Горе мое

«Горе мое,
Быль земная, пусти меня.
Небеса голубые, бездонные, смилуйтесь!
Как пропадал в ослепительных снах,
Великанил округами,
Дух целебный нагрезил,
Иерусалим.

Сладко пелось мне,
Стон кромешный судил ночами.
Горесть пить до дна,
Ясный день сватал розгами.
Вечер грел висок,
Подвиг пенился рядом.
Путь блестел высок
Неуемной стрелой.

Радость моя,
Одиноких костры согреют.
Поделиться при встрече ладонями-бронями,
И на ветру бурю бронзой одеть,
Высекать рукавами звоны.
Голос вьюгами помнит.
Иерусалим,
Иерусалим:

Быль земная, пусти меня,
Иерусалим:
Голос вьюгами помнит,
Иерусалим.»


Я медленно брел по желтому лугу. Злаки были скошены, и идти было легко. Под ногами была земля, обильно смоченная недавним дождем. Природа вокруг поседела, без оглядки отдавшись осени. Я остановился и прислушался: где-то вдали бил колокол.
День неумолимо клонился к ночи. Я брел к своей усадьбе, непонятно как сохранившейся до наших дней. Она была в самый раз для конца девятнадцатого века, но не как не для начала двадцать первого. Охота моя не удалась, я устал и промок, но был бодр и весел. Была такая приятная усталость во всем теле и чувство выполненного долга. Я совсем не знал, где нахожусь.
Темнело, и надо было искать ночлег в окрестности, оставив надежду вернуться домой…
Впереди виднелась деревушка, туда я и пошел. Хозяин одного из домов предоставил мне сарай, в котором хранилось сено для скота. Я уже собирался упасть на сено и заснуть, как в сарай зашла хозяйка и позвала меня ужинать.
Я был потрясен и сконфужен такой любезностью и поэтому пытался отказаться, но хозяйка была непреклонна.
Мы сели на террасе за большим деревенским столом. Картина, открывшаяся мне на столе, поразила своим истинно русским и истинно крестьянским хлебосольством. Особенно приятно было видеть селедку с луком и молодую картошку со сметаной. Я был счастлив!
- Ну что же! - сказал хозяин, подмигивая мне, и наливая нам по сто грамм. Я хотел было отказаться, так как на дух не переношу спиртного. Но все это показалось мне столь родным и хорошим. Мы выпили, и принялись за еду. И жизнь казалась мне все лучше и лучше.
После раскошенного ужина, сравнимого лишь с приемом у государя-императора в прошлые века, я пошел в сарай и обессиленный упал на сено. Тепло разливалось по моему телу, и ветер за стенами убаюкивал меня. Я уже был в полузабытье, когда меня посетил хозяин.
- Не помещаю? - спросил он, входя.
- Ну что вы, нет, конечно.
Мне было приятно находиться в обществе этого человека. Как приятно было смотреть на этого истинно счастливого человека. Здесь, вдалеке от беготни он был спокоен душой, и только здесь люди жили по-настоящему. Он закурил трубку, стоя в дверях.
- Смотрите, какое красивое небо. Вы любите смотреть на небо?
- Да, знаете, когда я смотрю туда, мне кажется, что кто-то смотрит оттуда на меня.
- Вы верующий?
- В какой-то степени.
- А мы с женой во всех степенях, - сказал он с некоторым недовольством, давая понять, что надо либо найти Бога для себя, либо не верить вовсе, - вот она собирается на днях в Новоиерусалим.
Иерусалим. Иерусалим! Это слово вызывало у меня восторг.
- Иерусалим, - прошептал я.
Хозяин оглянулся на меня. Глаза его светились, или мне так показалось тогда. Я посмотрел на него, и что-то перевернулось у меня в душе.
- Знаете, я хочу рассказать Вам то, что никогда никому не говорил, - сказал я, - у меня есть друзья. Они поженились в Святой Земле. В благословенном граде Иерусалиме. У них было много горя в жизни и в основном пустого, но счастья спустилось на них.
- С небес? – с некоторой иронией спросил он, явно отдавая мне должок за мое либеральство в отношении веры.
- Мне кажется, да…
Мы замолчали. После паузы я продолжил.
- Они родились в один год, то есть были ровесниками, но лишь в биологическом смысле, но никак не в духовном. В духовном плане она была гораздо младше его. Его звали Женя, Евгений. Ее – Анна. Сначала я хотел бы рассказать  про нее (сказав это, я посмотрел на хозяина, но он не перечил мне, вообще, казалось, не реагировал на мои слова). Она и была главной причиной всех несчастий. Она была его горем и…его счастьем. Я познакомился с ней совершенно случайно. Мне было шестнадцать. Я с родителями и с их знакомыми ехал по Боровскому шоссе. Друг моих родителей рассказывал про своих знакомых и про их дочку, которая в тот момент лежала в больнице. Рассказ тот потряс меня и мое воображение. Той девочке очень хотелось новые туфли, но родители, не помню уже по какой причине, отказались их покупать. И тогда она приняла поразительное для своих лет, на мой взгляд, решение. Она вскрыла себе вены...Ее спасли…И туфли она получила…Я помню, тогда долго, пораженный, смотрел в окно автомобиля на пролетающие мимо поля и деревни, и думал об этой сказочной девушке, наложившей на себя руки из-за туфелек.
