ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1. ТИХИЙ ГОРОД
Сказать «неожиданно» – ничего не сказать. Она не смотрела в глаза и переминалась с ноги на ногу.
– Я знала, что ты не обрадуешься. Но… я не спрашиваю ни о чем, не прошу совета. Понимаешь? Я уже решила, что рожу этого ребенка, что бы ты ни сказал.
И повторила глухо:
– Я знала, что ты не будешь рад.
У него пронеслась только одна мысль, что ребенок не его, что до него она встречалась с кем-то, и он не может быть уверен. Отвернулся. Все равно ничего не вычислит по сроку.
– И давно?
– Четыре месяца. Я не знала. Все было, как обычно.
Она посмотрела в пол, а он – на ее живот. Как можно не знать о таком? Значит, врала ему. Боялась признаться. Боялась его. И вдруг подумал, что если бы ребенок был от него, он почувствовал бы это, обрадовался бы. Не может же он быть таким безразличным?
Вера молчала. Иван снова мельком взглянул на нее: не плачет? Но она не плакала, только дрожал подбородок, и слышно было, как стучит ее сердце.
Да ведь он плохо знает ее. Он не хочет ни семьи, ни ребенка. И ее уже не хочет. Она не очень красива: не очень высока, не очень тонка, не очень стройна. И выражение лица всегда такое, будто она сосредоченно думает о чем-то своем, с трудом отвлекаясь на внешнее. Работает фармацевтом, пахнет валерьянкой. Это успокаивало его. А он хотел покоя.
Вот он – покой. Конечно, он не обрадовался. И она не удивилась его реакции.
– Вера, я все равно уеду. Не могу остаться. И не хочу. У каждого своя жизнь. Я… все оплачу. Если можешь… Если это возможно, то, может, ты сделаешь что-то? – спросил он, путаясь в «ж-ж-ж».
– Нет, – она спокойно покачала головой. – Я ничего не стану делать. Я знала, что ты уедешь, что у тебя своя жизнь. Я, может, виновата перед тобой. Прости меня, Ваня.
Она пошла к двери.
– Я буду помогать тебе. Проблема не в деньгах, – бросил он.
Она остановилась. Оглянулась.
– Я, правда, не хотела тебя огорчать. Я любила тебя очень…
– А сейчас?
Вера покачнулась и схватилась за ручку двери.
– Проблема не в деньгах. Проблема в сердце, потому что у тебя его нет!
Он сел в кресло, взглянул на захлопнувшуюся за ней дверь. Пускай уходит. Так лучше. Словно и не было ее в этой комнате. Только валерьянкой пахнет.
Вещи складывать – не долго, не печально. Не в первый раз. Да и вещей-то – всего ничего. Остаются за спиной голые стены гостиничного номера.
Но когда уже все было сложено, вдруг вспомнились ее огромные серые глаза, которые больше никогда не взглянут на него с укором. Вспомнились – без злости, без муки, как то, что уже давно, само по себе, вошло в его жизнь. Не дал себе спохватиться – поехал к ней.
А на площадке, не останавливаясь, чисто профессионально толкнул дверь – и она оказалась открыта. Он вошел в прихожую и услышал ее голос. Сбивающийся какой-то.
Говорила она, скорее всего, с подругой. С кем-то, кто сидел, забравшись с ногами в кресло, и потягивал из бокала вино, – он понял это по скрипу неновых пружин и причмокивающим звукам. И замер. Речь шла о нем.
– Нет, почему странный? Он не странный. Все мы странные, каждый по-своему. А он просто… холодный человек, – говорила Вера. – Я наблюдала за ним, как он все делает – размеренно и холодно, словно жизни настоящей и нет. Есть только этот ритм, эта размеренность. Он вставал, знаешь, из постели в пять утра – с каменным лицом – и бежал свои пять километров. Снег, дождь – все равно. Его лицо не менялось. Он не был огорчен, если дождь, понимаешь? Он ни разу не сказал: проклятая погода! Поспать бы!
– Спортсмен хренов! – заметила подруга.
– Он все так делал. Я видела, как однажды он играл в карты: выигрывал, проигрывал, и все без радости, без восторга или отчаяния. Я даже не знала толком, кто он, откуда у него деньги, зачем он приехал в город. Выражение его лица всегда удерживало от расспросов.
– Он и сексом так занимался? С таким лицом?
Вера помолчала.
– Почти что. Ни о какой любви и речи не было. Одна методичность, что ли… Я ведь знала, что не нужна ему, что ребенок этот не нужен… А я не в том возрасте, чтобы ждать, пока пройдет это чувство, пока я забуду его, пока смогу встречаться еще с кем-то, пока начнется что-то другое…
– Да ведь он уедет! Что он сейчас делает? Тебя что ли вспоминает? – бросила Лена, закуривая с таким же причмокиванием, с каким и пила вино.
– Нет, не вспоминает. Нет. Заказывает, наверное, билеты… чтобы никогда меня не увидеть.
– Какая же ты дура! – сделала вывод подруга. – К черту вся твоя жизнь! Из-за какого-то придурка-гастролера!
– Пускай…
– Будешь растить сына на аптекарскую зарплату? – съехидничала Ленка.
– Буду растить, – отозвалась Вера. – Буду.
– Да ты… ты даже не знала его как следует! Толком не знала! Может, он убийца, вор, отморозок какой-то. Сейчас полно отморозков!
– Ну и что?
– А ты говоришь о романтической холодности!
– Это ты говоришь о романтической холодности, потому что каждый день читаешь школьные сочинения. А я ничего не говорю. Мне все равно. Я его люблю.
– Он хоть помогать обещал?
– Обещал. Но так… как-то случайно. Так, чтобы уж отвязаться от меня.
– Вот урод! – фыркнула Ленка. – Сейчас, наверное, едет с легким сердцем.
– Не знаю, – голос Веры дрогнул. – Пускай.
Иван вышел на площадку, спустился. Действительно, пора ехать.
Пошел пешком до гостиницы. И все как-то завертелось в голове, как снежинки, которые падали на волосы и таяли. Сунул руки в карманы короткой кожанки. Холодно…
Она – не проста, как видно. Его не потянуло бы так просто к простой женщине. А познакомились – в ее аптеке. У него был жар. Он приехал в город – слегка подстреленный и залатанный – поездом, чтобы пережить спокойно пару месяцев, прийти в себя. И вдруг – от дорожной возни, от тряски, от пыли – поднялась температура, и он подумал о самом худшем и о том, что его доктор теперь далеко, а в больницу он не сунется.
Зашел в эту аптеку. Бросил небольшую дорожную сумку у двери.
– Антибиотики…
И только тогда взглянул на нее. Стиснул руками край стойки: шатало. Она была одна. Серые глаза под белым невысоким колпаком, из-под которого выбиваются светлые пепельные волосы.
– Тетрациклин, олететрин? – спросила спокойно.
– Ничего нет сильнее?
Не смог договорить, снова какой-то горячей волной отшатнуло от прилавка. Побоялся упасть – вцепился в стойку, костяшки пальцев побелели.
– В ампулах, – отозвалась девушка, глядя на него.
– Да. И шприцы.
– Это для стационарного лечения.
– Я сам себе стационар.
Сжал в руке лекарства и бросил на стойку крупную купюру.
– Без сдачи.
И пошел к двери.
– Возьми сдачу! Тут тебе не бар! – крикнула она вслед.
Но он уже подхватил сумку, чтобы уйти навсегда. Она выскочила за ним, сунула деньги в карман.
– Тебе надо в больницу!
– Знаю, – он нашел силы широко улыбнуться. – Но я не сдохну, вот увидишь. Через два дня я приду к тебе – как новенький – живой и здоровый!
И все это сплелось с желтоватым прокуренным осенним туманом, с серостью тусклого гостиничного номера, который он снял на чужое имя, с такими же сероватыми простынями. Он вынырнул. Силы возвращались. Он нашел себя нового – в жутком городе, на краю света, в тупике. Нужно было успокаивать нервы именно здесь – в этом забытом Богом захолустье, где никто его не будет искать. Он посмотрел в зеркало.
Иван. Эх, Ваня. Да ты еще ничего в свои давно уже не молодые тридцать пять… Побриться бы, да умыться. При росте сто девяносто лучше не ходить неумытым… Только вот лицо заострилось, нос и скулы выперли. Старушка-смерть уже обцеловывала своего жениха да поторопилась. Осталась на лице бледность, почти предсмертная, волосы стали чернее, а линии бровей – резче. Но ведь для того и дано время, чтобы нагулять розовый румянец, чтобы швы срослись и чтобы старуха отвязалась со своими поцелуями. Зеленые глаза улыбнулись. Решено – бриться и чистить пуговицы до блеска, раз время на это отпущено. Правда, не Господом Богом, а, сказать стыдно, хозяином. Шефом.
У гостиницы взял такси.
– В ночной клуб, поближе какой-нибудь.
– Куда? – водила обернулся, скорчил кислую рожу. – В ресторан что ли?
Ни одного ночного клуба. Кто выбирал этот город? Кто ткнул пальцем в карту – поедешь сюда? Кто? Шеф, конечно.
– Подальше от столицы!
– В ссылку? – заерзал Иван, и все швы отозвались болью.
– Поговори мне! – Шеф поднял палец. – Поговори мне еще! Твоя беда, Ваня, в том, что тебе плевать на все, на всех и на себя. А вот мне не плевать. Ты мне нужен – живым. Но тебя ведь дернуло высветиться на этом перекрестке – там, где не просили, где обошлись бы и без тебя эти беспредельщики. Нет, тебя дернуло внести туда дух разума, а за это ребята и тебя дернули, и, согласись, – правы, не отличив ананас от брюквы. Хорошо, что не вздернули, Ваня. Поэтому – прочь с глаз моих! – закончил Шеф.
– Опальный, – констатировал Иван.
– Нет, Ваня, не опальный. Ты словами не бросайся. Мне, старику, видней. Не гоню, а отсылаю – с тяжелым сердцем. Нужно, чтобы срослось, Ваня, чтобы ты мне на стулья кровью не гадил, и чтобы менты мне в душу не гадили. Понял?
Иван кивнул.
– И впредь – понял? Не светись ты без надобности. Всех не перемочат, а перемочат – новые родятся. Понял?
Пришлось снова кивнуть.
– Поедешь поездом, сольешься с толпой. Вот и билеты тебе уже прикупили. Поживешь в гостинице.
– Где?
– Тихий городишко.
– Название есть у него?
– Краснознаменск или Краснобуденовск. Не помню, Ваня. Что-то из тех времен. Оттуда моя теща была родом. Царствие ей небесное. Так, пришло на ум. Незлобивая была женщина.
И вот, ни одного ночного клуба. Нет троллейбусов, нет автобусов. По крайней мере, Иван не встречал.
– Ладно, в ресторан.
А ресторан «Чайка» – битком. Иван расплатился, посидел в машине.
– Ну? – снова обернулся водила.
– Кто сюда ходит?
– Шахтеры после зарплаты. Торгаши. Под утро – проститутки.
– Подождешь, ладно? А счетчик пусть тикает, – предложил Иван.
– Нет проблем! – обрадовался шофер. – Меня Коляном звать.
– Ясно, – Иван захлопнул дверцу.
Пошел к этому сомнительному заведению. Питейный дом, у крыльца – пьяный, прислонившийся спиной к ступеням. Благо, ноябрь не холодный.
Внутри – прокурено. Стойка бара, чуть дальше – столики, проход в другой зал, откуда слышны гогот и музыка.
Бармен покосился на Ивана – и вся картина обыкновенного вечера отразилась в его мутных глазах: те же клиенты, те же алкаши, те же путаны. Вот разве что Иван…
– Виски, – он присел к стойке.
– Со среды.
– Что со среды? – не понял Иван.
– Виски.
– Почему?
– Было пять бутылок. Кончились. Много не берет: дорого. Пьют его мало.
– Как звать?
– Олег.
– Не тебя, хозяина.
– Филатов Степан Сергеевич.
– Кто такой?
– Из ментов, бывших.
– А ты ему кто?
– Племянницы его муж.
– И что у него еще в городе?
– Киоски, штуки четыре. Кафе на автостанции. И за городом – бордель небольшой, на шесть комнат.
– Ясно, – Иван поднялся. – Ну, бывай.
Бармен слегка таращился, не мог поверить, что наезда, по сути, не было.
– А ты кто такой будешь? – спросил у спины Ивана.
Иван не ответил. Ответ выдал бы профессионала по допросу таких вот худосочных барменов и их тухлой клиентуры.
– Перекусил? – Колян просиял, увидев его.
Иван мельком взглянул на докрученный счетчик.
– Когда среда будет? – спросил только.
– Воскресенье сегодня…
И тут всплыли эти «два дня»… Через два дня… Я буду у тебя… Кому он говорил это? Кому он мог это обещать в бреду в чужом городе? Через два дня…
– Аптеку у вокзала знаешь?
– Знаю, – кивнул шофер.
– Как работает?
Ночь. Воскресенье. Какая разница, как она работает?
– Круглосуточно. Это дежурная аптека.
Повезло, значит.
– Давай туда!
И когда такси тормознуло у аптеки, Иван подумал о сменах… что может быть не та смена, не ее.
– Ждать? – спросил с надеждой Колян.
– Жди.
Иван пошел в темноту – на свет желтого окошка. Здание было небольшим, удаленным от домов. Да и дома как вымерли. Ночь.
Дверь аптеки была заперта. Он позвонил, и не услышал внутри звонка. Снова нажал на кнопку. На этот раз внутри раздался его хриплый скрежет. Шагов не было слышно, но дверь открылась.
На пороге стояла девушка в белом халате и платке, который придерживала рукой. Это была она, прежняя аптекарша.
Посмотрела подслеповато в темноту.
– Что вы хотите?
Он вошел в светлое пятно у двери.
– Антибиотики.
И она тоже узнала его, вспомнила.
– Живой?
– Войти можно?
– Ночью обычно не входят, ну да ладно…
Он пошел к такси, сунул шоферу крупную бумажку.
– Не жди.
– Сдачу? – засуетился тот.
– Нет, – вместо этого Иван бросил на сидение еще несколько таких же купюр. – Прибарабань нам жратвы, и там… сладкого. Обманешь, Николаша, – убью!
– Бог с тобой!
– Вот за это спасибо, – кивнул Иван.
Такси рванулось с места. Иван вернулся в аптеку. Девушка заперла за ним дверь и сняла с головы платок. «Продолжай, продолжай», – мысленно попросил он и улыбнулся.
– Обычно ночью не входят, – повторила она. – Я так выношу, если что нужно. Здесь охраны-то нет никакой.
– Это опасно, – он оперся о прилавок, огляделся.
Здание было старой постройки, на две комнаты, одна из которых была закрыта. Шкафы с медикаментами были полны только до половины.
– И что берут ночью? – поинтересовался он.
– Да так, ибупрофен, если дети болеют. Наркоманы шприцы берут.
– Не боишься отпирать?
– Меня же знают все. И я всех знаю. Город маленький. Знаю, у кого детвора болеет. Потом эта детвора подрастает и за шприцами приходит. Так у нас.
Иван и сам понял, как.
– А вот я не знаю тебя, – улыбнулся аптекарше.
– И я тебя не знаю. Знаю, что не из города. Приезжий. У тебя сумка была.
– Иван, – он протянул руку.
– Вера.
Ее ладонь была неживой – ледяной, безвольной. Он даже поежился.
– Ты как теперь? – она подняла серые глаза и обеспокоенно взглянула ему в лицо. – Выздоровел?
– Да и не был болен. Продрог слегка – раскачало, – отмахнулся он.
– Слегка? Ты вошел как покойник… Бледнющий. У кого остановился?
– В гостинице. Я по делам – ненадолго.
– А пришел зачем?
– Я ж говорил, что приду.
– А говорил зачем?
– В бреду.
– Смешной ты.
Она впервые улыбнулась. Он сел на стул, положил руки на стойку.
– Буду с тобой до утра дежурить. Если не прогонишь.
Она помолчала.
– Не прогоню. А ты не бандит случайно?
– А хоть и бандит, думаешь, презервативы украду?
Чертовски неудобно вышло. И все оттого, что давно он не общался с простыми и милыми девушками, а все больше с Шефом, братвой, шлюхами. Это для них он был умным и чересчур обходительным в разговоре, а она вот посмотрела на него с такой обидой, словно он этими презервативами задел её за живое. Опять дурной каламбур.
И тут заколотили в дверь. Колян так торопился, что на звонок и внимания не обратил. Вера открыла, и он сунул ей в руки два пакета с продуктами:
– Приятного вечера!
И был таков.
– Что это? – оглянулась она на Ивана.
– Наш ужин. Я все устрою.
Вытряхнул продукты на стойку: колбаса, сыр, черствая булка, паштеты, копченая курица. В другом – две бутылки вермута, конфеты и бананы. По-видимому, больше ничего не нашлось поблизости.
– Нож у тебя есть? – спросил он, собираясь нарезать бутерброды.
– Есть. Я сама.
Ее глаза заблестели. И он вдруг понял, что она голодна и рада закуске больше, чем ему, и за эти черствые бутерброды, пожалуй, легко сменит гнев на милость. Подумал с такой горечью, словно уже что-то разладилось между ними.
Она вмиг все нарезала, где-то разыскала тарелки. Он откупорил вино и налил ей полную чашку, стаканов не нашлось. Звон у чайных чашек был глухой, не ресторанный.
Она быстро выпила, и мгновенно на щеках заиграл румянец. Потом взглянула в его холодное и спокойное лицо, и краска совершенно залила ее щеки. Она отвернулась.
– Раньше вообще это была самая большая аптека в городе. Тут было две комнаты. Там травы сушили. Знаешь, сами собирали, сушили, фасовали. Сами по рецептам препараты готовили. Я, конечно, тогда еще не работала, но я часто приходила, сидела вот на этом стуле, где ты сейчас сидишь, – мне запах нравился. Вообще аптеки нравились. А тут росла китайская роза в кадке, и я сидела под розой. Иногда аптекарша, тетя Света спрашивала: «Девочка, что тебе?», и я молчала. А потом она привыкла, что я прихожу. Летом я помогала им собирать травы, цветы бузины, потом шиповник. Потом стала учиться на фармацевта. А Ленка, моя подружка, на филолога. Я не могла понять, что это такое, эта филология, что за наука – ни цвета у нее, ни запаха, не съешь ее, не потрогаешь. А лекарства – вот они, они людям помогают.
Я хорошо училась, могла остаться в столице. А я все хотела – вот сюда, хотела вернуться. Мама умерла. Я приехала, знаешь, все не так уже было. Город как будто развалился. Может, из-за того, что в столице все иначе, по контрасту так показалось. И аптека эта… Тетя Света ушла на пенсию, объем товара уменьшился за эти годы в двадцать раз, вторую комнату заняло телеателье, там вход себе сделали, с другой стороны. Даже роза засохла. Зимой замерзла то есть. От холода. Здесь нет отопления. Зимой здесь очень холодно. Но для лекарств – это хорошо.
Ленка в школе учительницей работает – литературу читает. А кому здесь нужна литература? А как она матерится, ты б слышал! В классе еле удерживается, чтобы не обложить кого-нибудь. Нервы.
А у меня здесь тихо, спокойно. Правда, уже холодно. Но осень эта была теплая. И зима, если Бог даст, будет… То есть будет теплая.
Я уже вот четыре года здесь работаю. Привыкла. Зимой обогреватель можно включать. Все меня знают. Бабушки из соседних домов пирожки горячие приносят – «Это для Верочки». Ничего, можно жить. Вот, я все и рассказала. Ты и не спрашивал, тебе все равно.
Ивану не то, чтобы было все равно, но словно что-то мешало ему слушать ее. Сначала он думал о том, что она голодна, потому быстро пьянеет, потом – о том, что такое дрянное вино в этом городе называют вермутом, потом – о том, что если он предложит ей пойти к нему в гостиницу, администраторша, которая, конечно, ее знает, запомнит это, и это свойство ее памяти может оказать дурную услугу им обоим.
И между всеми этими мыслями прорывались факты ее убогой биографии, которую она излагала с поспешностью человека, попавшего в камеру пыток.
Да он и не думал ее пытать. Устал он от этого!
– Вот и все, кажется. Да, я, дуреха, все еще не замужем. Не сложилось как-то.
Он и об этом не спрашивал. Знал прекрасно, что колечко на пальце не мешает никому жить своей собственной жизнью. И если бы эта аптекарша и была замужем за каким-нибудь ханыгой, ничего бы не помешало ему хотеть ее или любить ее. Но он даже не хотел. Хотеть пьяную, подпоенную им же самим девчонку, кутающуюся в платок, проеденный по краям молью, – как-то ново.
– Слышь, Вер, ты до скольки тут?
– До восьми. Потом Алена придет, сменит.
– Ты ложись поспи, а я посижу.
Он кивнул на раскладушку, подставленную под прилавок.
– Что ты? – она всплеснула руками. – Я ж хочу теперь про тебя послушать.
– Ты ложись, а я рассказывать буду. История длинная.
Она легла, укрылась платком, сунула руку под голову.
– Ну?
Он тоже присел в ногах, сжал ее холодные ступни, оперся спиной о стойку. Свет лампочки бил ей в глаза, она невольно щурилась, и веки от этого совсем слипались.
– История длинная, – повторил Иван. – Родился я в городе Тихореченске, в семье мирных интеллигентов. Отец был врачом, а мать – бухгалтером. И было это много лет назад, в некотором царстве-государстве, и было у царя три сына и царевна-лягушка...
Вера спала. Он чувствовал, как злой предрассветный холод скребется по ногам, как затекает спина и начинается изжога от поддельного вермута. И больше всего на свете хотелось никогда не бывать в этом Краснобуденовске или Тихореченске.
Звонок пролаял несмазанным скрежетом. Иван открыл глаза. Он лежал поперек кушетки, влипнув спиной в стойку, а Вера пыталась выдернуть свою ногу из-под него и тоже терла глаза и оглядывалась.
– Верка, живая ты? – послышался голос снаружи.
Она побежала к двери и впустила сменщицу Алену – сутулую девушку с черной косой и темными глазами.
– И открывать пора, – заметила та.
– Да я задремала немного…
Иван поднялся, одернул куртку, сунул руки в карманы.
– Привет!
– Мамочки! Это еще кто? – взвизгнула деваха.
– Да это так, Ваня, ко мне за лекарствами, – залепетала Вера.
– Помогло? – съязвила Алена.
– Помогло, спасибо, – кивнул Иван.
Вера схватила сумочку.
– Ну, мы пойдем, Аленочка?
– Идите! – девица дернула плечами. – На что вы мне сдались?
Вышли в ноябрьское туманное утро. Пробирал холод.
– Не помню, как я уснула, – сказала Вера. – Ты рассказывал что-то…
– Да, биографию…
– Представь, не помню ничего. И голова болит.
– Я повторять не буду, – предупредил Иван.
Она вдруг умолкла. Остановилась. И лицо ее сделалось бледным.
– Что? – оглянулся он.
– Это, Ваня… А мы ничего? Ну, больше ничего не было?
Он покачал головой.
– Хорошо, тогда идем ко мне. Супу горячего поедим, – весело предложила она.
Дом был старый, пятиэтажный. Квартира – на пятом, без лифта. Пока поднимались, все швы опять заныли, и Иван подумал, что пора бы снова начать бегать и тягать железки. Вера дышала ртом, хватая по-рыбьи пыльный воздух лестничных пролетов.
В квартире было скромно и чисто. Слишком скромно, все прибрано. Ни пыли, ни трусов на батарее, ни старых газет. Она сразу включила камин.
– Сейчас тепло будет.
Поставила суп на плиту.
Он снял куртку, разулся. Прошелся по комнате. Ничего, уютно. Обезличенно как-то, но спокойно.
– Иди, Ваня, – позвала она.
Странное отношение, как будто старший брат в отпуск приехал. Он мельком взглянул в зеркало – чуть помят, но ведь он. Все при нем.
Суп – воспевание простоты: картошка, макароны, жареный лук и вода. И вкусно. Он посмотрел на хозяйку: теперь она явно дичилась, совсем не так, как в аптеке или по дороге. Здесь была ее территория, ее квартира, ее камин, ее суп, а он уже был чужаком.
– Ничего? Есть можно? – спросила робко.
– Да, очень вкусно. Не то, что вчерашнее вино.
– А что вино? Очень хорошее. Просто у нас оно во всех бутылках одинаковое, а этикетки разные – «Вермут», «Монастырская изба», «Медвежья кровь», «Тамянка». Знаешь, белые, красные – внутри одно и то же. Мы и раньше такие брали.
– С кем?
– Что? С кем брали? Ну, с Ленкой, – она отвела глаза.
Значит, был какой-то. Был, ну и что? Где он? Поел супу и ушел?
Она поднялась, поставила чайник.
– Сейчас чаю выпьем.
Но Иван уже не мог думать ни о чае, ни о супе. Острое желание застучало в висках, пульсируя толчками. Сама ведь позвала. Сама позвала. Зачем тогда?
Он поднялся, едва не вскочил. Развернул ее к себе, взял за плечи. Взглянул в лицо мельком и тут же нашел губы, не давая ей произнести ни слова. Но ее плечи вдруг затряслись, и он понял, что это далеко не дрожь страсти, а, скорее, от страха и неожиданности она пытается освободиться из его объятий.
Разжал руки и отпустил ее.
– Я не могу так… сразу, – объяснила она.
– Как сразу?
Вера закусила губу.
– Ну, какой ты… Мне надо в ванную.
– А, я подожду, – он пошел в гостиную и сел на диван.
Но она не пошла в ванную, а тоже села рядом.
– Это, Ваня, тебе лучше уйти. Ты – человек столичный. Ты там всего уже видел-перевидел.
– Боишься, что ли? – он обнял ее за плечи. – Такая красавица и боишься?
– Врешь ты все! Никогда я не была красавицей.
И снова разговор занесло в сторону. Вместо того, чтобы все сделать просто и легко, он должен был ее убеждать, что Клаудия Шиффер ей и в подметки не годится.
– Да ведь я тебя не знаю совсем, – нашла она новый аргумент своего отказа.
– Я вчера все рассказал.
– А вдруг ты чем болен?
– У меня тогда простуда была!
Но странное дело – по мере этой болтовни его желание, которое должно было уже сойти на нет, не отпускало.
– Вера, прошу тебя, иди в ванную! Или я с тобой пойду.
– Э, нет. Я сама.
Она шмыгнула за дверь. Заперлась. Полилась вода. Иван откинулся на спинку.
Не было ее по меньшей мере с полчаса. Потом она появилась – в халате, с мокрыми волосами, с ногами в длинных порезах от бритвы, вся всколоченная, перепуганная еще больше.
На ссадинах стала выступать кровь алыми точками.
– Какие жертвы! – Иван прижал ее к себе.
Чуть не вырвалось, что ему-то все равно, по сути. А она, выходит, не о себе думала, а о нем, чтобы ему было привычнее. Милая, глухая, забытая Богом провинция.
Он стянул с себя свитер.
– Ты, это, – снова остановила она. – Можешь не раздеваться, тут холодно.
– Я так не умею.
Нет, Иван не из стеснительных. Только вот швы на груди, плечо задето, живот в шрамах, но это все – не пуля в черепушке. Это все красит, пока ты не покойник.
Она расстелила постель, вышло все официально, как в первую брачную ночь. Ей лет двадцать пять, не больше, а не было у нее никого, наверное, лет сто. И Иван бы тоже сбежал – если бы был выбор, если бы в гостинице не было так скучно.
В постели она словно пыталась увернуться из его объятий. Про себя он уже махнул рукой, действуя просто механически, но то и дело натыкался на ее ладошки там, где никак не ожидал их встретить, – она будто закрывалась от него, не находя места своим рукам.
– Неласковая… Совсем неласковая… О чем ты думаешь? Я тут, Вера. Обними меня…
Он сам двигался в своем ритме, а она – так, была лишь свидетелем. И мысль о пытке снова пришла ему в голову.
Потом он забыл о Вере, сам стремясь к своей вершине, как вдруг почувствовал, что ее скованные руки ожили. Ритм оборвался.
Да, покурить бы. Но не с его простреленным легким.
– Ну, ты как? – спросил он. – Пережила?
Вера на этот раз не обиделась, а улыбнулась.
– Я ж говорила, что тебе не будет хорошо.
– Да мне-то нормально, – он привлек ее к себе. – Ладно, в другой раз все пойдет, как по маслу.
Она вдруг резко выпрямилась, села на постели, посмотрела на него.
– Разве ты не уходишь?
– Когда?
– Вообще.
– Ухожу, но не так скоро. Или, – он тоже приподнялся. – Или хочешь, чтобы я ушел? Скажи просто.
– Нет, Ваня, не хочу, – она опустила глаза. – Но не хочу и чтобы…
Умолкла. Ясно, не хочет привыкать к нему, чтобы потом потерять. Всегда такое случается. Даже проститутки цепляются за него в надежде, что он на них женится. Видно, лицо у него честное.
– Я уйду, – повторил он. – Я уйду. Но могу уйти и сейчас.
– Сейчас не надо, – сказала она и снова легла рядом.
Все, порешали, как говорят пацаны. Закрыли тему.
– А ты воевал, да? – спросила Вера.
– Воевал? Ну, можно и так сказать.
– В Чечне?
– Нет, в Чечне я не был. Там мои услуги не нужны.
– А где нужны? Или это нельзя просто объяснить? – снова спросила она.
– Можно объяснить. Я – юрист. Веду переговоры. И все.
– Для кого? Для правительства или бандитов?
– Для всех, кто приглашает. Но чаще – для бандитов. И еще всякие дела попутно, – Иван вспомнил о консультациях для родного Шефа.
– А если тебя убьют?
– Может и такое случиться. Но обычно меня не выгодно убивать. Обе стороны обычно хотят договориться, просто не могут сойтись в условиях. Я им помогаю. Через меня идут сделки. Я им нужен. Но если меня убьют, то, конечно, никто не будет виноват. Не бывает без проколов. Бегаешь, мучишься, приводишь в порядок все бумаги, а потом эти головорезы вдруг сталкиваются лбами на каком-то раздолбанном перекрестке и начинают палить друг в друга, а когда являешься ты, уже готовы замочить и тебя в общий соус. Просто мне не следовало встревать туда, да жаль было погубленного дела. Но это недоразумение, – закончил Иван.
– Это все недоразумения, – она кивнула на его рубцы и швы.
– Это мне не мешает сексом заниматься.
И только когда Иван оделся и пошел к двери, она сказала:
– Ты прости, я растерялась немного от всего этого. Для меня – как цунами. Я боюсь, что все это кончится в один миг, а потом пустота задушит.
Он пожал плечами.
– Как «в один миг»? Пока я здесь, я с тобой. Я не исчезну так просто.
Это было именно то, что она хотела услышать: он не исчезнет, не уедет без прощания, пока они будут вместе. Даже «пока» ее устраивало.
– Ты как работаешь? – спросил Иван.
– Опять в ночь. Так до среды. Потом поменяемся.
Все в этом городе до среды, со среды. Новый график – со среды, виски – со среды. Может, у них тут по средам то самое цунами, никто ж не знает.
Он вернулся в гостиницу и подумал обо всем спокойно: тихий город, убогие люди, отдых, чистенькая девочка, правда, скованная и привязчивая, но ведь тихий город, убогие люди.
2. СЕМЕЙНАЯ ЖИЗНЬ
В последний раз шел этой улицей к гостинице – мимо бюро похоронных услуг. Красивая витрина, венки из хвои, бахрома. Как ни крути, а людям нужны ритуалы. Сам ритуал – это утешение, потому что миллионами лет на земле умирают люди, а родственники хоронят их и оплакивают. И вдруг подумал, что его-то и хоронить некому. Ну, может, зароют пацаны в сырую землю, набросают сверху венков, а вот вспоминать, каким он был, плакать, свечки ставить за упокой его души, святить землю в носовом платочке некому. Да и не нужно. Ритуалы нужны тем, кто остается без него на земле, а он никого не покидает. И тут пронеслась мысль о Вере, о ее ребенке. Нет, нет, этого не может быть. Этого не было в условии задачи. Потому что решение все равно одно-единственное: ехать, бежать, вернуться в стаю, где ты сам по себе и никому не нужен. А если и нужен, то не для сердечной беседы, ясно.
Она сделала вывод для себя. Решила, что он холодный человек. И она права: Иван не может позволить себе пороть горячку.
Со среды жизнь немного переменилась: можно было ночевать у нее. Иван покупал продукты, чаще полуфабрикаты, вместе готовили ужин. Точнее, Иван сидел на табурете и наблюдал, как она торопливо все делает и спрашивает без конца:
– Ты голоден? Проголодался? Зачем покупаешь столько?
Она уже не так стеснялась. Но все равно разговоры обрывались, она вглядывалась в его лицо и замолкала.
Ночи постепенно становились разнообразнее, она уже могла дотрагиваться до его тела, но ее прикосновения напоминали ему почему-то его доктора. И он думал, что за те же деньги мог найти толковую шлюху, а не морочить голову с этим подобием семейной жизни. И все-таки считал себя обязанным ей, не мог предложить денег и вместо этого купил ей пальто, шубку, платья. Она отказывалась брать, но отказывалась так неуверенно и жалко, что спор затих сам собой.
Здоровье шло на поправку. Иван стал бегать по утрам и почувствовал себя совсем в форме. Не хватало малого – обычных столичных удовольствий: хорошей выпивки, музыки, легкости жизни, которая не ощущается в провинции.
– Где здесь потанцевать можно? – спросил у Веры.
– Да в той же «Чайке».
– Э, нет. Там в самый раз заряжать ментовские марши для алкашей. Был я там.
Она пожала плечами.
– Больше негде. Есть ресторан в центре, но там только еда. И то, говорят, весной двое пельменями отравились, – сообщила она.
– А играют где?
– На чем?
– Ну, казино какое-нибудь…
– А, кажется, за городом, у Сергеича. Там такое заведение, – она замялась.
– Бордель? – помог Иван.
– А ты откуда знаешь?
– Слышал. Давай, Вер, надевай новое платье. Будешь королевой казино.
Она надела черное облегающее платье, подобрала волосы, накрасилась. «Ничего, – подумал вдруг Иван. – Для такой провинции очень даже ничего…»
– Умыться? – забеспокоилась она. – Не идет мне?
– Идет-идет! – заверил Иван, помня, как надолго она может пропадать в ванной.
Вера надела шубку, высокие сапожки, совершенно преобразившись в обновках. Взяли такси.
Заведение называлось «Приют». Иван пытался вспомнить, «приют» и «притон» – это одно и то же, или разные понятия, но организация культурного отдыха посетителей «Приюта» не позволяла докопаться до сути. Во всех комнатах ели, пили и танцевали под громыхающую музыку. Из задних комнат неслись характерные стоны. Она вцепилась в его руку. Он был спокоен. Мало что ли повидал таких вот «приютов» на своем веку?
– Играют где? – толкнул официанта.
– Туда! – махнул рукой парень.
Вошли – ни бильярда, ни боулинга, ни рулетки, ни автоматов. За круглым столом сидели пять мужиков и резались в карты.
В соседней комнате Иван отыскал свободный стул, подтащил к столу. Вера встала за стулом.
– А она? – кивнул на нее сосед.
– Не понимает ничего. Пускай постоит.
– Стой, красавица. Нам на удачу! – все засмеялись.
Сдали. Простой покер. Небольшие ставки. Без фишек, на живые деньги. Пошло без особого азарта. Иван доставал купюру за купюрой, а они то таяли, то снова возвращались к нему. Раскрыл новую пачку денег. Ставки постепенно росли.
