Повесть 6 из книги заволжская атлантида п. краснощ

ЧАСТЬ 6 книги ЗАВОЛЖСКАЯ АТЛАНТИДА П.Краснощеков

                ПЕРЕСЕЛЕНИЕ

   К 1950 году колхозники села Раздолья в основном жили за счёт своего подсобного хозяйства. Продукция зерноводства  и животноводства колхоза закупалось государством почти полностью и за бесценок. Выручали сады, плантация и арбузы. Фрукты, овощи и арбузы реализовывались помимо госзакупок и по рыночным ценам в Николаевке, Камышине. Эта продукция перерабатывалась в колхозе для собственного потребления колхозниками в течение всего года. Свежие и соленые овощи, свежие и сушёные фрукты, арбузный мёд всегда был на столах полевых столовых колхоза и на складе колхоза для колхозников. Волга и её богатая пойма спасала колхозников от голода.
И всё же жизнь в колхозе была тяжёлой, многие жители правдами и неправдами уезжали из села в Сталинград, Камышин и другие города. После войны нужны рабочие руки на восстановлении народного хозяйства в разрушенных городах. Больше всего уезжала молодёжь на восстановление Сталинграда.
После войны вошло в традицию: 1 мая «горожане» на пароходе приезжали в село на праздники к родственникам. Своей пристани в селе не было, но пароход становился на якорь напротив села и на лодках высаживали пассажиров на берег. Через два дня таким же способом производили их посадку на пароход.
«Селяне» Раздолья сильно проигрывали «Горожанам» Раздолья, считай, по всем статьям. Проигрывали по одежде, по культуре, по уровню знаний, а самое главное по уровню жизни.
      На фотографиях, сделанные в одно и то же время в 1954 году, засняты две родные сёстры Крюковы. Какая разница в одежде? А причёска, макияж?


 
Городская дочь Крюковых – Тая.

 
Сельская дочь Крюковых – Нюра (внизу).

Село «старело», количество дворов в селе уменьшалось.
На каждой улице Раздолья было по несколько пустых подворий с сиротливо стоявшими буграми, оставшихся от разрушенного крестьянского дома и дворовых построек. Их хозяев выселили в начале тридцатых годов, либо они сами убежали из села в тридцатых и сороковых годах в поисках лучшей доли в городе. Кое-где встречались и «свежие» брошенные подворья. 
 Но в Москве зрел новый план «догнать и перегнать Америку» по энергетике. На равнинной реке Волга решили построить гидроэлектростанцию, и не одну, а целый каскад станций. Тысячи и тысячи гектаров пойменной плодороднейшей земли будут  затоплены и потеряны для сельского хозяйства. Тысячи деревень и сёл будут переселены из естественно орошаемой поймы на бедные земли в степь, а в нашей области, в нашем районе и вовсе  в полупустыню.
  Первые проектировочные геодезические съёмки прошли ещё в 1932 году. Они для нас, селян, остались незамеченными.
К этому вопросу вернулись после войны, не хватало электроэнергии, а возможно и просто некуда было девать «врагов народа». А может быть понадобились «великие стройки пятилетки», чтобы отвлечь внимание народа от его бедственного, нищенского положения.
 Ещё решался вопрос, где ставить плотину. Было предложено ставить плотину у города Камышина или у Сталинграда. Выбор пал на Сталинград, здесь и потребители электроэнергии более ёмкие, и лагеря зеков, оставшиеся после строительства Волго-Донского канала.
   Вынос геодезических точек на натуру уже не остался незамеченным. Вкопанные столбики на спуске в пойму на уровне затопления остались после них. Окопанные столбики имели на вырубке нумерацию. Эти столбики разделяли хозяев домов на переселенцев и непереселенцев тех сёл, которые располагаются по верху спуска в пойму. Затопление поймы, или как мы называли займища, стало обретать реальности.
 У моря появятся вместо маленьких сёл целые агрогорода.
 Всё это хорошо, но потеряем родную пойму, где брать сено для коровок, где сажать картошку, а чем топить печки, ведь дрова заготавливали в пойме, лесов в степи не было. Государство о нас и до этого не особо заботилось, кроме сбора налогов, сомнительно, что бы вдруг стало заботиться после затопления нашей поймы.
Так думали колхозники, так думал и я, но я считал, что колхоз, расширяя фонд общественного потребления, за счет колхозной плантации, колхозного сада, увеличения посевов кукурузы компенсируют колхозникам потерю сенокосов, садов и огородов на естественно орошаемых пойменных землях. Заготовка сена в лиманах района, а в дальнейшем на орошении обеспечат кормом и колхозный скот и скот в подсобных хозяйствах колхозников.
Это уже только потом, по прошествии многих лет, я понял, как неразумно, малоэффективно мы использовали естественно орошаемые плодородные луговые земли нашей Волжской поймы. Косили сено, пасли скотину, заготавливали дрова, держали небольшие колхозные и частные сады и огороды. И всё! Большая часть поймы была не окультурена, считай неудобь.
 Ах, если бы на те земли да современную технику. Наше поколение и мы не смогли в полной мере использовать благодатные земли поймы, но мы лишили возможности пользоваться поймой последующие поколения.
 Было затоплено 28 тысяч гектаров пойменной земли только в нашем районе, а всего под наше, Волжское водохранилище ушло 120 тысяч гектаров. Ещё есть Куйбышевская ГЭС, которая по ёмкости водохранилища в два раза превосходит Сталинградскую ГЭС, строится Чебоксарская ГЭС. В сумме более миллиона гектаров. Целый остров ушёл под воду, и имя его «Заволжская Атлантида».
 Голландия несколько веков, неимоверными усилиями отвоёвывает землю у моря, а мы неимоверными усилиями сами затопили свои земли. Для чего?  Получение электроэнергии?  Так современные атомные станции дают примерно такие же мощности, но стоят дешевле и не затапливают такие огромные площади. Их мы строим в Болгарии, Иране, Китае.
Но это я умный сейчас, как говорится, задним умом, а тогда  проводились собрания жителей сёл – сходы, где мы, и я в том числе, объясняли необходимость строительства ГЭС, выгоды, которые получит страна от электрификации, от орошения, от укрупнения сёл.
Заволжье будет снабжаться дешёвой электроэнергией. На орошаемые колхозные поля будет подаваться бесплатно вода, повысится урожайность зерновых, увеличится производство на орошении кормов для животноводства. Это будет, как бы, компенсацией жителям Заволжья от государства за потерянную пойму.
Активно выступать против строительства плотины в то время было и не безопасно. Бесплатный ЗЭКовский труд на «комсомольских» ударных стройках требовал всё новых и новых «врагов народа».
 Закончили строительство Волго-Донского судоходного канала в 1952 году, начинали строительство Волжской гидростанции. Попробуешь протестовать – будешь «ударником» на строительстве плотины. «Наше дело маленькое, да и хата наша с краю». А ещё, «плетью обуха не перешибёшь». Да нас никто и не спрашивал, нашим мнением никто особо и не интересовался.
Деревни и сёла, расположенные в пойме решили переселять в уже существующие близлежащие непереселяемые села. Так село Краснощеково должно переселяться по выбору переселенцев в Кислово или в Солодушино, укрупняя их.
А вот с Раздольем было сложнее. Близлежащие села  Раздолье, Калиновка, Солянка и село Кислово были расположены на расстоянии нескольких километрах друг от друга. Из них по верху спуска в пойму располагались Кислово и Солянка. Казалось бы, что правильно было бы переселить Раздолье в Кислово, а Калиновку в Солянку, или все их переселить в хутор Солянку. Многие из жителей Раздолья хотели переселиться здесь же, на место полеводческой бригады.
Посёлочек  Учхоз Быковского сельскохозяйственного техникума находился над спуском в пойму, а Быково глубоко в пойме на берегу Волги. Логично было бы переселить Быково в посёлок Учхоз или около него. Возле Учхоза расположены хорошие песчаные земли, но не было балок, пригодных для строительства порта.
Районная комиссия по переселению под председательством инспектора райисполкома И.С. Цыганова, куда входил и я, принимала и изучала все предложения жителей района.
 Мечта об агрогородах, которые легче было электрифицировать, провести асфальтовые дороги, построить больницы, для детей селян садики, средние школы, возобладала. Две глубокие и широкие балки дадут возможность построить причалы для грузовых и пассажирских лайнеров. Быково станет не только агрогородом, но и портом пяти морей.
Решение было принято, все мы, весь район начали готовиться к переселению.
Опыт переселения в нашей стране был. Правда, не всегда мирный и по желанию переселенцев. Переселяли малоземельных крестьян в Сибирь при Столыпинской реформе, насильно переселяли в ту же Сибирь кулаков, подкулачников и врагов народа, так же под конвоем переселяли целые народы – «предателей», немцев, крымских татар, чеченцев. И вот надвигается ещё одно переселение. Скажу прямо, наши колхозники воспринимали переселение как стихийное, неизбежное бедствие, как голод в тридцатых годах, как война в сорок первом. Именно, как неизбежное несчастье.
Надо сказать, что поначалу половина жителей Раздолья  даже не допускала саму мысль, не верила, что Волга затопит пойму и не вернётся в своё русло. Так было веками, ранней весной Волга затапливает пойму, подпитывает её водой, а затем отходит в своё русло.
Другие тоже не верили, что Человек сможет перегородить Волгу и сделать рукотворное Море. Но они ждали чего-то нового, новой жизни в большом селе, электричества в дома, как в Кислово и Быково, асфальтных дорог, как в городе, водопровода по селу, большой средней школы для своих детей, ежедневных кинофильмов в клубе. Всё это обещалось на сельских сходах. И я рассказывал им в своих лекциях об агрогородах, о будущей прекрасной жизни селян в этих городах.
И только две небольшие группки жителей были против переселения, были однозначно против строительства плотины.
 Богомольные старушки, которые не допускали вмешательство человека в божий промысел - переустройство природы. Бог дал человеку заволжскую полупустыню, как испытание, но он же  дал человеку в награду и оазис – этим оазисом была волжская пойма.
 Амбициозные планы человечество претворяет в жизнь не первый раз, и всегда бывает посрамлёно. Чего стоит одна «Вавилонская башня», после которой человечество заговорило на разных незнакомых языках.
Противились строительству старики, которые за свою длинную жизнь столько натерпелись от власти, что не верили уже ничему, и от всякого действия властей ожидали только ухудшения жизни крестьян.
 Вот они-то, старики Раздолья, написали в Москву письмо самому Маленкову Г.М
Надеялись на него, это при нём резко уменьшили сельхозналог на крестьян, так что жизнь крестьян несколько улучшилась. Думали, что он разберётся и поможет крестьянам Заволжья. Письмо отправляли с «оказией» из Сталинграда, чтобы в районе не перехватило начальство.
 Письмо было с просьбой отказаться от строительства плотины, от затопления их кормилицы поймы. Не осквернять могилы предков, да и колхозники не настолько богаты, что бы за год переселиться на новое место. Кроме того, полупустыня мало приспособлена для нормальной жизни человека. Она только частично годится для сельхозработ. Бедные светлокаштановые почвы изобилуют солонцами. Атмосферных осадков выпадает крайне мало, а в иные годы засуха уничтожает все труды хлебороба. Тогда голод неминуем. В такие годы селян спасала пойма с её  естественным орошением. Картофель, овощи, фрукты, рыба, сено, топливо – всё это селянам даёт пойма, а что же станет с ними, когда не станет поймы?
Вскоре это письмо пришло в наш район с циркуляром объяснить жителям села об экономической необходимости строительства ГЭС.
 Районное начальство, и, конечно же, я, получили взбучку сверху, а уже затем проводилось собрание жителей, где в сотый раз объясняли необходимость строительства плотины. Увещивали, а тех, кто подписал письмо, предупредили об ответственности за антигосударственную агитацию. Деды почесали затылки и, как всегда, понуро разошлись по своим хатам, которые «были с краю». 
В 1954 году стали создавать в сёлах участки леспромхозов для сплошной вырубки лесных насаждений в затапливаемой Волжской пойме.
А уже с 1955 года стали работать районные оценочные комиссии, которые оценивали не только помещения, подлежащих переселению, но и фруктовые деревья, рассчитывали, сколько фондовых материалов (лес, гвозди, стекло, шифер) должен получить каждый переселенец. Переселенец должен провести санобработку своей территории.
   Переселение среднего домика с садом и постройками оценивался примерно в 10 тысяч рублей. Для колхозников, получавших в то время на свои трудодни за целый год работы по 200-300 рублей, это были довольно большие деньги. Половину денег переселенец получал перед переселением, а другую половину получал после  санитарной зачистки своего бывшего двора. Но этих денег на переселение явно не хватало.
В 1956 году, мы уже знали, где будет располагаться колхозная база и контора, на каких улицах и с кем в соседях будет строиться каждая колхозная семья. Здесь учитывалось желание переселенцев. Компактно расположили жителей Раздолья, рядом жители Калиновой балки, а в южной части жители села Быково. Жители хутора Солянка  наотрез отказались переселяться на «вшивый бугор», на котором ничего не росло, а грязь не высыхала вплоть до лета.
    В 1957 году в Быково перетащили свои дома первые переселенцы из Раздолья: Н.М. Козлов, А.С. Рыков, из Калиновки Евтушенко В.В. А весной 1958 года им пришлось оказывать помощь по откачиванию воды из-под полов. Вшивый бугор оправдывал своё название.
Дела в колхозе шли своим чередом. Руководство колхоза постепенно стало командой единомышленников. Каждый и них хорошо знал своё дело и не требовал, да и не терпел мелочной опеки. К 1958 году в нашей команде появились новые специалисты, главный механик Ивченко Анатолий Николаевич, до этого он работал у нас бригадиром тракторной бригады от Кисловской МТС.
 
