Пощечины

   Лысеющий толстячок с увесистым носом, прихрамывая, пробирается между группками оживленно беседующих делегатов съезда навстречу длинному и худому обладателю задумчиво-грустного и доброго лица, в котором есть что-то по-хорошему лошадиное.
   Тот тоже устремился навстречу. Лица обоих озарены светлой улыбкой, которая соответствует радостной встрече друзей после долгой разлуки.
Вот они, наконец, достигли друг друга и обнялись, при этом один потянулся вверх, другой -согнулся. Со стороны это выглядит смешно, но друзья не видят себя сбоку.

   Если бы кто-то сказал, что они напоминают Дон Кихота и Санчо Пансу, они не удивились бы, ибо таковы были когда-то их прозвища в институте. Много лет назад Василий Зименков и Владимир Маневич пришли в педагогический институт. Пришли по призванию: учителями были отец и дед Владимира; преподавали в одной и той же сельской школе мать и отец Василия.
Юноши с первой встречи потянулись друг к другу: их объединила вера в свое предназначение, унаследованная от романтиков-родителей.

   Общежитие очень скоро им осточертело своей безалаберностью, суетой и шумом, они поселились в комнатушке, которую за умеренную плату сдала им машинистка учебной части их вуза.
   Дни их были заняты учебой: на лекциях и семинарах, в библиотеках, дома. Не в пример иным студентам, легкомысленно тратившим драгоценное время на всевозможные развлечения, эти двое использовали каждую минуту для продвижения к желанной цели – педагогическому мастерству. Впрочем, это не касалось их давних увлечений.
   Зименков, который благодаря своему росту еще в школе отличался в баскетбольной команде, в институте также считался одним из лучших игроков. Неловкий и угловатый в быту, на поле он чудесным образом преображался, а его меткий бросок поражал виртуозностью исполнения.
   Маневич же, несмотря на хромоту и малый рост, а может быть, именно из-за этих недостатков телесных, с девятого класса стал украшать школьный хор: у него обнаружился сильный, красивого тембра бас. Естественно, он пел и в институтском хоре, где вскоре стал ведущим солистом.

   В частых спорах друзей всегда почти одерживал верх Владимир благодаря железной логике и глубине мысли, восхищавшим Василия. Зато на уроках школьной практики именно Василий необычайно легко завоевывал симпатии учеников умением сделать привычное, даже скучное, интересным. Это было как бы природное, он сам не умел объяснить, как у него такое получается.
   Друзья вскоре стали и соперниками. Конкуренция была вызвана нежданной причиной: дочь квартирной хозяйки, Леночка, рыжеволосая девятиклассница, стройная и миловидная, нежная и женственная, не могла не увлечь молодых людей. Маневич Санчо Панса вдруг разразился стихотворением в ее честь.
   - Ты меня извини, дорогой, но твои стихи более походят на рифмованную рекламу. Или на предложение вещицы на аукционе, - сказал Дон Кихот Зименков, прослушав его. - Ты ее полюбил, эту прекрасную девушку? 
   - Еще чего, - пробасил Маневич мрачно, густо покраснев при этом. – Просто восхищен ее фактурой.

   Несколько раз до этого разговора Владимир находил повод задержаться на мгновение рядом с ней, чтобы тайно сравнить их рост. Результат всегда огорчал: даже в тапочках девушка была на несколько сантиметров выше.
   - А я полюбил ее. Да, да, Володя, полюбил. А в нашей семье все - однолюбы, - тяжело вздохнул Зименков. - Почему-то. Вот и я теперь полюбил навек …
   Владимир вспомнил о том что знал от друга: десятилетний Василек стал единственным мужчиной в семье, когда отец его, спасая во время ледохода тонущих в реке мальчишек, переохладился – и хотя и выбрался на берег, но заболел и погиб.
   После трагической гибели отца мальчик помогал матери поднимать двух младших сестренок. Вот тогда-то и стал серьезным, молчаливым. Раскрывался лишь перед своим другом, которому верил, как себе самому.

   И принял Санчо Панса решение не стоять на пути Дон Кихота, чье чувство так сильно и неугасимо. Его же собственное чувство казалось ему не таким. Маневич  не сказал другу о своем отношении к Леночке.