Я замолчал и, подойдя к двери, долго смотрел на небо. Хозяин мой молчал…
- Через некоторое время, - продолжил я, - я познакомился с ней. О! я никогда бы не поверил, что это и есть та самая девушка, о которой я слышал. Был какой-то праздник или юбилей. Я был в гостях у своих знакомых, и она была там. Надо сказать, что она сильно выделялась из присутствующей там публики. У нее было все по Антону Павловичу, все прекрасно. Все…Но было еще что-то…Блеск…«Влажный блеск наших глаз»…
Я задумался, а хозяин, удивленный моей последней фразой, смотрел на меня, и, видимо, ждал объяснений.
- Простите, я задумался и немного отклонился от моего повествования. Какой-то странный, прекрасный блеск был в ее глазах…и…и еще в ней чувствовался надлом…Возможно, многие скажут, что она от хорошей жизни бесилась, но я так не считаю…Она жила, как умела, как могла, как чувствовала. И не было в ней ничего поддельного, напускного, искусственного…Мы быстро сдружились с ней, и я пытался ей помочь, пытался сделать так, чтобы она примерилась с жизнью, но я не понимал что нужно ей…
Когда я только познакомился с Анной, мне казалось, что она избалованный капризный ребенок. Знаете, так казалось всем, кто только знакомился с ней и не узнавал ее ближе. Я не был исключением. Мы всегда встречаем людей по одежке…таков уж наш недостаток…
Она была странным человеком. Целыми днями она сидела дома. Не любила гулять, вообще не любила выходить на улицу, что так не характерно для юных девушек. Она говорила, что там (на улице) просто нечего делать, что там ей скучно. Но дома, при этом, она опять таки ничего не делала. Я уж не говорю про книги или музыку, но даже естественные развлечения современной молодежи ее не интересовали…Все, чем она занималась целыми днями – лежала на кровати. Человек просто умирал заживо. Вы, наверное, скажите, что это современная формация Обломова. Но я так не считаю. Она была менее образована и более энергична. Она могла бы счастливо жить, если нашла бы смысл в жизни. Время от времени ее начинала интересовать какая-то вещь, какая-то идея. Но огонек счастья и интереса рождавшийся в ее душе быстро тух. Тогда я много общался с ней. Каждый день я буквально силой вытаскивал ее на прогулку, но не могу сказать, что ей это помогало…Да и мне от этого становилось хуже. В какой-то момент я даже подумал, что влюбился…Но очень быстро понял, что это всего лишь жалость…
Как-то раз у них дома был какой-то праздник. Я был в числе приглашенных в гости. По ходу празднования родители Анны не выполнили очередной ее каприз, и она сильно обиделась…Повод для обиды был очень банален и прозаичен…Началась обыкновенная истерика. Все, кто находился в тот момент дома у Анны, к такому развитию событий уже привыкли и ждали обыкновенной развязки: родители согласятся и купят ее очередную игрушку…Но…но…
Но что-то пошло не как обычно и она…И Анна удалилась в ванную комнату, где с легкостью и беззаботностью молодости вскрыла себе вены…
Я замолчал, переживая воспоминания того далекого дня, отошел в глубь сарая и сел на сено. А мой хозяин обернулся и долго смотрел на меня, как бы изучая. А потом сказал: «Мне кажется, будет лучше, если Вы в своем повествование на этом и закончите, Вам не стоит мне все это рассказывать». Я очнулся и ответил: «Нет, ну что Вы, это будет полезно и мне и Вам». Он удивленно посмотрел в темноту, туда, где сидел я. А я больше ничего не мог добавить, потому что не знал, чем мой рассказ может быть полезен нам…
Мой хозяин вновь набил трубку и закурил, а я продолжил.
- Не скрою, я был поражен этим событием, хотя такие происшествия уже случались в их доме, но все же…к этому нельзя привыкнуть. Я отрешенно смотрел, как ее вынимали из ванной, как струйки крови растекались по воде, как капают они на кафель и смешиваются с водой. Ее отвезли в больницу, где она пролежала две недели. Все с ней было нормально. Родители завалили ее подарками. Я же пытался не видеть ее как можно дольше.
