Всего доллар 87 центов на подарок Джиму

«...Мы смеёмся над смертью и покупаем килограммы таблеток в аптеке;
...Мы говорим, что жизнь прекрасна и идём в магазин за ещё одной бутылкой водки;
...Нам плевать на общественное мнение, и мы постоянно спрашиваем: "как я выгляжу?";
...Мы любим одиночество и крепко сжимаем в руке мобильник;
...Мы считаем, что наш дом - наша крепость, и по ночам мы боимся, что его взорвут вместе с нами;
...Мы уверены, что абсолютно спокойны и тянемся рукой к очередной сигарете;
...Мы шокируем людей и боимся сказать "люблю";
...Мы не доверяем людям и, как минимум, раз в неделю плачемся кому-нибудь в жилетку;
...Мы не верим в любовь и по ночам плачем в подушку;
...Мы живём сегодняшним днём и строим планы на завтрашний;
...Мы из принципа не смотрим новости по телевизору и читаем их в интернете
...Мы очень самокритичны и любим только себя;
...Мы ненавидим наше правительство и с удовольствием отмечаем день независимости;
...Мы прощаем себе все ошибки и косо смотрим на тех, кто их совершает;
...Мы не верим в идеальных людей и каждый день в толпе высматриваем свой идеал;
...Нас тошнит от толпы в метро по утрам, и мы каждый день терпеливо стоим на платформе в ожидании поезда;
...Мы выбираем, что нам слушать и невольно подпеваем "фабрике" где-нибудь на улице;
...Мы всегда говорим то, что думаем и почти разучились искренне улыбаться;
...Мы хотим, чтобы люди принимали нас такими, какие мы есть и часами торчим перед зеркалом;
...Мы любим умные фразы и не понимаем сами себя;
...У нас куча нераскрытых талантов, и мы ничего не делаем для того, чтобы они раскрылись;
...Мы ненавидим дни рождения и всегда их отмечаем;
...Мы обожаем спать до полудня и ставим будильник на 6 утра;
...Мы всегда добиваемся того, что хотим и боимся быть никому не нужными;
...Мы пишем свои личные дневники и хотим, чтобы их читали.
...Можно расправить крылья и улететь от всего этого навстречу ветру. Но у нас нет крыльев.
Потому что мы их недостойны.
...Мы читаем эту цитату и думаем, что это не про нас, а внутри пытаемся задушить голос, который указывает на очевидное сходство...»

Всегда так хочется видеть мир в разнообразие его великолепия. В его широте и неизведанности. Но он предстает перед нами, к сожалению, в разнообразие блеклых красок и низких чувств, в неприятном виде.
Зачем я это пишу? Не знаю. Я никогда не вел дневник, всегда считал это пустой тратой времени. Зачем? Долго, нудно и не имеет смысла. Видимо, пытаюсь проанализировать все случившееся. Так сказать, расставить все точки над i.
Было совсем начало весны. Иногда начинал моросить дождь. Таял снег, но медленно. Периодически намораживало. Везде вода, лед и грязь. Я сидел в туристическом клубе МГУ. Маленький зал был битком набит. Шла лекция про снаряжения горного туризма. Мне было скучно и хотелось спать. Я слушал в пол-уха, ибо хождения, пусть и в пешие походы, с профессионалами дает полное представление обо всех мелочах и азах. Поэтому я принялся рассматривать людей, собравшихся здесь. Всех их влекло одно желание – окунуться в романтику походов. Я же пришел сюда влекомый совсем другими позывами. Мне хотелось быть спортивным человеком, а походы меня больше не интересовали.
На душе было гадко и грустно. Была какая-то плохая атмосфера. Мне здесь не нравилось. Впервые в жизни я осознал, что все люди действительно разные. И все мы живем в своих раковинах и очень не любим, вылезать наружу. Зачем? Там холодно, не уютно и часто можно получить по носу! Странно, казалось бы, сколько уже было про это написано. Сколько слов сказано. Антон Павлович Чехов еще писал! Еще несколько дней назад я очень сильно злился на свою знакомую, которая так привыкла жить в своей раковине, и считал себя человеком, который избавился от своей и готов всегда подставить себя всем ветрам мира. Оказывается, нет. Оказывается, и у меня она была, и я любил ее больше всего на свете и очень не хотел с ней расставаться. Все люди разные! И не со всеми нам приятно жить рядом и общаться, будь они хоть сто раз хорошие люди.