   Леночка недолюбливала квартирантов: из-за них она потеряла свою отдельную комнатку, теснилась во второй комнате вдвоем с матерью. Потому, видимо, и не замечала их чувств.

   В те дни, как бы в награду, Владимир познакомился с маленькой и полной Майей,  студенткой-математичкой, они ходили вместе в кино, на вечера танцев. Студент героически преодолевал во время танца свою хромоту. Студентка как бы и не замечала этого. Их видели все время вместе. Казалось даже, дело идет к браку.
   И вдруг в один обычный день после первой лекции Майя радостно сообщила другу, что вчера вышла замуж за обожаемого профессора, который наконец-то оставил ради нее свою законную жену. Увидев, как он побледнел и даже пошатнулся, она извинилась, с улыбкой пожелала и ему счастья – и убежала.

   На следующий день Владимир, сославшись на головную боль, не пошел на занятия. Василий, просидел одну лекцию, не выдержал и прибежал домой. Застал друга лежащим на койке, тупо глядящим на потолок - и стал было выражать свое сочувствие, но Маневич впервые грубо оборвал его:
   - Заткнись! Не надо жалеть меня! Стану сам профессором и женюсь на ее дочке! О
себе подумай: совсем высох от любви неразделенной! Действуй, наконец, черт бы тебя взял!
Василий тяжело опустил голову - и Владимиру стало стыдно. Подошел к другу и дрогнувшим голосом вымолвил:
   - Скажи ей, наконец, что любишь ее, хуже не будет. А то ведь так и опоздать можно. Такую милую Лену не обойдут вниманием красавцы и богатыри.
Как бы в подтверждение этих слов, раздался звонок - и они открыли дверь незнакомому солдату.

   Тут же выбежала из своей комнатки Леночка, поцеловала солдата и повела к себе, а он успел по пути подать каждому квартиранту руку и назвать свое имя:
   - Олег.
   Они еще какое-то время стояли у двери, ошарашенные. Потом прошли к себе - и слышали пение солдата, аккомпанировавшего себе на гитаре, журчащий и как бы незнакомый смех девушки, а затем и недвусмысленный скрип панцирной сетки ...
   Василий был невероятно бледен, дрожащей рукой пытался что-то писать в тетради, но не смог. Владимир, мрачный и злой, подошел к нему и до боли крепко стиснул обе руки друга. Они молча оделись, вышли и долго брели по улицам города. Молча. И не скоро домой возвратились.
   Больше они не видели Олега: он стал появляться в то время, когда студенты были на занятиях. Это они поняли, когда однажды лектор не пришел и они вернулись домой раньше, застав ухажера Леночки.
   - Видно, в воинской части кто-то его отпускает по блату среди дня, - решил сердито Маневич.
   - Или в самоволку бегает, а кто-то его прикрывает, - нахмурился Василий.

   Шли дни, недели, месяцы. По-прежнему одноклассники забегали утром за Леночкой, гордо несли ее портфель, но сама она стала какая-то другая. Это заметили оба квартиранта, и причина выяснилась однажды глубокой ночью. Их разбудили рыдания девушки. Оба замерли. И услышали страшную исповедь дочери, прерываемую успокаивающим шепотом матери: Лена была на седьмом месяце беременности, а Олег исчез, в его воинской части ей сказали, что солдат демобилизовался и уехал домой.
   Заплакала и мать девушки – горькими слезами бессилия перед бедой.

   Лена оставила школу и оформилась на завод - в двух кварталах от ее дома – табельщицей в цех. Перестала маскировать свою беременность, как бы успокоилась. Внешне, во всяком случае.
   Десятого февраля был день ее рождения.
   Обычно его отмечали шумно, весело, приходил чуть ли не весь класс. В этом году она никого не приглашала, если кто-то и напоминал о грядущей дате, отвечала, что ей не до этого, и сердито отворачивалась.

