Орлы - 2009 год

Солнце высоко в небе, над городом плавает одинокое облачко, пришедшее откуда-то с моря, пытается закрыть собою светило. По небольшому городку колесят автомобили, отражая крышами лучики солнца. У жителей послеобеденный отдых. До вершины холма вдали от основного города сквозь дыхание ветра доносится шум бьющихся о камни волн. Солнце припекает так, что люди изнемогают от жары. Под тенью деревьев дети гоняют мяч.
Донесся орлиный крик. Мальчик с мячом остановился, вгляделся в бирюзовое небо. Летит большая птица, мерно махая золотисто-бронзовыми крыльями в сторону моря. Когда ребенок очнулся, мяча у его ног уже не было, дети продолжали играть.
Побежал к своим воротам: им забили гол, противники ликовали.
– Богдан, ты что, ворон считать принялся?
Богдан махнул рукой и побежал.
– Мяч мой! – крикнул он Юре – новому владельцу мяча.
– Нет мой!
Юра толкнул Богдана, тот попробовал сделать подножку, но неудачно.
– Что толкаешься? – возмутился Юра.
– Я не толкаюсь, это ты толкаешься!
Богдан чудом отобрал мяч и побежал к воротам, Юра за ним. Вдруг с ближайшего дерева что-то упало на поле. Ребята оставили игру и побежали туда. Юра прибежал первым, наклонился. В невысокой траве, тощий, лежал орленок. Клюв крючком постоянно щелкал – существо имело вид крайне несчастный, испуганный. Еще до того, как Богдан прибежал, Юра вынес приговор:
– Надо его добить.
Еле живой орленок заверещал.
– Не надо его убивать… Я его возьму себе.
– Не ври. Ты унесешь его и убьешь один. А я хочу, чтобы мы все его убили. Давай возьмем его, отнесем его к дереву и ударим камнем, чтобы не мучился.
– Не хочу я его убивать! – вскричал Богдан, сжав кулаки. – Отдай мне!
Юра шагнул к Богдану и толкнул грудью. Мальчиков обступили со всех сторон.
– Хочу забрать орленка и заботиться о нем. У меня дома нет животных с тех пор, как кошка убежала… Мама разрешит, и я буду ухаживать за птенцом, – тихо, подбирая слова, отвечал Богдан.
– Я убью его, – отрезал Юра, отвернувшись. Он наклонился, и, совершенно неожиданно для себя, почувствовал пинок. Улюлюканье и смех эхом разлетелись среди холмов, и даже, кажется, улетели к подножию горы.
Богдан стоял злой, наморщив лоб и сжав кулаки.
– Гаденыш! – гаркнул Юра и бросился было к Богдану, но он развернулся и побежал; кольцо из детей рассеялось быстрей, чем лопнувший мыльный пузырь; но Богдан не убегал, он резко свернул влево и остановился. Юру занесло на мокрой траве, и он упал; Богдан прыгнул сверху, начав душить бессердечного друга. Юра еле встал на ноги, одновременно пытаясь освободиться.
Уже тяжело дыша, подбежал к пальме и ударился спиной, Богдан упал на землю. Слышался гул мальчишек и писк птенца. Богдан вскрикнул, получив по ребрам. Продолжай он драку, и ему не миновать инвалидного кресла. Мальчик встал на ноги, тяжело дыша – все жгло, как от водки, побежал к птенцу, схватил и направился вниз. Юра пытался откашляться, не мог бежать, а другим и вовсе не было дела – лишь футбол подавай.
Живой комочек умолк, Богдан тем временем шагал под горку к кустам, держа его двумя руками, выставленными вперед, словно бутыль с нитроглицерином. Птенец активно клевал грязные пальцы. Дойдя до зарослей, мальчик забрался внутрь и сел.
Ладони распустились подобно ночному цветку. Орленок повернул голову набок –  посмотреть в лицо спасителю. Вряд ли эта птица понимала тогда, что это огромное существо – ее спаситель, но, по крайней мере, она хорошо рассмотрела грязное лицо ребенка, его пухлые щеки, яркие голубые глаза и тонкий, но с горбинкой нос. Орленок сделал робкий шаг вперед. Правое крыло его неестественно поднято вверх и сложено, похоже на перелом. Птица стояла на рыхлой земле, редко делала шаг или два, и все время руки мальчика были рядом, чтобы глупый птенец не вздумал убежать. В свои десять лет ребенок понимал: птенцы, как и малые дети, не знают, что для них лучше, поэтому надо все время к чему-то принуждать их.