Я видел людей, сидящих рядом со мной, и сознавал, что они не моего круга, что мне с ними не приятно. Они все были разные. Но я, воспитанный на идеалах книг Стругацких, предполагал, что все они будут разнообразно прекрасные, а они все были обыкновенные. Это очень страшно осознавать. Я привык общаться с людьми одухотворенными, с людьми думающими. А они были умные, возможно даже интересные, но чего-то в них не хватало. Но об этом позже.
В открытое окно иногда врывался холодный ветер с улицы, бодривший и отвлекающий от тоски. Я честно досидел до конца лекции. Мне было очень тяжело. На душе все скреблись кошки.
Я вышел на улицу и закурил. Мысль о разнообразии людей, совершенно не интересных мне, не давала мне покоя. В обычной жизни я не замечал их, пропускал их мимо своих чувств, а теперь был вынужден столкнуться с ними лицом к лицу. Понять, что они есть, что они что-то представляют. И, о! ужас, мне неприятны.
Я добрел домой и долго думал, стоит ли заниматься этим видом спорта в такой компании. Но я переборол в себе неприязнь.

А утро следующего дня началось со звонка. Звонила одна моя знакомая. У нас был очень кратковременный роман, оставивший у нее, как мне казалось, чувство удовлетворения и собственной гордости, а у меня омерзение. Я теперь точно понимал, что людские отношения должны строиться на чувстве обоюдной симпатии, а не на физиологических требованиях организма. Мне было тошно, и я не взял трубку телефона.

Настала пятница, номинальный конец недели. Я сидел в гостях у Юли, она была очень умным, интересным человеком, хорошим собеседником. Мы пили кофе с коньяком и говорили о жизни, точнее я жаловался ей на жизнь, или, проще говоря, «плакался в жилетку». Я рассказывал ей про свои походы в туристический клуб МГУ. Странно, но только ей и одному из двух своих лучших друзей я мог рассказать об этих своих чувствах, ибо только им я доверял настолько сильно, и настолько сильно верил в то, что общение именно с ними даст мне духовное спокойствие и удовольствие, а может быть я и не задумывался об этих вещах тогда, а просто жил и получал удовольствие.
- Знаешь, я до сих пор не могу толком понять, что именно вызвало у меня такое сильное чувство неприятия, я бы даже сказал, ненависти к этим людям, к этому месту. Возможно, что я очень сильно верил в людей, очень сильно желал видеть в них людей прогрессивных во всех планах, потенциально более высоких, чем я, чем многие, особенно если они собираются в таком месте, как МГУ, я ожидал увидеть красивых, обаятельных, начитанных, спортивных людей,  а оказывается, что многие из них могут быть, банально, хуже меня в чем-то. Там сидели и полные, и не красивые люди. Но самое страшное для меня оказалось то, что просто есть люди, которых я не знаю и знать не хочу. Они просто люди из толпы, которых я обычно и не замечаю, или замечаю только потому, что они попали в поле моей видимости, но они мне совершенно не интересны, в обычной жизни, они даже чувство раздражения у меня не вызывают! У меня просто какой-то глобальный моральный кризис. До сих пор не могу восстановить силы.
-Стоит ли тогда переживать, если эти люди тебя не волнуют? Раз уж так сложилось, то есть такие люди, но они тебе не интересны, пропусти это мимо себя, а не через. Не беспокойся просто по этому поводу, а лучше и не думай об этом.
-Может быть ты и права, надо попытаться, - я попытался слабо улыбнуться, но вышло это фальшиво.
-Видимо, проблема не в этих людях, а в тебе. Тебя мало волнует даже их существование, а волнует тебя то, что ты не можешь объять и их своим вниманием.
-Вот это ты сказала, - я рассмеялся от души, - не делай из меня святого! Может быть, я не могу заставить этих людей полюбить себя и поэтому бешусь?! Впрочем, не будем об этом! Сменим тему. Вот, к примеру, два забавных факта! Первый, заметил его на собственном опыте, девушки – эгоистки обращаются к своим молодым людям «родной». Как ты думаешь, с чем это связано?
Она улыбнулась. Я хорошо сменил тему. Теперь меня можно было похвалить!
-Ладно - ладно, не забивай себе голову этими бреднями, просто меня всегда раздражало это обращение, как и обращение «зайчик». Но это я сказал, чтоб просто перевести тему разговора.
Юля засмеялась.
-Зайчик? Тебя называли зайчиком?
-Да, - я смутился, - а что тут такого?
-Нет, нет, - все еще смеясь, сказала она, - ничего!
Я начал немного нервничать. Достал из пачки сигарету и закурил.
-Может, поговорим о литературе? А то, о делах амурных у нас явно не получается.