   Поздно вечером поскребся в дверь ее комнаты Василий, вошел напряженно и поздравил, вручая букет. Пожелал ей здоровья, счастья, сына-богатыря.
Она благодарно улыбалась, вдыхая аромат роз, это ободрило его, и он пролепетал умоляюще:
   - Л-леночка, выходи за меня замуж: я буду хорошим отцом... это будет наш ребенок...Я ... я люблю тебя … Давно уже …
   Она ожгла его взглядом:
   - Пошел ты, знаешь, куда! Благодетель!
   И, распалясь черным гневом и собственным криком, бросила в лицо ему:
   - Лошадиная морда, баба в штанах, зубрила несчастный! Лучше я сдохну, чем твоей женой буду!
   Он страшно побледнел, глаза его закрылись на миг. Прохрипел, словно в удушье:
   - Прости, я ... я не хотел тебя обидеть … Не нервничай, ребенку вредно …
И тихо, как бы боясь разбудить кого-то, удалился.

   Лена вдруг почувствовала жалость к печальному парню и рассердилась на себя. Потом улыбнулась: ведь и в самом деле – морда лошадиная у него! Но добрая эта морда! Рассмеялась, и ей стало на какое-то время даже как бы весело. Может быть, именно поэтому и начавшиеся в тот же миг роды прошли легко.
   Сына, родившегося в десять часов вечера, назвали Игорем. Молодой матери нравилось кормить его, нравилось, как, насытившись, он будто пьянел и тихо засыпал. Спал он крепко, не болел.
   Ее навещали делегации из цеха. Приносили подарки. На работу Лена вышла досрочно. Мать ее взяла на работе отпуск по уходу за внуком, все лето ей помогал Василий, не уехавший под каким-то предлогом домой на каникулы.

   Он и с началом семестра много времени посвящал малышу, тот уже тянулся к нему - они все больше привязывались друг к другу. Но Лена этого как бы не замечала.
   Когда маленькому Игорьку исполнилось восемь месяцев, его удалось устроить в детские ясли, и Василий сразу же после лекций спешил за ребенком, привозил его домой, а вскоре появлялась Лена и отбирала Игорька, по-прежнему не обращая на страдающего влюбленного никакого внимания.
   Дон Кихот страдал. Хуже всего было то, что он начал терять интерес ко всему: и к учебным занятиям, и к баскетболу, и даже к еде.
   Обеспокоенный Владимир. верный Санчо Панса, как мог, поддерживал его, буквально силой заставлял заниматься и питаться. То обзывал тунеядцем, то призывал вспомнить о матери, для которой он, Василек, - свет в окошке; то пасьянс для него раскладывал (кто-то из девушек-студенток научил) и всегда вывораживал другу исполнение желаний.

   Однажды Маневич не выдержал, сказал Лене:
   - Это, конечно, не мое дело, но я все же должен тебе кое-что объяснить: мой друг Василий настолько раскисает рядом с тобой, что не может проявить и сотой доли того, чего он стоит как человек. А стоит он мно-ого, больше, чем ты можешь предположить.
   - Ну и что из этого? Я-то не люблю Василия.
   - Зато Игорек его любит, а сам он просто обожает малыша.
   - Ну да, это так, конечно, но …
   - Не перебивай меня, пожалуйста! Вася - однолюб, это беда его, но он еще ведь и живой человек, при этом – молодой. Подбодри его как-нибудь. Вот окончит он институт, уедет к себе домой – и не будет тебе глаза мозолить.

   Она молча посмотрела на Владимира: устал, бедный, от своей речи, будто перепилил десять кубометров дров. Вон как защищает друга, а сам-то еще более жалок: маленький какой-то, да еще и хромой. Для мужчины это беда! Кто такого полюбит?! Бедняга …
Словно прочел ее мысли, собеседник ужасно вдруг смутился, пробормотал что-то как бы сам себе и удалился. А она вспомнила печальные преданные глаза Зименкова, его добрую лошадиную физиономию, вздохнула.
   Но не о нем, а потому что подумала о силе, тянувшей ее всегда к Олегу. Даже сейчас, помани он - и простила бы, и пошла бы за ним на край света. Олег - настоящий мужчина, орел!