Отдышался. Теперь можно идти домой.
По дороге подобрал коробку, посадил туда птенца. Дверь открыл своим ключом и тихими шагами пошел в свою комнату. В большой комнате спал после ночной смены отец. Войдя к себе и сев на кровать, мальчик понял, что совершил ошибку. Орленок шумно скребется, да еще иногда начинает кричать. Еще птенца надо чем-то кормить, чистить за ним – как хомяка. А если птенец закричит посреди ночи? Нет, ему точно не разрешат держать птицу в доме, можно даже и не спрашивать.
– Надо поселить его там, где не будут слышны его крики, – прошептал Богдан.
В последний раз с двоюродной сестрой они игрались, и мальчик накрыл ее одеялом. Сестра громко кричала, но никто не слышал этого. Смекнув, пошел в кладовку, осторожно достал чемодан и открыл. Внутри лежала старая одежда. Безрукавка из овечьей шерсти вполне подходила. Вместе с ней он вернулся в комнату. Гость сидит в углу коробки молча, закрыв глаза. Мальчик открыл нижний ящик стола, достал все содержимое – диск и пару книжек, – и убрал в шкаф. С трудом вместил безрукавку, примерил коробку. Оказалась слишком большой, никак не влазит. Делать нечего – накрыв коробку простыней, побежал искать.
На рынке коробок вообще не оказалось, а вот за ларьком нашлась нужных размеров, из-под шоколадок. Богдан хотел было возвращаться домой, но вспомнил, что птенцу нужна еда. Что же они едят, – думал он, – я помню, кто-то говорил, как орел подлетел совсем низко к земле и схватил червяка, может червяков ему накопать?
Добрался до дома, стараясь не попадаться на глаза, наконец смыл с себя всю грязь, нашел лопату и в своем же дворе накопал червей. Его дедушка всегда червей клал в банку с землей, мальчик поступил так же. К великому счастью орленок живо проглотил двух и повернул причудливо головку на бок. Птенец круглый, неуклюжий и забавный. Богдан пересадил его в новую коробку и закрыл. Орленок, видимо потому что сытый, не стал кричать. Банку с червями поставил в ящик выше, забрал лишнюю коробку и пошел гулять.
На холме уже никого не было, на других и подавно. Разочаровавшись, побрел к дому, это лучше чем бегать по городу и искать друзей. Отец уже не спал, когда мальчик вошел в дом. Скоро должна придти мама и приготовить ужин.
Вечереет. Сидит в своей комнате на полу, гладит приятный пушок орленка. Надо бы его помыть, но страшно… страшно, что увидят, и страшно делать это. Богдан обслюнявил палец и протер очень осторожно правое крыло. Орленок вырвался и побежал по комнате, забрался под кровать и там уставился на мальчика, спрятавшись за носком.
– Куда побежал?! Иди сюда. Меня убьют, если тебя увидят! – зашипел ребенок, просовывая руку под кровать.
Птенец стал клевать пальцы. Заслышав шаги отца по коридору, мальчик в одно мгновение покрылся испариной, быстро спрятал орла. Богдан вышел в коридор, сразу же столкнувшись с папой.
– Чего?
– Да ничего, – ответил мальчик, – просто вышел в коридор… скучно.
– Раз скучно, – ответил отец, уже пройдя мимо него, – пойди, вынеси мусор.
– Да, папа.
Вынося мусор, ухитрился протащить пучок травы. Открыл ящик, постелил траву и бросил еще трех червяков. Птенец живо расправился с ними своим загнутым клювом, придавив еду лапой. Птица снова окунулась во тьму, а хозяин ушел в большую комнату, сел на диван и принялся глядеть телевизор вместе с отцом. Вошла мать, задев сумками тумбочку с обувью. Скоро приготовили ужин, после которого Богдан еще час досматривал фильм.
Лежал в кровати и ворочался, не в силах уснуть. Болела спина, бок, пальцы, оклеванные птицей. Богдану стало интересно проверить, слышно ли птенца: слез с кровати, стал на колени перед ящиком и поскреб ногтем по дереву. В ответ ни звука; тогда мальчик приоткрыл ящик.