-Можно.
-Все еще читаешь польскую литературу?
-Нет, у меня сейчас небольшой перерыв, как раз думаю что почитать.
-Недавно я прочел современного швейцарского писателя, Маркуса Вернера, «Над обрывом», «Am Hang», может, слышала?
Я вопросительно посмотрел на Юлю и затянулся. Она отрицательно покачала головой.
-Чудесно. Я тебе дам почитать. Не буду тогда рассказывать о чем, но на меня произвело впечатление. Расскажи, о том, что ты открыла для себя в польской литературе!
И она рассказала. Бывают такие люди, которых очень тяжело перебить, они все говорят, говорят, рассказывают тебе что-то, а тебе малоинтересно, и ты из вежливости делаешь серьезное лицо и показываешь, что очень внимательно слушаешь, а когда у них заканчивается словесный поток, ты не можешь ничего сказать, чтобы поддержать разговор и наступает неловкая пауза, но Юля была не из таких! Ее было очень приятно слушать. И говорить самому не хотелось. Поэтому я просто сидел, курил и получал удовольствие от ее рассказа, иногда, правда, вставляя реплики и посмеиваясь.
Вдруг она остановила свой рассказ, видимо потому, что я отвлекся на какую-то свою мысль и загляделся в окно.
-Хочу тебе рассказать одну притчу. В болоте северной Персии тонул человек. Он весь погрузился в трясину, и только голова его еще выглядывала. Несчастный орал во всю глотку, прося о помощи. Скоро целая толпа собралась на месте происшествия. Нашелся смельчак, пожелавший спасти тонущего. «Протяни мне руку! - кричал он ему. - Я вытащу тебя из болота". Но тонущий взывал о помощи и ничего не делал для того, чтобы тот смог ему помочь. «Дай же мне руку!» - все повторял ему человек. В ответ раздавались лишь жалобные крики о помощи. Тогда из толпы вышел еще один человек и сказал:
 «Ты же видишь, что он никак не может дать тебе руку. Протяни ему свою, тогда сможешь его спасти».
-Это странным образом в моем уме сочетается с Ходжой Насреддином, там только концовка слегка другая была....
Она улыбнулась.
-Вполне может быть, а там что было?
-Ты не читала Соловьева? Книгу, про Ходжу Насреддина? Вот это да!
Там ростовщик тонул, тоже толпа была, все тянули ему руки и кричали "давай", а он не давал руку, так как был жадным. Но вот пришел Насреддин, разобрался в ситуации, подошел к пруду (кстати, дело в средней Азии было) протянул руку и сказал "бери", ростовщик тут же ухватился за руку, его спасли. Правда, потом, Насреддин сам утопил этого злодея в том же пруду. Вот.
-Ну, это как-то более... трогательно!
-Зато книга Соловьева - это как-то более жизненно.
Да и среднеазиатская мудрость - это вещь. Нам обязательно надо сходить по культурным местам столица, - сказал я, улыбаясь.
-Надо, ты давно обещал.
-Да, да, миль пардон, мадемуазель. Так что? Когда? Куда? В Третьяковской галереи до мая будет выставлять графика Тулуз-Лотрека. Правда, я не большой его любитель, мне больше по душе Шагал и Филонов, но пойти, на мой взгляд, стоит.
-Это очень заманчиво. Разработай план, и сходим.
-Да, план надо разработать, - смеясь, сказал я, - помню в прошлом году с Сергеем ходили на Модильяни в Пушкинский музей. Была суббота, прекрасный солнечный день. У нас только закончились занятия и мы, сломя голову, приехали на Волхонку. Поскольку, это был первый день выставки, мы стояли в очереди три часа. Перед нами стояли два пожилых армянина, явно коренные москвичи, очень образованные люди. Произвели на меня впечатление. О! о каких вещах они говорили. О каких книгах! А Модильяни был несколько тускл. Мне не все понравилось, хотя произвело большое впечатление.

Прошло несколько недель. Начался чемпионат по футболу. Я сидел на стадионе в Петровском парке с другом. Игра была вялая, настоящий, так называемый, весенний футбол. Я периодически поглядывал на право, где в нескольких местах от меня сидела симпатичная девушка. Мне было очень интересно наблюдать за ней. Я не являюсь сторонником походов на такие виды спорта женщин. Всегда, когда вижу их на стадионе становиться как-то неловко, как будто меня поймали за каким-то нехорошим занятием. Но она очень гармонично вписывалась во все происходящее, тем более она была красива.