Наконец, за столом остались трое: Иван, мужик в серой паре и смуглый парень напротив, смотревший то и дело поверх головы Ивана на Веру. Игрок в костюме был похож на тихого чинушу с брюшком и двойным подбородком. Другой – с квадратным лицом и густыми черными бровями – смахивал на кавказца. Соперники были настолько разными, что Иван сразу и не сообразил, что работают-то они в паре, проворачивая свое дело ловчее, чем столичные шулеры.
Ухнула последняя пачка, когда Иван догадался, что игра была не для тренировки памяти. Соперники взглянули на него с ехидной усмешкой. Он спокойно обернулся к Вере.
– Вер, дай свой бумажник…
Она протянула кошелек.
– Э, не разоряй дэвочку. Завтра отыграешь, – как и ожидал Иван, с кавказским акцентом бросил молодой.
Иван вытряхнул деньги из кошелька.
– Все ставлю.
– Хорошо подумал? – спросил чинуша. – Сегодня не твой день.
– Был не мой, станет мой.
Сдали. Поставили. Опять не заладилось. Проиграл. Зато в рукаве кое-что осело.
– Еще одну ставку, – взглянул на чинушу.
– Не в долг же, – тот покачал головой.
– Ее поставь, – подмигнул кавказец. – Сгодится!
Иван даже не оглянулся на Веру.
– Нет, ее не поставлю. А себя поставлю.
– Жизнь? – серьезно и спокойно спросил чинуша.
– Нет, не жизнь. А себя.
– Это каким макаром? – заулыбался кавказец.
– Каким хочешь, я поворотливый.
Они переглянулись, и чинуша оскалился:
– Идет.
Ясно, что дело не в фортуне. Фортуна – податливая девка в умелых руках. Иван прикрыл крап, сменил карты, взглянул в довольную рожу кавказца и выложил роял флеш.
– Жаль, – кивнул чинуша. – Мы б тебе нашли применение. Из каких будешь?
– Больше не буду.
Иван поднялся, забрал свои деньги, увел Веру. Она молчала всю дорогу, дрожала.
А вот теперь говорит, что он холоден. Он, значит, спокоен, лицо каменное, в истериках не бьется. Что ей не понравилось?
Конечно, их видели вместе. Весь город видел. Подружки все расспрашивали про обновки.
– Неудобно как-то, – сказала она.
– Неудобно – выбрось!
Опять график переменился. Иван несколько раз приходил в аптеку, очень уж хотелось ее на ее рабочем месте. Она упиралась так, будто было стюардессой самолета и пассажиры ежесекундно в ней нуждались. Он задирал ее белый халат, а она причитала:
– Вот вдруг войдут, кому чего надо…
– Чего надо? Час ночи.
Дверь была заперта. Город спал. А она никак не могла раслабиться.
Потом Иван перестал приходить, не был два дня или три. Голова болела. А однажды утром, часов в девять в дверь номер постучали.
Он вскочил с постели, встал за дверью, зажал пистолет в руке.
– Кто?
– Ваня, это я.
Он и не подумал о ней. Не подумал о том, что она может прийти к нему. Спрятал оружие, открыл дверь, и она вошла. Теперь она показалась ему очень красивой, с румяными от мороза щечками, черными бровями и светлыми пепельными локонами, выбивающимися из-под берета.
– Привет! Ты не болеешь? – серые большие глаза сверкнули тревогой.
– Немного.
Он помог ей снять шубу. Она огляделась в номере.
– Чистенько у тебя. А говорил «живу по-спартански».
– Ну, жить по-спартански – не значит засраться по уши, – Иван дернул плечами.
Она потупилась, словно он пристыдил ее. Все ее веселое настроение угасло.
– А я вот решила зайти, проведать.
Снова как доктор.
– Я рад, – кивнул он. – Позавтракаем?
– Нет, спасибо. Я пирожок съела. Баба Нюра принесла. Говорит, на Новый год приходи ко мне, я одна, ты одна.
Она замолчала. Пожалуй, хотела спросить, где он будет на Новый год. И он молчал. Со дня на день ждал звонка Шефа.
Она поняла его молчание как-то по-своему, с обидой.
– Ну, скажи, какой ты хочешь, чтобы я была? Я буду.
– Нет, прости. Дело не в тебе. Я жду новостей из столицы. Голова гудит от ожидания.
Она поднялась, отступила к двери.
– Я пойду, Ваня. Убедилась, что ты жив, и пойду.
Снова он подумал, что не так же просто она пришла, соскучилась, наверное, но не скажет об этом.
– Постой, не уходи. Я не могу к тебе идти. Должны звонить. Останься!
Она вернулась и снова села на стул. Он посмотрел на нее и молча кивнул на разобранную и еще теплую постель. Она стала раздеваться.
К обеду все-таки зазвонил телефон. Не Шеф, а его помощник, Петров, Петруша по-простому, сказал сухо в трубку:
– Серов, ты? Задержись пока там. Недели на три, понял?
– Понял.
Положил трубку и вернулся в постель.
– Вер, ты не ходи на Новый год к этой бабе Нюре. Я здесь еще буду.
И она вдруг заплакала.
– Какое счастье, Ванечка… Пусть уж лучше потом, после праздников, уезжай, куда хочешь. Услышал Бог мои молитвы…
Он покосился на нее. Она торопливо вытирала слезы, размазывая их по щекам. Большое счастье, подумал Иван. Буду тут маячить все праздники. Петруша, идиот, не мог раньше уладить. Ему-то и выгодно списать Ивана со счетов. Чем Иван дальше, тем больше Шеф слушает Петрушу. А Петруша молод и зелен, ему везде мерещится угроза его карьерному росту. Школа милиции сказала за него все буквы алфавита раньше, чем он открыл рот. Иван терпеть не может таких мухоловов.
Вера отвлекла его от мыслей, вдруг обняла за шею, прижалась к груди. Он просто опешил.
– Да что ты? Обрадовалась что ли?
– Обрадовалась.
И что в этих праздниках? Ну, посидели с салатом у телевизора, ну, новогодний секс при свечах. Хорошо, конечно, но чтобы так ждать этого… В прошлом году они с братвой арендовали «Баркас» в три этажа, были сплошь свои люди, своя тусовка, свои девочки, а тоже – мутно до оскомины. Под утро тошнило.
Ему нужен запах опасности. И он его получит. Шеф в этот раз позвонил сам на мобильный.
– Ваня? Срослись дела. Все тебя ждут. Давай!
– Давайте! – кивнул Иван.
И все. Это единственное решение. Никакие неожиданности ничего не изменят. Еще постоял у витрины похоронного бюро и пошел дальше.
3. ДОСЬЕ
Офис у Шефа шикарный – уютный, теплый и как бы новый. И Иван в нем как бы новый – выбрит, одет с иголочки, надушен. А вот Шеф старый – во всех отношениях. Олег Борисович Щеглов – из бывших партийных чиновников, а теперь владелец внушительного алкогольного, сигаретного и частично теневого наркобизнеса в стране, да еще всяких мелочей – столичных казино, клубов, ресторанов и отелей. На достигнутом в первые годы перестройки Шеф не остановился и вскоре прибрал к рукам известную компанию «Финтраст», сделавшись таким образом человеком с прозрачной, как человеческие слезы, репутацией, хотя братва Шефа не оставила «пацанства» – рэкета и мелкого разбоя. Может, кличку «Шеф» Щеглов получил еще в первом классе школы, но он оправдал ее – на сто процентов. Шеф – не пустой звон и не комплимент, а признание его силы и безграничной власти.
– Повеселел, Ваня? – задал первый вопрос ни о чем и собрал лоб складками.
– Повеселел, – кивнул Иван.
– А я здесь, Ваня, совсем извелся. Помочь мне некому. Ты вот человек сведущий, скажи, почему вся эта мокрота зеленая, эти заморыши, напирают на меня, кусают моих ребят?
– Конкуренция.
– Нет, Ваня, это нездоровая конкуренция. Это не конкуренты, а занозы в заднице, которые выдергивать надо. Согласен?
– Согласен, – снова кивнул Иван.
Все, занозы поменяли хозяина. Теперь это проблемы Ивана.
– Я – вольнонаемный, – напомнил Иван. – Решаю проблемы, и все.
Шеф добродушно засмеялся.
– Ваня, ты мне помогал не раз. Я тебе доверяю, поэтому скажу по секрету: мои проблемы неисчерпаемы.
И Иван засмеялся. Шеф грозит ему крючком, как мелкой рыбешке.
– Хорошо отдохнул? Выспался? Отпуск тебе на пользу. А вел ты себя хорошо, Ваня? Мне тут на тебя целое досье накрапали. Хочешь, вместе почитаем? Я сам еще не видел.
Он потянул из-под кипы бумаг аккуратную папку. Иван напрягся. Шеф развязал тесемки, перебрал и отложил в сторону несколько документов: билеты, гостиничный счет, чеки на покупки. Взял листок и начал читать:
– Отчет о пребывании такого-то… так… так… приехал. Поселился. Ресторан «Чайка», казино «Приют», связь с библиотекарем… покупки в женских магазинах. Отбыл. Ничего особенного, Ваня. Что за библиотекарь?
Иван уже понял, что в лист Шефа закралась опечатка, но вида не подал.
– Да, так. Книжки ходил читать.
– Да, молодежь мало читает. А чтоб писать правильно – этого и не проси.
Нажал кнопку и позвал громко:
– Петрушу ко мне.
Вошел Петруша и выпрямился перед столом.
– Ты составлял? – Шеф кивнул на папку.
Петруша покосился на Ивана.
– Я.
– А печатал кто? Сам?
– Анюта, секретарша.
– Гнать к чертовой матери!
– Ясно.
– Иди!
Шеф обернулся к Ивану.
– Так что там, Ваня, говоришь, книжки читал?
– И книжки тоже.
– Это ей все? – Шеф кивнул на чеки.
– Жить как-то надо было.
– Ну, что насупился? Ты не молчи, Ваня. Я по-отечески интересуюсь. Помочь чем, может, этому «библиотекарю аптеки №17»? – снова процитировал Шеф.
– Ничем не надо, я уже все сделал.
– То, что ты сделал, нам тоже известно, – он выудил из папки желтую медицинскую справку. – В столицу ее не забираешь?
– Она мне не нужна, – веско сказал Иван.
Шеф прищурился.
– Ладно, иди. Не пыли тут. Нервы недолечил, Ваня!
Иван вышел и от злости не мог разжать кулаки. Вот он и есть, крючок для мелкой рыбешки.
И дом не в радость. Ни уют, ни комфорт не греют душу. Нет, Шеф не грозит пока. Понятно, что живой Иван ему полезнее, чем мертвый. Но предупредить многозначительно – это целиком в его духе.
Иван лежал без движения – не хотелось окунаться в суету полузабытой столичной жизни. А ведь как скучал по этой суете, чуть не выл. А теперь вот лежит – глядит в потолок, и какая разница, где этот потолок – в центре страны или в затерянном на карте Тихореченске?
Вдруг в дверь позвонили. Иван вскочил. И словно тепло разлилось по телу – метнулся к двери. А за дверью – молчание. Тихо-тихо. Так и вспомнил, что жизнь снова переменилась, что она не могла прийти. А ведь первой мыслью было, что это она. Странная мысль ударила, как вино в голову. Она…
– Серый? Свои, – наконец, подали голос.
– Какие «свои»?
– Бригада твоя.
Ребята… Иван распахнул дверь. Так и есть, пришли пацаны – оборонка Шефа. В руках – водка, закуски. Прошли в квартиру, расселись. Так, как-то, само собой все.
– Ну что, вылечился?
– Не от всего, – кивнул Иван.
Присел, наконец, с ними за стол. Выпили за возвращение.
– Чего такой взвинченный? – Гриша хлопнул по плечу. – Развинтись, ты дома. Шеф сказал, что мы – под тобой будем.
И это обмыли.
– А были под кем? – спросил Иван.
– Под Ковром. А теперь и Ковра – под тебя, – хмыкнул Семен. – Ловкий ты, Серый.
И Иван усмехнулся: не такой уж ловкий. Перестраховщик Шеф и тут вывернул по-своему. Бригада как бы под Ковром, а Ковер – под Иваном. То есть, прямого подчинения нет. Приказы – через Ковра. А Сергей Ковров, ясно, на привязи у Шефа, причем, на коротком поводу. Ковров – бывший спецназовец, который бывал везде – и в Чечне, и в Афгане, и в Пакистане, из настоящих стреляных «бывших». Но простой и честный вояка, действующий по уставу, не выжил бы ни в одной черной дыре, куда судьба заносила Коврова. По слухам, которые дошли и до Ивана, был Ковер далеко не простым, да и не очень честным: всегда знал, кого разумнее и выгоднее поддержать, кому помочь оружием и людьми. Нет, Ковер не стал заправлять великими делами не потому, что не понимал их, а потому что видел в них больше риска, чем выгоды. А служба у Шефа была сытой и спокойной. О прошлом он особо не распространялся, но счета в банках имел. Бригада, которой он руководил, не любила его, у ребят было такое чувство, будто Ковер ежесекундно ощупывает и оценивает каждого с тем, чтобы продать куда подороже или пристрелить за ненадобностью. Поэтому Ивану, которого, по сути, они знали мало, были рады.
– Э, Серый, скажи, правда, что от Шефа не уйдешь? – снова влез Гриша.
– Ты вообще или обо мне? – Иван пытался уловить издевку в голосе.
– О тебе, – просто сказал парень. – Говорят, ты пришел насовсем…
– Ну, я не колобок – уходить ото всех. Надо где-то пристроиться. А насовсем – не бывает: наша жизнь – не насовсем.
– Да, наша жизнь, – все согласились.
– А что, у Шефа лучше, чем на вольных хлебах? – спросил Семен.
Иван не ответил, и он продолжал:
– Знаешь, сколько слышали о тебе…
– И что?
– Выгодно, значит, с Шефом работать, а?
– Значит, выгодно, – согласился Иван и еще глотнул водки.
– Да, наша жизнь, – вдруг откликнулся Гриша.
Как ни пил Иван размашисто и лихо, а все было как-то грустно и не было тепла внутри. Похоже, и другие чувствовали рядом с ним что-то странное, потому что Гриша вдруг заговорил:
– И с родителями так вышло. Попросил друга написать им, что меня убили. Все равно ведь – так лучше сразу, пока они помоложе. Уже года два прошло. Пережили, ничего. За младшего держатся, никуда не отпускают – вот и правильно, нечего ему по миру носиться.
И с девушкой опять же. Люблю ее как бы. Привык. Отдавать никому не хочется. И она меня любит. А ведь узнает кто, да те же черные если узнают, или еще есть кому, – пропала девчонка. Помучают, убьют. И бросить ее не могу. Хожу к ней ночью, от соседей прячусь, машину за три квартала оставляю, а сам все жду, что ворвется кто-то…
– А кто она? – спросил Семен.
– Да так… Я просто говорю, не о себе. Я вообще говорю, что жизнь такая. Время такое. А не к станку же на завод идти?
– На заводах голяк сейчас, – сказал Гриша. – Зарплаты не дождешься.
– Проще ждать выстрела, – согласился Семен. – Мыслей меньше.
Иван никак не поддержал их разговора. Все вертелось в голове: «хожу к ней ночью», «за три квартала», «помучают, убьют», «время такое». И вдруг почувствовал, что тошнит его, что сейчас начнется рвота, и вечеринка будет безнадежно испорчена. Сцепил зубы, пошел в ванную. Дурнота не проходила.
У пацанов лица вытянулись в доску.
– Серый, чего? Скорую?
Иван махнул рукой, провожая гостей:
– Нет, нет. Вы идите, ребята. Потом все обсудим. Мне нехорошо что-то…
– Может, водка паленая…
Ушли все-таки. Опять Иван упал на кровать и уставился в потолок. Развезло, как девку. И выпитого жалко.
Ловушка, как ни крути. Мышеловка. Не выбраться, уже хвост прищемило. Уехать некуда, да и как жить? Гриша прав, не на завод же. А до всех братских стран содружества цепкие руки Шефа запросто дотянутся. За границей – сложно, язык Ивана далеко не совершенен, да и не способен он к иностранным делам, к тамошним сложностям на пустом месте, не схвачено у него там, не поставлено все, как надо.
И, значит, выход один – жить в мышеловке, пока можно в ней жить. Жить с прищемленным хвостом. Доедать свой сыр. Не морщиться от боли.
4. «ФРЕГАТ»
Наутро вызвал Шеф: явись, мол, пред ясны очи. Иван явился, смотрел бодро, кивнул на входе Петруше весело.
А в глазах Шефа – лоснящаяся родительская забота.
– Я слышал, тебе хуже стало, Ваня. Мы ж не в армию тебя призвали, можем и продлить твой отпуск.
Но Иван широко улыбнулся.
– Да я в порядке.
И Шеф заметно смягчился.
– Ты умный человек, Иван. С умными легко работать. И зарабатывают они прилично. Я рад, что ты это понял…
Выходило, будто Иван понял, что он умный человек. Но Шеф знал, что хотел сказать: это единственный возможный вариант их сотрудничества и, даже больше, их сосуществования на одной территории. И тут же, как молния, сверкнуло и другое решение: или он, или Шеф.
Но Иван – не из криминала. А помочь кому-то в добром деле – нет резона.
– Что хмуришься? – Шеф перебил его мысли. – Хочу тебе описать ситуацию.
– Не надо, – Иван поднялся. – Меньше вам хлопот будет – без описаний.
– Бери людей Коврова, – кивнул Шеф с облегчением.
И все. Иван вышел. А возле кабинета Петруши увидел и Коврова. Тот стоял, словно в нерешительности, войти ли. Потом резко обернулся и лицом к лицу столкнулся с Иваном. Быстро подал руку.
– Здравствуй, Ваня. Подлечился?
Иван ответил рукопожатием, кивнул.
– Все здоровьем интересуются.
– Да что ты, разве это интерес? Вот я когда хворал, мне один давний знакомый гроб прислал. Он гробовщик по профессии. Такой гроб – загляденье. Вот это интерес, а ты говоришь…
Иван всмотрелся в Ковра. Ковер, наверно, старше его, но выглядит бодрее и подтянутее, чем Иван. Четкие черты, тонкие губы, смуглая кожа с желтоватым отливом. Этот отлив он привез из Азии, а здесь не стирается – въелся. Волосы у Ковра черные и вьются, как шапка, но он стрижется коротко и не дает им воли.
Однако за то время, что Ковер оставался в структуре Шефа, он изменился, и Иван теперь ясно видел это. Стоял перед ним не вояка с блеском в глазах, а штабист, тыловик, и движения Ковра, когда-то резкие, стали плавными, словно отсырели. И бодрость его – это бодрость человека, который хорошо ест, пьет и доволен жизнью, это сытая бодрость.
– Выходит, уговорил тебя Олег Борисович? – ухмыльнулся Ковров.
– Выходит, урезонил… А ты куда? К заму рвешься? – Иван кивнул на дверь кабинета.
– К заму? Это мальчик на побегушках, и ничего больше. Хотел вот рассказать ему, что так дела не ведутся, да в другой раз. Шеф, видишь ли, имеет этого Петрушу для личной надобности, и эта малая нужда заключается обычно в сборе всякого рода информации. Но нигде еще осведомитель не становился кем-то. А Петруша взял за манеру выдергивать моих людей и рассылать с поручениями, – раздраженно сказал Ковров.
– Мне показалось, что он вольно держится… при Шефе, – заметил Иван.
– Да при всех! – чему-то засмеялся Ковров. – Ладно, Иван, идем, выпьем за встречу. Мы с тобой сто лет не видались. Давай потолкуем о жизни.
И хотя им с Иваном толковать было особо не о чем, и общих знакомых было у них мало, и дела они вели порознь, но просидели в кабаке долго – с утра употребляли водку, и на этот раз все шло хорошо, и разговор выходил легким и, глядя со стороны, душевным.
Но Иван чувствовал, что чем легче разговор, тем более чужим кажется он Коврову, не то что не друг, а чужой в структуре. И это было намного опаснее, чем если бы Ковров сказал просто: Да кто ты такой? Знать тебя не желаю!
И когда уже выпили достаточно и уже рассказали друг другу все скабрезные анекдоты, Ковров спросил у Ивана:
– Ну, так чем думаешь заняться?
Так спросил, словно Иван приехал на курорт и выбирал между дайвингом и теннисом.
– Шеф наметил ряд моментов, – ответил Иван уклончиво.
И Ковров всмотрелся в него своими черными глазами.
– Ну, раз наметил. Ты, это…под ноги смотри, Ваня. Будь осторожен.
– Везде гололед, – отмахнулся Иван.
А сам подумал, к чему Коврову давать ему свои драгоценные советы. Как-то все уж слишком по-родственному относились здесь к Ивану. Ни дать, ни взять – крепкая семья, где никто ни о ком не всплакнет в случае внезапной смерти.
Моменты вырисовались сами собой. Уже к вечеру, отогнав утренний хмель, взяв из бригады Коврова пару ребят покрепче, но не слишком глазастых, Иван поехал в ресторан «Фрегат», надеясь застать там хозяина – Гогу Карслидзе. Гога, приехавший из славного города Тбилиси еще в советской молодости, был совершенно местным человеком, не считая имени и фамилии: коксом не приторговывал и с абреками не водился. А интересы его пересекались с интересами Шефа только в той мере, что ему принадлежал – прочно и издавна – ресторан «Фрегат», в то время, как гостиница «Фрегат», частью которой и был ресторан, прочно и издавна принадлежала Олегу Борисовичу Щеглову. Шеф никак не хотел лишаться гостиницы, где останавливались все нужные ему люди, знаменитости и просто важные персоны, а Гога никак не хотел уступать ресторан, где все они дружно спускали большую часть своей налички. Иногда Гога начинал отвоевывать и гостиницу, хоть и ограничивался мелкими наездами, угрозами и скромными погромами, но все это происходило сезонно, словно рывками, смотря по настроению Гоги. С другой стороны, и Шеф периодически отключал ресторан от электричества, бомбил стекла и не впускал машины с продуктами. Но, во-первых, вести большую возню в центре города не было смысла, а во-вторых, каждый смотрел на часть противника как на потенциальную собственность, и потому воздерживался наносить слишком большой урон.
В задачу Ивана входило убедить Гогу продать ресторан Щеглову. И Гога встретил его более, чем хмуро.
– А, пожаловал закусить?
– Можно и закусить. Дело есть, – кивнул Иван.
Гога присел за столик. Официанты не торопились, видно, тот подал им знак о непрошеном госте.
– Какое дело? – полное лицо Гоги колыхнулось под седеющими волосами.
– Ресторан, – Иван обвел зал глазами.
– Это не дело. Это сплошной убыток.
– Избавился бы ты от него – раз и навсегда, – помог Иван.
И Гога дернул плечами.
– Сам знаю, что делать. Советов не просил. Так и скажи ему – нет. Уже сколько лет – одно и то же. А я помню еще то время, когда он еле на ногах стоял – гостиницу с рестораном не мог себе позволить. А теперь ему это – как унитаз без бачка. Нет комфорта.
Гога закурил толстую сигару. Иван улыбнулся.
– Зачем тебе война, Гога?
– Мне? Нет, мне не нужна. Я продам, но не ему. Пусть потом локти кусает. Хочешь, тебе продам?
Глаза Гоги заметно повеселели.
– Покупай, Серый. Знаю, деньги у тебя есть. С тобой буду дела вести, а с ним – нет. Не хочу.
Иван помолчал, и Гога предложил снова:
– Покупай, правда. Недорого запрошу и за казино не накручу.
Идея сразу не понравилась Ивану. Сомнительная идея. Купить ресторан, перейти Шефу дорогу, а потом ввязываться в склоки было умно только с точки зрения Гоги.
– Хочешь меня подставить, Гога? Я не затем зашел в твой свинарник, чтобы ты меня держал за придурка, – Иван поднялся.
И на лицо Гоги явственно наплыло недоумение.
– Что ты? Этот свинарник тебя и детей твоих еще долго кормить будет. Другие – не купят, знают, кто на этот кусок претендует, – честно сказал Гога. – А ты мог бы. Ты – сам по себе.
И теперь только показались официанты.
– Посиди. Закусим. Договоримся, – улыбнулся Гога. – Думаешь, я держусь за этот «Фрегат»? Я купил бы тихое заведение, без конфликтов, но мне нужны деньги. «Фрегат» тянет меня на дно. Эти разборки дорого стоят.
– Вот и продай, – напомнил Иван, все еще стоя над Гогой.
– Ему – никогда! Я еще помню, что такое честь, даже если никто здесь этого не помнит и не знал никогда. Перед обидчиком на колени не встану!
И голос Гоги зазвенел от появившегося резкого кавказского акцента:
– Ему нэ продам!
Иван качнулся к двери, и Гога вскочил:
– Подожди, нэ уходи так! Что ты, веришь ему что ли? Зачем с таким человеком связался? Нужно своим умом жить!
Иван поднял палец, остановил Гогу:
– Нет времени тебя слушать. Завтра от твоего ресторана камня на камне не останется.
Гога покорно плюхнулся снова на стул.
– Пускай, нэ жалко. Я тебе все сказал.
Иван не торопился с докладом к Шефу, словно оттягивал неминуемое. Ехал по зимнему заснеженному городу и мечтал о тихом доме, о каком-нибудь простом бизнесе. И так или иначе, мысли возвращались к тому, что хорошо было бы купить «Фрегат» и стереть с него пыль бесконечных потасовок. Но как ни крути, Шеф сильнее и съест Ивана вместе с «Фрегатом» и пылью, и не чихнет. И, пожалуй, если бы Иван не был сейчас в мышеловке, он рискнул бы, а теперь не хотелось рисковать – заранее зная результат. Где-то в далеком городке ныл прищемленный хвост, а больно было здесь, в столице.
Иван забыл название города. И теперь мысленно перебирал все простые и далекие от действительности названия, и город Веры казался ему то Зеленоградом, то Светловодском. Захотелось позвонить ей, но он отогнал от себя дурацкую мысль. К чему?
Шеф был расстроен. После обеда болела печень, и рука его невольно тянулась и поглаживала правый бок, словно уговаривая старый орган работать.
– Ну что, Ваня? Как встреча с Гогой? – мягко спросил он, и лицо скривилось от боли.
– Здесь я бессилен: фамильные ценности, честь предков. У него свои заморочки. Вам он не продаст, – сразу отрезал Иван.
– Какая там честь у этой сволочи? Он что, девка на выданье? На хрен мне его честь? Не поймешь этих черножопых. Так и лезут со своей честью. А что сказал? Сказал, что согласен, чтоб его укокошили завтра? – разошелся Шеф. – Согласен?
– Сказал, что согласен продать, но не вам…
– Посмотрю я, кому он предложит этот бордель. Кто захочет вместо него лечь за его хренову честь?!
– Мне предложил, – спокойно ответил Иван.
– И что? Что ты ответил, Ваня? – спросил Шеф несколько растерянно.
– Послал его.
– Так.
Шеф уже позабыл о своей печени, а, может, боль уже ушла, уступив место более приятному ощущению власти над собеседником.
– Правильно, Ваня. Так. Ты правильно сделал. А не хотел бы ты купить его для меня, как думаешь?
– Думаю, сделку легко проверить. Пустышку будет видно.
– Да, ты прав. Ты прав, Ваня. Дальше – не волнуйся. Я знал, что дело не выгорит. Этот шалаш проще развалить и строить заново. Теперь решено.
– А Гогу?
– И Гогу тоже лучше развалить. Зачем нам этот идиот? А ты отдохни. Другие дела есть. Не бери в голову этот «Фрегат».
Но «Фрегат» никак не шел из головы. Никак не шел. А заодно – и первое его провальное дело с Гогой. Гогу не спасти – вот в чем проблема. Гога погибнет здесь, в чужой стране, со своим собственным предствлением о чести. А разве есть такое понятие для Ивана? Нет. Ясно, что нет. Бросил женщину, беременную от него, работает на человека, которого считает своим врагом. Живет так, как не хочет жить. Ведет дела с людьми, которых презирает.
И вдруг всплыло в голове название. Название ее города. Выплыло из всей суеты и повисло над Иваном, как тяжелый взгляд чьих-то глаз.
Он поежился, как от холода. Схватил куртку – поехал в «Голд», ночной клуб в самом центре города. В «Голде» – гам, суматоха, те же девочки в стриптизе. На сцене – Наташа. Наташа – звезда. «Голд» – клуб для элиты. Иван здесь свой. Нашел отдушину.
Он прибыл поздно, сел за дальний столик. Наташа танцевала, не глядя в его сторону и не замечая никого вдалеке: обрабатывала своими ужимками кого-то за первым столиком. Иван пригляделся: с виду – нефтяные мальчики, может, арабы.
Если бы при ней кто-то сказал, что стриптиз и проституция – это разные вещи, она бы удивилась. Каждый вечер танцевала и кривлялась только для того, чтобы продаться подороже, утаить часть суммы от сутенера, сунуть клиенту свои координаты – для ускорения дальнейших контактов. И так изо дня в день, точнее, из ночи в ночь. Никогда не хотела ни замуж, ни семьи, ни детей, ни перемен в жизни, ни чистых чувств. Хотела – дорогой одежды, косметики. Вкусную еду ненавидела: берегла точеную фигуру. Иван сначала удивился, сблизившись с ней и заплатив ей, – она показалась ему холодной, деловитой, ее страсть в постели – фальшивой до отвращения, но когда она взяла деньги, лицо ее засветилось, глаза заблестели, и он понял, что она милая, добрая, только очень усталая женщина.
– Ты хочешь денег? Возьми, – Иван протянул ей еще, и еще…
Но она покачала головой:
– Я хочу честных денег.
Для нее это были честные деньги, несмотря на все ее притворство. И Иван снова и снова приходил к ней.
И теперь, видя, как она тратит все свои усилия на какого-то араба, он подумал, с кем она была вчера, и позавчера, и месяц назад, точнее – со сколькими она была.
Танец закончился. Она скрылась – мелькнули черные завитушки волос. Потом снова появилась в полутемном зале – в коротком блестящем платье и меховом манто. Один из нефтяных мальчиков ждал ее у выхода. Иван бросил взгляд на лимузин у клуба и загородил им дорогу.
– Пра-а-астите, – с московским выговором начал нефтяник, но приглушенное «с» выдало иностранца. За спиной выросли два здоровенных амбала.
– Иван, – Наташа остановилась. – Откуда ты?
– Она – моя! – уперся ее спутник.
– Иван, – она отступила. – Вернулся?
– В чем дело? – вмешался русскоговорящий из задних.
– Девушка – со мной, – Иван взял Наташу за рукав манто.
– Хозяин даст больше, – снова вступил переводчик, апеллируя к Наташе.
Но она уже шла к выходу за Иваном, след в след. Сзади завизжал араб, и вся компания ответила ему визгом, в котором явственно зазвучали русские матерные слова с потрясающим русским произношением.
В машине она откинулась на спинку, расстегнула меха.
– Я думала, тебя уже нет. Положили тогда.
– Когда? – хмыкнул он.
– Я слышала про Путиловский перекресток… К тебе?
– К тебе, – решил Иван.
Почему-то не хотелось ехать домой, словно там все висел тяжелый взгляд Веры – в воздухе над его постелью.
У Наташи пахло сладкими духами. Она сразу стала раздеваться и уже ходила по комнате перед Иваном в одном белье. А он думал, что разговор ей был нужен ровно настолько, насколько хватило бы и простого взгляда, чтобы убедиться, что он жив.
Сел в кресло и вытянул ноги. Тепло, а неуютно. Похоже на артистическую гримерку – большое зеркало, пуфик перед зеркалом, баночки с кремами, которым место где-то в ванной.
– С кем ты была вчера?
И она засмеялась.
– С переводчиком. Он приходил договариваться.
– Договорился?
– Как видишь. Я бы пошла с этим шейхом.
– Откуда они?
– Из Эмиратов, кажется.
Она взглянула вопросительно.
– Секса не хочешь?
– Я тебе все испортил, да? Все твое «сегодня»?
– Я думала, тебя нет в живых. Правда, Иван.
Она остановилась рядом с ним, но не села на колени и не обняла.
– Так будешь или нет? – спросила снова.
– Буду.
Иван закурил и остался сидеть неподвижно.
– Я кофе принесу.
Она вышла и вернулась с чашечкой кофе, уже без бюстгальтера, в тоненьких черных трусиках, оголяющих упругую маленькую попку.
Подала ему кофе и села на пуфик. Закинула ногу за ногу, выставляя ноготки, выкрашенные серебристым лаком.
– Ты устал?
В ее глазах он всегда находил что-то жалкое, и в то же время родное ему. Полуобразованная, никогда ничего не читавшая и не знавшая никакого другого занятия, кроме секса, она казалась ему доброй и понятной. И желания ее были понятны. Но больше всего нравилось в ней Ивану то, что никогда ни о ком из своих клиентов не отзывалась она с отвращением, несмотря на то, что ее игра в постели отдавала ложью, как кетчуп чесноком. Она относилась к своему занятию, как к обычной службе, где нельзя ругать заказчиков, нельзя спорить с начальником, то есть сутенером. Обмануть его можно, а спорить и прекословить – нельзя. Нельзя быть недовольной самим образом жизни, потому что это данное и неотвратимое, как звонок будильника в шесть утра у школьной учительницы. Поэтому все принимала она спокойно, на все соглашалась и рада была только деньгам, как доказательству того, что терпит она все это не напрасно, не даром.
Пока Иван пил, никаких чувств не отразилось на ее лице.
– Обрадовалась, что я живой? – спросил он.
Она так же, без выражения, кивнула:
– Обрадовалась. Все говорили, что тебя пришили. Соня говорила.
Соня – ее пухленькая подружка, с которой Иван тоже встречался.
– И что? Плакала Соня? – засмеялся он.
– Сказала, что жалко.
Иван отставил чашку к зеркалу.
– И как тебе этот переводчик?
– Очень хорошо говорит. А шейх, я слышала, только «простите», «пожалуйста» и «****ь».
– Ну, и достаточно, – согласился Иван. – Иди ко мне.
Наташа подошла, села на колени, отвела темные кудри от лица.
– Я, правда, устал, Наташа. Недолечился. Сделай что-нибудь, – попросил он, поглаживая ее спину.
– Я знаю, что сделать, – кивнула она.
Наташа – деловая женщина. Она не признает слов и соплей, она никого не станет утешать, потому что ее обычным клиентам – иностранцам и новым русским – этого и не нужно. Дела у них идут хорошо. Наташа – практик, деятель, она никогда не полезет к вам ни с психологией, ни с проблемами, но и ваши не станет брать на себя.
И потому, овладев ею, Иван больше, чем обычно, был неудовлетворен. Осталось такое ощущение деловой хватки, словно он попал в мясорубку и его пропустили через узкие колечки ее розовых губ. И от этого снова стало как-то мутно. Он поспешил одеться, протянул ей деньги.
– Возьми, солнышко.
Она взяла, как всегда, радостно.
– Еще кофе?
– Нет, позвонить бы...
Оставил мобильный в машине, а действовать хотелось незамедлительно. Она дала телефон. Иван набрал номер Коврова.
– Ковер? Слушай, ты где?
– В «Ювенале» заседаем, – отозвался Ковров.
– Я подъеду. Ты с ребятами?
– С девчатами. А что собственно?
– Да так.
Иван положил трубку. Наташа смотрела на него, и по ее лицу он понял, что она знает и Коврова, и ребят Коврова, а, может, и подруг Коврова. Кивнул самому себе.
