ежи

Жен должно быть шестнадцать. Или вообще не быть. Шестнадцать - заветное число. Шестнадцать может быть вообще всего. Чего не скажешь, например, о пятнадцати или восемнадцати, потому что пятнадцать бывает крайне редко, а восемнадцать почти совсем часто не встречается.
          Шестнадцать жен – в самый раз. По одной на год или на два, чтобы потом умереть счастливым, чтобы гроб хрустальный на горе и все они стоят и плачут как бешенные, а вокруг одни перламутровые гладиолусы. И внизу – море шумит трением, и облака несутся и проносятся и словно бы замерло всё в недоумении от того кого потеряли, кого не следует.
          И плач шестнадцати жен слился бы в один ручей и реку и с обрыва бы водопадом извергался в пучину вод, где рыба и одинокие дельфины идут на нерест, обгоняя белые лодки с белыми парусами надежды на будущее.
          Все шестнадцать жен стоят, как одна в кринолине и колготках траурной расцветки и у всех чистые руки, а на руках ногти маникюра. У каждой довольно также крепкие ягодицы и алые губы повсюду. Они стенают ломая нежные кости рук, а ты лежишь радехонек в ботинках и шнурках и думаешь, «как хорошо».
          И чайки, чайки непременно должны быть, летающие и словно вторящие горю всей окружающей тебя действительности. И ежи, как без ежей, тоже выползли от мест проживания и нюхают воздух для понимания ориентации местности.
          И гроб твой стоит как вкопанный и на хрусталь падают слезы жен и ежей, и лучи заходящего солнца, и потом все вдруг уходят потому что пожрать и курица в панировке, а ты лежишь уже один-одинешенек и не думаешь снова, «как хорошо», а думаешь, куда сейчас все эти жены потом пойдут в колготках, ****ь, а о ежах не думаешь…