Мы встретились взглядами и улыбнулись друг другу. Потом она помахала мне рукой. Я в ответ. Жизнь казалась прекрасной. Светило солнце. Настоящее не греющее, но ослепляющее весенние солнце. В перерыве она подсела на свободное место рядом со мной, и мы разговорились. Ее звали Ирина, Ира. В виду дефектов речи, мне очень тяжело произносить слова с мягкой «р». Мы посмялись над этим моим недостатком, который тут же приписали к достоинствам. Вспомнили, что декабрист Каховский, незаурядного ума человек, картавил. И считал себя гением. Я тут же рассказал ей о своей теории нигилизма переходящего в декабризм, сказал, что князь Болконский был явным нигилистом. Мы серьезно, хотя и не без иронии, обсудили этот вопрос. С ней было хорошо, приятно и легко. Но перерыв закончился, и она была вынуждена вернуться на свое место, предварительно договорившись, что мы встретимся завтра.

А завтра было воскресение! В два часа дня мы должны были встретиться в аллее на Гоголевском бульваре. Там есть очень хороший выставочный фотозал, и я уже собирался ее туда отвести.
Я вышел из метро и пошел по аллее, ища взглядом на скамейках вокруг Иру и оглядывая прохожих. Как и договорились, я нашел ее в центре аллеи. Мы встретились взглядами, когда я находился от нее метрах в двух. Она улыбнулась, я тоже. Я подошел, присел.
-Не желает ли юная леди составить мне компанию?
-Конечно, желает!
-Это великолепно, тогда здравствуй на все времена.
-И тебе привет!
-Предлагаю сходить на фотовыставку.
-Ты прямо-таки угадываешь мои желания! Как раз утром смотрела афишу!
Мы зашли в небольшой павильон. Впереди были большие фотографии, в человеческий рост. На них была запечатлена церковная служба. Я плохо разбираюсь в службах, ибо хоть и являюсь истинным православным христианином и верующим человеком, но все равно считаю, что нет необходимости постоянно посещать подобного рода места и мероприятия, если так можно выразится. Вообще, в своей жизни я присутствовал на двух службах. Первый раз, когда меня крестили, это было очень давно, и у меня остались смутные воспоминания, очерченные светлым ореолом и чувством сказки. Второй раз, когда крестили моего крестника. Но при всем при этом, я достаточно часто, для моих сверстников, бывал в церкви, ставил свечки, любовался иконами, молился. В таких местах есть какое-то таинство, но это очень интимное, это личное, для каждого человека. И, лично я, считаю, что верить можно и не ходя в церковь, собственно, что я и делаю. А ходить в церковь надо только по личному желанию и когда тебе нужно вдохновение. Недалеко от моего дома есть старая церковь. Шестнадцатый, семнадцатый век. Я там никогда не был. Но мимо нее проходил часто. Мне она очень нравится. Ее архитектура, импульс, который исходит от нее. Есть что-то во всем этом. Правда, я никогда не забуду, как в пятнадцать лет был в церкви, в Москве, я точно не помню где это, и что это за церковь, я был там с мамой. Там была икона, прямо на улице, по-моему, Матрены. Была большая толпа, и каждый, подходя по очереди, целовал икону, и что-то просил у нее. Лил дождь. Я боялся, как на экзамене. Боялся сделать что-то не так. Все ближе мы оказывались в очереди. Сзади нас была большая площадь. Через которую шел человек, он кричал, завывал, и вел себя как - будто в него вселился бес. Тогда я очень испугался оказаться таким же, возможно, это была боязнь чем-то отличаться от толпы, а может, и нет. Я запомнил это на всю жизнь. Это очень сильно меня поразило тогда.
Я посмотрел на Иру. Она с каким-то странным видом разглядывала застывшую службу.
-А разве в церквах можно фотографировать? - спросил я.
-Сейчас на это закрывают глаза. Даже русской православной церкви нужна реклама, и приходится идти в ногу со временем, используя все возможные средства для современного мира.
-Ты веришь в Бога?
-Конечно, верю! Хотя,… что ты вкладываешь в это понятие?
-Хм, честно говоря, мне тяжело тебе это объяснить! Это на уровне чувств. Но я точно не имел в виду, веришь ли ты в его существование или нет!
-Да, верю. Кстати, я достаточно часто хожу в церковь.
-Серьезно? Что, и исповедуешься?
-Да, и исповедуюсь, но не часто. Я верю в Бога, и считаю, что ходить в церковь нужно, по крайней мере, лично для меня. Мне это дает силы, может не силы, но что-то, что я не могу описать словами, мне это дает. Но не считаю, что походы в церковь должны быть принудительными.