– Спасибо, Наташа. Передать Ковру привет от тебя?
– Передай, – снова равнодушно ответила она. – Он веселый.
Весельчак Ковров. Черноглазый весельчак Ковров, с головой, перевязанной мусульманской чалмой, в горящем Кабуле – с русскими калашами в грузовиках. Он всегда умел весело жить, даже когда губы пересыхали до крови.
Иван поехал в «Ювенал». Двенадцать ночи, шум, музыка. Пьяные девчонки. Ковров, тоже слегка навеселе, вышел встретить Ивана.
– А я вот приехал – снять сливки с кассы. Да и застрял. Кормят здесь здорово.
«Ювенал» – один из ведущих клубов Шефа. Ковров тут за управляющего и, по слухам, обдирает клуб нещадно. Вся бригада тоже кормится в «Ювенале».
Иван прошел внутрь. Публика растекалась в клубах какого-то специфического лилового дыма.
– Что за дело? – поинтересовался Ковров, усадив Ивана за свой столик. – Угощайся!
– Нет, спасибо.
Иван только выпил рюмку виски.
– Так что за дело?
Тогда, у Наташи, ему показалось, что действовать нужно, сейчас, срочно – только бы не стоять на месте и не дышать в привычном ритме, а теперь, глядя в спокойное и уверенное лицо Коврова, Иван понял, что этот ритм – единственно верный, и такая же данность, как работа Наташи, печень Шефа и уверенность Коврова. Иван замолчал.
– Передумал? – улыбнулся Ковров.
– Вы завтра во «Фрегат» едете, – все-таки заговорил Иван.
– И что?
– «Фрегат» – это такое дело…
Опять «дело»… И опять, как осечка. Снова Иван умолк.
– «Фрегат» – наш ресторан. Гогу давно пора было выгнать, – сказал Ковров.
– Я знаю. Так я и говорю про Гогу… Пусть уедет спокойно. В свое Тбилисо. Пусть уедет. Вернется. И все… Туда вернется, на родину…
Губы Коврова сжались, а глаза вдруг стали стального цвета, словно изнутри вспыхнули холодным огнем.
– Ты за Гогу что ли просишь?
– Сергей… Я… не то, чтобы за Гогу… А за Гогу, да. Пусть едет.
– Лихорадка у тебя, что ли?
Рука Коврова вдруг коснулась лба Ивана, и он почувствовал и огонь его ладони, и холод своего тела.
– Послушай, Иван. Ты, может, не в себе, – вдруг мягко сказал Ковров, отдернув кисть. – Хорошо, что ты это мне говоришь, а не Шефу. Ты за какого-то чуркобеса просишь. Он ведь не уедет. Он будет здесь вендетту устраивать, корриду и гладиаторские бои. Здесь не о чем говорить, Иван. Это решенное и пустячное дело. Не следует быть таким сложным… в мелочах.
Иван молчал. Жизнь человека была веско и убедительно объявлена мелочью. Спорить было бы глупо.
– Ты очень изменился, – продолжал, улыбаясь, Ковров. – Я слышал о тебе много хороших вещей, Ваня. Честно. О твоей холодной голове. Это реабилитационный курс сделал тебя сентиментальным, как я понял?
– Что ты имеешь в виду? – Иван вскинул злые глаза.
– Ты не сможешь с нами работать, если будешь таким нервным. У нервных людей жизнь короче, – предупредил Ковров.
– Все мне диагноз поставили, или только ты до досье Петруши докопался? – напрямую спросил Иван.
– Я докопался – в силу своих обязанностей. Но и другие докопаются, если будешь по каждому абреку поминки устраивать с возложением венков. Понял?
– Он же жив еще, – нахмурился Иван. – Просто… все как-то перевернулось.
Ковров вдруг налил стакан до краев и протянул виски Ивану. А потом резко перевернул стакан вверх дном и мгновенно вернул в обычное положение – донышко блеснуло сверху, но не пролилось ни капли.
– Можно перевернуть – и выпить, а можно на штаны разлить, – объяснил Ковров.
– Как ты это сделал?
– Ты пей лучше, – Ковров отвернулся.
Иван выпил, и покой волнами разлился по телу. Наконец, потеплело внутри. Ковров поднял его за шиворот и повел в свой кабинет:
– Выспаться тебе надо, Ваня, а не морочить людям голову.
5. НЕДОГОВОРЕННОСТЬ
Все прояснилось, и голова не болела. Иван проснулся в кабинете Коврова в «Ювенале». Никого не было, и он огляделся – скупая обстановка, кожаный диван, сейф, словно в каком-то учреждении, а не в ночном клубе. Такая сухость – вполне в духе Коврова. И, вспомнив вчерашний разговор, он подумал, что вел себя, словно одурманенный, сбитый с толку человек. Не стоило раздумывать так мучительно, потому что это бесполезно. Олицетворением бесполезности раздумий и был Ковров.
Иван поспешил убраться. Никто из обслуги даже не взглянул в его сторону, словно все знали, что Иван вчера дал слабинку и теперь не хочет смотреть в глаза людям, наслышанным о его холодной голове.
И почему так произошло? Почему история Гоги задела его так больно? История, которая, скорее всего, уже закончилась. Снова мело, и снег сек в лобовое стекло машины.
Так и мело всю неделю. Иван взялся за ум – устранял мелкие неурядицы Шефа, разогнал стайку его конкурентов, уладил его отношения с железной дорогой, тормозившей составы, разобрался с хозяевами казино, которые подыскали себе другую крышу, – и все это прошло спокойно и твердый голос Ивана не оставлял никому выбора. Иван не встречал Коврова, а его людей выдергивал через Петрушу, ссылаясь на занятость.
Ясно, это было не совсем то, чем занимался Иван раньше, но успехом и этих малых дел он был доволен. И Шеф был доволен.
Так закончился февраль, а зима не отступала. Шеф покупал новую гостиницу в пригороде, и никто другой как Иван договаривался с дизайнерами о ремонте, а сам подумывал про себя, что скоро и сортиры для Щеглова станет чистить.
И вдруг здесь, в лесной зоне, объявилась машина Коврова. Иван видел из окна, как черный мерс полз по трассе, словно принюхиваясь к загородному воздуху. Он был один. Через минуту Ковров уже протягивал руку Ивану и щупленькому дизайнеру.
– Ну, что вы тут надумали? Дворец выйдет?
– Выйдет, при условии... – начал детально объяснять специалист о перестройке здания.
Ковров внимательно слушал, не перебивая говорившего и кивая в такт его речи. Иван же думал, что здесь он по собственной инициативе, и гостиница его не интересует.
– О цене договорились с Иваном Алексеевичем? – задал единственный вопрос Ковров, и когда дизайнер кивнул, он отрезал: – До встречи. Ждем вас с рабочими. Все будет оплачено.
И смотрел ему в спину, пока тот не скрылся. Машина отъехала.
– А меня Шеф прислал для обзора окрестностей – надо будет об охране подумать. Летом тут туристы будут.
Ковров прошелся по холлу.
– Дух запустения. Выпить здесь ничего не осталось?
Иван пожал плечами. Теперь он заметно сторонился Коврова, помня свою тогдашнюю «сбитость с толку», – неловко было.
Ковров сам нырнул в бар и достал бутылку дешевого вина.
– Вот и все запасы. Негусто…
– Ты ж за рулем, – предостерег Иван. – На въезде в город посты.
– Посты? А я и не настаиваю, что я законопослушный гражданин.
Ковров сел за стойку, налил себе вина, выпил.
– Давай, – он налил и Ивану. – Давай выпьем… За процветание Шефа, за его удачные приобретения, за дальнейший рост его капитала, здоровье и благополучие!
Иван пытался уловить нотки иронии в голосе Коврова, но их не было. Он хмуро выпил, поставил стакан на стойку.
– Кислятина!
Может, в этом и была ирония. Ковров пил отвратительное вино за здоровье хозяина. И лицо его оставалось безучастным.
– Да, эта гостиница – удачное приобретение, – продолжал он как бы ни о чем. – Осталось навести блеск, а так – очень даже ничего. Чистая и законная прибыль, что тоже немаловажно. То, что на виду, должно быть чисто. Объединенный «Фрегат» становится очень популярным местом. Там спокойно и опрятно, не то, что было раньше...
Иван молча слушал.
– Конечно, моими стараниями. Пришлось гнать оттуда всех тараканов. Да ты слышал…
– Слышал. Погром.
– Погром – громкое слово. Мы особо ничего не громили. Так, малой кровью. Притом, казус вышел, – Ковров вдруг улыбнулся. – Гоги там не было. Говорят, уехал раньше с дочерью.
– С дочерью?
– У него ведь дочь – Ольга. Здесь родилась. Он сам ее растил, без матери. Только и света в оконце, что Ольга. Девятнадцать лет уже. Красавица, но с виду – грузинка, нос тонкий, черты острые, глаза черные. Очень красивая…
Ковров помолчал и добавил:
– Знаешь, так жить хочется, чтобы ни с кем не делить своих женщин. Да не выходит. Привет тебе от Наташи.
– Спасибо, – сказал Иван и сел рядом за стойку.
Бутылка была пуста.
– А Шеф – что?
– А что? «Фрегат» объединился. Важен результат. А за последствия в любом случае мне отвечать.
– Спасибо, – сказал Иван, не глядя на Коврова.
– Мелочи, – кивнул Ковров. – Гога звал тебя в гости, когда устроится. Собирался ресторан покупать – всякие там хачапури готовить.
Иван усмехнулся:
– А прибеднялся, что и на билеты не накопил.
Лицо Коврова застыло, глаза потухли.
– Нравилась мне его девочка. Жаль, не для меня.
Иван был поражен – и бледностью лица Коврова, и его глухим голосом. И собственная «сбитость с толку» показалась еще более нелепой. Выходит, у Коврова был в этом деле свой интерес, а Иван только нагнетал напряжение. Но теперь эта их заинтересованность в том, что, как казалось, уже ушло навсегда из их жизни, объединила их здесь – за городом, в холодной, заброшенной гостинице, за стойкой пустого бара, объединила тостом за здоровье и процветание Шефа.
– Сколько тебе лет? – вдруг спросил Иван.
– Скоро тридцать. Ты прав, не для меня она была. Такая красивая и чистая. Пусть хоть деньги мои Гоге пригодятся.
Иван вгляделся в Коврова – ему и тридцати-то нет, как выяснилось. А все у него уже было и перегорело, притом таким синим пламенем, что одни угли от глаз остались.
– Я думал, тебе добрый сороковник, – хмыкнул Иван. – А ведь у тебя еще все впереди.
– Не пошли, Ваня. Что у меня впереди, я и сам знаю.
Он резко поднялся.
– Ладно, бывай. Нужно ехать.
И пошел к двери. Машина фыркнула. И что-то недосказанное осталось в холодном воздухе нежилого помещения. От этой недосказанности звенело в ушах. Жутко было в пустом отеле, и уезжать не хотелось: сковывала эта недосказанность.
Взгляд Ивана наткнулся на толстый телефонный справочник на стойке бара. Он взял его, полистал – городские номера и междугородние коды. Достал мобильный, нащелкал номер справочного ее города. Послышались ясные длинные гудки – такие четкие, словно он звонил в другую комнату отеля.
– Справочная.
– Номер аптеки… дежурной, у вокзала… семнадцатой.
– Два, сорок один, двадцать четыре, – перебил ответ разъяснения Ивана.
И он снова подумал, что может быть не та смена, не ее.
– Дежурная аптека.
– Здравствуйте. Мне нужна Вера.
– Я слушаю. Кто это?
Сначала показалось, что она притворяется, не узнавая его. Но он вспомнил, что она вряд ли умеет притворяться.
– Это Иван.
Она молчала.
– Как ты? – спросил он как можно мягче.
– За что же… зачем же ты… мучишь меня? Ты ведь уехал. Бросил меня. Ты умер. Тебя нет. Зачем же ты звонишь?! – ее голос оборвался.
– Я не умер, – сказал он и повторил самому себе: – Я не умер.
Она не отвечала.
– Вера… Ты плохо себя чувствуешь?
– Плохо, – она заплакала. – Очень плохо. Молюсь, чтобы у тебя было столько счастья, сколько у меня горя.
– Я приеду. Я сейчас приеду.
– Нет, – ее голос затих.
Связь прервалась.
Он опомнился только в машине – на заснеженной трассе, ночью. Гнал изо всех сил, словно бросив вызов снегу и ветру.
Бензин кончился. Он заехал на заправку, купил сигарет. Но цель – такая нелепая – увидеть ее во что бы то ни стало – влекла вперед. Утро встретило его постом ДПС. Засветил документы.
Когда он въехал в город, ее смена уже закончилась. Дело шло к полудню. Иван почти сутки провел за рулем, и от белой пелены вокруг слепило глаза.
Нашел ее дом и поднялся по ступеням. Позвонил в дверь.
– Вера!
Тишина. Кажется только, что где-то на чердаке мяукает котенок.
– Вера?
Тишина. Нет больше сил жить – стучать в эту дверь, встречаться с Шефом, просыпаться по утрам.
– Вера?
И снова это мяуканье. Плач кошки на чердаке. Такое надсадное мяуканье возможно только здесь – в этом городе, в этом доме.
Она открыла дверь. Лицо было мокрым от слез, глаза переполнены влагой. Видно, просто не могла открыть. Стояла около двери, плакала, и ждала, что он уйдет.
Иван думал, что она бросится к нему, едва не раскрыл объятия. Но она смотрела молча, только губы дрожали. И Иван понял, что на все, что произошло между ними, она смотрит не так, как он, – иначе, так, что сложные вещи кажутся ей еще более сложными. Теперь он и сам не знал, зачем приехал, исчез на сутки из поля зрения Шефа, рискуя, гнал машину, чтобы сейчас же нестись обратно – в тот же белый простор вечной зимы.
Полез в карман и достал пачку денег.
– Возьми.
Она взяла. Он сделал шаг назад, и она зарыдала. Закрыла лицо руками, пачка выпала на пол.
Он повернулся и пошел вниз по лестнице. И все стояло перед глазами ее заплаканное лицо с покрасневшими глазами и распухшим носом. Это только в кино плачут так, что и тушь не течет. Было страшно – хотелось бежать то ли подальше от ее слез, то ли со всех ног вверх по лестнице, чтобы успеть до выстрела хлопнувшей двери.
Дверь так и не хлопнула. Иван вышел из подъезда и сел в машину.
Отчего она убивается? Он жив, он приехал. Время шло, а он словно ждал, что где-то наверху хлопнет дверь, положив конец этой муке. Снег кружился в воздухе, но это уже была не ночная метель – снежинки вальсировали на фоне чистого, голубого, не столичного неба.
Вера, как была – в длинной юбке, свитере с высоким горлом и комнатных тапочках, подошла к машине.
– Пойдем…
И тут только он заметил ее выпирающий живот. За время их разлуки беременность не украила ее, даже наоборот – лицо потускнело, щеки ввалились, еще больше тоски стало во взгляде. Вышло, что, действительно, Иван подверг ее пытке и продолжал мучить. А ведь ей даже хорошо с ним не было, она словно всегда боялась его и боялась его потерять. За что же тогда так любила?
– Пойдем, – повторила она.
Он вышел из машины и снова пошел за ней наверх. Она шла, держась рукой за перила и тяжело дыша.
В квартире пахло хвоей, словно только-только здесь стояла елка и дружная семья встречала Новый год. Не мартовский запах, не реальный.
– Я не хотел обидеть тебя, – сказал он, останавливаясь в прихожей и не решаясь войти в комнату.
– Ты голоден. Давай обедать.
Она наклонила голову, засуетилась на кухне.
– Проходи, садись.
Иван сел на табурет.
– Я, знаешь, хотел объяснить тебе…
– Не надо ничего объяснять, – она встряхнула головой, – не надо. Все и так ясно. Приехал – хорошо. Я, наверное, от счастья прыгать должна, а я рыдаю. Прости меня. Просто, думала, не увижу тебя никогда больше. Думала, мы уже крест поставили…
– Это не потому все… не потому, что я не люблю, – сказал он.
Показалось, что нашел нужные слова, но она оглянулась испуганно:
– Оставим все, как есть, Ваня. Оставим. Мне тяжело это… обсуждать.
– Я не потому не могу быть с тобой, не могу остаться или забрать тебя, что не люблю. Я не стану рисковать и твоей жизнью, понимаешь? Приехав сюда, я уже очень рискую. Нужно было, чтобы все улеглось, забылось. Чтобы все думали, что забыто…
– Зачем же приехал?
– Я же сказал, что приеду.
– А сказал зачем?
– В бреду.
Она улыбнулась – каким-то своим воспоминаниям, и снова по щеке медленно поползла слеза.
– Вера…
– Я знаю, – кивнула она. – Я все понимаю. Но это так больно, хуже, чем ножом. Не хочу жить без тебя…
Она оставила свою суету, отвернулась к окну, и он увидел, как ее плечи дрожат на фоне белого проема.
– Я все понимаю… Но я так тебя люблю. Я так ждала тебя каждый день…
Он молчал. Чувствовал себя очень неловко. Чувствовал себя виноватым в том, что ее плечи вот так дрожат. На плите что-то закипело и зашипело.
– Хочется быть сильной и гордой, Ваня. А я не могу. Ты не обращай внимания. Садись к столу.
Она совладала с собой, уняла дрожь. Налила супу в тарелку. Запах еды напомнил ему о том, что он голоден и устал. Он стал есть, а она сидела рядом, подперев голову рукой и рассматривая узор на клеенке. Не смотрела на него. Молчала. И дыхания ее не было слышно.
– Очень вкусно, – сказал он, просто чтобы сказать что-то.
Иван поймал себя на том, что ему перестало быть тяжело рядом с ней, не тяжело наблюдать за ее страданиями, что ему, наоборот, спокойно в ее квартире. Спокойно, когда она плачет. Он видит ее – и ему спокойно. Ему не о чем больше беспокоиться: она рядом. И, значит, его покой стоит такой ее муки.
И вдруг зазвонил мобильный телефон, враз разрушив иллюзию хрупкого покоя. Иван нехотя ответил.
– Слушаю.
– Серов, куда пропал? – раздался голос Петруши. – Шеф спрашивает, что с гостиницей.
– Порядок – ремонт полным ходом.
– А ты где?
– Да… на окраине. Петь, перебрал я, – сказал Иван хмельным голосом. – Не хочу таким на глаза показываться. Отлежусь до завтра.
– Ты с кем там? Охрана не нужна? – забеспокоился Петруша.
– Нет, я с девочками.
– А, ну отлежись. Шефу это не понравится, – предупредил Петров. – Официанткам привет!
Петруша отключился.
– Поедешь? – спросила она просто.
– Поеду.
Иван поднялся.
– Спасибо за суп.
– Дорого он тебе обошелся, – она кивнула на пачку денег, лежавшую на холодильнике.
Он улыбнулся, подумал о своем.
– Дорого.
Она пошла за ним к двери. Иван замялся на пороге, обернулся. Привлек ее к себе, погладил по волосам. Она обхватила его руками, уткнулась в плечо.
– Никого у меня нет на свете. И тебя нет. Хоть ты-то доволен тем, как ты живешь?
Он продолжал гладить ее светлые, мягкие локоны.
– Я не могу выбирать, – сказал свой давний вывод.
И она отстранилась, вскинула глаза – все еще влажные, но уже блестящие от злости.
– А вообще пытался?
– Я думаю о том, как выжить, – отрезал он.
– А я думаю о том, как умереть.
Он вышел и закрыл за собой дверь. Что она могла понять в его жизни, какая-то аптекарша? Ни ее любовь, ни беременность не давали ей права судить его.
Снова Иван гнал машину и ругал сам себя за то, что не сдержал этот дурацкий порыв и не остался в городе. Мог бы приятно провести время, вместо этого бега наперегонки с метелью.
У какого-то придорожного бара остановился. Куда он несется? Зачем?
Вошел в кабак погреться. И бармен, угадав в нем приезжего издалека и опасного человека, заискивающе заулыбался:
– Закусить? Расслабиться? Девочку?
– Отдохнуть здесь можно?
– Сзади комнаты, – и кивнул кому-то за спиной Ивана.
Подошла брюнетка с лиловым отливом волос и пытливыми глазами. Яркие губы зашевелились совсем близко.
– Что хочешь, как хочешь…
Иван пошел с ней в задние комнаты. У нее был ключ от одной из ряда одинаковых дверей. За дверью – диван и кресло.
– Тебя как зовут? – спросил ее Иван.
– Света. А тебя?
– Андрей.
Она назвала цену. Такую сумму, по ее мнению, мог заплатить приезжий за ночь секса с ней. Небольшая по столичным меркам сумма, если учесть еще и расходы на предварительную выпивку и чаевые бармену. Пахло от нее алкогольным коктейлем. И обычное при общении с проститутками чувство брезгливости овладело Иваном. Наташа – та хоть своя. И ему своя, и Коврову, и ребятам. Некстати вплелась мысль о Коврове.
– Давай недолго, ладно? – попросила она, глядя на его неторопливые движения.
– А куда ты спешишь?
Иван сел на диван и спокойно смотрел на нее.
– Нет, не спешу. Только муж ждет.
– У тебя муж есть?
– Есть. На заводе работает. Зарплату задерживают.
– И ребенок есть?
– Есть. Колька. Три года. Он с Игорем сейчас. А я пообещала, что к двум часам вернусь. Ну, малой спит, конечно. А Игорь иногда не спит – ждет.
– И ты это всем рассказываешь?
– Нет, нет. Это я так чего-то… Ты спросил.
Она уже совсем разделась и ждала его реакции. А он думал, что вот это значит расслабиться – трахать чужую жену, которая считает минуты и оценивает их в монетах, а сама спешит к ребенку…
– Ну, что ты? – она потянулась к его ремню. – Я не хуже ваших умею.
Иван кивнул. В конце концов, не он это придумал. И она не новичок. И муж не одну ночь ждет. И ребенок не одну ночь спит без нее. Иван сжал ее длинную и сухую фигуру в объятиях.
– Давай, детка, научи столичных уму-разуму…
Она старалась, как могла. Даже сама увлеклась, даже не переигрывала, и Иван понял, что ей хорошо с ним, чужим, несмотря на ее цену и ее мужа. Она не отпускала его.
– Андрей, ты, правда, из столицы? Забери меня, Андрей! Забери меня…
– А муж?
– Зачем мне муж? Андрей, помоги мне. Я буду там работать. Я не буду приставать к тебе.
Иван поморщился.
– Там есть, кому работать.
Теперь он торопливо одевался, словно это его где-то кто-то ждал.
– Не поможешь мне, Андрюша?
– Нет. Не помогу. Оставайся здесь.
– Я не живу. Я все время жду попуток.
Он только отмахнулся. Простое удовольствие всегда глядит в тебя разломами чьей-то жизни. Это не его проблемы вообще. Его проблемы ждут его дома. Иван снова понесся им навстречу.
6. КАЗАХ
На следующее утро спокойно и мрачно выслушивал Шефа.
– Не знаю, из чего эти таблетки делают. Из дерьма какого-то. А дерут за них бешеные деньги. Вот где бизнес. А у нас – так, суета. Печень вылечить не могут, Ваня. Вот доктора. А что я, пьяница что ли? Не пью, жирной пищи не употребляю. А печень, говорят, по наследству. Это диагноз такой: по наследству. Что б хорошее досталось, а то – гнилая печень. И потом, послушай, Ваня, ты меня не тревожь. Петруша не должен тебя ловить по окраинам. Сделал дело, нанял людей – отзвонись. Слава Богу, все при телефонах уже. Я вижу, что дела идут, люди работают, а не зря хлеб едят – это хорошо. Вот и просигналь, что все, мол, в порядке. Язык не отсохнет.
Иван не собирался перебивать Щеглова. Тот сидел в кресле за своим массивным столом и, слегка покачивая головой, произносил с недовольным видом свою речь, обращаясь к Ивану, как к нашкодившему ребенку. И Иван чувствовал, что виноват не только в своем исчезновении с горизонта Шефа, но и в его раздражении, и в больной печени, и в плохой погоде. За окнами лил дождь, но, вместо того, чтобы смыть остатки зимы, леденел на почве и превращал трассы в катки для фигуристов. Потепления – после такой метели – никто не ожидал. Радио не уставало предупреждать об опасности на дорогах.
Иван слушал молча. Шеф ничего не знал о его отъезде, это позволяло ему предположить, что гнетет Шефа все-таки не увиливание Ивана, а какой-то другой вопрос, скорее всего, чисто финансовый. Теперь он просто ждал, что Щеглов в своем кряхтении упомянет о том, что действительно не дает ему покоя.
– Вот тебе и современная медицина, – продолжал жаловаться тот. – Все тебе УЗИ-шмузи. Еще и гололед. Семен машину разбил – это нормально? Говорят, влияние теплого течения. А мы, что, на берегу океана? Какое к черту течение? Куда? Везде бред один. И врут все. Потом, опять же, Ваня, этот Ефимов. Приехал откуда-то на мою голову. Не знает, с кем взялся вести войну. А я не хочу войны. Какой резон постреляться?
Иван кивнул. Понял, в чем вопрос. Ефимов, приехавший совсем не откуда-то, а из Алматы, где вел дела давно и успешно, показался в столице лишь затем, чтобы прибрать к рукам всю наркоторговлю, частично принадлежавшую Щеглову, а частично – разобщенную, в зависимости от района города. Если центр и «освещенные» места держал под контролем Шеф, то по углам в темноте возились люди помельче Щеглова, которые с недавних пор перешли под начало и поставки Ефимова, хотя некоторые были заменены новыми или устранены без замены.
Ефимов, крепкий мужик лет сорока, лично объявившийся в столице с бригадой боевиков, предложил теневому бизнесу четкую систему, действующую слаженно и продуманно – в тесной связи с Татарстаном, Казахстаном и Пакистаном. Ситуация стала резко меняться, поскольку изменение ее и было единственной целью Вадима Ефимова. Других дел, как у Щеглова, у него не было. Он решил поставить свой продукт в столицу, и он это сделал. Теперь на его пути остался только Шеф – фигура значительная, такая, которую нельзя просто устранить из игры, как неловких курьеров и дилеров. Но, по мнению Ефимова, и не такая прогрессивно мыслящая, чтобы ей нельзя было предложить убраться из наркобизнеса, что и было сделано в самой решительной и дерзкой форме. Начало войны уже было положено. Шеф высмеял предложение Казаха, каким Ефимов, в свое время попавший в Алма-Ату по распределению после окончания столичного торгового вуза, не был. Зато он был настоящим дельцом и своей выгоды, ради которой и объявился на родине двадцать лет спустя, упускать не собирался. За ним стояло хорошо вооруженное формирование, быстро названное в городе «казахами» по ярлыку их лидера – ребята бесчинствовали в кабаках и, в самом деле, напоминали орду кочевников, дорвавшихся до еды, выпивки и женщин.
– Пусть скачет своей дорогой, – попросил Ивана Щеглов. – Объясни ему, Ваня. Пусть скачет.
Иван снова кивнул. Что тут скажешь? Нечего сказать. Придется указать Казаху дорогу.
Иван поднялся.
– Пойду я.
– Давай, Ваня, – Шеф отвернулся.
Иван зашел к Петрову.
– Привет, Петь. Людей дашь?
Петруша раздраженно отвернулся от экрана компьютера.
– Не по адресу. Ковер сам распоряжается.
– С каких пор?
– Серый, отвянь! Бригада под вами, вы и делите! Ковер сказал, что меня к своим ребятам не подпустит.
Но Коврова видеть не хотелось. Шеф именно Ивана подставлял под удар с Казахом, а Коврова, выходит, берег или не доверял ему.
В ковровский «Ювенал» совсем не тянуло. Пьянствует там Ковров, расслабляется, уже и думать позабыл об Ольге, страсть к которой так поразила Ивана.
Иван набрал его номер с мобильного. Представил, как Ковров, отрываясь от выпивки, достает телефон. Гудки все тянулись. Наконец, трубка откликнулась сухо:
– Ковров.
– Это Иван. Сергей, дай людей.
– Куда едешь?
– Казаха нужно повидать.
– Сколько нужно? – спокойно поинтересовался Ковер.
– Человек пять. Мы поговорим просто.
– А если не просто? Он дерзкий.
– Это не в планах.
– Не в твоих, – парировал Ковров. – Поехать с тобой?
– Нет, – поспешил отказаться Иван. – Нет. Все тихо будет.
– Знаешь, где его искать?
– Нет пока.
– Чаще всего – в «Сливках», на выезде на южное шоссе.
– Почти в пригороде, – прикинул Иван. – Спасибо.
– Точно сам справишься? – еще раз спросил Ковров.
– Спасибо.
Уже хотел отключиться, как Ковров поинтересовался:
– Как твоя поездка?
Иван молчал. И Ковров продолжил:
– Шеф с ног сбился. Петруша хотел моих ребят выдернуть на твои поиски. Пришлось послать его.
Теперь Иван не знал, благодарить ли Коврова или тоже послать куда подальше, как тот послал Петрушу.
– Куда отправить людей? – спросил Ковров без связи, как обычно.
– Я еще в офисе.
– Удачи.
Внезапная тишина в трубке насторожила Ивана. Откуда Ковров знал, что он уезжал? Мог заложить Щеглову, а не сделал этого. И заявил Ивану прямо, что мог, а не заложил. А откуда знал? Хвоста не было. И вспомнились все посты, где Иван светил документами. Выходит, Ковров свзян с ДПС и милицией, а Шеф – не очень-то в курсе. Значит, сила Коврова наполовину скрыта. И тот смело намекает на это Ивану – мол, знай, какого берега держаться.
Такие провальные дела, как с Казахом, – не для Коврова, ясно. Для таких дел Шеф держит Ивана, и странно, что Ковров предлагает свою помощь, зная, что Иван может и не вернуться из «Сливок». Подохнуть в «Сливках», – думает Иван, – утонуть клубничкой – не так уж и плохо.
Подъехали к клубу двумя машинами. Охрана загородила вход. На вид – узкоглазые, точь-в-точь китайцы, только здоровее.
– Закрытый клуб. Куда прете? Вас тут не знают.
Иван вышел вперед.
– Зовите хозяина.
– Хозяин к покойникам не выходит.
Но один из них уже узнал людей Щеглова и протиснулся за дверь. Прошло минуты три. Кулаки у охраны были сжаты. Дверь распахнулась, вышедший обратился к Ивану:
– Ты, длинный, давай сюда! Остальные – отдыхайте!
Пистолет Ивана перешел к охраннику.
– Этой игрушкой я тебе дорогу показывать буду.
Иван вошел в «Сливки». Особого шума не было. Танцевали не вполне трезвые люди, и звучала не вполне понятная музыка. В боковом зале были накрыты столики, как показалось Ивану, для немногих и знакомых гостей. Иван раньше видел Казаха только на фото, но теперь узнал его без труда – невысокий подтянутый человек с редкими волосами и бесцветными водянистыми глазами. Ничуть не казах. Хуже. Он сидел с грузным господином за одним из столиков и слушал того без особого интереса, но почтительно.
Ивана подвели к Ефимову.
– Этот от Щеглова.
Казах вскинул глаза.
– Зовут как?
– Иван Серов.
– Вот такие, как этот Иван Серов, или его хозяин – и есть то, что мешает нам до определенного момента, – обратился Казах к собеседнику.
Тот кивнул: мол, все, осталось дождаться момента, и проблем у Казаха не будет.
Ефимов поднялся.
– Пойдем со мной.
Охранник не отставал ни на шаг, но перед дверью кабинета Ефимов остановился. Дверь за Иваном закрылась.
– И что? – спросил Казах, садясь за стол. – Что можете мне сказать? Какого дьявола являетесь вот так со своими головорезами? Здесь тихое место. Откуда узнал о нем?
– Есть на карте, – усмехнулся Иван, не торопясь начинать разговор.
«Сливки», как оказалось, не были обыкновенным местом отдыха, а служили штабом Казаха.
– Как узнал, спрашиваю, что я здесь? – нажал Ефимов.
И Иван подумал, что его вряд ли планируют выпустить после всех пристрастных расспросов.
– Шеф послал. Не сам я сюда почту принес, – оскалился Иван.
– Что хочет?
– Хочет передать, что есть условия. Забирай – этот пригород и окраины. Центр – наш. «Фрегат» – не в деле.
Ефимов посмотрел искоса.
– Окраины, как ты говоришь, я уже забрал. Вас не спрашивал. И дальше – не буду. Можешь передать хозяину.
– Я передам. Но ты знаешь, что это не тот ответ, который нам нужен. Мы можем мирно разделить карту города, а можем начать рвать ее на куски.
– Мне не нужны куски и не нужна часть. Мне нужна вся карта. Твой хозяин это знает. Зачем ты пришел?
Это был вопрос вопросов. Между Казахом и Шефом все уже было решено. Роль Ивана была неясна. Условий, на которые мог бы согласиться Казах, не существовало. Зачем он пришел?
– Я пришел затем, чтобы предупредить тебя. Ты начал эту возню. Твои люди врываются в наши клубы, убирают наших курьеров, пугают наших женщин. Ты замахнулся на то, что тебе не принадлежит и не будет принадлежать. Тебя здесь не было, и ты ничего не отвоюешь здесь наскоком, какой бы большой ни была твоя орда. За Щегловым стоит развитая структура, его поддерживает крупный бизнес и частично политика. Это не простой торговец товаром. И если ты до сих пор не понял этого, то поймешь очень скоро. Наши ребята готовы к войне. Здесь ты не получишь ничего, кроме войны. Шеф просил меня передать тебе только одно: «Скачи своей дорогой. Забирай свою орду. Возвращайся в свой город».
Иван поднялся. Казах смотрел молча.
– Ты принес мне плохие новости, – заговорил, наконец. – Я прекрасно знаю, кто твой хозяин и чем он занимается. Я все вижу: я не косоглазый чурка, хоть и Казах по-вашему. Ты, Иван Серов, – посланец войны, так? Тот, кто ничего не решает, просто почтальон. Знаешь, что мы делаем с такими почтатьонами?
Иван улыбнулся, и Казах продолжил:
– Ты знаешь. И твой хозяин знает, но все-таки он послал тебя, и ты пришел. Выходит, ты – преданный пес, который приползет сдыхать к ногам хозяина. Или, может быть, у тебя есть ко мне личное дело?
– Я надеюсь, ты поступишь цивилизованно, – сказал Иван.
– Конечно, – заверил Казах. – Людей, которые ждали тебя у входа, мы похороним со всеми почестями и салютом. А ты – можешь идти. Пока. Скажи хозяину, что я не хочу делить карту. Я хочу все.
Иван отшатнулся. Не мог поверить, что пацанов убьют ни за что.
– Что за дела, Казах? Мы пришли честно поговорить.
– И тебя я отпускаю.
Дверь резко распахнулась, и охранник, карауливший за дверью, подошел к Ивану, указывая на выход.
Иван вышел. Снова окинул взглядом залы, почувствовал привычную тяжесть пистолета в кобуре и оказался на улице. Стояли пустые джипы. Ребят не было. Только на льду расползались пятна крови.
Иван выругался. Сел на крыльцо. Он и выстрелов-то не слышал из-за пьяной музыки. И в голове не было ни одной мысли, за которую можно было зацепиться. Может, возникла перепалка, может Ефимов холодно приказал убрать охрану, когда Иван только шел в его кабинет.
Но вышло, что Иван подставил людей. А Ковров не позволил бы своим ребятам погибнуть так бессмысленно. Виноват был только Иван, который оставил их у входа, а не в машинах где-то на перекрестке.
