Колодезных дел мастер

Студеным декабрьским утром 1646 года дьячок разрядного приказа Сулейка послан был в хоромы боярина Семена Колычева с наказом. За массивными дубовыми воротами боярского подворья набросились на Сулейку цепные псы, «мяли зело и пребольно», но конюший отбил его..В драном кафтанье и без шапки предстал дьячок пред барские очи.
-Говоришь, царский дядька кличет? — переспросил Семен Иванович, мужчина среднего роста, но крепко сбитый... — Хм... Ну, ступай себе.
Отпустив дьячка, он задумался. Не пристало отпрыску древнего боярского рода вот так запросто бежать на зов равного себе. Но, поразмыслив, Семен Иванович велел закладывать санки. «Знать, государево дело за сим зовом, — решил он, — иначе Борис Иванович не решился бы на такое, сам бы пожаловал».
Мороз стоял рождественский. Пока доехали до приказной избы, несколько штук закостенелых синиц упали рядом. Приказный дьяк налегке выбежал навстречу, поясно поклонился, явив боярскому взору неряшливый пробор на голове:
— Не прогневайся, Семен Иванович, но царский дядька ждет тебя в своих палатах.
Семен Иванович недовольно ткнул возницу в спину, и санки заскользили дальше, ко двору Бориса Ивановича Морозова. Здесь его встретила челядь, провела в хоромы. Рукой отстранив дворовых, Колычев сам отворил двери обширной горницы. Окинув взглядом иконы, перекрестился двумя перстами иа все разом и шагнул дальше, в главные палаты.
Высокие стрельчатые окна давали сюда много света, но все равно кругом горели свечи. Иконы, иконы... Новгородского, суздальского ,владимирского письма .Выстланный бухарскими коврами пол скрадывал шаги. И потому крупная фигура царского дядьки, фактического правителя боярина Бориса Морозова как бы выплыла навстречу Колычеву. Радушно поклонившись друг другу, бояре сели на лавку у стены.
-Ведомо ли тебе, Семен Иванович, что в Крыму опять неспокойно? — не дожидаясь ответа, продолжил: — Устроеенная нами засека Белгородская еле сдерживает набеги, редки на ней крепости .Посуди сам.
 Морозов хлопнул в ладоши. Из боко¬вой узкой двери вышел дьяк,вынес свиток. Боярин развернул бумагу, кивком головы удалил дьяка. Развернутый на невысоком столике свиток оказался картой.
— Хотмыжск, Белгород, Яблонов, Усерд, Острогожск, Воронеж ,— указывал Морозов пальцем на помеченные на ней города. — Хороши крепости, да мало их на засеке. Великий государь Алексей Михайлович, несмотря на молодость, показал высокий ум и заботу о наших южных рубежах. Польша сейчас истощена неравной войной, да королю Владиславу IV придает хлопот гетман Богдан Хмельницкий. Гетман же заключил с Крымом согласие На войну с Речью Посполитой. Так что самый случай  теперь укрепить засечную черту. Тебе, Семен Иванович, надлежит по царскому велению ехать по весне в полуденные края, да подбирать место для новых городов. А ставить их потребно где-то вот здесь...
И унизанный перстнями палец скользнул к истоку Тихой Сосны.

2.
Бурные речушки и ручьи только что вошли в русло, но по низинам еще темнел снег. В прошлогодних ковылях неслышно скользили волки, держались на расстоянии от трех крытых возков и телеги. Стрельцы Лука и Фома несколько раз пытались отогнать зверей, но те не подпускали к себе конных: становились в полукруг, угрожающе щерили морды.
В городе Осколе воевода выделил Колычеву дюжину казаков.
— Неровен час — на нехристей нарветесь. Дальше, чай, до
самого Бахчисарая православной души не встретишь.
После паводка низина вдоль реки Оскол была вязкой, и потому караван держался чуть в стороне от воды. На пару верст впереди ехали четверо казаков, двое держались в конце маленькой колонны. Ныряя в бесконечные балки, они то исчезали, из виду, то появлялись вновь. После ночевки у большого костра, на вторую ночь, стали забирать ошуюю. И к обеду на горизонте затемнел большой лес.
- Слава-те, Господи, кажись — добрались! — перекрестился Колычев, сверяя маршрут с картой. И велел передать дозорным казакам, чтобы погрничную реку Тихую Сосну не переходили.