-То есть ты против введения в школах закона божьего?
-Да, это нарушает свободу совести.
-Это юридический аспект. А лично ты что считаешь, твои чувства по этому поводу?
-Я считаю, что это противоречит свободе совести, все остальное я вкладываю в это понятие.
-А вот я верю в Бога, но не верю в русскую православную церковь. Хотя, по менталитету она – часть меня, и, естественно, ближе мне, чем другие религии, или ответвления христианства. А еще я верю в людей, при всей моей неприязни ко многим.
-Юный химик-естественник, верящий в Бога и в человека, как это звучит гордо, черт возьми!
-Я бы сказал, не только, и не столько в человека, как в человечество и в прогресс, в чувства и стремления, в эволюцию. Не только в физическое, но и в духовное. В сочетание духовного, физического и умственного!
-Это уже пророк новой эры.
-Именно так, если расширить. Не химик, а ученый, лучше конечно естественник, но это не важно. Две тысячи лет назад он мог быть только плотником. А сейчас он может быть только ученым, созидателем современности.
-Ты слегка берешь через край. И это оттого, что современные люди, в частности ученые, научились сочетать в себе ту самую веру в Бога и в законы природы, следовать им и изучать их, стирая противоречия между двумя этими изначально разными укладами жизни. Для вас уже не кажется идиотизмом одновременно верить и в то, и в другое. Теперь уже вы ищите научное доказательство существования Бога.
-Я не могу с тобой полностью согласиться, ибо, во-первых, изначально эти уклады были одним целым, а уже потом разъединились и теперь вновь слились воедино. Во-вторых, Байес, монах между прочим, давным-давно, с помощью математической формулы доказал вероятность существования Бога процентов на шестьдесят – семьдесят, в-третьих, мы не ищем доказательства его существования, может быть пока, но мы органично существуем истинно веря в него и изучая себя и мир вокруг нас. Все остальное считаю вопросом номенклатуры и личной веры каждого, то есть идеологии. Я могу хоть в деда мороза верить, кто мне может запретить. Я честно и искренне верю в чудеса, и не хочу объяснять их законами природы, даже не хочу задумываться над тем, что это, возможно, может быть объяснено с точки зрения науки. Для меня чудо – это чудо, мне так приятнее. А наука – это наука, которую мне интересно изучать, познавать и находить новые ответы.
Мы еще долго гуляли по Москве. Говорили обо всем. И мне казалось, что я счастлив. Мне казалось.… Впрочем, я не знаю, что именно мне казалось в тот момент. Но мне было очень хорошо – это точно. Неделю, целую неделю мы общались, встречались и… целовались с ней, а потом… потом она неожиданно исчезла. Я не знал ее номера телефона. Я, вообще, очень мало о ней знал. И нас такое положение вещей устраивало. Для меня она была прекрасной незнакомкой. Я не давил, не приглашал ее погулять, а просто ждал, когда она сама проявиться с подобным предложением. И она безукоснительно появлялась целую неделю, а потом исчезла. Я не горевал, все это было очень легко и просто. Так просто отпускать кого-то любя, отпускать, ни о чем не жалея. Это все так просто, потому, что никого никогда не любил.

Весна. Настоящая весна. Уже тепло. И практически весь снег растаял. Большая аудитория химического факультета заполнена солнечным светом. Аудитория представляет собой амфитеатр. Построена по старым канонам. Основная часть студентов сидит на центральном секторе. Лекция только началась. Я слушаю внимательно, конспектирую. Мне интересно. Студенты еще подходят. Опоздавшие тихо входят, пытаясь не привлекать к себе внимания. Их, как будто бы нет. Через нижнюю дверь входит девушка. Я с ней не знаком, но знаю ее. Она работает в лаборатории рядом с моей лабораторией. Наши научные руководители хорошо знакомы. Ее научный руководитель часто заходит к нам в гости, поэтому я хорошо с ним знаком - это женщина лет шестидесяти, очень умная и энергичная. А девушку эту зовут Ксения. Спасибо Интернету и сайтам - поисковикам за информацию! Она мне нравится. Больше того, я видимо в нее влюбился. Быть может, если бы я ее знал, то не могло бы и идти речи о каких-то чувствах, но я ее не знаю. Я могу только фантазировать на сей счет. Что уж сделать, я романтического склада натура.
И вот, Ксения входит. Пытаясь создавать как можно меньше шума, и кажется, даже не дышать, она проходит на боковой сектор, симметричный относительно моего, и садится. Мой взгляд прикован к ней.
