Глава 41. От перемены места трупов сумма не изменя

От перемены места трупов сумма не изменяется… 

Было часов девять вечера, Бродяга от нечего делать уже подумывал не начать ли учить эпидемку( эпидемиологию), как в комнату влетел Бункер. Он был необычайно взволнован и тяжело дышал. «Странно, Витёк, обычно, спокоен как удав после сытной трапезы, а тут – лица на нём нет. Явно, что-то серьёзное…»--– удивился Бродяга и спросил:
-- Что стряслось, дружище?
-- Anus, anus profundus! (глубокая задница, я в глубокой заднице – латынь.) Просто  не знаю что делать…
-- Мы все время от времени бываем в заднице– философски заметил Валера. Ты можешь объяснить толком, что случилось!  Чем быстрее я пойму,  в чём дело, тем быстрее смогу что-то предпринять. Бункер вздохнул и тихим обречённым голосом начал рассказывать…
-- Прихожу я, значит, на  работу. Петрович, ну дневной санитар, и говорит:
-- У меня сегодня юбилей – я в нашей конторе двадцать лет. Со всеми выпил – а с тобой нет…
-- Знаешь, эта часть рассказа мне известна во всех подробностях. Начни лучше с конца – нетерпеливо перебил Валера.
-- В общем, мы не того жмура выдали.
-- Как это? – удивился Бродяга.
 --Видишь ли…   Ещё утром привезли старичка. Подобрали где-то возле Комаров. (Комары – Комаровский рынок). Гриб замшелый такой. Лет девяноста. А часа через два – ещё одного, точно такого же. Будто сиамские близнецы, будь они прокляты. Даже рубашки одинаковые. 
-- А что семья – родного батю не признала?—удивился Валера.
--Семья… – обречённо вздохнул Бункер. Родственники этого мухомора видно расстроились не по-детски, потому что хорошенько приняли на грудь и стоять могли, только прислонившись к холодной стенке. Сынок лет пятидесяти,  был наиболее вменяем. Он то и опознавал тело безвременно усопшего. Мы с Петровичем к этому моменту тоже неплохо загрузились и было по-настоящему в лом встать и куда-то идти. Короче мы элементарно поленились, и не пошли на опознание. Как-то не придали особого значения. Петрович говорит: «Чтоб сын батьку не признал? Быть того не может!» Оказалось ещё как может! В результате—в дальний путь ушёл другой…
Бродяга надолго задумался.
-- А второй дед где? – наконец спросил он.
-- За вторым ещё не приезжали… Да мы бы его не выдали уже. Знаем что дед-то чужой…
-- То есть оригинальный экземпляр на месте?—уточнил Валера. Бункер утвердительно кивнул.
-- Что ж, это сильно упрощает задачу… сказал Бродяга. Витя удивлённо посмотрел на друга.
-- Ну представь, что тебе надо забрать жмура и никого не оставить взамен? Каково? А тут элементарный натуральный обмен – бартер можно сказать.
-- Я не понял—сказал Бункер. Ты что хочешь зайти к людям и сказать – простите ошибочка вышла, мы вашего ветерана Куликовской битвы перепутали. Тебя ж на запчасти разберут! Бродяга засмеялся:
-- А по-моему это они перепутали. Главное вовремя перевести стрелки. Витя с большим сомнением в голосе покачал головой и сказал:
--Ты же знаешь санитар должен присутствовать на опознании…
-- Успокойся – нетерпеливо объяснил Валера. Что они каждый день трупы получают? Главное -- что они этого не знают кто и кому чего должен. И вообще пусть спасибо скажут –не нужно будет мотаться в судебку. Получат батю с доставкой на дом. Сервис и персональный подход лучше, чем на загнивающем  западе. Бункер по-прежнему был настроен скептически, но так как выбора не было, больше не возражал.

