Налейка, мать, борщеца

Трёхлитровые банки, набитые доверху крупными розовыми и жёлтыми помидорами и не менее крупными половинками сочного репчатого лука с красным перцем, занимали почти весь кухонный стол и широкий подоконник. На кухне аппетитно  пахло укропом и чесночком. Три из четырёх  горелок газовой плиты щедро  транспортировали голубое топливо в консервное производство.
В дверь позвонили. Полина, мельком взглянув на часы и на ходу вытирая руки о передник, пошла открывать. Приподнявшись на цыпочки, посмотрела в глазок: знакомая копна рыжих пружинистых волос.  Люська. Закадычная подруга детства. Обычно шумная и жизнерадостная, Люська робко переступила порог, не поднимая головы. Вместо традиционного «самбайну» (когда-то она с родителями жила в военном городке под Улан-Батором  и знала  несколько монгольских  слов),  вся какая-то пришибленная и молчаливая, прошла в ванну, оставив в прихожей сумку, по размерам превосходящую хозяйственную (модно!) и туфли на неимоверно высокой шпильке. «Я бы уже не смогла на таких, – мелькнула в голове хозяйки мысль, – а ведь у нас разница в год. Откуда она, в городе была, что ли?» Пунцовые щёки, мокрые от слёз, напомнили хозяйке о помидорах, и, вспомнив о борще, она поспешила на кухню. Полина больше испугалась, чем удивилась: Люська и слёзы – несовместимые вещи, она даже на похоронах не плачет.
Вернулась вовремя: лучок на сковородке уже подрумянился. Так… Борщ почти готов, пусть томится. Пятилитровая эмалированная кастрюля с рассолом возмущённо брызгалась паром. В прошлом году их угостили очень вкусными солёными помидорами «по-армянски». По достоинству оценив соленье, Полин муж авторитетно сказал: «Солим так же весь крупняк». Надо сказать, что жили они с Витей душа в душу. Полина так и осталась с «пионерской» фигуркой, зато Виктор стал как  Илья Муромец. Про таких говорят – косая сажень в плечах. Но, несмотря на богатырские габариты, он был очень лёгкий на подъём: и грибник, и рыбак, и дачник. А этой весной даже пару ульев прикупил. И сыновья  в отца пошли.  На даче у них чего только нет, погреб, как продовольственный склад: любо-дорого поглядеть. В доме всегда уютно, по-деревенски спокойно. Глядя на их отлаженный быт, так и хочется запеть: «Там горячим хлебом пахнет в доме нашем…»  Никто  из гостей от них  с пустыми руками не уходил: баночки с грибочками, бутылки с домашним винцом, румяные булочки раздавались хлебосольными хозяевами налево и направо.
Вода в ванной извергалась с шумом ниагарского водопада, казалось,  ей была поставлена задача: опорожнить водопроводные трубы. Ожидая появления подруги, Поля попробовала борщ на соль и невольно улыбнулась, вспомнив раскосые с хитринкой глаза и добродушное мужнино лицо. «Налей–ка, мать, борщеца, да погуще» – его любимая фраза стала крылатой, ведь произносил он её с благоговением всякий раз, когда усаживался за стол. «Умение варить вкусный борщ – ваш крупный козырь, девоньки! – басил «Илья Муромец» и выразительно поднимал указательный палец вверх.– О!» Наваристый борщ с хорошим куском мяса да ложкой густой деревенской сметаны был для него и первым, и вторым. «Без борща – это не стол», – говаривал он. Утром, уходя на службу, и вечером, всегда ел борщ, не торопясь, с аппетитом. И обязательно с хрустящей горбушкой хлеба, которую, когда горчичкой намажет, когда «хреновиной», или чесночком натрёт и непременно нахваливает борщ.