Орленок топтался по траве.
Закрыл ящик, и звук исчез. Беспокоило только то, что внутри очень уж жарко и душно, птенец может задохнуться. Надо отдать должное ребенку: он снова придумал гениальное решение. На цыпочках прошел в кухню, снял с одной из пустых банок железную крышку, из холодильника достал два кубика льда и положил на импровизированное блюдце.
– Вот тебе и холод, и питье, – прошептал Богдан птенцу, поставив крышку.
Снились некоторые обрывки дня, смешанные с непонятными образами, но с утра мальчик не вспомнил ничего. Пробудился от непонятного звука…
Птенец кричал. В полной тишине утра писк отлично слышен, хорошо дома больше никого. Юный орел, только увидев свет, выпрыгнул наружу. Трава измялась и пожухла, на дне крышки осталось немножко воды. С трудом поймав ожившего птенца, мальчик, в одной руке держа его, а в другой – коробку, вышел на улицу. Отпускать птицу нельзя, но и оставлять в комнате небезопасно.
На небольшом пустыре вблизи дома вытряс коробку, добавил травы и веточек. Остальное сделал дома.
– Надо тебе дать имя.
А это вообще «он» или «она»? Мальчик впервые поставил такой вопрос. Нельзя же давать имя, не выяснив этого! Но как десятилетнему ребенку определить, скажи, Читатель? Если знаешь сам… Что дальше делать с птенцом? Не прятать же его всю жизнь.
С другой стороны, с птицей весело и интересно, есть о ком заботиться, и есть чем себя занять. Ну как он может бросить маленького птенца с поврежденным крылом.
Подходило время возвращаться отцу с работы. Дабы не рисковать лишний раз, положил побольше полуживых червей, поставил две крышки со льдом и закрыл стол. Все время орленок правым крылом двигал так осторожно, как шагают крадущиеся кошки. Мальчик думал об этом, пока завтракал. Закончил трапезу уже в компании отца, сонного и усталого, а потом пошел гулять.
Все дети, кто не уехал к морю в соседний город, играли на площадке возле школы. Здесь есть все, что душе угодно. И площадки и турники, домики и грибы для самых маленьких. Часть мальчишек играла в баскетбол, другие, помладше, сидели в песочнице. Девочки утонули в мире барби. Он вошел в баскетбольный корт и сел на искусственную траву, облокотившись спиной о рабицу. Подошел друг.
– Что у тебя вчера случилось с этим придурком?
– Ничего. Я отнял у него орленка, – тихо ответил Богдан.
Светловолосый мальчик сел так же рядом.
– А зачем?
– Он его хотел убить!
Казалось, друг был удивлен.
– Правильно… А ты что с ним сделал?
Что я с ним сделал? – думал Богдан. Если сказать, что он у меня дома, то его родители скажут моим, и тогда мне кранты. Придется наверно соврать, может, отвяжется. Что соврать? Я не умею это делать, лучшее вранье – просто молчать.
– Нет, не правильно. Нельзя убивать! Птицы тоже живые, как и ты. Что если какой-нибудь Юра захочет тебя убить, когда ты споткнешься или у тебя пойдет кровь из носа?! Что ты будешь чувствовать?
– А зачем ему меня убивать? – спросил друг.
– Отстань, ты дурак, – Богдан поднялся и двинулся к другому кольцу. Звали поиграть, но отказался из-за больной спины.
Кто-то ударил в сетку рядом с ним. Богдан обернулся – Юра стоял и ухмылялся.
– Где птенец? – спросил громко, так, будто перед ним была не сетка, а стекло.
– А тебе что?
– Надо его убить… – Юра засмеялся.
– Отстанешь ты от меня?
– А ты куда дел его, м?
– Никуда, – Богдан почувствовал себя неприятно, солгав. Это было быстро и совсем не больно.
– Вот не надо. Мне кажется, ты его у себя дома спрятал.
– Нет, не прятал. Я его… я его отпустил!
– Неправда.
– Вот и правда, – ответил Богдан.
– А вот и нет!
– А вот и да!
– А вот и нет!
Злой, ушел с площадки подальше от бессердечных детей, принялся бродить по городу и в итоге добрел до озерца. С другой стороны, где не такие резкие обрывы, купались люди, в основном, конечно же, дети под присмотром родителей. Мальчик остановился у рыхлого глиняного берега и вперился в одну точку.
