Наполеон

Наполеон (из Филиппинских дневников, январь 2012)

В половине пятого утра мы прибыли, наконец, в городок Лоок. Пастор Акино, видимо стыдясь своей маленькой тростниковой хижины с жестяным потолком, привез меня в лучшую в городе гостиницу с громким названием Наполеон. Гостиница оказалась большим частным домом в четыре этажа со множеством маленьких комнаток. Мне отвели «люксовую» комнату на третьем этаже (подниматься надо по узкой и крутой винтообразной лестнице) главным достоинством которой был кондиционер. В комнате есть кровать, лежа на которой я и пишу свой дневник. Есть маленький телевизор в углу и пластиковый стул. Не понятно, чем набиты подушки – чем-то скомканным, местами жестким как камень. Кроме меня в гостинице других постояльцев я не наблюдал. Хотя на вторую ночь слышал громкий скандал. Но до драки не дошло. За ночь несколько раз выключалось электричество, о чем я догадывался из того, что кондиционер сам по себе включался и выключался, хотя температурным датчиком он не оборудован.

Вход в мою комнату из просторного холла с полом из местного розового гранита и красивым резным столом местного производства заваленным какими-то длинными железными трубами. Много других дверей, ведущих в пустующие комнаты. И туалет с душем. Туалетной бумаги, конечно, нет – редкая роскошь на острове. Смывной бачок не работает, но предусмотрительно оставлено ведерко. Воды горячей тоже нет. Но и холодной воду в этом климате не назовешь, так что душ был бы сносный, если бы у воды было приличное давление, и она не имела обыкновения неожиданно заканчиваться.

Зайдя утром в туалет увидел на полу огромного таракана. Он лежал на спине на белом кафеле душевой «кабинки», словно отдыхал после бурно проведенной ночи. Левая задняя лапа у него отсутствовала. Я пригляделся к нему поближе – совершенное творение. Летает, плавает (в том числе и под водой), бегает – чего только не делает. Без головы может жить неделю и детей успеть за это время сделать. И очень по-своему умный. Когда он заметил, что я хочу его взять, то устрашающе зашевелил усами (длиною почти в две спички) и задрыгал мохнатыми лапами. Как пьяный, который не желает, из принципа, чтобы его трогали. Я оставил его в покое и даже втайне порадовался, что у меня появился повод не принимать прохладный душ. Когдя я пришел вечером, таракан лежал все там же. Есть, все-таки, и у тараканов слабые места – упадешь на спину, и жди, пока тебя склюют или раздавят. Или, что маловероятно, помогут подняться. Я протянул ему ковш, и он тут же за него уцепился. Я вытряхнул беднягу в открытое окно. Вот будет неудача, если он снова упадет на спину! Но это уже не мои проблемы.

Вернулся в комнату, включил компьютер, продолжил писать дневник. Но тут меня атаковали невесть откуда взявшиеся маленькие, почти микроскопические муравьи. Они ползали по всей кровати и я только успевал смахивать их. Раздавить их в силу их миниатюрного размера на мягкой поверхности было почти невозможно. Долго не понимал, откуда приходят новые и новые подкрепления. Оказалось – из компьютера. Они за день успели сделать там муравейник, а когда компьютер стал нагреваться, им это не понравилось. Пришлось ставить музыку и целый час давить выползающих из компьютера муравьев.

Что еще сказать про Наполеон? Назван он так не в честь Бонапарта, а по имени владельца, местного нотариуса Наполеона М. Вендуры. Это – маленький, тихий, лысеющий филиппинец, принимающий на первом этаже того же здания. Правда, клиентов я за три дня так и не увидал. В его оффисе за стеклянной стеной (невероятная роскошь) постоянно включен старенький но громкий телевизор. Из-за двери всегда, когда прохожу, всегда выглядывает черная головка худенькой девочки лет десяти – дочки Наполеона. Кажется, она там и живет, в оффисе, потому что когда мы приехали в гостиницу в половине пятого утра она тоже оттуда выглядывала. Вообще, мне кажется, что дети тут просто не спят.

На том же первом этаже живет и ее мать, хозяйка, и ее прислужница – но кто из них хозяйка, а кто прислужница, я так и не разобрался. Обе одинаково сухощавы, обоим на вид за пятьдесят, у них не хватает по одному переднему зубу (у одной слева, у другой – справа), и одеты тоже примерно одинаково. Они целый день на кухне, откуда доносятся араматы кисло-сладкой рыбы и их болтовня. На тебя они внимания не обращают никакого – видимо, это тоже признак гостиницы высокого класса, видавшей всякое, даже бледнолицых иностранцев.

Зато стоит только выйти из «Наполеона» как ты становишься предметом всеобщего внимания. Водители трайсиклов выкручивают голову, молодежь перешептывается и тихонько хихикает, лавочники недоуменно моргают. Если бы по городу прошел белый медведь вряд ли бы он вызвал больше интереса. Впрочем, реакция объяснимая. Представьте себе огромного, лоснящегося негра в белоснежных шортах и с такой же слепящей улыбкой идущего по русской деревне. По крайней мере собаки здесь на тебя не бросаются.

Но больше всего интереса проявили ко мне дети. Сначало они подходили и просто спрашивали, нет ли у меня денег. Я сказал, что денег не дам, и они стали задумываться о чем-то. Я пытался заговорить с некоторыми, но они только скромно улыбались и отступали назад. Тогда я присел на скамейку и достал свой i-phone, делая вид, что окружающее меня совершенно не интересует. И тогда ко мне тихонько со всех сторон стали осторожно подбираться дети. Сначало они просто усаживались на краю скамейки, как бы просто так, поболтать ногами. Но самых смелых любопытство двигало подобраться ко мне ближе.

И вот уже кто-то стоит у меня за спиной, и кто-то сел вплотную. Я гавкнул, и они вздрогнули, вскочили, но тут же еще плотнее обступили меня. Заулыбались, показывая здоровые, белоснежные зубы, особенно ярко контрастирующие с их молочно-шоколадной кожей. Я показал им фотки белобрысого Гришки и фотки с корабля, на котором я приплыл – все, что у меня было на айфоне. Потом один мальчик принес несоразмерно длинный игрушечный паровоз – не новый, но в прозрачной пластиковой коробочке. Дети тут очень ценят свои игрушки. Я взял у него паровоз, а из крышки, которой коробочка закрывалась, сделал паравозы крылья. Все засмеялись – паровоз теперь выглядел точно как самолет. “Train-plane” заметил точно другой мальчик и все засмеялись, подхватили: train-plane, train-plane. Лед тронулся...

Болтали о том и о сем. Они меня брали за руку, поднимали, ощупывали ее, удивленно на нее смотрели. Никогда еще они не видели такой большой, белой, нелепой, наверное, руки. Кто-то пробовал бороду. «Как у Чака Норриса», сказали мне однажды в магазине. Кто-то слегка дергал за волосы. За свою короткую жизнь они не видали еще таких светлых волос. Я с гордостью должен был признать, что я был для них интереснее моего айфона. Они мне все представились по именам. Смешные и добрые у них имена. Ангел-Лапа, Си-Си, То-То... И сам себя почувствовал ребенком. Как будто попал в страну своего коммунистическог детства, в жаркий, летний день в том поселке,  в котором мне было суждено вырости, и который до сих пор снится по ночам.

Окруженный толпой мальчишек и девчонок просидел там часа полтора. Потом вернулся в «Наполеон». Было так весело, что хотелось плакать.