Члены правления и специалисты колхоза – команда
И.С. Горькавенко.

   Технику мы у МТС выкупили за 1 миллион 200 тысяч рублей, хотя государство давало рассрочку по платежам на 5 лет, но наш колхоз «Заря коммунизма», так стали мы называться, к тому времени, стоял уже крепко на ногах. Мы рассчитались за неё в течение года. В этом была заслуга наших бахчеводов (бригадир Остапенко Иван Ефимович), полеводов (агроном Дегтярёв Николай Александрович, бригадиры Чебанько Алексей Григорьевич, Чумаченко Илья Егорович, Кутепов Михаил Иванович). Нельзя не упомянуть о бригадирах тракторных бригад, хотя они и числились в Кисловской и Быковской МТС (Ивченко Анатолий Николаевич, Коломыйченко Иван Фёдорович, Глинский Иван Матвеевич). Свою лепту вложили наши МТФ, где заведующими были Николенко Василий Иванович, Кутепов Егор Иванович, немного позже Слюсаренко Николай Егорович. Им хорошо помогали кормами кукурузоводы Кисленко Геннадий Иванович, Лобанов Александр Михайлович, Завалов Фёдор Фёдорович. Я всегда мог рассчитывать на поддержку секретаря парторганизации Баландина Ивана Михайловича, зам. председателя Щукина Степана Степановича, зав. гаражом Козлова Николая Матвеевича. Все колхозники за эти 4-5 лет сплотились в один работоспособный организм. Моя флотская требовательность, дисциплина вместе с уважительным отношением и доверием ко всем членам и жителям села дали такой  положительный результат. Сплочённость, взаимовыручка, дружеская атмосфера в коллективе были нашими правилами.
Наступал 1958 год. Год, как я считаю, самый важный в моей жизни, и, конечно же, колхозной жизни.
    Началось массовое переселение. Работы по переселению было очень много. Но никто с нас не снимал и текущие работы в колхозе. Пахали, бороновали, сеяли, убирали, кормили, доили, сдавали свою продукцию государству.
    Год выдался урожайным. Получили урожайность за 20 центнер с гектара, собрали 43000 центнер хлеба, сдали государству шесть годовых планов, впервые была внедрена раздельная уборка урожая. Выращен, как всегда и хороший урожай арбузов. Колхоз получил доход в 3 миллиона 894 тысячи рублей. Впервые наши колхозники получили по 8 рублей денег и по 2,5 кг хлеба на трудодень. Это было большое подспорье нашим колхозным переселенцам.
Одной текущей работы было невпроворот, а надо было ещё и  переселяться. Переселять колхозное хозяйство, переселять жителей трёх сёл.
Большие разборные деревянные сани или специальные подкатные тележки подводили под дома, поднимали дом домкратами, разбирали фундамент  и опускали дом на сани. Тащили сани двумя тракторами С-80, на подъёмах иногда прицепляли и третий трактор. Часто рвались троса, разваливались по дороге дома, со скрипом, но переселение набирало темп. Но всё же большее количество домов перевозили в разобранном виде. На новых подворьях, указанных колышками, вначале строились лёгкие сооружения – сараи, летние кухни, где люди жили, готовили пищу, но до морозов планировали закончить сборку дома. Стройматериал был в острейшем дефиците. Где взять гвозди, шифер, лес, стекло? Об этом думал каждый переселенец, об этом думало всё Заволжье. 
     В те года Быково было одной сплошной строительной площадкой. Бурились скважины, здесь же ставили водонапорную башню с водоразборной колонкой, а для подъёма воды ставили у скважины ветряной двигатель. Воду по дворам носили на коромыслах в вёдрах. Подъезжать к водоразборным колонкам на подводах и машинах категорически запрещалось.
Только в 1958 году начали строить поселковую дизельную электростанцию. Начали проводить по улицам водопровод, а несколько позже и электролинии, всё это нас подбадривало и придавало нам сил.
    Мы тщательно планировали работу каждого дня, каждой ночи. Днём колхозники работали на своих участках или перевозили колхозные строения, с вечера до поздней ночи приступали к подготовке и перевозке строений колхозников.
В основном Раздолье переселялось в Быково, но часть колхозников решили переселиться на хутор МТФ. В последствии хутор превратился в поселок, и назвали его именем  своей бывшей малой Родины – РАЗДОЛЬЕ.
 
Перевоз дома на подкатных тележках.

    В этот год на новом месте колхоз построил мастерские по ремонту техники, кузницу, столярку, установили электростанцию, токарный станок, электросварку.
Я и сейчас, когда вспоминаю тот год, не устаю удивляться, откуда брались силы в тот год у меня, у всех наших колхозников. Но мы всё успели сделать, убрать урожай, переселить колхоз и два села.
    Тот год наш труд был по заслугам оценён нашим правительством. Комбайнер Прямуха Григорий Андреевич и я были награждены орденами Ленина, зав.МТФ Николенко Василий Иванович орденом трудового Красного знамени. Большая группа колхозников были награждены медалями «За трудовую доблесть». Среди них мои надёжные товарищи И.М. Баландин, Н.А. Дегтярёв, А.Н. Ивченко, И.М. Глинский, И.Т. Клопов, Н.Е. Слюсаренко. Низкий мой поклон и не только им, но и всем колхозникам колхоза им. Молотова, он же «Знамя коммунизма», он же впоследствии совхоз «Быковский», и живым, и ушедших в мир иной.
 
Главные специалисты совхоза Быковский.
А.Олейников, А. Беликов, И. Горькавенко, Я. Петрунин,
 В. Власов.
       
