Как Пантелеймон Невинный снимался в кино

  (история четвертая)

  Отчего-то принято считать за идеал мужчины этакого доминантного альфа-самца, мачо. И очень глупо. Ведь известно, что в природе генофонд таких самцов, например у обезьян, тщательно отсеивается. Пока обезьяна альфа-самец мутузит в кустах обезьяну бета-самца, скромный отщепенец из джунглей делает женским обезьянам детей и простирает свои гены в потомство. То же и у людей. Приятно заполучить в жены самую красивую девушку, а потом продолжать развлекаться на стороне, тщательно заботясь о контрацепции. Наверное… Но реальность учит обратному. Пока кичащийся красавицей-женой альфа-мужик держится за эту свою бабенку и растит немногочисленных детей (часто не своих), умудренный опытом любовник дарит себя всем, всем без исключения чужим женам, - и уж конечно не думает о контрацепции! – в результате чего становится отцом множество раз, о чем и сам обыкновенно не подозревает. А значит, с точки зрения дарвиновской теории, победителем выходит именно он – часто небогатый, тщедушный даже может быть, но твердо знающий цену своему мужскому предназначению, что бы там себе ни думали состоявшиеся «отцы» семейств.
  Раз в библиотеку позвонили из киностудии, поинтересовались, нет ли каких нищих девочек в массовку.
  -Отчего же, - ответил я. – Девочек, правда, нет, но зато есть я, Пантелеймон, сотрудник отдела списанных книг: к вашим услугам.
  В трубке уважительно помолчали, обозначив таким образом важность момента, и пригласили меня на съемки. Кастинга никакого не предполагалось, потому что такому выдающемуся лицу, как я, он, разумеется, не нужен.
  Отпросившись в библиотеке (Пемза отнесла мое отсутствие на счет участия в городских культурных мероприятиях), на следующий день я прибыл на студию. Массовку отбирал и распределял на роли маленький дядечка с волосенками, свалявшимися бледной паклей вокруг лысины, лучистыми морщинами вокруг глаз и большим ртом. Вообще-то в этот день предстояло снимать сцены из фильма про революционеров в Петербурге прошлого уже, с недавних пор, века, для чего нужна была изрядная толпа случайных прохожих. Но помощник режиссера, едва взглянув на меня, тотчас отвел мне первую в моей жизни, но уже значительную роль.
  -Невзрачный, незаметный, - оценивающе окинул он меня взглядом настоящего ценителя. – Типичный шпик.
  Посоветовавшись с костюмером, он даже решил, что костюм, мой любимый болониевый плащ, можно оставить на мне как есть:
  -Не вполне исторически достоверно, но никто не заметит.
  Вот только панамку на резинках пришлось заменить на потрепанную пыльную фуражку.
  Дело было ранней весной, в городских парках уже пробивалась первая трава. Помреж собрал актеров массовки и быстро объяснил суть: снимать будем на углу Невского проспекта на Фонтанке, для чего милиция ненадолго перекроет движение, так что делать все надо быстро, в один-два дубля. Приезжаем на место съемок, расходимся по местам, по команде помрежа идем, создавая пешеходное движение. Главное – не заслонять актрису, изображающую революционерку, которая будет пробираться сквозь толпу и смотреть в сторону Аничкова дворца, через проспект. Всем остальным глазеть в том направлении не надо, только тем, кому специально укажут. Потом, в склейке, туда добавят проезжающую мимо карету с женой министра, которого революционеры надеются убить, ее играет другая наша актриса. А вот, кстати, и они, восхитительные наши звездочки.
  К нескольким автобусам, у которых собрались будущие кинопешеходы, уже готовым отправиться к месту съемок, подошли две молодые девушки. Одна, с длинными рыжими непослушными волосами, в красивом вечернем платье; другая, темноволосая, с прической, убранной на затылке в узел, в платье простом, но тоже элегантном. Я тут же определил, что роли выбраны неправильно. Спокойной, уверенно держащей себя в пространстве, с до точности выверенными движениями брюнетке следовало бы играть аристократку. А дергано-нервной, с то безумно скользящими, то масляно расплывающимися глазами рыжеволосой актрисе роль революционерки-эмансипе подошла бы куда больше, чем роль министерской жены. В дальнейшем это мое первое впечатление только усиливалось.