Примерно через час Петрович по кличке Бегемот, Бункер и Бродяга подъехали к дому, в котором ещё совсем недавно проживал покойный. Валера поправил галстук, одел очки и сделав хмурое недовольное лицо вошёл во двор. Калитка  была не заперта. Он заглянул в окно. За столом сидело четверо мужчин и трое женщин. Судя по усиленной жестикуляции говорили довольно эмоционально  -- «Выпивают естественно—догадался Валера. Маловато народу для поминок –. Значит похороны завтра и труп дома. Отлично!»-- подумал он и  уверенно нажал кнопку звонка.
Дверь открыла женщина с красными заплаканными глазами. Она удивлённо посмотрела на незнакомого молодого человека, но  лишних вопросов не задавала, а просто пригласила войти.  Валера проследовал за женщиной в гостиную. Не все из присутствующих заметили появление незваного гостя. А те, кто обратил внимание -- не придал особого значения.
Народ под местным наркозом – ещё максимум час  и будут под общим– определил Валера. Потом спросил у женщины с заплаканным лицом:
-- Кто здесь хозяин? Она указала на угрюмого человека во главе стола. Валера подошёл к нему сурово сказал:
--Пройдёмте. Здоровый седой мужик с красным опухшим лицом удивлённо посмотрел на незнакомца. Тот был одет в серый строгий костюм-тройку, говорил уверенно и следовательно имеет на это право. Хозяин нехотя встал и постарался сосредоточиться.
-- Оперуполномоченный уголовного розыска-- Кондратьев -- представился Валерка и махнул самодельной красной книжечкой так сказать, для подтверждения полномочий. Поддельное удостоверение он взял напрокат у Борща...
Давно известно, если арестовать советского человека и бросить в тюрьму ничего не объясняя и не спрашивая, то девяносто процентов задержанных будут точно знать за что именно их задержали. Поэтому хозяин дома даже не поинтересовался причиной визита и только проворчал:
-- Нашли время... У людей, можно сказать, горе… А они тут ходют…
-- Во-первых, примите мои соболезнования—сухо бросил Бродяга, словно не услышал претензий хозяина. Во-вторых, пройдёмте в комнату к покойному.
--Зачем?—насторожился мужчина.
-- Вы всё увидите сами. Как вас зовут?
-- Гена… Генадий Павлович—представился хозяин.

Валера подошёл к покойному и откинув покрывало  требовательно сказал:
-- Смотрите внимательно!
-- Это не батя… -- в ужасе прошептал Гена. А где же батька? Видно было, что Геннадию Павловичу дышится с трудом и явно нездоровится.

-- Кто получал тело покойного? – строго спросил Бродяга.
-- Я получал…-- растеряно сказал Гена.
-- Вы опознавали отца?—поинтересовался опер уполномоченный, всем своим видом показывая что ему давно известны мельчайшие подробности и спрашивает просто для протокола. 
--Да я, понимаете ли… -- сын старика виновато развёл руками.

-- Всё понятно… -- перебил Бродяга. --Вы не опознавали. А теперь из-за вас человек лишится места работы, и очень возможно пойдёт под суд.
--Что же делать? – заволновался Геннадий. Валера подошёл к окну, широко распахнул его и махнул рукой. Бегемот и Бункер тут же выхватили из уазика носилки с трупом и со скоростью хорошей группы захвата влетели в дом. За минуту заменили старика и так же молниеносно исчезли. Гости в замешательстве наблюдали за вносом и выносом тела. Раздались любопытные возгласы: «Что происходит, что за дела…?» Люди трезвели на глазах и даже неожиданно вспомнили причину, по которой собрались. Однако Геннадий вовремя вмешался и объяснил что так надо. Кому надо и зачем -- осталось тайной. Но раз хозяин спокоен… Бродяга был уже в дверях, когда  Гена жестом остановил его. После этого, шепнул что-то женщине с красными глазами и минуты через три она вынесла объёмную хозяйственную сумку, из которой доносилось весёлое  звяканье бутылок, виднелась какая-то кастрюлька и торчала палка хорошей полу копчёной колбасы
 – Вы уж извиняйте – сказала она виноватым голосом. У нас такое горе… -- женщина показала глазами на соседнюю комнату. Оттуда доносились громкие возгласы перемежающиеся  смехом.
-- Примите мои соболезнования – ещё раз посочувствовал Валера и бережно взял сумку. Слегка перегибаясь в талии под тяжестью неожиданного бонуса он вышел из дома и поспешил к машине.
--Что это? – удивился Бункер.
-- Компенсация за  моральный ущерб и жестокий удар по психике... Батьку родного не признал – ну это ж надо… Что за люди, гуляют как на свадьбе!-- возмущался Валера.
-- Неудобно как-то –сказал вдруг Бункер.
-- Не знаю, лично мне неудобно было отказаться – сказал Валера. Хочешь назад занеси, если такой совестливый. Но тут вмешался Бегемот и авторитетно сказал голосом батюшки-самоучки:
 – Да не оскудеет рука дающего, да не просохнет горло пьющего! После этого принял у Валерки сумку и широким жестом пригласил занять места в машине. -- А насчёт людей я тебе так скажу, Бродяга. Он повернулся к Валере всем телом и  неожиданно разозлившись закричал:
-- Твари, а не люди! Это ты ещё не видел, как делят наследство близкие родственники! Напомни как-нибудь на досуге… Я тебе поведаю пару душещипательных историй из личной жизни. Там такие сюжеты --Шекспир бы застрелился от зависти…

