Рождественская ночь

               
  Комната освещалась стеариновой свечой, колеблющееся пламя которой, разбрасывало по стенам, загадочные,  живые тени. За столом, разложив карточный пасьянс, сидела  седая, но еще сохранившая на старческом лице, былую девичью красоту, женщина.
  В комнате было тепло. В горниле печи потрескивали угли, покрываясь пеплом. На приступке свернувшись калачиком, дремал кот. Тишина нарушалась тиканьем ходиков, да доносившимся с улицы шумом непогоды. 
  За окном бушевала метель. Она, то выла страшно, на одной ноте, то скрипуче хохотала, бросая в подслеповатыеокна избы пригоршни снега.
  Рождественская ночь… Обычно морозная и звездная, в этом году была страшна в своем безумстве. Как будто все силы ада, поднявшись на свет божий, устроили бойню.
  На протяжении многих лет  после получения похоронки, она раскладывает карты, храня надежду , что  муж, её Михаил, не погиб, не пропал без вести, как пишут в той пожелтевшей от времени бумаге, а жив и скоро вернется к ней, своей  Настене. 
« Настена.  Моя  Настена»- эти слова постоянно жили в ее душе. На стене висела фотография,украшенная  вышитым полотенцем. Их первая семейная фотография… Полотенце вышивала мать в приданное.Им обвязали руки молодых, когда водили вокруг налоя в
старой деревенской церкви.
  Пасьянс, который столько лет не складывался, вдруг на удивление сошелся. Старуха подняла голову, всматриваясь фотографию молодых. Ей показалось что Миша улыбнулся и весело подмигнул. В груди защемило. Часы пробили полночь. Вьюга стала затихать. Вдруг скрипнула калитка. Хозяйка, прислушалась. Да, вроде кто – то идет. Медленно поднявшись, она подошла к окну, и стала всматриваться в  белесую  сумять ночи. Под окном  мелькнула тень, и взмах  рукой, «Открой». 
  Задернув занавеску, старуха  прошаркала к дверям, и отбросив, щеколду, открыла их. В сени вошел рослый мужчина, отталкивающей наружности.  Косматая чёрная борода была спутана, через все лицо протянулся багровый шрам. Из под густых,  запорошенных снегом бровей, блестели черные, глубоко посаженные глаза.Но было в пришельце, что – то до боли родное,  знакомое. И даже весь его странный вид не скрывал годы. Ему было лет двадцать, двадцать пять. Приобняв  хозяйку, и, сказав: «Доброй ночи родная», не отряхнув снега, он прошел в горницу. Кот, злобно зашипев, соскочил с печного  приступа, и метнулся в под клеть.
  Сердце сжалось: «Это он»,и войдя следом, спросила: «Миша будешь кушать,   самовар поставить?»  Вошедший  осмотрев комнату, подошёл к фотографии молодых,  изучая её взглядом.
  Хозяйка, собрав карты, положила их на комод, а потом, обняв его за плечи, уткнулась лицом в спину. От  линялой с подпалинами шинели, которую в сенях она приняла за пальто, в лицо ударил смрадный, гнилостно – тленный запах. Так пахнет одежда, долго лежавшая в сыром, не проветриваемом помещении.
  Обнимая пришельца, женщина тихо прошептала: «Я так долго тебя ждала. Я ждала тебя всю жизнь. Я не верила той казенной бумаге, и была верна тебе. Лишь в одном  перед тобою повинна, что не уберегла нашего сыночка, нашего Ванечку... Он умер в сорок четвертом, а в сорок третьем, как раз под рождество, я получила похоронку».
  Повернувшись к ней, охриплым, каким – то клокочущим голосом он ответил: «Ты ни в чем не виновна, во всем виновата война. Ты меня прости, что так долго шёл к тебе... Помолчав, спросил: «А что за похоронка? С фронта их посылали много, но нам на передовой их видеть не приходилось».
  Хозяйка усадила ночного гостя за стол, и со словами:
«Сейчас милый, сейчас. Я покажу.  Я все сохранила»  достала из ящика сверток, аккуратно завернутый в платок, и перевязанный тесьмой. «Вот здесь, Миша» - и развернула
его . По столу рассыпались: старые, пожелтевшие фотографии, вырезки из газет, треугольники военных писем, облигации военного займа – все её богатство, чем жила она много лет, чем гасила, а может, разжигала воспалённую память.
  «Сейчас, сейчас» - в  руках появилась серая, сложенная вдвое  бумага, сгиб которой, покрылся бахромой. Это говорило о том,  что бумагу часто разворачивали, читали, а потом снова аккуратно сгибали по старому сгибу:  «Вот она».
  Он взял её -  свидетельницу того, далёкого сорок третьего года. Полу выцветшие слова, написанные чернилами,  дополняли затёртый типографический текст.
«Ваш муж… года  рождения… пропал без вести в ходе боев за освобождение села Боча… дальше было затёрто замочаленным сгибом.
  Обезображенное лицо, ночного гостя, искривилось. «Пропал без вести»… Помолчав минуту, он сказал: «Настена,  меня как механизатора, взяли в танкисты. Эти страшные дни я помню до сих пор. Отступление.  Москва, Сталинград. Потом мы получили новые машины. Их
подарили Вологодские колхозники, колонна так и называлась «ВОЛОГОДСКИЙ КОЛХОЗНИК».  Били мы врага отважно, я тебе писал.  « А вот последний бой…» блики затухающей печи падали на обезображенное лицо,«последний бой…», он взглянул в похоронку: «Я помню только начало. Освобождали какое то село, теперь уж и не помню какое…, а здесь, затерто... Ну да ладно... Наша машина  провалилась на переправе под лед. В порыве боя нас может и не хватились…» и замолчал.
  « Миша, а вот наш Ванечка. Ему здесь…»- она повернула фото: «Папуле от сына. 1943 год». – «Ему здесь три года. Я собиралась отправить ее в очередном письме, но эта
похоронка…».  Порывшись,  среди бумаг, она нашла еще одно,пожелтевшее от времени, фото. С фотографии смотрел молодой солдат в танкистском шлеме, на груди красовалась медаль
«ЗА ОТВАГУ»  на обороте надпись: «Моей Настене. 42-й год».  « Миша, посмотри как Ванюшка похож на тебя». Но тут свеча, ярко вспыхнув,  потухла.
  Метель, затихавшая к полуночи, разыгралась с новой силой. Заканчивалась первая неделя Нового 1995 года – юбилейного года ПОБЕДЫ.
  Утром над избой бабы Насти, не взвился как обычно султан дыма. Проходящая мимо соседка, была удивлена тем, что дверь в избу, была распахнута,  калитка приоткрыта, а на дворе ни каких следов. Предчувствуя беду, она осторожно прошла к крыльцу, и  поднявшись на него крикнула в приоткрытую дверь, как это  принято в русских деревнях: «Дома – то есть кто? Все  хорошо то?» и несмело шагнула за порог». Дверь в горницу тоже была приоткрыта. «Эй, Настасья, ты дома?» - снова задала она свой вопрос, заглянув внутрь дома.
  В выстывшей за ночь избе, как и в сенях, был напорошен снег. Старуха сидела за столом, положив голову на скрещеные  руки. Кот терся о ноги хозяйки, и жалобно мяукал.
На столе лежали, какие - то бумаги. В руках старухи две Фотографии: молодой солдат и мальчик лет трех.
Старуха была мертва.