками и кричит: «Человек в космосе! Человек в космосе!». Мы кинулись в село: а там уже толпа у репродуктора слушает сообщение о полете Юрия  Гагарина. Мы ликовали и кричали «ура» вместе со всеми – я думаю, каждый из нас испытывал тогда чувство гордости за нашу страну!
Кстати говоря, вышеупомянутый Миша Чудновский после университета стал лектором общества «Знание», читал лекции в Планетарии, и излюбленной темой его лекций был космос. И мы традиционно каждый год 12 апреля поздравляем его с Днем Космонавтики.
Правда, как звали нашего учителя астрономии, я не могу вспомнить – но предмет этот я любила. Может быть, потому, что я еще с подростковых лет полюбила научную фантастику, которая с этим предметом перекликается. Я и до сих пор люблю этот жанр (его «корифеев»), хотя в последнее время перешла на фентэзи, где тоже открыла для себя пару замечательных имен. Одно из них, кстати, это та самая Мария Галина – дочь Ирины Галиной, о которой я уже упоминала в своем рассказе (см. главу 1.5). А любимыми моими авторами в этом жанре сейчас являются Марина и Сергей Дяченко – киевские писатели, произведения которых выходят далеко за рамки фентэзи: это просто хорошая литература.
Впрочем, пора вернуться из области фантазии к реальной жизни.

Я хорошо помню нашего учителя физики Александра Григорьевича Брахмана, который вел у нас этот предмет до старших классов. Это был маленький старичок с седой густой шевелюрой и в очках с толстыми линзами: зрение у него было слабое. Очень добрый – слишком добрый! Он нас всех любил, и мы его любили... но физику мы не знали. И когда на смену ему в старших классах к нам пришел новый учитель Григорий Борисович Редько, он первым делом понаставил нам всем двоек, в том числе и нашим отличникам – Лиде Соболь и Вовке Пароконному. Наверное, и мне – я тоже была отличницей, но вот не помню – получила ли тогда «пару», или мне повезло, и меня не вызвали? Или вызывали, и я ответила правильно (случайно)?
Зато очень хорошо помню, как мы его впервые увидели. Во время перемены по коридору пронесся слух, что у нас будет новый учитель физики, что он уже пришел и сидит в учительской. Дверь в учительскую была полуоткрыта, и мы – девчонки, и я в том числе, – «дефилировали» (или пробегали – кто во что горазд) по коридору с «умным» или озабоченным видом, украдкой пытаясь заглянуть в дверь и разглядеть новоприбывшего. А он сидел вполоборота к двери, нога на ногу, делал вид, что не замечает нашего «повышенного внимания» – но при этом улыбался своей слегка насмешливой улыбкой. Мне он показался похожим на молодого Пушкина: тоже молодой, небольшого роста, смуглый, худощавый, с вьющимися черными волосами, – хотя в лице сходства не было.
Как ты уже, вероятно, понял, мой читатель, с этого дня физика стала моим любимым предметом – и не только моим! Наш учитель увлек нас за собой в мир, как нам казалось, «высокой науки» – мы писали рефераты, рылись в библиотеках... Очень подвижный,  он влетал в класс, как сгусток энергии, и с порога мы слышали «открытие нейтрино», «научно-техническая революция» – и мы сразу чувствовали себя на переднем краю этой революции и на пороге великих открытий и свершений!
Правда, физиком в «чистом виде», насколько я знаю, никто из наших так и не стал. И я не стала, хотя думаю, что именно благодаря Григорию Борисовичу – и еще его другу, учителю математики Михаилу Семеновичу Мильграму, – я выбрала технический вуз для поступления, и никогда об этом не жалела.
И сейчас самое время рассказать о Михаиле Семеновиче – ведь он был нашим учителем дольше Григория Борисовича, и именно он привел его в нашу школу.  Мне кажется, мы все его любили: он замечательно – увлекательно, я бы сказала, – вел свой предмет, и вообще был чудесным человеком: добрым, веселым и очень любящим нас, своих учеников. По-моему, он какой-то год был даже нашим классным руководителем – во всяком случае, где-то после 5-го класса, кажется, мы с ним ездили на экскурсию в Киев. И еще я помню одно родительское собрание, которое он вел: почему-то оно проходило вместе с детьми. Должно быть, это собрание запомнилось мне потому, что там произошел забавный инцидент.
