Последний восход

Вставало Солнце. Мы возвращались из командировки. Ехали по Псковщине. Benz ненавязчиво шуршал по асфальту. Уже почти сутки не вылезали из-за руля. Брякала музычка. На шоссе и до горизонта вокруг было пустынно. Я понял, что засыпаю. Спросил попутчиков, хочет ли кто порулить, все отказались. Вдалеке показалась знакомая речка. Я свернул.
- Ты куда?
-Место знакомое. Отдохнем здесь.
Остановились. Вышли из машины. Тот же пригорок, тот же песок, крапива…
Я поднялся на бугор и огляделся. Вроде бы все то же. Только Вовки уже нет. И страны нашей нет. И машина немецкая. «Тот же лес, тот же воздух и та же вода, только…»

Вставало Солнце. Мы сидели на песчаном пригорке, Вовка разжигал костер. Он уговорил меня после второго курса на летних каникулах рвануть к нему в деревню. Дед пошел к реке за водой.
- Слушай. Он про войну со мной не говорит. Это при тебе опять вспомнил. Может простит меня.
- За что?
- Понимаешь, тогда я «битлов» слушал;  волосы длинные, пацифизм, и всякое такое. Вот и брякнул сдуру: «Как вы достали меня со своей войной».
- Да уж, благородный поступок.
- Ну,  дурак-дураком.
- А что дед?
- А ничего не сказал. Словно и не было ничего. Осекся, посидел, помолчал и вышел. Только четыре года ни одного слова о том времени со мной не говорил.
- А ты спрашивал?
- И извинялся, и спрашивал. Он только: «Да ладно, внучок» И будто не слышит меня. Я ведь тогда сразу за ним пошел, хотел извиниться. Он сидел за баней на корточках, сжался клубочком и тихо глотал слезы…
А потом я случайно услышал, как мать с отцом об этом говорили. Батька-то мой ушел 23 июня и 23 июня вернулся, четыре года день в день. Вот он о войне вспоминал редко, да и то только с 44-го года…
- Ты бы поговорил с ним, вон чего старику наговорил.
- А чего говорить, сам потом поймет.
-Чего поймет? Ненависть нашу и страх? Ой, не надо этого понимать. Пусть живут, пусть любят, да жизни радуются. Пусть они хоть поживут нормально.
-Для того,  чтобы кто-то мог любить, кто-то должен ненавидеть, так уж жизнь устроена.
- Ну пусть они хоть без этого живут. Не дай Бог, им испытать все это…
-А я что, разве против? Все так. Только что они потом со своей любовью делать будут, когда мы уйдем?..
Дед принес воды, сварили уху, поели. Дед засмолил махру.
- Вошли регулярные части в начале июля. Тихо и размеренно. Прошли по домам. Расселили офицеров. Продукты, что получали, приносили полностью в дом, где были на постое. Паёк выдавали на всю семью, так что те, кому немцев подселили, впроголодь не жили. Готовить надо было только ужин, но это обязательно. Воровать – не дай Боже. К женщинам не приставали, за все годы только один случай был – солдат пьяненький стал к девчонке клеиться. Мамка побежала в штаб. Офицер выслушал, лишь головой кивнул – и утром солдатик отбыл на передовую. Партизан у нас не было, так что никого и не трогали. Деревня была из работящих, все при детях,  куда уж – партизанить, а мужики поголовно ушли на фронт с 22 по 25 июня. Вот всю войну и прожили тихо. Возле соседней деревни, когда немцы наступали, небольшой наш отрядик принял бой. Кого  взяли в плен живым – расстреляли. Но немцы сами расстреливать пленных не любили, расстреливали бойцы из эстонской национальной армии. Нравилось им это дело, но просто так убить – это слишком почетно, они еще попытать любили, как не попытать-то… Были конечно среди них и те, кто стоял до последнего и погиб потом, когда немцы отступили,  с оружием в руках. Но не все,  далеко не все…
А у нас стреляли всего раз. Когда немцы вошли, он за этим бугром и сидел. Специально недалеко от клуба залег, знал, наверное, куда офицеры приедут. Но сразу не стрелял, ждал офицеров чином повыше, да числом побольше, ну и свои еще вокруг крутились, кого немцы привели открывать, да показывать. А кто и был-то – женщины, дети, да старики…
Видел я его накануне, уж темнело. Возле того леса. Взвод их отходил, да и он мог уйти со всеми, но не ушел.
Четверых он убил. Немцы сразу залегли, на штурм не шли – чего зазря гибнуть. Он с полчаса продержался – видать минометов не было, потом парочка немцев все ж проползла сзади, кинули гранатку – вот и вся его война.

Он стоял, держа «Дегтярева» на плечах. Кисти устало свисали к земле. Невдалеке замерли, очумевшие от усталости и безумия последних дней, восемь мальчишек в грязных, обвисших и местами разорванных гимнастерках.
-Пулемет я заберу, лейтенант, чего вам с ним таскаться.
Лейтенант попытался возразить:
-Приказ майора – спасти полковое знамя. И что я с этими пацанами делать буду, они уж еле идут. Я тебя, как дезертира…
-Ну, расстреляй меня. Все равно дальше я не побегу. В финскую набегался. Видишь там, за полем огни – это моя деревня. Я остаюсь здесь. Это мой пятачок.
Лейтенант осекся, посмотрел растерянно на бойцов.
- А пацанов береги, им еще страну поднимать.
-Какую страну? Армии нет, фронта нет. Мы же по всей линии бежим.
-Ты, лейтенант, не паникуй. Приказ у тебя есть, вот и выполняй. До рассвета по этой дороге можете идти, а днем –  лесом. В темноте немцы не двинутся. Здесь будут после рассвета. А вы дуйте к Москве. Ладно, ночь длинная, лучше не отдыхайте до утра. Все, прощай, лейтенант, ребят береги.
Лейтенант посмотрел на него внимательно, потом спросил:
-Страшно?
-А кому не страшно, лейтенант? Но больше всего одного боюсь - своих положить.
Он повернулся и  пошел к песчаному бугру у оврага, заросшего крапивой. Весь какой-то нескладный, неказистый и одинокий. Он уходил в ночь, чтобы дожидаться рассвета, последнего своего рассвета.

Вставало Солнце. Для него – в последний раз и навсегда.