   Сегодня, когда я пишу эти заметки, многих из них уже нет в живых, как и возможно, в скором времени не будет и меня. Нет уже нашего Раздолья. Нет и нашего колхоза. Но после них и, конечно,  меня останется наш труд, а вернее результаты нашего труда.
В октябре 1958 года была полностью перекрыта Волга, и водохранилище стало наполняться водой. Затопление поймы началось.
Из того далёкого времени запомнился мне один случай. И с годами он мне всё чаще и чаще вспоминается.
   Наш сторож колхозного сада Здобнов Федор Андреевич отказался переселяться из зоны затопления. Все из села уже переехали в Быково, в Кислово. Свой дом он отдал своему сыну в Кислово, а сам остался  зимовать на своём подворье в Раздолье. Его ветхая плетнёвая, обмазанная глиной кухонька не была приспособлена к зимовке, но он сложил осенью вторую печку, заготовил дрова. Я несколько раз приезжал к ним, уговаривал их переехать к сыну. Сын Михаил уговаривал, приезжала милиция, грозилась забрать старика в каталажку – он ни в какую не соглашался.
- Не может такого быть, чтобы Волга не ушла в своё русло. Сколько раз подступала вода в половодье к моему порогу, и всегда уходила. Бывало в сильное половодье, я в своём дворе рыбу ловил, и сейчас уйдёт.
- Дед, смирись. Посмотри, вокруг все уже переселились, деревня пустая, думаешь, им всем хотелось переселяться из родного Раздолья?
- Не смирюсь, не сменю карактер. Мать перемать. Всё равно уйдет Волга в своё русло.
Так они со своей бабкой и перезимовали в своей кухне, одни на пустом месте, без домов, без садов, без деревьев, только вода на всём займище и одна их ветхая кухнёшка.
Весной, когда половодье вновь пошло в наступление и вода зашла в саму кухню, за ним приехал его сын Михаил.
- Мать перемать, - он топнул ногой по воде,- затопили всё-таки займище. Туды иху мать, - садись старая, поехали.
Он сел в подводу, не собирая вещей.
- Вещи собрать надо Федя.
- Поехали, говорю старая, тут займище потеряли, тут жизнь потеряли, а ты о своих тряпках плачешься, мать перемать.
   Почему этот эпизод я начал вспоминать, причём в конце 80-х годов? Такие старики с активной жизненной позицией были в каждом селе, в каждой деревне. Тогда на это никто не обращал внимания, думали, что старики «дурят» на старости лет.
Лет 10 после затопления поймы ничего не вызывало тревоги.
Конечно, мы потеряли сенокосы, плантации, сады в лугах. Колхозники были переселены из комфортного климата в полупустыню с её сильными метельными ветрами зимой, когда температура доходит до минус 40 градусов, и пыльными ветрами летом, когда температура бывает за плюс 40 градусов. Зона рискованного земледелия. Ещё путешественник Паласс в прошлом веке, проезжая по восточной части нашего района сказал, что эта земля для земледелия не пригодна. В сталинские репрессии 30-х годов подкулачников отправляли на выселки в район села Алексанровки.
   Вообще-то, степь одинакова, что у Раздолья, что у Александровки, но в Александровской степи нет кормилицы Поймы. Выселенцев лишали даров и благодатного климата Поймы. И вот теперь, почти через тридцать лет, все жители Заволжья становятся такими же выселенцами. Они лишаются своей кормилицы Поймы, резко ухудшаются климатические условия жизни, по сути, всего населения Заволжья.
    А вдруг неурожай, как в тридцатых годах, зона – то рискованного земледелия, что тогда? Государство поможет? Как и тогда поставит кордоны, что бы голодающие селяне не разбегались из голодных районов. Что бы тихо пухли и умирали с голоду. Хорошо, что на моей жизни этого не случилось, но возможность не исключается в будущем.
Потерю луговых сенокосов стали компенсировать сеном из лиманов за Красносельцем  и увеличением посевов кукурузы. У нового берега Волги посадили молодой сад и плантацию. На трудодни колхозники стали получать не только натуроплату, но и ежемесячные авансы. Жить всё же стали лучше, что меня, несомненно, радовало.
Начиналась сплошная электрификация сельского хозяйства. Электричество пришло не только в большие сёла, но и на хутора, овцеточки. Это нас радовало, и мы гордились таким резким улучшением колхозной жизни.
   Уже давно работала Кисловская оросительная система, постепенно вводилась Быковская оросительная система, но что-то с орошением было не совсем в порядке.
     Орошаемые поля не давали планируемые проектными институтами урожайности ни по зерновым, ни по кормовым культурам.
Солонцы для наших земель дело привычное, но чтобы соль поднималась из нижних горизонтов земли, такого у нас не было. Пахотные орошаемые земли вдруг становились непригодными для сельхозработ, становились «мертвыми». Впервые такие «белесые», солёные гектары появились в Кисловской оросительной системе на Александровских полях, затем в Новоникольской оросительной системе. Площадь «мёртвых» земель в районе увеличивалась и увеличивалась. Работы по рассолению этих гектаров требовали огромных затрат. Впервые такие работы были проведены в совхозе Александровский на площади 900 гектаров, но результата почти не дали. Позже эти поля просто вывели из орошаемого севооборота, перевели их в богару, а затем в пастбище. Государственные  средства, выделенные на орошение, а затем на рассоление Заволжских земель дали обратный эффект.
    Однако мы теряли земли не только при засолении, но и при размыве берегов Волги. Ежегодно приходя на берег Волги, вижу что 10 – 15 метров земли ушло под воду, а они на многокилометровом протяжении водохранилища складываются во многие гектары.
   Их теряем ежегодно сейчас, и в будущем ежегодно будем терять. Эта земля стала замывать овраги, где раньше нерестилась рыба, замыло и те два порта, из-за которых и переселили Быково на этот «Вшивый бугор». В Быково сейчас  уже нет ни грузового, ни пассажирского портов. Уменьшается глубина водохранилища, вода летом сильнее прогревается, начинают усиленно размножаться водоросли, превращая его в болото.
  Это уже не река Волга, а болото Волга. Летом  вся вода зелёная и уже плавают целые острова этой подозрительной растительности. Воду не то что пить, а и купаться в ней опасно.
   В связи с этим мне вспоминаются детские забавы в Кислово. Там мы, кисловские ребята недалеко от пожарки, у церкви  в пожарном деревянном водоёме пускали сделанные нами кораблики. Вода там летом зацветала, хотя её еженедельно добавляли из Арапки. Никто из нас даже и не думал купаться, а вот теперь в нашей Волге такая же зелёная вода, и наши внуки купаются в ней. А что делать? Да, в Быково уже делают во дворах маленькие бассейны для купания своих детей, чтобы не  отпускать их купаться в гнилой Волге.      
А рыба? То, что нет осетров, чехони – мы уже давно привыкли. А вот то, что вся волжская рыба заражена на 70%  гельминтом, а в магазины Быково сейчас возят рыбу из Астрахани, с Дона, с различных наших северных морей, с этим я смириться никак не могу.
Поэтому мне сейчас часто вспоминается тот неугомонный дед, который не хотел отдавать свою пойму и свою Волгу.
    Но тогда мы искренне верили, что, перегораживая Волгу, мы делаем крестьянскую жизнь более цивилизованной. И сделали её  комфортнее, но вот цена …?  Похоже, что цена, которую мы платим сейчас, и будут платить наши потомки, слишком высока.
Сейчас у меня есть свободное время, и я иногда задумываюсь, а всё ли я правильно делал? Что бы я делал по-другому, если бы вернуть то время? «Ах, если бы молодость знала, да старость могла».
    В двух вопросах я бы точно поступил иначе.
   Гибель поймы – самый большой камень, который лежит у меня на сердце. И вины-то моей здесь нет, но как же я активно агитировал своих колхозников жизнью в агрогородах, дешёвым электричеством в каждом доме. Разве знал я, что затопление поймы обернётся такой экологической катастрофой, такими потерями для моих земляков и для страны.
 С каждым годом экологическая ситуация на Волге только ухудшается. Природа не терпит таких масштабных преобразований. Воистину: «что имеем - не храним, потерявши - плачем». Получается, что старые набожные старушки и тот старик, зимовавший в плетнёвой кухнёшке, видели дальше нас.
Да видели и знали, что потеряем пойму, и я понимал, что переселение из поймы на бугор, в полупустыню резко ухудшит жизнь наших колхозников. Но… есть решение партии и правительства… ты или будешь выполнять его, или на твоём месте будет выполнять уже другой, а ты ему будешь поставлять древесину из Сибири. Но всё это сидело где-то там глубоко в душе, и я старался не думать об этом. Надеялся, что там, «наверху» учёные, руководство хорошо продумали и взвесили, прежде чем начать эту стройку, а вот, смотри, как всё обернулось.
Думали об энергетике, надо догонять Америку, надеялись на поливных землях получить весомую прибавку зерна, мяса на душу населения, а о конкретном человеке, конкретной деревне никто и не думал. Строили социализм, затем развитой социализм, замахнулись на коммунизм. Вроде бы старались для блага человека, а вот настоящая жизнь конкретного колхозника, рабочего оставалась где-то в стороне, на десятом плане. А вот сейчас я бы подписался под тем письмом  Раздольевских стариков к Маленкову.
 
Пенсионер И.С. Горькавенко.
    Второй камень – тяжёлая жизнь наших колхозников в пятидесятых годах.
Конечно, можно себя успокоить, ну что мог в этих вопросах сделать маленький председатель маленького колхоза? Многие председатели за невыполнение плана хлебопоставки, за повышение натуроплаты лишились не только партбилета, но и свободы. Страх за свою жизнь, за жизнь своей семьи сидела в нас крепко.
Время было такое – шаг влево, шаг вправо, прыжок в сторону от  дозволенного властью – побег, стреляют на поражение и без предупреждения.
   Можно сказать, можно всё объяснить, но в душе я чувствую  и свою вину перед земляками, перед своими детьми и внуками.
Я медленно иду по улицам моего посёлка и вглядываюсь в окна знакомых домов. Хочется увидеть своих друзей, или, хотя бы, вспомнить их по моей колхозной жизни



 
Центральная площадь Быково сейчас.
 
    Вот дом моего соседа и друга Баландина Ивана Михайловича, вон он за забором поливает грядки.
Вот дом главного механика Ивченко Анатолия Николаевича. Сейчас он живёт у дочери в Волгограде. Напротив сиротливо стоит дом ветврача  Луконина Кузьмы Ивановича, его уже нет в живых.
   Ещё стоит дом, в котором была контора колхоза в Раздолье, а затем в Быково, сейчас в нём кто-то живёт. По двору бегают ребятишки, наверное, и не знают ничего об этом доме.
Рядом с моим домом стоит дом Ильи Ильича Гаврилова, рядом с ним Александра Рыкова, чуть подальше стоит дом бригадира Михаила Ивановича Кутепова, ещё дальше дом моего заместителя Щукина Степана Степановича, зав. МТФ Кутепова Егора Ивановича. Вот небольшой парк с обелиском, погибшим быковчанам в революционное лихолетье. Здесь же похоронен и мой старший товарищ Иван Матвеевич Стрыгин, заслуженный агроном России.
   Пусть будет земля пухом им всем умершим и доброго здравия живым.
- Да-а, дома стоят, посёлок Быково, теперь уже посёлок городского типа, стоит, живёт, растёт.
    Выросли сады на когда-то «Вшивом бугре», строятся новые дома, в старых делают «евроремонт». Это меня радует, значит, жизнь становится лучше.
   Хорошеет и растёт наш посёлок Раздолье, правда, всё больше за счёт приезжих, а вот своих настоящих раздольевских становится всё меньше.
Я искренне удивляюсь, как мало осталось в живых наших колхозников, но все, кого уже нет на этом свете, все  они живы в моей памяти.
Нашу мечту - агрогород  Быково, электрифицированный, асфальтированный, газифицированный  примет от нас следующее поколение быковчан. Не всё, что мечтали сделать, мы сделали, доделывать, а кое-что, возможно, и переделывать будут молодые.  Дай им Бог жить лучше нас, дольше нас, счастливее нас.
  - Привет,привет вам, молодые потомки!! И постарайтесь простить нас за наши ошибки, заблуждения.
 
                Горькавенко И.С.
                Записки сделаны собственноручно.
                Март – апрель 1991 год.

         От автора: прошло ещё 16 лет. Давно уже нет в живых многих колхозников – соратников Ивана Семёновича. Нет и Ивана Семеновича, это закономерно, но нет и их детища, в которое они вложили все свои силы, всю свою жизнь – совхоза «Быковский». От всего огромного и передового некогда совхоза осталась одна контора в Быково, в которой сейчас расположен пенсионный фонд. Корпуса МТМ разрушены до основания, на их месте свалки, бурьян и уже выросли деревья. В самом Раздолье полностью разрушены новейший откормочник КРС,  молочно-товарная ферма, новейший механизированный зерноток, кирпичный завод, кормоцех и склады. Всё разрушено, разворовано.
   Орошаемая земля сдаётся в основном в аренду приезжим овощеводам и бахчеводам. Оросительная система приходит в негодность. Из 170 тысяч гектаров пахотной земли в районе в настоящее время засевается и паруется всего 70 тысяч, остальные 100 тысяч гектаров «заняты» сорняками. Социалистическая система хозяйствования в сельском хозяйстве насильно разрушена так же, как насильно и создавалась в тридцатые годы прошлого века. Вот только в обоих случаях страдают простые крестьяне. Миллионы крестьян остались без работы, и снова крестьян выручает ЛПХ, крестьяне выживали в девяностые годы одним своим подсобным хозяйством. Но пресловутые ножницы цен в руках нефтяных, газовых, изготовителей сельхоз техники монополий, и, конечно же, перекупщиков сельхозпродукции безобразно расширенные в начале двадцать первого века сводят на нет все усилия селян. Если города строятся, богатеют, особенно Москва, то сёла всё больше нищают. Маленькие хуторки ещё больше приходят в упадок, в запустение. Жители снова, как и в тридцатые годы, покидают обжитые места в поисках лучшей доли. Ищут работу в городах, особенно престижно работать на черновых работах в Москве. Эта зарплата, на которую не соглашаются коренные горожане, не идёт ни в какое сравнение с мизерной, а чаще с отсутствием  зарплаты в деревне. Но, зачастую, и из Москвы бывшие колхозники, отработав месяц – другой, возвращаются без денег.  Работодатели, новые русские, «кидают» приезжих беззащитных селян.
*            *           *

                НОСТАЛЬГИЧЕСКИЕ СНЫ
                МЛАДШЕЙ ДОЧЕРИ
                Сон первый.