Через полчаса друзья сидели в судебке(Судебная медэкпертиза) и мирно отмечали благополучный исход дела. 

Бегемот который праздновал юбилей вторые сутки заметно подустал, стал пить через раз но не оставлял надежды дойти до конца дистанции вместе с друзьями. Опыт есть опыт.  Главное, верно рассчитать свои силы.
-- Бродяга, я тебя знаешь, как уважаю! Я для тебя-- что хочешь! Да если что с тобой случится… Я тебя забальзамирую как родного—горячо обещал расчувствовавшийся Петрович.  Будешь как Ленин –всегда с нами и живее всех живых! Ни одна муха  год не сядет! Петрович был специалистом  высокого класса. Но тут явно приврал – год это слишком. Однако  Валера не стал спорить, и  засмеялся:
-- Спасибо Петрович! Ты настоящий друг! Но я уже завещал сжечь тело, а пепел развеять по ветру.
-- Что ты говоришь? —удивился ветеран морга.  Оригинально…И надолго  задумался… Как же нам тебя отблагодарить?
-- Забудь об этом. Ты же меня знаешь, я очень люблю такие игры и  готов участвовать из них просто из любви к искусству.

Но Петрович ничего не забыл. Буквально на завтра он подъехал с Бункером на своём оранжевом жигуле к учебному корпусу мединститута, что на Ленинградской.
-- Поехали -- коротко сказал он и без объяснений помчал, словно опаздывал на финальный матч чемпионата мира по футболу.
-- Куда летим? – поинтересовался Бродяга.
--На Кальварийское кладбище. – Тебе как тонкому ценителю искусства должно  понравиться. Валера слегка удивился, какая связь между похоронами и искусством и как вообще похороны могут нравиться. Но ничего не сказал.
…Надгробную речь говорил представительный интеллигентный мужчина. Он старался держаться молодцом, однако хорошо поставленный голос дрожал от волнения. Было видно, что ему трудно говорить и время от времени мужчина замолкал, собираясь с духом. Иногда  смахивал непрошенную слезу, но всё-таки продолжал…
--  Здорово чешет! – заметил Валера.
-- Ещё бы!-- сказал Петрович.  У него работа такая… Валера удивлённо посмотрел на друга. Это профи—объяснил Петрович.  Артист театра, не хер собачий. За эту небольшую пятнадцатиминутную импровизацию ему Гоша в кармашек сотенку положит. С Гошей Валера знаком не был, но знал что тот  начальник кладбища.
-- А если в театре дневной спектакль? – полюбопытствовал Валерка.
-- Ну тогда не поедет. – уверенно сказал Петрович. На спектакль не поедет. Зарплата у него смешная. А этим  заработком он рисковать не станет. Потому что из театра не уволят. А здесь замену быстро найдут… У Гоши и плакальщицы есть -- гордо сказал он.
-- Плакальщицы старые небось? -- поинтересовался Валера.
-- Для тебя всяка баба старше двадцати пяти старуха. А как по мне… Тут он взглянул на часы и засуетился. Всё! Культурная часть программы закончена – объявил Петрович. Едем ко мне – а то всё остынет и моя анаконда подколодная сделает мне вырванные годы… Только смотри не проговорись, что мы жмуров перепутали. Официальная версия – празднуем юбилей…

Жена Петровича, Алевтина находилась в состоянии перманентной войны с собственным мужем. Но так как у супругов большой стаж семейной жизни, они сумели   заключить мораторий, который гласил — сор из избы не выносить, и  в присутствии посторонних военные действия полностью прекращаются. Более того существовал  договор о сотрудничестве – раз месяц Алевтина накрывает стол для друзей Бегемота. А за это тот регулярно отдаёт зарплату. Петровича этот расклад устраивал. Так как обмывая, переодевая и гримируя покойников он зарабатывал несравнимо больше.