Шум в ванной внезапно прекратился. Поля замерла в ожидании. Дверь осторожно приоткрылась и на пороге появилась с мокрыми волосами Люся. Ненакрашенная, с покрасневшими глазами и остреньким носиком она была похожа на мышонка, правда довольно упитанного. Помотав головой, и сделав руками рыхлящие движения, от которых волосы действительно закудрявились, она чужим хрипловатым голосом, извинительно сказала: «Я тут мимо бежала, решила заглянуть на огонёк, чайку погонять. Не возражаешь?»  Равнодушно взглянув на батареи банок, она вдруг резко повернулась и через пару секунд уже стояла с бутылкой вина в руках. Хотя минуту назад говорила, что забежала на чай. Надо сказать, что толк в вине она понимала. Покупала всегда только дорогое и смаковала. И вообще любила изящество. Заготовками на зиму, супами-борщами она себя не утруждала, и кухонной посуды было – раз-два и обчёлся. Вот что ей удавалось – так это торты. Такая выдумщица!  Из красивой посуды она сделала культ, поэтому  чайные, кофейные сервизы и фужеры у неё были просто супер. Ну, очень красивые! Если устраивала чаепитие, то никаких бутербродов и салатов. Зато свечи на столе имели постоянную прописку, как солонки в столовых. К вечеринке тоже готовилась заранее, и получался маленький театрализованный праздник. Комната превращалась то в итальянский, то во французский ресторан… Как ей это удавалось? Она каким-то особым чутьём угадывала,  в какие фужеры налить янтарное вино, белое.  Красное – обязательно в широкодонные из тонкого стекла на высокой тоненькой ножке, чтобы пламя свечи оживляло рубиновую томь. Конфеты только в коробках, разнообразные свечи (где она их только доставала?!), оригинальная композиция из цветов, пшеничных колосьев, осенних листьев, еловых веточек, шишек  и ёлочных игрушек – это она умела, как никто другой. И тихая, вытекающая из стен, обволакивающая музыка. Обожала флейту и саксофон. На каждую марку вина у неё было целое досье. Подруги иногда над ней подсмеивались. Ну, какая разница из какого сорта винограда сделано вино, где он рос,  какого года урожай? Тем более сама, она больше нюхала его, чем пила. При этом мечтательно говорила, что «хорошо бы работать сомелье в роскошном ресторанте, хоть и бытует мнение, что не женское это дело».
 Шумно потянув носом, и закрыв глаза, Люся шёпотом спросила: «Борщ?! Как вкусно пахнет…» И тут же, сменив тональность, передразнивая Виктора, пробасила: «Налей-ка, мать, борщеца, да погуще».
Содержимое бутылки странно быстро испарилось. Коллекционное вино и борщ… Точно, с подругой случилось что-то из ряда вон. У Поли сыновья уже в старших классах учатся, а Люся… Люся не может забыть Егора. Столько лет прошло…
Военкомат, перрон, мучительное прощание. Люська вцепилась в Егора так крепко, что он еле её оторвал: «Люсь! Да я скоро вернусь!» Но через минуту она опять, как кошка, молча, бросилась на  шею Егору, не давая даже матери попрощаться с сыном. Пойманная Люськиным воспалённым мозгом  прощальная фраза любимого напряжённо зудела в её голове, как высоковольтная линия. «Я скоро вернусь!.. Я скоро вернусь…»  Вернулся… – месяца не прошло. Ни одного письма не успел написать, если не считать записочки с пляшущим почерком, что везут в Афган. Привезли в посёлок в запаянном цинковом гробу…
Люся жила, как сомнамбула, потеряв ощущение времени. Не верила, что Егора больше нет. Она его помнила только живым. По ночам просила любимого прийти, хоть во сне. И Егор пришёл к ней – ровно через год. Сон это был или не сон, но Егор появился в распахнутом настежь окне. В льняной косоворотке и слегка волнистыми русыми волосами, хотя при жизни волосы были прямые и более тёмные. Каким-то внутренним чутьём она поняла, что в дом он не зайдёт, что пришёл не один, а время этого странного свидания неумолимо тает. Она чувствовала, что сердце её стало биться медленнее. Ей показалось, что из неё вытекает, да, да – вытекает жизнь. «Не зови меня, Люся, и не жди, а то мне тяжело», – откуда-то извне эхообразно она услышала тихий голос любимого.
До первых петухов пролежала девушка с открытыми глазами, отрешённо глядя в потолок и не чувствуя тепла в своём теле. Только на рассвете заснула тяжёлым, долгим сном. С тех пор её на кладбище больше никто не видел. Но и личная жизнь у Люси не складывалась. «Може хто порчу навив на тэбэ, доню» – осторожно предположила баба Нюра, всей душой желая любимой внучке обрести семью.
Перед Люськой  стояла порционная тарелка  с остатками борща.  А она всё говорила и говорила. Слёзы ручейками бежали из глаз, собираясь в одну струйку на подбородке. У Полины время от времени  глаза  тоже наполнялись слезами.  Она по-матерински с горьким сожалением  смотрела на подругу и покачивала головой в знак согласия. Пусть выговорится.  Они и не заметили, как погасла свеча, как опустились сумерки, не слышали, как зашёл Виктор.
– Что это вы, девчата, без света сидите?
Но, увидев на столе пустую бутылку, не включая светильника, молча обнял их обеих здоровенными ручищами, чмокнул одну и другую в макушку. Выдержав минутную паузу, крякнул и … «А налей-ка, мать, борщеца, да погуще», – в разноголосый хор сплелись три голоса.
Едва Поля успела поставить тарелку  с борщом перед мужем, а Люська с сумкой через плечо и ярко-оранжевой помадой на губах уже махала в прихожей: «Пока, пока». Подошедшей попрощаться подруге, уже с баночкой мёда в руках «на дорожку», Люся шепнула на ухо: «Поль, научишь меня борщ варить?»  « Непременно»,  – прошептала Полина и по-матерински взъерошила Люськину огненно-рыжую копну волос.