Михаил Семенович завел речь об ученике (учениках?), которые в чем-то провинились – не называя фамилий. Не помню точно, о какой провинности шла речь – кажется, о том, что некоторые позволяют себе читать на уроках художественную литературу. Я вовсе не уверена, что мой учитель имел в виду меня, но, поскольку знала за собой такой «грех», вжала голову в плечи и покраснела до ушей («на воре шапка горит!»). Михаил Семенович заметил мою реакцию, стал, улыбаясь, пристально смотреть на меня… и тоже залился краской: он был рыжеватым шатеном с синими глазами, и покраснел, как только рыжие краснеют – весь! Я даже не знаю – не могу понять до сих пор, чем была вызвана такая «ответная реакция». Но, как бы там ни было, мой учитель меня не «выдал» – видно, понял, что я вот-вот разревусь, и пожалел.
К сожалению, Михаила Семеновича давно уже нет в живых – он рано ушел из жизни…
А Григорий Борисович жив и здравствует, и работает до сих пор. Много лет спустя после школы я и другие его ученики могли видеть его на телеэкранах: он вел физику в какой-то общеобразовательной программе. Он долго работал в нашем Педине заведующим кафедрой методики преподавания, а сейчас читает лекции на курсах повышения квалификации учителей. А на досуге… пишет стихи! Он автор нескольких поэтических сборников и часто публикуется в местной прессе. И, заканчивая рассказ о своем учителе, я хочу еще раз сказать ему слова любви и благодарности.

Впрочем, помнить учителей по основным предметам, наверное, вполне естественно. Но я хочу на этих страницах сказать спасибо и тем преподавателям, которые вели у нас «вспомогательные» в общепринятом понимании предметы. Например, нашей учительнице по «производственному обучению» (был такой предмет в те времена) Матрене Романовне Языковой, благодаря которой я научилась шить и даже специальность  получила – «Швея 3-го разряда»! Правда, работать по этой специальности мне не пришлось, но выпускное платье я себе сшила сама, да и потом еще не раз шила себе наряды.
И даже моим учителям физкультуры – хотя, как я уже говорила, я никогда не была «спортивной» девочкой, и на «5» по этому предмету «не тянула» –- особенно на общем фоне нашего спортивного класса. Но Яков Борисович Коробочко мне эту пятерку все же ставил, не желая портить мне табель. И, пытаясь добиться от меня выполнения какого-то упражнения на уроке, не уставал повторять свою любимую поговорку: «Ну как ты не понимаешь? Объясняю-объясняю – я сам уже все понял, а ты никак не понимаешь!».
И Клавдия Филипповна Макаренко, наша «физкультурница» в старших классах, тоже не захотела портить мне аттестат и поставила мне пятерку, зная, что я иду на медаль. Правда, «золото» я так и не получила – из-за химии. У меня были две четверки и две пятерки в году, но последняя – четверка, и годовая поэтому тоже была четверка. На экзамене я получила «5», и в аттестате в результате получилась пятерка, но... по тогдашним правилам, даже если была четверка только в году, золотую медаль уже не давали. Вот так и получилось, что в аттестате у меня все пятерки, а медаль – серебряная. Но свою учительницу химии – «химеру», как мы ее называли (имени не помню), – я не виню: что мне мешало, в конце концов, в году учиться ровнее? Ведь предмет мне нравился, и химию я знала довольно прилично – в том числе благодаря ей! Сейчас я припоминаю, что она, видимо, перенесла инсульт: тянула ногу, и одна рука плохо действовала. То есть – будучи инвалидом фактически, она продолжала работать и учить нас – вряд ли мы тогда понимали это и ценили...
Как бы там ни было, а в институт мне пришлось сдавать все экзамены на общих основаниях: никаких льгот при поступлении серебряная медаль не давала. Но ничего: сдала, набрав 19 баллов из 20 возможных, и поступила в Политех на ФАПЭ – факультет автоматики и промэлектроники (позже его переименовали в ФАВТ (автоматики и вычислительной техники). Но об этом пойдет рассказ уже в следующей главе.