Надо отдать должное, готовить Алевтина умела, и гости всегда ждали этот праздник живота. Меню не менялось многие годы. Пища простая, но вкусно так – ни в сказке сказать, ни пером описать. Вот и сегодня – селёдка  под шубой, заливной язык, винегрет, оливье, пельмени, и естественно жаркое. Всё шло по стандартному сценарию, по наезженному пути – говорили, выпивали, закусывали. Но вдруг вероломная Алевтина ни с того, ни с сего нарушила мораторий, сказав, что Бегемот второй месяц не поменял сгоревшую лампочку в холодильнике, не выносит вовремя мусор и вообще от него одни убытки. Петрович сказал:
-- Ой… и потом снова повторил ой… Друзья повернулись к нему ожидая продолжения типа «Ой, прекрати…» или «Ой, кто бы говорил…» Но Петрович положил руку на сердце, попытался встать и медленно осел рядом со стулом. Бункер и Валерка подхватили его и уложили на диван. Бегемот побелел, покрылся холодным, липким потом и дышал с трудом. Своего телефона у Петровича не было, Алевтина побежала к соседям, чтобы вызвать скорую и вскоре вернулась.

Друзья склонились над Петровичем стараясь поддержать его морально.
-- Не сдавайся, Бегемот! – говорил Валерка срывающимся голосом. Он держал руку друга как бы пытаясь перелить ему свою веру в жизнь. Петрович вдруг вздохнул и сказал:

-- Бродяга – обещай мне что напишешь книгу… И про меня немного… Мне будет приятно… сделай доброе дело… Ты всегда меня понимал… Даже когда я сам себя не понимал…
-- Ты чего Петрович, держись, дорогой—умолял Валера.  Скорая с минуты на минуту прибудет…
-- Не ври… Мне не ври… Алевтину позови…-- сказал друг тихим голосом.
-- Здесь я…-- отозвалась жена и стала так чтобы попасть в поле зрения Бегемота.
Петрович поискал её глазами, нашёл и тяжело вздохнув, сказал:
-- Похудеть тебе надо бы Алевтина…
-- Вот сука. Одной в могиле – а нутро своё поганое демонстрирует. Кровопиец… Она быстрым шагом демонстративно вышла из комнаты. Лицо у Бегемота разгладилось и приняло выражение блаженства. Бродяга вдруг осознал что Петрович использует последние мгновенья и подкалывают ненавистную супругу практически с того света. Дикий смех, абсолютно неуместный у ложа умирающего друга был совершенно неконтролируем. Валерка почувствовал -- сейчас будет настоящая  истерика и буквально вылетел на лестничную клетку.  Когда он наконец успокоился и вернулся, Бункер уже закрыл глаза старому другу, но совсем не старому человеку.

А уже через пол часа приехала скорая. Седой доктор, привыкший ко всему невозмутимо  сказал – «Bona mors» (легкая смерть ) и констатировал смерть. Охотно выпил предложенные сто грамм и пожелав всем доброй ночи исчез в чёрном провале подъезда…

После похорон Петровича друзья решили не ехать на поминки, а вернуться в  общагу и выпить, как говорится, за упокой души Бегемота. И не потому что поминки – это всегда тяжелое и грустное мероприятие. И уж тем более, не потому что не хотят отдать последний долг другу. Просто после вчерашних , мягко говоря неуместных высказываний  возле умирающего Бегемота, не хотелось видеть его вдову. Но подошла Алевтина, сумела найти нужные слова и уговорила поехать помянуть Петровича.
 