Много дней протекло в ужасном однообразии, все те же заботы о птенце, сидение дома за книжками, ссоры с друзьями. Дни были подозрительно сильно похожи на банки консервов, сходящие с конвейера: один в один, различие их в одной цифре, содержание то же самое, даже тошно. Настал-таки день, когда конвейер дней дал сбой. Жалко, что поломка вышла неприятной, и серьезной.
Прошло уже около двух недель, как птенец поселился у Богдана в комнате. Мать зашла в комнату, держа трубку радиотелефона прижатой к груди.
– Юрина мама сказала, что ты прячешь у нас дома птицу. Это так?
Не передать всеми словами чувств, что испытал в эту минуту мальчик. Его буквально разрывало на части противоречие: говорить только правду, не обманывать родителей или лгать, хотя бы во имя чужой жизни. Дети в первый раз лгут своим родителям суть учатся на них, делая впервые вещи, ими не одобряемые.
– Нет, нету у нас никого. И где бы я спрятал ее?
– Точно?
Мальчик кивнул. Женщина положила трубку в карман халата, сложила руки на груди, и тихо, почти неслышно сказала:
– Смотри у меня. Сам знаешь, что будет, узнай отец. Лучше скажи мне, и мы вместе избавимся от нее. Юра так и сказал маме, что ты ответишь подобным образом. Неужели ты обманешь свою маму?
– Я не обманываю, – ответил Богдан, теребя край покрывала. Мать вышла.
Птица стала скрестись о край коробки. Сейчас орла уже нельзя назвать птенцом – пух облетел и выросли перья, птица стала крупней раза в два. Завтрак обед и ужин составляли дождевые черви, толстые и питательные – мальчик научился находить удачные места. Иногда, если удавалось, Богдан приносил сырую рыбу, кусочки мяса, правда орел говядину даже не трогал – брезгует наверно. Орел в своих сапожках принялся гордо расхаживать по комнате, правое крыло до сих пор «не на своем месте». Ну, вы поняли…
Птица крикнула, да так громко, что мальчик вздрогнул. Быстро, обеими руками, схватил когтистого друга, посадил в коробку, еле его там уместив, сел на кровать, потом встал и открыл окно, снова сел.
– И что это было? – влетела мать, обсыпанная мукой, тяжело дыша.
– Что… – Богдан тихо отвечал, думая, куда пристроить взгляд.
– Знаешь, теперь ты меня не обманешь! А ну рассказывай, пока я отца не позвала! Везет тебе, что он в туалете. Где он?
– Кто, мама?
– Птица где, паразит малолетний!
Мать перешла со змеиного шипения на хриплый говор, принялась обыскивать комнату. Заглянула под кровать, глянула под занавесками.
А из окна дул сильный ветер, Богдан молчал, следя за вздувающимися подобно парусам шторами.
Она открыла все дверцы шкафа с одеждой, осмотрела каждую коробку, посмотрела внимательно даже между креслом и шкафом, хотя и так видно, что ничего нет. Ребенок никогда еще не видел мать в ярости, но женщина не успокаивалась – была уверена, что птица спрятана в комнате. Она так и бормотала про себя: «Я же слышала крик. Громкий птичий крик из твоей комнаты… Юра, да и другие дети никогда не обманывали нас».
– Слушай: если я увижу эту птицу, или найду ее, ты получишь крепкого ремня. Тебе никто не разрешал приносить без спросу животных, и разрешать никто не собирается! Нам хватило сбежавшей кошки. Теперь ты под домашним арестом, а чтобы не ходил на улицу пока мы на работе, я отбираю у тебя ключи. Где они лежат?
Мальчик облокотился на кровать, стараясь отдалиться от лица разъяренной матери. Испуганно посмотрел по сторонам и прошептал:
– Я сейчас принесу.
Он согнул ноги в коленях, встал на кровати и пошел вдоль стенки к столу. Нависавшая над ним мать оставалась в таком положении, покуда не получила кольцо с брелком и двумя ключиками. Женщина тихо удалилась; Богдан рухнул в кресло и схватил голову руками. Справа в нескольких сантиметрах стол, а там, в теплой темнице, гордая птица терпит и ждет.