    Мы идём с моим мужем Павликом по улице Горького вдоль соснового бора. Песчаная дорога идет по мелколесью из Кислово в Раздолье. То справа, то слева встречаются заросшие бурьяном бугорки от некогда стоящих здесь домов. Ближе к бору ещё стоят три небольших дома. В одном ещё живут Дубровские, так и кажется, что сейчас зазвучит его Саратовская гармонь со звонким переливом колокольчиков. Рядом стоит высокий дом Жежеля, у него в саду были замечательные груши – Бергамот, напротив их домов вдоль дороги тянется огромный песчаный бархан с редкими, но высокими тополями. Кислово заканчивается и дорога идёт между мелколесьем и обрывом, а местами крутым спуском к реке Арапке.
За сосновым бором с высокими соснами, высаженных ровными рядами расположены делянки Кисловского лесопитомника. На делянках зеленеют ровные рядочки маленьких ростков вяза мелколистного, клёна, сосен, дуба. Скоро, очень скоро они зашумят сосновыми борами, ровными, тенистыми лесополосами.
   За лесопитомником спускаемся по дороге вниз в широкий и глубокий овраг, здесь прыгаем с камня на камень, так пересекаем ручей, текущий по Яблоневой балке. Справа от нас вдоль Арапки всё ещё тянутся хозяйские наделы - огороды Кисловских жителей. В основном на них они сажают картошку. Огороды заканчиваются, Арапка сворачивает к Волге, вглубь поймы.
За огородами начинается Каштанов сад. Каштанов сад примечателен тем, что рассажен на склоне Каштановой горы ярусами. Вообще-то через сад проходить не разрешалось. Сторож зорко охранял яблони от набегов кисловских пацанов. Надо было по крутой, изъеденной весенними ручьями тропинке подниматься на высокую Каштанову гору. И там мимо ещё одного лесопитомника идти до балки Попова. Через сад дорога короче, но туда  нельзя, а, как известно, если очень хочется, то можно. И мы идём крадучись через сад. 
    Сад заканчивается, и мы, облегченно переводим дух, выходим на нижнюю дорогу, идущую с Николаевки на Быково. Перед балкой Попова дорога снова уходит в пойму в обход ещё одного сада. А тропинка снова идёт через сад, но теперь уже Раздольевского колхоза. На тропинке видны следы подвод. Видно, что и подводы иногда срезают путь.
   Сад запущенный, старые фруктовые деревья не обрезаны, но он всё же зеленеет и плодоносит. Между деревьями вдали замечаем сторожа с берданкой.
- Это не твой дед там с берданкой? – спрашивает меня Павлик.
-  Нет. Это дядя Вася Кицын. Мой дед сторожит другой сад.
- Что, берданка у сторожа действительно заряжена?
- Да, крупной солью. Ворон и сорок отпугивает от вишен и яблок, и пацанов, конечно, тоже.
Навстречу нам по саду медленно движется пара быков запряженных в телегу. Передок и задок телеги связаны двумя продольными подтоварниками. На передке сделана деревянная лавочка для погонщика. Обычно такие телеги использовались для перевозки дубовых бочек с водой, но сейчас на телеге между подтоварниками уложены две металлические бочки.
- Валя, а кто это?
- Здравствуй, тётя Нюся. Что везёшь?
- Военная тайна, везём «бонбы» на фронт, - ответила она и весело засмеялась. – Солярку в Кисловскую МТС везу.
- А кто это у тебя спит на коленях.
- Племянник мой, Шурик Щукин. Сон сморил пацанчика пока едем из Быково - ответила Нюся Недугова, проезжая мимо нас.
- А почему же он такой маленький? Ведь с ним у меня прошло всё детство. Я уже институт заканчиваю, а он всё маленький.
   Как-то с бабушкиного забора мы с ним рассматривали трактор, идущий по дороге к колхозной конторе. На больших задних колёсах были прикручены треугольные шипы, которые оставляли на дороге характерный след.
- Дизель, дизель, - кричали мы с Шуриком.
Махали руками, и вдруг он сорвался с плетнёвого забора и повис подбородком на колу, я тоже не удержалась и повисла на подоле своего платья. Но и вися на колу, я всё размахивала руками и кричала: «Дизель, дизель», а Шурик только хрипел. Хорошо, что бабушка Паша здесь же была во дворе и сняла нас с плетня. В другой раз мы с ним грызли семечки в доме бабы Паши, конечно, тихо - мирно с ним не сидели, поэтому он и подавился жареным тыквенным семечком. Он задыхался и уже начал синеть. Вызванная из амбулатории фельдшер тётя Шура быстро решила этот вопрос, протолкнув её парафиновой свечкой. Тогда фельдшер был  более широкого профиля, практически она заменяли в деревне всех врачей. В нашей амбулатории принимались роды, а не отправлялись в город, как сейчас. Может быть, тогда люди были здоровее? Не знаю, но знаю точно, что экология была намного лучше.
 
Фёдор и Паша Здобновы с дочкой Таей, внучкой Шурой, зятем Николаем Щукиным и внуком Шуриком Щукиным.
Фото Петрова. 1950 год.

    Впереди снова показалась нижняя дорога. Здесь она соединялась с ещё с дорогой, идущей из займища.
- Куда идёт та дорога? – спросил меня Павлик.
- Она идет на северную дамбу озера, а дальше на луга и на Волгу.
   Вдоль этой дороги с одной её стороны стоят с десяток  домов огородами к саду.
Сразу за колхозным садом, начинались сады и огороды жителей Раздолья. Каждой семье, не имевшей огорода возле своего дома, здесь давали по 30 соток. Делянка была шириной 30  и длиной 100 метров. Делянки располагаются по склону и делятся на три части. В верхней части сажались арбузы, тыквы, затем шел сад, состоящий, обычно, их вишнёвых, грушёвых и яблоневых деревьев, а за ним уже внизу, в ложбине были овощные посадки. Картофель, огурцы, помидоры, лук. Всё, что нужно для пропитания сельской семье.
Наша дорога неожиданно становится сельской улицей. Слева от нас стоял колхозный свинарник, за ним небольшой коровник. У дороги расположена контора колхоза. Из окна выглядывает человек в белой косоворотке и отдаёт команду кому-то из конюшни, расположенной неподалеку.
- Ну, это, наверное, председатель? – спросил Павлик.
- Да. Председатель колхоза им. Молотова Горкавенко Иван Семёнович, а из другого окна выглядывает бухгалтер колхоза Березутская.
Над зданием конторы высилась пожарная каланча.
- Кстати с этой каланчи часто «выступал» по пьяной лавочке директор леспромхоза. Поначалу всё село сбегалось послушать «лекцию», а потом привыкли. Его «лекции» стали уходить в никуда. Посмотрят на него снизу и усмехнутся:
- Чудит мужик.
    Справа от нас начинаются дома колхозников. Мы подходим к перекрёстку двух улиц. Налево улица идёт вверх на пригорок и уходит дорогой в степь, а направо улица спускается вниз и упирается в озеро. Мы пересекаем её и продолжаем свой путь. Сразу за перекрёстком на дороге стоит колодец с «журавлем». Мы достаем из колодца ведро воды и с удовольствием пьем вкусную ключевую воду.
Тут из конторского двора выезжает лёгкий черный тарантас и направляется вверх по улице, в степь.
- Ваш председатель куда-то направился, сам, без кучера.
- А он всегда ездит сам, да и кучера у него летом нет. Конюх ему запряжёт лошадь, а уж дальше он сам. И для лошади легче, и люди в страду в поле нужнее.
   Вообще-то в колхозе есть старенькая грузовая машина «полуторка», но наш председатель редко на ней ездит, она всё по срочным колхозным делам направляется или в ремонте стоит.
Мы ещё раз достали из колодца студеной и вкусной воды с наслаждением пили воду из ведра по очереди.
   Недалеко от колодца находится деревянный рубленный сельский клуб. У деревянной афиши колдовал киномеханик Василий Хонин. Наверное, новый фильм привезли в село.
Направо и налево по улице стоят дома, между жилыми домами много заброшенных, заросших бурьяном, подворий. Вот слева и магазин с громким названием «Сельмаг». Заходим в него. Здесь и продукты, и хозтовары, и текстиль, и книги. В дальнем углу на счётах «щёлкает» продавец Киценко Андрей Иванович.
    А вот лежит первая книга моего Павлика  «Крестьянская доля», интересно, как она попала в то время, не понимаю. Так это же со-он!
    Прошли  несколько домов, справа на поперечной улице стоит рубленый дом детского садика. За невысоким штакетным забором с нянечкой гуляет сельская  малышня работающих в колхозе мам. Там мелькнуло знакомое лицо. Ба-а, да это маленькая Наташа Луконина, а рядом Миша Горкавенко. Рядом с садиком посредине улицы стоит ещё один колодец. Напротив колодца стоит угловой дом сборщика налогов.
    За его домом стоит дом моего деда Димы. Ставни закрыты, наверное, баба Груня шелкопряда в доме опять разводит. Их улица уходит на озеро, но мы идём дальше к колхозному саду.
Ещё два дома и улица заканчивается. В крайнем слева доме живёт  Петров Семён, но все его знают и за глаза зовут Бурхан. Он работает в колхозе мотористом на плантации, по совместительству фотографирует, ремонтирует швейные машинки. Незаменимый и авторитетный человек на селе.
    Слева снова начинаются делянки садов и огородов колхозников, а направо от дороги расположена колхозная плантация, она поливается водой с озера. За плантацией перекрёсток дорог, налево дорога уходила на сельское кладбище, а направо дорога вела на южную дамбу озера. За кладбищем снова начинался молодой колхозный сад.
- Что у вас на озере две дамбы?
- Да. Это для того, что бы в озере оставалось больше воды после весеннего разлива Волги. А вообще – то, в Озере много ключей.
- Интересно, интересно. А это что за плетень торчит из земли возле ивы?
 
Кладбищё села Раздолье.

- Это наш самый большой родник. Попробуй, какая вода вкусная и холодная.
Мы пьём вкусную и холодную родниковую воду, вытекающую из родника, обрамленного вкопанным круглым плетнём. Слабенький чистый ручеёк холодной воды вытекал через плетнёвую изгородь по песчаному дну и терялся в зарослях высокой травы и мелких кустарников. Этот родник не первый век подпитывает влагой луг и топи напротив устья Калиновой балки сразу за южной дамбой озера, заканчивает сой бег в озере Черепашка.
- Благода-ать.
- Зайдём в сад к моему деду?
- Давай, зайдём.
   Заходим в сад. Нас встречает дед Федя с берданкой на плече.
- Здравствуй Валечка. Заходите, попробуйте яблочек, а вот и виноград уже «подошёл».
Пробуем яблоки, груши, сочный виноград, но он ещё немного с зеленцом, кислит. Постепенно по тропинке поднимаемся по саду вверх. Сад переходит в арбузное поле. Арбузы в основном сорта «Победитель». Мы почему-то  не видим наших заклятых «друзей» - ворон, но пугала в разных местах  бахчи стоят. Наверное, вороны и сороки боятся дедушкиного трех- и четырёхэтажного мата. Нас, внуков, его беззлобная ругань всегда только смешила, и мы долго не могли успокоиться, по очереди хихикая. Ну, а вообще, дедушка Фёдор был ласковым и щедрым на угощения. Я впервые узнала вкус пчелиного мёда благодаря дедушке Феде, это он привёз его из «верхов», куда возил продавать арбузы. 
    Сразу за садом дорога идет к Калиновой балке, но нам туда не надо и мы возвращаемся назад в Раздолье, в гости к бабушке Паше.

*           *           *
                Сон второй.