И вдруг вся задача Ивана стала ясна только теперь, когда ничего уже нельзя было исправить. Шеф всего лишь хотел убедиться, что Казах настроен серьезно, настроен воевать, а не бросать угрозы. И если бы Ивана здесь положили, это было бы лишь доказательством того, что войну следует начинать, что противник – не пустышка и стоит всех затрат на предполагаемую возню. И чтобы в этом убедиться, Шеф рискнул и людьми из бригады, и Иваном.
Час ночи. Глухая окраина. Кровь на льду.
Иван поехал домой. До завтра – ничего не решить. И оружие, которое вернули Ивану, ничем не поможет.
Но как только Иван вошел в квартиру, стал звонить мобильный.
– Слушаю, – буркнул Иван в трубку.
– Живой? – спросил Ковров, как ему показалось, обрадовано.
– Живой.
– А где ребята? Я их жду у себя.
Иван молчал.
– Ребята не вернутся, – выдавил, наконец. – Казах убрал их. Не знаю, как. Я был с ним в кабинете.
Теперь молчал Ковров.
– Не знаю, зачем. Они просто прикрывали меня. Я не ожидал ничего подобного, – беспомощно закончил Иван.
– Не думал, не гадал он, никак не ожидал он такого вот конца, – глухо сказал Ковров.
– Ковер, слышишь? Это ему так не пройдет! Казах заплатит! Кровью заплатит!
– Кому? – холодно поинтересовался Ковров.
– Мне. Мне заплатит! Ковер, я подставил твоих ребят. Шеф подставил меня. Тут такая дребедень. Только теперь прояснилось. Казаха я беру на себя.
Ковров вдруг положил трубку. А Ивану все казалось, что он напомнит все-таки, что предупреждал его об опасности. Ковров не напомнил. Иван прямо в одежде завалился на постель. Не мог уснуть. Тяжелый вечер плавно перешел в утро следующего дня.
7. «ЮГ»
– Чего в такую рань? – Петруша развел руками. – Олега Борисовича нет еще.
– Я подожду, – Иван сел в кресло в приемной.
Новая секретарша, очередная девочка в короткой юбке, бросила на Ивана перепуганный взгляд.
– Идем в мой кабинет, – позвал Петруша. – Не стращай тут своим видом. Это офис, а не синдикат какой-то. Ты когда брился в последний раз? В этом году?
Иван пошел за Петрушей. Пахло от того сладко-ванильными духами.
– Ты в школе милиции тоже этими духами пользовался? – не удержался Иван.
– Это французские. Здесь таких не достанешь. Мне на заказ привозят, – толково объяснил Петруша. – Устойчивый запах. Только их беру.
Иван скорчил гримасу.
– Запиши мне название. Подарю своей девушке на Восьмое Марта.
– Очень остроумно, Серов. Ты прогрессируешь. Какого тебя принесло в такую рань? Блохи спать не дают?
– Это не мои блохи, а хозяина твоего, – отрезал Иван.
Шеф прибыл к десяти. Иван прошел за ним в кабинет – тот нисколько не удивился. Даже не спросил про Казаха. Как всегда, начал о своем:
– Скользота эта страшная. Садись, Ваня. Недоволен я погодой. На улицах пробки. Травмоопасность. А сегодня по прогнозу – снег. Эти синоптики хоть бы за окно смотрели. Какой к черту снег? Ни хрена нет. Лед один. Да, кстати, как вчера доехали? Такие дороги…
– Куда доехали? – не понял Иван.
– Ну, вы же искали этого чурку. Нашли?
– Нашли.
– И что он говорит?
– Вы бы не очень расстроились, если бы я сегодня не пришел, верно? – спросил вдруг Иван.
– Почему?
– Потому что ваш чурка встретил нас не по-братски. Ребят положил. И велел вам передать, что делить ничего не будет, то есть то, что вы и так знали.
Щеглов не ответил.
– Зачем? – спросил Иван. – Если хотите убрать меня, то сделать это можно намного проще. Я вам подскажу, как.
– Подсказывать мне ничего не нужно, – хмыкнул Щеглов. – По подсказкам я никогда не жил. И дело тут не в тебе, Ваня. Ты убедился, что Казах опасен. И я убедился. Вот это и есть результат – без сантиментов. А проверка такая всегда нужна для дела.
– Легко у вас все объясняется, – Иван поднялся. – А теперь я скажу: Казах – мой!
– Стоп, Ваня, стоп! – Щеглов отмахнулся. – Что ты? Это задача Коврова. Не твоя. Ты прощупал его – и ладно. Слабинки в нем нет – тем лучше. Уберем, какой есть. Земля всех примет – и сильных, и слабых.
– Казах – на мне! – уперся Иван. – Это решено. Коврова это не касается.
Шеф посмотрел на него долгим взглядом.
– Только без шума и пыли, Ваня. Я знаю, как ты умеешь пылить. Уладишь этот вопрос за три дня – получишь свои проценты.
– Я сегодня все улажу, – пообещал Иван. – Не в процентах дело.
Шеф склонился к телефону.
– Лина, Ковров есть?
– Есть, – откликнулась секретарша.
– Зови его сюда.
Этой встречи Иван никак не ожидал. Поговорить с Ковровым по телефону – это одно, а встретиться с ним при Шефе – это совсем другое, словно у них с Ковром есть какая-то тайна, то, что должно быть скрыто от глаз Шефа.
Никакой неприязни к непонятному Коврову, такому бывалому и такому, как оказалось, молодому, не осталось. Но почему так вышло? Почему власть Коврова над Иваном оказалась сильнее, чем власть Шефа, который распоряжался его жизнью? А ведь это Ковров со своей бригадой формально находился в подчинении у Ивана. И Шеф был в этом уверен, и теперь, вызвав Коврова к себе, планировал поставить его перед фактом: его люди переходили в помощь Ивану.
Ковров вошел в кабинет. Кивнул. Шеф кивнул в ответ, и Иван тоже не подал руки.
– Присаживайтесь оба. Куда ты, Иван, подхватился? Успеешь голову разбить по этой скользоте!
Ковров улыбнулся одними губами – своей тонкой улыбочкой.
– Сергей, – обратился к нему Щеглов. – Вот Ваня еще раз собрался к Казаху. Выдели ребят, только расторопных.
– Сколько на этот раз? – спокойно поинтересовался Ковер.
– Этот раз – не тот раз, – заметил Шеф. – Человек тридцать.
– И половины хватит, – решил Иван.
– Ты не шустри! Не пугать его едешь. Провалишь дело – мозгов с пола не соберешь, – предупредил Шеф.
– Хватит и пятнадцати, – повторил Иван.
– Сами решайте с вашей арифметикой! – Шеф махнул рукой. – Проваливайте из кабинета!
Они вышли.
– Я бы это сам уладил. Не надо было тебе ввязываться, – сказал Ковров.
– Раз уж ввязался. Что ты думаешь, я не разберусь с Казахом?
Ковров оглянулся на Ивана.
– В «Ювенал» едешь?
– Нет, спасибо.
– Чего так? – усмехнулся тот.
– Буду уже на «Сливки» настраиваться.
Ковров помолчал, словно задумавшись.
– Я бы на «Сливки» не настраивался. Скорее всего, он там ожидать не станет. Есть у него еще несколько мест, где можно лечь на дно. В конце концов, квартира у него есть. Нельзя сказать точно, где он будет.
Иван и не спрашивал, боясь быть обязанным Коврову.
– Я узнаю. Есть осведомители, – заверил Коврова.
– А сколько ложных осведомителей, ты знаешь? Можно гадать до лета. Я позвоню, как только выясню.
– Думаешь, у тебя больше шансов? – поддел Иван.
Но Ковров ответил серьезно:
– У меня реально больше шансов.
Они вышли из офиса. Ковров направился было к своей машине, но обернулся:
– Послушай, Иван… Дело не в пацанах. Бригада – отрезанный ломоть. Все знают, на что идут. Но люди – твои люди – не должны погибать так бестолково. Этому обычно война учит, а не такие вот разборки.
– Война учит зарабатывать и на смертях, – парировал Иван.
И снова лицо Коврова стало бледным до желтизны, как тогда, при упоминании об Ольге. Иван даже отступил назад.
– Это ты обо мне? Повторяешь то, во что верят все остальные? Можно считать войну злом и надеяться, что это зло тебя не коснется, а можно и на войне оставаться человеком, бороться…
Ковров оборвал сем себя, оглянулся на свою машину.
– Пора ехать.
Иван снова остался озадаченным. Сделал шаг к Коврову.
– Как Ольга?
Тот остановился.
– Ольга? Не знаю. Звонила однажды с почты. Ей Гога мобильный не дает. Надеется, что она меня забудет… Но как-то так все, неразборчиво. Словно не по-русски. Ладно…
На этот раз Ковров уже совсем отмахнулся и пошел к автомобилю.
Иван остался стоять перед офисом. Странно как-то. Опять недосказанность сковывала движения. С Ковровым всегда так.
Вечером подъехали ребята.
– Что Ковер передал?
– Ничего.
Где Казах, неясно. Ехать наугад в «Сливки» – снова бестолково подставляться под удар. А ждать, может, и не стоит. Осведомители говорили разное: одни даже утверждали, что Казах уехал из города, другие были уверены, что он играет в бильярд в «Наполеоне».
– Будем ждать. Пейте пиво, – решил Иван.
А ждать, когда ножи наточены, – трепать самому себе нервы. В десять вечера затрещал телефон.
– Иван? Это Ковров.
– Говори.
– Иван, ты можешь сделать мне одолжение?
– В чем дело?
– Послушай, отложи все дня на два.
– Не могу. Я сказал Шефу, что сегодня все улажу.
– Зачем ты говоришь не подумав? Это по-детски. Ну, сказал – и что теперь?
– И найду его. Люди ждут.
– Эти люди каждый день ждут – своей смерти. Им больше нечем заняться.
– Ты выяснил, где он?
– Он в «Юге», вместе с ордой. Теккилу глушат.
– Вот и здорово. Спасибо, – поблагодарил Иван, отметив про себя, что Ковров больше не предлагает своей помощи. – Перезвони часа через три. Мы управимся.
– Не суетись, Иван, – предупредил напоследок Ковров. – Лучше отложи.
Предприняли как раз обратное – немедленно рванули в «Юг». «Юг» – не в центре, а действительно на самом юге города. Центра, принадлежавшего пока еще Щеглову, Казах опасался. Вокруг клуба – тихо. Даже необычно тихо. Всего несколько машин на стоянке. Снаружи охраны нет. Или Казах не ждет удара или так уверен в себе. Иван оглянулся на соседние дома – темные окна. Но такое ощущение, словно за ними следят. Может, на самом деле, старушка Смерть, уже однажды выпустившая Ивана из своих цепких рук.
Для ребят – все, как обычно. Задача ясна. Огляделись, постучали в дверь. И тот же вывод – тихо.
В глубине не слышно привычной возни, но дверь открывается.
– Кто такие?
– Потанцевать!
Один из парней Ивана направил пистолет на охранника. Вся серьезность замыслов – налицо.
– Не стреляйте! Казах внутри! – сразу сообразил тот.
Охранник рванулся в морозную ночь, и ребята засмеялись.
– Чего попусту патроны тратить?
Прошли и увидели орду Ефимова. Уже чуть пьяные, но еще более оживленные казахи. Кто-то из них сориентировался очень быстро – пошла пальба.
Пальба несусветная. Иван нашел взглядом Ефимова, прорывающегося к черному ходу. Уложил рядом с ним нескольких узкоглазых.
Ефимов, сам с пистолетом в руке, уже попал Ивану на мушку.
И вдруг в громыхание залпов вклинился мегафонный окрик:
– Всем бросить оружие!
Выходит, спезназ чуть-чуть припозднился, если им нужен был Казах. А Казах – вот он – по-прежнему на прицеле у Ивана. Казах – всего лишь мишень. Иван выстрелил. Пуля вошла точно в цель, и в то же время другая прожужжала рядом с ухом Ивана. Спецназ ворвался внутрь. Ребята стали отстреливаться. Тело Ефимова грузно сползло под стол.
Еще минут пять громыхало. Иван прорывался к тому же выходу, к которому какое-то время назад рвался и Ефимов. Но люди в масках уже выступили из темноты. Человек пять из бригады Ивана продолжали стрелять. Некоторые были убиты или ранены. Уйти не удалось никому. Из орды – осталось двое или трое, паливших во все стороны.
– Все арестованы! – повторил мегафонный голос того, кого не было видно.
Один из казахов еще успел выстрелить в сторону Ивана.
Иван упал на пол. Вытер и выбросил ствол. Вверху еще взрывались залпы. И вдруг так резко – до чертиков в глазах и мурашек по коже – захотелось жить, никогда не бывать в этом бешеном «Юге», не попадать в лапы ментов. Одна была надежда – Шеф вытащит из тюрьмы, если только смерть Казаха не будет на совести Ивана. Мало ли кто в кого стрелял. Задело шальной пулей. Двое спецназовцев подняли его, заломив руки за спину.
– Вставай, сволочь! Сколько возни с вами! Оружие где?
– Какое, братцы? Да я выпить зашел.
Один из парней двинул Ивану в челюсть. Так, что зубы хрустнули. Во рту стало колко и солоно. Иван наклонил голову. «Юг» был завален телами. Мимо них его и потащили к выходу.
8. СВОБОДА
Пришлось провести ночь в камере. Хотя Иван и был один, он не смог уснуть. Пришло в голову, что Шефу проще отказаться от него, чем выгораживать. Хотя, с другой стороны, задача Ивана выполнена – Казах мертв.
Утром вызвали на допрос. Следователь – Михаил Ильич Волошин, молодой человек лет тридцати пяти, держался отчужденно, так, словно вся эта рутина не трогала его за живое.
– Имя, фамилия? – спросил сухо.
Иван молчал. Тот вскинул колючие серые глаза.
– Как зовут, спрашиваю?
– А где мой адвокат? – спросил в свою очередь Иван.
– А мы тебя, умник, ни в чем не обвиняем. Мы интересуемся твоей фамилией.
– Нет адвоката – нет фамилии, – отрезал Иван.
Следователь поднялся из-за стола и оперся о него кулаками.
– Ты думаешь, что никому не известно, кто ты и откуда? Такой себе – никому не известный – зашел в «Юг» пивка попить? Нет, умник. Все тебя знают. Знают, как ты, Иван Серов, потомок великого художника, позоришь славное имя предка.
– Я не потомок, – вставил Иван.
– Ты – подонок. Самый, что ни на есть, подонок. Разнес «Юг» в пух и прах. Положил гору казахов, замочил Ефимова, только и того, что не перестрелял наших ребят.
Иван широко улыбнулся:
– Да я там пиво пил. И вдруг стрельба началась.
– За кефиром пошел, Коля Герасимов? Ты вспомни, мразь, все хорошенько вспомни! Мы с тобой еще это обсудим, потому что будем встречаться очень часто и подолгу. Понял?
– Очень рад! – кивнул Иван. – Дайте мне дозвониться до адвоката.
Волошин пододвинул Ивану телефон:
– Хоть в Интерпол!
Иван быстро набрал номер Шефа. Гудки, щелчки, голос секретарши, снова щелчки. И наконец – голос Щеглова.
– Слушаю.
Иван не представился и не обратился к нему. Спросил кратко:
– На что мне рассчитывать?
Шеф помолчал. И ответил уклончиво:
– Не знаю пока, Ваня. Тебе ведь приходилось играть в карты на свою задницу. Так что зря ты мне из ментовки звонишь.
– Я жду адвоката, – предупредил Иван. – Меня такое положение не устраивает.
– А ты не грози! – оборвал Шеф. – Пожалей Верку с ее брюхом! Подумай хорошенько, прежде чем рот открывать! Сто раз подумай!
Щеглов бросил трубку.
– Полегчало? – поинтересовался вежливо Волошин. – Иди теперь – вспомни все, как следует. Тут амнезией обычно долго никто не страдает.
Ивана вернули в камеру. И весь мир сплюснулся в черную точку на потолке – тут и Шеф, и следователь, и Вера, и Ковров. Ковров, который знал обо всем и просил Ивана не суетиться, но ведь дал ему все-таки наводку на «Юг». Все были заинтересованы в том, чтобы убрать Ивана с дороги. Всем будет на руку, если он сгниет в тюрьме. Шеф, который был так заинтересован в Иване, теперь пальцем не пошевелит, чтобы ему помочь. Иван и так много сделал, со многими разобрался – износился, пора менять. Вот и ответ на все вопросы. Не будет помощи.
На другой день наступило затишье. Никто не вызывал Ивана на допросы, никто не входил, словно вообще о нем позабыли. И было от этой тишины не спокойно, а жутко, будто черная точка на потолке камеры разрослась и давила.
И вдруг в дверь просунулся охранник.
– Серов, забери вещи. И на выход!
За те два дня, что Иван провел в камере, наступила весна. Вот так – неожиданно. Весь лед отстал от тротуаров и таял. Потоки воды неслись по дорогам, солнце – по-весеннему дурное – било в глаза. Молодое, новое солнце.
Иван вдыхал прозрачный воздух и смотрел прямо на солнце. Люди сновали вокруг все деловитые, озабоченные каждодневной суетой, не чувствующие огромного и хрупкого счастья жизни, весны и свободы. Мужчина у газетного киоска ругался с продавщицей.
– Что вы мне вчерашнюю «Комсомолку» суете?
– Я перепутала, – лепетала девчонка.
– Как же! Так и думаете надуть каждого!
– Простите, я перепутала…
Машину искать было бесполезно. Иван троллейбусом доехал до центра и первым делом пошел в стоматологию. Заглянул в знакомый кабинет.
– Ваня? – Ирина Викторовна отвернулась от открытого рта пациента. – Опять на ремонт?
– Ирочка, посмотришь?
У Ирины нежные руки и очень сильные. Иван помнит ту пощечину, которую она ему залепила, когда он ушел от нее. Ушел впервые. Потом – вернулся. Она была вне себя от злости. Прогнала. Вышла замуж. Стала заведовать платным отделением в клинике. Умная, способная, красивая – кареглазая, остроносая шатенка тридцати шести лет. И муж у нее – врач-кардиолог. Дочь – школьница.
Но когда Иван приходит, ничего не остается от ее слаженной, упорядоченной жизни. Она бросает своих пациентов, бросает семью, мужа, друзей – пусть хоть бы на то короткое время, пока Иван будет с ней. Она уже не злится и не упрекает его. Она его лечит, она его любит. Она любит его в своем запертом на ключ кабинете, и Иван помнит запах ее инструментов и полоски света и тени от жалюзи на ее теле. Иногда ему даже кажется, что калечат его так часто только для того, чтобы он не забывал ее нежных рук. Но она всегда упрашивает его беречь себя и приходить к ней не по этому печальному поводу.
– Дня три потребуется. Рана должна зажить. Нужно подождать, пока десна зарубцуется, – сделала вывод Ирина.
– Милая, некогда ждать. Сделай, что можешь, – попросил Иван, прижимая ее руку к груди.
Она вышла к ожидавшим за дверью.
– На сегодня прием окончен. Подойдите завтра с утра.
К пяти вечера Иван почувствовал во рту ровные края подросших зубов.
– Ирочка, завтра я расплачусь. Сегодня… тяжелый был день.
Она села, руки упали на колени.
– Не бережешь ты себя, Ваня. А жизнь одна. Зачем так себя загонять?
– Ну, это не я сам себя изукрасил, – отшутился Иван.
– Я знаю.
Огромные карие глаза стали влажными.
– Да что ты?
Иван встал перед ней на колени, обнял ее ноги.
– А ты изменился как-то, – сказала вдруг она. – Мягче стал что ли. Случилось что-то?
– Наркоз действует.
Он поднялся, закрыл дверь на ключ. И свет выключил, чтобы снаружи кабинет казался пустым.
– Давай не шуметь, – только попросила она.
– Давай, – кивнул Иван.
Но не шуметь не получалось. Падали инструменты, со стола сыпались какие-то карточки, Ирина вскрикивала, Иван задел рукой жалюзи, и они затрещали.
– Что я делаю? – спрашивала у кого-то она.
Потом привела кабинет в порядок, поправила волосы. Оглянулась на него.
– Как ты думаешь, легко чувствовать себя использованной?
И Иван понял ее, но не знал, что сказать.
– Не понимаю, за что я тебя так люблю, – вздохнула Ирина. – Ты теперь еще дальше от меня, чем был.
Он обнял ее.
– А так?
– Знаешь ты прекрасно, о чем я говорю. Иди, Ваня. Иди к ней, – Ирина отвернулась.
– Мне не к кому идти. Придумала ты что-то.
Она покачала головой.
– Иди, Ваня. Ты изменился, даже если сам этого не понимаешь. Ты ведешь себя, как женатый мужчина, который привык к одной женщине, своей жене. Не было в тебе этого раньше.
– А ты откуда знаешь, как женатые себя ведут? – поддел ее Иван.
– Потому что у меня муж есть, – сказала она, не обидившись. – Ты иди. Надеюсь, никого, кроме нас, нет здесь…
Но, как только он вышел, сразу наткнулся на санитарку. Ирина стояла в дверях кабинета и улыбалась: никогда им не везло с конспирацией.
Из холла набрал номер Шефа. В офисе долго не брали трубку. Наконец, послышался раздраженный голос:
– Компания «Финтраст».
– Петь? – узнал Иван.
– Серов?! Ты откуда?! – почему-то радостно воскликнул тот.
– Из булочной. Шеф есть?
– Уехал домой. На свободе что ли? Вышел? – изумился Петруша.
– Вашими молитвами.
Иван повесил трубку. Выходит, Шеф никак не способствовал его освобождению: Петруша был бы в курсе. Кто тогда? И зачем? Для слежки? Дальнейшего пристального наблюдения? Удрать бы сейчас, но некуда, и Шеф еще держит. Значит, один черт.
Домой не тянуло. Отсутствие денег в кармане ставило в тупик. Ребята из ментовки хорошо прошлись по одежде Ивана. Одно слово «стражи порядка». Ни бумажника, ни часов, ни телефона, ни оружия. Такси взять не за что. Пошел на троллейбусную остановку.
Иван ехал в «Ювенал» с серьезным разговором. Правда, безоружным.
И вдруг на стоянке у клуба узнал свой джип – тот самый, на котором явился в «Юг». Машина – в целости и сохранности, словно ждет хозяина.
Несколько растерявшись, Иван вошел в «Ювенал». Знакомых ребят не было. Да и кто остался в живых из знакомых ребят? Одни закончили свою жизнь в «Юге», другие попали за решетку и теперь выгораживают из разборки Шефа по всеобщему неписаному закону.
Иван подошел к бармену.
– Где Ковер?
– Что за дело? – бармен окинул недоверчивым взглядом.
– Хозяина зови!
– Ты кто вообще?
– Не знаешь меня?
Бармен скрылся. Иван вгляделся в толпу: пили, танцевали, все, как обычно.
Следом за барменом вышел Ковров. Черные глаза полуприкрыты, словно музыка нервирует, или устал, или раздражает его Иван своим появлением.
– Что? – бросил резко. – Чего тут буянишь?
Что нужно? Зачем пожаловал? Кто тебя ждал здесь? То есть, само по себе возникновение Ивана в «Ювенале» его не удивило.
– Я сюда на минутку заскочил, так что говори быстрее, – протянул Ковров здесь же, у стойки бара. Ни приглашения присесть, ни пройти, ни поговорить, как бывало. Или не бывало? Померещилось Ивану?
– Это я тебя хочу послушать! – нажал Иван. – Ты кинул меня с «Югом»!
Ковров вдруг блеснул черными глазищами, нахмурил темные брови.
– Я тебя кинул? Пойдем-ка со мной!
Поднялись в его кабинет.
– Ты разбираться что ли пришел? Пистолет прихватил? – спросил нервно Ковров. – Какие у тебя ко мне претензии? Давай, излагай! Не стесняйся! Пушкой у меня перед носом помаши!
Иван посмотрел на маленький, аккуратный нос Коврова. Как может такой молодой человек быть таким опасным и таким разным? Только что сонные усталые глаза Коврова теперь раскрылись и метали черные молнии в Ивана. Правда, пушка не помешала бы.
Но Иван держал себя в руках. Его хладнокровие после приступа весенней радости освобождения снова взяло верх над всеми эмоциями. Он сел в кресло, посмотрел в окно.
– Ты знал про облаву в «Юге», – сказал Иван. – Ты знал…
– Не «знал», а «узнал», – поправил Ковров.
Теперь и он казался спокойным, словно то, в чем обвинил его Иван, было мелочью, о которой не стоило и вести речь.
– И ты послал меня туда…
– Я послал? – искренне изумился Ковров. – Я тебе говорил: не суйся. Было?
– Ты знаешь, что я имею в виду.
Но Ковер не стер изумления.
– По-моему, это я – под тобой, как ни пошло звучит…
Он широко улыбался собственному замечанию.
– Тогда почему я на свободе? – поинтересовался Иван.
– Сбежал?
Иван не улыбнулся. Ковров вдруг достал из шкафа бутылку виски и два стакана, плеснул на донышко – толкнул Ивану. Голос его показался неожиданно мягким, но с явными металлическими нотками, словно вот-вот на сгибе должен был сломаться и перейти в брань.
– Послушай, Иван… Смерть Казаха – была, пожалуй, лучшим выходом для всех. Для Шефа, для тебя, для службы безопасности, для прокуратуры. Неизвестно, сколько лет еще велось бы следствие и кого затянуло бы. Это топь, болото. Попади Казах за решетку – у него даже был бы шанс выйти сухим из воды.
– А я?
– А что ты? Ты признался в чем-то? Нет. Оружие при тебе нашли? Нет. Кто-то видел, как ты стрелял? Нет.
– Там не дураки сидят в кабинетах, – хмыкнул Иван.
– Да, Ваня, там не дураки сидят, – согласился Ковров.
– Кто меня вытянул? Шеф?
– Значит, Шеф, – кивнул Ковер.
– Нет, врешь! Он бы рад был списать меня.
– Ты вроде как недоволен? Обратно просишься? Устрой голодовку под дверью прокуратуры, – посоветовал Ковров.
Ответов Иван не получил, но виски был хорошим. Тон Коврова ясно говорил, что ответов ждать бесполезно.
– Ты слишком много знаешь об этом деле, – заметил Иван Коврову.
– Я не враг тебе, – вдруг сказал Ковров. – Не враг. Не был им. И не буду.
– Но и дружба моя тебе не нужна…
– Как знать. Дружба – это игрушка-неваляшка: куда ни наклони – все не то.
Иван молчал. И не уходил. Уютно ему было в «Ювенале». Показалось, что и Ковров перестал спешить. Сел, снова налил.
– Сколько ты пьешь, – заметил ему Иван.
– Не знаю, даже. Я не пьянею… Очень редко пьянею, если не ем дня три, – ответил тот рассеянно.
– Ты не ешь «дня три»? С чего бы это?
– Бывает. Так накатит. Не идет ничего, – Ковров улыбнулся ослепительно белой холодной улыбкой. – Очень редко, но бывает. Вот так найдет вдруг. Вот, когда Гогу убили, накатило.
И глаза не мигнули. У Ивана внутри что-то дрогнуло, он поперхнулся.
– Как убили? Где убили? Кто?
– Да, так. Там, в Грузии. Там свои головорезы. Видно, перешел кому-то дорогу. Приехал – открыл ресторан какой-то. А там… некому было беречь нашего Гогу… Ни меня, ни тебя не было.
– Может, Щеглов? – предположил Иван.
– Вряд ли. Я проверял. Там, действительно, свои заморочки. Похуже наших.
– Тебе будто все равно? – удивился Иван.
Ковров вдруг снова улыбнулся, кивнул.
– Все равно. Уже все равно. Этот человек – вымотал мне все нервы. Бывает вот, говорят, роковой человек. Для меня роковым был этот толстый нескладный Гога, со своими кавказскими прибабахами. Странно даже.
Мало мы его громили за «Фрегат»? А он все стоял на ногах и стоял. Я поехал к нему, а раньше – не доводилось его видеть, все заочно или через его людей. И тут приезжаю – немолодой, усталый кавказец беседует с дочерью. А дочь… Пожалуй, совершенство. Отчего она мне грузинской княжной показалась? Гога – совсем не голубых кровей, только того, что в комсомоле был и в партию лез в свое время, а отец у него – сапожник, и дед, кажется, сапожником был. А у нее такой взгляд, словно она царица великая.
Гога подхватился, закрыл собой ее.
– Прочь отсюда, собаки!
А она из-за его плеча выглядывает – на меня смотрит.
Ну, думаю, спасу этого грузина ради его дочери. Поговорили по душам. Он: «Нет, не уступлю. Война, так война!» О девочке, спрашиваю, ты подумал? Или она без отца сговорчивее станет? Он: «Уберите руки прочь от моей дочери!» Я говорю: «Гога, да речь уже не о руках идет».
Перегнул, короче. Выгнал он меня. А я еще месяца три смягчал удары по «Фрегату». А потом Ольга – представь! – заинтересовалась мной. Хоть я и обидчик отца, а сердце екнуло. Появилась в «Ювенале». Ясно, неспроста. И – прямиком ко мне.
– Оставьте моего отца в покое!
И глазищи сверкают. Я говорю: «Милая девушка, хоть сейчас. Но это не в моих силах». А она мне: «Вы раб! Если вы ничего не решаете – вы раб!»
И – ходу от меня. А я – цап ее за руку.
– Нет, Ольга, – говорю. – Здесь твои фокусы никому не нужны. Я не папочка, чтобы играться в твои куклы. Можешь передать ему привет от меня – и посмотришь на его реакцию.
Она – в слезы.
– Не могу так жить больше. Вечные разборки. Отец меня стережет. В институт езжу с охраной. Не разрешает мне любить никого. Не разрешает танцевать. Моя мама была балериной. Я даже не знаю, как ее звали. Ей не нужен был ребенок. Я никому не нужна…
– Мне нужна…
И все. Все сломалось. Глаза ее округлились, хотя услышать она хотела именно это. Испугалась, отскочила. И единственное, что выдавила:
– Не говори отцу, что я была.
Словно мы с ее отцом такие приятели, каждый вечер распиваем вино и играем в карты.
И дальше – считай, не встречались. Она не пришла ко мне больше, хотя узнавала, где только могла, кто я и с кем я. А мне докладывали, что и у кого она спрашивала. Я все старался спасти этого Гогу, и идея стала почти навязчивой. Когда ты сказал: «Пусть едет…» – ты попал в точку. Я был поражен.
А теперь, там где-то… его убили. Там, где он должен был быть в безопасности. Она теперь за тридевять земель, да и не нужна она мне, чтобы жить моей жизнью. Не нужна. Вот я и спокоен.
– А не ел с чего? – спросил Иван.
– Так. Представил ее там одну. Она даже языка их не знает. Есть у нее какие-то тамошние тетки, сестры Гоги. Да ведь это совсем другой народ.
– И что делать будешь? – снова спросил Иван.
Ковров отставил под стол пустую бутылку.
– Ничего. И не собираюсь. А тебе советую Шефа найти и напомнить про свои проценты с Казаха.
– Да, это дело. Только мобилу увели и бумажник. Хорошо, хоть машина нашлась, – Иван вспомнил о своем джипе на стоянке перед «Ювеналом».
– Да, нашлась, – кивнул Ковров.
– Каким образом? – Иван всмотрелся в Коврова.
Тот поежился, как от холода.
– Прихожу – стоит на стоянке. Сама дорогу нашла, видимо.
Иван опустил глаза. И Ковров отвернулся.
– И что будет? – спросил неопределенно Иван.
– Не знаю. Пока – как есть. Поживем – увидим, – ответил Ковров, не удивляясь вопросу.
– Проценты с Шефа получить я успею?
– Успеешь. И не только это.
Иван поднялся. Протянул руку.
– Спасибо, Сергей, что вытащил меня…
Глаза Коврова блеснули усмешкой, но руки он не подал.
– Виски тебе в голову бьет…
Иван вышел из «Ювенала». Сел в свой джип. На переднем сидении нашел свои документы, бумажник, часы, телефон – все в целости и сохранности.
9. СВЕТЛАЯ СТОРОНА ЧЕЛОВЕКА
Таким образом и вырисовалась вся ситуация с ее двойным дном. И ни на дне Шефа, ни на дне Коврова Иван не был необходим. Похоже, оказался той картой, которая лишь ждет своего часа, чтобы быть безжалостно спущенной.
Иван ехал домой и уже спокойно обдумывал, что пора начать переводить все свои счета за границу и – бежать. Бежать. Если только Ковров даст ему уйти. Дни империи Шефа были сочтены – без его, хозяйского ведома. А предупреждать Шефа об опасности Иван не станет низачто. Никогда. Нужно жить спокойнее. Пора подумать о наметившемся выходе из мышеловки. Мышеловка Шефа – не тюрьма, а ведь и оттуда вышел. Спас Ковров – для какой-то своей цели, а, может, так просто – за красивые глаза. И при мысли о Коврове пошел по спине холод.
Дома – как обычно. Отключенный холодильник и включенный магнитофон – орет радио. Сколько дней уже надрывается хитпарадами и звездными рейтингами? Хорошо бы поесть да умыться. Иван позвонил в ближайший бар – заказал ужин. Принял душ, завернулся в халат. И вдруг – звонок в дверь.
Среди ночи. Кто? Иван зажал в руке пистолет.
– Кто?
– Это я, Ваня.
Женский срывающийся голосок отозвался болезненным воспоминанием. Женщина среди ночи. Она?
На пороге стояла Наташа. И узнать ее можно было разве что по ярко-розовому брючному костюму и алым ногтям. Лицо она закрывала ладонями. Но кровь запеклась в волосах, и когда Иван оторвал ее руки от лица, увидел свежие следы ударов. Щека была чем-то распорота – неглубоко, но для уродующего шрама – вполне достаточно.
– Ванечка…
Она заплакала. Иван за руку провел ее в комнату, усадил на диван. Понял, зачем она пришла. Иван поможет быстрее скорой помощи. Иван сведет счеты. Да ведь он не обязан подставляться ради каждой шлюхи. Почему-то теперь он смотрел иначе на свою жизнь, не хотел рисковать попусту, но чувствовал, что отказать ей не сможет, иначе потеряет уважение к самому себе. И от этого появилась бешеная злость. Иван запутался.
Он закурил нервно. Она продолжала всхлипывать. Слезы попадали в рану и жгли, лицо подергивалось.
– Тебе в больницу надо, – выдавил Иван.
– Я знаю. Я буду пластику делать. Заодно и морщины уберу.
И снова его покоробило.
– От меня что нужно?
– Ты знаешь, кто это сделал?
– Не знаю.
– Тот шейх. Араб тупой. Ублюдок! Я думала, он приличный бизнесмен, нефтяник. А он… ну, за то, что я с переводчиком была, а с ним не была. Ну, помнишь, когда ты пришел?
– И что от меня нужно?
Иван хотел услышать, как она себе это представляет.
– Он, сволочь, ждал меня с ножом. Сказал, что я ****ь. А я, что, против была? Нет. Баран бестолковый! Ты объясни ему, Ваня, что со мной так нельзя.
– Я арабского не знаю. Попроси папика.
– Папик не в курсе про арабов. Я хотела сама их раскрутить. А на счет арабского – ведь из-за тебя же все, ты тогда увел меня…
– Я виноват, по-твоему?
– Так выходит, – кивнула Наташа.
В дверь позвонили.