Надо отпустить его. Но как же, если он не умеет летать. На земле его будут обижать, мальчишки поймают или собака, – думает Богдан, лежа в постели. После беспокойной ночи пришло утро. Встал даже раньше будильника, весь в холодном липком поту, словно измазанный мороженым. Неутомимое солнце начинало свой привычный круг. Как ему не лень работать каждый день без выходных?
В комнате душно, разит потом. Птица сделала утренний туалет – прямо на ковре, возле стола. Орел принялся чистить крылья, пока хозяин бегал в ванну, счищал пятно. За две недели так случалось не один раз.
Молодой орел, уже настолько свыкшийся с человеком, что даже порой не обращает внимания на мальчика и ходит по нему как по мостовой, легко дался в руки. Так они вышли на улицу, к полю у озера.
– Тебе надо научиться летать, потому что тебя нельзя дома держать, меня ругают.
Птица повернула голову на бок и моргнула. Богдан разжал ладони и стал поднимать-опускать их, как бы давая толчок другу. Молодой орел пару раз взмахнул крылами и вновь упал на ладони, оставив несколько ранок когтями.
Утром мальчик пробовал вправить крыло, как видел это по телевизору, но удалось или нет – то осталось загадкой, орел клюнул его в живот и спрятался под кроватью. На поле, прежде чем упасть в кусты и потерять часть оперения, птенец завис в воздухе.
Вечером отец устроил скандал, услышав в доме орлиный крик. Мать пришла на шум и поддержала отца, рассказала все, что знает сама. Оба родителя обыскали комнату снова, но птица осталась в надежном укрытии. Слепой нашел бы быстрей, подумал Богдан, в тайне благодаря Бога за невнимательность всех взрослых. После обыска ребенка как следует выпороли, параллельно уговаривая отдать нелегального гостя. Мальчик плакал стиснув зубы; отец в конце концов не выдержал и ударил сына по лицу кулаком. Под плач ребенка родители ушли к себе.
Богдан открыл ящик и разглядел голову птицы среди теней. В ту минуту можно было сказать, что орленку стыдно. Птица опустила голову как виноватый пес.
Улыбнулся, погладил холку друга.
– Все… равно тебя… не брошу, – сквозь слезы отрывисто шептал Богдан, – потому что… ты… хороший…
Снился сон. Удивительная, чудн;я музыка звучит из ниоткуда, похожая на медленные переборы клавиш фортепиано. Богдан видел себя со стороны, стоящего у окна и всматривающегося в сумерки. Родители не знали, что Богдан будет смотреть в окно, хотя, наверное, могли предположить. Мать стояла на дорожке у дома, папа рядом, держа кошку. Это было давно еще, два года назад, спустя три дня, как их кошка родила. В руках мужчины животное спало, лишь хвост подергивался. К дому подъехала легковая машина, оттуда вышел человек, забрал кошку и отбыл. Музыка перестала, сон показал какой-то другой фрагмент – что-то абсурдное про школу, но мальчик все еще переживал тот день, вечер, когда родители вошли в дом с грустными видами, сказали, что кошка их убежала. Был фрагмент, он смотрелся в зеркало, все лицо в веснушках и волосы рыжие, как глина в яме, когда копали трубы. Смотрел в зеркало и пытался все это смыть, с мылом. От отчаянья взял стирального порошка, но с лица и волос не смывалось… Морфей повел в счастливое будущее. Теперь мальчик на высоком холме, том, где резкий каменистый обрыв. Он держит руку перед собой, на ней его орленок. Птица взлетела и стала кружить, мальчик побежал следом. Толпа мальчишек, и Юра вместе с ними, завистливо наблюдают в стороне, шепчутся, мол, вот как играет с орлом, а ты, Юра, хотел его убить. Ты бы сделал плохо!
Сон ушел, унеся с собой виденья, как уходит ловко коммивояжер, незаметно сгребая свои буклеты. Богдан перевернулся в постели. Стало тошно, что он вообще живет на свете.