    Мы снова с Павликом собираемся в Раздолье к моим дедушкам и бабушкам. Родители, а с ними Лида и Миша ещё вчера уехали, кто на мотоцикле, кто на велосипедах собирать и зашивать в мешки арбузы со своей бахчи. Потом их погрузят на скорый пароход в Антиповке, и мама с дедушкой повезут их продавать в Саратов, а может быть и в Куйбышев.
Сегодня мы, подоив корову и выгнав её в стадо, собираемся к шофёру, который поедет в Быково и попутно захватит нас до Раздолья.
Шофёр будет выезжать из дома в семь часов, поэтому мы и старались подойти к этому времени.
    Через калитку на заднем дворе мы выходим на заброшенное подворье на улице Горького. Поднявшееся солнце ярко освещает Кисловский сосновый бор, а перед ним большую площадь мелколесья по песчаным барханам. Мелколесье шириной метров пятьсот тянется до самой Яблоневой балки.
    Со временем, в шестидесятых годах, здесь построится целый посёлок мелиораторов. ПМК-21 построит Кисловскую оросительную систему, ЗОМС, жилые двухэтажные дома и коттеджи, дом культуры, магазины, но это потом. А сейчас то мелколесье окружает сосновый бор по всему периметру, как бы защищяя его от непоседливого песка.
    Улица Горького в этом месте сплошь состоит из заброшенных подворий. О них напоминают оставшиеся от домов бугры земли, с которых зимой детвора каталась на санках, самокатах, ледянках, и просто на валенках, а кое-где ещё не зарубцевались ямы от погребов. Как же много семей покинули свои, обжитые ещё их дедами, подворья. Скорее всего их хозяева покинули их не от хорошей жизни. Власть вынудила одних непокорных крестьян искать лучшей доли на чужбине, других принудительно отправила на «Великие стройки социализма».    
    Мы прошли пятнадцать подворий из них жилых дворов с правой стороны улицы насчитали всего четыре, а с левой стороны только три. По сути, южной части улицы Горького уже давно не было. Большая часть южной стороны Кислово состояла из одной улицы Ленина, которая шла вдоль склона и обрыва над Арапкой. Мы заворачиваем на пустырь и выходим на улицу 1 Мая. Здесь тоже масса заброшенных подворий с редкими жилыми домами и саманными кухнёшками. Только ближе к центру села брошенных подворий становится всё меньше и меньше.
    А вот и полуторка, которая уже поджидает нас. В кузове на лавочках сидит несколько человек. Сегодня мы едем в кузове попутной машины, именуемой в народе «чилитой», по верхней дороге – грейдеру. Шофёром на машине  лихой фронтовик Хрищатый Фёдор, придерживающийся правила: - больше газа, меньше ям. Похоже, не зря его в деревне кличут «Бегало». Вторая его деревенская кличка – Коляда, её он  заслужил тем, что хорошо валяет валенки на дому.
    Так что мы, крепко держась за переднюю решётку кузова, тряслись на мелких «трясунках», и икали и охали на «прыгунках» - на грядах дорожных грив.
Переезжаем Яблоневую балку по объездной дороге вниз через небольшой брод. По деревянному, старому мосту в сухую погоду проезжать автомобилям, было категорически запрещено. То – ли берегли мост, то – ли шоферы боялись его развалить.
Выехав из балки, водитель прибавил газу. За нами стелется шлейф пыли, пока прохладный ветер мягко ласкает нас. Наши волосы, рубашки и платья развеваются на ветру. Хочется петь: - «Широка страна моя родная…». Выезжаем на верхнюю дорогу на Быково. Здесь дорога немного ровнее, и шофёр ещё прибавляет скорости. 
Пересекаем неглубокую балочку – одного из отростков Попова оврага, в Кислово его почему–то называют Сухим оврагом, и, вот он, перекрёсток на Раздолье. Мы выпрыгиваем из кузова, кричим шофёру традиционное: - «большое спасибо».  Дорога ведёт нас к Волжской пойме, в Раздолье.
    Навстречу лениво тянутся утомлённые жарким солнцем две пары быков с подводами – тачанками под зерно. Погонщики, пацаны, лет по тринадцать, хворостинами подгоняют быков: «Цоб-цобе, цоб-цобе», - несётся по степи вместе со скрипом тележных колёс.
Жёлтый, раскаленный шар настойчиво поднимается к зениту, разогревая всё вокруг, иссушенную придорожную полынь, пыльную дорогу, скошенные поля с рядами копёшек соломы.
Мы идём по раскаленной солнцем степи – это полупустыня Прикаспийской низменности с её суровым засушливым климатом, сильными и продолжительными Юго-Восточными иссушающими ветрами – суховеями. Суховеи выдувают влагу из почвы и нещадно «сжигают» всякую растительность. Это зона рискованного земледелия. Один или два раза за 12-ти летний Солнечный цикл здесь случается, что крестьяне с полей не могут собрать даже того зерна, что было посеяно весной. Вот и в этот год трава в степи уже высохла, осталась одна полынь, да и та невысокого роста и жёлто-серого цвета от жары и ветра с пылью. По всему видать, что урожай в этом году не важный.
Впереди справа у спуска в пойму виднеется лесополоса, в которой встречается белый и красный тутовник. Сельская ребятня набирает здесь бидончики вкусного лакомства на пирожки, пироги и вареники.
   Как-то после войны по Раздолью пошла мода, выращивать на подряде тутовый шелкопряд. В домах летом закрывали ставни от солнца, а внутри делали широкие решетчатые стеллажи. На них раскладывали свежие ветки тутовника и запускали на них  прожорливых личинок шелкопряда. Вот в этой посадке мы, сельская детвора, помогали ломать ветки тутовника. Хорошо, что эта мода вскоре прошла, а то бы посадка осталась без тутовых деревьев.
Перед спуском в пойму слева расположена полеводческая бригада колхоза, здесь же расположен частично крытый соломой зерноток, сторожка, навес для кухни и столовой. На кухне повариха занималась поварскими делами. На зернотоке одни женщины лопатили зерно, другие у дальнего бурта ручной веялкой чистили зерно.
   Справа вдали на хозяйских бахчах видны работающие люди. Они собирают арбузы и зашивают их в мешки. Где-то там сейчас работают и мои родители. Своей пристани у Раздолья нет, поэтому завтра после обеда их загрузят на скорый пароход в Антиповке, а вскоре, они будут на столе жителей Саратова или Куйбышева. Сладкая и сочная ягода арбуз раздольевских крестьян будет радовать многих горожан.
Обычно в «верха» с арбузами ездят моя мама и дедушка Федя. Мама хорошо считает, а дедушка исполняет роль грузчика, отгоняет назойливых любителей поживиться на «халяву». Бабушка Паша никогда не ездила торговать, она была заботливой «наседкой» для своих внуков и внучек. Она всегда всех нас называла ласково: Валечка, Шурик, Лидочка, Мишенька. Её разнообразные вкусные пироги, которые она постоянно нам готовила, я не забываю всю жизнь, не было лучше и мягче и краше, связанных её руками носочков. Моя мама научилась красиво вязать и сытно готовить у бабушки Паши.
- А как же мешки перевезут в Антиповку? – спросил меня Павлик.
- Завтра утром с Антиповки придёт моторный баркас, на нём и перевезут мешки. В Кисловке арбузы пока ещё не возили пароходами в верха. Кисляне к этому придут ещё только через несколько лет.
    Дорога выходит на спуск. Впереди, как на ладони, хорошо видна вся деревня, а за ней Волжская пойма. Гигантский ковёр разостлала для нас щедрая матушка - природа. Веками создавала она эту красоту и богатство. Не только для нас – людей, но и для растительности, для различной живности, для рыбы в том числе.
По бокам на спуске расположены бахчи, сады, огороды, Впереди под нами в конце улицы за деревней, за большими раскидистыми ивами виднеется длинное и широкое озеро. Хорошо видны обе дамбы озера.
 
Отправка арбузов вверх по Волге в мешках.

     У спуска возле домов почти не встречаются деревья, но дальше к озеру деревьев становится больше, трава на улицах и за огородами становится гуще и зеленее. Вдоль озера растут огромные раскидистые ивы.
    За озером располагаются богатые луга, а дальше до самой Волги идёт мелколесье с куртинами дикого тёрна. Где-то здесь и кончается речка Арапка. Но её водой питаются эти богатые луга и многочисленные  мелкие озерки. Временами они становятся малопроходимыми топями.
- Наверное, пацаны там и рыбу ловят?
- Конечно, я и сама с Толиком Кутеповым майками ловила карасей. А с дедом вентеря ставили. Без рыбы в Раздолье ни одна семья не жила и не выжила бы в голодные годы лихолетья.
    Дальше за лугами встречаются высокие тополя, уже краснелся  боярышник, по-местному - барынька. В тенистых и влажных местах растёт сладкая и нежная ежевика. За Волгой хорошо просматривается в горном распадке Антиповка с двухэтажной пристанью.
    Ниже на спуске слева стоят амбары для зерна, силосные траншеи, за ними сельский клуб. У перекрёстка располагается один из трёх деревенских колодцев.
Справа перед амбарами начинаются дома жителей Раздолья. В первом доме живёт Щукина Полина с дочкой Нюсей Недуговой и внуком. За двумя домами виднелась пожарная каланча с дежурным на верху. Под каланчой была контора, а этажом ниже конторы, почти в полуподвале, располагался склад колхоза. На складе колхоза были не только товары, произведённые в колхозе, но закупленные или обмененные колхозом на промтоварных и продуктовых базах Быково, Николаевки и даже Камышина.   Кладовщицей в нём была тётя Вера Здобнова. Запомнилась она мне тем, что нас, деревенскую ребятню, глазеющую на разнообразные аппетитные колхозные продукты, она всегда прогоняла со склада.
 У конторы в конюшне всегда наготове председательская лошадь и мягкий, лёгкий черный тарантас. Здесь же стоит пожарная бочка на телеге на случай пожара. За конторой, в глубине колхозного двора располагаются коровник и свинарник. Свиноматки с выводками поросят что-то выискивали в свежевзрытой мягкими носами земле.
    Мы спускаемся дальше по улице. За перекрёстком справа есть ещё один колхозный двор. Здесь стоят летние печи с медными тазами для варки арбузного мёда – нардека. Во время варки мёда нас, сельскую ребятню, всегда угощали мёдом, вот только хлеб и чашки мы приносили из дома. Здесь же находится помещение для рубки капусты, солки овощей. В это время мы досыта наедались капустных кочерыжек, сладкой моркови. Под этим помещением  устроен подвал для хранения солений в бочках. На лето этот подвал забивали пиленым льдом с озера, лёд посыпали опилками и солью. Подвал используется летом как холодильник. Кстати, все погреба жителей Раздолья, не склонных к лени, так же забивались на лето льдом.
    Напротив, на углу дом Яншина, за ним Грошевой.
За колхозным двором стоят дом Мусаткина и учительницы А.И. Яншиной, и мы выходим на следующий перекрёсток. Справа стоит угловой, большой дом. Это сельский Совет.  Малограмотная активистка Афанасьева была его бессменным председателем. Только после войны председателем сельсовета стал Питенко, а затем и Баландин И.М.
Слева располагался большой пустырь. В дождливое время, осенью и весной пустырь превращался в болото, а в сухое время являлся деревенской площадью. С одной стороны этой площади расположены три или четыре дома, а с другой стороны амбулатория. Фельдшерами там работают Горкавенко Раиса Фёдоровна и Хонина Александра Васильевна.
Идём дальше по основной улице к озеру. Слева дом Гаврилова Петра, рядом дом Михаила Агафонова, а далее через дорогу, идущей вдоль озера, стоит дом Васиных.
Справа от нас в кухнёшке живёт бабушка Дуня Косова, их раскулачили во время коллективизации. Рядом с её кухнёшкой, в их большом доме, переданного колхозу после раскулачивания Косовых, живёт большая многодетная семья ветеринара Кузьмы Луконина. Его старшая дочь Инна была моей подружкой.
    Вот мы и в конце улицы на берегу озера. Справа у добротной, как тогда казалось мне, тесовой калитки, крайнего дома нас встречает моя бабушка Паша.
- Валечка, как я рада вас видеть, заходите, у меня твои любимые блинчики со сливками уже готовы. Проходите на кухню.
- Нет, баб Паша, сначала на озеро, искупаемся, а потом уже и блинчики. Уж больно жарко в степи. А где все остальные, ведь они с утра выехали из Кисловки? Не закончили ещё арбузы в мешки зашивать?
- Так они сейчас подойдут, уже, наверное, закончили. Я вперёд ушла, обед готовить надо.
- Ну, вот, мы сейчас быстренько искупаемся и все вместе обедать будем.
     Выходим на озеро. На нашей купальне никого. Вся ребятня собралась у водопоя в конце озера. Там двое взрослых пацанов  бреднем ловят рыбу, раков. Одни им нагоняют в бредень рыбу, другие тащат за ними сумку с рыбой, а третьи – просто глазеют.
 На озере тишина, как будто огромное зеркало, обрамлённое зеленым бархатом, лежит перед нами. Только иногда то тут, то там пойдут круги. Рыбёшка малая на утренний завтрак выходит. Вдруг всплеск хищной рыбы, и мелочь, блестя на солнце чешуёй, выскочит стайкой из воды. Это уже окунь вышел на охоту, молодь «погонять».
Мы раздеваемся, и медленно идём по чистому песчаному берегу и дну купальни, словно смакуя, вбираем в себя прохладу озера. Вода чистая, через метровую толщу воды видно, как наши ноги ступают по светлому песку. Затем резко опускаемся в воду по шейку и, оттолкнувшись от дна, ныряем вглубь озера.
- Благода-ать, ах, какое блаженство.
    Мы легко плывем по озеру, плескаясь друг на друга водой. Временами ныряем в глубину в благодатную прохладу. Вскоре я висну на шее у своего мужа. А что, имею полное право.
Счастливы всё же мы, что могли всё это видеть своими глазами, ощутить и навечно сохранить в своих сердцах как самую дорогую память. Хотя бы в книге описать всё это для своих детей и внуков. 

