Деньги из Бобруйска

               
  Когда же, наконец, приедет папа?  На десять тридцать назначен концерт. Я – солист,  пою « Взвейтесь кострами синие ночи» в пионерском хоре. А ещё моя полка, выпиленная лобзиком из фанеры и покрашенная коричневой краской, на выставке кружка « Умелые руки».
   
 Одиннадцать, двенадцать, час. Все ребята в парадной форме. Сгрудились у ворот. Родителей нет. Начальник лагеря и вожатые в панике. Ближайший телефон  – в воинской части,  до неё минут сорок ходу. В час тридцать в лагерь въезжает чёрная эмка. Из неё выскакивает майор НКВД - отец Вовки Мазуркевича, выхватывает сына из толпы налетевших  детей и, тихо буркнув ему в ухо, тащит к машине.                –Что случилось? – успеваю подбежать к ошалевшему Вовке.                – Война, -  шепчет он, громоздясь на просторный кожаный диван сзади водителя.                –Война! – кричу я на весь лагерь.                Старший пионервожатый  Пётр Сергеевич, высокий нескладный математик из моей школы, хватает меня за шиворот и разворачивает к себе лицом                – Кто сказал?                – Мазуркевич, -гордо отвечаю я.
    - Правда, война, - растерянно докладывает он начальнику лагеря через пару часов, вернувшись из соседней пехотной части. У нас всё по-прежнему. Я запускаю авиамодель. Галка с девчонками собирает едва поспевшую землянику. Даёт попробовать. Вкусно!                –  Гриш, а война  - это надолго? – смотрит  пронзительным васильковым взглядом. Моё сердце сладко замирает.                – Недели на две, не меньше – повторяю слова начальника лагеря.               
   После ужина  слышим натужный гул самолётов. Мы ещё не знаем – это немецкие бомбардировщики.  Со стороны Бобруйска гремят взрывы. Два дня прячемся от бомбёжек в лесу. В сумерках вожатые водят купаться в Березине. Из города никого нет. Наверное, о нас забыли.
    На третий день двадцать четвёртого июня начальник  строит лагерь в колонну. Впереди неё – лошадь, на телеге – наши вещи в коричневых и чёрных фанерных чемоданах. Беззаботно голубеет небо. Жарит солнце. Шагаем  в город. Восемь километров.                – Гриша запевай, - велит мне Пётр Сергеевич, он хочет нас подбодрить.                – Взвейтесь кострами синие ночи,  - звонко солирую я.                Это даже лучше, чем петь в хоре, жаль  все родители не слышат.                – Мы пионеры, дети рабочих, - подхватывает  лагерь, радуясь скорому окончанию тяжёлого пути. –Близится эра светлых годов. Клич пионера: «Всегда будь готов!» - выкрикивают десятки детских глоток ударную строчку.
   Внезапно нас накрывает тень самолёта, трещит пулемётная очередь, и Пётр Сергеевич, нелепо взмахнув руками, падает в придорожную траву.
   