Мужчина, с грязной бородой и в лохмотьях, зашел в автобус. Хоть он и человек, относятся к мужчине в этом городке больше как к скунсу или ежу – боятся подойти близко, чтобы не слышать запах. А если есть такой, кто не боится, то тронуть бездомного никто не решается. Видимо, для горожан старый безразмерный свитер серо-коричневого цвета или платанная ветровка ничуть не менее колючи. Сел в самый конец, подальше от людей, дабы не беспокоить лишний раз. Порой, правда, в нетрезвом состоянии подходит к людям, и скромно, заискивающе так, просит пару монет. Никогда этот бездомный не соврет, если надо на хлеб, просит на хлеб, если хочет выпить, то и просит, только толку: никто не дает милостыни. Зовут мужчину Дима; бомжем стал совсем еще юношей, Димой, до Дмитрия Батьковича так и не дорос. Как отца имя – не знает, никогда не видел и не слыхал о нем; мать никогда не говорила, замолкала тут же, если спросишь, смотрела подолгу в пол, двигая лишь руками – теребя край одежды. Дима прожил до девятнадцати с тремя четвертями лет у мамки дома, учился на автомеханика и в свободные дни почитывал стихи. Потом судьба капризная махнула на Диму рукой, позволив жить свободно, – его тогдашняя мечта перед сном. В один ноябрьский день вернулся с училища на пепелище. Пятнадцать годов минуло как он живет на улице, не найдя себе уголка в этом, казалось бы огромном мире.
Автобус двинулся с места. Печальные глаза забитого щенка следили за счастливой жизнью городишка. На стекле возникло отражение кондуктора со сморщившимся лбом и протянутой рукой; достал из рваных порток новенькую ассигнацию и протянул, женщина ушла.
Фонарь, дом, дерево и человек, машины вряд и вот еще фонарь, опять дома – все по кругу. В пределах одной плоскости город любой – вещь, не сложнее по устройству детской игрушки. Хотя сейчас такие игрушки, знаете ли… Автобус приехал на конечную, мужчина нырнул из светлого салона в вечернюю тьму, по тени нашел знакомое сооружение. Днем это четыре бревна и натянутый сверху брезент, водители отдыхают тут, сидя на обветшалом диване без спинки, ночью Дима ютится, пряча голову в пуловер от мошек и комаров.
Утром осматривает местную помойку и пешком до города.
Несколько дней назад заприметил мальчика на холме, щипающего траву в коробку, копающего землю. Вчера этот мальчик был с птенцом, хотел наверно научить его летать. Подбрасывал его, да тот лишь невпопад махал крыльями.
Мужчина свернул на привычную тропку, ведущую путника меж деревьев и кустов на полянку, с которой просматриваются холмы. Мальчик что-то ищет в молодом кустарнике. Странный он, подумал Дима. Ребенок достал из куста птицу. Все понятно, – вздохнул и пошел дальше. Днем пошел моросящий дождик. Не все любят дождь… на улицах пустынно, мужчина один ходит по тротуарам, уворачиваясь от брызг из-под колес. И дел таких нет у горожан, способных выдернуть на улицу в непогоду. Безымянный, заплутавший дух Дима обчищает каждую мусорку в городе за сутки, забирая бутылки, цветные металлы и бумагу: и это помимо остатков еды… да неважно. В уме складывает строчки в стихи. Хотел бы он стать поэтом, да как им станешь, если цельный день проходит в поисках.
Около полудня открылось солнце, высушив все вокруг. Бездомный поплелся к озеру, зашел с кустов специально. Хозяйственным мылом вымылся, даже волосы и бороду, им же постирал одежду, выжал все и разложил на травке. Только прилег погреться на солнце как случайно заснул. Через час мужчина был краснее черепицы дома мэра города; срочно искупался и спрятался в тени кустов. Вязаный свитер сохнет долго, ждать нет смысла, поэтому Дима оделся, прихватил его и пошел восвояси.
Стемнело уже, пора идти спать, когда Дима находит в помойке пишущую ручку. Довольный, сворачивает на улочку и садится на скамейку. Стоящий рядом фонарь зажужжал, осветив все вокруг. Из кармана, шурша, достал клок бумажной обертки из-под хлеба – решил записать стих, что крутится второй день в голове. Потом что-то вспомнил и написал кривыми печатными буквами одно предложение, обвел его два раза; пошел к ночлежке.