   Конечно, мальчику нужен отец, Василий его любит, малыш его – тоже, а она сама сможет со временем как-нибудь привыкнуть к мужу. Но это нечестно, неправильно. Нет у нее к парню ничего. Не сможет она выйти за него.
Поделилась с матерью этими рассуждениями. Та грустно улыбнулась:
   - Сердцу не прикажешь, доченька. А ломать жизнь себе и этому недотепе ради ребенка, конечно, не стоит. Игорек подрастет, все это поймет, и никому из вас троих не будет от такой жизни радости. А с другой стороны, кто знает, может быть, что и получится путное. Стерпится – слюбится, говорят.
   - Может быть, может быть, может быть, стерпится и слюбится, - вдруг засмеялась Лена, крутнулась в вальсе. – Мама, приглашу-ка я в кино обоих студентов. А?
Мать изумилась, ничего не сказала. Только пожала плечами. Твое, мол, дело.

   Они уже подошли к кинотеатру, как вдруг Владимир яростно пнул лежавший на его пути камешек – и ушел, крикнув им через десять шагов:
   - Я забыл о срочном деле! Идите без меня! Билет мой продайте! Или – выкиньте.
   Кинокомедия и в самом деле оказалась комедией, Лена давно так не смеялась. Временами улыбался и Василий.
   Когда вышли из кинотеатра, было совсем темно. Девушка взяла своего спутника под руку. Он молчал, растерянный и счастливый. Она скучала.
   - Ты и в самом деле любишь меня? - спросила его, не то удивляясь, не то сожалея.
И вздрогнула: Василия прорвало, как уставшую плотину.
   - Леночка, милая, только бы ты была счастлива! Я сделаю все, все, что надо, все, что захочешь! Только бы ты была счастлива! Мне только рядом быть, только видеть тебя, только видеть! Леночка!

   Он продолжал, дрожа и задыхаясь, схватив ее за руки:
   - Я знаю, что ты не любишь меня, но я буду ждать, буду ждать, сколько прикажешь ... Только бы ты, только бы ты была счастлива! И тогда я тоже буду счастлив ... И я! Ты - и я!
   Она опомнилась и сказала строго:
   - Перестань! Успокойся. Люди же мимо идут. Слышишь? Ну!
   Свет уличного фонаря падал на его лицо. Большие лошадиные глаза расширились и казались огромными, нездешними. Такую боль прочла в них она, такую любовь, что прониклась небывалым сочувствием и жалостью. И огорченно подумала о том, что не ее вина, если нет в ее сердце ответного чувства. Понимает, понимает она, что он достоин любви, но ведь сердцу не прикажешь. Нет, не прикажешь.

   - Пойдем, Вася. Пойдем. Успокойся, пожалуйста.
   Она снова взяла его под руку. Казалось, Зименков успокаивается. А она, улыбнувшись, думала о том, что и в самом деле в нем есть что-то от Дон Кихота.
Но она, Лена, – не Дульцинея из Тобосо, увы. Да, впрочем, и Дульцинея тоже не любила настоящего Дон Кихота.

   Всю дорогу они молчали. Каждый - о своем.
   Он мечтал о своем будущем с Леной и Игорьком, а она - о молодом инженере, недавно прибывшем к ним в цех после института. О том, что он уже две недели за ней ухаживает. Модно одетый, стройный, веселый и остроумный, он сразу понравился всем женщинам в цехе, его же внимание привлекла она, Лена.
   Виктор искусно и привычно плел свою сеть: восхищенно смотрел на нее, не скрывая взгляда; отпускал в разумных дозах комплименты, но не торопился с активными действиями: привычно приучал к себе очередную женщину.
   Он пригласил ее в театр, они ехали и на спектакль, и после спектакля на подаренной ему отцом иномарке. Прощаясь, он поцеловал руку, а на большее  как бы и не претендовал.

   Через неделю они посетили концерт органной музыки. Снова при прощании он только целовал ей руку, но задержал ее в своей руке, сильной и горячей, на несколько многозначительных секунд.
   Еще через неделю Виктор уговорил Лену посидеть с ним в ресторане.
   - Просто посидим - и немного потанцуем.
   Она не сразу согласилась: никогда в жизни еще не была в ресторанах, а слышала о них много нехорошего. Но все же решилась: это ни к чему ее не обязывает, и не хочется отказывать симпатичному инженеру, и интересно, как сидят в ресторане богатые люди.
Они пили шампанское, ели изысканные блюда, много танцевали. Ее кавалер уверенностью в себе, жизнелюбием, физической силой напоминал Олега, но был гораздо интереснее как собеседник, да и тактичнее намного. Кроме того, при каждой их встрече вне цеха он дарил ей цветы. Это так трогало, так  нравилось!