Я вспоминаю, как один раз поздно вечером, возвращаясь из лаборатории, мы ехали вместе с ней в лифте. Большая часть ламп, из экономии, уже погашена. Мы стоим с ней в лифте. Я поглядываю на нее, пытаясь не подать вида. Как только она начинает смотреть на меня, отвожу взгляд. Что-то у нее во взгляде есть. Она ниже меня на голову. И мне очень приятно оказаться с ней наедине в этой кабине…
Мы встречаемся с ней взглядами. Я выхожу из мира воспоминаний и грез. Вновь начинаю слушать лекцию. Но какой-то осадок остается. Надо все-таки будет как-нибудь к ней подойти, поговорить с ней. Может быть, пригласить куда-нибудь. Почему-то, очень тяжело подойти к девушке, о которой уже составил (может даже ошибочное) мнение. Зато, очень легко начать общение с совершенно незнакомой девушкой. Вряд ли я когда-нибудь смогу ей признаться, что она мне нравится. Это печально. Это, как в песне у «Секрета» - «…в конце концов, позор – любить и не признаться…». Все это даже как-то забавно! Я уже с трудом слушаю лекцию, мысли витают в облаках. Жизнь! Жизнь идет где-то рядом, и, видимо, обходит меня стороной!
На сегодня учеба закончена. Я выхожу на ступеньки перед парадным входом химического факультета. Прямо перед моим взором памятник Ломоносову, покрытый вечерним весенним солнцем, и ненавистный физический факультет. Я достаю сигарету из пачки губами, чем произвожу неизгладимое впечатление на каких-то первокурсниц, которые начинают мне аплодировать. Я – сама непроницаемость. Как медный памятник, я стою, не обращая внимания на происходящее вокруг. Закуриваю, пытаясь делать это эффектно, тоже работая на публику. Одна из первокурсниц подходит ко мне.
-Извини, сигареты не будет?
-Будет, - я протягиваю ей открытую пачку.
-А можно две? – она улыбается, слегка виновата, но на самом-то деле, ей все равно.
-Конечно, хоть десять, - мне не хочется с ней кокетничать, не хочется и разговаривать, хочется, чтобы меня оставили в покое и все.
И она, дай ей Бог здоровья, это делает. Берет свои две сигареты и уходит, оставляя меня наедине со своими мыслями. Я включаю плеер. И голос Бутусова стихами Кормильцева говорит мне – «… я пытался уйти от любви…». И… понеслась! Я ухожу в мир мыслей и музыки! Планета Земля, Россия, Москва, Мир имени меня. Я иду к метро.
Вечером я обнаружил в электронной почте письмо от своего старого доброго друга Джима. Он скоро должен приехать в Москву, как раз на свой день рождения, хочет встретиться.
Я не очень-то обрадовался этой новости. Это, конечно, странно, или даже жестоко, но я скорее испугался встречи с ним. За последние полгода своей жизни я успел наделать кучу глупостей, о которых теперь жалею. У меня было много романов, которые оставили только шрамы на сердце и неприятные привычки, я, ведомый лучшими побуждениями, подставил и, в какой-то степени, предал много друзей, много людей, которых любил и которыми дорожил. Я потерял возможность радоваться жизни и любить. Разучился верить людям. Я не верил уже и себе. Я искал смысла в жизни, искал приложения своих сил, и не находил. Это был ужас. Это было шоковое состояние для меня. Последней каплей стал туристический клуб. И это я теперь понимаю точно. Мне нужно было чудо, нужна была надежда. Но чудеса там, где в них верят, и чем больше верят, тем чаще они случаются! Я знал это. И пытался верить. Но получалось с трудом.
Джим. О, Джим! Это поистине великий человек. По крайней мере, для меня. С тех пор, как мы познакомились, он стал неотъемлемой частью моей жизни. Он стал моим лучшим другом. Но я все испортил, я предал нашу дружбу и растоптал в прах все наши отношения. Никогда, запомните, никогда не занимайтесь сводничеством, даже если вами движут самые лучшие намерения и побуждения!