Что касается моего приятеля, то он был человеком хорошим. Он был умен, образован, но он был интровертом и, видимо, от этого его беды. Он был сильным человеком, во всех отношениях, как духовно, так и физически. Он был настоящим другом, и близких ему людей никогда не подставлял, не придавал, но был он слишком замкнут на себе…Его редко можно было увидеть радостным или улыбающимся…
После того случая на празднике все пошло своим чередом. Я редко бывал у Анны дома. Изредка виделся с Женей. Да и вообще жизнь, учеба, работа захлестнули меня. Мне было двадцать один год. Я жил и радовался жизни и не хотел печалиться за счет других. Идея познакомить Анну с Женей не приходила мне в голову…
Как-то мы с Женей сидели в кафе, пили кофе с коньяком и обсуждали жизнь, но мысли мои все время возвращались к Анне. Я знал, что она опять лежит в больнице и не плохо бы её навестить…Наш разговор перешел на женский идеал, который каждый из нас безуспешно пытался найти…
Слово за слово, и я рассказал Жене про Анну и про ее проблемы. Мы решили навестить ее вместе…
Я встал и подошел к дверному проему, где мой хозяин, прислонившись плечом к дверному косяку, набивал трубку. На улице начинало светать.
- Собственно, рассказывать об их знакомстве, долгих мучительных отношениях - долго, да и не имеет смысла, так как не очень важно в контексте нашей беседы. Скажу только, что Женя всегда был очень спокойным человеком, погруженным в себя, интровертом… А с ней! О! они давали волю своим эмоциям!
Через года два после их знакомства, у них уже были определенные отношения, Вы понимаете, о чем я, они поехали в Святую Землю. Женя буквально силком повез Аню туда. На Ближнем Востоке тогда шла война. Взрывы, смерть, беженцы.
А они нашли там покой и уют. По долгу бродили по старым улочкам древних городов.
Анна успокоилась, исчезли ее истерики. Она как-то быстро повзрослела, в ней появился стержень, так сказать. Два месяца они жили там. И через два месяца обвенчались. Стали помогать  раненым и беженцам.
И сейчас они живут счастливо. У них несколько детей. Пожалуй, с Анной произошло то же изменение, что и с Наташей Ростовой. Теперь она счастлива и у нее есть смысл в жизни. Ведь это так важно, на мой взгляд, найти свое место в жизни, следовательно, и главное – смысл в жизни. Сейчас они живут в Африке. Помогают местному населению…
- Скажите, а что для Вас значила Анна и все, что с ней произошло?
Я удивился такому вопросу моего хозяина. Но что-то в нем было. Что-то, что бередило мне душу на протяжении уже нескольких лет. Я и сам толком не понимал что это. И боялся разбирать этот вопрос. Боялся думать об этом.
- Честно говоря, я не знаю.
- Быть может, Вы любите ее? Или может Вы тоже так и не нашли свое место в жизни?
- Скорее всего, я был влюблен. Но все это прошло. А что касается места в жизни. Да, пожалуй, Вы правы. Я живу беспечно и так и не сумел найти приложение своих сил. Того, ради чего можно жить. Чему можно отдать себя целиком, без остатка. А может быть, я просто боюсь бороться за свое счастье. Боюсь сделать шаг в жизни. Наверное, это потому, что мне все давалось легко. Но ведь я, же не плохой человек?
- Мне кажется, Вы – хороший человек. Просто чаше смотрите на окружающих и не бойтесь помогать им, тогда и счастье придет к Вам.
На улице уже рассвело и я решил отправляться в путь…Домой…
Я шел по тропинке через поле. Где-то впереди слышались веселые детские голоса. Звучал колокол, призывающий к заутренней. Я прошел метров двадцать и увидел, что навстречу мне идут ребятишки, лет по десять. Они были одеты очень просто. Но они были такие веселые, такие счастливые. Они не просто шли, а прыгали, бегали вокруг возвышавшейся над ними фигуры. Что-то быстро и неразборчиво говорили ей. Это была девушка, лет двадцати пяти, очень красивая. Глаза ее светились. Она была одета в черное монастырское платье, на голове был повязан черный платок. И я вспомнил, что видел ее фотографию. Но где вспомнить не мог.
Я подошел к идущим.
- Простите, - обратился я к ней, - а откуда такое количество детей?
- Они из детского дома, - улыбнулась она.
И я понял, в чем смысл моей жизни. Я понял, что я должен сделать для своего счастья и счастья окружающих.
- Скажите, а я могу как-нибудь помочь вашему детскому дому?
- Конечно, можете…