...В первых двух крытых возках были загружены по три 52-фунтовые пищали «Троид» и по две 38-фунтовые «Медведь». Там же лежал и огневой запас. В третьем возке ехал боярин, два дьяка-писчика. А на телеге беспробудно почти от самой Тулы спал пьяный колодезных дел мастер Афанасий Казьмин. На Москве был взят он из долговой тюрьмы и потому, чтобы теперь не сбежал, был Афанасий цепью прикован к тележной орясине. А бежать он и не собирался: поили и кормили вдоволь. На задке телеги, впитывая дорожные впечатления, ерзал сын Афанасия Казьмина, Никитка. Мальцу шел тринадцатый год. Отец умолил боярина взять сынишку, потому что мать умерла осенью от оспы.
Дело колодезное Афанасий знал досконально. Много пришлось ему побродить по Руси, отыскивая воду в разных местностях. Под Холмогорами был, даже за Камень хаживал, Литву посещал. И всюду оставлял людям колодцы .Чутье на воду, с мастерством заодно, передалось ему от деда и отца. Жаль, только, что вместе с редкостным умением не оставили они ему наследства. Одни долги. Оттого запил мастер и в тюрьму угодил. А уж оттуда под залог в 18 рублей вызволил умельца бо¬ярин Колычев.
Казаки достигли Тихой Сосны. Река уже вошла в русло, но вода была замутненной, с. лунками-водоворотами. За далеким противоположным берегом круто начинался подъем, ограничивая видимость. Слева темнел лесной массив. Недалеко от кря¬жистого дуба на краю леса бил чистый ключ, кем-то заботливо обрамленный невысоким срубом из тонких бревен.
— Это Гредякнн колодец, — сказал сотник Емельян Есютин. Он бывал в этих местах: оскольские летучие станицы доходили до Тихон Сосны. — Тут, братцы, и татарский брод. До самого Оскола и Курска через него открыта дорога. Вот и прикроем ее новым городом.
К вечеру потянуло морозцем. За несколько верст севернее реки боярин велел остановиться на ночлег. Казаки натаскали из лесу валежника, поплыл к небу вкусный дым от пшенного кулеша. Дьяк раскрыл замок на ноге Афанасия. Мастер с сыном пристроились у огня.
— А что , Афонька, — спросил боярин, отхлебнув жидкой кашицы, — есть ли в этом месте вода? Эвон! - он широко по¬вел рукой, — приволье-то. На сто верст видно. Ни один всадник не проскачет незамеченным.
— Нет боярин. Вода тут, я смекаю, глубока. В низину надоть...
— В низину... у.., — передразнил Колычев. — Да на кой черт (мелко перекрестился) и крепость такая, что в низину прячется? Гут видимость нужна!
- Значит, поищем водичку-то, —согласился Афанасий.
— Да уж сделай милость. — Боярин сладко зевнул и велел: — Гаси огонь, служба!

3
Афанасий с сыном копали лунки. Михей Шемякин, холоп боярина, ставил в них вешки. Сам Колычев, оседлав коня, ездил с казаками но окрестностям. Уточняя местность, дьячок на¬носил на карту балки и овраги.
День выдался теплым, весенним. Афанасий с шутками вонзал в землю заступ, посмеивался над хмурым Михеем:
 — Торопись, шишига! В холуях-то и топор разучился в руках держать.
Михей не отвечал, заталивал осиновое полено.
Наметанным глазом Афанасий Казьмин давно разглядел, что вода на этих буграх далека. Складки местности, виды прошлогодней сухой травы, грунт — все говорило за то, что копать колодцы здесь не стоит. Об этом еще раз сказал вечером боярину. Но тот ответил так:
Не мудри, Афонька! Завтра же копай колодец вот на этом самом месте, где костер чадит. И вода чтоб к вечеру была. На подмогу тебе пару служивых оставлю. Не будет воды —гнить тебе в долговой яме. Чай, и для меня 18 рублев — деньги не малые. И быть не крепости при колодце, а колодцу при крепости!
Утром Афанасий, Михей и казаки начали копать землю. Уже после пятого штыка в яме появилась вода. Колычев хмуро глянул на Афанасия и молвил:
-Ну, мастер, быть тебе на дыбе за строптивость, — и уехал в степь.
Казаки повеселели, предвкушая скорый отдых. Однако Афанасий понимал, что в яму набралась всего лишь грунтовая вода, а до настоящей еще невесть сколько. Распорядился ставить сруб, чтобы остановить приток грунтовых вод. Поставили четыре венца и пошли дальше вглубь.