  Помреж, подошедший режиссер, оператор и другие члены съемочной группы собрались вокруг актрисулек, о чем-то оптимистично перешучиваясь. Брюнетка несколько мгновений долго и выразительно смотрела на меня, как будто что-то решая; рыжая, казалось, не могла надолго задержать взгляд на одном предмете, но я заметил, что, скользнув по моему выразительному лицу, где-то на уровне фуражки, она как бы невзначай поправила прическу. Наконец, режиссер дал команду, помреж забегал вокруг автобусов, стал поспешно отдавать распоряжения, массовка, актеры и съемочная группа расселись по машинам, и мы поехали.
  Доехали быстро. Нужный для съемок угол возле Аничкова моста, возле книжной лавки, уже оцепила милиция, но заграждения еще не расставили, так что пешеходному движению ничего не мешало. Карета, запряженная лошадьми, ждала по ту сторону Фонтанки. Массовку быстро, не перекрывая пешеходного потока, расставили по местам (меня поместили на углу),  потом в один момент установили ограждения, запустили камеру, и актриса, игравшая революционерку, выйдя из-за угла, двинулась вдоль Невского, походя толкнув меня, огибая одетых в одежду начала века прохожих из массовки, то и дело выглядывая на проезжую часть, по которой двигался поток вполне современных машин, что, впрочем, не должно было попасть на пленку. Сцену сняли, сделали еще один дубль (революционерка опять меня задела, на этот раз с другого боку), убрали заграждения и пустили Невский шагать снова. Перегородили на этот раз проезжую часть, прогнали карету с «женой министра», - блуждающий дикий взгляд вновь выхватил меня из толпы, - спешно собрали всех участников съемок в автобусы и вернулись на студию.
  У фасада киностудии уже никуда не торопились, из стоявшего тут же фургончика раздавали горячий чай, суп и бутерброды. Статисты гадали, когда их пригласят в другой раз, и, если пригласят, то сколько заплатят. За сегодняшние съемки полагалось четыреста рублей на брата, - девушка лет тридцати в вязанной шапочке раздавала банкноты.
  Вдруг ко мне подошла со стаканом чая и встала прямо напротив артистка, игравшая революционерку. Я несколько раз взглянул на нее, но, посчитав знакомство неудобным, стал смотреть в сторону. Чуть погодя к нам присоединилась рыжая жена министра, и, после того, как она мне нервно улыбнулась, хранить молчание дальше было уже просто неприлично.
  -Пантелеймон, - представился я, протягивая руку.
  -Наташа, - пожала руку рыжая.
  -…Но если так удобнее, можете звать меня просто Пантелеем, - повернулся к революционерке.
  -Яна, - сдержанно кивнула она мне.
  Я поделился с дамами припасенными на всякий случай бутербродами, Наташа отошла налить себе чаю, и, что я ни говорил ее подруге, как ни пытался развлечь, она только либо улыбалась, глядя прямо на меня, либо отвечала односложно.
  -Она только с виду такая тихая, - вернулась Наташа. – На деле она мужчин как семечки ест, только шелуху выплевывает.
  Яна вскинула на нее свои восхитительные тонкие ресницы.
  -Бедняжки потом звонят, караулят, шлют дорогие подарки – все тщетно. Один перерезал вены и наглотался таблеток – еле, по счастью, откачали.
  Как раз в это время нас заметил и направился прямиком в нашу сторону невысокий коренастый мужчина лет за пятьдесят, с бородой, в дорогой кожаной куртке, режиссер.