– Не открывай! Не открывай! Это меня ищут! – Наташа с воплем бросилась к Ивану.
Он толкнул ее обратно на диван, спокойно открыл дверь. Взял ужин из бара, расплатился. Парень улыбнулся, получив немалые чаевые. И снова улыбнулся, вглядываясь в Ивана:
– Может, задержаться? Это последняя доставка.
Иван захлопнул дверь, пребывая в каком-то туманном недоумении.
Ужин поделили на двоих. Наташа тоже предложила остаться.
– Нет, детка. Ты иди лечись. Я завтра разберусь с твоими арабами, – в этот раз Иван был помягче.
Но после того как она ушла, снова подумал, что живет какой-то тупой жизнью, словно какой-то безмозглый придурок живет за него.
Через два часа наступило утро, а Иван все не спал. Казалось, что откуда-то несет гарью. Он встал, прошелся по квартире – ничего, ни одна розетка не оплавилась. А когда подошел к окну, увидел, как несутся пожарные машины. Послышались сирены. Через два дома полыхал пожар – на восьмом этаже девятиэтажной коробки у дороги. У подъезда, несмотря на раннее темное время, толпа зевак задирала вверх головы. Пожарные стали разгонять толпу.
И как только Иван понял, откуда возник этот горелый запах, глаза стали слипаться. Он уснул на диване у окна, ничем не укрывшись. Вскочил в одиннадцать часов от холода и солнечных ярких лучей. От дома у дороги осталось семь этажей.
– Самое время встретиться с арабскими друзями, – решил Иван.
Наскоро побрился, надел лучший костюм, прихватил пару пистолетов и поехал в «Голд».
К Шефу Иван не торопился, хотя и не видел его еще со времени своего освобождения. Весна уже царила в городе – тротуары высохли, девчонки надели мини-юбки, щебетали какие-то очумелые птицы, которые все казались Ивану воробьями от серой городской пыли.
На «Голде» болталась табличка «Пока закрыто». И Иван подумав, что, уехав за границу, он, пожалуй, нигде больше не встретит такой бестолковой таблички на дверях ночного клуба. Что значит это «пока»? До каких пор? Почему? Но Иван хорошо понял, что хотели сказать этой надписью – что по графику работы ресторан при «Голде» уже должен быть открыть, но, видно, обслуга не могла закончить уборку, или вставляли стекла, или просто ночью кто-то здорово повеселился, и посетителей пока не впускали, предлагая им пойти в другое заведение где-нибудь поблизости.
И так как Иван приехал в «Голд» не кофейку попить, он настойчиво позвонил. Бармен – обычный задерганный малый, махнул через стекло рукой – мол, проваливай. Иван достал зеленую купюру и приклеил к стеклу.
Дверь открылась.
– Пока не работаем.
– Читать умею. А что стряслось?
– Да, так. Ничего серьезного. Вчера один чувак посуду переколотил. Теперь мы купили новые бокалы, а хозяину они не понравились. Говорит, какие-то азиатские…
– Бокалы азиатские?
– Мы и тарелки купили, а там – узор на них, правда, странный какой-то. А чего нужно-то? – бармен отклеил от стекла купюру и сунул себе в карман.
– Шейха одного ищу. Длинный такой, черный, с брюшком. С ним раньше другой был – типа, толмач, а потом кинул его.
– Так это он! Он нам вчера посуду побил! И стаканы, и тарелки! И все кричал…
– Не надо! – остановил Иван. – Что он кричал, я знаю. Где живет?
– Лимузином подвалили. И звонили в «Сонату» – своим, видно.
– Точно?
– Сто пудов! И напомни ему про наши тарелки.
Иван кивнул, отступил. Выходит, остановились арабы совсем не в центре, не в лучшей гостинице, а в «Сонате» – частных коттеджах в тихом районе. Может, и входы-выходы перекрыли. Ну, зачем эта возня Ивану, зачем? Теперь придется действовать прямо и рискованно, чтобы побыстрее разобраться с чужими проблемами. Но по совести – разве Наташа чужая ему?
У «Сонаты» пасся огромный линкольн, очень похожий на тот, который Иван уже однажды видел у «Голда». Время раннее – час дня. Спит Шейх, скорее всего. Всю ночь тарелки бил, умаялся. Иван подошел к администратору.
– В каком номере ваш Шейх отлеживается?
– Как доложить? – подхватилась девушка с готовностью со всех ног бежать к Шейху.
– Я и сам, доложусь, зая.
– Второй этаж, – кивнула она. – Люкс.
– Цифр не знаешь?
– У нас общие номера, большие. На весь этаж, – она замотала головой.
– Спасибо.
Иван пошел к лестнице. Так, охрана все-таки была. Два здоровых парня поднялись из-за пальмы у окна.
– К кому, господин хороший?
– К арабам вашим. Дело есть, – ответил Иван вежливо.
– Серый что ли?
– Павка?
Иван протянул руку. Павка, раздобревший и расслабленный в жестах, вяло стиснул ладонь.
– Как ты? – поинтересовался у Ивана.
– Путем.
– А я вот на откорме.
– Вижу, – кивнул Иван. – Тихо?
– Тихо. Денег мало дают. Но кормят. А ты – как волчара поджарый. На кой тебе арабы?
– Сделка.
– Смотри, без мочилова! – предупредил Павка. – Их там человек шесть.
– А я один и почти без оружия, – улыбнулся Иван.
– Ты без оружия?! – не поверил Павка. – Не проси обыскивать!
– Не прошу. Все будет тихо, если меня не положат.
– Здесь – не положат. Они наши обычаи уважают, а им тут комфортно. Зачем же пачкать? Да они и не беспредельщики.
Иван вспомнил о ране на щеке Наташи, дернул плечами.
– Пойду я.
Но Павка удержал за локоть:
– Давай так: через пять минут я войду. Так, ненавязчиво. Все проверю.
– Притормози! Пять минут мы только толмача искать будем.
– На кой толмача? Он сам говорит отлично. Правда, часто матерится.
– По-русски говорит? – удивился Иван. – Он араб вообще?
– Кто его знает. Даниэлем звать, – Павка пожал плечами.
Не успев толком ничего обдумать, Иван подошел к двери люкса на втором этаже. Позвонил.
Дверь мгновенно открылась, и Иван оказался перед парой смуглых молодчиков.
– Кьто? – выдавил один из них.
– Иван Серов – к вашему главному.
Тот, который спрашивал, исчез в глубине номера, а другой остался стоять перед Иваном, сверля его глазами.
– Погода сегодня хороша, не правда ли? – улыбнулся Иван.
Сумрачное безмолвие взглянуло ему в глаза.
– Весна. Журчат ручьи, летят грачи, – продолжал Иван. – Город оживает для трудовой деятельности. Крестьянин торжествует в поле. Просыпается лес.
– Рекьлама? – спросил вернувшийся приятель.
– Какая реклама? Жизнь, – веско сказал Иван.
И тут же рука араба скользнула ему за пояс и извлекла ствол. Прошлись по спине и под мышками – ничего. Араб присел и ощупал ноги Ивана, едва не дойдя до кобуры чуть выше щиколотки.
– Нравится тебе твоя работа? – снова расцвел улыбкой Иван.
– Со-ба-ка! – ответил на это араб. – Иди!
– Быстро вы языку учитесь, – оценил Иван.
Дуло собственного пистолета уперлось ему в спину. Ивана провели через ряд комнат к кабинету хозяина. Дверь была распахнута, и Иван заметил огромный, явно не кабинетный диван. Шейх сидел за столом и что-то писал. Обменялся с охранником маловразумительными фразами, и тот исчез. Шейх захлопнул писанину на столе.
Молчание. Иван впервые рассмотрел его, как следует. Лет под сорок, высокий, толстоносый, лысоватый, смуглый мужик. Ничего звериного на лице. Даже не неприятная внешность.
Иван сел в кресло перед диваном. Вышло – боком к Шейху. Тот наблюдал молча, как за игрушкой, зачем-то принесенной ему в кабинет.
Иван спокойно закинул ногу на ногу.
– Я по делу Наташи.
Черные выпуклые глаза араба заблестели.
– Какой Наташи?
Ага, соображает.
– Наташи из «Голда».
– По какому делу?
Иван одним прыжком оказался перед столом Шейха.
– Ах ты мразь! По тому делу, что никто не давал тебе права резать наших девочек!
Теперь пистолет Ивана смотрел прямо между выпуклых черных глаз. За спиной замаячила охрана. Достаточно было простого щелчка, чтобы мозги иностранца оказались на оранжевом диване. Он крикнул что-то резкое, и охранники исчезли, закрыв за собой дверь.
– Ты не будешь стрелять здесь, – Шейх рассудил так же, как секунду до этого рассуждал и Иван.
– Ошибаешься, Шейх! Такие идиоты, как ты, лучше соображают под дулом пистолета.
– Это ты был тогда…– сообразил в подтверждение этого Шейх, – в «Голде»… Ты увел ее. Ты муж ей?
– Нет.
– Кто тогда?
– Друг, – Иван опустил оружие. – Ты, Шейх, нехорошо поступил.
Араб вдруг засмеялся.
– Шутишь? Это она нехорошо поступила. Я хотел не ночь, не секс. Я хотел жениться на ней. Увезти в Иерусалим.
– Разве ты не араб?
– Я из Израиля. А они, – он кивнул на дверь, – турки. Охрана.
– Ты нефтью торгуешь?
– Нет. У меня ювелирный бизнес. Там, в Иерусалиме.
– А русский – откуда?
– Учился в Москве.
– На ювелира?
– Нет, на инженера-строителя. Даниэль зовут.
– Иван.
Они пожали руки.
– Так что с Наташей? Порезал зачем?
– Не сдержался, – заскрипел зубами Даниэль. – Веришь, ни одну женщину так не любил. Вижу – глупая, молодая, проститутка, а люблю. Я женился всего один раз. И жена умерла. Ни детей нет, ни родных нет. Сюда по делам приехал, вот – с охраной. Друзей – никого не знаю. И вот – она. Танцует.
– Да ведь она не против. Ты сам виноват. Она не поняла тебя, может. Теперь лицо будет зашивать.
– Я жалею. Я так жалею! Послушай, Иван, извинись перед Наташей. Скажи, что я жалею. Она поймет пусть.
– Ладно, – кивнул Иван. – Попробую.
Шейх подскочил. Схватил руку Ивана и поднес к груди.
– Попробуй, Иван, пожалуйста…
Иван с трудом вырвался. Получил от охраны обратно свой пистолет и поспешил убраться. Прошел в холле мимо Павки.
– Что ж ты не зашел? – напомнил ему.
– Да, думаю, стрельбы нет, чего подрываться? – Павка был увлечен игрой в карты с другим охранником.
– Молодец, – улыбнулся Иван. – Бывай!
Смешно стало, что его посредническая деятельность дошла до сватовства. Открыть свое брачное агентство – вот и альтернатива. Из машины позвонил Наташе на мобильный.
– Ты где, солнышко?
– В клинике. Швы наложили. Нашел Шейха?
– Нашел.
– Он жив еще?
– Не так я крут, Наташа. Шейх жив и согласен на тебе жениться. Увезет тебя в Израиль и подарит бриллиантовое колье. Детей ты рожать умеешь?
– В принципе, умею, – растерялась Наташа. – А он точно шейх?
– Не совсем, но это и к лучшему. Даник – простой малый, из Иерусалима, от тебя без ума. Так что подумай, ты хочешь вечно дрыгать ногами в «Голде» или быть женой бриллиантового магната?
– А если этот маньяк убьет меня?
– Нет, солнышко. Он меня хорошо запомнил. Будет с тебя пылинки сдувать. Оставайся пока в своей лечебнице. Я позвоню, чтобы он тебя забрал.
И только подъехав к конторе Шефа, набрал номер Даниэля.
– Это Иван.
– Иван! Что?
– Наташа будет ждать тебя в клинике по Пушкинской. Можешь забирать.
– Когда?
– Вечером. Но при одном условии…
– Что хочешь, Иван! – с готовностью отозвался Шейх.
– Если ты ее хоть пальцем тронешь, я тебя убью.
Шейх помолчал.
– Понял? – спросил Иван.
– Понял, – откликнулся Шейх. – Для себя ничего не попросишь?
– Дурак ты, Шейх. Живите себе!
Иван бросил трубку. Так и веди дела с иностранцами – одни недоразумения.
Шеф был на месте и хмурился. Петруша в коридоре отвернулся от Ивана.
– Как поживаешь, Ваня? – спросил Шеф как бы ни о чем.
– По-прежнему.
– Вышел как? – напрямую спросил Шеф без предисловий о болезни печени.
– Улик нет.
– И кому подмазал?
– Никому не подмазывал, не подлизывал. Все по правде.
– Та-а-ак, – протянул Шеф. – Что за дела с арабами?
Иван вспомнил доброе лицо Павки и его неторопливые жесты.
– Маленький бизнес.
– Ты, Ваня, времени не теряешь, – заметил Щеглов.
– Будильник-то тикает, – кивнул Иван.
– У всех тикает, – согласился Шеф меланхолически. – Молодец, Ваня. Я в тебе не ошибся. Ты поворотливый парень.
– Это вы сейчас о чем?
Щеглов не ответил. И Иван ясно почувствовал, как тикает будильник – барахтается песок в песочных часах – его время, время Шефа и чье-то еще – молодое и задорное время.
– Есть у меня мыслишка, Ваня. Мысль – вздорная, старческая. Но не дает она мне покоя, – заговорил с паузами Шеф. – Не то, чтобы давняя, а так вдруг – засела, не выгонишь. Мы ведь толком его-то не знаем. Знаем все понаслышке – скверные истории знаем, а где хорошие? Где светлая сторона этого человека? Или нет ее?
Вопрос был обращен к Ивану, хотя сначала показался ему риторическим.
– Какого человека? – переспросил для верности Иван.
– Нашего человека – Коврова, Сергея.
Теперь оба замолчали. Заходящее солнце ударило в окна. Иван уклонился от обжигающего луча. И весна, и обманчивое чувство свободы, и щебетание птиц, – все как-то сжалось, свернулось, словно целилось попасть по лицу и оглушить. Он невольно закрылся рукой. Передвинулся в тень.
Шеф заговорил снова.
– А ведь не может не быть этой другой, светлой стороны, я понимаю. Нельзя жить только деньгами, водкой да девицами легкого поведения. Вот у тебя, Ваня, есть своя история, там, далеко. И у меня своя была, и теперь еще тянется, глаза мозолит. А у него – где история? Где его…
– Уязвимое место, – подсказал Иван.
– Самое уязвимое место человека – его сердце. А где оно у него? И тут я задумался, Ваня. Не может так быть.
– Да вы романтик, – засмеялся Иван.
Лицо Шефа вмиг стало серьезным.
– Мне шестьдесят три года, Ваня. Я знаю людей. И я задумался. А началось все с Гоги Карслидзе. Ведь Гога тогда ушел от Коврова. Как? Каким образом? Кто позволил ему уйти? А смертушка – бах! – и настигла, не здесь, так в его собственной берлоге. Так-то бегать. Да я бы и не знал об этом – не моими руками, видит Бог, – если бы не объявилась здесь снова его девка. Дочь его, Ольга. Приехала, поселилась во «Фрегате». А сегодня с утра – в «Ювенал», к Коврову. Зачем приехала? Что за связь такая? А я, Ваня, обмана не люблю – и тут мне все, так знаешь, прояснилось…
– Что прояснилось?
– Все. И про спасение Гоги, и про Ольгу эту. И про то, как Ковров плечами тогда пожимал. Так ведь это – верхушка айсберга.
– Верхушка? – деланно удивился Иван.
– Чувствую, что верхушка. Знаю, вы не очень-то поладили. Вот потому и прошу тебя – добудь мне весь этот айсберг. Положу на сковороду – пусть тает.
Иван поежился. Считал, что у Шефа нет причин доверять ему и не доверять Коврову. А вышло так, что освобождение Ивана, для которого Шеф и пальцем не пошевелил, убедило его в необыкновенной Ивановой ловкости и преданности: не сдал, слова не сказал – и вышел.
Шеф сунул руку в верхний ящик стола и протянул Ивану пачку денег – очень увесистую зеленую пачку.
– Копни поглубже, Ваня.
Иван взял деньги, но не преминул заметить:
– Не верю я в вашу историю. Какие-то старинные мерки, Олег Борисович…
– Старинные мерки – это прокрустово ложе. Я только такие мерки признаю, – отрезал Шеф. – Жду тебя дня через три. Раньше – не мелькай здесь, займись делом.
Иван вышел из кабинета с распухшим от денег карманом. Как для провидца Шеф подслеповат, – думал Иван, – но водить за нос долго себя не позволит. И в безвыходной ситуации Иван чувствовал себя привычно уверенно. Страха больше не было. Страх – давным-давно позабытое чувство. И вдруг сердце сжалось: а Вера? Как она там? Что с ней? Как ее ребенок? Когда он родится? Может, нужно что…
Первой мыслью было – ехать. Но Иван остановил сам себя. Зачем? Деньги и перевести можно на ее счет. Меньше слез и соплей будет. Тяжелые отношения сложились между ними, теперь, на расстоянии, они легче не станут.
Иван подавил беспокойные мысли. Решил поехать во «Фрегат» ужинать. Захотелось изысканной и тонкой атмосферы. Не в театр же идти?
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1. ОЛЬГА
После разговора с Шейхом Даниэлем и своим большим боссом Иван был еще свеж для шикарного ужина во «Фрегате». Костюм был не измят, а пистолеты – не тяжелы.
Иван чувствовал себя более, чем бодро, садясь за отдаленный от эстрады столик и томно улыбаясь худенькой официантке. Деньги, все равно, как и за что полученные, тяжелили карман и грели душу. Вдруг показалось, что жизнь переменится, что не будет больше отчаянных сожалений о каждом прожитом дне, мыслей о Шефе, воспоминаний о Вере.
Показалось, что сейчас распахнется дверь и войдет человек, который изменит все. Конечно, это будет женщина. Женщина, которая перевернет мир и таким образом поставит все на свои места, потому что в настоящий момент мир Ивана перевернут с ног на голову. Он так ухватился за эту мысль, что в немой завороженности уставился на дверь. И дверь распахнулась.
Иван узнал ее. Узнал по описаниям. Ольга вошла немного неуверенно, но в то же время, как хозяйка, которая не хочет мешать гостям, веселящимся в ее доме. «Фрегат», до недавнего времени принадлежавший ее отцу, еще казался ей своим, но уже был враждебным и опасным, и она невольно озиралась по сторонам, хотя знала это место лучше, чем любой из посетителей.
Она направилась в сторону Ивана и неизвестно, за какой бы столик присела, если бы он не вскочил и не предложил ей стул. Ольга остановилась, глядя, скорее, мимо него, чем на него, а потом села напротив и сказала:
– Простите, я шла машинально. Обычно я сажусь за этот столик.
Она была молода и очень серьезна. Иван смотрел на нее пристально, каждую долю секунды давая себе отчет, что эту девушку любит Ковров. Он пытался увидеть Ольгу его глазами: строга, замкнута, очень красива.
Длинные черные кудрявые волосы ложились на плечи. Глаза, карие, яркие и выразительные были полуприкрыты. Хрупкие плечи, бледные губы, очень тонкие пальцы и запястья. Иван вспомнил, что мать ее была балериной, и эта тонкость – врожденная, балетная. Нос, несколько крупноватый для ее лица, но изящный, черные брови и ослепительно белая кожа, – все это сочеталось странно, будто она была нарисована на белом листе бумаги тонкими карандашными штрихами. Впрочем, картинка вышла слишком живой.
Одета она была в длинное серо-синее платье, глухо застегнутое до шеи, очень консервативное, без молодежной мишуры. Только лицо выдавало, что она сдержана и опытна не в силу своего возраста, а в силу той жизни, которую им с отцом пришлось вести, каждодневной недосказанности, скованности и опасности. Впрочем, Ольга привыкла к роскоши, а за это стоило заплатить отсутствием наивности в чертах лица.
Иван вдруг понял, каково ей сейчас. Едва похоронив отца, она, как цветок, ненароком сорванный с клумбы, – чужая здесь, и тем более чужая на родине Гоги. Ольга бросила родных, которых никогда не знала, и вернулась туда, откуда ее отец бежал с позором. Чего ради? Привыкла к столичной жизни, к опасности и угрозам? Или потому, что ее родина – здесь? Здесь человек, которого она любит. Любит ли? Иван вгляделся в ее лицо, и оно показалось ему бесстрастным и холодным.
Принесли меню. Она заказала что-то мясное, салат, фрукты. Иван – то же и шампанское. Улыбнулся ей дружески:
– Давайте отметим приход весны. Я так ждал весны, ждал, что все изменится, – он осекся.
– И изменилось? – спросила она.
– Пока нет. Но надежда остается. У вас есть надежда?
– Может, я не хочу ничего менять.
– Каждый человек хочет что-то изменить. Обои, квартиру, жену, работу. Есть люди, которые все бросают, уезжают за границу, а потом сожалеют о том, что оставили здесь. Даже самое плохое. Поэтому я не хочу ехать. Знаю, что буду сожалеть. Одна моя подруга уезжает в Израиль.
– Еврейка?
– Нет. Но ее парень – еврей. Он зовет ее, и она едет. Здесь ей было несладко, но я точно знаю, что там, даже купаясь в роскоши, она будет вспоминать, как жила здесь, и плакать. Не потому, что здесь было лучше, а потому, что здесь она была моложе и сильнее надеялась на счастье.
– По-вашему, счастье недостижимо?
– Я не верю в само понятие.
– Но вы же верите в весну? – удивилась Ольга. – Вы радуетесь весне. Весна – это и есть счастье.
– А если я люблю красную икру, икра – счастье?
– Да, – твердо сказала Ольга.
– А что любите вы?
– Шампанское, – сказала она и подняла бокал. – За счастье!
Они чокнулись и выпили. Говоря с ней о самых простых вещах, Иван не слышал своего голоса, а как бы плыл по волнам, надеясь, что вот-вот его вынесет в открытый океан.
– Мне кажется, что с вами случилось что-то такое, что не дает вам вести пустые беседы с легкостью, – начал он издалека.
– Ровным счетом ничего, – она покачала головой. – Такие беседы не трогают меня.
– Но создается впечатление, что вы говорите как бы…
– Как?
– На изломе.
– Как это? – она дернула плечами. – Вам кажется. В любом случае, с вами очень легко. Вы завсегдатай?
– Нет, наоборот. Но вы спрашиваете, как хозяйка, – засмеялся Иван.
– Разве? Я даже не знакома с владельцем этого заведения.
– Я знал только прежнего хозяина. Говорят, он уехал.
– Уехал?
На ее лице ничего не отразилось.
– Да. Говорят, далеко. Куда-то на Кавказ. Уехал, наверное, на родину и забыл о нас с вами в этом «Фрегате».
– Да, несчастные мы с вами, – Ольга засмеялась.
Смех поразил Ивана, словно она расхохоталась над могилой отца.
– Меня зовут Иван, – представился он, чтобы прервать ее.
– Очень приятно, – кивнула она, не называя себя.
Словно мороз пошел по коже. Она все еще улыбалась. В ее актерстве было что-то от сумасшествия. И вдруг он подумал, что это не Ольга. Что он ошибся. Что упоминание о Гоге не могло причинить ей боли.
– А вас как зовут?
Она не ответила.
– Только не называйте чужих имен, – попросил Иван.
– Я никогда не называю чужих имен. У меня одно имя, данное мне отцом, и я никогда не хотела другого. Меня зовут Ольга, – сказала она резко.
Они помолчали. От разговора с ней Иван вдруг почувствовал себя уставшим. Он снова заказал шампанского и наполнил бокалы.
– На что вы надеетесь? – улыбнулась она.
– Глобально?
– Нет, подливая мне вина? На то, что я поеду к вам? – спросила она прямо.
– Нет, на то, что я поеду к вам, – пошутил Иван.
Она вскинула глаза и поднялась, взяв сумочку.
– Так поедем.
Ольга пошла к выходу. Иван бросил деньги на столик и, не понимая услышанного, побрел за ней, и путь до двери отзывался внутри глухими ударами сердца. Она накинула пальто и вышла первой из ресторана.
– Я здесь живу, в гостинице. А одежду взяла, чтобы думали, что я не отсюда, – объяснила она.
Так и есть, сумасшедшая, – решил про себя Иван. Кто же во «Фрегате» не помнил Ольги? Тем временем он поднялся за ней в гостиницу и оказался в шикарном номере. Она легко сбросила пальто, сняла туфли.
– Проходи, что ж ты? – обратилась к нему на «ты». – Свет можешь выключить.
Она закрыла за ним дверь на ключ. Иван стоял посреди комнаты молча. Шампанское не ударило ему в голову. Он искал объяснения ее поведению – и не находил.
– Ольга…
Кругом было темно. Очертания номера едва угадывались. Она подошла и обняла его за шею. Пальцы подрагивали.
– Ольга…
– Я должна упрашивать тебя? Не думала, что это так сложно…
Он привлек ее за талию, и она прильнула к нему всем телом, ожидая его действий. Но Иван медлил, не решаясь броситься с головой в нахлынувшую волну ее сумасшествия.
– Это неправильно, – высказал то, что не давало ему покоя. – Ты не знаешь меня. А я не знаю тебя.
– Разве ты никогда не спал с незнакомой женщиной? – засмеялась Ольга.
– А вдруг есть человек, который тебя любит? Ждет тебя. Боготворит тебя. Не может без тебя жить. А ты сейчас здесь, со мной….
– Такого человека больше нет.
И непонятно было, говорит она о Коврове или об отце. Ее тело почти сливалось с его, ее руки обжигали кожу своими робкими прикосновениями.
– Ольга, – выдохнул Иван. – Я…
– Не говори, что ты не можешь! – вскрикнула она. – Иначе я пойду и найду другого!
Иван, словно при свете вспышки, увидел ее лицо, переполненное ожиданием и нервным страхом, и понял, как она боится его отказа. Целовал ее и не мог поверить, что еще час назад не знал ее. Не знал ничего о ней. Не знал, как звонко всхлипывает в груди ее сердце. А теперь держал ее в своих руках.
Ее реакция на близость показалась ему еще более странной, чем прежде. Поддаваясь на уговоры, Иван и предположить не мог, что она неопытна, что никогда раньше у нее не было мужчины. Но в постели он понял, в чем дело. Понял, что она решила отдаться первому встречному по каким-то своим причинам, что Иван просто подвернулся под руку и показался ей симпатичным. Она обняла его и замерла. Неизвестно, о чем думала, занимаясь с ним любовью. Неизвестно, кого вспоминала.
Иван заставил ее застонать от боли. Отвлек от ее мыслей. Для нее уже все свершилось, а он был предоставлен самому себе, прекрасно понимая, что длительное продолжение не может быть ей приятно. И вдруг она засмеялась, потянулась к нему, стала целовать в губы, не выпуская его из объятий. Разрешала ему делать с ней все, что угодно. Отдавалась ему полностью, но у него все равно не было ощущения, что она доверяет ему.
Дыхание постепенно выровнялось. Она еще лежала рядом, но Иван уже не ощущал ее тела, вмиг ставшего невесомым.
– Ольга, зачем ты это сделала? – спросил он.
– Я сделала? – она снова засмеялась.
– Первым должен быть любимый мужчина.
– Почему «первым»? – удивилась она почти искренне.
Иван приподнялся на локте, взглянул ей в лицо – далеко же зашло ее притворство.
– Не выдумывай! – она оставила его и пошла в душ.
Иван включил свет. Простыня была перепачкана кровью. Он погасил светильник и снова лег. Ольги долго не было, лилась вода, потом она, мокрая и горячая, прижалась к нему.
– Как ты, солнышко? – спросила и погладила его по щеке. – Я вернулась в этот город только ради этой ночи с тобой. Ради тебя.
– Ради меня?
– Конечно. И еще ради одного дела, после которого и умереть можно, – сказала она глухо.
Иван всмотрелся в нее.
– Какого дела?
– Иван, – она впервые назвала его по имени. – Я вижу, что ты сильный и уверенный человек. Я научилась разбираться в людях. Я вижу, какой ты. Я дам тебе денег, Иван. Столько, сколько ты скажешь. У меня очень много денег, и я все привезла с собой. Помоги мне, пожалуйста. Ты теперь не чужой мне, так ведь?
– Чего ты хочешь?
– Я… У меня… мой отец умер. Его убили. Я знаю, кто это сделал. Я знаю этого человека. Я пошла и сказала ему, глядя в глаза, что он убийца. Он назвал меня сумасшедшей. Я приехала, чтобы отомстить ему. Он не должен жить. Он обманул нас.
– Зачем?
– Он хотел, чтобы я осталась одна и прибежала к нему.
– Кто он?
– Ковров. Сергей Ковров, – голос оборвался на его имени. – У него есть хозяин, но каждый пес сам должен отвечать за свой лай. Ты сможешь найти этого человека?
– Есть доказательства, что это он сделал? – спросил Иван обреченно.
– Не нужно никаких доказательств! Я тебе говорю – это доказательство.
– Почему ты так уверена?
– Он давний враг отца. И мой враг…
– И все?
– Этого достаточно. Если ты не поможешь мне, я сама убью его, и себя. Просто, в него я боюсь промахнуться. В себя – не боюсь, а в него…
Иван откинулся на подушку. Сжал виски руками. Жаль стало себя, всех своих надежд на перемены. Жаль эту худую девчонку, помешанную, как и Гога, на своих собственных представлениях о чести. Отдаться случайному человеку – это не потеря, а вот оставить убийцу без отмщения – недопустимо. Ради мести и умереть не жаль.
Иван понял, что влип. Шеф хочет от него информации про Коврова, Ольга хочет от него смерти Коврова. В случае отказа – Шеф его самого порешит, а Ольга застрелится из папкиного пистолета. Выходит, что весь мир вертится вокруг Коврова. И если тот узнает, что Иван собирает инфу о нем да еще и спит с его чокнутой девушкой, тоже по головке не погладит. Вот и весь сказ. Попал.
– Почему ты ничего не спросишь о нем? Ты его знаешь? – допытывалась Ольга.
Иван уже сквозь сон слышал ее вопросы и заверения в виновности того, кто виноват не был.
2. ПРЕДАТЕЛЬСТВО
Проснувшись в номере Ольги, Иван долго не мог сообразить, где он и кто рядом с ним. Утро не несло такой печали, как вчерашняя ночь. Иван подумал о том, что недавно и Наташа хотела смерти Шейха, а теперь согласна стать его женой. С другой стороны, Ольга – не проститутка, и отдалась ему только ради мести и еще потому, что горько умереть нецелованной. А она серьезно надумала умереть. Похоже, нет ей без Коврова жизни.
Во сне она потянулась и прижалась к Ивану голым телом. Ситуация сразу усложнилась. Он обнял ее почти по-отцовски и почувствовал острое утреннее желание, из серии тех, с которыми не знаешь, куда бежать.
Ольга тоже проснулась. Глаза были закрыты, но дыхание изменилось. Она не поворачивала к нему лица, и Иван стал ласкать ее молча, пытаясь своей нежностью искупить ее вчерашнюю боль. Опыт сделал свое дело – тело Ольги ожило, она впилась ему в губы.
– Ты сделаешь это? Сделаешь?
Иван продолжал целовать ее, но она оттолкнула его лицо.
– Скажи, что ты сделаешь это ради меня!
– Я поговорю с ним, и все выясню, – ответил уклончиво Иван.
– Ты знаком с ним? – вернулась она к ночному разговору.
– Знаком.
Разговор о Коврове отвлек ее, она застыла. Говорить в постели о Ковре – это уже слишком. Иван напомнил ей о себе несколько грубо, заставив ее стонать и всхлипывать, и в конце концов подчинив своему ритму.
– А ты знакома с ним? – спросил, наконец.
– Почти нет, – привычно соврала она. – Видела несколько раз.
– И не побоялась подойти к нему с обвинениями?
– Мне хотелось, чтобы он признался. Но он никогда не скажет. Он страшный человек.
– А я не страшный?
Ольга молчала. Иван оделся.
– Чаю? – предложила она рассеянно.
– Нет.
– Когда ты придешь? Я должна знать, что ты не бросишь меня… что я могу надеяться, – она отвернулась к окну, словно ей неловко было говорить с Иваном.
– Я не брошу тебя. Я приду вечером.
Она потянулась и поцеловала его в щеку.
– Мне не нужна моя жизнь. Пока ты будешь рядом, я буду жить. Хочешь?
И он понял, что она говорит серьезно. Побрел вниз по ступенькам и все думал о ее словах. Потеряв отца и обвинив любимого человека, она отказалась от своей жизни. Ее жизнь – это месть. А все остальное безразлично для нее – безразлично, с кем ужинать, с кем спать, с кем прощаться утром.
А ведь вчера ему нужно было схватить ее за плечи, встряхнуть – отвезти Коврову, чтобы тот разложил все по полочкам в ее бестолковой голове. Но вышло, что Иван еще больше запутал девочку. И сам запутался с нею – предал Коврова. Как ему теперь в глаза смотреть? Если бы тот не говорил об Ольге, но ведь говорил. Никому не рассказывал, а ему, Ивану, доверился. А Иван...
– Хреново. Пошло. – Иван сплюнул и сел за руль. – И куда теперь?
И ведь ничего нет в этой Ольге. Просто, привлекла она его. Сама зазвала. Упросила. Чувствовал Иван себя неожиданно скверно. Как можно предать человека, который не признает ничьей дружбы? – успокаивал сам себя, но в глубине души знал, что предал.
И вдруг прямо перед ним пришвартовался мерс Коврова. Иван узнал машину, как видение, вмиг материализовавшееся из его хаотичных мыслей. Ковров вышел, звякнула сигнализация. Лицо его показалось Ивану слегка осунувшимся.
Иван тоже вышел из машины. Окликнул его, сам не зная, зачем. Проверял себя не выдержку. Ковров оглянулся:
– Серый? Какими судьбами?
Подошел и протянул руку.
– Пьянствовал? – участливо поинтересовался Иван. – Лицо такое…
Ковров провел рукой по темной, небритой щеке.
– Нет. Не спал просто. Какая-то ночь странная. Лежу, а сердце колотится, словно маршбросок бегу. До утра не уснул.
– А теперь куда? Во «Фрегат»?
– Да решил… позавтракать здесь, – сочинил Ковров. И вдруг предложил: – Пойдем, пропустим по рюмочке. Или ты уже?
– Я здесь с арабом встречался, бахнули по кофейку, – Иван пошел за Ковровым.
– С арабом? Что-то я слышал про арабов. «Голд» разнесли, кажется, стаканы поколотили.
Ковров прошел за тот самый столик, где вчера сидели Иван и Ольга. Сел, закурил, и сигарета запрыгала в пальцах.
– Ты часто здесь бываешь? – не сдержался Иван.
– Нет. Впервые вот после того, как Гога отсюда ушел… в мир иной, – добавил Ковров, глубоко затягиваясь.
Иван тоже закурил, отвернулся.
– Ты бы притормозил дымить со своими легкими, – заметил ему Ковров.
Выходит, помнит про его простреленные легкие, про его раны, про него самого. Странная память.
– Какие новости? – абстрактно спросил Иван.
– Большей частью скверные, – кивнул тот хмуро и умолк, об Ольге – ни слова.
– Что слышно о… Гоге? – у Ивана язык не повернулся сказать «об Ольге».
– С того света? – усмехнулся Ковров. – Ничего, кроме того, что все там будем.
– Скоро?
– Пожалуй, скоро, – снова кивнул Ковров.