В один прекрасный вечер я узнал, что наша общая знакомая рассталась со своим молодым человеком, собственно, она сама сказала мне об этом. Что это за девушка! Она великолепна, и каждый хотел бы быть с ней. Каждый хотел бы с гордостью сказать: «Это моя девушка». Она умна, энергична, красива, обаятельна. Список ее достоинств можно перечислять долго. Я тоже был в нее влюблен. Я тоже хотел бы быть с ней. Но судьба распорядилась иначе. Тогда я уже знал, что нельзя строить долго идущие планы на отношения. Я уже был опытным человеком. Но я всегда имел склонность к геройству. Это не патетика, не гордость, это очень печально, если вдуматься. Герои – самые глупые, жестокие и несчастные люди. Они без размышлений жертвуют своим счастьем и счастьем их близких ради глупостей, это красиво и эффектно, но не всегда эффективно, и всегда жестоко. Есть в героях что-то от самоубийц, они такие же эгоцентрики и им также плевать на своих близких. А еще я очень любил быть рыцарем печального образа на белом коне. Прям, как Блок в описание Гиппиус в то время, когда у него родился сын Дмитрий. Вот-вот, именно это я всегда и любил. А если вдуматься это самое большое скотство, которое есть на земле. Гипотетическая ситуация. Человек А любит человека Б, и готов за него (за человека Б) отдать свою жизнь. Но человек Б знает и тоже сильно любит человека А. После смерти человека А, человек Б будет страдать до конца своих дней. И это называется любовью и самопожертвованием! Отнюдь нет, готов поспорить, это лишь эгоизм. Вот если бы при начальных заданных условиях человек Б не знал и не любил человека А, а человек А все равно пожертвовал бы ради него своей жизнью, тихо так пожертвовал бы, то это и была бы настоящая любовь!
Мы долго говорили с ней в тот вечер, и пришли к выводу, что Джим был бы лучшим вариантом для нее, а она для него. Мной овладело какое-то лихорадочное желание связать их судьбы чем-то большим, чем просто дружба. Тем более что я все меньше и меньше верил в дружбу между мужчиной и женщиной. Но подсознательно я любил ее, я хотел, чтобы она сказала: «Остановись, что ты делаешь! Мне никто не нужен кроме тебя». Я хотел этого, но я не мог это получить, поэтому я хотел совершить героический поступок и связать их сердца. Но хотели ли они этого? Я не задавался этим вопросом. Мне было все равно. И сделал многое, за что мне, наверное, должны бы были присудить премию «сводник года», если таковая, вообще, существует. И все бы было ничего, и они были бы вместе, и, наверное, были бы счастливы, но…всегда появляется это «но» в самый ответственный и неподходящий момент.
Возможно, они просто не были созданы друг для друга. Я подолгу беседовал и с ней и с ним. Убеждал, что они созданы друг для друга. Но в последний момент они оба чего-то испугались, как - будто предчувствуя что-то плохое, что уготовано им судьбой, если они будут вместе. Он расстались, так и не начав встречаться. Все остальное я знаю только из пересказа других людей и не могу отвечать за достоверность. Но, по словам они, поговорили, обсудили ситуацию и, посмеявшись над всем этим и моей скоропалительностью и непонятливостью, решили, что нельзя рушить дружбу.
После всего происшедшего с нами троими о дружбе можно было уже забыть. По крайней мере, о моей дружбе с ними. Конечно, я тешил себя надеждами, что все еще вернется на круги своя, но ничего нельзя вернуть.
Все это я отчетливо вспомнил и осознал, когда прочел письмо от Джима. Я долго думал той ночью, сидел на темной кухни, пил кофе, курил и думал о том, что произошло. О том, как я своими собственными руками разрушил нашу дружбу, и том, почему Джим вдруг написал мне и как мне теперь себя вести. А ведь еще и подарок ему надо будет покупать. Но Джим приедет только через месяц, пока у меня еще было время и можно было спокойно жить и не думать о предстоящем!

С самого начала весны меня преследовал образ моего бывшего преподавателя по философии…
Он замечательный человек во всех отношениях, но вот есть у него черты характера, с которыми тяжело смириться. И все же он многое мне дал. И я искренне сожалел о том, что мое общение с ним закончилось год назад. Мне не хватало этих утренних встреч по субботам. Этих споров и разговоров о философии. Этого кофе после пары. Он многое дал мне. Он заставил меня поверить в себя, привел в литературный кружок философского факультета.
И вот уже три месяца у меня в столе лежит неоконченная пьеса, я не открывал ее уже три месяца, все не могу найти в себе силы. Мне говорили, что это талантливо, что это можно напечатать, но я не верил, я боялся, и со временем мои страхи увеличились. А теперь я не знаю что делать. Иногда мне кажется, что лучшим выходом было бы просто сжечь ее. Сейчас я просто пишу стихи и не думаю обо всем остальном. Да и стихи-то пишу редко. Не так, как раньше.