Богдан проснулся рано – по идее мать должна еще только собираться на работу, но в доме мертвая тишина. Босиком в одних трусах вошел в комнату к родителям, там пусто. Позавтракал, надел бежевые шортики с синей майкой, выждав сколько-то времени, направился с орлом на улицу. Птица в коробке сидит как овца на закланьи, мальчик уже представляет, будто орел слетает с его плеча, взмывает в воздух и летит, приносит в когтях мороженое или конфет, – и все это пока шли до конца улицы, перешел дорогу, не торопясь повернул налево, двинулся дальше.
– Идем на холм, друг. Надеюсь, ты научишься летать.
Затруднено движение, машин сегодня много, правда, обходится без заторов. Кто-то посигналил. Богдан идет, думая, как успеть пройти на зеленый свет перекресток, но тут посигналили второй раз, и мальчик обернулся. Сердце сжалось, будто резиновый мячик в зубах бульдога, от страха чуть не упала коробка. Не ясно – почувствовала ли птица что, или она без причины крикнула на всю улицу.
По ту сторону дороги стоит, бухтя, старая служебная машина отца. Мать смотрела на мальчика, отец высунулся и крикнул:
– Иди сюда! Отдай мне коробку!
Представился прозрачный полиэтиленовый мешок с липкими, копошащимися комочками, немо раскрывающими рты. Это походило на одно жуткое существо, жаждущее вырваться из лап полиэтиленовой смерти.
– Я знаю куда «убежала» наша кошка! Я все видел! Вы бросили на свалку ее котят, и хотите бросить на смерть мою птицу! – окна машин открылись. Водители и их пассажиры, отец и мать в последнюю очередь слушали дравшего глотку мальчика. – Кто на свалку выкинет своих детей?! Да нет таких! Почему вы решили за кошку, жить ей или нет, жить ли ее детям? Если бы она умела говорить, она возмутилась бы так же… – Богдан захрипел и откашлялся. – Сказала бы те же слова, что и вы, принеси и кинь вас на свалку вместе с детьми. Могли бы отдать котят знакомым или в приют!
– Это была просто кошка…
– Мне все равно, для меня она такая же живая. Вы сами меня так учили! Или вы врали?!
– Иди сюда, я сказал! – рявкнул отец. Светофор казал зеленый, водители не ехали – смотрели концерт.
Богдан сжал коробку и побежал в сторону холма.
– Вырастили …! – выругался мужчина, грубо дернув рычаг переключения скоростей. Внутри что-то хрюкнуло, мамаша взялась обеими руками за пристегнутый ремень. Авто, подобно взбешенному буйволу, рвануло с места следом за мальчиком.
Богдан перебежал дорогу на желтый свет и помчался дальше, вдоль ухоженных, одинаковых, как с одного завода, домиков, мимо зазевавшейся старушки и знакомой девочки.
Девочка училась с ним в параллельном классе, в этом году родители перевели девчушку в класс к Богдану. Она поздоровалась, но мальчик ничего не слышит окромя ветра в ушах.
Рот вбирает горячий, верно горящий воздух в бьющиеся штамповальной машиной легкие. Ноги начали ныть; мальчик знал – если остановится, то больше не побежит, а до холма еще далеко. Что ему даст этот холм – детский мозг не знает ответа; ребенок не думает, ребенок делает, как велит сердце и порой это верней. Прямо улица заканчивается тупиком, разветвляясь. Богдану необходимо направо, а это переходить. Подняв коробку к груди, выбежал на дорогу, пока машины далеко. На другой половине, там, где машины идут в сторону торгового центра, притормозила легковушка. Внутри сидел парень, слышавший речь мальчика. Машина подалась немного вперед и вбок, перекрыв обе полосы. Под сердитые сигналы Богдан небыстро приблизился к бордюру. Осталось преодолеть огибающую большой торговый центр дорогу и дальше проселочная линия.
Птица от тряски часто вопит; в глаза и рот заливается пот, волосы липнут на лоб крепче, чем недожаренная котлета к стене. Повернул налево раз, два. Отцовская машина догоняет сзади, впереди усыпанная как ночное небо у них в деревне звездами колдобинами дорога. Старая машина с трудом прыгает по кочкам, Богдан уходит в отрыв.
Папаша вдавил в землю тормоз и выскочил наружу. Возраст уже не тот, да и курение сыграло роль – тяжело угнаться даже за измотанным десятилетним мальчиком. Дорога кончилась; вернее, ушла в ненужном направлении. Богдан в отчаяньи кинул под ноги мужчине коробку, с досадой вскрикнув. Обман удался, и секунд на шесть преследователь опешил. Сын, держа орла, поднимался по тесной песчаной тропинке в горку. Холм уже вот, уже рядом. Рука отца внезапно появилась сзади, нацеленная схватить за шкирку.