– Мрачный ты.
– Место здесь какое-то спиритическое. Сижу, как на иголках.
Ковров поерзал на том самом стуле, где вчера сидела Ольга. Иван видел теперь перед собой его лицо вместо Ольгиного и находил, что они чем-то похожи. Глазами, скорее всего. Яркими карими глазами, в глубине которых лежит печаль, как бы они ни сияли.
– Что ты так смотришь загадочно? – засмеялся вдруг Ковров. – Влюбился?
– В тебя?
Иван осекся. Вспомнил, что еще меньше осталось оснований для их дружбы. Ладно, не третьеклассники – обойдутся!
– Слушай, Сергей, у меня что, рожа зверская?
– Сейчас?
– Нет, вообще.
– Да нет, вроде.
– Почему тогда люди считают, что я способен убить кого-то?
– Кто считает?
– Сначала ко мне обратилась одна девица, чтобы я замочил ее хахаля, потом другая.
– Одного и того же? – уточнил Ковров.
– Нет, разных людей.
– Если бы одного, это было бы удобно.
– Нет, я серьезно говорю. Откуда у них такая уверенность? Я объявлений в газету не давал, фотографию свою на столбах не расклеивал.
Ковров опять засмеялся.
– Буду знать, к кому обращаться. И скольких ты уже?
– Брось! Они пришли к консенсусу.
– Вчетвером? Да, весело с тобой. Не соскучишься. А с утра мне так дурно было. Если б от водки, хоть бы стошнило.
– А отчего? – Иван вскинул глаза.
– Да, так. Что Шеф? Отвалил кусок?
– Отвалил, но работа впереди.
Ковров, как всегда, не стал выспрашивать, что за работа. Кивнул, мол, дело обычное. И снова лицо скривилось.
– Как вспомню вчерашнее…
– А что?
– Если твоими словами, у меня что, рожа подлая?
– Нет.
– Дрянь дело, – заключил Ковров. – Лучше подлецом быть, чем подлецом слыть. Короче, бабьи истерики.
Иван подумал, что если Ковров заговорит, то и он выложит все, как на духу. Все равно конфликт между ними уже есть, и чем раньше он разрешится, тем лучше. Какая разница, с каким результатом? Лишь бы снежный ком не свалялся. Но Ковров оборвал сам себя. Умолк. Потянулся за рюмкой. И нестерпимо тоскливо стало вдруг во «Фрегате».
– Пойду я… Вспомнил, идти нужно, – поднялся Иван.
– Бывай, – Ковров выпил и отвернулся.
Иван снова вышел из «Фрегата», сел в машину. И не мог уехать. Представил, как Ковров поднимается сейчас к Ольге. Ждал чего-то… Не выстрелов же. И вдруг вспомнил, как Ковров признался, что она ему грузинской княжной показалась. С таким поклонением это сказал…
Это и была «информация о Коврове». Иван знал достаточно. Знал, что за человек Ковров. Знал, на кого работает. Знал, против кого. Знал, кого любит и кого презирает. Знал то, чего не знал Шеф. Решение напрашивалось простое – сдать Ковра Шефу, остаться с Ольгой и получить деньги. А этот «айсберг» пусть тает.
Иван обдумал все до последней мелочи за какие-то пять минут, пока сидел в джипе. И вдруг Ковров показался снова. Вышел и торопливо пошел к машине, и лицо его было еще бледнее. Айсберг, только с желтизной. Азиатский несмываемый загар.
Иван видел, как отъехала его машина. «Хочется ни с кем не делить своих женщин», – всплыла в памяти фраза Коврова. Ольга не открыла ему дверь, значит, принадлежала одному Ивану. Просто любила другого…
Не придя ни к какому решению и не зная, куда податься, Иван поехал домой. Обгоревшее здание соседнего дома наводило на самые грустные размышления. У подъезда простирался неизмеримо огромный лимузин, с виду – точь-в-точь арабский. Иван остановил машину чуть поодаль и подошел к нему. За рулем сидел один из арабских охранников, а рядом – сам Шейх Даниэль.
– Вот так новости, – протянул Иван.
Шейх оглянулся.
– Ваня! – обрадовался, как старому знакомому. – Пойдем…
Гость уверенно направился к подъезду.
В квартире Ивана, как всегда, само с собой говорило радио. Шейх, нисколько не теряясь, сел на кухонный табурет, взял из рук Ивана чашку чая.
– Может, по водочке? – предложил Иван.
– Нет, не люблю эту вашу водку.
– Тогда – виски. Виски любишь? В тех же окрестностях производят, что и нашу водку.
Шейх понял, замахал руками:
– Не хочу.
Посмотрел из окна на обгорелый дом.
– Терроризм?
– Скорее всего уснул кто-то пьяный с сигаретой. Одеяло вспыхнуло. А за ним два этажа, – объяснил Иван. – У нас так чаще.
– Я не курю, – сказал зачем-то Шейх.
Прихлебнул чай.
– У Наташи паспорта нет заграничного. Говорит, никогда не думала уезжать. Теперь задержка из-за этого. Но уже почти собрались. Думаю, на следующей неделе улетим насовсем.
Иван слушал его молча.
– Я заплатил ей за пластическую операцию. Извинился очень. Она все равно красивая будет.
– Зачем ты мне это рассказываешь, Шейх? – не выдержал Иван. – Я уже пожелал вам счастья.
Даниэль посмотрел черными круглыми глазищами на Ивана.
– Мне некому это рассказать. Они не понимают по-русски, – сказал он об охранниках.
– Здесь весь город тебя поймет, Шейх.
– Я не Шейх.
– Знаю.
Гость добродушно заулыбался во весь ряд белых зубов, достал из кармана пачку денег и выложил на стол.
– Тебе. Ты помог. Мог убить меня, а не убил. И за Наташу спасибо.
– Я ее не продаю, – Иван поднялся. – Ты иди, Шейх, своей дорогой. Я устал и спать хочу.
Иван подтолкнул деньги назад гостю.
– Я не так хотел сказать. Ты не понял. Это так, как у вас говорят, «просто».
Иван уже догадался, что Шейху скучно и он никуда не уйдет.
– Забирай, забирай свои деньги! Будем друзьями. Я рад за вас. Хорошо, что все сложилось.
Даниэль закивал.
– Нравится тебе здесь?
– Не очень широкая квартира.
– Да, тесновато. А вообще, в столице?
– Неправильный город. Зарплаты маленькие, а цены большие. Я специально выяснял. Это характеризует страну. Ты много получаешь?
– Я? Много.
– А где работаешь?
– На фирме.
– Охранником?
– Нет, Шейх, бери выше. Юрист, правая рука шефа.
– Тебе повезло.
Иван криво усмехнулся.
– Опять не угадал. Я на крючке. Хочу и не могу уйти. Бежал бы, а некуда. Думаешь, это хорошо?
– Значит, ты нужен.
– Нужен. Пока нужен. Иначе уже укокошили бы.
– Застрелили бы?
– Да. Ты очень хорошо все понимаешь.
– Я даже понимаю, что такое железобетонная конструкция и принцип партийности в искусстве, – кивнул Даниэль.
– Ну, кое-что уже устарело. Нет никакой партийности. Но конструкции, железо и бетон еще есть.
Иван все-таки налил Шейху водки.
– Давай по чуть-чуть. За вечное.
– За вечное! – поднял свою чашку Даниэль. – За любовь!
– Я железо имел в виду, – усмехнулся Иван. – Не этот бред.
– Нет, не бред. Я, вот я… никогда не любил раньше. Жену свою я не любил. Мы вместе учились. Она была из хорошей семьи, и я из хорошей семьи. Наши отцы знали друг друга, и мы поженились. У нас тоже была хорошая семья, но я не любил так, как сейчас. Я думал, что все так живут. Так просто, для семьи и для детей. Но у нас не было детей. Она не могла родить. Она болела. И я сидел с ней в больнице, потом дома. Она долго мучилась. И умерла. И я стал жить один так же, как жил с ней – приходил в наш дом, сам готовил ужин и ложился спать. Пока она была жива, дела как-то не ладились, было много проблем с бизнесом, а потом вдруг дела пошли хорошо, и бизнес стал приносить доход, а я ничему не радовался, потому что раньше старался для нее: нужны были деньги на лекарства, на химиотерапию, а самому мне не нужны были деньги. И так прошло много лет. Знакомые искали мне женщин, но я не хотел никого. А здесь вот увидел Наташу. Мне жалко, что она такая, что так себя вела. Но я люблю ее. Это сильнее меня и всей моей жизни. Я не знал раньше этого чувства. Хочу, чтобы она была моей только. Я умру за нее…
– За Наташу?
– За Наташу. Я все для нее сделаю, что она захочет. Только бы она была со мной.
Иван снова выпил.
– Ты никого так не любишь? – спросил Даниэль.
– Не знаю, Шейх. Одна женщина, знаешь, любит меня. Может, вот так любит, как ты говоришь. Сильно. Она ребенка ждет от меня.
– Как хорошо, ребенок! – всплеснул руками гость. – У тебя раньше не было детей?
– Не знаю. Кажется, не было. Никто, по крайней мере, не признавался.
Шейх посмотрел недоуменно:
– Не радуешься?
– Нет. Жизнь такая.
– Ты молодой еще, потому не радуешься. Как зовут твою женщину?
– Вера. Она в аптеке работает. Лекарства там разные.
– Как хорошо! Моя мама работала в аптеке, а теперь у сестры – целая сеть аптек и киосков. Она фармацевт по образованию. Хочет теперь фабрику купить. Это хороший бизнес. Всегда прибыльный. Где она работает? Здесь? Далеко? Давай поедем к ней! – загорелся Шейх.
– Нет, она в другом городе работает. Далеко, – покачал головой Иван.
– И как вы встречаетесь?
– Мы не встречаемся. У меня здесь другая женщина.
Даниэль посмотрел на клеенку на столе.
– И ты любишь эту другую женщину?
– Нет.
Гость замолчал.
– Непонятно, почему так, – сказал, наконец.
– И мне непонятно.
– Но нужно выбрать. Выбери красивую, – посоветовал Шейх. – Какая из них красивая? Та, что здесь?
И Ивану вдруг вспомнились серые верины глаза, ее пепельные локоны и грустная улыбка.
– Да, – сказал Иван. – Она очень красивая.
– И она тоже любит тебя?
– Нет. На самом деле она другого любит.
– Зачем же она с тобой встречается?
– Чтобы я его убил.
– А ты можешь убить?
– Да. Но я и сам люблю его.
Шейх протянул чашку.
– Налей мне еще.
Снова стукнулись краями и выпили.
– А он может тебя убить?
– Может. Если узнает, что я сплю с ней. Он вильно влюблен в нее, вот как ты в Наташу.
– Ты, наверное, нехорошо поступаешь, Иван, – понял Шейх.
– Да я вообще нехороший парень.
– Ты хороший. Ты помог мне. Хочешь, я тебе помогу? Скажи, как? Хочешь денег?
– Не хочу. Есть у меня деньги, – отмахнулся Иван.
– Я твой долж.. долженек… должник…
Шейха, сидящего на табурете, раскачивало из стороны в сторону.
– Свались еще под стол, Шейх! – Иван потащил его к дивану. – Все, сиеста. Подождет твоя охрана.
Через пять минул гость уже спал, а Иван сидел за столом и смотрел в чашку с черным ободком от чая и водкой на дне. Весело я провожу свое время, – думал он. – Напиваюсь без закуски с каким-то иностранцем из чайных чашек. Иван понял, что тоже пьян. Лег на стол, вытянул руку и положил под голову. Из чашки несло спиртом, и Иван столкнул ее на пол. Шейх не проснулся, чашка не разбилась, наступила тишина.
3. МИДИИ
Иван проснулся во второй раз за день в совершенно другом настроении. В голове стоял туманный сумрак, мало чем отличающийся от сумрака за окном. Иван поднялся, переступил через чашку. Под окнами внизу белел арабский лимузин. Иван заглянул в гостиную – Шейх сладко спал на диване, натянув плед до головы.
Ивану вдруг стало весело. Вот так неожиданно вдруг схлынула печаль. Теперь он даже представить себе не мог, что еще пару часов назад, как хлюпик, причитал из-за девчонки, хотел бежать к Коврову каяться и идти в монастырь. Иван засмеялся. Закурил, распахнул окна.
– Ше-е-ейх! Вставать думаешь?
Иван потянул плед.
– Даня, лимузин угнали!
Шейх протер глаза, вскочил и высунулся в окно.
– Шутишь?
Наконец, стал прощаться, пожимать руку Ивана и обещать любую поддержку.
– Может, еще по водочке? – предложил Иван.
Даниэль замахал руками и с выражением ужаса на лице вмиг скрылся за дверью.
Иван умылся, почистил зубы, побрился. Пора браться за дела, – решил про себя. – Никто от меня не уйдет так просто: ни Шеф, ни Ковров, ни Петруша, ни ребята, ни Ольга. Ни Вера…
Неожиданно схватил телефон и набрал ее номер.
– Аптека, – ответил ее голос из другого города.
Теперь Иван нисколько не сомневался, что это ее голос. Он узнал ее. И хотя сам он ничего не сказал, она тоже его узнала.
– Иван?
– Здравствуй, – сказал он торопливо. – Как ты?
– Нормально, спасибо. Пока работаю.
– Чувствуешь себя как?
– Нормально.
– Я деньги перевел на твой счет.
– Спасибо.
– Вера?
– Да.
– Ты хорошо меня слышишь?
– Хорошо.
– Я думаю о тебе, Вера…
Она молчала. Ее спокойная реакция теперь казалась ему странной.
– Я думаю о тебе, – повторил он. – У тебя никого нет?
– Это важно?
– Да.
– Почему? Я же не спрашиваю, кто есть у тебя. Я не жена тебе.
– У тебя мальчик будет?
– Не знаю. Только шестой месяц.
– Разве нельзя узнать?
– А разве тебе это интересно?
– Да.
И снова она умолкла.
– Я позвоню еще, – пообещал он. – Ты купи, что нужно.
– Спасибо тебе, – сказала она просто. – Ваня, ты меня прости, если что не так было. Я тебе очень благодарна, что я не одна, понимаешь. Это такое ощущение…
– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросил он еще раз на всякий случай.
– Да, – повторила она. – Хорошо. Не волнуйся.
Иван отключил телефон. Разговор его озадачил: Вера не плакала, не обвиняла его, не упрекала. И вдруг нахлынувшая радость усилилась в сто раз, словно прошлое Ивана разгладилось и выровнялось для того, чтобы будущее было чистым и спокойным. Глаза заблестели, и сила заиграла в мышцах. Иван подпел радио, закрыл квартиру и вышел на улицу. Готов был смести все на своем пути, что встало бы между ним и его радостью.
С деньгами разобрался очень быстро. Поехал в банк, пока еще не закончился рабочий день, вызвал управляющего, с которым был знаком не один год. Распорядился перевести все деньги на швейцарские счета, но не сразу, а очень постепенно – в течение трех месяцев, чтобы Шеф сразу ничего не учуял, если возьмется проверять ивановы финансы.
– Уезжаешь? Или перестал доверять нашей системе? – усмехнулся управляющий.
– Нервы пора лечить. Задергался я, – ответил Иван.
– На пенсию?
– По выслуге лет, – кивнул Иван, протягивая банкиру пачку денег. – Это тебе, чтоб все тихо уладилось.
Тот взял без колебаний.
– Уладится. Не впервой. Концов не найдут. Прокрутим деньги через сделки. А сделки прогорят. Не переживай, Иван, мы профи.
– Верю.
В «Финтраст» Иван попал часам к пяти вечера. Компания пустела. Шефа на месте уже не было. Петруша складывал у себя на столе какие-то бумаги стопкой. Иван посмотрел на него через приоткрытую дверь, а потом решил войти.
– Привет, Петь!
Тот вскинул кудрявую русую голову.
– Привет. Олег Борисович сказал тебя три дня не ждать.
– А ты меня ждал?
– А ты, как в пивной ларек, под закрытие, – парировал Петруша.
Иван прошел и сел в кресло.
– Чего тебе? – не понял Петруша. – Шефа нет.
– Я знаю.
– Так зачем пришел?
Иван молчал.
– Странный ты, Серый. Появляешься – исчезаешь. Как от следоков ушел?
– Двери открылись, так и ушел, – усмехнулся Иван.
– Страшно там?
– Зыбко. Все про тебя забывают. Сам себе не нужен. Одним ментам.
– Понятно, – Петруша вернулся к бумагам.
– Петька, а ты умный, наверное, – сделал комплимент Иван. – Кучу бумажек перечитал.
– В этой бюрократии я хорошо разбираюсь.
– Ты отличником был, наверное, в школе?
– Был.
– И в милиции?
– И в милиции.
– С преступностью боролся?
– Боролся.
– И что?
– Что тебе нужно, Серый? – снова спросил Петруша.
– Да ничего мне не нужно. Вот, думаю, странно: Петр Петров. Родители пошутили. Ну, назвали бы Сидор Петров, или там, Ибрагим Петров.
– А Иван-дурак – не странно?
– Нет, я ж не отличник, – не обиделся Иван.
Тот отвернулся.
– Идем, выпьем водочки, – позвал Иван.
– Я не пью.
– А коктейль с клубничкой?
– Слушай, Серый. Хочешь спросить, так и спроси, не надо мне про клубничку.
– Хочу спросить, Петь. Шеф дал задание, а я не знаю, с какой стороны подойти, – признался Иван.
– Так уж и не знаешь, – засомневался Петруша.
Сел за свой стол, поглядел мимо Ивана.
Иван помолчал. Понял, что его насторожило. Не совсем обычный взгляд у Петьки. Взгляд какой-то виноватый, снизу вверх, сквозь длинные черные ресницы. Вспомнились все бригадные шутки об этом парне, о его французских духах, о его плавных жестах. А ведь толковый он, башковитый, только оторванный какой-то от жизни. Но Шеф, ясно, не зря его так ценит. Злобу на нем не сгоняет. На Ивана, на Ковра, на замов может нарычать, а на Петрушу с его тонкой психикой не нарычит, так, пожурит, если что. И взгляд такой у Петьки, будто он хочет сморгнуть какую-то пелену, а не может. И сейчас, когда Иван сидит перед ним, и они подкалывают друг друга и болтают ни о чем, что-то не дает ему смотреть на Ивана просто и честно.
– Что за задание? – спросил он снова. – А, Серый? Что ты тень на плетень наводишь?
– Ты закончил? Со своей бумагой туалетной? – Иван кивнул на стопки на столе.
– Ну, допустим.
– Пойдет тогда. Не хочу тут базар разводить.
Петров не прореагировал. Иван поднялся, пошел к двери, оглянулся.
– Боишься что ли? Я тебя не обижу, – засмеялся Иван. – Посидим в кабаке где-то. Поговорить нужно.
Петруша встал, накинул длинное кожаное пальто, пригладил волосы.
Они вошли в лифт. Иван потянулся к кнопке, а Петруша отодвинулся от его руки, опустил глаза. И снова Иван подумал, что мужчина так не реагировал бы. Подумал на этот раз безо всякого раздражения. Парень скорее нравился ему, чем не нравился. Было в нем что-то покорное и жалкое, когда он спускался за Иваном к выходу.
Сел рядом с ним в машину.
– Куда? – спросил Иван. – Где ты бываешь с друзьями?
– С какими друзьями?
– Не знаю, Петя. Есть же у тебя какие-то друзья? Где-то же ты тратишь деньги?
– На пьяных баб? – хмыкнул Петров.
– Молод ты еще, зелен, – Иван сделал вид, что не понял его. – Едем в «Венецию». Там тихо, мирно.
– Тухлые мидии, – добавил Петруша.
– Это скандал прошлого года. С тех пор…
– …никто не умер. Здорово!
«Венеция» действительно тихое кафе, не шумный ночной клуб, громыхающий ночью, как паровоз. Пожалуй, кафе устаревшее и непопулярное после скандала с мидиями.
Ивана встретили приветливо, провели за лучший столик. Играл живой оркестр, ненавязчиво и меланхолично. В зале было всего несколько пар. Парень и девушка танцевали у эстрады. Остальные ели и тихо беседовали. Атмосфера была вполне романтической, даже и слишком – для делового разговора. Петя сел, откинулся на резной деревянный стул. Заказали что-то экзотическое, рыбное с белым вином.
– Простите, – Петруша улыбнулся официанту. – Можно мидии под соусом для моего друга?
– Извините, – потупился официант. – Мы не готовим мидии.
– Нет ни одной порции?
– Извините.
– А вы могли бы приготовить на заказ? Только для нас? – Петруша вынул деньги и протянул официанту.
– Извините, – повторил тот. – Это исключено.
Иван наблюдал молча.
Петя прибавил банкнот.
– Я очень вас прошу, поговорите с хозяином. Мой друг очень любит мидии. Он не может обойтись без них. Для него это как кислород, понимаете? – умолял Петруша.
– Мидии? – уточнил официант.
– Да, да. Вы правильно поняли. Мидии. Для моего друга. Очень вас прошу.
Еще одна купюра перешла в руку официанта.
– Вы уверены? – спросил тот напоследок.
– Совершенно уверен. Буду вам очень признателен.
Официант неуверенной походкой отошел от столика. Иван расхохотался.
– Зачем?
– Для тебя стараюсь.
– Заказал бы мухоморов сразу, от них хоть глюки бывают.
– Тебя, вижу, и мухоморы не взяли. И что привиделось?
– Да так, по молодости, – отмахнулся Иван.
– Так что все-таки?
– Не помню уже. Полоса белая, будто закручивается вокруг меня, как спираль. И раскаляется.
– Лампа накаливания? Не слабо глюк. И грибочков не захочешь.
Разговор в «Венеции» выходил нисколько не утонченный, а обычный. Официант принес все, кроме мидий, и заверил, что блюдо готовят. Иван понял, что пора перейти к делу. Петров потягивал вино, ковырялся вилкой в тарелке и смотрел не на Ивана, а на танцующую пару.
– Я вот что хотел спросить, Петь... Можно?
– Что-то ты сегодня робкий, – заметил ему Петров. – Обычно прешь к Шефу через все головы. Вот, может, у него и спросишь.
– У него я уже спрашивал. Дело неясное, а решать что-то нужно.
– Ты о чем все-таки?
Взгляд Петрова не отрывался от танцующих. Смотреть на Ивана он намеренно избегал.
– Это ты копал на Коврова? – спросил Иван.
В лице Петруши ничего не изменилось.
– Это и есть твой «важный вопрос»? – не понял он.
– Это важный вопрос, в самом деле. Шеф дал задание, а я не знаю, как подступиться. Информация, как ты понимаешь, конфиденциальная. Я подумал, что у тебя, наверняка, должно что-то быть. Из-за чего-то же разгорелся весь сыр-бор?
– Думаешь, я поднял волну? Нет. Ковром я не занимался. Не знал даже, что он в немилости. На Ковра мы всегда полагались.
Петруша перевел взгляд на Ивана.
– На тебя, верно, я копал. Да ты и сам знаешь. О твоем развеселом лечении, о девушке этой, о расходах, о банковских счетах, о связях. Эту информацию доставал я. А Ковром я не занимался, распоряжения не было.
Иван взял бокал, задумался. Если информации о Коврове, действительно, нет, то он сможет преподнести Шефу что угодно. Если только Петруша не врет... Не спрашивать же дважды? Что-то на Коврова все равно должно быть. Почему об Иване известно все, а о Ковре – ничего? Как тогда его взяли в структуру?
– Значит, Петя, обо мне ты знаешь все? – переспросил Иван.
– Что, домашний адрес забыл?
– Нет, адрес помню. А вот, с кем я по этому адресу провел ночь, не помню. Не подскажешь?
– Не подскажу. Такие подробности Шефу не нужны. Особенно теперь, когда ты почти муж и отец.
– Это кто решил? – удивился Иван. – Шеф?
Петров дернул плечами, отвернулся.
– Значит, ничем ты мне не поможешь? – мягко спросил Иван. – Даже маленькой зацепочкой?
– Не понимаю, о чем ты просишь. Я по Коврову не работал. Ты сам юрист, голова на плечах есть. Нужно, так копай. В «Ювенале», яснее-ясного, большая часть выручки утаивается. Постоянно деньги прокручиваются, часть денег – за границей. Счетов очень много – зачем? Половина из них, скорее всего, фиктивны. Значит, деньги еще где-то или Ковров не так обеспечен, как хочет показать. С наркобизнесом – не связан, можешь и не проверять. Шефу – верный служака, пес на ставку. Бригаде – начальник, но не друг, ребята от него стонут. Хотя при нем, пьющем, бригада стала трезвее и целее, он людей понапрасну не подставляет. Но никто из подчиненных с ним не выпьет и не накурится, а им только того и надо. С Шефом – сдержан, покорен, сух. Он не бросается и не вспыхивает, как ты. Он идет по жизни размеренно. В забеге я бы ставил на него, если бы он так не отстранялся от дел компании. Ковров – боевик, спроси о делах – ничего не скажет. Не потому, что не знает, а потому что «вне дел». Друзей – никого, не доверяет – никому. Круг знакомств – бригада, персонал «Ювенала», шлюхи и собутыльники, часто случайные люди. Прошлое – война, и не одна даже. Будущее – мрачные попойки. Такой человек выгоден. Не думаю, что он продаст.
– Он тебе не нравится?
– Ковров? Да нет. Он сам по себе, а я – сам по себе.
– Почему тогда Шеф не поручил тебе заняться Ковровым?
Петруша задумался.
– Не знаю. У Шефа нет причин мне не доверять.
– Обычно такую работу делаешь ты?
– Конечно. Знаешь, – Петруша помолчал. – Если он поручил это тебе, значит, от тебя ничего здесь не зависит. Информация, скорее всего, уже есть. Может, не вся, не в полном объеме, но уже убедившая Шефа в измене Коврова. Значит, он сам уже все разметил. Скорее всего, исходя из ситуации, Ковер будет устранен, а бригада перейдет тебе в прямое подчинение. Ты останешься единственным силовиком и опорой Шефа. Поэтому и убрать Ковра Шеф хочет твоими руками.
Иван сидел молча. Понял, что Петруша, знающий структуру изнутри, прав. Шефу все равно уже, расскажет ли ему Иван о том, что Ковров обкрадывает его в «Ювенале», или о том, что работает на службу безопасности, судьба Ковра решится одинаково.
Иван выпил залпом вино и почувствовал, что он сам, а не Ковров, стоит на краю пропасти, что столкнуть туда Коврова, значит, упасть туда самому. Не мог поверить, что еще утром, уходя от Ольги, мечтал остаться одному с ней на земле. Не делить ее.
– Что? – Петруша склонился к его лицу. – Крепко задумался?
– Петь, тебе горько жить?
– Да, скверно.
– А почему, Петь? Ведь у тебя все есть, и тебе ничего не угрожает. Ты чист. Ты как бы клерк. С тебя взятки гладки.
– Да, фактически чист. С этим все нормально.
Наконец танцующие вернулись за столик, и Петров проводил их взглядом. Ивану надоел их разговор. Хотелось действовать сейчас же, немедленно. А Петров словно держал его за руку. Мысли неслись с лихорадочной быстротой. Спасти Ольгу, предупредить Коврова, обезопасить Веру, отвести подозрения от себя – осуществить все это одновременно казалось невозможным. Но все так сплелось, что должно было либо осуществиться разом, либо все разом закончиться крахом. Иван заскрипел зубами.
Теперь Петруша интересовал его очень мало, но встать и уйти было неловко. Принесли мидии.
– Приятного аппетита, – кивнул Петруша без улыбки.
Иван стал есть с единственной целью – отравиться и умереть тот час же. Но блюдо было вкусным и совершенно безопасным. Петров по-прежнему бросал на него искоса краткие и смущенные взгляды.
– Помог я тебе? – спросил наконец.
– Помог, спасибо. Не думал, что ты согласишься уделить мне время.
– Может, у меня есть свой интерес, ты же не знаешь, – он опустил глаза.
– Какой интерес?
Иван подумал не иначе как о предложении продолжить вечер у него дома. Смотрел на него во все глаза. Петруша вскинул голову.
– Я вижу, какой ты человек. Я вижу все твои перспективы. Ты вспыльчивый, горячий, и прикидываешься таким себе простачком. Ваня, интерес мой вот в чем – когда ты переедешь в кабинет Шефа, я хочу остаться в своем.
Иван не мог ответить. Смотрел молча. И пошутить не мог.
– Я хочу, чтобы ты запомнил этот наш вечер, эту «Венецию», мидии и наш разговор. Обещаешь? – улыбнулся Петров.
Теперь Иван взял себя в руки, засмеялся.
– Я думал, ты о чем-то другом попросишь.
Петруша улыбнулся самому себе.
– Я гей, но я не дурак, Ваня.
Иван поднялся, протянул руку.
– Оставлю тебя. Спасибо... за все.
Петруша взял его руку и поднес к губам, поцеловал в ладошку и отпустил. Иван пошел к двери, встретил официанта и сунул ему денег.
– Не утруждайте моего друга счетами.
Официант оглянулся.
– А, мидии. Приходите к нам еще.
– Непременно, – кивнул Иван.
4. СПАСАТЕЛЬ
Вечерняя прохлада освежила голову. Иван постоял, упершись лбом в джип, словно бодаясь с машиной. В словах Петруши была бешеная сила, уверенность, даже фатализм какой-то, но правды, той, которая пригодилась бы сегодня и сослужила бы добрую службу, – не было. Он по-прежнему оставался один на один со своими проблемами. Первой из них была Ольга. Иван решил начать с этой, как с наиболее простой. Он ошибся.
Ольга, по-видимому, ждала его давно и с нетерпением. Хорошо знакомая с запахом спиртного еще по «Фрегату», она сразу уловила, что Иван уже принял сегодня для равновесия что-то крепко алкогольное.
– Ваня, ну, куда же ты пропал?! С кем ты пил? Разве нет никакого более важного дела?
Иван взял ее за плечи, отодвинул от себя.
– О важном деле, Ольга, мы сейчас и будем говорить. Он приходил?
– Кто?
Иван сел в кресло.
– Все! Ольга, милая! Давай в этот раз поговорим честно. Я знаю, что Ковров приходил. Сюда, к тебе. Утром.
– Я не открыла. Может, это и был Ковров, – она деланно спокойно пожала худенькими плечами.
– А теперь выслушай меня. Ковров... Сергей не убивал твоего отца. Он не виноват в смерти Гоги. Он берег его здесь, сколько мог. И тебя берег, потому что он тебя любит. Я работал с ним вместе.
– Ты знал это?
– Когда?
– Вчера ты знал это?
– Да.
Она отвернулась к окну. И Иван понял, какая бездна лежит теперь между ней и Сергеем.
– Ольга!
Иван подошел, обнял ее за плечи. Она дернула плечами и скинула его руки.
– Ты понимаешь, что мне не нужна моя жизнь?
– Вчера ты не хотела меня слушать!
– А ты не хотел говорить.
– Все можно еще как-то исправить. Он тебя любит. Он ждет тебя.
– Неужели ты думаешь, что я пойду к нему? Да мне проще умереть, – сказала она спокойно.
Ни нотки истерии больше не было в ее голосе. Иван не узнавал Ольги.
– Но ведь нужно как-то жить дальше. Ольга...
– Ни там, ни здесь нет мне места. Я одна, понимаешь? Мне двадцать лет почти, и я одна на свете. И впереди – ничего, ничего. Я так люблю его, что слов нет, сил нет говорить. Я люблю его больше своей жизни, неба, солнца, света. Больше отца. Это все, эта месть – только за то, что он позволил мне уехать, что он отпустил меня, отказался от меня, унизил своим отказом. Я не могу жить без него. Не хочу, не умею. Он – моя родина, мое счастье. Нет его – и ничего нет. И не нужно ничего.
– Почему же ты не сказала ему об этом?
– Не могла. Из-за отца сначала. А потом поздно было. Уехали. Он был так холоден.
– А сейчас?
– А сейчас... я уже не та. Я виновата перед ним, перед самой собой, перед своей любовью. Я не смогла бы взглянуть ему в глаза. Не смогла бы даже поздороваться. Потому и не открыла дверь, когда он пришел. А он стоял за дверью и не называл моего имени, только потворял все время: «Открой. Открой. Открой мне. Открой». Я думала, что сердце остановится за эти три минуты. Но не остановилось. Оловянное какое-то. Как бы все было просто...
Ольга повернулась к Ивану:
– Ты иди теперь, Ваня. Ничего мне от тебя не нужно. Иди к своим делам, друзьям, женщинам.
– Никуда я не пойду. Нет у меня других дел. Нет друзей, нет других женщин. Я тебя не оставлю.
– Да я не хочу тебя больше видеть. Ты что думаешь, что виноват передо мной в чем-то? Нет, нет. Даже и не думай. Это я сама виновата.
Иван не мог уйти.
– Оля, Олечка... Будем вместе. Все устроится.
– Я домой вернусь, – отмахнулась она.
– Куда? В Грузию?
– В Грузию? Да, в Тбилиси. Там тетки. Ты завтра приди, поможешь мне вещи собрать, – говорила она торопливо.
– Не уезжай! – взмолился Иван.
– Как же? Что здесь делать? Буду здесь сидеть – тосковать, скучать. А там – тетушки меня встретят. Вот я сейчас спущусь, позвоню им, чтоб встречали. Они мне всегда рады, ты не думай. Пойдем, вместе позвоним.
Иван вышел за ней в холл. Ольга подошла к таксофону, достала карточку.
– Ты иди, Ваня. Я поговорю с тетушкой. А завтра – приходи, поможешь мне с вещами. И билет я завтра закажу. Там сейчас тепло у нас, а здесь – и весна не весна. Что здесь делать? Разве я нужна тебе?
– Нужна, Ольга.
– Ну, буду письма писать. Ты добрый, – она помахала рукой и повторила. – Приходи завтра, только пораньше. Обещаешь?
– Обещаю, – сказал Иван.
Оставалось поговорить с Ковровым. Навязчивая идея: спасать Коврова. Зачем? Если Шеф узнает, то вмиг сотрет Ивана в порошок. Да и не собой он сейчас рискует, а Верой, ее жизнью. Иван оглянулся – хвоста не было. Поехал в «Ювенал». Вышло, что Ковров, который и другом Ивана не считал, оказался ему дороже любимой женщины и будущего ребенка.
В «Ювенале» уже было шумно. Иван подошел к бармену:
– Где Ковер?
– Что передать?
– Иван видеть хочет.
Бармен, вместо того, чтобы сорваться с места, позвонил по мобильному.
– Сергей Викторович, вы просили не мешать, но здесь к вам – Иван...
Ковров ответил что-то резкое, бармен отшатнулся от трубки.
– Спрашивает, не часто ли вы встречаетесь, – передал Ивану.
– Скажи, по делу.
Тот кивнул.
– Он ждет. Идите в кабинет.
Бармен подошел к охране и указал на Ивана. Парни пропустили его наверх. Иван шел к кабинету Коврова и думал, что что-то здесь не так, что у Коврова не было причины так недружелюбно отреагировать на его приход. И вдруг опомнился – да как же не было? А Ольга? Неужели Ковров уже узнал об их связи? В принципе, вполне возможно.
Но бесстрастное лицо Коврова успокоило Ивана. Ковров что-то писал и взглянул на Ивана лишь мельком, как на сослуживца, сто раз на дню входящего в кабинет по делу. Махнул рукой, мол, присядь, пока закончу.