Тем временем в семье покойного собирался народ. Люди ещё трезвы и  старательно изображают глубокую печаль и натуральное горе. Однако выглядит это довольно фальшиво и искусственно. Вот кто-то сказал, что пятьдесят два не возраст и Петрович ещё мог бы жить и жить. И тут же нашёлся умник, который объяснил, что  у бога добавки не просят и пошло поехело…
 Однако среди присутствующих, есть и такие которые искренне переживают и действительно сочувствуют. Эти люди знали и любили покойного. Он был частью их жизни. Но таких, увы, не много…  Большинство, предвкушая хорошее застолье поглощены этой сладкой мыслью и с нетерпением ждут выпивки, неотъемлемой части похоронного действа. Женщины накрашены не броско, но тщательно, на похоронах можно встретить старых знакомых и да и новых завести. И всё-таки атмосфера достаточно тяжёлая. Ведь в глубине души каждый понимает, что  смерть  обязательно навестит когда-нибудь и его. Это как говорится чисто вопрос времени.

Постепенно алкоголь—народное обезболивающее средство, притупляет боль утраты. Люди поначалу вспоминают покойного, потом начинают делиться воспоминаниями вовсе не связанными с виновником происходящего. Плавно соскальзывают на производственные темы и мужчины внезапно вспоминают о существовании женщин. Женщины, несмотря на то, что считаются более чувствительными, о мужиках не забывают никогда. Разговоры становятся всё громче, люди начинают говорить одновременно, ни к кому не обращаясь конкретно. Никто никого не слушает, да и не пытается. 
Время от времени кто-нибудь бестактно напомнит о первоначальной причине сбора и предлагает помянуть покойного. Некоторые испытывают небольшую неловкость, но в принципе выпивают с удовольствием. Постепенно люди кучкуются по три четыре человека, и пьют уже не ожидая приглашения и не слушая поминальных речей. Отдельные личности поминают покойника в строго индивидуальном порядке. Женщины тем временем изучают гардеробы окружающих подруг, просто знакомых и сплетничают в полголоса. К этому времени появляются первые ласточки. Это те, кто напились настолько, что не совсем отдают себе отчет,  где они находятся. "Кругом столы, люди, выпивка – наверное—свадьба"-- почему то решают они и пытаются возглавить торжественное мероприятие. Начинают петь – «касиу яська нюшину» и кричать «горько!». С большим трудом удаётся заставить их замолчать. Они искренне не понимают, почему их так не любят и грустно курят прямо за столом. Когда  наконец гуляк удаётся выгнать, они постепенно валятся как снопы кто где сидел или стоял.

Люди, которым действительно больно с чувством омерзения наблюдают эту неприглядную картину и не совсем понимают, зачем они здесь вообще и почему соблюдают этот страшный ритуал.  Но потом не выдерживают, выпивают… Становится немного легче… но не надолго. Хочется, чтобы этот кошмар быстрее закончился. Однако гостей не выгонишь. Как правило поминки продолжаются за полночь… Веселится народ и гуляет…

Бродяга пожалел, что пришёл и сказал:
-- Бункер ты как хочешь, я сваливаю. Тот кивнул и тоже встал. Не прощаясь, друзья вышли из душной квартиры. Решили идти пешком. До общаги-- часа полтора не спешного ходу… Парни долго шли молча, и вдруг Бродяга сказал:

--Я тут стих накропал.  И стал декламировать вслух:

Хоронить мы начали друзей
Вот вчера ушёл один из них
Сколько в грудь себя теперь не бей
Но навечно он уже затих

Вдруг  понятны стали старики
Проводив друзей, родных, подруг
Словно вОды мутные реки
Их глаза – последствия разлук

Хоронить друзей— тяжёлый долг
Это страшно—умираешь сам
И не стыдно, что терпеть не мог—
Не крепись и волю дай слезам

Может быть тебя друзья услышат
И промолвят— я прощаю всё...
И спокойней сердце уже дышит
Хотя знает смерть не пронесёт...

И Бункер, железобетонный Бункер заплакал… Он, который можно сказать живёт в морге, и к смерти относится предельно равнодушно. Но то чужие люди… А тут Петрович, тут Бегемот… В жизни Бункера это первая смерть близкого человека…





Продолжение следует...