   Мой папа, Соломон Соркин, всё же не рабочий, а сотрудник  госбанка. В тридцать восьмом году его назначают главным бухгалтером, и мы переезжаем из Могилёва в Бобруйск.
   Нам  - папе, маме, мне и брату - дают большую комнату в самом банке. Папа всегда должен  быть, если не на работе, то рядом с ней. Каждый раз, заслышав звук автомобильного мотора, мама подбегает к окну. Она уверена: отца арестуют, как предыдущего главбуха. – Надо ещё и этого пощупать, -- балагурят в курилке энквдэшники, поглядывая на наше окно. Через год (ей всего тридцать шесть)  мама умирает от скоротечной чахотки.
   Наши соседи – две семьи : управляющий банком, папин начальник, Алексей  Леденёв с матерью и главный кассир Василь Кобылевич с женой и дочкой Галкой.  У каждого мужчины – ключ от сейфовой комнаты. В ней три замка и открыть её можно только втроём вместе с дежурным  милиционером. 
   Поздним вечером двадцать четвёртого июня отец приходит домой. Я слышу шум открывающейся двери и бегу  ему навстречу. Усталое папино лицо расцветает, и он крепко обнимает меня. Через день шофёр госбанка едет в загородный детсад за сыном и привозит оттуда Мишку, моего младшего брата.               
– У тебя Гайдар есть? – спрашиваю одноклассницу Галку.                Гулять нам теперь не разрешают – читаем целый день.                – Нет, вот возьми, - даёт мне книжку в твёрдой обложке.                Рувим Фраерман « Дикая собака динго или повесть о первой любви».
   Управляющий госбанком  Леденёв – широкоплечий, жилистый мужик лет сорока. Воевал в Первой конной у Будённого. В бою казаки застрелили его коня. На полном скаку слетел на землю и сломал руку. Попал в плен.  На допросе молчал. Когда полковник приказал его расстрелять, хорунжий пожалел патроны – их было мало. Колол его штыком одиннадцать раз. Наша конница внезапно вернулась и Леденёва, истекающего кровью, спасли.
   Теперь он велит  никому не покидать рабочих мест и идёт к военному коменданту города. По его приказу военные патрули останавливают на дорогах грузовики и отправляют в банк. К вечеру двадцать шестого июня  я вижу во дворе пять незнакомых газиков  с их шофёрами.       
   Деньги – вещь лёгкая, когда лежат в кошельке. Не очень, если таскаешь их мешками. Мы с Галкой и даже семилетний Мишка стараемся не отставать от взрослых. Правда, бумажные деньги нам не доверяют – носим пакеты с мелочью. Мешков не хватает – деньги пакуют в шёлковые, пропитанные олифой противоипритные костюмы. Они разбухают от набитых в штанины и рукава пачек и становятся похожими на фигуры водолазов.
   У папы не остаётся  времени собрать домашние вещи.                -- Вовка! Тащи тетради, - командую  брату. Как же без них в школе? – Давай альбом с марками, - продолжаю я руководить. Тёплую одежду и свидетельство о рождении, не нужные мне, оставляю дома.
   К вечеру двадцать седьмого полуторки  полны. В них плотно спрессованы    ( до сих пор помню эту цифру) тридцать шесть миллионов рублей, облигации, валюта, ценные бумаги и семьи трёх начальников. В банковской эмке – они сами.  Каждую машину охраняют энкаведешники и милиционеры, следившие за погрузкой.
 -- Алексей Николаевич, -- просит Леденёва сержант Фролов, пожилой молчаливый милиционер-охранник банка. – Разрешите взять внучку.                -- Не положено. Территорию банка не покидать. 
   В шесть утра наша колонна выезжает на старую смоленскую дорогу. В кузове грузовика, забитом  противоипритными «фигурами», мы с братом притулились поближе к кабине. Рядом – хмурый Фролов с кобурой на боку. Напротив – молоденький лейтенант-энкаведешник Саша. Сзади нас -замыкающий  газик, там едет Галка.               
   Несмотря на ранний час, дорога забита. Сплошной поток движется в одну сторону – на восток. В нём смешались грузовики и легковушки, люди и лошади, телеги и велосипеды. Столько интересного вокруг! 
   Вдруг вспоминаю Петра Сергеевича. Жив ли он? Часа через два – остановка у леса. Бежим с Галкой к родителям.  Мимо банковской эмки тащится кляча с телегой.                – Далеко до Смоленска? – интересуется мужик лет пятидесяти, по виду колхозник.                – Километров двести, не меньше, - отвечает папа.                – Давно к брату собирался, вот и повидаемся. А там и немцев прогонят,  -  радуется мужик.                Минут через десять Фролов помогает нам с братом залезть в грузовик.                – Я парень денежный, - шутит Саша с полногрудой блондинкой, бредущей мимо. – Давайте знакомиться. А ведь и правда - денежный. Только это тайна – и никто посторонний про наш груз не узнает.
   Днём подъезжаем к Смоленску.  Масса, забившая дорогу, почти не двигается. Хочется есть.  Галка спрыгивает с грузовика и бежит к нам.
   Меня оглушает уже знакомый  шум мотора немецкого истребителя. В людской гуще  разлетаются грязно-огненные фонтаны,  и я вижу: Галка, споткнувшись, падает на дорогу.                -  Галка, Галочка! – стремглав лечу к ней, стараясь услышать ответ.                – Всё хорошо, --  еле слышно шепчут губы.                Подбегает Фролов и, увидев пятно крови, быстро  бинтует плечо. Стоны раненых. Трупы относят в ближний чахлый сосняк.
    Смоленск.  Леденёв звонит в Москву, хочет сдать ценности в  банк. Приказа нет  – едем дальше.
   После бомбёжки Фролов  похож на «денежных мужиков» в кузове:  молчит, в лице ни кровинки.                Потом шепчет – Внученька, внученька -- …и пускает себе пулю в лоб.                Алые брызги летят мне в лицо. Мёртвое тело валится  набок, прижимая нас с  братом друг к другу. Из последних сил отталкиваю   труп. Стучу в стенку кабины, но грузовик  едет вперёд.
   В каком-то городке на полдороге к Калуге Леденёв опять связывается с Москвой.  Там не до нас. В сумерках  подъезжаем к реке. Вот бы искупаться! Колонну дальше не пускают. Бегу вперёд к папе.   
 – Дальше ехать опасно. На том берегу немцы, - говорит капитан, охраняющий мост. Леденёв, посовещавщись с ним, отдаёт приказ: установить машины на мост и взорвать.               
   Внезапно с противоположного берега  появляется всадник, старший лейтенант НКВД.                Почему стоите? – спрашивает папу.                – Капитан говорит, там немцы, - кивает он на другой берег.                Спешившись, энкавэдэшник подлетает к капитану, их разговор становится всё громче и на высокой ноте прерывается выстрелом.                – Продолжайте движение, - приказывает старший лейтенант, и мы едем дальше мимо  капитана. Из его лба вытекает тонкая струйка крови.               
   Поздно вечером добираемся до Калуги. Наученный смоленской бомбёжкой, Леденёв  велит всем машинам съехать с дороги в лес.               
   Просыпаюсь среди ночи от слепящего света. Незнакомые люди.  Луч фонаря бьёт в глаза. На нас направлены пистолеты.                – Кто такие? Откуда? – спрашивает старший.                - А вы кто? – отвечает ему Леденёв .                Банковских начальников разоружают и забирают с собой.   Половина  незнакомцев остаётся с нами.               
   К полудню следующего дня папа с товарищами возвращаются. До калужского госбанка наш груз сопровождают две группы охраны – наша и местная. Москва, наконец, разрешила сдать ценности.
   Вечером  всех сажают в теплушки. На каждой написано: « На восток». Через два месяца из Намангана, где отец работает главным бухгалтером банка, они с Леденёвым  едут по вызову в Москву. Отчитаться за недостачу в тридцати шести миллионах  семнадцати рублей двадцати четырёх копеек.