*            *           *

                ИЗ ИСТОРИИ СЕМЬИ
                ОТЕЦ
                Продолжение

    Со временем мой старший брат Миша окончив курсы трактористов, стал самостоятельно работать на тракторе. На комбайне же штурвальной с отцом стала работать моя старшая сестра Лида. Работали посменно, спали здесь же недалеко от работающего комбайна в копне или в соломокопнителе.
    Прицепной комбайн «Сталинец» обслуживало шесть человек  два тракториста, комбайнёр, штурвальный и два копнильщика. Зерно от комбайна отвозили бортовыми машинами ГАЗ-51, выгружали зерно из бункера комбайна на ходу. В кузове машины зерно разравнивала деревянной лопатой женщина грузчица, она же и разгружала зерно из машины на зернотоку. Тогда самосвалов ещё не было.
    Кабины у комбайна не было, комбайнёр или штурвальный всё рабочее время стоял на мостике за штурвалом над приёмной камерой барабана молотилки. Пыль, от бешено вращающего барабана, от гусениц трактора постоянно поднималась вверх на мостик. Через час - два она слоем покрывала одежду и лицо за исключением светлых кругов под очками.
   Работали почти круглосуточно. В 4 часа утра комбайн останавливали. Комбайнёр, тракторист и копнильщик шли спать, а штурвальный и второй тракторист делали техуход. Штурвальный смазывал все подшипники комбайну, тракторист делает техобслуживание трактору. В 5 часов комбайн и трактор подготовлены к работе. Поднимался комбайнёр, тракторист с копнильщиком, комбайн уходил в поле. Штурвальный до завтрака шёл отдыхать вместе со вторым трактористом и вторым копнильщиком.
 
 Михаилу, как лучшему комбайнёру продали мотоцикл.

    Утром привозили завтрак, одна смена завтракала, а затем меняли работающих на комбайне. В обед они снова менялись. Вместе с ужином приезжала заправка, привозила солярку, бензин, масло и воду. Тут можно было искупаться, постираться, но комбайн стоял не больше часа. Снова в поле до темноты. В ночную смену на комбайне работали только взрослые и то не всегда, в зависимости от погоды, от влажности хлебной массы. Конечно, работа была тяжёлая, но в уборку и зарабатывали неплохо и деньгами и зерном. У комбайнёра это основной заработок. Трактористы знали, что у Здобнова комбайн работает всю уборку «как часы», поэтому к нему и стремились попасть хорошие трактористы на уборку.
    По средам отец обычно уезжал домой мыться в баню, и Лида весь день работала на комбайне одна без отца. Конечно, тракторист при поломках помогал Лиде, но больших поломок в эти дни не бывало. Один раз она «поймала раззяву», когда не заметила большого камня среди колосьев, и не подняла своевременно штурвалом хедер. Мотовило ударилось о камень  и несколько деревянных планок и лучей поломались. Два с лишним часа длился ремонт, но до приезда отца комбайн был в работе.
 
Штурвальная Лида Здобнова. 1955 год.

   Три года Лида работала летом с отцом на комбайне, пока не уехала после школы учиться в Волгоград. Ей на замену штурвальной пришла я, младшая дочь Валечка. К этому времени я закончила 7 классов. Работу штурвального уже знала, часто приезжала к сестре на работу, наблюдала, помогала ей.
   Отцу дали новый комбайн РСМ. На нём штурвала ужё не было. Вместо штурвала было большое черное колесо, поставили сиденье для комбайнёра. Ноги стали не так уставать. Стало просторнее на мостике, там можно было находиться и комбайнёру, и штурвальному. Были ещё технические новшества, увеличивался захват жатки, штифтовой барабан заменён  бичевым – повысилась его пропускная способность, а в остальном  комбайн РСМ не сильно отличался от «Сталинца».
Первый год мне было трудно. Ключи, гайки, шприц, солидол и пыль, много пыли. Часть моей работы в первый год пока ещё приходилось выполнять отцу.
   Соломокопнильщиками работали Васютенко Людмила и Солодовников Николай. Они были на год младше меня, шутки, смех, детское баловство во время вынужденных стоянок в ожидании разгрузки зерна или в сырую погоду вынуждали отца разгонять нас по своим местам, лишний раз проверить исправность комбайна или отдохнуть в тенёчке.
- Утром вас не поднимешь, а сейчас у вас только хи-хи да ха-ха на уме. И нам не даёте отдохнуть.
    На второй год мне стало уже легче, я уже выполняла всю свою работу и выполняла хорошо. Осенью на день урожая совхоз меня премировал отрезом штапеля на платье, а отца отрезом шёлка на рубашку. Штапельное платье с цветочками мне сшили в быткомбинате, и я гордо одевала его на школьные вечера.
 
Я с родителями. Кислово 1961 год.

    На третий год меня направили на областной слёт школьников -  производственников. От района было всего 6 человек, трое из них были из Кисловской школы. Самарин Юрий и я, Здобнова Валя – штурвальные, Косяк Саша – рабочий зернотока.

 
На областном слете. Ю.Самарин, я и А.Косяк.

 
В подмосковном доме отдыха по премиальной путёвке.
Здобнов Михаил Фёдорович. 1963 год.

    А моему отцу в виде премии на выбор предоставили путёвку в Москву на ВДНХ или в подмосковный дом отдыха. Он выбрал дом отдыха. Единственный раз за всю трудовую жизнь он отдыхал без забот и хлопот.
Такая жизнь ему не особо понравилась, от безделья он тосковал по работе, по пасеке, по любимому винограду. Как они там без него – эта мысль ежедневно, ежечасно, постоянно преследовала его. Поэтому он на фотографии так печально смотрится, его натруженные руки просят любимого дела.
    Как и все крестьяне, Михаил с Саней вели своё личное подсобное хозяйство. Тот же набор – корова, свиньи, овцы, куры, но у них во дворе был свой колодец и, Саня, родом из Антиповских огородников, вела свой огород. Семья была полностью обеспечена собственными продуктами питания, а излишки продавались на рынке в Камышине. Излишки зерна получаемых в МТС размалывались на муку, и на пароходе Саней вывозилась на базары Астрахани или Саратова.
    Семья, по Кисловским меркам жила не бедно, доходы его семьи позволили Михаилу Фёдоровичу первым в селе купить автомашину «Победа».
 
Михаил Фёдорович у своей машины. 1961 год.

    Работа механизатора зачастую исключала системность в питании, поэтому и не удивительно, что врачи определили у него язву желудка. Немного подлечив, предложили ему лечиться пчелиным мёдом, ежедневно принимая его натощак по утрам. Первый год он покупал мёд, а на второй год он купил два улика пчёл и стал ещё по – совместительству и пчеловодом. Он так увлёкся этим делом, что со временем он развёл целую пасеку. Пчелиный мёд у нас всегда был на столе. Конечно же, не обходилось без пчелиных укусов, приходилось по ночам перевозить пасеку с одного медоносного поля на другое, но пчеловодство благотворно влияло на наше здоровье и благополучие семьи.
 
Михаил Фёдорович на своей пасеке со своими питомцами.

    Через несколько лет врачи не нашли у него не только язвы, но даже и следов от неё. Но с пасекой он уже никогда не расставался.
Своё увлечение, хобби, как сейчас принято говорить, он превратил в доходную статью своего ЛПХ.
    На его пасеке все мы прошли хорошую практику, а со временем тоже завели свои пасеки. Его сын, Михаил Здобнов, его зятья, Володя Васильев и Павлик Краснощеков стали пчеловодами. Лично мы с Павликом занимались пчёловодством восемнадцать лет, и только перестройка с «прихватизацией» и её «шоковой терапией» заставила всех нас отказаться от пчёл.
А жаль!
    Надо сказать, что мой отец всегда глубоко вникал в дело, за которое брался и доводил его до логического завершения. В моторном цехе МТС лучше и грамотнее его никто не ремонтировал в зимнее время моторы тракторов, комбайнов, автомобилей.
   Как комбайнёр он был занесён в «золотую книгу почёта», от трактористов для его прицепного комбайна не было отбоя. Все знали, что со Здобновым без хорошего заработка на уборке не останешься.
Пошла мода в Кислово на выращивание раннего картофеля, и здесь он не остался в стороне. За лето он вместе с семьёй выращивал два урожая. Наш ранний картофель весь продавался в Палласовке, а второй урожай картофеля закладывался на зиму для семьи.
Кроме картофеля в огороде семья выращивала ранние помидоры, в поле арбузы, в саду фрукты и во всё он вникал, и организовывал со знанием дела. 
Но самым главным и любимым его делом было выращивание винограда. Работу в винограднике он не доверял никому. Знал состояние каждого корня, каждой лозы. Мне кажется, что если на пасеке он укреплял своё здоровье, то у винограда он отдыхал душой.
Поэтому он и прожил 83 года, в то время, как мужчины в нашем Заволжье живут в среднем всего 60-65 лет.
    Выйдя на пенсию, он особенно не переживал. У него дома была масса дел, приносящих ему и достаток, и удовольствие. До 80 лет он трудился в своём ЛПХ, не покладая рук. И только после восьмидесяти он стал замечать, что силы уже не те, но сокращать своё ЛПХ он не хотел, не в его правилах. Стал замечать, что налаженное годами хозяйство стало давать сбои, что в Палласовку за 200 километров на базар ему ездить на своих «Жигулях» уже тяжело. Часть урожая оставалась нереализованной, а с этим он согласиться принципиально не мог, это его угнетало. Возможно, поэтому его здоровый организм стал ускоренно готовиться к прекращению жизнедеятельности.

*            *           *

                Детские воспоминания младшей дочери.