Вот уже не хватает роста человеческого , чтобы выбрасывать землю, а вот и веревку наращивать приходится, иначе не под¬нять бадейку с землей. Изнемогая от усталости, попеременно меняясь, к вечеру ушли вниз на глубину девяти человеческих ростов. Утомленные землекопы, едва отужинав в сумерках, мертвецки заснули у сруба.
Колычев подошел к краю колодца, бросил вниз горящую головню. Та долго падала в шахту, искрами рассыпалась на далеком дне. Боярин растолкал Михея и велел:
-Завтра налей Афоньке дсбрую чару. И копать до воды.
...С утра ударили в заступы. День опять выдался погожим, жирная глина из недр лоснилась на солнце. Двое казаков тесали бревна на сруб.
Ближе к обеду на взмыленном копе прискакал казак из дозора. Осадив лошадь у боярского возка, прохрипел Колычеву:
— Татары у Гредякина Колодца брод переходят! Сотни две...
Колычев швырнул карту в глубь возка:
— Где дозор?
— Емельян Есютип остался с товарищами проследить, куда орда двинется, — пояснил казак.
Колычев соскочил на землю, поспешил к колодцу. Казакам, тесавшим сруб, велел седлать и что есть духу скакать в Оскол за подмогой. Гонцу же от Есютпна велел ехать в соседний город Усерд с дурной вестью:
— Дорогу лесом сыщешь? — спросил.
— Знаю, бывал, — казак уже примерил ногу к стремени.
Землекопы повыскакивали наверх. Отец прижал к себе перепуганного Никитку. Боярин велел возки и все хозяйство прятать в лес.
И едва телеги скрылись в деревьях, как на взгорке возник десяток всадников. Видимо, посовещавшись ,они направились прямо к видимому издалека колодцу с его свежевыкопанной землей. Люди Колычева сквозь ветки наблюдали, как, не спешиваясь, татарский дозор покружил вокруг колодца и неторопливо развернулся назад.
Около часа было тихо. Но вот послышался все нарастающий дробот множества копыт. Гул нарастал, но всадников не было видно.
— Низиной пошли, — догадался боярин. Взяв работников с фузеями, он решился выехалть из лесу, проверить свою догадку. Осторожно объехав колодец, они приблизились к громадной балке, уходящей с расширением далеко на север. Рискуя быть замеченными, увидели, как по дну балки уходила конница. Около двух сотен татар скакали без всякого строя, однако впереди с вымпелами на пиках различимы были их начальные люди. В центре этого воинства на спинах четырех коней покачивался походный шатер. Ни возов с продовольствием, ни скота, который всегда при набегах перегоняли с собой, на этот раз с татарами не было. «Не иначе — посольство», — прикинул Колычев. И тут же заметил, как в стороне, прикрываясь низкорослым кустарником, за татарин следовали трое дозорных казаков. Боярин успокоился, но тут же послал к Гредякину Колодцу в дозор пополнение: береженого, как говорится, бог бережет...
К вечеру этого дня углубились еще на десяток саженей. Устало разметались у костра и заснули. Сквозь сон Никитка слы¬шал, как к костру подъехали какие-то люди, говорили с бояри ном. А при утреннем свете увидел неподалеку полусотню незнакомых казаков. Недалеко паслись их стреноженные кони. Казаки подходили к шахте, заглядывали внутрь, цокали языками.
— Однако! — говорили они и крутили бородатыми головами.
Боярин окликнул мастера:
— Может — отступимся? Давай копать в другом месте, где укажешь.
— И в другом то же будет, — был ответ. — А вода уже близко, к вечеру достанем.
И опять поплыли кверху перегруженные бадейки. Шла белая глина, мел, глина красная... Копать помогали и прибывшие но¬чью из Усерда казаки. Это воевода Нарбеков прислал их в помощь Колычеву.
Ближе к вечеру возвратился из Оскола Емельян Есютнн, сопровождавший на отдалении татар.
—Возле Оскола встретили их стрельцы, — рассказал он. -Татары показали грамоту от хана, просили пропустить до Москвы. Пустили посла и десяток конных. Остальных оставили ждать в крепости.