Иван сел на кожаный диван, закинул голову на спинку, посмотрел в потолок. Ковров писал с таким нажимом, что ручка скребла по бумаге. В кабинет не доносились звуки из клуба, и только скрип пера по бумаге действовал на нервы. Ковров отложил документ, поднялся и вышел из-за стола, присел на него.
– Ну, что стряслось?
Иван взглянул на него. Брови были нахмурены, но утренней бледности почти не было. Несло от Коврова крепким табаком. Губы были плотно сжаты, скулы чуть выперли, словно Ковров внезапно и резко похудел.
– Знаешь, какое дело. Завтра я должен идти к Шефу с отчетом о задании. А задание это такого рода...
Ковров не слушал его. Иван понял по глазам, что Ковров не слушает. Вскочил, подошел к Сергею.
– Сергей, дело серьезное! Я думал сам выкрутиться – нагородить ерунды. У Шефа ты на подозрении. Не знаю, из-за чего, – Ивану не хотелось упоминать об истории с Ольгой. – Да и все равно, из-за чего и почему. Решение – одно, что бы я ни сказал. Я могу сказать, что ты чист. Или привести какую-нибудь ерунду, хоть и «Ювенал» этот, или все сказать, но это уже ничего не изменит. Шеф уже решил все за меня, за тебя, сам решил. А завтра – он меня будет ждать просто как исполнителя. Понимаешь?
Ковров равнодушно пожал плечами.
– И зачем ты ко мне пришел?
Иван растерялся. Отступил назад.
– Ковер, ты что? К кому ж я идти должен?
– Кто задание давал, к тому и иди.
– Ты с ума сошел? Всё – раз ты на заметке! Конец. Четыре доски.
– А ты, значит, переживаешь за меня? – спросил Ковров холодно. – Волнуешься? Я тебе не безразличен? Ты предупредить меня хочешь? Спасти? Да?
– Да, – Иван опустил голову.
– И поэтому спишь с Ольгой?
Ковров посмотрел прямо ему в глаза, губы дернулись.
– Речь не об Ольге идет, – Иван отвернулся.
– Нет, речь идет именно об Ольге. Об Ольге. И утром речь шла об Ольге, только я не знал этого. А ты знал. И если для тебя это ничего не меняет, то для меня – меняет всю мою жизнь. Ты прекрасно понимал, что она для меня значит. Ты знал, как я рисковал и подставлялся из-за нее в деле, которым не я руковожу. Не странно, что теперь все сорвано, благодаря вам обоим. Я желаю вам счастья.
– Сергей, да она ж тебя любит!
И вдруг Ковров выхватил пистолет и направил на Ивана.
– А вот этого ты мне не говори, сволочь! Это она в постели тебе призналась?
Ковров спустил предохранитель.
– И у меня такая игрушка есть, – Иван тоже достал пистолет.
– Что ж, решим это! – кивнул тот. – Не дождутся тебя завтра ни Шеф, ни Ольга.
– Она завтра в Тбилиси летит. Звонила теткам, – сказал Иван.
Ковров вдруг опустил оружие.
– Кому звонила?
– Теткам своим.
– Куда?
– Ну, откуда я знаю? Туда, в Грузию.
– Да нет у них телефонов! Я б сам звонил туда сто раз! Она всегда с почты со мной говорила. Гога мобильника ей не давал... Куда она решила ехать?
Иван убрал пистолет, руки задрожали.
– Я не знаю? Может, просто решила меня выпроводить.
– Господи! Идиот! Зачем ты оставил ее?! – заорал Ковров. – У нее, знаешь, какие нервы! Нельзя ее оставлять было! Давай быстрей к ней!
Но ноги Ивана приросли к полу. Вспомнил, как она махала рукой на прощанье. Все понял, отвернулся от Коврова. Тот взглянул на него и бросился вниз по лестнице.
Иван догнал его почти у самого «Фрегата». Ночь опустилась на город холодом и густым туманом. Еще голые деревья торчали из тумана обломанными ветками. Может, это была обычная ночь, какие каждую весну случаются в городе – с туманом, криком котов и тусклым, расплывающимся светом фонарей, но Иван видел в ней что-то зловещее, и ему ни на долю секунды не показалось, что Ковров напрасно так нервничает и гонит машину, что напрасно так несется вверх по лестнице к ее номеру, что напрасно кричит «Ольга!» и колотит в дверь. Но все было напрасно. Дверь не открывалась. Из соседних номеров стали выглядывать постояльцы. Парни, уже изрядно перебравшие, стали на разные голоса звать Ольгу, но она не откликалась.
Ковров ударил по двери плечом, сорвал ее наполовину и вошел внутрь. Везде горел свет.
Первое, что бросалось в глаза, это была кровь. Очень много, пятно, лужа, море крови. Ольга лежала на полу в этой крови. Пистолет валялся рядом. Глаза были широко раскрыты и смотрели на сиящую люстру на потолке. Глаза – неподвижные и огромные – горели ярким отражением люстры. Ковров упал на колени. Ее халат был весь в крови, но раны не было видно. Он прижал ее руки к лицу, пытаясь найти пульс.
– Жива! Олечка... Врача! – плакал он. – Врача, скорее! Она жива. Оля! Олечка!
Ее глаза на мгновение ожили, губы зашевелились:
– Сережа, я же сказала... приходи завтра... пораньше. Завтра.
– Ольга! – рыдал Ковров, целуя ее руки. – Врача!
Наконец, появились медики. Санитары, носилки...
– Она будет? Будет?.. – Ковров пытался удержать доктора, не в силах договорить фразу.
– Неизвестно. Решила свести счеты с жизнью, да чуть-чуть промахнулась. Легкое прострелено, огромная потеря крови. Гарантий вам никто не даст. Если бы мы приехали позже, то и обсуждать было бы нечего.
– Спасибо вам, доктор, спасибо. Я заплачу, – плакал Ковров.
Иван вышел из гостиницы. Сел в машину, поехал, не разбирая дороги, только бы не видеть белых халатов, слез Коврова и измятой простыни с пятнами крови в мусорной корзине.
Ночь душила туманом. И неожиданно в этом тумане Иван понял, что все рушится. Разваливается на обломки. Когда на освещенном проспекте навстречу ему выступили целые и невредимые дома, Иван удивился, остановил машину. Сразу подскочила девчушка-подросток с предложением разнообразных услуг. Иван смотрел молча, силясь разобрать ее слова, но слыша только монотонный шорох.
– Что ты хочешь? – спросил он.
Девчонка отпрянула.
– Чего орешь, идиот?
Лицо ее вдруг превратилось в лицо Ольги с широко раскрытыми блестящими глазами.
– Прости меня, прости. Я обидел тебя. Я убил тебя. Я убил тебя, – зашептал Иван.
Девчонка оглянулась.
– Пойдешь со мной?
– Пойду, куда хочешь, Ольга... Куда скажешь...
Проститутка кивнула, Иван пошел за ней покорно, плохо осознавая, что входит в отель и поднимается в какой-то дешевый номер. Они остались вдвоем и девчонка повисла у него на поясе.
– Это будет стоить сто баксов.
– Ты хочешь денег? Возьми, – он протянул ей с десяток банкнот. – Возьми...
Она взяла деньги, заперла в сумочку и стала раздевать Ивана.
– Я не хочу, Оля! Не надо. Я не могу быть с тобой, – Иван закрыл лицо руками. – Не надо, прошу тебя.
– Импотент? – деловито осведомилась девушка.
– Тебя ведь любит Ковров. Он тебя любит. Он жизнь за тебя отдаст.
– Ну, раз меня любит Ковров, ты свободен, – кивнула она.
Иван пошел к выходу. Снова оказался на проспекте и сел в машину. Сон неожиданно стал сковывать тело. Он тонул в тумане, который проник в автомобиль с улицы.
Когда утром Иван открыл глаза, никакого тумана уже не было. Светило солнце, и машина Ивана стояла не возле отеля, который Иван смутно помнил, а на выезде на южную трассу, почти за городом. Как Иван попал сюда и в каком полусне он вел машину, вспомнить он не мог. Просто удивился, что он еще жив. И подумал, жива ли Ольга.
5. ВИНА
В офисе Шефа ничего не изменилось, словно в этот отсек или бункер вообще не проникает жизнь. Но она проникает – исключительно в виде информации – в бумагах, телефонных звонках, факсах, газетных статьях. Может, это и не жизнь, а информация о жизни, но стекается она к Шефу неумолимо.
Иван в этот раз не увидел ни Коврова, ни Петруши. В приемной Шефа какая-то новенькая девочка привычно насторожилась:
– По каком вопросу?
– С отчетом.
Три минуты ожидания, и она приподнимается снова.
– Олег Борисович ждет вас.
Иван прошел в кабинет, сел напротив Шефа. И молчание. Неизвестно, о чем думает Шеф, какая информация уже дошла до него, какая уже обдумана и переварена. Иван взглянул в его старческое лицо, и оно показалось ему усталым, равнодушным ко всему, что Иван скажет. Он читал бумаги, потом поднял глаза на молчащего Ивана.
– Что там снаружи? Сел туман?
– Сел, как видите, – Иван кивнул за окно. – Гадость такая.
Шеф посмотрел на него повнимательнее.
– Пьян что ли?
– Нет, зуб болит. Залечил на скорую руку, а теперь нерв где-то вылез.
– Да, эти нервы, – согласился Шеф.
Помолчали.
– Так что по Коврову? Где папка? – спросил Щеглов.
– Папка? Не завел я папку. Класть туда особо нечего.
– Так уж и нечего, – не поверил Шеф.
– Есть кое-что, конечно. Гога спасся благодаря Ковру. То есть благодаря Ольге. И теперь она приехала
– Что-то смутно ты говоришь! – перебил Шеф. – Давай подробнее. Ковров ради этой курвы позволил Гоге сбежать? Так?
– Так.
– Теперь она явилась. Так?
– Так.
– К Коврову. Так?
– Так.
– И что?
– Она в больнице сейчас.
– В больнице? Зачем?
– Умирает она, Олег Борисович. Стреляла в себя. Ковров ее не принял. Сказал, что отношения к этому не имеет. Можете проверить...
– Да не стану я соваться в этот бред собачий! На то ты и есть. Я тебе верю. Так что? Умрет девица? – поинтересовался Шеф спокойно.
– Может и умереть. Легкое – навылет. Весь номер залила кровью.
– Что еще по Коврову? – перебил Шеф снова.
– В «Ювенале» крутит. Утаивает большую часть выручки. Прибыль от казино вообще левая.
– Про казино я и не знал. Ладно, – кивнул Шеф. – Думаешь, сильно грешен Ковров?
Иван дернул плечами.
– Вам видней.
– Тут ты прав, Ваня. Мне видней. Мне не нужна армия силовиков. Мне нужен один, но надежный человек. Такой, который не покрывал бы чужие грехи.
Иван посмотрел в окно.
– Один, или ни одного. Понимаешь, Ваня?
– Понимаю.
– И что скажешь? – насупился Шеф.
– А что мне говорить? Выбирайте, – равнодушно сказал Иван.
Щеглов засмеялся.
– Молодец, Ваня! Выбирать-то мне. А что, не дорога тебе жизнь?
– Не дорога.
– Ни жена, ни ребенок?
– Нет у меня ни жены, ни ребенка.
– Да я выбрал уже. Выбрал. Еще когда Гога ушел.
– Это я просил за Гогу, – сказал вдруг Иван. – Понравился он мне. Я и просил Коврова.
Щеглов помолчал.
– И зачем говоришь теперь?
– Затем, что это правда.
– Правда? А другую правду ты знаешь? Каждую неделю Ковров встречается с представителями службы безопасности.
– Ковров? Да подставляет его кто-то. Не верю.
И снова Шеф взглянул на него добродушно.
– Не понимаю, зачем ты его выгораживаешь? Мы наткнулись на эту информацию. Случайно, правда, но, значит, она есть. Никто не придумал. Не оговорил его. Это вполне объективно. А ты, если не веришь, возьми свою пушку и поезжай к нему. Других советов у меня не будет. Там все на месте и выяснишь. Ясно?
– Ясно, – кивнул Иван.
И не находил сил подняться и уйти.
– Это все?
– А чего ты еще ждешь? Чтоб я у него на лбу мишень нарисовал? – не понял Шеф.
Иван вышел из кабинета. И сразу же столкнулся в приемной с Петрушей. Тот с привычными бумагами направлялся в кабинет. Остановился, взглянул на Ивана.
– Что случилось? Лицо у тебя белое.
– Ничего... неожиданного.
– Держи себя в руках, Ваня. Прошу тебя, – в голосе Петрова задрожала неподдельная тревога.
Секретарша взглянула на обоих ненавидящим взглядом. Ивану хотелось только одного, чтобы снова поднялся туман и накрыл всех с головой, чтобы ничего и никого не осталось.
Солнце пригревало. Весна начиналась нешуточная. Люди на улицах уже не кидались к горячим пирожкам и хот-догам, уже влекло мороженое и прохладительные напитки. За весенними гороскопами стояли очереди в газетные киоски – всем хотелось весенних перемен, любви и радости. Одному Ивану хотелось, чтобы весь мир исчез навсегда, и он смутно понимал, что выход только один – исчезнуть самому из этого мира. Но вместо этого Иван поехал в больницу, надеясь найти там Коврова.
Больница – это, пожалуй, то место, которое выпадает из ритма смены времен года. Здесь наступление солнечных дней никому не облегчит участи. Иван подошел к окну, окинул взглядом двор внизу, и снова отвернулся. Спросил, где палата Ольги. Вместо ответа Ивана направили к главврачу.
Нервы натянулись. Иван понял, что ни Ольги, ни Коврова в больнице нет. Главврач указал ему на кресло.
– Присядьте, молодой человек. Мне сказали, что вы ищете Ольгу Карслидзе.
Иван кивнул.
– Кем вы ей приходитесь? – уточнил доктор.
– Я представляю интересы компании «Финтраст». Иван Алексеевич Серов, – отрекомендовался Иван.
– Иван Алексеевич, Ольга умерла, – сказал врач.
«Ольга умерла», – повторило эхо, отражаясь от синих стекол. Ольга умерла.
– Умерла?
– Да, сегодня в пять утра.
– Умерла?
– Да, сегодня, – повторил доктор.
Иван поднялся.
– Мне нужно видеть ее.
– Она умерла.
– Мне нужно видеть ее!
И доктор поднялся, покачал седой головой.
– Это невозможно.
– Почему?
– Родственников не было. И мы отдали тело ее жениху. Он обеспечит похороны.
– Мне нужны бумаги!
– Какие бумаги? – не понял врач.
– Бумаги! Доказательства! Свидетельство о смерти, о том, кто распоряжается телом покойной, такого рода... Вы не имели права отдавать ему ее!
– Может быть, не имели. Но нам не нужен переполненный морг, господин Серов. Он убедил нас. Подождите в приемной, вам предоставят все необходимые документы.
Иван вышел в приемную. Сел и уставился в синее небо за стеклом. Белые-белые облака неслись в вышине.
Медсестра тронула его за плечо.
– Вот ваши бумаги. Мне очень жаль. Вы не должны плакать. Сейчас ей лучше, чем нам с вами. Вам надо жить. Вы еще молодой и красивый.
И Иван понял, что глаза у него, действительно, влажные, и по щекам катятся слезы, которых он не чувствует.
– На свете много хороших девушек, – добавила медсестра.
И он, боясь, что в следующей фразе она предложит свой номер телефона, поспешил оставить приемную. В самом деле, ни Ольги, ни Коврова здесь уже не было.
Выйдя из больницы, Иван позвонил ему, но никто не ответил. Позвонил ребятам из бригады.
– Ковер где?
– Не знаю, – ответил Семен. – Может, где-то на точке. С утра у нас не было.
Позвонил охране из офиса.
– Ковер с вами?
– Нет. Может, где-то с бригадой.
Позвонил в «Ювенал».
– Хозяин у вас?
– А кто спрашивает? – поинтересовался наглый бармен.
– Серов спрашивает.
– Не было.
– И не звонил?
– Не было, – повторил бармен сухо.
И потому что Ковров никогда раньше не пропадал так неожиданно, Ивану показалось, что он его уже никогда не увидит. И вдруг мобила сама зазвучала.
– Ваня, ты?
Иван вмиг узнал Шефа.
– Я, Олег Борисович.
– Опять засветился, Ваня. Джип свой пока побереги – не гоняй по городу. В остальном – неплохо.
– О чем вы? – не понял Иван. – Здесь Ольга умерла.
– Ольга? Ну, все там будем. Ладно, бывай.
Иван посидел за рулем в задумчивости, а потом отогнал джип в гараж. Неизвестно, что Шеф хотел так сгоряча навесить на его машину. Оставалось только одно – позвонить Петрову.
Тот снял трубку после всех гудков и щелчков переключателей.
– Что в офисе? – спросил Иван, не называясь.
Тишина.
– Не говори ничего, – нашелся, наконец, Петруша. – Я не уверен в телефоне. Сейчас это опасно для тебя. Давай через пятнадцать минут в «Кардинале».
И – снова тишина. Ясно, что Иван упустил что-то, что знали все на свете.
В «Кардинале» было почти безлюдно. Иван сел у окна и заказал кофе. Девушка напротив пила сок из высокого бокала и читала утреннюю газету. Иван смотрел на ее высокий лоб и думал о том, как давно он сам не читал газет, не разгадывал кроссвордов и не любовался фотографиями кинозвезд. У кафе остановилась серебристая хонда Петрова. Петруша, выйдя из машины, огляделся по сторонам и шмыгнул в кафе.
Иван привстал навстречу.
– Что? – Петруша нервно улыбнулся. – Ждешь новостей по «Русскому радио»?
– А что известно? – поинтересовался Иван почти равнодушно.
Петров вгляделся в него.
– Олимпийское спокойствие? Молодец! Машина Коврова слетела с трассы на выезде на восточное шоссе. Рухнула вниз. Сгорела. Опознали по останкам – по кольцу, браслету, брелоку на ремне. Плохо то, что свидетели видели, как черный джип его догонял. Не видели, конечно, как толкал, но догонял на предельной скорости – это факт.
– А номера?
– Твои.
Иван молчал. Нет больше Коврова, нет больше Ольги. Где тогда ее тело?
– Больше ничего не нашли?
– Ничего.
Ясно, что он не усаживал ее рядом. Бред какой-то. Сумасшествие. Где тогда ее тело?
– Шеф доволен. Он первым узнал. Позвонил какой-то осведомитель – сообщил. Четкая работа. Ты как себя чувствуешь?
И снова неподдельная забота в голосе. Иван ужаснулся про себя: спрашивать у убийцы о его самочувствии – это даже не в духе современных детективов.
– Я-то жив, Петя. Я себя чувствую как-то. А он уже никак себя не чувствует! – огрызнулся Иван.
– Да что ты! У тебя выбора не было! Шеф бы уничтожил тебя! – воскликнул Петров. – Не сомневайся даже! А о Коврове... что жалеть? Зачем ты себя мучишь? Не думай, Иван. Прошу тебя, не думай. Здесь не было двух решений.
– Тебе не противно... говорить обо всем этом? Говорить со мной?
Петров вдруг отвернулся к окну, и высокое синее небо отразилось в его ярко-синих глазах.
– Я люблю тебя. Очень. Думал, никогда не скажу. Ты сделай вид, что не слышал, – попросил он.
Иван всмотрелся в него. Рука Петрова заметно дрожала, теребила салфетку и едва не подпрыгивала на столе. Губы сделались бледными, кровь отхлынула от лица. Он смотрел за окно и не мог взглянуть на Ивана.
И вдруг Иван почувствовал себя виноватым – и в том, что у Петрова так дрожат пальцы, и в том, что Ольги нет в живых, и в том, что машина Коврова взорвалась.
– Прости меня, – сказал Иван. – Я не хотел.
Петров взглянул на него.
– И ты меня прости, – вскочил и бросился к выходу.
Снова Иван увидел девушку с высоким лбом, которая читала газету. И вдруг понял, что она смотрит на те же страницы, что и за полчаса до этого. Официантка принесла счет.
Иван заплатил за себя и за соседку.
– Нет, нет, – она вернула деньги. – За нее не нужно. Она всегда здесь сидит. Это дочь хозяина, она сумасшедшая. Но тихая. Всегда газету читает – одну и ту же.
Иван вышел из кафе и побрел вдоль проспекта. И пока он шел бесцельно, недосказанность, которая обычно возникала после встреч с Ковровым, мучила его, изводила своими загадками. Иван взял машину напрокат, сел за руль и почувствовал себя немного уютнее. Поехал домой к Коврову.
Сначала Иван позвонил. Ждал у двери, словно кто-то действительно мог ему открыть. За дверью была тишина. Гробовая тишина. Иван полез в карман за отмычкой.
Войдя, плотно закрыл за собой дверь. Заходящее солнце ярко освещало пустую квартиру. Никого не было, и складывалось впечатление, что никто и не жил здесь никогда раньше. Иван не поверил самому себе – распахнул шкаф. В шкафу висела одежда Коврова.
Иван осмотрел квартиру и не нашел ничего, что говорило бы ему об Ольге. Она – живая или мертвая – исчезла без следа. Иван дотронулся до кармана, где лежало свидетельство о ее смерти, и подумал: «Скорее, мертвая, чем живая».
На столе белел лист бумаги с крупными размашистыми буквами: «Поговори с Дмитрием Александровичем», но Иван не знал почерка Коврова и потому не мог судить, ему или им самим написана эта записка. Иван перебрал всех знакомых и не нашел среди них никакого Дмитрия Александровича. Кому Ковров мог оставить это письмо, если жил один? – думал Иван. – А если сам получил такое послание, то зачем сохранил? Кроме этого листа, в доме не было ни клочка бумаги.
Он забрал записку и вышел из квартиры. На улице выбросил в мусорный бак. Хотелось верить, что послание адресовано ему, но никакого Дмитрия Александровича он не знал. И это лишний раз доказывало, что он только хотел считать себя другом Коврова, а на самом деле никогда им не был.
6. СЧАСТЬЕ
На этом все затихло. Иван поехал домой и впал в глубокую спячку, не пытаясь больше найти объяснений сложившейся ситуации. Никто не звонил и не тревожил его вопросами и предложениями. Некому было звонить. Ни Ольги, ни Коврова больше не существовало. Их тени не преследовали Ивана.
Однажды Иван сам набрал «Финтраст» и сразу попал на Шефа.
– Не мелькай здесь пока, Ваня. Я о тебе помню.
Бригада не напоминала о себе. Ребята, которых Иван встречал, смотрели косо. Всем было известно, кто вычеркнул Коврова из большой игры. Менты не тревожили. Петров тоже исчез из поля зрения Ивана.
Наступила тишина. Иван сидел у окна, смотрел вниз на весенний город и чувствовал себя разбитым и усталым. Чувствовал тишину каждой клеточкой своего тела – его уже тошнило от этого затишья. Весенний город прекрасно обходился без него. И каждую ночь виделась во сне женщина в длинном синем платье, Иван узнавал Веру – бежал за ней, не мог догнать и кричал что-то. И крик превращался в исступленный стон Коврова:
– Ольга! Олечка! Не умирай!
Он позвонил Вере, попал на другую смену. И от того, что раньше такого не случалось, ему стало тревожно. Захотелось увидеть ее во что бы то ни стало. Он поехал к ней.
Вспомнилась та дорога, в метель, в гололед, когда она рыдала, увидев его. Теперь по обочинам дорог зеленели тополя, и кое-где цвели дикие абрикосы. Все-таки что-то изменилось. Иван въехал в город, в котором бывал лишь осенью и зимой, и не узнал его. Провинциальный городишко утопал в молодой, ароматной и клейкой зелени. Везде цвели тюльпаны, над деревьями носились и гудели пчелы. Этот весенний гул жизни доносился до Ивана через стекла машины. И он понял, что целая вечность прошла со смерти Ольги, что мир живет дальше, что у него, пожалуй, скоро родится сын.
Он поехал в аптеку – и опять была не ее смена. «Не может быть!» – решил он, и вошел внутрь.
– Где Вера? – спросил у сутулой девицы, которую смутно помнил еще с прошлых посещений.
– Дома, наверное. Или в больнице. Ей что-то плохо было.
– Как плохо? Почему?
– Она ж беременная, – девка дернула плечами. – Бывает.
Иван бросился к машине, через пару минут уже поднимался по ступеням на ее этаж, стучал в дверь и боялся, что она не откроет.
Она не открыла. Снова где-то мяукала кошка.
– Вера! – позвал Иван на всякий случай. – Вера!
Высунулась соседка по площадке, сухонькая старушка с живой лисьей мордочкой.
– Нету ее, не трезвонь.
– Где она, бабушка?
– Где? Я сама ей скорую вызывала. У меня телефон есть, а у ней нету. А живот ить прихватил.
– Родила?
– А я почем знаю? В роддоме, стало быть. А чего всполошился? Твое дите, что ли? Ить, папашка! Кинул девку с брюхом, а теперь рыскает.
Спрашивать у старушки, где находится роддом, Иван не решился. Узнал у прохожих на улице, а потом пытался вспомнить фамилию Веры и понял, что не знал ее никогда. Зеленая купюра помогла установить контакт с медсестрой. Та вмиг выяснила, что Вера в палате для тяжелых.
– Вера Черемных, – повторила еще раз, – третий день у нас после родов. Нехорошо ей.
– Как нехорошо?
– Вам лучше поговорить с доктором.
Иван стоял у окна и смотрел на больничный двор внизу. Ситуация расслоилась. Казалось, что еще секунда – и появится тот же седой доктор, который скажет, что Веры больше нет.
Он присел на скамью в коридоре, попытался взять себя в руки. К нему вышел невысокий пухленький и моложавый врач.
– Что с ней? – Иван вскочил навстречу.
– Не волнуйтесь. Вы – отец?
– Отец.
– Ребенок жив. Вне опасности.
– А Вера?
– Пройдемте в кабинет.
Иван прошел в светлый и опрятный кабинет, сел в кресло. Доктор посмотрел настороженно.
– Вас не было в городе?
– Не было, – кивнул Иван. – Я не знал.
– Она сказала, что вы не на месте, – странно выразился врач. – Роды преждевременные. Едва семь месяцев малышу. Мальчик родился. Но потеря крови очень большая, медсестры вовремя не отреагировали. А запасы у нас скудные, особых средств нет...
Доктор посмотрел в пол.
– Но ситуация поправимая? – Иван протянул ему тугую пачку денег.
Тот взял без колебаний и быстро ответил:
– Думаю, вполне поправимая.
– Я хочу видеть ее.
– Конечно, – снова кивнул доктор. – Возьмите халат у сестрички и идите за мной.
Иван прошел за ним по длинному коридору, поднялся на четвертый этаж, снова прошел ряд дверей и оказался в самом углу здания. Палата была расположена отдельно. Иван увидел ряд кроватей с больными, прикрытыми серыми одеялами, и не мог поверить, что среди этих полумертвых женщин есть и его Вера.
Доктор наклонился к одной из коек.
– Как вы себя чувствуете?
Ответа не последовало. Иван подошел ближе и узнал Веру.
Она лежала на боку, по-видимому прижав колени к животу и обхватив их руками. Лицо было безжизненным и из-за странной позы казалось, что под одеялом прячется девочка-уродец. Иван попятился.
– Доктор! Можно перевести ее в отдельную палату?
– Теснота у нас. Но подумать надо, – пообещал тот в свете всего случившегося. – Побудьте пока с ней.
Вера впервые подняла глаза на него. Молчала.
– Прости меня. Я не знал. В своих делах замотался. Теперь все будет хорошо, – пообещал он. – Только бы ты поправилась. Поедете со мной, там хорошие врачи, уход лучше. Поднимут на ноги. Ты только в себя приди немножко, договорились? А с ребенком все в порядке, я узнал. Слабенький малыш, да лишь бы жив был. Потом наберет. Ехать нужно, Вера. В этой больнице кого угодно затравят. Вера... Я тебя тут не брошу. Ты меня слышишь?
Она закрыла глаза.
– Слышу.
– Я с тобой посижу здесь денька три, и поедем. Моя жизнь теперь изменилась. Никого не осталось, кроме тебя и сына. Что терять? И здесь, и там вы в одинаковой опасности. Сразу надо было думать, а теперь уже поздно. Нужно быть вместе, раз уж решили. Мы же решили. Я люблю тебя. У меня сердце не на месте, когда я тебя не вижу.
Она всхлипнула, не открывая глаз. Иван стал на колени перед кроватью, поцеловал ее в щеку, она заплакала, обхватив его за шею.
– Я никогда тебя больше не оставлю, – пообещал он.
Она целовала его и продолжала плакать.
– Ваня, давай маленького назовем, как моего папу звали.
– Да как хочешь.
– А я ждала тебя, чтоб спросить.
– Да все равно, лишь бы здоров был.
– Назовем Сережей. Нравится тебе?
Иван сел на постель.
– Нравится.
В дверь втиснулся доктор с санитарами.
– Черемных – в отдельную палату, – распорядился живо, таким тоном, словно с сегодняшнего дня его жизнь наполнилась ненадолго самым настоящим смыслом.
Иван спустился вниз и закурил. Солнце пригревало. Доктор пообещал, что через три дня Вера будет на ногах. Жизнь гудела над цветущими деревьями. Иван не мог понять, как быстро принял такое решение. Сказал, что никого у него теперь нет. А раньше кто был? Неужели Ковров? Неужели Серега Ковров так наполнял его жизнь, что не было в ней места ни Вере, ни ребенку, ни другим женщинам? И вспомнились слова Коврова о Гоге: «Когда ты назвал его имя, ты попал в точку». Сегодня Вера тоже попала в точку.
Иван почувствовал, как слезы стиснули горло – впервые заплакал о смерти Коврова, о том, что погиб тот не на войне впереди взвода бойцов, а в каком-то придорожном кювете, растертый в пыль жестоким убийцей. Видит Бог, не Иван это был. А больно так, словно прав все-таки Шеф в своих догадках. Именно домыслы Шефа, и упоминания о черном джипе, и то, что Иван искал Коврова повсюду целый день, и уверенность Петрова, – все играло против Ивана, и значит, делало его наиболее вероятным убийцей в глазах Шефа. Выходит, удружил Ковров со своей нелепой смертью. Может, свои же сотрудники и стерли его в порошок, раз уж он так высветился перед Щегловым из-за Ольги.
Иван вытер слезы. Какой-то незнакомый мужичок кинулся обнимать его:
– И у меня! И у меня дочка родилась! Не плачь! Это такое счастье!
И побежал дальше. А Иван остался один на скамейке со своим счастьем. Просидел до вечера, потом вернулся к Вере. Доктор разрешил ему ночевать в палате. Иван сидел в кресле, смотрел всю ночь на худенькую фигурку, и боль сжимала сердце. Хотелось верить, что теперь все будет иначе.
7. НОВАЯ ДОЛЖНОСТЬ
Она стояла на ногах как-то неловко, будто по меньшей мере три месяца провела в постели. Говорила о том, что казалось Ивану мелким, лишним и несущественным в данный момент. Твердила, что необходимо уволиться из аптеки, чтобы они сразу смогли принять на работу Оксану, которую думали взять на время декрета, что нужно собрать все вещи, а соседке сказать, чтобы она поливала цветы и оставить ей ключ – на случай, если вдруг прорвет батарею отопления.
Иван прислушивался к этим сбивчивым рассуждениям и молчал. Он так долго был в полной тишине, что теперь смысл слов казался ему каким-то новым, словно «батарея отопления» значила теперь что-то совсем другое, а не то, что представлял Иван два месяца назад.
Вера все говорила о чем-то, суетилась, укладывала вещи в сумку, потом выкладывала обратно и начинала запихивать по новой, и одновременно писала заявление по собственному желанию, беспокоилась о том, как Сереженька перенесет дорогу и о том, что сразу по приезде нужно будет стать на учет в клинику. Казалось, она лицом к лицу столкнулась с самой судьбой, и от нее самой, от ее суеты и разговоров уже ничего не зависело, поэтому и было так легко говорить, беспокоиться и суетиться.
Вскоре вещи были упакованы, заявление написано, а цветы политы на три года вперед. Ребенок был еще в отделении, поэтому они торопились забрать его и отправиться в дорогу засветло. Но раздался звонок в дверь и остановил обоих.
Замерли. Переглянулись.
– Тебя ищут? – спросила Вера.
– Не должны, – сказал Иван неуверенно.
Она открыла дверь.
– Могу я видеть Ивана Алексеевича? – послышался низкий мужской голос.
Иван отодвинул Веру. Перед ним стоял невысокий плотный мужчина лет пятидесяти в мешковатом сером костюме и галстуке. Ивана насторожил его служебный вид: пришедший был уверен в своем праве останавливать Ивана на полпути. Ясно, один из тех людей, кто и в гражданском чувствует на плечах погоны.
– Кто такой? – насупился Иван.
– Давайте пройдем в квартиру, – гость спокойно шагнул к Ивану.
Вера смотрела перепугано.
– Меня зовут Дмитрий Александрович Неволин, – представился гость.
– Вера, подожди на кухне. Мы поговорим, – Иван провел его в гостиную. – Что вам нужно, Дмитрий Александрович?
– Мне нужно.... – гость улыбнулся. – Ничего, собственно. Рад, что нашел вас на нейтральной территории. Я, как вы поняли, представляю службу безопасности.
– Я понял. И что дальше?
Теперь пришла очередь Неволина насупиться. Но не ожидал же он, что Иван бросится ему на шею только потому, что его имя известно из записки Коврова, которую, по большому счету, неизвестно, кто писал?
– Простите... Сергей должен был предупредить вас.
– Перед смертью?
– Смерть Коврова – не на нашей совести. И, как нам известно, не на вашей. Хотя карьера Сергея могла завершиться более удачно, если бы он не наделал столько ошибок. Это могла бы быть замечательная карьера, – вздохнул Неволин. – Сергей сотрудничал с нами очень давно, был лучшим агентом, не привлекая к себе особого внимания. Но эта девица спутала нам все карты, да и вы тоже...
Иван отвернулся, посмотрел в пол.
– Где она похоронена?
Неволин помолчал.
– Если мы вам покажем место на кладбище, вы нам поверите?
– Нет.
– Вот видите. Здесь дело в принципе. А ведь вы не совсем чужой человек, Иван.
– Кому не чужой?
– Нашей структуре, – сказал Неволин веско.
– Думаю, наоборот.
– Да что ты? – собеседник Ивана резко сменил тон. – А как бы ты на волю вышел после убийства Ефимова?
– Я никого не убивал.
– Нет, Иван, ты не совсем не наш человек, – повторил Неволин.
Иван закурил. Спросил напрямую:
– И чего вы хотите?
– Ничего, – улыбнулся гость. – Ничего конкретного. Ты будь на своем месте. Но я говорю тебе, что Шеф под колпаком. Он – слепой кот, который еще пытается ловить мышей. С другой стороны, он выстроил огромную империю, он постепенно выводит ее из сферы криминала, и она не должна быть уничтожена. В ней заинтересовано правительство, да и государство в целом. Понимаешь, о чем я говорю?
– Повторите еще раз, на кого вы работаете?
– На службу безопасности.
– И как вы связаны с правительством?
– Связаны.
Иван взялся за голову.
– Ясно, ребята. Вы заинтересованы в капитале Шефа не меньше, чем он сам. А то и больше.
– Поэтому ты и должен решить, кто тебе роднее, – снова расплылся в улыбке Неволин. – Шеф – изношенный старик, а ты – его правая рука. Как ты думаешь, долго он еще будет кряхтеть в своем кабинете до того, как ты займешь его место? Ты знаешь дело. Ты юрист. И ты силовик. Лучшего сочетания не придумать.
