Пока живет надежда

В БСП (больницу скорой помощи ) я попал внезапно, так же , как туда попадают все.
В моем случае это был удар ножом, ножевое ранение.
Нож оказался грязным, попала инфекция, я оказался на операционном столе.
Руки привязали к откидывающимся крестообразным перекладинам по бокам, ноги прихватили ремнями. Наркоз.
Разрезали, зашивали.
Очнулся, над головой стоит человек семь, студенты-медики, хирург им что-то объяснял вслух.
Почувствовал себя подопытной лягушкой, или собакой, или кем там еще.
Непроизвольно начал запястьями рук давить на бинты, они стали развязываться.
Придавили обе руки, лекари...
Я лежал на каталке, в животе, как у лягушки, торчала  трубочка с привязанной к ней резиновой перчаткой, по трубочке стекала кровь, так сказать дренаж.
Каталка подъехала к лифту, дальше отделение политравмы.

Больные были тяжелыми.
Первые несколько суток встать я не мог, кровь сочилась по трубке в перчатку, перчатка раздувалась и была похожа на полное коровье вымя,  плюс сотрясение мозга.
Своя боль всегда перекрывает чужую.
Позже, мне стало чуть лучше, и я ощутил всю тяжесть этой  гнетущей атмосферы  человеческих страданий.
Часть людей попала с бытовыми, производственными травмами, кто-то по глупости.

Был тут один пожилой бедолага, который выпрыгнул из окна хрущевки.
Приехал он к детям откуда-то с Юго-Востока. Дети работали днем, а он как-то ухитрился взять какой-то, как он говорил  "неподъемный кредит", по-моему, или на бытовую технику, или на кондиционер .
Зять, после этого его возненавидел, видно отдавать было нечем, а может невзлюбил за самостоятельность, кто его знает.
Не выдержал, пожилой уже человек, сиганул в окно. Не разбился насмерть, как хотел, но поламался сильно.
Дети приходили с печальными лицами, видимость уважения и участия.
- Ненавидит он меня, не даст жизни, сведет в могилу.
- Все равно выброшусь, повыше поднимусь, только ходить начну и выброшусь.

Привезли молодого паренька лет двадцати пяти, работал на стройке, киевлянин, прораб или мастер.
Упал ночью с высотки , между этажами.
Приходили родители , им врач сказал, что он уже инвалид, на всю жизнь, все.
Сидела молоденькая жена, с заплаканными глазами, ее пока обнадеживали, не говорили, чтоб не сбежала, не бросила его сразу.
Тут-же вертелось строительное начальство, пытались сэкономить на выплатах.
Родители хотели, чтоб платили по-дольше, куда ж теперь ,инвалид, все.

Были еще тяжелые люди, не ходящие.
Днем в общем шуме стоны были не так слышны, а ночью стенания были сильные.
Я, по стеночке, научился, со своей трубочкой и перчаткой, наполненной кровью, которую периодически сливали, пробираться в коридор, там стояли кресла и горел свет, добирался до открытого балкона, и с высоты седьмого этажа смотрел на ночной город, огни.

Колебание жизни и смерти более всего ощущалось по одному человеку, которого через день, сутки, возили, то в реанимацию, то сюда, в палату.
У него были поломаны ребра, они проткнули легкие, осколки там остались,  было еще и воспаление легких с сильным кашлем, ребра рвали легкие на куски.
Бедняга или бредил , крича, или терял сознание, за все время глаза он не открыл ни разу.

Он был в разводе, жены не было, и только две дочки, лет по семнадцать-девятнадцать, то обливали его слезами, то бегали  за врачами, умоляли помочь. Хотя помочь тут тяжело, но врачи делали, что могли.

В больницу приходили утешать и проповедывать люди, раздавали Евангелие, молились.
Никогда и никто из обитателей палаты, ни разу не стал возражать против этого.
Чувствовалось, что Бог и есть последняя надежда для многих этих людей, пусть, может и призрачная, для некоторых надежда, но  надежда умирает последней.
Ведь пока живет надежда, продолжается  человеческая жизнь.