...Вода не появилась и в этот день. Теперь в лагере на всю ночь развели четыре костра, выставили посты. Стрелец Юшка Таршилов, по кличке Тать, подстрелил молодого поросенка. Клыкастая голова его щерилась на телеге, а тушу, разделив, жарили сразу на всех кострах. Изредка в темноте завывали волки. Ухал в лесу филин, летучие мыши проносились над огнем, едва не опаляя крыльев.
- Славен город Москва! — по привычке покрикивал усердский казак в дозоре.
— Славен город Тверь! — тут же отзывался из темноты другой дозорный.
— Славен город Оскол, — раздавалось с третьего поста.
— Славен город Суздаль...
Никитка уже задремал, когда надломился сухой выстрел караульного, лагерь всполошился. Казаки потянулись к саблям, но тут же из темноты послышался усталый женский голос:
— Не палите, бо мы свои. Мой чоловик захворав, та и сил нема идти дале...
Странная картина предстала в отсвете костров. На их яркие сполохи медленно выехал возок, в который впряжена была женщина .Толкали возок трое белоголовых мальчуганов мал-мала меньше. А в нем, выставив вверх плохо выбритый подбородок, лежал укрытый тряпьем мужчина. Емельян Есютин вскочил, педдержал готовую упасть женщину, подсадил к огню. Детишки тут же подбежали к матери, прижались к ней. Женщине протянули хлеб, мясо. Она начала торопливо совать еду детям.
Уснула она тут же, не притронувшись к хлебу. Разметав ручонки, заснули дети Казаки укрыли их кафтанами, подбросили веток в огонь. И снова из темноты послышалось успокаивающее:
— Славен город Москва!
— Славен город Ростов!..


4
Дно по-прежнему было сухим. Оттуда, из глубочайшей ямы, днем виднелись на клочке неба звезды. Михей угрюмо вонзал заступ в землю. Пот застилал глаза.
— Давай до котла, обед, — позвал сверху казак. Михей наполнил деревянную бадью с землей и с силой вонзил заступ под ноги. И тот вдруг провалился! Чистая, озорная вода фонтаном брызнула из-под лопаты. Миг — и почва поплыла под Михеем. Еще немного, и он уже барахтался в воде, тщетно ловя ногами дно.
— Вода-а-а! — захлебнулся он в крике. С трудом поймав конец пеньковой веревки, повис на ней. — Вода! — еще громче заорал он, почувствовав, что его рывками поднимают наверх.
...Ох, и вкусна похлебка, сваренная на свежей воде! Ели так, вроде неделю не кормились. А до того вымокли все, как водяные, обливаясь из озорства. У Никитки зуб на зуб не попадал. Спасались теперь горячей похлебкой.
Кулеш по плошкам разливала Ганна Закотенко. Ее простуженный муж, зябко кутаясь, тоже отхлебывал из деревянной миски. Михась, Ивась и Петро уже освоились в лагере, их хохлацкая речь колокольчиками звенела по степи. .
Семья Миколы Закотенко бежала с Черниговщины от произвола пана Вишневецкого. Люди пана забили батогами меньшого брата Миколы, сестру его продал пан в Крым. Потом пан велел Ганне кормить грудью его щенят и приказал выбросить в омут их новорожденную дочку. Девочка погибла, но темной ночью семья Миколы тайком ушла из фольварка. На Русь, на Ва- луйки, решили бежать Закотенки. Многие их земляки уже подались под высокую руку московского царя. Шли ночами, чтобы не попасться под дурной глаз. Микола занемог ,а жена сбилась с дороги.
— Помоги пока моим людям здесь, — разрешил Галине Колычев. — Да и муж твой скорее поправится. У него, часом, не оспа? — с тревогой уже в который раз спрашивал боярин.
—Та ни! — Ганна махала рукой, - вин пид лед угодил, ему и не можется.
...Споро сладили колодезный сруб, через два дня дело было сделано. Хоть и глубина оказалась в добрую сотню саженей, зато вода была па диво вкусной и чистой. Боярин позвал сотника:
— Я нынче еду в Валуйки. Отвезу пищали и зелье. Останешься тут за меня. Поставьте часовенку, две-три избы да за терем принимайтесь. Афонька пусть за новый колодец берется, нечего ему без дела обретаться... Дьяк! — окликнул он своего помощника, — побудешь тут за духовника. А я к Троицину дню вернусь, тогда и посмотрим, что к чему.