  -Не бойтесь, я не такая, - быстро проговорила Яна и чиркнула на клочке бумаги несколько слов. – Через двадцать минут приходите, вас пропустят. – И она незаметно положила записку мне в руку.
  Режиссер, шевеля бородой, облапал обеих актрисок за талии, выдавил из губ какую-то шутку, девушки из вежливости тихонько похихикали, и троица скрылась в чреве здания киностудии.
  Доев бутерброд и допив чай, отсчитав назначенные двадцать минут, я последовал за ними.
  «Деве томно, деве странно, деве сладостно сугубо, снится ей его фигура и гороховая шуба…» - задумчиво пробормотал я себе под нос. Скорее всего мне показалось, но готов поклясться, что вахтерша мне заговорщицки подмигнула.
  Поплутав изрядно по этажам, я все-таки отыскал указанную комнату. Прильнул ухом к двери.
  -Яна, Наташа, дорогие мои! Мы обязательно должны отпраздновать будущий успех, ха-ха-ха! – воскликнул за дверью режиссер полным восторга голосом.
  Хлопнула пробка от шампанского.
  -Аркадий Ефимович, игриво выдохнула Наташа. –Вы такой шалун!
  Послышалась возня и – одновременно – шаги со стороны лестницы. Я заметался, но по счастью тут же, рядом, очень кстати пришелся стенной шкаф, куда я тотчас же спрятался.
  Шаги остановились у двери номера, незнакомец деликатно постучался. Не сразу, хотя и скоро, откликнулся голос режиссера: «Я сейчас!» Незнакомец хмыкнул.
  -Простите, Николай, - выйдя в коридор, узнал режиссер гостя, в то время как я поневоле вдыхал кислый запах и пыль, изо всех сил стараясь не чихнуть в, очевидно, кладовке уборщицы. –Я очень занят. Мы… репетируем новые сцены перед завтрашними съемками. Что вы хотели?
  Николай, вместо ответа, принялся беззастенчиво расхваливать режиссера:
  -Я посмотрел отснятый материал. Это великолепно!
  -Хм, да? Спасибо, спасибо.
  -Потрясающе, правда! Ты, Аркадий Ефимович, превзошел все, что я видел прежде. И ведь как только может быть такое: читаешь сценарий – ничего обыкновенного, обычный, ничем не примечательный сценарий. Но тут за дело берешься ты, и – блеск, фантастика.
  -Благодарю, очень приятно.
  -Да… Так вот: наш спонсор, банкир Ногтерезов, ждет тебя в буфете. Иди, поговори с ним, это нужно.
  -Но, Николай, кхм-кхм. Репетиция… Я не могу ее отложить…
  -Ничего, иди, ты же все прекрасно понимаешь.
  На секунду Андрей Ефимович задумался, казалось, внутри него идет нешуточная борьба.
  -Пойдемте, Николай, вместе. Все-таки, неудобно: что это я без вас?
  Николай неохотно, пофыркивая, было стал спорить, но увидев, что отправить режиссера к банкиру одного решительно невозможно, сдался, и они, пройдя по коридору, скрылись из слышимости.
  Сосчитав до тридцати, я выскользнул из чулана, и тут же, открыв дверь, предстал перед девушками. Обе они, ничуть не удивившись, не на шутку обрадовались. Наташа демонически рассмеялась, Яна сделала глазки, они переглянулись, и мы бросились друг к другу в объятья.
  Девицы стали целовать, обнимать, трогать меня. И та, и другая не успели переменить костюмов со времени съемок: на Яне был костюм, какие носили конторские барышни перед революцией, Наташа блистала в голубом бальном платье с глубоким вырезом, утянутом в талии так туго, что чуть выступал животик. Обхватив, они повалили меня на низкий, широко разложенный диван, вмиг освободив от плаща. Мгновение – и штаны полетели следом.
  Мой гордый перчик пришелся красавицам по вкусу. Вдавив бедра мои в диван, они ласкали, целовали его, попеременно обхватывали губками, и, покуда одна наслаждалась волшебным леденцом, другая щекотала волосатые ядрышки, и наоборот. Изнемогая от блаженства, я словно плыл по бескрайнему, едва волнующемуся океану.