                МОЯ АТЛАНТИДА

   В своих руках я держу свидетельство о моём рождении. В нём записано место рождения село Раздолье, а вот в паспорте уже записано р.п. Быково - новое местонахождение нашего села после затопления поймы.
    Моё раннее детство прошло в Раздолье, а в школьные годы, когда мы уже жили в Кислово, я часто навещала дедушек и бабушек. Раздолье часто приходит ко мне во сне, я люблю вспоминать и рассказывать о нём другим, не видевшим моё Раздолье.
    Моё поколение послевоенное, о военной жизни я знаю только по рассказам, поэтому судить о нём не буду, а вот послевоенная жизнь стала сравнительно лучше. Трудились в колхозе за пресловутые «палочки», но колхозники радовались, что на трудодни стали давать, хоть немного, но больше зерна. Есть зерно – будет мука, будет мука – будут и пироги, а в остальном, вся надежда была на своё подсобное хозяйство, на свои руки, на свои выдумки, которыми издревле славится русский народ.
    Многие семьи после войны остались без мужчин – им приходилось труднее, нет, не трудно, а очень трудно. Голод постоянно стоял за их спинами. К моему счастью, мой дедушка и мой отец вернулись с войны и стали надёжной опорой для своих семей. Считаю, что нашей семье здорово повезло во второй раз.
    В Раздолье все времена года были хороши. В каждое время года находили сами или наши родители нам занятия, каждое время года было по-своему хорошо.
Осень. Пойма становится разноцветной. На зелёном фоне лугов, похожих на ухоженные газоны, стоят желтые тополя и клёны. Мелкие кустарники, мы их называли бирючьи ягоды, становились ярко красными, похожими на полыхающие костры. Терновые заросли отдавали синеватой дымкой и были похожи на застывшие облака. Только дубы ещё долго, почти до зимы, оставались зелёными.
    В это время идёт заготовка тёрна,  боярышника, шиповника на сушку. Обычно эту заготовку поручали нам, детям. Мы, кто с маленькой корзиночкой, кто с зембелем или ведёрком лазаем в кустах колючего терновника, боярышника, очень колючего шиповника. Дома всё это рассыпали на подлавке под железной крышей, сушили на зиму. Мы себя чувствовали добытчиками, помощниками своим родителям.
    На колхозном дворе варили арбузный мёд, солили в деревянных бочках на зиму для колхозников, а частично и на продажу капусту, огурцы, помидоры. Здесь нас всегда угощали мёдом, капустными кочерыжками, сладкой морковью.
    Зима. Зима делилась на две части и сильно отличались друг от друга.
 Первая часть - зима до снега. Наши игры и развлечения были связаны со льдом. Морозы ещё не такие сильные. Катались на коньках и самокатах по озеру и замёрзшим лужам, ловили раков под мостками и рыбу в проруби. Ребята постарше на озере глушили большими деревянными молотками щук.
    Вторая часть зимы наступала, когда снег окончательно накрывал землю. Наступала пора доставать лыжи, санки, делать ледянки. С озера мы перемещались на горки. Шум, гам, смех, веселье, а иногда и плач. Вот с вихрем проносятся большие санки, на них уселось пять мальчишек. За санками клубится снежный вихрь, не доехав до конца горы, они переворачиваются. Пустые санки катятся вниз, а ребята вылезают из сугроба. В стороне стоит мальчишка, замёрз, весь в снегу, варежки покрыты снегом, льдом, а домой погреться всё не уходит, ждёт свои санки, на которых ещё кто-то катается.
    Вечерами взрослые с малыми детьми собираются на посиделки. Очередная хозяйка заранее жарит семечки.  На посиделках при керосиновой лампе «Молния» кто играет в карты, кто в лото, а кто вяжет носки, варежки. Дети играют, слушают разговоры взрослых, иногда читают, рассказывают стихотворения, а иногда и ставят маленькие спектакли.
Мои двоюродные братья Шурик и Толик, после того как в школе прошли басню «Ворона и лисица» предложили поставить её взрослым на посиделках. Разделили роли. Толик взял роль лисы, я согласилась на ворону, а Шурик стал автором. Почти весь день мы репетировали,    Толик сделал себе привязные лисьи уши, я сделала большой чёрный клюв, в мою одежду воткнули десятка два гусиных перьев, предварительно вымазав их сажей, а Шурик сделал большую накладную бороду, как в нашем учебнике у дедушки Крылова. По замыслу я должна с сыром стоять на стуле под большим цветком «китайкой» в горнице, которая была нашей сценой, а взрослые сидели в прихожей.
    Инсценировка прошла на «ура». Особенно понравились зрителям ужимки и кикиморничание вороны. Этим я восполняла бессловесность глупой птицы.  Все хлопали нам в ладоши, хвалили за нашу выдумку.
    Весна. Солнце начинает пригревать сильнее, появляются проталины, в озеро текут по нашей улице ручьи, по ним мы пускаем свои кораблики, делаем запруды. Мы начинаем играть в «чижика» затем в лапту, в «третий лишний». С самодельными наганами, саблями и ружьями играли «по войнушкам». Мальчишки нашей улицы Луконины, Кутеповы, Ивченко, Питенко, Агафоновы всегда принимали меня в эту игру, в отличие от остальных девчонок. Мы лазали по дедушкиным кошарам, обрывам у озера, силосным колхозным траншеям и амбарам, залезали даже на пожарную каланчу.
   Ближе к пасхе по оврагам собирали «гусиные лапки» для окраски пасхальных яиц и первые весенние цветы – белые подснежники и жёлтые гусиный лук. Совсем скоро появятся лазоревые цветы – так в Раздолье называют степные тюльпаны. Их, жёлтые и красные тюльпаны к первому маю, мы приносили охапками из Попова оврага.  С ними мы будем встречать пароход с нашими городскими гостями.
    Волга разливается, вода подходит почти к порогу дедушкиного дома. Из Антиповке почти прямо во дворы приплывают на больших лодках рыбаки, предлагают на обмен осетрину, чёрную икру. На обмен берут пуховые платки, носки, валенки, масло. В это время приезжают на лодках в гости родственники из Антиповки, Кислово. Я и сама несколько раз с дядей Максимом Морозовым плавала в гости из Кислово в Раздолье и обратно. По Волге идут первые пароходы, в верха тянут тяжелогружёные нефтеналивные баржи. Наступает любимый праздник Пасха с куличами, крашеными яйцами, играми и забавами. Всё село весь день было на своих улицах. К слову сказать, празднование Пасхи совсем не изменилось и по сегодняшний день.
К маю половодье заканчивалось, луга начинали зеленеть, появлялся щавель, скорода, сладкие косматки, тополиные сережки. Ходили встречать пароходы, ожидали городских гостей. Весна заканчивалась к Троице. Дома и ворота украшались зелёными ветками, весенние работы на огородах заканчивались.
Я со своей подругой Инной Лукониной  помогаем Вале Киценко делать на озере из глины кирпичи для новой печки. Вдруг стало резко темнеть. Тёмная туча находила на село с южной стороны. Резко подул холодный ветер.
- Бежим по домам, сейчас будет дождь, - крикнула Валя Киценко.
 И мы разбежались по домам. У калитки меня уже встречала бабушка.
- Заходим скорее в дом, похоже, будет гроза, - сказала бабушка.
    Неожиданно всё вокруг осветилось, яркая ломаная линия на малое мгновение соединило тучу и Волгу. Почти следом пошли всё усиливающие раскаты грома. От неожиданности я присела, но потом бегом кинулась к высокому крылечку, а затем влетела в дом. Наспех ополоснув ноги в тазике с водой и, не вытирая их,  я бросилась на койку, накрывшись одеялом с головой. Рядом прилегла и бабушка.
   Гром грохотал ещё некоторое время, постепенно затихая. Я успокоилась, и хотелось посмотреть, что же делается на улице. Потихоньку я вышла на крылечко, в это время по железной крыше забарабанил дождь. Большие капли дождя падали на землю, поднимая пыль, но потом земля быстро намокла, следом появились первые лужицы и ручейки. Сквозь пелену дождя уже не было видно даже соседнего дома. Дождевая вода сплошными струями стекала с крыши мимо меня на землю и далее ручьями в середину двора, где уже полнилась большая лужа. Ко мне на крылечко вышла и бабушка.
- Как там дедушка в поле, наверное, весь промок?
- У него же есть плащ.
- В такой дождь плащ не спасёт.
    Вскоре дождь так же неожиданно закончился. Темная туча ушла вверх по Волге, выглянуло солнце, а в стороне на востоке появилась яркая разноцветная радуга. Над нею виднелась ещё одна, немного побледней.
- Бабушка, можно я по лужам побегаю?
- Конечно можно, сейчас тепло, да и по дождевой воде полезно побегать. Только не до темна. Скоро дедушка стадо пригонит.
    Последних слов я уже не слышала, бегая по лужам, я радовалась яркой радуге, ласковому солнцу, чистому воздуху, тёплым лужам. Я радовалась жизни, я была счастлива.
Наши глиняные кирпичи на озере полностью раскисли, наш труд пропал зря. Завтра их надо делать заново.
    Мы были сильно удивлены, когда дедушка в сухой одежде пригнал стадо.
- Дедушка, а тебя дождик не намочил?
- Наверху в степи дождя почти и не было. Это здесь в пойме дождь лил как из ведра. Это всегда так, в пойме дожди идут намного чаще, чем в степи. 
- Деньги к деньгам, а вода к воде, - заметила бабушка.
    Лето, ах лето! Чудесная пора для сельской детворы. Взрослые с раннего утра и до позднего вечера на работе в колхозе, мы же были предоставлены сами себе. Конечно, нам родители давали задания на день, но день длинный и эту работу мы обычно делали перед приходом родителей. Остальное время проводили на колхозных дворах, в бригадах, у своих дворов, в садах и огородах, в лесополосах. А чаще были на озере, в лугах, на Волге на песчаных плесах и теплых заводях. Не оставались без нашего пригляда дикие заросли сладкой фиолетовой ежевики. В лугах, в мелколесье мы радовались обильному разнообразию цветов ромашки, васильков, душистого горошка, одуванчиков, а в тени деревьев пряталась с красными мелкими ягодками спаржа, роскошные веера папоротника. В траве выглядывали из широких листьев белые колокольчики пахучих ландышей. А над всем этим благолепием порхали разноцветные бабочки, на деревьях и высоко в небе звонко распевали свои незамысловатые песни птицы.
    С замирающим сердцем от этой красоты мы падали на траву и нам становилось ясно, что лучшего названия, чем РАЗДОЛЬЕ, для нашего села придумать невозможно. Мы недоумевали, почему же раньше, совсем ещё недавно, наше село называлось Голодаевкой, откуда этот страх голодных годов у наших родителей? Лично я голодного времени в нашей семье не припоминаю, отец ежемесячно получал в МТС зарплату, натуроплату в конце года. В колхозе, конечно, было сложнее. Их трудодни в конце года частенько оказывались пустыми, а значит, и зима с весной могут быть голодными.
   В отличие от моих сверстников, я жила у бабушки с дедушкой, а бабушка уже не работала в колхозе, поэтому пригляда за мной и Шуриком было больше.
   Мы с Шуриком чуть свет были уже на ногах. Рано утром надо помочь бабушке выгнать корову в стадо, а дедушке колхозных и хозяйских овец и коз, ведь он был пастухом. Днём мы с  Шуриком часто носили обеды дедушке или сторожили отдыхающее на водопое стадо. Помогали бабушке на огороде поливать овощи, в саду собирать опавшие груши. Сушить их на зиму. По вечерам с дедушкой пытались плести из лозы корзины.
   А в остальном, мы с Шуриком были такие же сорванцы, как и наши соседи.
Как я уже упоминала, дома у нас был патефон с пластинками песен Мордасовой и Руслановой, которые я знала наизусть и при случае исполняла. Исполняла песни для своих подружек, а иногда и для взрослых по их просьбам.
    Раздолье. Летний вечер. На лавочках, маленьких стульчиках, принесённых с собой, у бабушкиного дома над озером сидят бабушки, реже дедушки, тётеньки и все они соседи моей бабушки Паши. Рядом играем мы, соседская малышня, среди них Толик Кутепов, Шурик Щукин, Луконины, Ивченко и другие. Мы, ребята, играем в прятки, догонялки, взрослые грызут семечки, неспешно обсуждают свои житейские вопросы.
   Немного о семечках. Семечки на вечерние посиделки каждый приносит свои, причём все жарят по-разному, да и семечки разные. Тыквенные, подсолнечные, арбузные, дынные семечки. Тыквенные семечки, сытные, маслянистые, их вкус напоминал и заменял нам орехи лощины, которых у нас в лугах было совсем немного. Обычно тыквенные семечки жарили в духовке или в русской печке, предварительно сбрызнув их сладкой водой.
    Подсолнечные семечки были более распространены у нас. Они были для нас как наваждение. Отказаться грызть их, было невозможно, мы их грызли до тех пор, пока они не закончатся.
    Арбузные, медовые семечки были сладкими, ароматными. После отделения арбузного сока для варки арбузного мёда, семечки с арбузной мякотью варили отдельно. Семечки получались мягкими и сладкими. Грызть их было легко и приятно.
    Дынные семечки грызли редко, во время поста их обычно шелушили, зёрна измельчали и смешивали с арбузным мёдом при еде пампушек. Кушанье получалось изумительным.
На вечерние посиделки у двора бабы Паши все приходили со своими семечками. Неспешный разговор иногда стихал, затем снова возникал, но уже на новую тему, а вот грызть семечки ни на минуту не прекращали. Шелуху от семечек бросали на пол, отчего в мою обязанность входило рано утром подметать весь мусор после вечерних посиделок, что бы перед двором было чисто.
    Внизу под спуском поблёскивает наше Озеро, а вдалеке за лугами также алеет закатом Волга. На реке уже зажглись керосиновые лампы бакенов, указывающих путь пароходам и грузовым теплоходам. За Волгой на высоком берегу кое-где уже светятся окна домов  Антиповки.
   Стало темнеть, над обрывом мы с ребятами разожгли костер от комаров. Дедушка обмахивается от комаров гусиным пером, смоченным в керосине.
- Валя, Валечка, иди сюда, - зовёт меня баба Паша, - спой нам Мордасову.
Сама бабушка не пела, но слушать очень любила.
- А что спеть, баба Паша?
- Давай частушки. Вот тебе белый платочек. Иди во двор, и оттуда будешь выходить.
Я выбегала из калитки пританцовывая, и, размахивая платочком, начинала петь, подражая Мордасовой:
               «Черевички мои, сбоку выстрочены,
                Не хотела я плясать, сами выскочили…».
Далеко над озером разносился мой детский голос.
- Валя, давай про доярочку, - просил дедушка, когда я закончила петь последнюю частушку из записей на патефонной пластинке.
               «Сербияночка Наташа во субботу мыла пол,
                В решето коров доила, приморозила подол…».
- Вот, туды её мать, приморозила всё же свой подол, - искренне хохотал каждый раз в этом месте дедушка Фёдор.
Тут я выбегала на обрыв и раскинув руки, начинала новую песню.
                «Поедем красотка кататься,
                Я волны морские люблю…».
   В конце концерта, глядя на Антиповку, хором все подпевали мне любимую песню:
                «Горят костры далёкие,
                Луна в реке купается,
                А парень с милой девушкой
                На лавочке прощается…»
   Костры рыбаков на Волге и за Волгой действительно горели, по Волге шли ярко освещённые суда, всё это усиливало воздействие песни на поющих. Разговоры смолкали.
   Молодежь в это время думала о будущем, а пожилые вспоминали свою антиповскую  молодость. Ведь у многих детство прошло в Антиповке, в церковь и к многочисленным родственникам по праздникам многие ходили зимой так же в Антиповку. Летом попасть в Антиповку было намного трудней, и времени свободного меньше, вот и поглядывали они с грустью в глазах на свои родные места. Да и вся бывшая Голодаевка, всегда считалась частью Антиповки.
    А я уже сидела у бабушки на коленях, греясь под её тёплой кофтой.
Обычно после этой песни расходились по домам, уснувших малышей уносили домой на руках, а дедушка из ведра заливал озёрной водой костёр.
    Когда мои родители летом 1949 года переезжали в Кислово, меня оставили на время пожить у бабы Паши. Я плакала, хотела вместе со всеми ехать в Кислово.
 