5
Боярский возок провожали далеко за Тихую Сосну. У Гредякина Колодца чуть не на руках перенесли его вброд. Дальше по высохшему дерну кони быстро понесли воеводу на юг. Сопровождали его усердскне казаки.
На полпути Колычев почувствовал недомогание. К Валуйкам он подъезжал окончательно заболевшим. «Оспа», — определил он ,глядя на себя в маленькое узорчатое зеркальце. «Наградил-таки чертов хохол», — почему-то без злости подумал он. В город Колычев въезжал уже без сознания. Здесь на третий день болезни и скончался.
Емельян Есютин оказался деятельным человеком. Перво-наперво фронтом к Гредякину Колодцу он возвел дубовую полуверстовую стену и поставил на ее краях башни. На них подняли по одной оставленной Колычевым пищали «Троид».
Второй колодец сотник велел копать в лесу. На случай, если придется прятаться от кочевников. Для семьи Закотенко возвели избу с волоковыми окнами, другую поставили Афанасию с сыном. С ними поселился и Михей Шемякин. Ганна повеселела, часто напевала малороссийские песни. Микола ходил с большой бородой, скрывавшей мелкие рябинки. Странно, но никто из поселенцев больше не заразился.
— Это вода у нас такая целебная! — говаривал Юшка Тать, отхлебывая ломящую зубы жидкость.
Через месяц казаки пригнали из Усерда четырех тялят, к дому Миколы прибилась большая дымчатая овчарка. В начале июля на маленькую, словно игрушечную церковь подняли крест. Освещал новый храм божий, а заодно и все строения, валуйский иерей Пармен. Только заминка вышла, когда в молитве настала надобность упомянуть название новой крепости.
— Нареки просто — град! — разрешил сотник.


6
Зима 1647 года была не мягче предыдущей. Также падали на снег мерзлые птицы, полураздетый блаженный стращал лю¬дей мором и войной, торчком упирались в небо белесые дымы.
В царских хоромах вели степенную беседу бояре Борис Иванович Морозов и князь Василий Петрович Львов.
— Покойный Семен Иванович Колычев доброе дело сделал, обозначив новую крепость на Белгородской черте, — говорил царский дядька, указуя на чертеж. — Тебе же, Василий Петрович, надлежит на том месте ставить надежные укрепления и быть там за главного ратного начальника.
Морозов хлопнул в ладоши, неслышно вошел все тот же дьяк, подал свисток. Неприметно исчез в боковушке.
— Мы, царь и великий государь всея Великия, и Белыя, и Малыя Руси, и прочая, и прочая, и прочая, — начал читать Морозов,— дабы уберечь рубежи наши от воровства, повелеваем тебе, князь Львов, порадеть за животы наши. И бысть о двадцати верстах от истока Тихой Сосны граду Верхососенску, а тебе в том граде воеводою. И быть на Осколе в устье Беленькой граду Цареву Алексееву и тебе же, князь, в том граде тако же воеводою быть».
Дальше Морозов зачитал куда и сколько служилого люд я расписано князю и добавил:
— Людишки в новых городах уже живут. И служивые, и беглые малороссияне. Но воинской силы города пока не представляют. А быть им надлежит такими. В разрядном приказе уж готовы для тебя списки и реестры.


7
И по весне потянулся к югу громадный обоз. Ехали к новым городам служилые люди и люди духовного звания, «крапивное семя» — писцы и работные люди. Более двухсот возов состав- лял первый  переселенцев. Особым царским указом к городам Верхососенску и Цареву Алексееву приписаны были посадские люди  из Тулы и Ефремова, Данкова и Рязани... Охраняли обоз конные  рейтары ,обученные иноземному воинскому строю.
...Летом колодезных дел подмастерье Никита Казьмин поправлял отцовскую могилку на новом кладбище. Задавило Афанасия по осени сдвинувшимся пластом земли в колодце. Тело достали  и упокоился мастер навеки под новеньким крестом. За год обозначились тут еще и могилы четырех казаков, мальца Ивася Закотенко да забредшего невесть откуда старца бандуриста.
Никита надвинул ремешок потуже на лоб, низко поклонился бате и распрямился. И увидел, как с севера, в косых лучах заходящсго солнца, к городу двигались сотни подвод. Скоро стал долетать скрип тысяч колес, конское ржание ,крики скотины. Ударил церковный колокол.
В город Верхососенск входили его хозяева.
Дикое Поле отступало за Тихую Сосну.