  Но вот проказницы оттолкнули меня и слились в жарком поцелуе, одновременно принявшись ласкать друг дружку везде, везде. Подолы их юбок заворотились, и я увидел, что костюмер, очевидно готовя сюрприз начальству, не экономил на деталях: на девушках было реконструированное белье, каким его носили наши прабабушки, его даже не было надобности снимать. Не долго думая, Наташа забралась на Яну сверху, и два прекрасных создания погрузили свои шаловливые язычки в цветники друг другу. Янина дырочка, совершенно свободная от волос, жадно глядела в мою сторону, и грех было не пристроиться рядом у нее между полусогнутых ног и не вложить в нее, обхватив руками горячие бедра, своего распухшего непоседу. Наташа причмокивала, не смущаясь моего пытливого взгляда, Яна не отставала с дальней от меня стороны; время от времени Наташин язычок натыкался на моего шалуна, и я длил, длил, длил бесконечное блаженство.
  Но вот всхлипы актрисок стали жарче, взволнованней. Разрушив их зиккурат, я, ни слова не говоря, перевернул девушек так, что теперь рыжеволосая Наташа лежала снизу, на спине, а темненькая Яна очутилась на ней сверху, живот к животу. Передо мной раскрылись два жарких, жадно дышащих прекрасных лона. Войдя для начала в Наталью – ее пах пылал огненной прической, как пожар, - я стал ласкать Янину промежность рукой, потом поменял порядок, еще и еще. Бестии так истово целовались и ласкали друг друга, что то и дело норовили сорваться с крючка. Наконец, а времени минуло немало, актриски забились, заметались в моих руках, сопя и похохатывая, и я излил часть семени в одну, а часть – в другую.
  В эту минуту в дверь, по счастью предусмотрительно запертую мгновенно пришедшими в себя девушками, настойчиво постучали.
  -Это Помидоров, Колька! – сценически поставленным шепотом простонала Наталья.
  -Скорее одевайся! – бросила мне брюки и плащ Яна.
  -Продюсер наш. Сплавил Фимочку. Глаза бы мои его не видели.
  Яна, моментально очутившись у окна, уже отворяла его:
  -Там балкон и лестница! Скорее, не расшибешься.
  В два счета надев штаны и плащ, проверив, в кармане ли моя незаменимая панамка, я уже не видел, как девушки поспешно приводят себя в порядок, потому что очутился на балконе.
  Окно за мной захлопнулось. Поспешно спустившись по узкой железной лестнице с третьего этажа, причем в конце пути пришлось прыгать, я очутился в узком дворе-колодце, и, опасаясь, как бы подозрительный Коля-Помидоров не выглянул в окно и не заметил меня, поспешил к выходу.
  Сзади послышались шаги: там кто-то был. Вдруг, едва я оказался в узкой каменной подворотне, навстречу мне выскочили двое криминального вида мужчин в кожаных куртках и спортивных штанах и, не обращая на меня внимания, принялись палить во двор, откуда я только что улизнул.
  Должно быть, это снимали кино из бандитских девяностых. А может, и нет, и все было совсем не понарошку – как знать…
  Недолго думая, я пригнул голову и побежал прочь, но вот что я вам скажу.
  Женщины, вопреки устоявшемуся мнению, вовсе не склонны любить богатых, сильных и влиятельных. Все это враки и ерунда полная. Женщины любят милых, чудаковатых, обаятельных, смелых и опытных в любовном деле – ну, словом, таких, как я. А так называемых «звездных мужчин» они просто используют, обводят вокруг пальца, только и всего. Так не женитесь же никогда, дорогие друзья, но – веселитесь, срывайте цветок за цветком, плодите потомство по всему миру, и да останутся в дураках вечные «успешные» рогоносцы: клянусь ночным колпаком!

Пантелеймон Невинный