Это я во дворе фотографа.
Фото Петрова (Бурхана). Раздолье 1948 год.

    Мне отец пообещал купить куклу, и я успокоилась, а вот Лида и Миша наотрез отказывались ехать, но их ждала в Кислово школа.
Лида пережила переезд спокойно, а вот Миша тосковал по Раздолью, по своим друзьям. Он использовал всякую возможность уйти, уехать, сбежать в Раздолье к друзьям, к деду.
   Перевезли меня в Кислово только зимой. Дом, который купили мои родители, находился на южной окраине Кислово - Песках, недалеко от  спуска  в пойму Волги. Внизу под спуском протекала речка Арапка. А со спуска местная ребятня каталась на санках, лыжах и ледянках.
   В этой части села во всех дворах были сады, огороды, у всех были свои колодцы. 
 
Я и Нина Гребенникова 1959 год. Кислово.

    Только вода у всех была разная. В нашем дворе вода была вкусная, и зачастую соседи приходили к нам с ведром брать воды для чая.
    Кстати, круглый сруб нашего колодца был сделан из плетня. Мне летом частенько приходилось чистить дно колодца. Меня спускали в колодец в ведре, и я там наполняла илом, песком ведро за ведром, когда маленькой лопаткой, а когда и просто руками. Через полчаса я замерзала, и меня вытаскивали в ведре наверх греться, поили горячим чаем. Затем снова в колодец.
   Я быстро сдружилась с соседскими девчонками своего возраста, нас было 8 девчонок и только один мальчишка – Шурка Грянченко. Нашу ватагу так и называли: «Восемь девок, один я, куда девки  - туда я».
   Напротив нашего дома стоял дом бабушки Нины Гребенниковой. Наша девчачья ватага звала её ласково – Бабанька, именно так, с большой буквы и без имени, но все знали, о ком мы говорим.
   Конечно, первые уроки доброты все мы получаем от матерей, но, подрастая, мы прислушиваемся к окружающим. Подрастали и мы, тянулись к тем, кто нас не отталкивал от себя. Бабанька рано осталась вдовой, муж погиб на войне, она сама подняла на ноги двух своих сыновей в тяжёлое военное и послевоенное время. Нерастраченную ласку и доброту она переносила на своих внуков,   и внучек, а вместе сними и на всю нашу девчачью ватагу.
Вместе с Бабанькой мы летом собирали в сосновом бору грибы,  на лугах, глёд, тёрн, лох, кислицы, лечебные травы, орехи. Всё это она сушила, солила, мочила – запасала на зиму. За лето мы с ней обходили всю близлежащую пойму. Зимой она учила нас азам швейного дела, она была хорошей швеёй. Часто вместе с Бабанькой мы шили себе обновки, мастерили тряпичные куклы. Длинными, зимними вечерами  мы слушали рассказы о жизни святых из Библии, хотя она и не умела читать. Под эти рассказы мы и поглощали те запасы, которые делали летом вместе с ней.
   Запомнились летние поездки на пароходе с Бабанькой в Камышинскую церковь. Туда она брала только свою внучку Нину Гребенникову и меня. А какие  бублики она пекла в своей русской печке? Их вкус я помню и сейчас. Мы с Ниной усердно лепили из крутого теста бублики, а она сначала их варила в чугунках, а потом пекла прямо в печке на поду.
Недалеко от проулка, шедшего на спуск к нашей купальне на Арапке, жила тётя Маня Вальковская. Она также осталась после войны вдовой с двумя маленькими детьми. Трудилась она, не покладая рук. Выручали её семью вишнёвый и грушёвый сады, коровка Марта, трудолюбивые руки, доброта и вера. Как ни трудно было ей кормить, воспитывать старшего Пашу и младшую Нюру, но её доброты хватало на нас, соседскую  детвору и на одиноких людей. Она прежде, чем накормить свою семью, обязательно посылала угощение одинокой соседке  бабушке Моте.
   Я до сих пор помню её пироги с вишней и грушёвым взваром, которым она угощала нас – соседских девчонок.
Бывая у них в гостях, я с изумлением наблюдала за её ловкими руками. В её руках рождались красивые цветы из простой цветной бумаги. Её цветы украшали всех невест, женихов и гостей кисловских свадеб. Её дочка Нюра – наша старшая подруга, хлопотала по дому,  прислушивалась к рассказам своей матушки о жизни святых, Иисуса Христа. Тётя  Маня не умела читать и не имела у себя Библии, рассказывала она по памяти, то, что слышала в церкви, или от родителей.
Вдовы – солдатки объединились в свою, закрытую для остальных женщин, общину. Но нас, девчонок они всегда принимали.
   Они помогали, чем могли друг другу по хозяйству, другим престарелым одиноким женщинам, читали Библию, молились за своих детей, вспоминали и поминали своих мужей. Всё надеялись, что может быть, они вернутся ещё, и тогда заживут как все люди. А пока горькая вдовья доля…
    В Кислово церковь давно была закрыта. Одна из вдов, Обрамчиха, была грамотной и хорошо читала церковные тексты. Ей батюшка из Камышинской церкви дал разрешение читать псалтырь по усопшему, совершать панихиды и «Погружать» младенцев. В Кислово и в отсутствии церкви, при жёстком запрете религиозных отправлений Вера не была искоренена. Она всегда оставалась в наших сердцах. Православие на Руси насчитывает почти тысячу лет и его не искоренить за какие-то тридцать лет, даже при таком массовом и агрессивном гонении на государственном уровне.
   Я прочитала Библию только в зрелом возрасте – это результат атеистического воспитания в школе того времени. Но семена Веры, заложенные в раннем детстве мамой, тётей Маней, Бабанькой не пропали в наших сердцах. Украдкой мы продолжали быть верующими, будучи октябрятами, пионерами, комсомольцами, а некоторые и коммунистами.
Кисловская церковь святого Николая была построена в 1861 году на пожертвование мирян. Строилась она почти 10 лет в центре села, где была низина и постоянно осенью и весной стояла огромная лужа. Сюда завозили землю, хворост на подводах и тщательно утрамбовывали, прежде чем заложить фундамент.
    Церковь, как рассказывала Горбунова Екатерина Федоровна, была деревянная, высокая, с пятью куполами. Главный купол был в центре здания, другой - над колокольней – звонницей, третий - над алтарём и два – над клиросами для певчих. Певчих в церковных хорах, мужском, женском и детском, насчитывалось до 50 человек.
Купола были круглыми в виде луковиц, тёмно – голубого цвета с золотистыми звёздами. Позолоченными были и кресты над куполами. Солнечными днями золотые звездочки и кресты сияли необыкновенно. Возле церкви росли три больших тополя. Двор был огорожен кованой металлической оградой с тремя высокими воротами. На кирпичных столбиках кованой ограды были установлены разноцветные шары-светильники, в которых по большим праздникам зажигались свечи. На рядовые праздники туда ставились керосиновые лампы. Во дворе располагалась сторожка – служебное помещение.
    Раздольевский поэт А. Сабаев в своих стихах  писал, что колокольный, малиновый звон десяти колоколов Кисловской церкви был слышан в окрестных деревнях. Каждый час церковный сторож «отбивал» время, верёвка из сторожки тянулась на звонницу.
Внутри церковь была оштукатурена и расписана картинами на библейские темы. По красоте церковь святого Николая была одной из лучших в Заволжье.
    Очевидец, моя свекровь, Матрёна Андреевна,  рассказывала, что когда с церкви стали снимать кресты, желающих это сделать, долго не находилось. Нашёлся всё же…
Когда сбрасывал последний крест, он обернулся к людям через левое плечо и прокричал:
- Ну, шо-о? Дывиться як я его…, - и вдруг вместе с крестом покатился по крыше, упал на землю, свернув себе «вязы».
    С того времени шея его так и осталась повёрнутой налево, да и прожил он совсем недолго.
    В пятидесятых годах церковь и совсем разрушили, а на её месте трижды пытались строить современный клуб, но каждый раз фундамент проседал. Строиться не давали подземные грунтовые воды. Клуб всё же был построен, но в пятидесяти метрах от святого, намоленного места.
    Только через полвека церковь в Кислово вновь открылась. Нет уже в живых добрых и милых моему сердцу бабушек, родителей, богомольных соседок. Их достойно заменило младшее поколение.
    Моя старшая подружка по босоногому детству Нюра Вальковская, ныне Анна Михайловна Коломыйченко стала старшей хранительницей церкви. Её брат Павел Михайлович Вальковский, сейчас житель Ярославля, помогает материально в оформлении внутреннего убранства и купола церкви.
   Конечно, сейчас церковь несравнимо меньше прежней, но прихожане гордятся ею, и службы, проводимые отцом Александром, проходят при достаточном количестве прихожан.
Вера в Бога не угасла, а наоборот укрепляется, в Кисловскую церковь, к Божьим заповедям потянулась молодежь, а значит, не угаснет наше село, а вместе с ним и вся Россия.
*             *           *

Продолжение в части 7.