– Поймал!
Богдан, перепуганный уже до смерти, продолжил бег, рука хватанула воздух. Удивленный папаша глянул на руку и побежал.
Мальчик поднялся на поляну. На единственном дереве, у самого обрыва, висит что-то желтое с тетрадный лист размером. Кажется, там есть надпись, но ее не разобрать.  Богдан взял многострадального орла за лапы и побежал к обрыву.
Ну же, лети! Твой последний шанс, друг, улетай, – пронеслась в голове мысль. Орел замахал крыльями, сначала по-прежнему нелепо, затем как положено. Поднялся в воздух…

Дима взглянул на костер. В измятой алюминиевой кастрюле закипает вода с гнилой картошкой. Сидит на камне и выпрямляет бумажки с написанным и дважды обведенным текстом. Спиной прислонился к отвесной природной стене невообразимых размеров. На высоте метров пятидесяти, на самом краю дерево. Бездомный убрал коллекцию пестрых бумажек в карман и надел ботинки, не желая больше нюхать свои носки.
Картошка вроде сготовилась. Желая проверить, мужчина встал, вразвалочку, словно дед в казарме, подошел к костру. Наклонился, протянул руку за картофелиной.
За спиной что-то оглушительно хрустнуло и Диму обдало теплым. Медленно убрал руку: ну эти дети, ну мне их шутки….
Мужчина повернулся посмотреть, что это было.

Богдан добежал до самого края и слегка разжал ладонь: взлетел! Неожиданно ощутил под ногой пустоту. Мальчик дрогнул ногой, как делаешь это иногда, засыпая; только споткнувшись о воздух во сне сразу понимаешь, что проснулся, Богдан же понял – край обрыва где-то наверху.

Отец добежал до середины площадки. Сын остановился у самого края, подняв голову вслед улетающей птице. Камешек под его ногой, совсем маленький, выскочил и полетел вниз; туда же отправился и Богдан, и сердце хоть и плохого, но отца. Совершенно бездумно подошел папаша ближе к краю, глянул вниз. Бомж внизу повернулся, посмотрел перед собой, потом рефлекторно наверх. Мужчины встретились глазами.
Вся спина Димы была покрыта кровью мальчика; перед ним лежало пропущенное через мясорубку жизни молодое тело.
Отец отошел от края, направил ступни к дереву и сорвал листок грубой бумаги.
«МАЛЬЧИК, ЕСЛИ БУДЕШЬ БЕЖАТЬ, ДЕРЖА ПТИЦУ В РУКЕ, ОНА БЫСТРЕЙ НАУЧИТСЯ ЛЕТАТЬ»
Написано и два раза обведено.

Был суд – Дима подумал, что отец столкнул мальчика вниз, снизу это примерно так и выглядело. Папашу, правда, чудом оправдали, почти по справедливости, что удивительно. Богдана похоронили на самом краю холма у дерева. Папаша, скорее повинуясь своим эгоистическим желаниям, нежели отцовой любовью, поставил сыну там памятник. Он часто видел во снах тот момент перед падением сына, мучался кошмарами.
Теперь на этом холме вечно стоит мальчик, довольный лицом, поднявший руку, отпуская Друга. Пару раз придя сюда, мужчина перестал видеть сны. Больше ни отец, ни мать не приходили, хотя первое время вроде горевали, но горе это было подобно тому, что много лет проходишь компьютерную игру и в один ужасный день ты теряешь сохранение. Два года подряд приходил Дима, пока не уехал в другой город и не напечатал сборник стихов. Пришел один раз Юра с мамой, в душе посмеялся и ушел. Холм стал необитаем и начал зарастать кустами.
Но, говорят, каждый год примерно в тот же день, как Богдан сорвался с обрыва, бывает позже или раньше, прилетает орел. Огромная, сильная птица, символ солнца и власти садится на руку статуе и смотрит, совсем как молодой птенец, в каменное лицо. Превосходно выполненная статуя добро улыбается в ответ.
Говорили, что в этом году орел не прилетал.