– Хотите, чтобы я стал слепым котом?
– Ты не будешь слепым, – ответил Неволин серьезно.
– Это место занял бы Ковров, да?
– Ковров его не занял, как видишь. Нам не нужна здесь пешка. Нужен человек, который мог бы руководить. Ковров мог бы. Мог бы. Мы готовили его к этому. Но ты – внес весь этот хаос. А Коврова подвело сердце.
– Похоже на договор со смертью, – понял Иван.
– А сколько раз на дню ты встречаешься с ней без договора? – парировал Неволин. – Мы – серьезные люди. Мы не стреляем в затылок в глухом переулке. Понимаешь?
– А что будет, если я откажусь?
– Это не то предложение, от которого отказываются, – сухо сказал Неволин. – Мы здесь не на ромашке гадаем. На тебя, Иван Серов, уже давно заведено уголовное дело, и – что более важно – уже почти завершено. И фигурирует там и Путиловский перекресток, и разборки с Ефимовым в «Юге», и смерть Коврова, и более мелкие твои делишки, в числе которых неоднократный рэкет, шантаж конкурентов, угрозы, разбой, дебоши. Ива-а-а-ан, ты хорошо подумай, прежде чем сказать «нет», – плавно закончил Неволин.
– Да ведь смерть Сергея – не на мне.
– А джип с номерами – на тебе. Главой больше – главой меньше. Это такая повесть, Ваня, где много не бывает.
Неволин поднялся.
– Я рад, что у тебя сын родился. Ты подумай пока. А потом, на месте, поговорим. Я тебя найду.
И пошел к двери. Исчез, как и не было.
Вера выглянула из кухни.
– Мы никуда не поедем? Его приход что-то меняет?
Иван курил молча.
– А, Ваня? – окликнула она.
– Ничего не меняет. Едем. Что теперь думать? Решили – так едем.
Иван поднялся уверенно. Но уже не было для него ни весны с ее пчелиным гулом и зеленой листвой, ни яркого провинциального солнца – привычная столичная жизнь завертела мысли.
Иван ждал звонка. Ждал. А все равно как-то ново прозвучал в трубке голос Петруши.
– Иван?
– Да.
– Это Петров. Как ты?
– Не болею. А ты... как?
– Я по поручению звоню. Шеф хочет видеть тебя на месте.
– В кабинете Коврова?
– В кабинете Коврова теперь второй зам. У тебя – новый собственный кабинет. Хочет, чтоб ты больше вникал в бюрократию. Ты удивись: это подарок тебе. Там компьютер, видео, мягкая мебель, бар. Новые обычаи, новые порядки, все цивилизованно. Но я тебе ничего не говорил.
– Ясно, – кивнул Иван в трубку. – Спасибо, Петь.
Тот помолчал.
– Ладно, приходи в себя.
И снова через паузу:
– Не сердишься на меня?
– За что?
Петров бросил трубку.
На следующий день Иван показался у Шефа.
Весна в столице казалась сумрачнее и холоднее. Зарядил дождь, сбил цвет с деревьев, залил лужами тротуары.
Щеглов сидел у окна, подперев голову рукой и смотрел на потоки дождя на стекле. Иван сел напротив, ожидая нелегкого разговора. Но Шеф молчал, глаза были полуприкрыты, в этот раз он не спешил жаловаться на нездоровую печень, погоду и бытовую сволочность людей.
Иван заговорил сам, не в силах дольше вынести тяжелой дождевой тишины.
– Я не появлялся, Олег Борисович, дела были. Джип спрятал. И Веру забрал. У меня сын родился. Слабенький, правда, недоношеный. Она теперь с ним в больнице снова – после переезда. Плохо дорога повлияла, да что было делать? Зачем мне прятать ее где-то? Мы пожениться хотим. Пусть живет со мной. И сынишка тоже. У меня раньше никогда детей не было.
– Дети, это... знаешь, какая боль... – Щеглов покачал головой. – Хорошо ты сделал, Ваня, правильно. Нельзя, чтобы сын без тебя рос. И правильно, что нам доверяешь. А детей – надо под присмотром держать, а то вырастет – черт знает, что, людям показать стыдно, хоть и голова на плечах...
– Легко вам говорить: никого у вас нет, – хмыкнул Иван.
– А ты меня слушай. Мне со стороны видней. Ты... переезжай в свой кабинет, Ваня. Будем работать.
– Будем, – кивнул Иван.
Шеф махнул рукой.
– Иди пока. Петров все покажет. Да ты не посторонний, чтоб за руку тебя водить. И Веру береги. Правильно сделал, что забрал.
– Спасибо.
– Нездоровится мне что-то, – закончил Шеф. – Дождь этот... Не будет лета в этом году.
Петька был в своем кабинете. Стоял спиной к двери у окна и тоже смотрел на дождь. И Иван подумал, что, может, Петьке тяжело даются их встречи, намного тяжелее, чем ему самому. Даже захотел пройти мимо, самому найти свое новое пристанище, но Петров оглянулся.
– А... появился.
Иван прошел и опустился в кресло, закинул ногу на ногу.
– Нормально Шеф принял.
– Теперь все будет нормально, – кивнул Петров и снова отвернулся к дождю.
– А у тебя что? – спросил Иван.
Тот дернул плечами.
– Ничего... Ты семью привез, я слышал.
– Да, сын родился.
– Как назвали?
– Сережкой.
– Боже, Сергей Серов. Похуже, чем Петр Петров будет.
– Он не Серов еще. Он Черемных.
– Поженитесь?
– Поженимся, – кивнул Иван.
– Да когда ж этот чертов дождь кончится?! – Петька стукнул кулаком по раме, стекло звякнуло. – Ненавижу дождь! Какого дьявола ты пришел?
– Я? – не понял Иван.
– Ну не я же к тебе пришел!
Иван улыбнулся.
– Кабинетом ошибся. Не кипятись.
– Да, пойдем – покажу тебе твои апартаменты, – сказал Петров, будто сосредотачиваясь на чем-то важном.
Иван прошел за ним по коридору. «Апартаменты» занимали две огромных комнаты, одна из которых была обустроена под приемную, причем секретарша (типичная девочка в короткой юбке) уже сидела за компьютером. Увидев Петрова и Ивана, она подхватилась и заулыбалась.
– Добрый день!
Петька молча кивнул и распахнул перед Иваном дверь в кабинет. Непонятно, для чего предназначалось это помещение. Во всю стену было окно – с дождевой панорамой города. Вдоль другой стены тянулся диван бесконечных размеров. У окна стоял массивный стол с креслами. На столе возвышался компьютер покруче секретарского с принтером. И рядом располагался бар со всем полагающимся содержимым.
– А как называется моя должность? – уточнил Иван у Петрова.
Тот сел на диван и откинул голову на подушку.
– Юрисконсульт «Финтраста». Нужно табличку на дверь присобачить.
– А зачем мне секретарша?
– Для солидности.
– Не привык я к кабинетной жизни.
– Ее Таней зовут. Ты любишь чай или кофе?
– Какао.
– Таня, два какао! – крикнул Петров.
– Зачем тогда бар?
Через минуту появилась Таня с подносом.
– Скажи ей только, чего ты хочешь, она вмиг исполнит, – сказал Петров, глядя на нее.
Девчонка, как ни в чем не бывало, кивнула, поставила поднос на стол и вышла. Петька взял чашку и прихлебнул какао.
– Бери...
– Да не пью я какао. Так просто сказал.
– А ты пользуйся, – посоветовал Петька. – Я раньше тоже минет не любил. Шутка.
Поднялся и вышел, захлопнув за собой дверь. Иван остался один в кабинете и сел за стол. Включил компьютер. Требовалось ввести код, которого Иван не знал. Пришлось снова вызывать Таню.
– Тань, какой тут код? – Иван кивнул на технику.
– Такой же, как и на моем: «Потомок».
– И все? И все его знают?
Она пожала плечами:
– Все равно узнают. Мы же в сети.
– Точно, – Иван окинул ее взглядом. – Ты соображаешь.
– Спасибо, Иван Алексеевич, – она посмотрела в пол.
– Можно без отчества, – улыбнулся Иван. – Я не декан все-таки.
– Не декан, – согласилась она, вскинув глаза на Ивана.
– Ты на кого училась?
– На филолога. Специалист по латыни. Универ наш закончила. А кому нужна эта мертвая латынь? – она усмехнулась.
– Да, мертвые никому не нужны, – согласился Иван. – А сюда как попала?
– Мой отец работал когда-то на заводе вместе с шофером Олега Борисовича. А Олег Борисович всегда помогает тем, кто на него работает.
– Интересная версия. Да ты садись.
Таня неловко присела на краешек дивана.
– И сколько ты уже здесь?
– С неделю. У меня зарплата огромная будет. Матери помогу. Они с отцом развелись, вместе не живут. Он в село уехал.
– Нравится тебе здесь?
– Еще бы! Классно. И делать особо ничего не надо. Ну, там, попечатать иногда или, там, кофе сбацать. Только униформа неловкая.
– Какая униформа?
– Ну, миниюбка.
– Это униформа?
– Петров сказал.
Иван рассмеялся:
– Развел он тебя!
– Вот дурак!
– Не нравится?
– Не нравится. Такой, знаете... Красивый, а не нравится. Будто через тошноту говорит с тобой, кривится, вздыхает. Пижон, одним словом. Наверное, раз десять за день на себя в зеркало смотрит.
– Думаю, чаще, – поддержал Иван.
– Вы все равно круче! – польстила ему Таня.
– Ну, мы не конкуренты, – Иван отвернулся.
Девчонка постепенно осваивалась и в кабинете, и наедине с Иваном.
– И мы всегда вот так будем сидеть и болтать? – спросила весело.
– Нет, солнышко. Иногда придется «попечатать иногда или, там, кофе сбацать». А сейчас я домой поеду, – Иван поднялся.
– Вы очень хороший, – Таня вскочила. – А я вас боялась. Ну, думаю, пусть хоть такой, как Петров.
Ивану было приятно, что красивая, молодая особа нашла его хорошим, но их легкий и шутливый разговор слышался ему как бы издали, будто происходил не с ним и не в его кабинете. Что-то мешало сосредоточиться на пустяках, и Иван терялся в догадках, что бы это могло быть. Похоже было на отчаянное ощущение потери, которое не давало ему смотреть в глаза этой девчонке.
Кружилось в голове имя Ольги, кружилось и звенело.
– Думаю, подружимся, – кивнул он Тане.
Вышел из «Финтраста» с тяжелым сердцем и поехал домой.
Все более или менее устоялось. Дела «Финтраста» и связи Щеглова разложились в голове, как по полочкам, наладилась новая семейно-домашняя жизнь без ночных разгулов и питья до одури, и даже погода установилась постоянная – прохладная и сумрачная.
Дождь уже не лил.
Иван зажил другой жизнью и почувствовал себя новым и изменившимся. Вера вставала ночью к малышу, и ему самому казалось, что он попал в свое раннее детство, когда все было спокойно и просто, когда мать растила его для чистого и светлого будущего и никто не думал о теневом бизнесе, угрозе и опасности.
С Петровым почти не виделись. Тот мелькал лишь изредка и здоровался холодно. Обращался исключительно по делу. Шеф был ласков, но навешивал на Ивана сотни своих мелких проблем в тех областях, которые Ивана большей частью не касались. Таня радовалась, когда Иван появлялся в своем кабинете, забиралась с ногами на диван и рассказывала ему о студенческой жизни, о подружках, которые то выходили замуж, то разводились, и о своем парне Олеге. Иван уже знал, что Олег – маменькин сынок, работает в мелкой фирме компьютерщиком и не очень ловок в постели. И Иван смотрел на Таню, которая явно не ответила бы «нет» на любое его предложение, и понимал, что не хочет ее. Не хочет никакой другой женщины, кроме той родной, которая так доверяет ему, что прощает все дурное, что он совершил, и наперед все, чего он еще не совершил. Видно, смерть Ольги все изменила. Никогда раньше Иван с такой бережностью не относился к чувству.
Вера даже испугалась таких перемен.
– Я думала, что ты разбойник с большой дороги. А ты в серьезной компании работаешь, – удивилась она.
– Одно другому не мешает, – ответил на это Иван.
Но гладкая жизнь удается далеко не всем. Как-то вечером Вера сообщила:
– Тебя просили подъехать к одиннадцати в «Аркадию».
– Кто просил? – дернулся Иван.
– Вот тот, помнишь... приходил который...
– Неволин?
– Точно, – кивнула она.
– И где ты его встретила?
– Так странно: будто в супермаркете со мной столкнулся. Узнал, извинился. И так между прочим говорит куда-то в пол: «Пусть Иван подъедет в «Аркадию» сегодня в одиннадцать». И пошел дальше.
– Следил, значит. Ладно...
– Поедешь? – спросила Вера.
– Куда ж деваться...
– А что за «Аркадия»?
– Бар на отшибе. Там шумно, стриптиз...
– Стриптиз?
– Это не самое страшное, – успокоил Иван.
«Аркадия» ничем не известна, кроме попоек и дешевого стриптиза. Неволин сидел один за столиком, хотя за остальными не было ни одного свободного места, и производил впечатление человека, который купается в море в костюме и в галстуке. Иван сел рядом.
– Чтоб я вас больше рядом с Верой не видел!
– А как прикажешь с тобой связываться? Звонить в «Финтраст»?
– Вы меня поняли?
– Да понял, понял. Остынь! Что ты сразу вспыхиваешь? На работе у тебя все хорошо, мы знаем. Вошел в Совет директоров. Получил хорошую должность, кабинет, секретаршу, доверие первого лица.
– И что?
– Молодец, Ваня.
– За этим вы меня позвали? Похвалить?
– Послушай, Ваня! Это для Щеглова ты – надежда и опора, а для нас – сотрудник, который должен подчиняться указам вышестоящих лиц, – четко проговорил Неволин.
– С каких пор я сотрудник? – хмыкнул Иван.
– С тех пор, как из изолятора вышел, – резко сказал тот. – Не помнишь?
– Помню, – Иван сдался. – Разве я отказался от чего-то?
– Не отказался. Но плохая память меня настораживает, – предупредил Неволин.
Он помолчал. Иван ждал продолжения.
Неволин заговорил ровно и размеренно.
– Время прошло. И мы очень довольны тем, как оно прошло. Если сейчас ты займешь место Шефа, это ни у кого не вызовет подозрений. Ни у замов, ни у подчиненных, ни у акционеров, ни у охранки, ни у техничек, которые моют полы в кабинетах. Ты хорошо проявил себя, ко всем нашел подход, принес изрядную прибыль компании. Бригада тебе служит верно. Но бригада уже не суть бизнеса. Капитал выходит из тени.
Иван слушал молча.
– С другой стороны, Шеф не чует своего конца и не оформит добровольно все бумаги. Но бумаги уже есть. Их найдут в сейфе после его смерти. И там будут стоять и ваши подписи, и подпись нотариуса. Потом найдутся и нотариус, и свидетели. У Щеглова никого нет, кроме врагов и конкурентов, а их это вполне устроит. Это дети обычно докапываются, что да почему. А в нашем случае – все поймут, что это к лучшему, что ты моложе, умнее, современнее, что с тобой выгоднее вести дела. Замену примут все, – закончил Неволин.
Иван молчал. На сцене танцевали две девушки, освобождаясь от одежды рывками, словно делали это в приступах умопомешательства.
– Произойдет это таким образом, – продолжал Неволин. – На следующей неделе, в среду, Шеф попадет в автокатастрофу. Семен, может, и останется жив, но, думаю, ненадолго.
– Семен? – удивился Иван. – Почему я ничего не знаю?
– А зачем тебе это знать? Семен – пешка в большой игре. Семеном больше, Семеном меньше. В четверг утром – все документы будут обнародованы. Твое дело – оставаться невозмутимым. А в пятницу собрание акционеров будешь проводить уже ты. И все тебя поздравят.
– И все?
– Все. Схема простая. Говорить долго не о чем. Дело только в человеке. Этот человек – ты. Иван, не хочу тебе напоминать, но у тебя нет выбора. Жить императором – или не жить вообще – это не выбор, согласись.
Иван кивнул.
– Все понял?
– Понял.
Неволин достал лист бумаги.
– Образец подписи.
Иван расписался.
– Свободен, – махнул рукой Неволин. – Закрыл мне своей спиной всех девочек.
Иван вернулся домой и лег. Вера не спала, ждала его, а теперь прижалась к груди.
– Все плохо?
– Хочешь быть царицею морскою? – спросил Иван.
– Не хочу. Хочу покоя нам и нашему ребенку. Пусть будет, как сейчас, – попросила она.
– Так больше не может быть, Вера.
– Что же делать?
– Плохо только одно: я не могу никому доверять.
– А мне?
– Только тебе.
– Вот и верь мне. Я не хочу быть царицей. Ваня, я не хочу, чтобы ты жил такой жизнью. Каким вырастет ваш сын? Разве нельзя жить иначе?
– Можно, – согласился Иван. – Но не здесь.
8. ЛЮБОВЬ
Время шло неумолимо. То время, в которое нужно было действовать стремительно и правильно. Права на ошибку не было.
Но Иван бездействовал. И чувствовал, как тикает его будильник, точно, как тогда, в кабинете Шефа явственно услышал, как затикал взахлеб будильник Коврова. Так бежит время к своему финишу.
– Разве ты не пойдешь на работу? – удивилась Вера.
– Пойду. Но не сегодня.
– А так можно?
Был уже понедельник. Небо стало светлеть и проясняться. На город постепенно опустилась привычная летняя жара, тротуары вмиг раскалились – и запахло везде расплавленным гудроном. Уже носился в городе белый тополиный пух и залеплял лица прохожим.
Иван вышел в этот зной, чувствуя всей кожей только одно: наступил понедельник. Оставил машину у дома и побрел по улице, другими глазами разглядывая каждый перекресток, суету у рынков и витрины магазинов. Он любил свой город и теперь ему было жаль, что он так редко гулял по этим площадям, не заходил во все подряд магазины, а продукты покупал на бензозаправках.
Встречные прохожие стонали от жары. А он радовался и жаре, и яркому солнцу, и отблескам витрин. Иван сам не заметил, как оказался около «Венеции» и зашел внутрь.
В кафе было прохладно. Он сел у окна, и вдруг вспомнил, как ел тут мидии, заказанные Петькой, надеясь отравиться, и цеплялся за его советы, как за последнюю соломинку. Нащелкал номер Петрова.
– Петь...
Видно, голос его выдал.
– Что с тобой?! – воскликнул Петька.
– Сможешь сейчас прийти в «Венецию»? Очень нужно...
Не мог сказать «ты мне нужен», не получалось.
– Я приду, – откликнулся тот.
И Иван уже не представлял, зачем позвал его и что он может ему рассказать.
Видно, Петров гнал машину на пределе, вошел в кафе, нашел Ивана глазами и стер испарину со лба.
– Ну что? Жив-здоров, вижу.
– А ты думал, с того света звоню?
Петька сел, достал сигареты и стал курить, нервно стряхивая пепел. Отвел синие глаза в сторону.
– Так что случилось?
Иван молчал.
– Я знаю, – вдруг заговорил Петров, – финансовые проблемы. Ты бы хоть советовался с кем, прежде чем вкладывать деньги в такие сделки. Здесь успех даже не просчитывается.
– Да, прогорел, – кивнул Иван, вспомнив, как его деньги исчезают бесследно здесь, чтобы всплыть за границей. – Но это не основная моя проблема.
– Я дам тебе денег, если нужно, – перебил Петров.
– Нет, дело не в деньгах.
Иван молчал.
– Я не ясновидец! Я не могу угадать! – сорвался Петька. – Какого черта тогда я здесь?! Я хочу помочь тебе, хоть чем-то...
– Я решил уехать, – сказал Иван.
– Уехать? Куда? – Петька вскинул синие глаза.
– За границу. Бежать, – Иван отвернулся.
Петров опять закурил.
– От Шефа?
– Нет
– Тогда от кого?
– У Веры нет загранпаспорта. Нужно сделать за два дня. И билеты взять. У меня этих паспортов – дюжина, на любое имя. А у нее ничего нет. Я раньше не подумал как-то. И Сережка как перенесет перелет, неизвестно. Помоги мне с билетами так, чтобы тихо. Друг встретит меня в Иерусалиме...
Иван взглянул на купол церкви над кварталом, осекся. Петров смотрел на него теперь во все глаза и, казалось, не до конца верил его словам.
– Шеф знает? – спросил, наконец.
– Нет. Шеф здесь ни при чем. Сделай все тихо, – попросил Иван. – А Шефу скажи, чтоб с Семеном в среду никуда не ехал. Машина разобьется, как тогда с Ковровым. Семен – не ваш человек.
Лицо Петрова стало мертвенно-бледным, а глаза наполнились ярко-синей влагой.
– Спасибо тебе, что сказал...
– Сказал... Ты знаешь, что Ковров работал на службу безопасности, а я, заняв его место в «Трасте», попал на его место и в этой службе? А их контора – похуже нашей, Петя. Им нужно не уничтожить структуру Щеглова, а подчинить ее себе. То есть – поменять хозяина.
Петров понял, кивнул. Погасил окурок.
– И отчего же ты бежишь? Быть хозяином – совсем не сложно. Или ты так предан Шефу?
Неожиданная спокойная рассудительность Петьки смутила Ивана. Он не ответил. Купол церкви над городом словно стал выше и наплыл на дома.
– Знаешь, Петя, не предан. Я не предан Шефу. Никому не предан. Ковров сотрудничал с ними – у него, значит, были свои причины. Это была его жизнь, он сам так решил. А у меня этих причин нет. Я не хочу менять одних бандитов на других, не хочу даже участвовать в этом. Деньги – не та цель, ради которой…
– Убеждения важнее?
– У меня сын. Мне не все равно, каким он вырастет, – сказал Иван. – Особенно, когда меня не станет. Я не хочу, чтобы он прислуживал бандитам только потому, что не будет иметь другой возможности заработать на пристойную жизнь. Чтобы скрывался от уплаты налогов, которые невозможно уплатить. Чтобы стрелял в людей, чтобы выжить самому.
– Значит, пусть твой сын будет эмигрантом до конца своих дней, а ты сам чернорабочим там где-то?
– Пусть так.
– Хорошо, лети! Убирайся! Проваливай! Так всем будет лучше...
Вот теперь спокойствие Петьки разлетелось вздребезги.
– Всем! – голос сорвался. – Я тебе и билеты куплю, и леденцов на дорожку! Лети!
Петров вдруг закрыл лицо ладонями. Иван подумал, что он разрыдается, но он вдруг убрал руки – глаза были сухие и злые.
– Ты расскажи все Шефу, – сказал напоследок Иван. – Пусть знает. Старик мотал мне нервы, шантажировал, держал на коротком поводу, но я не хочу с ним квитаться.
Петров слушал молча.
– Не боишься подставиться из-за меня? – спосил Иван.
Петька равнодушно дернул плечами.
– Не боюсь. Что он мне сделает? Я его сын.
Теперь пришла очередь Ивана удивиться.
– Сын? Он твой отец?
– Папашка... Правда, он не жил с моей матерью, и меня знать не знал. А я про него все знал, в школу милиции пошел, чтобы с такими, как он, бороться. А потом – так все переломилось. Мать отказалась от меня, а ему я оказался нужен. Но все равно стесняется меня. Думает, если гей, значит, посмешище. Скрывает, что родной я ему. А ведь я – Олегович, только фамилия материна. Такая вот история.
– Погоди, погоди... – перебил Иван. – Ты же только что советовал мне быть хозяином. Вместо него... То есть, что? Дать ему разбиться в среду? Занять его место? Так?
Петька не ответил.
– Тебе что, все равно, что ли? Все равно, что он умрет? Не жаль его? – не мог поверить Иван.
– Я хочу, чтобы ты был жив, – сказал Петька тихо. – Ты не поймешь меня, Иван. Я не выбирал это чувство, но ты мне дороже и матери, которая меня презирает, и отца, которого у меня никогда не было, и всех остальных людей на земле, и моей собственной жизни. Вот ты говоришь, что уезжаешь, а я сижу и думаю только о том, чтобы не разрыдаться перед тобой. Думаю, что ты сволочь бесчувственная, если не понимаешь, сколько боли мне причиняешь. А готов сидеть вот так и кусать губы, чтобы не плакать, вечно – только бы смотреть на тебя и говорить с тобой.
Иван молчал, было неловко и страшно чего-то.
– Все думают, если гей, значит, нет никаких эмоций, только трах на уме. А ведь никто не выбирает чувство. Никто не решает: вот этого человека я буду любить, потому что он хороший, а этого не буду, потому что он плохой. Да мне все равно, какой ты, с кем ты, где ты. У меня целый год никого не было, даже рядом просто никого не было – и никто не нужен, кроме тебя. Жить стоит уже потому, что ты тоже просыпаешься утром, умываешься, едешь на работу, что ты тоже живешь. Но ведь нельзя жить подчиняясь чужому ритму, вечно составляя папку чужой жизни, ревнуя тебя ко всем без разбора – к этой аптекарше, к шлюхам, к Коврову. Я ведь даже к Коврову тебя ревновал, я радовался его смерти.
Теперь ты уезжаешь... Думаешь, меня беспокоит, останется ли в живых Щеглов или нет? Кто займет его месте в «Трасте»? Да мне плевать на это! У меня внутри все разрывается от боли. От того, что ты не передумаешь. От того, что ты никогда меня не полюбишь. От того, что ты уезжаешь с холодным сердцем и не понимаешь, как мне тяжело. От того, что тебе все равно...
– Мне не все равно, – сказал Иван.
– Замолчи! Замолчи! Не нужно мне твоей жалости! Завтра я привезу тебе билеты, оформлю ей паспорт. У меня схвачено. Уезжай. А в среду я объясню все отцу, никуда он не поедет и проживет еще триста лет со своей больной печенью. Постарайся только, чтобы твои друзья не достали тебя и за границей.
Петров поднялся.
– Советую тебе бывать на работе и вести себя, как обычно, а то еще пойдешь по кабинетам – прощаться с каждым за руку, – бросил он напоследок и вышел из «Венеции».
Из кафе Иван набрал номер Даниэля. Связь была очень хорошая – тот забормотал что-то по-своему.
– Шейх? – спросил Иван.
– Иван? – узнал Шейх.
– Помоги мне, Шейх. Мы прилетим в среду, встретишь?
– В гости? Очень хорошо! – обрадовался тот.
– Нет, Шейх. Не в гости. Навсегда.
– Навсегда? Очень хорошо! – повторил Шейх.
– Будут проблемы с бумагами?
– Не будут, – заверил Даниэль. – Я встречу.
Потом наступил бесконечный вторник. С утра Иван появился на работе, привел в порядок дела. Таня, сидя перед компьютером, красила на клавиатуре ногти, то и дело и встряхивала рукой в воздухе.
– Работа кипит, – отметил про себя Иван.
К вечеру зашел Петров – подал молча конверт. Иван заглянул внутрь: паспорт Веры, его новый паспорт и два билета.
– В девять утра рейс, – сказал Петров и вышел.
Иван поехал домой и спиной почувствовал слежку. Неказистая белая вольво прочно сидела на хвосте. Но Иван не сделал и попытки оторваться. Он чист. Он едет домой. Видно, Неволин решил подстраховаться.
– Вера, мы завтра улетаем – я, ты и Сережка. Навсегда...
Она замерла на мгновение, глаза широко раскрылись.
– Куда?
– В Израиль.
– А меня пустят в самолет с грудным ребенком?
– Пустят.
– А вещи? Квартира?
– Нужно все оставить. Так выедем, как ни в чем не бывало. На прогулку.
– За тобой следят?
– Да.
Она села, уронила руки на колени.
– И что мы будем там делать, Ваня? Без вещей? Без жилья? Чужие...
– Мы и здесь чужие, а здесь ведь Родина. Лучше быть чужими на чужбине, – Иван отвернулся. – Погаси свет, Вера, а то подумают, что мы чемоданы собираем.
Она торопливо щелкнула выключателем, всхлипнула.
– Нас убьют?
– Нет, солнышко, – Иван обнял ее. – Никто нас не убьют. Никому мы не нужны.
9. АНГЕЛЫ
Иван не увидел вчерашней вольво, но на всякий случай долго петлял по городу, зависал на перекрестках и, не заметив хвоста, отправился в аэропорт. Вера сидела рядом с ребенком на руках и не задавала ни одного вопроса.
Улетать налегке странно. Они вошли в аэропорт будто случайно, Иван оглянулся на город, и снова купол далекого собора бросился ему в глаза.
Уже подошло время регистрации, когда Иван увидел Петрова. Тот приближался к ним с совершенно бледным лицом. Огромные синие глаза искали Ивана в толпе и не находили.
– Петь...
Петров остановился. Увидел, наконец, Ивана и Веру. Глаза заметались.
– Не мог не прийти проводить вас. Здравствуйте...
– А Щеглов? Ты должен быть на месте... Мало ли что, – забеспокоился Иван.
– Успею. Я успею. Посмотрю на твой самолет и поеду. Только посмотрю на твой самолет...
Он говорил почти бесстрастно, но напряжение звенело в каждом слове. Иван протянул руку.
– Спасибо тебе. Ты столько для меня сделал! Я всегда буду твоим другом...
– Думаю, мы больше не увидимся. Нет необходимости быть моим другом или не другом, – он пожал руку холодной рукой. – Прощай, Иван.
– Не говори так. Я позвоню, позвоню! Как только мы будем в безопасности.
Петька отвернулся, думая о чем-то своем, и повторил:
– Мы больше не увидимся.
Регистрация пассажиров почти закончилась. Иван и Вера были последними и прошли ее беспрепятственно. Из багажа были только памперсы, придраться было не к чему.
Иван оглянулся и бледное лицо Петьки бросилось ему в глаза.
– Да иди же! – махнул рукой.
– Твой самолет.... – понял Иван по губам.
По лицу Петьки текли слезы. Иван уже потерял его из виду, но бледное, деланно спокойное и мокрое от слез лицо стояло перед глазами.
Самолет оторвался от земли. Купол собора уплыл вниз и растаял.
***
Террасу обдувало ветром, края зонтиков трепетали, но жара просачивалась сквозь все укрытия и мешала дышать.
Подошла официантка. Вера заговорила с ней на иврите, и Иван понял, что она заказывает мороженое и коктейли.
– Никак не выучу этот чертов язык, – Иван отвернулся.
– Дурной язык, – сказала официантка по-русски. – Я сама из Одессы, в школе отличницей была. Уже четыре года здесь живу, и еле-еле клиентов понимаю. Да здесь в основном приезжие.
– И мы здесь три года, – кивнул Иван.
– Здесь хорошо, – сказала девчонка без всякой связи с предыдущими жалобами.
– Да, очень, – согласилась Вера.
Иван приложил холодный стакан ко лбу.
Вспомнилось, как тогда их встречали в аэропорту Шейх, Наташа и сестра Шейха, как Даниэль бросился обнимать Ивана, беременная Наташа, не знакомая с Верой, кинулась к ней с поцелуями, а сестра, похожая на пучеглазого Шейха, как близнец, схватила на руки орущего малыша.
Даниэль очень помог: и с гражданством, и с квартирой, и с работой для Веры. У нее теперь свой аптечный киоск, с малышом сидит нянька. Иван отговаривал ее работать, но она настояла. Ей нравится, что она нужна в чужой стране – знает язык, общается, работает.
Иван потихоньку вытягивает деньги со счетов, но жизнь уже более или менее устоялась и не требует больших затрат. Он нашел работу в адвокатской конторе, делает полезное дело – оказывает помощь мигрантам.
Потом, спустя месяцы, все еще находясь под охраной ребят Шейха, Иван решился позвонить в «Финтраст» – ныло что-то. Набрал номер Шефа. Как всегда, схватила трубку секретарша, впрочем, судя по голосу, опять новая.
– Дай мне главного, – попросил Иван.
– Кто спрашивает? – уточнила она.
– Солнышко, дай Шефа. Он обрадуется, уверяю тебя.
Девчонка поддалась на уговоры и переключила на кабинет.
– Слушаю, – сказал знакомый голос.
Иван осекся, подумал, что девочка что-то напутала.
– Это Иван...
Теперь молчат на том конце.
– Здравствуй, Иван, – слышится наконец.
– Здравствуй, Петя.
Показалось, что Петров вздохнул.
– Удивился?
– Удивился, – признался Иван.
– А я не удивился. Я знаю, что ты жив и здоров. Я щедро заплатил за твою жизнь твоим же друзьям, поэтому мог быть уверен. Хотел, чтобы хоть формально она мне принадлежала...
– Спасибо. А ты – какими судьбами?
– Судьбами... Я не успел тогда, Иван. Не успел. Я слишком долго смотрел на твой самолет. Не мог прийти в себя, а когда пришел, было уже поздно...
– И что нашли... в сейфе?
– В сейфе? Признание того, что я его сын... и завещание...
– Ты очень рискуешь... с ними. Очень, Петька! Эти люди рано или поздно уничтожат тебя! – вскрикнул Иван.
– Мне все равно. Пока я жив, относительно свободен, мне нравится знать, что ты просыпаешься по утрам, ездишь на работу, растишь сына, что у тебя все нормально. Мне кажется, я тоже сделал что-то хорошее, остальное неважно.
Связь прервалась. За прошедшие три года Иван ни разу не набрал этот номер, но он все не стирался из памяти, как слезы Петьки в аэропорту, как столичные улицы, как купола собора.
И жара здесь казалась Ивану другой, хотя нигде не плавился асфальт и не разбухали от пассажиров троллейбусы. Все было аккуратно и цивилизованно.
Иван и Вера сидели на террасе кафе и пили коктейли. Иван смотрел вдаль на прогуливающихся прохожих, большею частью туристов, и пытался угадать, откуда они, надолго ли приехали и нравится ли им город.
Одна пара особенно привлекла его внимание. Девушка была в длинном белом платье и белой широкополой шляпе, из-под которой волнами струились черные волосы. Она обнимала своего спутника за талию, а он ее – за плечи. Парень был в синих джинсах и белой рубахе навыпуск. Даже издали они показались Ивану молодыми, чистыми и потрясающе красивыми.
Девушка одной рукой придерживала тоненький ремешок сумочки на плече, но ветер сорвал ее шляпу, и она подхватила ее на лету, уронив сумочку. Борьба со шляпой рассмешила обоих, и они остановились перед террасой. Парень поднял сумочку и выпрямился – Иван узнал Коврова.
Это был тот самый Ковров – помолодевший, загорелый, бодрый и счастливый. И самое удивительное, что и Ковров узнал Ивана, сумка из его рук снова выпала на тротуар, он быстро схватил ее и отдал спутнице. Иван перевел на нее взгляд и увидел Ольгу. Безумная радость охватила его – захотелось закричать на всю площадь. Иван вскочил...
Но Ковров ловко отвернул спутницу от террасы и увлек дальше. Спины других прохожих закрыли их от Ивана. Иван понял, что это действительно Ковров, который никогда не простит его. Ее, женщину, растерянную и испуганную, простит за измену, но его – никогда.
Иван опустился на стул, кивнул самому себе.
– Что с тобой? – Вера окинула взглядом площадь. – Узнал кого-то?
– Мне кажется, знаешь, что мы в раю. В городе ангелов, – сказал Иван, глядя вдаль.
– Тебе же здесь не нравилось, – усмехнулась Вера.
2002 г.
Потомок художника
© Copyright: Тони Ронберг, 2012
Свидетельство о публикации №212021200572
Свидетельство о публикации №212021200572
Рецензии