   Возвращались из ресторана, дурачась и смеясь. Вышли из машины, и в подъезде, прощаясь, он долго держал и молча гладил ее руку, потом их взгляды встретились, и он поцеловал ее в губы - страстно и умело. Она вся отдалась этому поцелую, голова ее кружилась все сильнее. Послышались шаги - и в подъезд вошел Василий.
   Посмотрел на отпрянувшую от спутника Лену, увидел Виктора. Мгновение колебался, но решил гордо пройти мимо.

   И тогда Лена, воспылав пьяным гневом, схватила его за рукав:
   - Почему не здороваетесь со мной, молодой человек?
   Как бы не обращая на ее реплику внимания, Дон Кихот сказал Виктору:
   - Меня зовут Василий Зименков, и я давно уже хочу просить руки Елены. Как я понял, у вас те же намерения. Вы, очевидно, сейчас подниметесь на шестой этаж вместе с ней, чтобы познакомиться с ее матерью и крошкой-сыном. Или у вас иная цель? Может быть, вы просто желаете развлечься с Еленой? И призвали на помощь верного союзника соблазнителей, алкоголь? В таком случае я ...
   Он не успел договорить: юная женщина влепила ему пощечину.
   - Кто дал тебе право? И вообще - кто ты такой? Я свободная женщина, я ...
   Он легко, как пушинку, поднял ее и понес вверх по лестнице. Она от еожиданности вдруг притихла. А Виктор, который был достаточно умен, решил, что ситуация осложнилась и настало время уйти без лишнего шума. Что и сделал.

   Василий нес драгоценную ношу молча, он был во власти противоречивых чувств: гнева и жалости, любви и возмущения, а трезвеющая Лена поражалась тому, с какой легкостью возносит ее к домашнему очагу Зименков, этот новый Дон Кихот, такой сильный и впервые такой суровый и уверенный.
   Он нажал на звонок затылком, получился довольно долгий сигнал. На вопрос хозяйки, кто там такой нетерпеливый, ответил не в меру громко:
   - Мы!
   Та открыла - и остолбенела: учуяла запах алкоголя.
   - Васька, да от тебя водкой разит! Да еще такой нахальный звонок! Леночка - на руках! Вот где раскрылся тихоня, вот до чего дошло! А до чего еще может дойти?!
   И она, преисполнясь материнским гневом, влепила пощечину Василию – в ту же самую, все еще багровую, щеку!

   Открыла рот для продолжения обличающего монолога, но не успела: ее дочь расхохоталась.
   Очень долго она не могла унять смех, очень долго, поражая свою мать. Потом юная женщина нежно поцеловала многострадальную щеку Василия, все еще смеясь, но уже тихо, ласково, смущенно.

   А он поставил Лену на пол - осторожно, как дорогую вазу, осмыслил ситуацию - и тоже засмеялся: небывало, радостно, раскатисто, заразительно.
И тогда мать Лены поняла: пощечина - ошибка, но знаменательная, счастливая ...

   - Ну как ты? - вопрошает друга Маневич. – Кто ты теперь?
   - Все так же, - отвечает Зименков. - Директор сельской школы. Игорек уже инженер, остальные дети - школьники. Как ты?
   - После двух инфарктов понял, что никогда академиком не стану.

   Стройная, красивая женщина, одетая модно, но строго, подходит к ним и радостно приветствует Маневича. Да, это она, Леночка. Все такая же рыжая, все те же нежные веснушки на лице. Впрочем, и серебряные нити можно заметить в волнистых волосах, ниспадающих на ее спину.
   Она ласково берет мужа под руку и склоняет голову к его плечу.

   - Все учительствуешь под водительством этого изверга? – шутливо гневается профессор. - Каким способом он заставил тебя стать педагогом? На педсоветах тебе, конечно, достается больше всех? Диссертацию не заставил еще писать этот палач?

   Он сыплет вопросами, пытается быть ироничным и жизнерадостным, но за словесным потоком женщина чувствует и скрытую тоску старого холостяка, не нашедшего своего счастья,

   И еще что-то, имеющее отношение к ней самой.