Я выхожу из автобуса. Утро. Серое небо. Мы все вылезаем из этого бело-зеленого зверя измочаленные и выжатые, как лимоны. Мы все ненавидим друг друга. И я не исключение. Все это только помогает и вносит разнообразие в общее настроение, которое тянется у меня уже несколько месяцев. Я закуриваю и прикидываю на ходу, сколько мне надо денег на подарок Джиму.
Я на нуле. Хотя у Джима день рождение только через месяц, но вряд ли я смогу поправить свое положение. Уже две недели у нас с Ксенией роман. Но все это глупо и пусто. Да, я не люблю ее. И от этого мне еще хуже. Я придумал себе многое про нее, но она не такая. Он – не мой идеал. Но она хочет им быть. Я не хочу. Я не могу. Мне тошно от такого положения дел. Но разорвать этот замкнутый круг я не могу. Тяжело быть сильным и смелым в мирное время, в нормальной обстановке. Тяжело писать, когда ты не можешь любить, а надо делать вид, ведь все, что пишут люди – про любовь.

Конец зачетной недели. Я лежу на траве. Слева от меня цирк на Вернадском проспекте. Светит солнце. А я сижу здесь и думаю о своем положение. Вот так всегда. Хочешь чего-то стремишь к чему-то. Думаешь, что если добьешься, то все будет великолепно. Добиваешься и понимаешь, что семьдесят процентов ты сам себе придумал, а на самом деле все совсем не так, все хуже и прозаичнее. И вот теперь мне надо расстаться с Ксенией. Я вижу ее тень на траве, она подходит сзади. Я поворачиваю голову к ней. Она стоит и смотрит на меня.
- Все, прости, тебе придется уйти из моей жизни раз и навсегда. Я не люблю тебя, и никогда не любил. Мы сделали ошибку.
Вот-вот, вот так вот просто. Быть может, я тем самым разрушу ей жизнь. А может, подарю счастье. Я этого не знаю. И никогда не узнаю. Но это и не важно. Прощай Ксения. Я не любил тебя, и мне было плохо с тобой.
- Ладно, тогда я больше не буду с тобой здороваться.
- Отлично, до встречи в следующей жизни, и не разыгрывай злобы по поводу того, что бросили тебя, а не ты.
- Все нормально, не буду. Просто приму меры.
Она уходит. Я вновь смотрю перед собой. Мне все равно. Я закуриваю.

Середина июня. Я встретил ее. Три года мы учились рядом, и не общались, и, вообще-то, не знали о существовании друг друга. А теперь мы вместе. Водоворот событий захлестнул. Я люблю. И не задумываюсь, когда говорю эти слова.
Всего неделя, и искра. Всего неделя и мы с ней вспыхнули, как спичка. Проблема только в одном – завтра она уезжает на три месяца, но я не думаю, что мне будет очень тяжело пережить это. Это же всего три месяца, тем более летом. Все будет великолепно.

Четыре часа утра. За окном рассвет. Я устал пить кофе, в пачке осталось две сигареты. Я уже месяц не видел девушку, которая стала смыслом моей жизни. Уже месяц не видел ее взгляда, ее улыбки. Она далеко. Уже две недели мы не говорили по телефону, уже две недели я не слышал ее голоса. Мне плохо и, кажется, я схожу с ума. И сегодня день рождения Джима. У меня осталось доллар восемьдесят семь центов. Всего доллар восемьдесят семь центов на подарок Джиму.
Но сейчас я закончу писать все это. Не знаю, может быть, кто-нибудь когда-нибудь и прочтет это, и сделает какие-нибудь выводы, может быть. Так или иначе, я сказал себе все что мог и хотел. Я устал думать над всем этим, устал анализировать. Просто устал.
Мне грустно и плохо без нее, но сейчас мне уже плевать. Сегодня день рождения Джима и я буду улыбаться, и радоваться за своего друга.
Смотрю в окно. Там яркое красное солнце, испепеляющее все вокруг. Я выкуриваю последнюю сигарету. И все. Вот я и закончил писать это бред. Этот полуночный бред. Я ложусь спать.
...Худая, еле живая лошаденка везет телегу. На телеге двое, одетые в какие-то обноски: старые разбитые сапоги и выцветшие гимнастерки. Одни лежит на сене в телеге, другой держит вожжи. Первый – я. Слева едет поезд с большой красной звездой. За ним поднимается красное солнце. И где-то вдалеке Веня Дркин поет «Анку-пулеметчицу»… Идет поезд, за вагоном вагон, вместо вагона едут цифры. Опять вагон, опять цифры…
…Сквозь еще не отступивший сон я беру трубку. И слышу ее радостный голос. ЕЕ ГОЛОС…
Все…